Сломанная история

                    Страны, города, бары, девушки — всё мелькает для Фредди с сумасшедшей скоростью, сливаясь в единую круговерть, получившую для него название — жизнь. Он не зря упорно пахал и копил деньги — теперь можно расслабиться и забить на работу. К тому же её, как таковой, сейчас и нет, ибо он сам отрёкся от всего, но… Фредди и не жалеет.       Порой Фредди кажется, что он занимается извращённым самомазохизмом, проводя целые дни в шумных барах, где музыка оглушает его, почти раздрабливая череп, хотя алкоголь и заглушает боль. Он не хочет, чтобы рассудок надолго оставался холодным и трезвым, поскольку это почти всегда заканчивается разбитыми руками. Фредди уже мысленно делает ставки, когда они перестанут заживать, оставив вечный шрам.       Боль становится верной спутницей его «жизни». Сам Фредди называет это скорее существованием. Либо болит голова от шума и алкоголя, либо руки от порывов неконтролируемой злости, либо… душа от мыслей о…       Фредди боится произносить её имя даже мысленно. Фредди боится, что однажды просто не выберется из той бездны эмоций, что захлёстывают его при даже малейшем напоминании о ней. Эта злость, боль, бешенство… Они накрывают с головой, выбивая звериный рык. А от гадкой иглы понимания, что он и сам виноват, от этого отвратно горького чувства вины хочется со всей силы побиться головой о стену, чтобы выбить из себя эти мысли, этот холод, это безумие, это…       Чтобы просто забыть о ней…       — Убирайся!       Теперь это обращено к очередной девчонке, с которой он проснулся утром. Та нисколько не обижается — и не такое слышала — и молча уходит.       Фредди устало откидывается на подушку, сдавленно простонав и сжав виски пальцами. Голова нестерпимо гудит. А была бы рядом Флор…       Он рычит сам на себя, на свои мысли, и резким движением поднимается на ноги, невольно покачнувшись. Полгода прошло, а её ничем похоже не вытравишь. Хотя он ещё не пробовал яд, но…       Фредди мрачно усмехается своему отражению и суёт голову под струи ледяной воды. Отросшие чёрные волосы облепляют лицо, и он раздражённо обрасывает их, чувствуя, как тут же намокает рубашка.       Кофе приносит фантомное успокоение, а вот свежая газета лишь горькую насмешку. Похоже, чтобы успокоить журналистов, нужно лет десять. Сплетни всё ещё продолжают расти, Сергиевского клянут на Родине, его, Трампера, пытаются отыскать, чтобы узнать о причинах, толкнувших его на такой шаг — отказаться от последней партии — но пока безуспешно…       Фредди презрительно фыркает. Не там ищут.       Он нарочно ездит по этим, забытым самим солнцем, странам, не желая ничего и никого знать. Он не хочет, чтобы кто-то видел его таким — сломленным, жалким, противным, на самом деле, даже самому себе.       Фредди привычно заносит руку для удара, но в последний момент останавливает себя. Длинные пальцы вцепляются в волосы до побелевших суставов.

***

      Анатолий делает всё, чтобы Флоренс как можно быстрее забыла о том, что осталось за её спиной. Он увозит её, окружает теплом и любовью, прячет от пытливых журналистов и всеобщей молвы насколько это в его силах. Ему и самому так проще забыться. Или хотя бы попытаться.       Он понимает, что она не сможет сразу забыть Фредерика, и всё же что-то ревностно скребётся каждый раз, когда он замечает этот отсутствующий взгляд. Флоренс слишком много думает не о нём, слишком часто мыслями она не с ним. Анатолий не смеет ставить это ей в упрёк. Он понимает… А точнее пытается понять.       Ему и самому порой кажется, что безмолвный упрёк серых глаз Светы крадётся за ним по пятам. Кажется, воспоминания о ней всё ещё странно режутся острыми краями.       Флоренс почти каждую ночь просыпается с загнанным дыханием от очередного кошмара. Похоже, то, что мучает Фредди все эти годы, передалось и ей… Она быстро учится не будить при этом Анатолия.       Она честно пытается не думать о пронзительном взгляде болотных глаз, о сильных руках, перевитых почти чёрными венами, о вкрадчивом нежном голосе… О вцепившихся до боли в её плечи сильных пальцах, о ярости, клокочущей в горле звериным рыком, о хлёстких ударах от каждого слова…       Только вот у неё не получается. Кошмары, мысли, память — они не дают ей.       Флоренс понимает, что потерялась. Она и сама уже не уверена в том, что поступила правильно. Ей хорошо с Анатолием, есть то самое чувство, что кто-то называет уютом, кто-то — влечением, кто-то — самой любовью. Да, она уже привыкла к этому человеку, но…       Но также она понимает, что они просто пытаются спрятаться друг в друге от проблем, они ищут забвенья, тщетно бегут от… От кого? Скорее уж от самих себя.       Флоренс накрывает ладони, лёгшие ей на плечи, своими и доверчиво откидывает голову. Ей тепло сейчас где-то в груди, ей хочется жить ради этого человека, а прошлое порой стоит отбросить или хотя бы попытаться это сделать.       Они оба снова пытаются заткнуть сотни внутренних голосов, теряясь друг в друге.

***

      Светлана знала, что однажды так произойдёт, и всё же это становится сильным ударом для неё. От несправедливости, от обиды хочется выть брошенной, преданной собакой.       Неужели она не заслужила хоть немного любви? Она ведь отдала всю себя Анатолию, подарила ему ребёнка, была готова быть рядом каждую свободную секунду, терпела его безумную страсть к шахматам, а он променял её на девушку, с которой оказался едва ли знаком.       Больно. Обидно. И хочется рычать от жизни. Только ей нельзя сейчас сдаваться и уходить в свой мысленный траур. У неё ещё кое-что остаётся. Кое-кто.       Светлана медленно поднимается с дивана и идёт в детскую. Ради сына она готова продолжать жить. Ей просто нужно немного времени, чтобы забыться.       Она заставляет себя улыбнуться, заходя в его комнату и встречаясь с икренне чистым взглядом родных глаз.

***

      Фредди с трудом вспоминает события минувшего дня, проснувшись в кресле в своём номере. Кажется, он вчера встретил журналиста, и они подрались, а после пошли в бар и… Он что рассказал ему краткую повесть своей жизни?!       С едва слышным ругательством поднявшись на ноги, Фредди забирается под струи воды и начинает остервенело тереть кожу. Ему впервые кажется, что он насквозь пропитался грязью и ядом всех баров, в которых он побывал, и людей, рядом с которыми находился. Фредди жёсткой мочалкой в кровь раздирает едва поджившие, многострадальные костяшки.       Кофе не приносит привычного успокоения. Мысли в голове мечутся, словно кто-то впервые за долгие месяцы включил их на полную мощность. Звуки раздражают столь подзабытым чувством обострённого слуха. Странно, но залить всю чувствительность к этому миру алкоголем не хочется.       Фредди замечает на столе небольшую бумажку и протягивает к ней руку. До противного аккуратным подчерком на ней написаны имя и фамилия вчерашнего знакомого, а также номер телефона и адрес офиса. Внизу добаленно: «Я не пошутил вчера. Если сможешь перебороть своё отвращение к моей профессии, то приходи. Уверен, ты быстро освоишься».       Фредди фыркает. Приехали. Он всерьёз задумывается над тем, чтобы стать таким же падальщиком, чтобы стать журналистом. А судя по смутным воспоминаниям он даже вчера уже согласился в очередном порыве чего-то… А с другой стороны…       …Он вполне достаточное время провёл в тени, заливая собственное горе спиртом и медленно, но уверенно уходя всё глубже ко дну. Неужто простая девчонка сможет сломить его? Он противостоял стольким сложностям жизни не для того, чтобы так просто сдаться. На войне все средства хороши.       Фредди бросает короткий взгляд в зеркало. Он снова надел привычную маску безукоризненной идеальности, легко замаскировал следы бессонных ночей и мучительных для его здоровья месяцев. Только вот болезненную худобу, неестественно острые скулы скрыть не удалось, как и нервную дрожь в руках.       Фредди всю жизнь ненавидит эту дрожь, и сегодня не становится исключением. Он механически тянется к заветной баночке, которая была весьма востребована до его знакомства с Флоренс, после забыта, а теперь, видимо, снова придётся искать успокоения только в таблетках, ибо живого тепла ему не светит…       Банка разбивается о стену, таблетки рассыпаются по полу с дробным звуком. Несколько из них хрустит под невысокими каблуками начищенных чёрных ботинок.