Агония памяти моей

Снег перед глазами… Завод… Шум генератора… Холодная постель… Сквозь сон чувствую перекатывающееся движение внутри… Тело обдаёт жаром. Мозг раскаляет мысль — я заразился. Оно растёт внутри. Я сажусь на кровати, морщась и вздрагивая всем телом. Живот раз за разом скручивает пока несильный спазм. Чёрт… Нечем дышать. Краем глаза выхватываю тусклый свет ночника и понимаю, что что-то не так. Обстановка кажется такой знакомой, но будто бы домашней. Я точно на заводе? Пытаюсь присмотреться и понять, где я, но вот уже спазмы посильнее заставляют меня упасть с кровати на колени. Теперь я полностью дезориентирован. Знаю только, что эта тварь внутри убивает меня. Но как я заразился? Ведь я ничего не ел с момента, как мы приехали сюда. Только пил воду. Неужели вода заражена? Тогда всей моей команде конец. — Я приложу лёд к вашей ране, профессор Дойл, — мягкий голос Анны эхом проносится в голове. Какой же я дурак! Яйца паразита были в леднике, из которого извлекли милодона. Облегчение. Есть призрачная надежда, что никто другой не подцепил эту заразу. Но уверенность слишком шаткая, а риск — слишком велик. Нужно заставить их всех уходить. Пошёл Фрэнк к чёрту со своим изучением новой формы жизни. Хочет изучать? Пусть приезжает сам и изучает! Я не буду рисковать моими людьми. Не снова. Следующий спазм укладывает меня на пол, и я уже не могу сдержать крик. Хоть бы никто не услышал, мне точно не нужна жалость и сочувствие. Вряд ли я выживу, и паразита удастся извлечь из меня, но я должен сделать всё, чтобы больше никто не заразился и не пострадал… Меня тошнит, нутро горит огнём, но так странно… Не чувствую раздирающего ткани движения внутри. Не ощущаю желание твари разорвать меня и выбраться наружу. Как тогда в России… Что? Как… тогда? Нет! Проклятье… Это происходит на самом деле? Или я брежу? Сплю? Глаза открыты. Закрываю их, судорожно хватаясь за живот и хрипя от боли. Белый потолок. Багровая вспышка. Нет… Где я? Что происходит? Не могу двигаться… Не могу дышать… Квартира Коннора Дойла, Бауэр Стрит, 712/8, Галифакс, Канада 17 июня 2000, 2.35 Я просыпаюсь от тихих стонов за стеной. Минуту прислушиваюсь. Тишина… Приснилось? Встаю с кровати, подхожу к Николь. Она спит, мило посапывая. Это я настояла на том, чтобы Коннор ночевал в комнате Адама, которого до сих пор не выписали из больницы, а я осталась с Николь в гостиной. Во-первых, Дойлу нужно полноценно отдыхать и восстанавливаться, не бегая раз за разом к кроватке с дочерью. Во-вторых, по правде говоря, я боюсь оставлять его ночью с ней после слов Хендрикса про бред и галлюцинации. С Коннором мы, конечно, разругались, пока делили комнаты, но убедить и переспорить его мне всё же удалось. Глас здравого разума в нём говорит сильнее, чем упрямство… Кажется, мы оба опасаемся последствий распада R-системы, но стараемся не затрагивать эту тему. Однако ярким образом в памяти снова всплывает странное поведение Коннора сегодня в парке. Прищуренный злой взгляд серых глаз опять оживает перед внутренним взором, и я чувствую, как холод пробегает по позвоночнику. Вздыхаю, отгоняя видение, и иду к дивану, но мой путь прерывает сдавленный крик из-за стены. Значит, не показалось! Ни сейчас, ни, возможно, в парке. Боже… Бегу туда, включаю свет. Постель пуста. Слышу хрипящие стоны. Дойл лежит на полу, обхватив колени руками и сжавшись в комок. — Коннор? Что случилось? Тебе плохо? Он только беспомощно мычит. Дотрагиваюсь до его плеча и чувствую, что все его мышцы напряжены до предела. Он весь в испарине. Глаза закрыты, а веки дрожат. Коннор хватает моё запястье и сжимает. Пытаюсь вырвать руку, но он держит её слишком крепко. Мне больно, но я стараюсь не кричать, видя, что он себя не контролирует. Бог его знает, что ему сейчас привиделось или приснилось. — Коннор… — мягко шепчу я, пытаясь привести его в чувство. Веки приоткрываются, Коннор кидает быстрый взгляд на меня, и его глаза расширяются от ужаса. Картина проясняется: он видит сейчас перед собой Аманду, не меня… — Вас здесь быть не может! — в ужасе бормочет он. Запястье хрустит. Я понимаю, что Коннор мечется в бреду, поглощённый чем-то из прошлого. Нет, так его в себя не привести. — Дойл! — быстро вскрикиваю я и отвешиваю звонкую пощёчину. Он отпускает захват и обессиленно падает на пол, корчась и держась за живот. Уж не Архангельск ли ему видится? «Меня» там действительно быть не могло. — Не понимаю… — надорвано чеканит он с дрожанием в голосе. — Но вы должны уходить! Я заражён. Не подходите, — слёзы текут из его глаз, его колотит, и, взяв Коннора снова за плечи, я чувствую, что его мышцы схвачены в тиски судорогой. — Коннор! — поворачиваю его лицо к себе, вытираю слёзы. — Посмотри на меня! Ты дома, в соседней комнате спит Николь. Всё, что тебе кажется, случилось три с половиной года назад. Вернись ко мне! Всё хорошо, внутри тебя ничего нет. Кладу руку Коннору на живот, словно в доказательство своих слов, чтобы немного успокоить его. Ощущаю под майкой сильно спазмированные мышцы. Затем дотрагиваюсь до лба. Так и есть, у него сильный жар. — Коннор, у тебя высокая температура! Ты слышишь меня? Ты в безопасности, это просто жар! У тебя что-то болит? Кажется, он более или менее начинает понимать, где находится и что происходит. Морок и судороги понемногу отпускают его. Мутный взгляд становится осмысленным. Дойл шокировано смотрит на меня, но, кажется, всё ещё не до конца понимая, что я здесь делаю. — Живот… — морщится, осторожно касается пальцами нижних рёбер, затем спускается к пупку и щупает себя так, будто пытается что-то обнаружить. — Мне показалось, что внутри… — Тише, не надо… — аккуратно перехватываю его руки и отвожу их в стороны, когда вижу, что Коннор лишь сильнее кривится от своих действий. — Я понимаю, но это всего лишь кошмар. Ты в безопасности. Давай я помогу тебе лечь на кровать? Он садится на полу, озираясь по сторонам. — Николь? Я не разбудил её? — Вроде нет, давай займёмся тобой. Помогаю Коннору стащить майку, мокрую настолько, хоть выжимай. В голове проносятся мысли, что с голым торсом я вижу его впервые. И полуобнажённый вид Дойла заставляет моё сердце взволнованно трепыхаться. Но какого чёрта, о чём я думаю? Коннор ложится на кровать, я накрываю его одеялом. Несмотря на то, что на дворе лето, после больницы он всё ещё сильно мёрзнет по ночам. И сейчас я вижу, как он дрожит всем телом. — Не беспокойся, — еле шепчет он, — всё хорошо. Прости, что напугал тебя. Он бросает взгляд на мою руку, всё ещё расправляющую край одеяла. Я и сама замечаю, что сине-багровая гематома начинает расползаться по запястью. — Это я сделал? — Да, — честно отвечаю я и вижу, как его глаза темнеют, а лицо искажается злой гримасой, — но ты себя не контролировал. Коннор? — касаюсь его плеча. — Не надо, не злись на себя. Это всё жар и давние воспоминания о том ужасе, через который ты прошёл. — Вызванные, скорее всего, несвежей пиццей! Чёрт! — он отбрасывает тяжёлое одеяло, которым я его так старательно укрывала, в сторону, как пушинку, и снова вскакивает на кровати. Вижу ярость в его глазах, дыхание снова становится быстрым. Он сжимает кулаки, сдавленно рыча, а я смотрю на его широкую волосатую грудь, которая от гнева поднимается и опускается слишком быстро. Мне бы, видя, что Коннор уже способен более или менее адекватно оценивать действительность, оставить его наедине с собственными демонами. Боль отступит, жар спадёт, а вот уязвлённое чувство собственного достоинства будет зудеть ещё долго. Ведь больше всего мужчины боятся показать свою боль и слабость, изо всех сил пытаясь явить миру собственную неуязвимость и силу, будто они терминаторы какие-то, а не люди. Но я уже неплохо поняла, чем дышит Коннор Эндрю Дойл, поэтому пока останусь и попытаюсь призвать его к логике и анализу фактов, известных мне. Сажусь на краешек кровати и аккуратно касаюсь его сжатых кулаков. — Послушай. Тебя выписали три дня назад. Вспомни, что сказал Антон? Твой организм перестраивается. Клетки, контролирующие ускоренную регенерацию, отмирают, а мозг создаёт новые нейронные цепи. Он предупреждал, что тебе может быть плохо и больно как раз в том месте, где жил паразит, так как именно оно больше всего пострадало от его жизнедеятельности. Я тоже ела ту пиццу, и со мной всё хорошо. Уверена, что дело не в ней. Всё же надо было мне сходить в магазин, а не слушать его, что сегодня мы обойдёмся тем, что есть в холодильнике. Мало ли, но со мной же и правда всё в порядке. Его сжатые пальцы понемногу расслабляются, дыхание становится более ровным и глубоким. — Поэтому давай, ложись… И припомни то, что тебе не советовали волноваться в ближайшие пару недель по той же причине, — снова невольно скольжу взглядом по вздрагивающему торсу. — Сейчас принесу тебе чистую кофту из шкафа, тебе нужно согреться. И заварю ромашковый чай. Он снимет спазм… и от нервов хорошо помогает. Вижу, как Коннор обронил короткий смешок и полез обратно под одеяло. Будем считать, что психотерапия удалась. Огоньки ярости в его глазах начинают угасать, взгляд становится тёплым, но в нём всё ещё трепыхается растерянность. — Ну, вот и хорошо, — снова натягиваю на Коннора одеяло. — Отдыхай, скоро вернусь. Медленно иду к дверям, но слышу слабый голос за спиной: — Адриана? — Да? — Спасибо. Коннор едва заметно улыбается. Возвращаю ему улыбку. Да, ромашковый чай действительно успокаивает нервы. Пожалуй, себе тоже чашку заварю.