***
– Пойдемте. Пойдемте домой. Мама ждет. Скоро ужинать! – Наплакавшись вместе с малышами, девушка разомкнула объятия – только Сацки и Самидаре не спешили отпускать ее. Девочка устроилась на руках Цую, уткнувшись виском ей в шею, и громко шмыгала носом. – Одинаково вас с мамой люблю, – шепнула она. – Так ведь можно? – Можно, миленькая! Конечно, можно! – Голос у девушки дрожал от недавних рыданий. «Хоть я и этого не заслуживаю», – мысленно добавила она, но вслух не сказала. «Бедненькие мои... Натерпелись... Как же я вас люблю!.. Ну как мне вас покинуть, как оставить? Нельзя, нельзя!» – Цую поднялась, придержав Сацки, и тронула брата за плечо. – Пойдем же! Скорее вернемся... Самидаре послушно зашагал в сторону лагеря. «Мама увидит, что плакали!» – подумала девушка. Но воспоминание о целительной силе слез, об освобождении, которое приносят рыдания, сгладило всю тревогу. «Она поймет. Конечно, поймет! Не страшно плакать, когда рядом родные... – Еще с утра эта мысль ни за что не пришла бы ей в голову. – Не страшно, потому что все вместе!» Они шли, шурша мелкой галькой. Обыкновенно бы малыши играли, подбираясь к самому краю, а затем убегая от волн – но сейчас ни у кого не было настроения. По пути Цую думала обо всем случившемся, обо всем, что ей сегодня пришлось увидеть, услышать и пережить. И ее мысль раз за разом возвращалась к маме. Каждый раз, когда девушка представляла ее – стоящую на берегу, с грустным, тревожным, но сосредоточенным взглядом, смотрящую вдаль – сердце сжималось от восхищения, горечи и тоски. «Теперь понимаю!» – Цую оттопырила нижнюю губу. Теперь образ матери полнился таким смыслом... Все в ней – и белый передник, и простое американское платье, и даже поза – особенно поза, с чуть опущенными плечами и беспокойно сложенными руками – все дышало самоотречением, любовью, трагизмом! «Как же она... – Девушке вспомнились ее неуверенные вопросы: «Мам, ты... Ты же?..» – Как я ранила!.. – вздохнула Цую. – Как посмела!» «Конечно же, я люблю тебя!» – Голос матери прозвучал у нее в голове, как тогда, под гремевшим от дождя тентом, и девушка вновь почувствовала себя закутанной в колючий шерстяной плед.***
Белл увидела их издали. Отчаянно промокнула уголки глаз рукавом и улыбнулась краями губ – дрожаще, еле заметно, так, что только она одна и знала об этой улыбке. О неописуемом счастье видеть своих детей. Счастье, смешанном с горечью стыда, с беспокойством. С сердечной болью. Цую подошла поближе, и Белл разглядела, что та тоже улыбается ей – широко, но чуть виновато (все-таки при счастливой улыбке брови домиком не поднимаются...) Сацки, сидя у нее на руках, что-то оживленно лопотала, Самидаре же шагал молча, засунув руки в карманы и привычно нахмурившись. «Плакали», – быстро поняла Белл, увидев дорожки слез на детских щеках. В груди стало тесно. Впервые за шестнадцать лет женщине вдруг захотелось попросту убежать, спрятаться под одеялом на еловой подстилке, и рыдать, пока не придет Пелли... Опомнившись, Белл прикусила губу. – Мам, – смущенно сказала Цую, подойдя ближе. И передала ей Сацки. Женщина прижала малышку к переднику, осторожно погладила по затылку. – Все хорошо? – спросила она таким голосом, как будто перед ней был Ток-На. Цую кивнула. – Все в порядке! – подтвердила Сацки. – Никто не убегает... Белл перевела взгляд на девушку. «Я не хотела!» – едва не выпалила она. Нужно было смотреть в сторону. Не следовало смущать... Но Цую лишь опустила глаза на мгновение. Чуть вздохнула. – Давайте я скорей накормлю вас, – сказала Белл. Сацки и Самидаре заметно оживились. Девушка же бросила задумчивый взгляд в сторону Дайи.***
«Он еще придет, – подбодрила себя Цую. – Обязательно! – Она посмотрела на маму. – Вот только... я как не знала, что делать, так и...» – Можно, я чуть попозже... поем? – Ну конечно же, милая! – Белл замялась на мгновение. – Подожди минуточку, хорошо? Цую прошла вслед за всеми к костру. Помогла маме снять с огня котелок. – А где папа? – спросила между тем Сацки. – В городе, – ответила Белл. – Скоро вернется. – Он ищет работу? – хмуро предположил Самидаре. – Да. Зачерпнув половником дымящуюся похлебку, женщина разлила ее по мискам и вручила их детям. – Осторожней, – предупредила она. – Самидаре, миленький, смотри, чтобы Сацки дула как следует, а то обожжется! – Я дую! – тут же возразила девочка. – Так, что ложка пустая становится, – со смесью гордости и сожаления добавила она. Погладив дочь по макушке, Белл оставила детей вазюкать деревянными ложками в мисках, а сама повернулась к Цую. Их взгляды встретились, и девушка увидела в глазах матери тот же стыд, страх, вину, и ту же надежду, что испытывала сама. – Мам... Они отошли в сторонку, поближе к шуршащим волнам. – Мам, я... – Девушка не знала, с чего начать. Объяснить? Извиниться? Попросить помощи? Белл взяла ее за плечи – осторожно, почти робко. И тревога вдруг испарилась. «Да, я ничего не знаю, – подумала Цую. – Но мама знает... и понимает...» – Ей вдруг вспомнился рассказ женщины. Ее слова о том, что она бы так хотела вернуться и вновь пережить все метания, волнения, чувства – пусть даже и не все в ее жизни сложилось так, как мечталось. Пусть даже сердце иногда и сжимается в горечи, а давние решения выглядят, как ошибки – вернуться и пережить, потому что все было по-настоящему... – Мамочка! – Цую почувствовала, как в груди рождается какое-то отчаянное, восторженное стремление. На ум пришли слова Самидаре о том, что она нарядилась. – Мама... – Девушка глубоко вдохнула вечерний воздух. – Помоги мне, пожалуйста! Заплети... косу!***
Бакуго вынырнул из дремоты и огляделся по сторонам, часто моргая. Во рту было сухо, желудок крутило от голода. Тепло костра разморило его, но ненадолго – принюхавшись, подросток осознал, что проснулся из-за того, что по воздуху стал распространяться запах бекона. Еще его ноздри щекотал сильный, бодрящий запах газетной бумаги – должно быть, продукты были завернуты именно в нее. Голова у юноши тут же закружилась. С трудом приподнявшись, он уперся ладонью в параллелепипед из тюков и устремил взгляд на костер. Майк, присев на корточки, ковырял прутиком скворчащие полоски бекона, чтобы те не прилипали к сковороде. Вид у американца был довольно понурый: вытянутое лицо, чуть оттопыренная губа... Даже его боевые усы как будто поникли. «Испытание не только для меня было, – подумал Бакуго и опустил глаза, ощутив укол сострадания. – Все уработались!» Подросток перевел глаза на мистера Айзаву, как ни в чем не бывало перепаковывавшего проблемный тюк. Руки мужчины мелькали в воздухе, завязывая канат в морской узел. «Интересно, а он? – пронеслось в голове парня. – Неужели действительно не устал? Не может быть... Просто не подает виду!» У Бакуго не было сил отнекиваться: после всего произошедшего он проникся к лидеру группы невольным уважением. «Да, он не работал с нами с утра, – пожал плечами юноша, – но после обеда вкалывал вместе со всеми... и перенес намного больше меня!» Подросток посмотрел в сторону речки. «Завтра первыми отправимся на тот берег!» – решительно сжал кулаки он. Затем обернулся на юг, к далекому заливу. Над крышами одно- и двухэтажных домиков мерцали звезды. Где-то у горизонта темнели заросшие лесом берега Линн-Канала, кутающиеся в одеяла из облаков. Северный вечер плавно перетекал в тихую, прохладную ночь. «Завтра», – повторил про себя Бакуго. Его ждала Чилкутская тропа. Но предстоящая дорога казалась такой бессмысленной, такой... одинокой – без одной встречи, которая должна была либо все изменить, либо... – Я пойду, – пробормотал подросток, с жалостью отворачиваясь от жарящегося бекона. – А? Куда это? – уточнил Майк. – Какое вам дело... – устало выдохнул Бакуго. У него заплетался язык. – Я... это... свободен. Испытание выдержал. Айзава, как раз закончивший паковать тюк, коротко кивнул и, не поднимая головы, сказал: – Можешь забирать свой багаж. – Эге! – Майк поднялся, переложил дымящийся прутик в из руки в руку. – Так парень, что, вроде как из спортивного интереса с нами работал? Доказал – и прощай? – Нет. – Мистер Айзава заглянул на Бакуго исподлобья и пояснил: – Завтра в шесть. Парень поспешил в палатку, за саквояжем – но до его ушей все равно донесся голос американца: – Ах, вот оно что! Он, что, серьезно намеревается уместить в этот день еще и свидание? Уши у Бакуго отчаянно вспыхнули. «Услышу слово «пассия» – и за себя не отвечаю!» – выпалил он про себя. Схватил саквояж за ручку, попытался привычным движением забросить его за плечо – но понял, что ему повезет, если он просто сумеет удержать эту ношу. Мышцы ныли от малейших усилий. «Мне все равно! – Юноша сосредоточенно сжал губы. – Я ломал себя... ради возможности поговорить с тобой, Цую!»