***
Бакуго сидел, привалившись к параллелепипеду из тюков, и блаженно улыбался, глядя на пляшущий костерок. Пламя бросало на его лицо теплые отсветы. Глаза юноши блестели, он часто моргал, поминутно ловя себя на том, что засыпает. За сегодняшний день Бакуго сделал столько, сколько не приходилось за все пятнадцать лет его жизни. «Чего-то это да стоило!» – подумал он и провалился в дремоту. После того, как в три его разбудил мистер Айзава, Бакуго успел сделать еще пять ходок. Пять раз приносил тюки, укладывая их ровно, несмотря на желание просто сбросить ношу на землю. Отдыхал. Смачивал затылок водой – и продолжал трудиться. Теперь, когда все было кончено, долгие часы работы казались лишь сном, и только ноющие мышцы напоминали о том, что все было взаправду. Он ведь почти сдался. Сидя в полупустом старом лагере, спиной к холодным, темно-синим тюкам (солнце уже садилось, и жара сменялась прохладой; по земле, как чернила, разливались долгожданные тени), Бакуго обнимал себя за колени и плакал. Слезы дрожали в уголках его глаз, скапливались на ресницах, мешались с потеками пота на запыленных щеках. Он плакал над своей слабостью. Над своей надломленной душой. Тело еще слушалось, и готово было тащиться, волочь груз в последнюю, решающую ходку – времени было без десяти семь, и мистер Айзава наверняка бы зачел начатый переход, позволил бы довести его до конца... Бакуго мог встать – и приказывал себе: «Ну же! Давай!» Но душе было больно. Он достиг той точки, когда ставится под вопрос самое важное, ну, или то, что ты считаешь таким. «Деку смог!» – Мысль, подбадривавшая его, придававшая упрямства и силы, отзывалась теперь лишь пустым эхо. «Этого не может быть! Как? Камешек, пыль у дороги! Разве я хуже? Разве слабее?» – повторял про себя Бакуго, не веря ни единому слову. Закрыв лицо руками, юноша плакал – жалко, по-слабацки, размазывая слезы по грязным щекам. Ладони щипало от соли. Повязанные мистером Айзавой бинты, спасавшие его на протяжении всех предыдущих ходок, в конец растрепались. Подросток развязал их зубами и снял – теперь повязки только мешали, натирая ладони. «Я не могу, – осознал он, всхлипывая. – Не хочу больше... Неправильно!» Но если не возмущение, не желание сравняться («Да, сравняться! Ты вырвался вперед, Деку!..» – в отчаянии признался юноша)... Если не все это – то что? Кто?.. «Цую». – Губы Бакуго дрогнули в слабой улыбке. Подняв голову, он устремил взгляд покрасневших, заплаканных глаз в сторону берега. Где-то там, за рядами палаток, шуршали разливающиеся по гальке пресно-соленые волны. Там ждала его любимая девушка. «Любимая, – с горечью повторил про себя юноша. – Мы и двух дней не знакомы...» – Он представил ее себе, искреннюю, удивительную, хрупкую, как подснежник – и покачал головой. «Люблю, и все тут!» – Бакуго решительно сжал кулаки. Пора было подниматься на ноги и работать. «Ради нее справлюсь», – сказал себе юноша. Лицо Цую встало перед его внутренним взором, как настоящее. Он видел ее такой, какой девушка была в его сне – в окружении облачного тумана, с искрами инея в волосах. Бакуго вспомнились слова, которые он произнес перед расставанием: что Цую красивая. «Да, красивая!» – повторил юноша с улыбкой. Она была такой необычной. Такой простенько-незамысловатой, правдивой – и в то же время Бакуго чувствовал, что с Цую можно говорить сколько угодно, и не будет ни страшно, ни стыдно. Что ей можно довериться, пусть девушка и не разобралась до конца в себе, в своих чувствах. «Что бы она ни решила, – подумал вдруг Бакуго, – я приму все! Лишь бы увидеться еще раз, лишь бы услышать самому...» Поднявшись, он взялся за лямки-канаты очередного тюка, последнего за сегодняшний день. И услышал голос Айзавы: – Время вышло. – Как?! – Бакуго подался вперед, не веря своим ушам. «Засиделся, задумался!» – осознал юноша и едва не упал, без сил, на колени. – Но... вы же дадите... – Губы едва слушались. Сердце сковал холод. – Последний тюк донести! «Если он сейчас скажет «нет», я... – Мысли метались суматошно-отчаянно. – Я не знаю, что сделаю!..» Печальное, задумчивое личико Цую вырисовалось у него перед глазами лишь для того, чтобы через мгновение исчезнуть в дымке горючих слез. – У нас был уговор, – спокойно сказал мужчина. – До семи. – Айзава посмотрел на часы. – Сейчас – ровно. – Нет. – Бакуго покачал головой. Опустил голову и сжал зубы. – Все равно! – Сделав шаг вперед, юноша смерил Айзаву отчаянным взглядом. – Я ломал себя целый день! Я слишком много вложил в это дело! Так что... – «Я увижу Цую, чего бы мне это не стоило!» – Понесешь груз, даже зная, что это ничего не изменит? – Мужчина наклонил голову и посмотрел на него исподлобья. – Да! Плевал я на все условия! Я не ради испытания это делаю! «Просто я очень хочу поговорить с ней... – У Бакуго заиграли желваки. – Сказать ей, что все хорошо! И что я люблю ее...» – Можете не брать меня, если хотите!.. Но я доведу дело до конца! – Юноша судорожно вздохнул. – И даже не надейтесь, что отправите меня в Джуно! Успел или нет – вы все видели! Айзава распрямился и какое-то время молчал, глядя вдаль. Затем перевел глаза на подростка. – Ты все сказал? Бакуго кивнул. – Поздравляю! – Сделав шаг вперед, путешественник коротко хлопнул юношу по плечу. – Что?.. Мужчина улыбнулся еще шире. – Ты прошел, – просто объявил он. Его губы стремительно вернулись в привычное положение – плотно сжаты, уголки чуть опущены. Чуть нахмурившись, Айзава заглянул парню в лицо. – Доводить дело до конца, даже когда кажется, что в этом нет смысла или надежды, – сказал он, – это качество, принципиальное в данных условиях. Поверь мне, Бакуго: таких ситуаций будет еще достаточно. Юноша почти не слушал его. Сердце словно размякло, в голове гулко шумело, как будто он приложил к уху раковину. Бакуго куда-то несло, он плыл на облачных волнах, легкий и свободный, как ветер. – Эй! – Мистер Айзава поймал его за плечи и удержал от падения носом вниз. – Не знаю, о чем ты думал, – продолжил мужчина. – Явно не о грузе, и не о благополучии нашей компании... А следовало бы! Потому что теперь ты в нашем отряде. Я присмотрю за тобой, как бы ты не скрежетал при этом зубами... Удостоверившись, что Бакуго сохранит равновесие, Айзава опустил его. – Добро пожаловать, проблемный ребенок. И – прости за этот рациональный обман под конец дня. Для уставшего юноши все происходящее казалось каким-то сном, чем-то нереальным, гулким, так что он даже не обижался. Хотелось только сказать правду, раз уж так все получилось. Раз уж и путешественник открыл ему карты. – О девушке... – прохрипел парень, с трудом разлепляя спекшиеся губы. – Что? – Мистер Айзава повернулся к нему ухом. – Я думал... о девушке... – снял груз с души Бакуго.***
Пока юноша дремал у костра, убаюканный болтовней Майка и Кена, по берегу залива к Цую подобрались две юркие тени. Какое-то время Сацки и Самидаре прятались за большим камнем. Мальчик выглядывал из-за него, зыркая в вечернюю синь исподлобья. Затем возмущенно сдул лезущую в глаза челку, сжал губы и перелез через валун. Сацки последовала за ним, но не справилась: застряла на слишком покатой поверхности, как черепашка, и кувырнулась вниз. Ойкнула. – Тс-с! – шикнул на нее брат. Однако, было уже поздно. Цую обернулась на звук – ее бледное, взволнованное лицо словно светилось в сумраке, мягко и нежно. – Сацки! – тихонько вздохнула она и бросилась поднимать сестру. Мальчик же сунул руки в карманы и отвел глаза. – Не ушиблась? – Цую обняла Сацки. Малышка покачала головой. Самидаре насупился. До его ушей донесся шорох, с которым сестра отряхивала песок с платья Сацки. И этот звук словно мешал ему. Сбивал с мысли. Мальчик закрыл глаза. На сердце у него было тяжко и жгуче-холодно – тревога наполняла его, ощутимая, мучительная, неизбывная. «И так сложностей – не оберешься! – подумал Самидаре. – Так тут еще это...» – Принарядилась, – не спросил, а констатировал он, не глядя на Цую.***
– Что? – Голос девушки дрогнул. – Опять, – продолжил ее брат, с горечью пиная песок. – Как в тот раз... с этим Мидорией. Цую сгребла Сацки в охапку и взяла на руки. Малышка молчала, широко распахнув глаза, переводила взгляд с сестры на брата. – Не наряжаюсь, – возразила Цую. Ее сердце отчаянно билось, щеки горели. – Ты же сам сказал: я попала под дождь. Вот и пришлось сменить платье... – Ботинки чистила, – глухо пробормотал Самидаре. – Я видел. – Это... подумаешь... – Жениться задумала! – подала голос Сацки. – Нет! Не жениться! – Цую подалась вперед, к воде, затем развернулась, держа на руках маленькую. Опустила глаза. – Пожалуйста, перестаньте так говорить, ладно? Это неправда, но очень смущает... Особенно при Кацуки. – Ты из-за него плакала. – И снова в словах Самидаре не было ни капли сомнения. Цую не нашлась, что ответить. А брат между тем продолжал, сжав кулаки: – Как ты можешь? Не стыдно тебе? Что ты им позволяешь, этим врунишкам? Из Калифорнии... – Мальчик шагнул вперед. В его глазах блестела жалость, боль и обида. – Что с тобой, что на тебя нашло? – Голосок дрогнул. – Они приходят и уходят, а ты потом воешь!.. Девушка забыла, как дышать. Отступила на шаг, прижимая к себе Сацки, словно мешочек с картошкой. – Зачем ты плачешь из-за них? – Самидаре всхлипнул, попытался спрятать руки в карманы – но не выдержал и утер нос. – Зачем? Как будто они – семья! – Мальчик сорвался в шепот: – Только ради семьи плачут... Слезы покатились по его щекам. – Самидаре! – Цую бросилась к нему. Глаза щипало, в горле першило... Мальчик отвернулся, отмахиваясь. «Как мы дошли до такого?» – закусила губу девушка. Сацки, хватавшаяся за плечи девушки, тоже зашмыгала носом. Мгновение – и рыдали уже оба малыша. – Цуя-а-а! – Девочка уткнулась сестре в шею. Та бессильно опустилась на колени. – Самидаре... пожалуйста! – И протянула руку брату. Фыркнув в расстройстве, мальчик принял объятия. – Ну, что же вы, что же? – борясь с собственными слезами, спрашивала Цую, и прижимала к себе обоих, своих маленьких, милых, любимых. – Не только ради семьи плачут! Ты же не всерьез, Самидаре... Помнишь белочку? Ты же плакал за белочку! Сацки, скажи, помнишь? – Там не то! Там другое! – рыдал мальчишка. – Не помню! Забыла! – Сацки расстроилась еще больше. – Ну, ну, ну, тише... – выдохнула Цую. – Просто... поймите!.. Есть семья, а есть как семья! Друзья и те, кто тебе дорог... – Ты ради Кацуки нас бросишь? – Цуя, не убегай с колючим Кацки, пожа-а-алуйста! Щеки у девушки запылали. – Кто вам сказал... Почему... убегать? – Она была так рада, что малыши уткнулись ей в плечи и не видели, как она багровеет. – Я не убегу, нет-нет-нет! – зачастила девушка. – Не бойтесь... глупенькие!.. Разве можно? – Не убежишь, так уйдешь! – настаивал Самидаре. – Мы еще днем волновались! У Цую голова пошла кругом. «Я старалась не думать об этом. – Ее сердце заныло от стыда. – Потому что тогда и думать-то нечего!» Все мечты о далеких странах, все стремления вырваться, освободиться, и лететь, словно птичка, навстречу волшебному, новому миру, все надежды, связанные с Мидорией, замужеством, счастьем, разбивались об один простой камень преткновения. Малыши. – Ну как я оставлю вас, миленькие? – выдохнула Цую и тоже заплакала. – Вы же мои любимые... Как мы друг без друга? Не бойтесь, не бойтесь... Если мы с Кацуки и отправимся вместе – то и мама, и папа, и вы будете рядом... Мы могли бы пойти в Кармакс! Всем по одной дороге... Ну, не плачьте, не надо! Мы будем вместе... Мы же родные! Сацки подуспокоилась. Покрепче обняв Цую, она зажмурилась и прошептала: – Хочешь, скажу? Тайну! Самидаре лишь горестно выдохнул. – Вот как ты так делаешь? – спросил он сквозь слезы. – Говоришь, и тепло становится... а выть по-прежнему хочется!.. Сацки же собралась с мыслями – и поделилась с Цую: – Я люблю тебя больше, чем мамочку! Девушка вся сжалась. – Нет... Сацки! Так нельзя говорить... Ты не знаешь: мама нас всех так любит! Всех нас... – Ей вспомнилось, чем Белл жертвовала ради детей, ради мужа, ради их счастья... – А я такой любви не заслуживаю!