Погода совсем испортилась. Пронизывающий зимний ветер свистел над рекой. В лесу было спокойнее, но тоже не очень уютно: еловые колонны скрипели все чаще и громче, с колышущихся ветвей сыпался снег. Метель выла поверх деревьев, каждую минуту грозя опуститься на землю и скрыть все в своей белизне.
«Даже если это произойдет, мы будем в безопасности», – сказала себе Белл. Защищенные от непогоды частоколом из елей и корнями упавшего дерева, укрытые тентом, отражающим жар костра, путешественники могли не переживать из-за снега и ветра. Стоянка была, словно островок уюта и безопасности посреди негостеприимной, дикой глуши, насквозь продуваемой февральской метелью. Посреди небольшой, вытоптанной в снегу площадки, как маяк, горел яркий огонь. Котелок на нем уже булькал – очень скоро крупа должна была быть готова. Над лагерем витал удивительный, теплый аромат. Белл узнавала его. «Так пахнет каша! – вспомнила женщина еще одно английское слово. – Каша на воде...»
Путешественники сидели с той стороны костра, которая была ближе к парусиновому тенту. От подстилки поднимался щекочущий ноздри запах смолы и хвои. Почти все дела были сделаны, оставалось только поужинать, вымыть посуду – и можно было отправляться на боковую.
Джо поднялся на ноги и пошел ставить чайник. Огонь разожгли большой, так что воду вполне можно было вскипятить, не снимая котелка с пламени, но молодой мужчина все-таки натянул рукавицу, подцепил палкой железную дужку, и в воздухе поплыл волшебный аромат каши. Пышущий жаром чугунок опустился в снег. Затем, весь в пару – на еловые ветки. Белл глубоко вдохнула носом. Пахло древесиной, талой водой и нагретым металлом.
Джо снял с котелка крышку, сверху почерневшую, как сажа, а снизу серебристую, запотевшую. Получив свою порцию каши, Белл взяла ложку – и замерла. Слишком много воспоминаний о детстве накатывало на нее. Клеенка на столе. Варенье – нет,
джем. Лица папы и мамы. «Ма... мама!..» – Женщина вдруг увидела ее такой, какой она была тогда. Не расплывчатую, дрожащую, как отражение в воде, картинку. Настоящую, живую... Пусть воспоминание и было окрашено в странные, нереальные, молочно-белые тона – ведь не могут же стены быть такими, как снег? И свет таким не бывает... Но мама была там – чуть обеспокоенная, чуть грустная, умиленная. Тщательно скрывающая волнение. Но руки выдают ее, они так осторожно, так неподвижно сложены на животе... Она смотрит вниз, но только лишь на мгновение. Затем ее взгляд возвращается к ней, к ее дочери. «Папа кормит меня кашей, а она смотрит, – поняла Белл. – По-индейски тихая и будто бы отстраненная...»
Воспоминание наполнило женщину нежной грустью и пониманием. «Ну конечно... – подумала она. – Сейчас... папа обернется...» Он действительно обернулся. Ободряюще посмотрел на жену, а затем снова на Белл – добрый и немножечко виноватый. «Корил себя за то, что... недостаточно убедил маму? – осознала женщина. – ...В том, что можно не отстраняться, когда он подходит ко мне...» Она видела теперь в этом взгляде, во взгляде милого, любимого человека, что ему совестно перед мамой. «Я люблю вас. – Белл была уверена, что отец не говорил этого тогда. Но слова пришли на ум сами, вместе с его голосом – родным и давно забытым. – Я люблю вас, и никогда не оставлю».
«Мама старалась в это поверить. – Слезы навернулись на глаза женщины. – Старалась растопить сердце, довериться ему. Принять, что попала не в сказку, и что чудесная любовь не закончится!»
Соленая дорожка пробежала по ее носу, прозрачная капелька дрогнула на самом его кончике – и упала в тарелку.
– Белл, – донесся до женщины заботливый голос Ганмы. Он не испугался и ничего не требовал. Он не говорил: «Немедленно прекрати!» Лишь спрашивал: «Как тебе помочь?»
– Я... простите... – Белл зажмурилась. – Просто... просто...
– Ничего. – Зашуршала еловая подстилка, скрипнул снег, и молодая скво почувствовала на плече его руку. – Ничего. Я понимаю.
«Понимаешь?» – от удивления Белл открыла глаза, но ничего не увидела за туманом слез. Всхлипнув, женщина вытерла лицо рукавом.
– Ты же... не отсюда. – Ганма опустился рядом с ней на колено. Лицо его пылало в свете костра, морщины под глазами, казалось, разгладились.
– Пелли... сказала тебе?
– Нет, – покачал головой мужчина. – Я сам понял... – Он обернулся на товарищей. – ...Не без помощи Стенли, конечно. – Помолчав, он объяснил: – Белл – необычное и красивое имя. Не индейское.
Женщина кивнула, чувствуя, что сейчас громко всхлипнет – или опять разрыдается.
– Ты знаешь, что оно означает? – спросил Ганма.
Белл увидела лицо отца. Ветер шевелил его волосы, играл в облаках и траве.
– «Колокольчик», – шепнула она и тихо-тихо, горько расплакалась.
Путешественник обнял ее, прижимающую к куртке дымящую миску, и Белл, зажмурившись, представила себя с ним со стороны – две уставшие, согбенные фигурки в темных от растаявшей снежной пороши одеждах. Два тусклых, измотанных человечка, а вокруг – переливающаяся, светящаяся на солнце зелень, и белые облака, и нежное, голубое небо. И шелест в листах далеких деревьев. Желтые цветочки, как зайчики на летней воде.
Белл открыла горящие от слез глаза и огляделась вокруг. Сложно было представить себе картину, менее похожую на ту, что она воображала: круг тепла и света, неровный, подрагивающий, со всех сторон обступала зимняя темнота. Выла над деревьями вьюга. Собаки, наевшиеся сушеной рыбы и снега, жались к костру с противоположной от путешественников стороны. Воздух был тяжелым, влажным, холодным – непогода подбиралась все ближе, и защититься от нее можно было, только пододвинувшись поближе к огню. К высушивающему, наполняющему жизнью, облегчающему нытье в суставах огню. В его свете женщина с Ганмой словно светились. Уткнувшись виском в его шершавую от мороза щеку, Белл опустила глаза, и смогла рассмотреть каждую отметину, каждую царапинку на его куртке, каждый шов и каждое волокно нитей. Затем перевела взгляд на свою ладонь, прижатую к широкой спине мужчины. Бледная кожа была, как поверхность хорошей раковины, пронизываемой солнечными лучами – Белл с Пелли любили смотреть на ракушки с берегов Соленой Воды, выменянные у торговцев.
Женщина подняла глаза и вспомнила о Стенли и Джо. Поспешно, но осторожно отстранилась от Ганмы, и прошептала:
– Прости. Простите... Расплакалась... Расчувствовалась...
– Все нормально, – сказал ей мужчина. – Мы знаем, что тебе тяжело.
Белл уткнулась взглядом в мисочку с кашей, до сих пор неловко прижатую к куртке. Придержала ее обеими руками.
– Давайте... давайте есть, – сморгнув последнюю слезинку, предложила она.
***
Но воспоминания приходили к ней с каждым новым мгновением. Перед тем, как приняться за еду, путешественники пустили по кругу жестяную банку с чем-то мелко гремящим внутри. Ее содержимое нужно было с треском крошить другим концом ложки, а затем высыпать в миску. Белл все никак не могла разглядеть, что же это. Но, когда очередь дошла до нее, женщина увидела, что в наполовину пустой посудине перекатывались, как камешки на неровном дне ручейка, сверкающие белые комки. А под ними – слежавшийся, закаменевший, как наст, слой кристалликов... «Са... сахар», – поняла Белл, улыбаясь.
Она ела кашу, и сладкие, стремительно размякающие комочки хрустели у нее на зубах. Она вдыхала простенький, домашний запах крупы, и чувствовала себя другой – той самой, полузабытой, той, которой она когда-то, задыхаясь от слез, поклялась быть всегда. Никогда не меняться, не поддаваться ударам жизни, и всегда помнить...
Белл бы заплакала, если бы не Ганма с товарищами. Ей не хотелось смущать их более своим расстройством. Тех слез, что навернулись на глаза в первое мгновение, было достаточно...
«Мой мужчина!» – с нежностью думала Белл, глядя на Ганму. Нужно было о стольком его расспросить, а она так стеснялась!
«Я все-таки изменилась... – Молодая женщина постаралась вернуться мыслью к своим воспоминаниям. – Конечно же, по-другому и быть не могло... Изменилась! Наверное, я потому так и плакала тогда, что понимала: вырасту, позабуду, стану другой – неизбежно! Но... – Ее взгляд все-таки затуманился слезами. – ...Быть может, это и не так плохо!»
Утерев глаза рукавом куртки, она отставила пустую тарелку и вновь устремила взгляд на Ганму. «Столько времени ждала и терпела! – Сердце Белл сжалось. – Так долго, так долго!»
– Откуда ты? – с нежностью спросила она. – Расскажи мне, пожалуйста! – И щеки ее запылали от счастья.
***
Вечер подходил к концу. Уже давно наступившая юконская ночь наконец-то совпала с памятью тела – памятью о далеких, родных, полных солнца краях, где темнота опускается на землю гораздо позже. Утомленные долгой дорогой путешественники принялись готовиться ко сну. Белл вызвалась вымыть посуду, Джо отправился привязывать собак на ночь. Стенли пошел к саням, чтобы распаковать свернутые одеяла. Ганма же взялся нарубить дров на ночь, чтобы можно было поддерживать костер.
Женщина проводила его долгим взглядом, в котором была и радость, и грусть. Ей хотелось бы, чтобы он остался. Хотелось посидеть с ним у огня еще хоть минутку. Спросить еще... самую важную вещь! «Но... я и так о нем многое узнала!» – улыбнулась Белл.
Все те вопросы, что крутились у нее в голове во время похода, задать, конечно же, было невозможно – слишком быстро закончился ужин, слишком мало продлились вечерние посиделки! Мужчины ужасно устали – теперь Белл знала, почему – и нужно было ложиться спать. «Завтра! – пообещала себе молодая женщина. – Завтра я спрошу еще! Про еду, и чистоту, и про звезды...»
Пока же она выяснила самое основное – и этого было достаточно, чтобы наполнить ее душу радостью. И тоской. И воспоминаниями.
«Мы не в Америке. – С этим было свыкнуться особенно трудно. – Это Канада. – Белл повторила слова Ганмы: – Мы в Доминионе Канада. На Северо-Западных Территориях». Наполнив пустой котелок снегом, женщина поставила его на огонь, чтобы растопить кристаллики, а затем сняла с костра и принялась водить щеткой по металлическим стенкам. «Канада – земля королевы... – продолжала думать она. – Как странно... В Америке ведь нет короля».
Стенли и Джо были канадскими подданными, и возвращались на родину из штата Аляска. Вместе с Ганмой они вышли из Форта-Юкон чуть более месяца назад, и направлялись в Форт-Релайанс, вверх по течению. «Форт-Юкон – американский, – повторяла про себя Белл, чтобы лучше запомнить, – а Релайанс – канадский... Там живут торговцы пушниной».
Сам Ганма был из Японии. Сердце у женщины отчаянно сжалось, когда она вспомнила еще одну картину из детства: географическую карту, разноцветную, испещренную надписями... Океаны, голубые, как рассветное небо, и страны – зеленые, как листва, желтые, как песок, и розовые, как варенье... У каждой – свой милый узорчик: зелень складывается из маленьких точечек, желтизна – из полосочек... На ней должна была быть Япония. Белл даже понимала, в какой стороне. И слова Ганмы подтвердили ее догадки. «Острова в Тихом океане! Соленой Воде!» – Молодая скво не удержалась и улыбнулась, тихонечко плача.
Он был беглец, ее мужчина, беглец, который покинул родину навсегда и возвращаться не собирался. Белл еще не знала, почему, и чем было продиктовано нежелание – выбором ли, или его невозможностью... Одно она знала точно: сердце ее не ошиблось. Ганма был ей ближе, чем пока сам понимал. Ведь самого главного женщина еще не спросила...
Когда он вернулся к костру с вязанкой дров, Белл набралась храбрости:
– Скажи, а штат Вашингтон – не в Канаде?
– Нет, это Америка, – ответил ей Ганма. – Сейчас, подожди... – Он ушел за следующей порцией дров.
Как только мужчина принес их и положил рядом с тентом, молодая скво попросила:
– Расскажи о Вашингтоне, пожалуйста. Ты был там?
– В Сиэтле, – кивнул Ганма. – И дальше на юг. Прошлым летом.
Сердце у Белл сжалось от радости.
– А когда ты собираешься туда возвращаться? – спросила она, замирая.
