***
– Влюбляешься всегда в незнакомца, – сказала Белл дочери, потеплее закутывая ее в шерстяной плед и легонько приобнимая. – Влюбляешься тем крепче, чем меньше ты о нем знаешь. Ведь тогда можно вообразить мужчину таким, каким его хочется видеть. – Женщина вздохнула. – Ты воспринимаешь все хорошее в нем, как само собой разумеющееся – это же он! – а недостатки не видишь, не замечаешь... или прощаешь их, слепо, мгновенно, немедленно... Когда влюбляешься, то ведешь себя как дура... Не думаешь о последствиях, решаешь на месте, ведь все должно получиться – не может быть по-другому!.. Немыслимо... Цую, лежа щекой на мамином колене, поджала губу и вздохнула. – А когда ты начинаешь узнавать про него – кто он, чего хочет, к чему стремится, что чувствует... то либо расстаешься со своими мечтами... либо влюбляешься в него настоящего... Девушка закрыла глаза. – Все через это проходят. Так и должно быть. Так правильно, – продолжила Белл мягким, дрожащим голосом. – И ты... не стесняйся своих чувств. Конечно же, ты запуталась. Конечно же, трудно разобраться... – Женщина наклонилась к уху дочери, и Цую почувствовала, как о ее щеку разбилась слезинка. – Я бы сама так хотела, – шепнула девушке мама, – снова стать той дурочкой, которой была шестнадцать лет назад... Хоть на минуту. – Ее голос надломился. – Вернуться, и пережить заново... и радость, и разочарование, и надежду!***
Отстранившись друг от друга после первого поцелуя, Белл и Ганма постояли мгновение, не находя слов для охвативших их чувств. Затем путешественник чуть склонил голову и развернулся, приглашая женщину последовать за ним. Смущенная, краснощекая, Белл подошла к саням, чувствуя на себе удивленные взгляды мужчин. Ганма коротко познакомил ее с ними, говоря тихо и чуть в нос. Светловолосого переводчика, помогавшего в разговоре с Ток-На, звали Стенли, а того, кто оставался у упряжки – Джо. Оба путешественника поднялись, когда Ганма назвал их, и легонько кивнули в знак приветствия. – Приятно познакомиться с тобой, Белл, – улыбнулся Джо. Пол-лица ему закрывала отросшая за долгую дорогу бородка, но женщина все равно отметила, как он молод. На вид ему было лет восемнадцать. Стенли же обратился к Белл на языке ее племени: – Здравствуй. Мы рады, что ты будешь путешествовать с нами! Женщина опустила голову, улыбаясь. «Как странно! – подумала она. – Я не говорила на английском годами... но стоило только начать... как я уже думаю на нем... и чувствую, что это – родное! Что так и должно быть!» – И я рада, – пробормотала Белл. – Очень-очень. – Какое чудо, что Ток-На отпустил тебя! – продолжал Стенли. – Он был непоколебим, когда говорил с нами. Что же заставило его поменять решение? У женщины сердце ушло в пятки. Это был важный момент. Нужно было сказать правильные, разумные вещи. Показать путешественникам, что она не беспечная дурочка, которая бросилась за ними, не думая. Вот только... «Именно это я и сделала!» – Белл опустила глаза. Задержала дыхание, собираясь с мыслями. Но... в голову не приходило ни слова! Джо и Стенли выжидающе уставились на нее. – Так ты, что ли, сбежала? – наконец спросил переводчик у женщины. Белл молча кивнула. Ее собеседник вздохнул, а на лице Джо отразилось живейшее беспокойство. – Тогда... нам, наверное... спешить надо? – воскликнул он, переводя взгляд с женщины на товарищей. – Чем дальше, тем лучше! За нами же гнаться будут? Невысказанный вопрос в глазах юноши читался так явно: «Что же будет? Что же нам делать?» Сердце у Белл сжалось. – Дядя поймет, что я ушла сама, – пробормотала она, чувствуя себя последней дурехой. – Так что... вы можете не беспокоиться... Никому, кроме меня, ничего не грозит... если вдруг он решит вернуть меня. – Дыхание у женщины перехватило. «Я... даже не подумала, что... подвергаю кого-то опасности! – осознала она, и ее глаза наполнились слезами. – Пелли! – вздохнула Белл. – Нужно было посоветоваться с тобой!.. Ох... что же я наделала? Почему не подумала?» Внезапно она ощутила на своем плече руку Ганмы – крепкую, теплую, надежную, в брезентовой рукавице. – Не переживайте, – сказал он, обращаясь и к женщине, и к товарищам. Затем добавил уже только для Белл: – Тебя никто не обидит. Все будет в порядке – я прослежу за этим. – Мужчина медленно, чтобы не обморозиться, набрал полную грудь воздуха. – Ток-На показался мне честным человеком. С вами, Джо, Стенли, ему спорить не о чем. Со мной же... надеюсь, и не придется. Помолчав какое-то время, Ганма спросил у женщины: – Какова вероятность, что он отправится за тобой в погоню? Подумай хорошенько. Ты знаешь его лучше нас. Белл опустила голову и пробормотала: – Очень... скорее всего. – Теперь это казалось ей очевидным. «О чем я думала? О чем только думала?» – Сердце женщины отчаянно колотилось. – Значит, было бы разумно оставить обещанный ему выкуп, – сказал Ганма. – Пусть он и не соглашался. Быть может, стоило бы оставить и больше? – Нет, – сказали в один голос и Белл, и Стенли. Подняв голову, женщина с удивлением посмотрела на переводчика – а тот кивнул ей: «Продолжай». – Дядя – человек честный и гордый, – объяснила Белл. – Не нужно оставлять то, чего он не требовал. Это... было бы... как подачка. Обидно. – Согласен, – кивнул Стенли. – Это будет расценено, как оскорбление. – Тогда ограничимся выкупом, – Ганма повернулся к товарищу. – Джо, помоги снять груз с саней. – Затем мужчина вдруг застыл. Повесил голову. Медленно выдохнул и обратился к Белл: – Прости. Я... должен был начать с другого. Белл... ты... на это согласна? Каково... твое мнение? Женщина сделала короткий шажок в его сторону. На сердце у нее было больно и тесно, и тепло, и по-светлому грустно... – Конечно же, – шепнула она. – Конечно же, я согласна. – Ее губы дрогнули, и Белл улыбнулась смущенно-счастливо. Где-то в глубине души она чувствовала, что нашла, все-таки нашла своего любимого мужчину. «Ну разумеется, он спросил! – думала Белл. – Как же может быть иначе?» Ее обуревало чувство вины за совершенную глупость, но в то же время от облегчения хотелось летать. Непрошеная, неожиданная надежда расцвела в женском сердце. «А ведь я даже не думала, когда сбегала, что нужно... что придется... Какая же я глупая!» – Белл сжала кулачки, глядя на Ганму. Тот кивнул ей и развернулся, чтобы вместе с товарищами разгрузить сани. На Юконе работали быстро – особенно в дороге. К тому же, время отдыха подходило к концу. Собаки перевели дух и готовы были снова двинуться в путь. «Дядя, – мысленно вздохнула Белл, – пожалуйста, если... когда двинешься в путь, найди наш с Ганмой выкуп, и оставь нас в покое! Пожалуйста!» Путешественники сложили несколько тюков, свернутые в рулон одеяла и ящичек с инструментами в небольшую пирамиду на льду Юкона. Где-то среди отдаваемого груза был и комплект деревянных лыж. Вытащив одну из палок, Стенли привязал к ней обрывок мешковины, забрался на груду вьюков и поставил получившийся флажок на самом верху. – Упадет, – сказал Джо. – Я закрепил нормально, – отозвался Стенли, проверяя, не раскачивается ли палка. Завернутый в холстину груз был перемотан веревками. Достаточно было просунуть флаг под узел на боку верхнего тюка и еще одного под ним – и получалось двойное крепление. Белл окинула пирамиду груза прощальным взглядом. А затем Ганма протянул женщине руку, приглашая вместе с ним подняться на сани – и больше она назад не смотрела. Путь уводил их на юг.***
Подняв капюшон, Белл стояла на металлических полозьях, выступающих на целый фут за корпус саней. Одной рукой женщина держалась за обмотанную пенькой рулевую дугу, а другую прижимала к лицу – через варежку было теплее дышать. Над Юконом поднялся несильный ветер, небо затягивало снежными облаками... К вечеру должна была разыграться метель. Пока же ледяной воздух просто щипал щеки сильнее обычного. Все путешествующие по северу знали, что температура может быть любой – сложность перехода зависит от ветра. В тот февральский день, например, до обеда можно было ходить без шапки. Конечно, уши горели, но даже сильный мороз был терпимым, солнце грело, а неподвижный воздух обволакивал тело невидимой шубой. Однако, стоило подняться легкому ветерку, как стало по-настоящему зябко. Солнечный свет еще пробивался через облачную пелену, но пейзаж уже окрасился в цвет разбавленного водой молока, цвет зимы, цвет усталости. Глаза у Белл слипались. Даже смотреть было холодно. Замерзшая река вилась перед ней, как дорога – однообразная, монотонная, она неторопливо двигалась навстречу стоявшей на санях женщине. «Ненамного быстрее, чем пешком», – отметила про себя Белл. Конечно, ведь двоим путешественникам из четырех приходилось идти за упряжкой на лыжах. На своем плече женщина чувствовала сильную, надежную руку. Теперь, когда с саней сняли часть груза, на них можно было взять двоих. Хрупкая, низкорослая Белл ощущала плечом куртку Ганмы, его широкую, вздымающуюся от дыхания грудь. Даже на самом краю полозьев мужчина держался крепко и уверенно, как скала. «Ты защитишь меня!» – думала Белл, и сердце ее замирало от любви и тревоги. Женщине хотелось столь многое сказать ему. Но в дороге было не принято разговаривать, даже стоя на санях, а уж о шедших на лыжах и речи быть не могло. Силы и дыхание следовало беречь, ведь двигаться предстояло весь день. И на санях Белл с Ганмой ехали не все время – периодически приходилось меняться, чтобы дать перевести дух другим путешественникам. Раз в несколько часов делали остановку, дабы не загонять собак. Во время таких перерывов мужчины могли переброситься несколькими словами, не более. Все, что могло потерпеть до вечернего привала, оставалось невысказанным. В голове у Белл было столько вопросов. Следовало выяснить так много разных вещей! Сколько Ганме лет? Откуда он? Из какого поселения вышел в дорогу? Зачем идет в Форт-Релайанс? Когда собирается возвращаться на юг? Были и другие вопросы, которые заставляли сердце женщины сжиматься: «Ганма... что ты предпочитаешь есть? Любишь ли в доме порядок? Выходишь ли по вечерам смотреть на звезды?» Ей предстояло столько узнать о нем. Рассказать о себе. И – Белл зарделась – когда-нибудь снова почувствовать на губах его неловкий, теплый поцелуй!***
К вечеру погода ухудшилась. Небо затянуло снежными тучами, ветер порывами обрушивался на землю. В глубокой, густой синеве, все сильнее отливающей ночным антрацитом, едва можно было разглядеть некогда белоснежную ленту реки. Путешественники не шли, а брели, щурясь от холода. Собаки тоже утомились и тянули сани заметно медленнее. – Пора останавливаться, – прохрипел Стенли. – Наконец-то! – Джо вздохнул с облегчением. Они свернули направо, выбрались со льда на заснеженный берег. Пробрались меж заметенных по самый верх валунов и нырнули под защиту деревьев. Лес был густым, нетронутым и очень тихим. Привыкнув к гудению ветра над гладью реки, Белл потрясенно внимала этому торжественному молчанию, которое нарушалось лишь шуршанием веток далеко в вышине, да поскрипыванием вековых елей. Мужчины шли, оглядываясь по сторонам с осторожностью и почтением, не угасшим и не притупившимся за время долгого путешествия, но, наоборот, лишь углубившимся от усталости. Измотанный суровой природой человек становится чутким, подобно оленю, суеверным и впечатлительным – подобно поэту или художнику, он начинает ярче переживать и белоснежную зимнюю красоту, и молчание доисторического, древнего леса, и собственную незначительность перед ликом природы. Путешественники остановились у вывороченного с корнями высокого дерева. Это было идеальное место для долгой стоянки: почерневший от времени комель возвышался подобно наклонной стене, защищающей от снега и ветра. Между елями был просвет – настоящее окно на заснеженный Юкон. Вместо свай – промерзшие, потрескивающие от мороза стволы, крыша из колышущихся, пахнущих хвоей ветвей... «Настоящее убежище, – подумала Белл. – Словно дом на природе...» Стенли принялся распрягать собак. Те, почуяв скорую кормежку и отдых, радостно тявкали и рычали друг на друга. Джо отправился за лапником для подстилок, а Ганма вежливо попросил: – Белл, ты не могла бы... помочь мне установить тент? Под прикрытием вывернутых из земли корней нужно было натянуть холщовое полотнище. Молодая женщина сразу поняла, что задумали путешественники. Тент должен был не только обеспечить дополнительную защиту от ветра, не только встать преградой между замерзшими, облепленными закаменевшей землей корнями и местом для сна. Разведя костер, нужно было позаботиться о том, чтобы заставить «работать» как можно больше тепла. Парусиновый прямоугольник должен был отражать жар огня обратно на путешественников. Такая практика была в ходу и у индейцев. Раскапывать снег было бессмысленно – не вбивать же потом колышки в замерзшую землю! Поэтому Ганма, взвалив на плечо моток веревки, отправился привязывать углы полотнища к ближайшим деревьям. Белл же помогала ему придерживать тент. Работая, мужчина несколько раз бросал на нее одобрительные, теплые взгляды. У молодой скво отчаянно сжималось сердце, а щеки пылали на вечернем морозе. «Я буду хорошей женой, – говорила про себя Белл. – Буду помогать и все-все-все делать!» Натянув парусину и примяв снег под ней мокасинами, женщина отошла в сторону. Как раз вовремя – ведь Джо к тому времени вернулся с охапкой еловых веток. Бросил их на землю и ушел за следующей порцией. И еще за одной. Белл принялась раскладывать лапник под тентом. Один большой остров колючей, пахучей, жесткой северной зелени среди снежного моря – в несколько слоев, чтобы отгородиться от холода, от студеной земли за скрипучим покровом. Там, где предполагалось устроить спальные места, нужно было не просто набросать веток, а разложить их особым образом, чтобы было тепло, мягко и, главное, ровно. Этакие четыре плато из свежесорванной хвои. Закончив с этим, Белл обернулась. Пока она обустраивала место для сна, Ганма успел принести несколько веток для растопки, а Стенли закончил кормить собак. Теперь в центре стоянки нужно было развести костер – и чем скорее, тем лучше. Густая синева сумерек уже почти полностью сменилась чернилами ночи. В лесу было особо темно – за густыми ветвями нельзя было разглядеть неба, тени лежали на снегу густыми мазками. Молодая женщина склонилась над ветками, сложила их шалашиком, напихала внутрь сухой коры. Несколько раз чиркнула своим сломанным огнивом, прихваченным в дорогу вместе с другими припасами из собранного «на юг» свертка. Костер никак не хотел разгораться. Белл закусила губу и попробовала еще раз. Не получилось. Женщина стянула с рук варежки, чтобы было удобнее. «Как же все-таки холодно!» – подумала она, чувствуя, как пальцы мгновенно немеют. Чирк! Чирк! Растопка задымилась, но как бы Белл на нее не дула, дальше тления продвинуться не получилось. Кора светилась оранжевым, сворачивалась черными завитками, будто ежась на холоде, но не загоралась. Даже дыма настоящего не было. – Давай помогу. – Ганма опустился на колени рядом с женщиной. Белл смущенно опустила голову. Ей было приятно и мягко на сердце, но в то же время так грустно. «Вот я какая... легкомысленная, – вздохнула она. – Собиралась, собиралась в дорогу... а огниво так мало искр дает. Разжечь костер не могу!» Ганма снял рукавицу и осторожно накрыл тлеющую кору ладонью. Белл протянула руки, чтобы придержать растопку – и их пальцы впервые соприкоснулись. Сердце у молодой женщины замерло. Первый раз в жизни она чувствовала кожей ладонь любимого человека – уставшую, еще теплую после перчатки (у Белл руки так уже успели замерзнуть). Вместе держа комок из полосок коры, прикрывая его оранжевое сердце стремительно белеющими и деревенеющими на холоде пальцами, они все-таки заставили его разгореться. Отчаянно подув на растопку в последний раз, Белл с облегчением увидела, как та задымилась. Морозную темноту разогнал крошечный, трепетный огонек. Щурясь от кусачего дыма (его сухой аромат всегда напоминал женщине о вигваме, о вечере и уюте), она мягко подтолкнула руку Ганмы, показывая, что кору нужно положить в основание костерка. Но мужчина покачал головой. Огонек был еще слишком слаб. Белл зачарованно смотрела, как Ганма незащищенными пальцами подталкивает еще не занявшуюся растопку поближе к источнику жара. Смотрела на его простые, широкие ладони. «Ты мой мужчина», – вдруг подумала она, подняв голову и встретившись с ним взглядом. Лицо у Ганмы было еще более уставшим, чем утром. Под чуть раскосыми, совершенно индейскими глазами пролегли глубокие морщины. Щеки у него шелушились от холода – еще бы, ведь путешественники около месяца были в дороге. В самые суровые и ветреные месяцы года. «Я научу тебя, как беречься от мороза!» – с нежностью пообещала ему Белл. Все-таки Ганма был удивительным. Даже у Джо была борода – у восемнадцатилетнего юноши. Ее мужчина выглядел старше, но на лице у него не было ни следа растительности. Огонь перекинулся с растопки на дрова, и стоянку наконец залило оранжевым светом. Тепло, уют и безопасность окружили путешественников колеблющимся, живым, как объятия, кольцом. Вымотавшиеся за день собаки тихонько собрались на подстилке из оставшегося лапника, накиданного для них Джо, и глядели на костер. Мужчины поснимали тяжелые рукавицы и шапки. Ганма размотал свой шарф, развязал тесемки головного убора – и Белл вновь, как на потлаче, увидела его короткую черную шевелюру. Колючие, жесткие волосы. «Все-таки ты не обычный американец! – подумала Белл. – Ты... больше похож на индейца, чем я...» Умотавшиеся от долгой дороги, мужчины стоически продолжали выполнять работу по лагерю – и молодая женщина мотнула головой, приводя себя в чувство. Расслабляться пока было рано. Долгий день был еще не закончен. Стенли набросал в котелок снега и поставил посудину на огонь. «Сегодня я впервые увижу, что едят в дороге белые путешественники!» – обрадовалась Белл. Переводчик между тем развернул какую-то упаковку и зашуршал чем-то сыпучим. Женщина присмотрелась: «Крупа!» Она даже заулыбалась. Отметила про себя: «Вот и вспомнила еще одно слово!» Но что именно за крупа? И как ее готовить? «Узнаю ли я ее вкус?» – Белл пододвинулась поближе, чтобы не упустить подробностей. Нужно было запомнить все: в каких пропорциях варить, часто ли перемешивать. «Я научусь, – пообещала себе женщина, – и буду готовить тебе американскую еду, Ганма! Я вспомню все, что смогу, и научусь остальному!»