Моя Золотая лихорадка

      – Ну, мальчик мой, – сказал Яги, дождавшись, когда Урарака со стопкой посуды скроется по другую сторону теплого пламени костра, в полумраке у мирно булькавшего ручейка.       Мидория весь подобрался. Его сердце отчаянно колотилось, в голову лезли панические мысли: «Что-то он скажет? Одобрит ли мой поступок? Вроде, папа говорил, что ему мое будущее видится именно с Очако-чан... Но все равно! Не поспешил ли я? А может, поступил недостойно?» К горлу юноши подкатил ком. Не в силах больше ждать, Мидория поднял голову и посмотрел на Яги.       Мужчина сидел, уставившись в огонь. Его лицо было спокойно, брови – легонько нахмурены. Оранжевые отсветы на его коже мешались с тенями, и Мидории вдруг подумалось, что его отец похож на какого-то героя античности, запечатленного в раздумьях. Юноша глубоко вдохнул вечерний воздух, но Яги сказал первым:       – Не бойся.       На сердце у Мидории стало чуть легче. Он даже улыбнулся уголками губ – а приемный отец между тем продолжал:       – Знаешь, мальчик мой, со времени наших прошлых бесед так многое изменилось. И я все чаще думаю о словах моего наставника... – Яги замолчал на какое-то время. Когда он снова заговорил, в его голосе прозвучала едва заметная дрожь волнения – и гордость: – Больше я не буду строжить тебя, юный Мидория. Знаешь, почему?       Парень подался вперед.       – Потому что теперь я вижу, что и ты тоже поверил, – неожиданно мягко закончил Яги.       «Поверил!» – Юноша опустил голову, пряча наивную, широкую, радостную улыбку.       – Спасибо, – пробормотал он.       – Не буду ни надоедать советами, ни напоминать про достоинство. – Мужчина встал и подошел к Мидории. Положил руку ему на плечо. – Ты сам все знаешь. Сам во всем разобрался.       Изуку поднялся на ставшие ватными ноги и обнял отца. Ему больше не хотелось ничего ни говорить – что еще он мог сказать, кроме простых, нетвердых слов благодарности? Юноша уткнулся в рубашку Яги. Перед его крепко зажмуренными глазами пронеслись сцены из всей его жизни: улицы, склоны холмов, туманные утра, школа, Каччан... Солнце. Трава под окном и первые ростки по весне. Птички среди веток. Мама. Ранец. Платок.       Внезапно Мидория понял, что кое-что ему все же хочется сказать – просто это настолько страшно, настолько немыслимо... как самая недостижимая мечта. Когда-то давно он мечтал о том, чтобы нашелся тот, кому он мог доверить эти слова. Потом поник, смирился. А потом забыл. Запретил себе думать. Вспоминать. Запретил себе надеяться на такое, чтобы не потерять того, что имел. Чтобы только не потерять...       – Я... – Его голос дрогнул. – Я...       – Ну, ну. – Яги осторожно погладил его по макушке.       «Вот только теперь все по-другому, – сжав губы, понял юноша. – Теперь, когда даже со стороны видно... Я не должен бояться! Я смогу!»       Вдохнув, Изуку выпалил:       – Папа... я люблю тебя!       Яги застыл на мгновение. Потом как-то нетвердо переступил с ноги на ногу, но тут же вновь восстановил равновесие – и крепко-крепко обнял Мидорию.       – Мальчик мой...       – Всегда хотел... – Юноша замялся, не зная, какую форму обращения выбрать. – Всегда хотел вам... тебе... это сказать... – Он перешел на срывающийся, отчаянный шепот. – С самого первого дня!..       – И ты сказал, – хрипло отозвался Яги.       Изуку поднял на него глаза. Мужчина плакал – за все время Мидория видел его слезы всего два или три раза...       – Я тоже люблю тебя, сын. Мой сын.       Внезапно откуда-то слева раздался тихий шорох – такой, по которому сразу понятно, что виновник уже в панике, и изо всех сил старается восстановить тишину. Молодой человек проследил за взглядом Яги и обернулся.       Урарака, такая красная, что пыланием ее щек можно было освещать как минимум целую палатку, стояла в сторонке, заложив руки за спину и тщательно пряча взгляд.       – Извините, – сбивчиво пробормотала она, – я щетку взять хотела... для посуды. Ну, и... побоялась шуметь.       Мидория хотел было машинально ответить, что все в порядке, но понял вдруг, что у него язык прилип к небу. Неловкость, которую, должно быть, испытывала девушка, передалась и ему. Он живо представил, каково это – подойдя, разобрать слова личного, самого личного, который только может происходить между отцом и сыном, диалога – и понять, что уйти, не издав звука, уже не получится. Стоять и слушать, задерживая дыхание, и знать: рано или поздно тебя заметят. «Но это неважно. – Мидория попытался воссоздать ход мыслей Урараки. – Потому что... даже если придется подслушивать... – Юноша проглотил комок в горле. – ...Такие вещи должны быть произнесены. То, что папа сказал мне... это слишком важно! Ты ведь об этом подумала, – Изуку устремил благодарный взгляд на возлюбленную, – Урарака?..»       Осознав, что пауза затянулась, парень сопроводил взгляд широкой улыбкой и прошептал:       – Все нормально. Ты... – Мидория осекся.       «Как часть семьи», – чуть было не сказал он. Закусив губу, юноша опустил глаза – и все равно, его лицо приобрело цвет калифорнийской розы. «Рано! Рано, рано, рано... – зачастил про себя бедняга. – Помнишь, что в прошлый раз вышло? Не надо спешить! Пусть все само приведет нас туда... где я смогу сказать такое! Но не сейчас, не здесь...»       Подняв взгляд, парень понял, что на этот раз уже Урарака догадалась, о чем он подумал. Девушка стояла, прижав ладони к губам, вся пылающая, со слезами на глазах – такая смущенная, такая счастливая...       Мидория не увидел, а скорее угадал, как его приемный отец переводит взор от Урараки к нему – и обратно.       – Ладно, – сказал Яги. – Конечно же, все в полном порядке. Ни о чем не переживай, юная Урарака. Если хотите, мы можем еще посидеть у костра – или же лечь спать. Сегодня был длинный день.       Девушка поспешно закивала.       – Деку-кун, тебе надо отдыхать, – подрагивающим от заботы голосом попросила она, – так что давайте... завтра, наверное, еще сложней будет?       – Не совсем, – возразил Яги. – Но все равно, ты права. Давайте на боковую.

***

      Бакуго открыл глаза. Было еще темно – глухая, прохладная, северная ночь. Из-под тента было видно кусочек неба. Оно слабо светилось: не черное, а скорее темно-синее, и испещренное сверкающими, как снежинки, яркими, как бриллианты, и такими непривычно близкими звездами. Здесь, на Аляске, созвездия были не совсем те, что в Калифорнии. Казалось, они сейчас посыплются на землю крупным градом – настолько холодными и чистыми они выглядели. Юноша вспомнил вдруг кое-что из далекого детства.       Небо за окном внезапно темнеет. Тяжелые, низкие, грозные тучи. Он в восторге прилипает к окну ладонями. Он еще настолько мал, что, стоя на подоконнике, еще не достает до шпингалетов вверху. Начинается дождь. Тугие волны травы. Шум ветра. И вдруг – один коротенький, сухонький «звяк». Как маленький камешек по жестяной крыше. За ним – другой. И еще, и еще... Ледяные шарики обрушиваются на булыжную мостовую, теряются среди травы, скапливаются в лужах. Он рвется к дверям – выскочить на улицу, подставить лицо, руки, этому граду. Хохотать и прыгать по лужам. Полный восторг... Мать кладет руку на дверь и легонько придерживает. «Дай пройти, старая карга!» – «С ума сошел! Сейчас получишь!» – «Там град!» – «А тут я! С синяками останешься в любом случае, только сунься!»       Бакуго вздохнул. «Интересно, пустит ли она меня теперь вообще обратно домой? – улыбнулся он уголками губ. – Не то, что я отступать собираюсь... но просто. На всякий случай».       Звезды напоминали ему эти градины. Такие же далекие и недоступные. И они слепили его своим светом – настолько, что приходилось прятаться под одеялом. «Потому что Аляска!» – торжественно сказал себе парень.       Надо было снова заснуть. Завтра предстоял трудный день. «Интересно, что там удумала Цую?» – прикусил губу Бакуго. Его брови вдруг приподнялись. «Даже имя запомнил», – недоуменно отметил он. Обычно такого не случалось. «Цую», – сонно подумал юноша. Такая одинокая, странненькая, похожая на лягушку. «Интересно, у нее есть кто?» – Бакуго закрыл глаза и поудобнее устроился на подушке. Запах еловых иголок щекотал ему ноздри. Чистая ткань, смола и песок – вот какие ароматы его окружали. «Мне-то что с этого? – продолжал размышлять юноша. – Подумаешь... Да и не увлекся бы ей ни один... А все равно интересно».       Вздохнув, Бакуго легонько сжал кулаки. Ему представилось, как какой-нибудь приезжий парень – пусть из той же Калифорнии – осторожно берет Цую за подбородок, а она смотрит на него испуганными, влюбленными глазами. «Зубы бы пересчитать таким несчастным романтикам!» – У юноши аж зачесались костяшки.       «Интересно, а я?.. – Он вообразил себя на месте романтика. – Поцеловал бы лягушку?» Бакуго легонько скривился. «Холодные, небось, губы-то. И вся она какая-то мерзлячка. Бледная и жалкая», – сказал себе парень. Ему вспомнилось, как Цую, сидя у костра, болтала ложкой в миске бульона. Теплые отсветы от огня лишь подчеркивали, какая у нее красивая, чистая кожа. «Я имел ввиду, бледная», – повторил про себя Бакуго. А жир в тарелке жарко блестел, и лицо у девушки от этого казалось еще более светлым – как мякоть японской груши...       «Она печальная, – вдруг подумалось парню. – И задумчивая. Даже больше, чем остальные в ее семействе». Он повел плечами. «Мое дело какое? Я завтра уйду, наверное. А все же... – Бакуго перевернулся на другой бок и тихо вздохнул. – Расскажет ли она, почему?.. Наорав на нее, я, наверное, ничего бы не выяснил». Его брови сошлись на переносице. «Про идею бы лучше свою рассказала! – возмущенно перебил парень поток сонных мыслей. – А то ишь, молчит. Завтра, мол. Секретничает... Так бы я выяснил и ушел! Сегодня бы и ушел...»       Его одолела зевота. Завернувшись потеплее в выданное ему одеяло, Бакуго свернулся в комок, поерзал, подстраиваясь под подушку, и последние следы раздражения испарились, уступив место ощущению полного уюта и странной, непривычной, но какой-то очень приятной сердцу покладистости.       «Сегодня и ушел бы... – машинально повторил про себя юноша. – И не поцеловал бы... кто станет целовать ее...» Он глубоко, расслабленно задышал, проваливаясь в сон – и вдруг представил ее губы, и ее лицо. Осторожно взял воображаемую Цую за подбородок. Она тут же ухватилась за его руку. «Ладони у нее все-таки мягкие...» – Бакуго вспомнилось, как девушка попыталась удержать его, чтобы он не прошел мимо. «Глупая лягушка», – шепнул юноша и мысленно поцеловал Цую в губы.

***

      Урарака тоже никак не могла заснуть. Лежа на боку и рассеянно глядя в пространство, девушка перебирала пальцами уголок одеяла. Ощущение какой-то странной пустоты и беспомощности охватило ее, и на сердце ей было немного тяжко. «Я же должна быть счастлива, – попыталась убедить себя девушка. – Деку-кун наконец-то признался мне в чувствах!.. А я даже и не ждала... Мне весь день было хорошо из-за этого... Что же изменилось теперь?»       Урарака вдохнула и закрыла глаза, прислушиваясь. «Ну конечно же!» – вздохнула она. Слышно было только шелест ветра снаружи – какие-то еще звуки природы – и ровное, размеренное дыхание Яги, Мидории... «Я привыкла... – Девушка прикусила губу. – Прислушиваться к Эри». Колибри всегда легонько посапывала во сне. А Урарака просыпалась ночью, и придерживала дыхание – все ли в порядке? Рядом ли птичка? «Рядом», – всегда говорила себе она и переворачивалась на другой бок. Теперь же в палатке стало чуть тише.       «И это не все, – с грустью подумала Урарака. – Теперь мне не о чем больше мечтать... И ждать нечего». Раньше всегда можно было представить, как она целует Мидорию. Как он обещает ей жениться... Но сейчас перед девушкой была только реальность. Да, счастливая, но такая пугающая своей единственностью. Больше нельзя было вообразить поцелуй по-другому, более ярко, более правильно. И первые слова были сказаны. Урарака была тронута ими до глубины души, до самого своего естества – и говорила в ответ то же самое, прочувствованное, настоящее... Но...       На ее глаза навернулись слезы. Закрыв лицо руками, девушка едва слышно прошептала:       – Вот и все...       «По-другому не будет уже, только так!» – Не то, что бы это было плохо. Не то, что бы ей что-то не нравилось. Просто... «Я так мечтала, а момент уже – пуф! – и прошел, – призналась себе Урарака. – И его уже не вернуть... я всегда могла вернуть раньше...»       Она горестно покачала головой. Попыталась снова представить себе. Теплые губы... Пальцы Мидории убирают прядь волос, лезущую в глаза...       «Нет!» – всхлипнула девушка. Больше она не могла. Больше было не интересно. Не было трепета в сердце, не было полета солнечной фантазии, заставляющего розоветь щеки. Была реальность. Реальные ощущения. Воспоминания. О его губах, и его руках, обнимающих плечи – и щекочущем нос дыхании, и дрожащем голосе, и признаниях. Воспоминания, драгоценные, но такие... законченные. «Не вернуться уже...» – Урарака закрыла рот ладонью и беззвучно заплакала.       Она шмыгнула носом. «Какая тишина... – Даже закашлялась от слез. – Эри оставила... Даже вы!.. – обратилась Урарака к померкшим мечтаниям. – Так уж ли я этого хотела?..» Замерев от осознания, что она только что подумала, девушка отчаянно завсхлипывала. «Хотела! Хотела! Деку-кун! Люблю... разве можно?.. Разве может быть что-то другое? Нет, нет». – Урарака распахнула глаза и уставилась на едва видимый купол палатки. Снаружи, должно быть, было очень яркое звездное небо – раз даже сквозь парусину пробивались холодные искры звезд. «Я просто... я хочу всегда любить тебя, хочу быть счастливой с тобой, Деку-кун... – сказала она про себя. – Пожалуйста, помоги мне... Я буду рядом, я наполню нашу жизнь счастливыми воспоминаниями!.. Можно мечтать о нашем будущем... Просто... – Слезы полились из ее глаз с новой силой. – Почему же так грустно?»

***

      Впервые за долгое время Изуку тоже не спал. Лежа на спине, он отчаянно сжимал губы – лишь бы не вскочить и не броситься утешать Урараку! «Это было бы очень неловко», – твердил себе он. Но слышать, как она плачет – совсем рядом, за перегородкой из одеяла – было невыносимо.       «Это из-за меня? Что я наделал? Или ей просто грустно? Скучает по родным? По дому?» – Мидория перебрал в голове все, что девушка рассказывала ему об Эплтоне. Потом задумался о Сан-Франциско. «Мама, – вздохнул он. – Мама бы подсказала...»       Слезы навернулись на глаза юноше. «А сам-то я, – Мидория закрыл лицо руками, – когда в последний раз думал... каково ей?.. – И он мысленно взмолился: – Очако-чан, пожалуйста, не расстраивайся! Все будет хорошо! Мы вернемся домой, и будем счастливы... Обещаю тебе, только не плачь – что бы там ни было, не плачь! Мы найдем золото, мы никогда друг к другу не охладеем... Мы увидим и твоих родных, и моих... – Его сердце сжалось от отчаянной любви. – Мы поженимся... Пусть еще и рано говорить об этом... но я знаю – поженимся...»       Наконец всхлипывания Урараки прекратились. Изуку слышал, как она вздохнула – и ощутил, понял по этому вздоху, по голосу – или скорее представил? – что в этот момент на губах девушки промелькнула тень умиротворенной улыбки.