«Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни»
Федор Достоевский
Всё это в корне неправильно. С самого начала было таким. Автомобиль подпрыгивает на ухабах, водитель словно намеренно игнорирует трассу и везёт экипаж через непроходимое бездорожье. Намджуну страшно подумать, как трясёт в багажном отделении Чонхи; возможно, он даже рад, что девушка не может почувствовать этой тряски. Весна в этом году на удивление начинается с тёплой погоды. Намджун ослабляет удавку-галстук, выпрыгнув из авто, щурится яркому мартовскому солнцу и давит в себе желание недовольно разбурчаться, потому что, вроде как, время и место не те. Он помогает «экипажу» с выгрузкой необходимых атрибутов и отходит в сторону, когда настаёт очередь виновницы торжества покинуть транспорт. Как и ожидалось, из-за причуд водителя и долгого пути по просёлочным дорогам, всё наполнение гроба превратилось в неясную кучу сваленных одеял, и отыскать среди белых кусков ткани миниатюрную Чонхи оказывается проблематичным. Намджун кусает ноготь большого пальца, наблюдая за тем, как сотрудники ритуального агентства в спешке наводят порядок и проверяют, не испортились ли одежда и макияж усопшей. — Хей, ну и путешествие, да? Чонхи предсказуемо молчит. Она в последнее время в принципе мало говорила, только булькала что-то через кислородную маску да хрипела, если ту снимали на короткие минуты — для смены одежды. Грузчики отодвигают Намджуна плечами, поговаривая что-то на своём профессиональном языке, он отходит, суёт руки в карманы брюк идиотского костюма из какой-то отвратительной переливающейся ткани, одолженного у кузена, и провожает взглядом дорогую красную деревянную коробку, водружённую на плечи трудяг. Остальные участники процессии подъезжают к главным воротам, поэтому продолжать торчать тут, на краю кладбища, переходящего в редкий подлесок, нет смысла. Намджун мнёт в кармане полную пачку сигарет — прежде не курил никогда, а сейчас вот подумал, что это поможет справиться со стрессом — и, вздохнув, направляется вслед за Чонхи. Вверх по дороге, конечно, только в прямом смысле. На подходе к заранее подготовленному месту его встречают люди: родители Чонхи, общие приятели из университета, парочка преподавателей; Намджун давит тоскливую улыбку и проходит мимо, чтобы занять своё почётное место в самом первом ряду. Почётное место жениха усопшей, ну надо же, насколько иногда трагично и одновременно глупо складываются обстоятельства. Под речь пастора — семья Чонхи, наполовину состоящая из австрийцев, настояла на проведении похорон по канонам католической церкви — Намджун следит за тем, как горсти земли осыпаются вниз с рыхлых покатых холмиков. Пастор заверяет, что усопшая отправилась в лучший мир, чистая и безгрешная, с чем Нам мог бы поспорить в более располагающей обстановке, и отныне будет наблюдать за близкими с каких-то там райских облаков и прочая чушь. Намджун не подходит к могиле, пока её закапывают и разравнивают, вместо этого он приобнимает за плечи мать Чонхи, госпожу Гу, пока та рыдает, безуспешно сдерживая всхлипы в лацкан его пиджака. Плевать, этому дерьмовому костюму со времён старшей школы давно место на помойке. Намджун не подходит к могиле и когда на неё возлагают цветы — белоснежные лилии — вместо этого он вертит стебель в пальцах, думая, что сама Чонхи ни за что не позволила бы, будь у неё право голоса, укутать её в белый. Он подходит, когда церемония оканчивается и у свежей могилы не остаётся ни души, а погода насмешливо приятная, и все эти бабочки, приманенные сладким ароматом цветов, птицы на едва оперившихся ветках, жучки и таракашки — бесят до зубовного скрежета. — Прости, — неслышно произносит Намджун, слегка склоняя голову к пока ещё безликой могиле, та продолжает молчать, будто обиженная. Намджун понимает, он и сам не был бы рад, стой над его душой кто-то такой же. После церемонии задерживаются либо те, кто скорбит настолько сильно, что не может заставить себя покинуть родного человека, либо те, кто скорби не испытывает совсем, и Намджун, к сожалению, к первой категории не относится. Тем не менее, угрызения совести не позволяют ему покинуть это место, хотя и смысла торчать здесь нет никакого. У него семинары, зачёты, переезд из «семейного гнездышка» в университетское общежитие, а он стоит здесь, как безмозглый истукан, и просит прощения за то, что ни капли не скорбит. По-настоящему, имеется в виду, так, как должен, обязан скорбеть человек, похоронивший невесту. Вышло слегка иронично. Чонхи, девушка, рождённая весной, ушла в начале марта. С того дня, как доктора объявили диагноз, Намджун много размышлял. Обычно он был последователен в своих мыслях и чувствах, его жизнь была проста и прозрачна. Предопределена, если угодно, так он мог бы охарактеризовать своё положение. Если подумать, ему прежде не доводилось, не было нужды самостоятельно распоряжаться самим собой. Ещё до рождения ему было уготовано получить диплом в области нейрофизиологии, стать сотрудником Национального Сеульского Исследовательского Центра, пойти по стопам отца, который до автокатастрофы был кандидатом наук, завершить его дело, получить докторскую. Жениться на Гу Чонхи, дочери лучшего друга матери Намджуна. С последним проблем больше всего. Диагноз, несовместимый с жизнью — множественные нейробластомы в терминальной стадии, месяцы безрезультатной борьбы. Прекрасная юность, искорёженная, выжатая, завершилась после очередного сеанса терапии — не выдержало сердце. Заблаговременно разведённый, не успев вступить в брак, Намджун сбит с толку. Сценарий его жизни рушится до самого основания, как в карточном домике — стоит только вынуть одну деталь, как падает вся конструкция целиком. К сигаретам нет зажигалки, Намджун мнёт пачку, как игрушку-антистресс, слушает, как шуршит фольга и внутри рвётся бумага, цветок в другой его руке красивый, белоснежный, свежий, семья не поскупилась на похороны, даже если достать белые лилии в начале марта в Сеуле было задачей не из лёгких. Намджун думает, что если бы Чонхи так любили при жизни, как сейчас, после её смерти, она бы, возможно, и не ушла. Намджун думает, что вся жизнь Чонхи была сплошной постановкой с белыми лилиями, которые она всем сердцем ненавидела, как и религию, которую ей навязали насильно, как и брак, о котором её не спросили. Никого из них не спросили, и в то время, как Намджуна его положение, в принципе, устраивало, Чонхи мечтала совсем о другом. «Родственную душу свою встретить хочу, понимаешь?!» — кричала она, напившись до беспамятства на студенческой вечеринке по случаю Хеллоуина, откуда её увезли в госпиталь и где впервые заподозрили серьёзные проблемы со здоровьем, куда большие, чем обыкновенная алкогольная интоксикация после недели беспробудного пьянства. Чонхи была его лучшим другом, она была ему сестрой, второй половиной, и они оба это знали. У Намджуна не было никого ближе Чонхи, как и у неё — никого ближе Намджуна, но это, тем не менее, было «не то». Намджун смотрит на могилу, на то, как яркий жучок с переливающимся панцирем лениво и грузно вскарабкивается по лепестку лилии. Родственная душа. Подожди она ещё хотя бы чуть-чуть, парочку месяцев, Намджун мог бы помочь ей в поисках, но Чонхи всегда отличалась нетерпеливостью. Торопилась жить — куда только, спрашивается — и в очередь на смерть прибыла одной из первых. Жучок, смахнутый в сторону новым цветком, беспомощно дёргает лапками.s$s
В университете всё идёт своим чередом. Как-то странно даже. Место рядом с Намджуном пустое, и сперва одногруппники недоумевают, у кого-то даже вырывается необдуманное: «А где Чонхи?», но затем приходит осознание, и первый перерыв в учебном году наполняется густой неприятной тишиной. Скорбной, словно им всем не плевать. Чонхи была душой компании, и, если начистоту, не будь её, Намджун так и проучился бы, ни с кем не знакомый, а её, кажется, любили окружающие. Её всегда было много, но это не надоедало, девушка умела найти подход к каждому, правильно начать разговор, подобрать подходящую шутку. Она смеялась и плакала, когда того требовала ситуация, была гибкой, как неоновый браслетик из детского набора желейных бобов. Без неё аудитория кажется пустой и безжизненной, многое теперь таким кажется. — Мне нужны ваши темы сегодня же, — вместо приветствия уведомляет профессор. — Вы получите планы выполнения работ и научного руководителя, подходящего к области вашего исследования. Последний год, подумать только. В своей группе Намджун старший из-за того, что провёл год после школы на специальном образовательном курсе в Вене, где в то время Чонхи заканчивала обучение в старшей школе, а он, выходит, просто дожидался её, чтобы начать обучение в университете вместе. Последний год, подумать только. Намджуну не нужно, в отличие от других, ломать голову над темой выпускной работы, у него готова уже треть теоретического материала, к тому же, месяца два тому назад он взялся за пробные наработки проекта, однако теперь он не уверен, есть ли в этом хоть какой-нибудь смысл. Сейчас он не знает, хочет ли вообще заканчивать этот университет на этой специальности. Для чего ему? Отец, которому необходимо было что-то доказать, занять его место, погиб, брак, который непременно должен был состояться, невозможен. Намджуну нечего доказывать, некому приносить вымученную корку, не для кого напяливать белый халат и возиться с пробирками, да и той, для которой разработка задумывалась, она уже не понадобится точно. Так нужно ли ему всё это? Какой он вообще человек, Ким Намджун, и что в таком случае ему на самом деле нужно? На свои слова профессор не ждёт ответа, бурчит что-то под нос с крупной родинкой на самом кончике, отворачивается к начертанным на доске схемам, начиная объяснение темы, непосредственно касающейся интереса лучшего, по не скромному мнению профессора, студента всего курса и по совместительству неплохого приятеля Намджуна — Шин Донхёка, который уже и тему давно принёс, и руководителя выбрал. Донхёк весь обращается в слух, колотит по клавиатуре ноутбука, не глядя на экран, всё внимание — на доске и только на ней. Вот кому на самом деле стоит идти его, Намджуна, путём, думает он, подпирая кулаком щёку. — Я понимаю, у тебя горе и всё такое, — бормочет Донхёк, ожидая, пока Нам определится с напитком у автомата. — Но тебе правда пора вытащить голову из задницы, бро. «Горе и всё такое» из его уст походит на насмешку, потому что друг как раз лучше всех знает, что нет никакого горя, однако Намджун не ощущает себя оскорблённым. Он ждёт, пока бумажный стаканчик наполнится крепким кофе, опираясь на стенку автомата плечом, складывает руки на груди и нехотя давит улыбку. — Я знаю, — виновато сообщает Ким, — всё схвачено, честно. Профессор же энтузиазма Намджуна не разделяет. Он внимательно изучает материалы, его густые брови толстой гусеницей сходятся на переносице над грозной роговой оправой очков, мычит себе под нос и выдаёт: — Филипа Дика начитался? — Профессор хмурится ещё сильнее, когда его твёрдый взгляд встречается с совершенно опустошённым взглядом студента. — Теоретически, может быть, это и сработало бы, но в реальной жизни? Я отказываюсь утверждать этот проект. Сил сопротивляться у Намджуна не осталось, он беспомощно открывает, но тут же закрывает рот, не найдя подходящих слов. Прежний Намджун, быть может, настоял бы на своём, или, на худой конец, выдал колкость, чтобы оставить последнее слово за собой. Нынешний Намджун настолько потерян в куче свалившегося на его голову дерьма, что не имеет ни малейшего представления, что теперь должен делать. Тут не до шуточек, а у него так вообще с чувством юмора по жизни большие проблемы. — Я даю Вам три дня, — снисходительно ворчит профессор, — в связи с обстоятельствами, но это моя последняя уступка Вам, студент Ким. На этом встреча тет-а-тет закончена, профессор явно даёт понять это, чрезмерно громко хлопнув пластиковой папкой с черновиками о угол монолитного стола из цельной древесины. Намджун кивает, его голова болванчиком качается вперёд и с усилием возвращается на место, словно шарнир где-то под затылком заржавел и двигается только в одну сторону. Всё это время торчавший у дверей Донхёк подпрыгивает, когда Намджун выходит из кабинета, и налетает на приятеля ураганом расспросов. — На твоём месте, — лениво вещает Намджун с видом умудрённого старца, — я бы переждал полчасика, прежде чем соваться в эту нору. На самом деле, профессор Чхве — та ещё заноза в заднице не только для Намджуна, но и для всей кафедры, если и не института в довесок. Ему с лихвой за шестьдесят, но семьи у него нет. Насколько Намджун знает из рассказов отца, профессор с юности, которую старшему Киму не посчастливилось с ним провести, был помешан на науке, бегал из одного университета в другой, пока не осел здесь в те бородатые годы лишь в качестве аспиранта. Далее ему выпал шанс показать себя на какой-то научной ярмарке, посыпались предложения о работе. Таких специалистов, как он, можно сосчитать по пальцам, оттого и самомнению профессора, как и его способностям, можно только позавидовать. Донхёк легко отмахивается и, схватившись за дверную ручку, говорит на прощание: — Удачи с общагой. Намджун не успевает ответить — Шин резко открывает дверь и призраком скрывается за ней.s$s
Общая квартира с Чонхи была маленькой, но комфортной. Родители специально выбрали жильё попроще, чтобы дети не слишком привыкали к роскошным подаркам и были готовы самостоятельно зарабатывать на жизнь. Тем не менее, несмотря на статус наследника одного из величайших учёных современности, Намджун был рад скромной студии с окнами, выходящими во внутренний двор многоэтажки, был рад горчичным стенам и пожившей мебели. Там он, вроде как, чувствовал себя свободным? Настолько, насколько может быть свободен человек, довольствующийся чужим мнением в своей голове. Когда госпожа Гу вывезла вещи Чонхи, студия вдруг оказалась такой просторной, что Намджун впал в оцепенение. Всё это время в комнате было не развернуться, а тут вдруг столько места, что можно без ущерба поставить как минимум полноценный обеденный стол, чтобы не толкаться за барной стойкой. Когда и немногочисленные личные вещи Намджуна были аккуратно сложены по коробкам в угол комнаты, пустая квартира, хоть и мигом лишилась жизни, стала похожа на картинку с сайта аренды и продажи недвижимости. Впрочем, новшеств жильцы не вносили, квартира служила хранилищем для вещей и местом для сна, большую часть времени что Намджун, что Чонхи проводили в университете, там же, в библиотеке, они работали над проектами, а с друзьями встречались в лапшичной чуть ниже по улице. Они не были привязаны к этому месту, не воспринимали его, как свой дом, но покидать его теперь почему-то почти физически больно. Как перевернуть страницу, которая не была исписана до конца. Как вынуть из кофемашины капсулу, которая так и не была использована. Намджун проверяет, всю ли технику он отключил и плотно ли закрыты окна — владелец приедет не раньше, чем через две недели. Намджун мог бы провести их здесь, оформившись в общежитии, но он знает, что пластырь нужно срывать резко. Чем сильнее он бы тянул, тем сложнее ему было бы прощаться. Он срывает пластырь, сердито выдернув ключ из замочной скважины, только бросает на входную дверь последний взгляд, когда закрываются створки лифта. Комендант в общежитии новому жильцу не рада, на распределение Нам успел впритык, да и выпускников редко заселяют — в это время они обычно уже стремятся свалить в собственное жильё, поэтому место нашлось только у второкурсников. Одного парня, что жил в этой комнате, отчислили в прошлом семестре. Отчисления вообще здесь не редкость. В комнате Намджуна встречает пара его новых соседей — обычные парни типичного гиковатого вида, как пить дать большие любители своей специальности. В комнате одна обычная кровать и одна двухъярусная, платяной шкаф до потолка и расширенные подоконники вместо рабочих столов. Намджун наступает на мягкий коврик в центре, и один из парней цыкает: — Разувайся у входа. Вероятно, они сочли Намджуна первокурсником, что даже забавно, вот и позволяют себе фривольности. Вероятно, они понятия не имеют, кто такой Ким Намджун, что, наверное, к лучшему. Он виновато тупит взгляд, отступая на шаг назад. — Прошу прощения. И стягивает кроссовки, бросив их рядом с пластиковой обувной полкой. Настаёт очередь второго соседа проявлять «гостеприимство»: — Мы здесь ценим чистоту. У Намджуна прежде не было предрассудков по поводу совместной жизни с незнакомцами, ему попросту не приходилось об этом задумываться. Он оглядывается на свою обувь, бросает взгляд на аккуратные ряды туфель на полках и думает, что этот год будет действительно долгим. Чанмин и Хён, так представляются соседи, сглаживают первое впечатление, показывая Намджуну, где что лежит, рассказывая, в какой стороне недорогой киоск с закусками и автобусная остановка. Они освобождают полки, сдвигают свои вещи, чтобы новому соседу было, где расположиться, и к вечеру, когда старший угощает их куриными шашлычками, признаются: — Мы надеялись, что никого не подселят. И это нормально, Намджун полагает. Эти двое похожи, за год совместной жизни они нашли достаточно точек соприкосновения, а вот третий настолько не вписался, что его уходу были только рады. С их стороны совершенно адекватно считать, что новенький с лёгкостью может оказаться таким же проблемным. — Я буду редко появляться, — Намджун пожимает плечами. — Работа над дипломом. Лица соседей вытягиваются, и это смешно — то, насколько они похожи. — Ты — наш сонбэ? — С ужасом тянет Чанмин, на что Намджун, посмеиваясь, кивает. — Всё в порядке, мы можем говорить неформально. И этим он выигрывает себе кучу очков крутости, потому что следующие пару дней парни ведут себя так дружелюбно, как только могут вести себя незнакомцы, хоть Нам и заверяет их, что справится. Он успевает поделиться с ними частью своей жизни, они рассказывают мелочи о себе, и в этом есть что-то исцеляющее. Пожалуй, останься Намджун наедине с самим собой, ему бы понадобилась куча времени, чтобы оправиться от переезда. — На какую тему ты пишешь? — спрашивает Хён в конце второго дня, явно интересуясь вещами, с которыми и ему предстоит столкнуться. Намджун дёргает плечами, не отвлекаясь от аккуратной расстановки книг, чтобы его вещи не выделялись из общего, по его мнению, слегка фанатичного порядка. Уже завтра он должен объявить профессору свою тему, а у него нет ни единой мысли. Проект, над которым он работал, забрал слишком много энтузиазма, чтобы Намджун мог так быстро переключиться на что-то другое. — Возьму из общего профиля, — сдаётся он, стараясь при этом не выглядеть слишком отчаянно. И все же есть что-то внутри него, что яростно протестует. Голос, может, какие-то ритмичные раздражающие импульсы, вспышки нейронных связей, отвечающих за упрямство. Намджун упрям, когда дело касается работы, или он просто боится признать, что его эго достаточно хрупкое, чтобы оказаться раненым всего одним отказом. Так или иначе, морально он действительно не готов признать провальность своей затеи.s$s
Выдуманное понятие узловых событий, случайно запомнившееся из курса общей философии, всегда казалось Намджуну, как и сама дисциплина, чересчур размытым. Помнится, преподаватель тогда заменил этим понятием определение «судьбы», чтобы студентам с техническим складом ума было проще понять его смысл, но легче, конечно же, не стало. События, которые имеют значительное влияние на дальнейшую жизнь человека — разве не все события, в таком случае, будут являться узловыми? Парень, которого Намджун встречает у киоска, выглядит так, словно на его глазах только что произошла трагедия вселенского масштаба. Он меланхолично жуёт кукхваппан, стеклянными глазами глядя прямо перед собой, и голодного Намджуна его нерасторопность раздражает. — Ну? — пыхтит он, оттесняя парня от прилавка. Незнакомец ниже, одет в школьную форму. Его щёки круглые, как у белки, а пухлые губы бантиком забавно двигаются, когда он жуёт, что в сочетании с печатью горечи на лице делает его похожим на героя слащавой дорамы про первую любовь. Совершенно внезапно для Намджуна паренёк вдруг всхлипывает, его плечи дергаются. Киму хватает той секунды, за которую незнакомец настраивается на слёзы, чтобы впасть в панику. — Эй, эй, стой, не плачь, — тараторит он, рефлекторно схватив школьника за предплечье и слегка встряхивая, — прости, я не хотел грубить… Парень его не слушает. Он плачет бесшумно, слёзы ползут по его бледным щекам, густые и крупные, затекают в уголки губ, подсаливая закуску. Намджун теряется, он судорожно оглядывается по сторонам в поисках кого-то в похожей форме — сонбэ или одноклассника — но видит только строго одетую женщину у главного входа в учебный корпус. Ему приходится взять на себя ответственность, пускай придётся остаться без перекуса и, возможно, опоздать на встречу с профессором Чхве. — О… о… — школьник дёргается, пытаясь что-то произнести, но заходится в приступе икоты. Намджун мягко гладит его по плечам, тихо надеясь, чтобы никто не принял его за извращенца. — О… она… б…б… В своей семье Намджун — единственный ребенок, а встречи с младшими кузенами всегда были такой редкостью, что опыт общения с детьми у Намджуна меньше, чем просто нулевой. Подростков он в последний раз встречал, когда те посещали университет на дне открытых дверей, да и то в тот год Ким только бросил на них взгляд и прошёл мимо. Он хватает парня за лацкан пиджака и резко поворачивает его лицом к себе. — Бросила меня! — в свободное мгновение между спазмами хнычет школьник. Он симпатичный, можно сказать, слишком симпатичный для того, кто будет рыдать из-за расставания у киоска с недорогими закусками. Но, тем не менее, они здесь. Парень весь скукоживается, подаётся вперед, будто хочет, чтобы Намджун его обнял, и передумывает в последнюю секунду. — Простите, хённим, — бубнит подросток, утирая лицо рукавом. — Простите… Прежде, чем на него накатывает новая волна истерики, Намджун машет недоумевающему продавцу рукой в сторону холодильника с напитками. Школьник успокаивается только тогда, когда освежающий зеленый чай с кусочками фруктов оказывается выпит им наполовину. — Ну, рассказывай, — Намджун мягко улыбается, когда указывает своему, по всей видимости, новому приятелю на скамейку под едва озеленившимся деревом. Пареньку неловко, он топчется на месте, бормоча извинения, на что Наму остаётся лишь отмахнуться — кто он такой, чтобы обесценивать человеческую драму, пусть сам по себе подростковые романы всерьёз не воспринимает, как-то пропустил этот этап в связи с некоторыми деталями его биографии. — Я не местный, — заговаривает, наконец, школьник. — Мы приехали из Пусана на день открытых дверей, а моя девушка… бывшая девушка, — тут же исправляется он, как-то слишком нервно сминая пластиковую бутылку в руках, — бросила меня прямо в автобусе, представляете? — Его голос дрожит возмущением, звенит разбитая гордость. Да уж, рассуждает Намджун, такого и врагу не пожелаешь. — А потом ушла к своему новому парню, меня как будто… — Ударили? — Намджун не сдерживает легкой однобокой улыбки, видя, как серьёзное лицо школьника стало разглаживаться. Как ей вообще пришло такое в голову — публично бросить парня, да еще и в таком месте, из которого не сбежать? Наверняка ему было нелегко сдерживаться по пути сюда. Школьник кивает и тупит взгляд. — Знаете, — тихо говорит он, — было бы здорово знать, когда встречаешь своего человека, а когда — нет. Обжигаться больно. Узловое событие — вот оно какое, да? Намджун держит паренька за плечо, переживая крошечный кризис. Наверное, ему не стоит так переживать из-за первого разрыва незнакомого подростка, ведь это совершенно нормально для первых отношений — трагически завершаться, но отчего-то чувства этого мальчугана, его искренняя печаль заставляют его крепко задуматься. Он так легко сдался, отказался от своей идеи, полагая, что без Чонхи она никому не пригодится, но ведь это не так. Как много людей каждый день страдает от неразделённой любви или от жизни с нелюбимым человеком? — Ты знаешь, — заговорчески шепчет он, слегка наклонившись поближе, — думаю, с этим можно кое-что сделать. Намджуну удаётся заставить подростка вернуться к своему классу, он провожает его к учителю, сопровождающему группу старшеклассников, представляется и просит прощения. — Мне стало нехорошо, — вклинивается его новый приятель. Учитель сперва, это видно по её нахмурившемуся лицу, хочет было отчитать провинившегося подопечного, но затем она бросает взгляд на книги и папку в руках Намджуна и её глаза округляются. Так, Ким задерживается ещё на пятнадцать минут, рассказывая школьникам обо всех плюсах обучения именно в этом университете, а они, как завороженные, слушают его с открытыми ртами. Только этот парень, который в последствии не выходит у Намджуна из головы целый день, благодарно ему улыбается. Это приятно — осознавать, что смог сделать чей-то день лучше, помочь справиться с болезненной ситуацией. Выбивает из колеи, но впервые Намджун чувствует себя так, словно сделал действительно что-то стоящее. Так, словно потухший было в нём огонь снова начинает искриться. — Волны мозговой активности могут работать по принципу сотовой связи, если правильно настроить передатчик, — он тычет пальцем в выделенную маркером строчку своего черновика, скалой нависнув над профессорским столом. — Дайте мне доступ к лаборатории, и я докажу, что это возможно. Он заявился сюда с неприличным по всем меркам опозданием, его даже собирались выставить за дверь, но Намджун с грохотом обрушил свой энтузиазм вместе с толстенной кипой черновиков и чертежей, которые успел наработать за последние несколько месяцев. У профессора не было выбора, ему в любом случае пришлось бы выслушать его, хочет он того или нет, а иначе внезапно загоревшийся студент преследовал бы его жадным духом. Профессор скрещивает руки на груди, долго думает, шевеля губами, ещё раз внимательно перечитывает черновик. — Итак, Вы предлагаете мне пари, студент Ким? — хмыкает он, отчего его округлый живот под натянутой рубашкой забавно подпрыгивает. — Хорошо, будет Вам пари: я даю Вам три месяца, и если Ваша теория окажется неверной, то Вы в кратчайшие сроки напишете новый проект под моим личным руководством и возместите все расходы лаборатории… — А если она окажется верной, — нетерпеливо перебивает Намджун, — то Вы не только покроете эти расходы, но и профинансируете запуск проекта, подходит? По лицу профессора видно, что условия ему не нравятся, но он относится к тому типу преподавателей, которые костьми лягут за традиции «старой школы», а Намджун знает, что помимо преподавания профессор занимается разработками в Сеульском исследовательском центре и успешно проводит операции, связанные с нарушениями работоспособности мозга, поэтому деньги у него водятся, а тратить их все равно не на кого. Гордо звеня в кармане дубликатом ключей от лаборатории, Намджун снова проходит мимо школьников и подмигивает своему «протеже на час». Паренек понятия не имеет, стоя там и улыбаясь, как улыбаются айдолы, получив престижную музыкальную награду, что своими слезами он разбудил в Намджуне нечто давно дремавшее. Нечто, что не смогла пробудить даже гибель его невесты.s$s
— Да ты поехавший! — Вопреки словам, что он говорит, лицо Донхёка просто вопит о его восторге от новости, которую Намджун сообщает, стоит ему переступить порог комнаты. Чанмин и Хён жмурятся от резкого звука — в их комнате почти всегда стоит могильная тишина — и они бы возмутились по этому поводу как-нибудь в другой раз, не когда их гениальный сонбэ предоставил им место в работе над своим проектом. — Чёрт, Нам, у меня слов нет! Донхёк нервно перемещается по комнате, хватаясь за случайно попадающие под его руку вещи, переставляя сувенирные статуэтки с университетских форумов и меняя книги на полках местами. Его пальцы мелко дрожат, и Намджун не может не гордиться за этот эффект, произведённый его же словами. — Рассказывай, как мы это сделаем?! — Нетерпеливо скачет Донхёк. Когда профессор Чхве предоставил Намджуну свободу выбора в том, кто будет работать вместе с ним, у него не было ни единого сомнения. К счастью, Донхёк, живущий в этом же общежитии на два этажа ниже, оказался всеми руками «за» несмотря на то, что параллельно ему предстояла работа и над своим дипломом тоже. — Ты шутишь, бро? — орал он в трубку. — Как часто выпадают такие шансы? Соседи по комнате тоже вызывают в Намджуне доверие: он видит, с каким усердием и интересом они подходят к учёбе, к тому же, если проект окажется удачным, в чём Ким уверен на девяносто девять и девять, для них это будет отличным подспорьем в дальнейшем. Остаётся утвердить план работы, а лабораторные «руки» студент выбрать всё равно не может — ими неизбежно будет кто-то из аспирантов, с которыми Нам не знаком. — Чонхи бы отлично вписалась, — не подумав, роняет Донхёк, и тут же его лицо вытягивается; он закрывает рот ладонями, выпучив глаза, на что Ким лишь отмахивается. Его слова верны, невозможно поспорить. Чонхи могла бы стать выдающимся ученым, если бы испытывала хоть долю той любви к профессии, которую ей навязала семья; с её упорством и остротой ума покорить индустрию не было бы проблемой. Это первые чернильные строчки на новой странице, так Намджун это ощущает. Вибрации заполнившей комнату энергии заряжают его, словно он устройство, помещённое на площадку беспроводной зарядки. Здесь и сейчас он ощущает, как это сказано в одном из положений его проекта, что волны мозговой активности четырёх парней, включая его самого, настроены друг на друга. — Что это означает? — Интересуется Хён, пока остальные заняты рассматриванием лаборатории. Он стоит у передвижной маркерной доски с одной единственной записью — «SSS» в самом центре — и, склонив голову, изучает буквы, будто впервые их видит. — Это выглядит, как волна, — терпеливо, с некоторой долей гордости в голосе, поясняет Намджун. — Где две «S» по бокам — это люди, настроенные друг на друга, а «S» посередине — передатчик, то, над чем мы собираемся работать, но… — Хён поднимает на него заинтересованный взгляд, и Намджун тепло улыбается, как если бы он говорил о своём ребёнке, который только что блистательно выступил на школьном утреннике. — Мне нравится, что это можно перевести как «душа для благополучия души». В тот день Чонхи ужасно ленилась. Она разлеглась поперёк кровати и, болтая ногами, заявляла: «Я никуда не пойду, даже если меня отчислят! Отказываюсь!» — и хлопала по подушке кулаком, как судья, вынесший приговор. Намджун мягко смеялся, незаметно складывая её вещи в сумку, потому что знал, что девушка все равно вскочит с кровати в последний момент — её ответственность часто превалировала над упрямством. Так и случилось. Собравшись в рекордные сроки, Чонхи уже через десять минут топталась у двери, подгоняя жениха, будто не она только что распиналась о бесполезности образования и идиотской системе, которой не собирается подчиняться. Приступы лени время от времени случались с Чонхи в зимний период, когда ей из-за холода и серости не хотелось не то что выбираться из-под одеяла, как говорила сама девушка, ей и глаза открывать было противно со знанием, что за окном опять «эта мерзость». Тем не менее, она вставала и шла, а в университете никто и предположить не мог, что еще этим утром у великой и прекрасной Гу Чонхи случилась натуральная истерика. Намджун частенько подшучивал над этим, но в тайне любил такие моменты: обычно бойкая энергичная Чонхи превращалась в ребёнка, капризничавшего до тех пор, пока в поле зрения не появлялись друзья или автомат с питательными батончиками в шоколадной глазури. «Намджун-и», — скулила Чонхи. — Прекрати издеваться», а сама улыбалась, потому что тоже ценила эти моменты за мягкость и заботливость обычно скупого на эмоции жениха. «Душа для блага души?» — Чонхи вытягивала мизинчик, лежа на койке в несвойственном ей приличном положении: «Обещай мне, Нам». Всё это с самого начала было неправильным. Они должны были случайно познакомиться в школе и стать теми лучшими друзьями из подросткового ситкома, а потом пройти вместе через всю жизнь. Они никогда не должны были становиться женихом и невестой, потому что никогда друг друга не любили. Они не были друг для друга рождены, не были предназначены. «Обещай мне, Нам, что найдешь своего человека, и им буду не я». Быть может, тогда Намджун не испытывал бы глубоко внутри это ужасное чувство облегчения, которое он не смог определить, будучи слишком занятым ненавистью к себе, когда её не стало. Тогда он бы по-настоящему скорбел, потому что потерял друга, но не родственную душу. На доске появляются записи, в лаборатории тихо — так внимательно напарники слушают объяснения Намджуна. — У нас три месяца, — заявляет он почему-то совершенно спокойно, — и за эти три месяца мы перевернём мир.