I need to know now
Can you love me again?
John Newman - love me again
Научиться водить машину было одним из самых верных принятых в жизни решений, ибо путешествия на поезде давно стали для него катастрофой. Юнги держит руль одной рукой, другой переключая треки в плейлисте, в конце концов отчаиваясь и продолжая путь в тишине. По двум сторонам от дороги поля, укрытые изморозью, отбойники блестят на солнце узорами инея. Он не был дома уже два года, последний раз был на свадьбе старшего брата, и нет, он не волнуется перед встречей с семьёй, просто по-прежнему не уверен, как должен себя с ними вести. Раньше, когда музыка только начинала приносить неплохие деньги, ему хотелось доказать, что он способен на большее. Сейчас, когда музыка заработала ему на личный автомобиль и собственное жильё, у Юнги нет желания что-то доказывать. Временами он забывает, зачем делает всё, что он делает. У ворот дома семьи Мин припаркован внедорожник Гымджэ, Юнги улыбается, видя на заднем сидении очаровательную детскую люльку. В его памяти родительский дом остаётся пустым и молчаливым, но сегодня, как только мама открывает дверь, из гостиной на свежий декабрьский воздух вырывается гомон голосов и музыки из заставки мультфильма про Рождество. Мама без слов обнимает Юнги за плечи, цепляется пальцами за мягкую ткань его пальто, прячет лицо в колючем шерстяном лацкане. — Привет, мам, — шепчет Юнги, нежно обнимая женщину в ответ. Его рост не изменился со старшей школы, но мама почему-то слишком маленькая в его руках. А отец больше не такой строгий, даже морщина на его лбу разгладилась. Малыш Минки, как его ласково называют, играет с серебряной подвеской на шее дедушки, чмокая соской-пустышкой, пока Гымджэ и его жена возятся на кухне. Юнги не узнаёт свой дом. Он проходит в тёплую гостиную, вдыхает запах выпечки и жёлтых праздничных огоньков. Мама не отпускает его руки, её глаза влажно блестят, и женщина еле слышно всхлипывает носом. Юнги думает, что она не переставала плакать с тех пор, как он позвонил и сообщил о своем визите. — Юнги-я! — увидев брата, Гымджэ бросает свои дела и мчится к нему через комнату, отец, обернувшись на них, слегка улыбается. — Наша знаменитость, — хихикает брат. Юнги плавится, как сливочный сыр. Стал он таким сентиментальным с возрастом или это нагруженность последнего месяца так его утомила, он не знает, но вновь ощущать себя крошечным в объятиях надежного хёна так уютно и приятно, что он сам готов пуститься в слёзы. Ему не позволяют. Стол накрыт, горячие блюда аппетитно дымятся на столе пряным паром, бутылка шампанского с хлопком откупоривается. Не успев положить в рот и кусочка, Юнги только и может, что беспомощно отвечать на сыплющиеся в его адрес вопросы о работе, личной жизни и жизни в целом. Здесь и сейчас, спустя десять лет после первого упоминания музыки, его увлечение, его карьеру и смысл существования приняли в кругу семьи. Отец кашляет в кулак, привлекая внимание, и произносит то, ради чего Юнги готов пережить все-все трудности его одинокой борьбы ещё сотни раз. — Мы гордимся тобой, Юнги-я. И да, Юнги действительно стал слишком сентиментален. Он закрывает глаза пальцами, давит слёзы обратно. В этом доме им наконец-то гордятся. Всё, что можно было, он родным уже доказал. И дело не в машине, на которой он приехал, не в дорогом костюме, который Чимин выбирал для него несколько часов, не в часах из белого золота. Дело в тёплом отеческом взгляде. Юнги не чувствует, что для него это «слишком поздно, чтобы наладить отношения с родителями», он чувствует, что у них всё только начинается. Когда с основными блюдами покончено, а для десерта нужно слегка утрясти съеденное ранее, семья перемещается на мягкий угловой диван в гостиной. Маи, жена Гымджэ-хёна, просит Юнги протянуть руки. — Малыш, это твой дядя. Минки — первый ребёнок в руках Юнги. Он нервничает, поддерживая малыша за шею, но Маи убеждает, что в полугодовалом возрасте он может самостоятельно сидеть без дополнительной опоры. Ребёнок смотрит на Юнги огромными глазами-блюдцами, чмокает свою соску, тянется к очкам на лице взрослого, усердно сопя маленьким носиком-пуговкой. Юнги плавится, плавится в этом уюте; он думает, что если это сон, то он хотел бы никогда не просыпаться. — Останешься хотя бы на пару дней? — тихо просит мама. Юнги не может ей отказать. Для него это хорошая возможность. Раз уж он оказался в родном городе, нельзя упустить шанс пройтись по местам памяти, в любом случае, Юнги не помешает проветрить голову. Домашние уже спят, но он привык засыпать на рассвете, так что, незаметно прокравшись от своей прежней комнаты на втором этаже до ворот, он уже на улице накидывает пальто и набирает полную грудь воздуха. Он знает ночной Тэгу наизусть, работа в доставке показала ему все тайные тропы. Ночной Тэгу Юнги по духу ближе, чем любое другое место на Земле. Он идёт вдоль заборов частного сектора по маршруту, который тысячи раз проходил вместе с Чанёлем, заходит в круглосуточный по пути к школе, берёт там онигири с тунцом и прячет его в карман. Тётушка на кассе странно смотрит на состоятельного на вид мужчину, выгребающего мелочь на рисовый шарик, но ничего не говорит, Юнги это забавляет. Вернуться сюда другим человеком символически странно. Он помнит, как бежал вверх по улице в тряпочных кедах с развязанными шнурками, помнит, как отчаянно крутил педали старого велосипеда, как выжидающе топтался на углу улицы, чтобы встретить… ...Чон Хосока и вместе с ним отправиться на склад, по пути разделив один онигири на двоих, измазаться рисом и пересоленным майонезом, а потом шутливо носиться по дороге, чтобы вытереть друг о друга грязные руки. От перекрестка до склада пешком было идти минут двадцать, но школьники умудрялись растянуть дорогу на час, то засматриваясь на алое закатное небо, то рассиживая на траве в парке по пути. Время ощущалось сладкой патокой, тянулось в пространстве космической пустоты между звёздами, липло к зубам детским восторгом. Всё, что было связано с Чон Хосоком, было для Юнги таким, не важно, бежали они от охранника или осторожно, держась за руки, балансировали на швах тротуарной плитки. Юнги обожал это, обожал считать точки на небе и родинки — на шее и ключицах Чон Хосока, когда лежал у него на коленях. Мама ни разу не раскрыла его ночных побегов, но ощущение незаконности происходящего приводило Юнги в волнительный трепет. Наверное, по этой причине он любил быть влюблённым в Чон Хосока. Наверное, по этой причине он следовал за ним по пятам. Их следы заложены новыми слоями асфальта, поверх присыпаны снежным налётом. Часть складского кооператива выкупили под оптовые торговые точки, часть заменили гаражами для грузового транспорта. Место, когда-то бывшее значимым для группки пылающих страстью подростков, теперь наполнено уценённой бытовой техникой. Юнги разворачивается на пятках, не желая омрачать воспоминания жуткой картиной новшества, и направляется к мосту, другому маршруту, ведущему к школе. Река под деревянными сваями чёрная-чёрная, у самого берега слегка подмёрзшая, а в центре — дрожащая рябью. На том берегу горят огни автострады, если сощуриться, можно представить, что в декабре зацвели яблони ботанического сада за толстыми стальными прутьями решёток. Юный Юнги не вспомнил бы, что они значат, взрослый сентиментальный Юнги знает цветочный язык. Доски скрипят под его ногами, когда он медленно пересекает мост. Дальше — его любимое место за оградой на берегу, детская площадка за лысым кустарником, и тропинка, через парк ведущая к его старшей школе. Юнги касается пальцами качелей, здесь были те уличные танцоры, изменившие его жизнь, тот парень в такой же цветастой куртке, как у Бинни, впервые, о том не зная, показавший Юнги настоящую музыку. А ведь Бинни прыгнул выше головы, Юнги до сих пор помнит, с каким шумом дебютировали дети. Он оборачивается в направлении склада. Пусть он мало общался с членами группы, Юнги искренне рад за тех из них, у кого вышло найти свой путь в жизни. Здание школы ничуть не изменилось. В комнате охраны тускло горит свет, каменные клумбы у ворот накрыты брезентом, чтобы не мёрзли корни растений, окно архива открыто на проветривание. Юнги упирается ногой в оставленную им же отметину на заборе — неуклюже зацепился подошвой ботинка, перебираясь на противоположную сторону — воровато оглядывается. Хан-аджосси уже тогда был стар, сейчас он, скорее всего, на пенсии, а новый охранник вряд ли проникнется слезливой историей подозрительного мужика в чёрном. Юнги решает не испытывать судьбу и уходит от стен в сторону спортивной площадки. Здесь он убеждал себя, что вовсе не нервничает перед первой игрой в отборочном туре. Каким наглым ребёнком он был! Старого мяча нигде нет, так что Юнги делает вид, что бросает мяч от затёртой линии на середине поля, и слабо улыбается, забивая воображаемый трёхочковый в кольцо с тонкими цепочками вместо ниточной сетки. Кажется, он стареет. Больше и больше проникаясь воспоминаниями, Юнги ходит по улицам, преследуя призраки оставленной жизни. Автомат у магазина заменили на новый, но с горячими напитками. Юнги бросает в него монетки и выбирает американо по рабочей привычке, сохраняет связь с настоящим. Он приехал сюда не только для того, чтобы навестить семью из-за нахлынувших угрызений совести, но и для вот этой прогулки тоже. Он не может, не смеет отрицать сейчас, наступая на отпечатки своих же шагов, что его юность была прекрасной, а некоторые мелочи, подпортившие ему жизнь, уже не кажутся такими значимыми через призму лет. В конце концов, они сделали Юнги тем человеком, каким он является сейчас — успешным продюсером крупного музыкального агентства. Он садится на низкую лавочку перед закрытым магазином, вынимает из кармана пачку сигарет. Каким человеком стал бы Юнги из другой вселенной, не столкнувшийся с теми трудностями, с которыми столкнулся настоящий Юнги? Стал бы он держаться за мечту стать музыкантом или всю жизнь бросал бы мяч? А может, как хотели родители, получил высшее образование и навсегда скрылся в офисной ячейке за компьютерным столом? А встретил ли тот Юнги Чон Хосока? В той вселенной они тоже родственные души? «Каждый параллельный мир должен держаться за общий знаменатель», — умничал Чон Хосок. Он говорил, иначе это была бы просто куча грязи. «Откуда, по-твоему, берётся ощущение дежа вю?». Юнги не верил ни единому его слову, посмеивался над словами старшего и хохотал в голос, когда тот, краснея, колотил его по спине. Судьба. Чон Хосок объяснял ей каждый свой поступок, каждое слово. Происходящее и то, чему не суждено было произойти, он называл судьбой. Любой человек, вошедший в его жизнь или прошедший мимо, был его судьбой. «Ты — моя судьба, Юнги-я, хочешь ты того или нет». Иронично вспоминать эти слова теперь, думает Юнги и по привычке касается пальцами индикатора на задней стороне его шеи. Он был так драматичен, когда принимал решение о его установке, даже смешно. Впервые он задумался, надо ли, в Кванджу. Как и переезд туда, решение было быстрым и лёгким — надо и всё. Юнги никогда не искал себе оправданий и не выдумывал причин своим поступкам. Он думал «это судьба», и так действительно было легче. Там же, в родном городе Чон Хосока, куда Юнги отправился искать для него прощение, он написал свою «Первую любовь» и слушал её через бумбокс, купленный на барахолке у старика с ужасным европейским акцентом, в конечном итоге не решившись продать ни песню, ни магнитофон, как изначально планировал. Девятнадцатилетний Юнги сказал бы, что он оказался в Кванджу, чтобы найти работу и попробовать новое, недоступное в крупных городах с десятками тысяч таких же искателей. Двадцатишестилетний Юнги знает, что малец просто скучал и мечтал урвать себе хотя бы крупицу воздуха, которым дышал невинный малыш Хоби-Хоби. — Какой же ты… — сам себя ругает Юнги. Он достаёт из брюк телефон, лезет в Твиттер. «Хоби-Хоби», который когда-то читал его и отмечал под сопливыми цитатами, больше не существует, а профиль «J-Hope» строго рабочий, насколько вообще может быть строг профиль хореографа айдол-группы. Юнги просматривает дэнс-практики, фото из студии и спортивного зала, подписанные односложными однотипными фразами. Никакого бисера, никаких жёлтых ногтей. Юнги не узнаёт своих воспоминаний. Это он сделал Чон Хосока таким? А каким? Когда он видел его на выпускном, старший узнавался лишь по наизусть заученным контурам родинок, когда он видел его на том уличном концерте, Чон Хосок узнавался в языке тела наизусть заученной повести-танца. Чон Хосок, которого он увидел в конференц-зале агентства, узнавался пульсацией вен под тонкой кожей. На самом деле, юный Юнги никуда не девался — взрослый Юнги по-прежнему глуп и наивен, раз даже не попытался прогнать чужую мысль из своей головы, когда та в неё вторглась жаром летнего Солнца. Все совещание у Юнги потели ладони, ему хотелось ослабить ворот рубашки, но тот уже был расстёгнут. Он задыхался. Юнги затягивается дымом. В его рту вкус сахара с сигаретной горечью.s⚡s
Чужая мысль на ощупь, как сахарная вата. Тает на кончиках пальцев, липнет к щекам, скрипит по зубам песчинками сахара. Хосок безэмоционально жуёт розовое облако, не понимая, какого чёрта его друзьям приспичило пойти на фестиваль. С каких пор Минхо и Чанбин вообще любят фестивали? — Ну же, Хо, — Бинни строго тычет в него надкусанным корн-догом, — Поднимай свой престарелый зад и помоги любимым донсэнам выбить эту сраную игрушку! Нет, Хосок безусловно ценит попытки друзей поднять его боевой настрой, но автоматы с игрушками — правда не его тема. Он качает головой и прячет лицо за ватой, вслушиваясь в поток мыслей. Они ему не принадлежат, Хосок не силён в обращении со словами даже в своей голове, ему куда ближе цифры, а вот автору множества душераздирающих треков такое точно под силу. У Юнги в его голове нет голоса, но Хосок и без того наизусть его помнит. Юнги в его голове думает над значением слова «судьба», изобретая собственные интерпретации в ворохе осязаемых чувств, а у Хосока мелко дрожит под коленями. Юнги дома, Хосок чувствует это каждой клеточкой кожи, он слышит течение Кымхоган и ощущает запах яблонь, траву под ступнями в тёплых ботинках, гладкую кирпичную стену школьного забора в занятых ватой и сумками друзей руках. Удивительно, но в их случае устройство работает не так, как ему описывал Намджун. Впрочем, друг успокоил: «Это не обязательно должны быть слова. Возможно, вы больше доверяете ощущениям, поэтому выходит так», и это звучало бы неплохо, если бы не означало, что Юнги сейчас чувствует то же, что и Хосок. А Хосок чувствует липкий сахар и терпкую горечь там, где должны быть эмоции. Юнги точно подумает, что он законченный нытик. — От тебя никакой пользы! — Минхо без предупреждения с размаха накрывает его голову огромным плюшевым Кумамоном. Хосок качается вниз и вверх, как пружинка, не издав и звука. Минхо вздыхает и падает рядом, двигая его бедром подальше, чтобы и Бинни мог присесть. — Ты слышишь его, да? Хосок ни разу его не слышал. Игру на фортепиано или какие-то случайные треки — да, но ни разу до сегодняшнего дня это не был Юнги как таковой. Это и сейчас не он, всего лишь клубок чувств. Сидя здесь, на душной, несмотря на мороз, фестивальной улице, Хосок душой вместе с ним гуляет по Тэгу и каким-то образом забегает на старый рынок в Кванджу, где в детстве искал старые монетки для коллекции. Что с ней стало, интересно? — Я слышал, он жил там, — задумчиво тянет Минхо. — Ну, то есть мне сказал Чан, а ему Чонгук, а ему какой-то… — Я понял, — перебивает Хосок. Его раздражает, что такие значимые вещи он должен узнавать путём разноса мальчишеских сплетен. Его раздражает, что ему совсем не радостно знать о том, что Юнги бывал и даже жил в его родном городе. Что он там делал? Случайно ли там оказался или что-то искал? Каким-то образом Хосок чувствует себя во всех воспоминаниях, которыми мысль с ним делится. — Ещё не решил, что будешь делать? — одной стороной рта жуя свой бесконечный корн-дог, спрашивает Бинни, склоняя голову набок. Нет, Хосок не решил. Что он, собственно, может сделать? Он не уверен, что смеет вторгаться в чувства Юнги снова, сперва не разобравшись в своих. Друзья отмечают, что Хосок повзрослел. Он же думает, что он просто отчаялся. Новогоднее шоу должно состояться завтрашним вечером, список гостей утверждён, но Юнги в нём нет, и Хосок не знает, хорошо это или плохо. Если бы Юнги пришёл на концерт, Хосок ни за что не смог бы сосредоточиться. Дома он тщательно чистит зубы от сахарной скрипоты, киснет в душе, пока его кожа не покрывается красными пятнами, валяется в постели, пока веки не начинают гореть. Его не покидает чувство неправильности, как будто годы, прошедшие в погоне за мечтой, были потрачены им в пустую. Он шёл к сегодняшнему дню сам по себе, оставив семью и «Склад» позади, заменив их безликими пусанскими танцорами. Танцевать с ними было здорово, они были настоящими профи, и с такой командой достижение вершины было лишь вопросом времени, но чего они сделать не могли, так это вернуть Хосоку то ощущение причастности, собственной важности, какое дарили ему его «складские», и ту невинную радость, с которой его каждый день встречала из школы младшая сестра. Каким человеком стал Хосок из другой вселенной, не столкнувшийся с теми трудностями, с которыми столкнулся настоящий Хосок? Держался ли он за мечту, прошёл ли свой путь в одиночку или окончательно заблудился в привычном устое, где он потакал ожиданиям общества, чтобы повсюду встречать одобрение окружающих и никогда не ощущать потребности во внимании? А встретил ли тот Хосок Мин Юнги? В той вселенной они тоже родственные души? Юнги в судьбу не верил, смеялся над Хосоком, но ему это приносило удовольствие. Просто знать, что такой он, дурашливый и несерьёзный, может заставить веселиться другого человека, было достаточно. Хосоку было достаточно Юнги, ведь достаточно? Юнги считает Хосока кретином без собственного мнения, и он полностью прав. С определением состава собственной личности у Хосока точно есть проблемы, с которыми на этот раз он должен справиться сам. Разве жизнь Хосока не стала лучше, когда он перестал заботиться о том, как выглядит в глазах посторонних? — Вы готовы? — спрашивает Хосок своих айдолов. Они нервничают, как и всегда перед выступлением с большим количеством камер, и это абсолютно нормально, учитывая их небогатый опыт. Парни нескладно бормочут: «Да, сонсэнним», звучит это так неубедительно, что Хосоку даже становится жаль его учеников. — Так, собрались! — он поднимает кулак, раскрывает его в воздухе и опускает ладонь на уровень пояса. — Эта сцена — ваша, и вы её взорвёте. В работе с концепцией родства душ у Хосока были явные трудности, связанные с его личным пониманием такого родства. У Хосока всегда было своё видение, не такое, какое транслирует сегодня компания «SSS», и Чон не совсем уверен, что акционеры компании высоко оценят его творческий порыв. О родственной душе Хосок мечтал с детства. Там не было странных устройств и чтения мыслей, он вообще не представлял, что найти своего человека настолько сложно. Хосок верил, что своего человека увидит издалека, почувствует его ауру, цвет или типа того. Он верил, что его человек будет таким ярким среди прочих, что у него не будет возможности пройти мимо. Хосок верил, что встретил своего человека на девятнадцатом году жизни. Там, на школьном дворе, его человек светился в толпе. Его человек — синее пламя. Его человек — человек, для которого сам Хосок горел недостаточно. Парни выходят на сцену, у Хосока щемит сердце от их испуганного вида. Это нормально, повторяет он про себя, он и сам был таким раньше. Их пятнадцать. Двое — предназначенные, остальные разделены на группы по шесть человек для выражения душ, их встреч, разлук и сплетений, один — рассказчик. Это не просто танец, Хосок думает, что если бы он ставил просто танцы, ему не светило бы продвинуться дальше шайки стрит-дэнсеров. Это история. Она чем-то похожа на его первый полноценный номер для того конкурса из прошлой жизни. Эта история о двух друзьях, которые здорово проводили время вместе, и их души радовались, находясь поблизости, и тосковали, постоянно стремясь соединиться, по отдельности. Эта история о двух друзьях, разлучённых обстоятельствами, потерявших свои души на ветру в разделяющем их расстоянии. Рассказчик исполняет соло, управляет запутавшими душами, распутывает клубок сцепившихся связей. Танцоры босые, в летучих полупрозрачных костюмах: белых, жёлтых, синих и чёрных. Для этого номера Хосок выбрал композицию без слов, звучит только музыка, необработанная запись живой игры духового оркестра. Такая музыка цепляет, такая музыка в сочетании с таким танцем заставляет зрителей затихнуть. Отсюда они видны куда лучше, чем со сцены, и Хосоку уже хочется осыпать парней похвалами, потому что каждый, кто находится в зале, не открывает от номера глаз. Предназначенные наконец встречаются, стоят друг напротив друга. Прошло время, они — чужие люди. Рассказчик выпускает души из рук, те робко мечутся, не решаясь вновь сблизиться. На этом номер окончен, и для зрителей, привыкших к счастливым концовкам, такой исход может быть разочаровывающим, но Хосок абсолютно им удовлетворен. Потому что в жизни не бывает, чтобы люди прощали друг друга так сразу, в жизни им нужно время и силы, чтобы справиться с обидой и последствиями своих действий. В жизни счастливый конец нужно заслужить, и некоторым сделать это будет сложнее, чем другим. Хосок зачёсывает волосы назад, делает глубокий вдох, задерживает воздух в лёгких. Он закрывает глаза. Под веками у него синее марево.s⚡s
Юнги не выдерживает такого длительного нахождения дома. Он провёл здесь половину новогодних праздников вместо обещанной пары дней и, откровенно говоря, слишком устал от отдыха. Мама обнимает его на прощанье, выпрашивая обещание приезжать чаще. Юнги его даёт, зная, что обязательно нарушит. Он не любит Новый год, не любит эту пустую суматоху вокруг естественной смены числа в календаре. Быть в кругу семьи было здорово, но уже на пятый день он начал понимать, по какой причине когда-то оставил отчий дом. Ещё это шоу. Он не смог заставить себя отказаться от просмотра, и вскрикнул, когда отец едва не переключил канал. «Ещё немного», — попросил Юнги, уставившись в экран. «Не выключай», — шептал Юнги, когда мама, заметив его реакцию на выступление, потянулась за пультом. Для него чужая мысль — солнечно-жёлтые блики под закрытыми веками, вкус лимона и ощущение липкого пота вдоль позвоночника. Чужая мысль живёт под кучу разношёрстных плейлистов-саундтреков, угадывающих настроение. Чужая мысль на ощупь, как сахарная вата. — Как у нас было? — переспрашивает Чонгук. Дурная связь слегка искажает его голос, Юнги надеется, в нём ему лишь слышатся взволнованные нотки. «Что там?» — кричат на фоне: «Это Юнги? Он вытащил голову из задницы и понял, что такими темпами умрёт в одиночестве?». Джин, этот странный приятель Чонгука, Юнги временами пугает. Он забавный и всё такое, но любит сунуть нос не в своё дело. Тем временем Чонгук отвечает: — Мы пели, — он говорит медленно, предаваясь воспоминаниям, — и говорили. Мне казалось, что я попадал в другое место, когда наши волны встречались. Окей, у Юнги не так. Он не слышит чужого голоса и не видит никаких дивных мест. Он ощущает, как свои собственные, волнение и тревогу, бессонницу, даже если спит положенные восемь часов, и бодрость, даже если это его вторые сутки за работой. — Цвета, запахи, прикосновения? — Допытывает Юнги. — Нет, хён, — с сожалением произносит друг, — такого не было. Это странно, заключает Юнги. Это какая-то ошибка программы или её неожиданная особенность. Или их с Чон Хосоком судьба настолько странная, что никак не хочет складываться по-человечески. Юнги не думает об этом слишком усердно, иногда ему нравится переживать чужой опыт, иногда нет. Он находит в этом возможность узнать что-то новое и о человеке на той стороне, и о себе в том числе. Каким-то образом Юнги чувствует себя во всех воспоминаниях, которыми мысль с ним делится. Друзья решают навестить семью Тэхёна, пока новогодние праздники не подошли к концу, и Юнги вызывается встретить их на вокзале. Парни привыкли путешествовать на машине, неожиданно сломавшейся в самый неподходящий момент, и Чонгук недовольно сопит, сидя на заднем сидении, сложив руки на груди в позе обиженного ребёнка. У Тэхёна же ничего не изменилось, он держит раскрытые ладони у обдува обогревателя и подмигивает Юнги. — Есть новости, да? Этот малый стал настоящим засранцем, вот что с людьми делают стабильные отношения. Он расспрашивает Юнги обо всех подробностях их с Чон Хосоком истории, пользуясь своим положением «пассажира спереди», пока они добираются до дома Ким через бесконечные пробки, а Чонгук внимательно слушает. Юнги мог бы избежать этого разговора, но он больше не хочет. Он хочет, чтобы друзья знали, кто он такой и почему таким стал, даже если прошло уже много лет с начала их дружбы. — Мудацкий поступок, — изрекает Чонгук после долгого молчания. Он не вмешивался в рассказ Юнги, в отличие от Кима, а у того напрочь отсутствует чувство такта, поэтому всё в порядке. Тэхён прекрасно справляется за двоих. — Да что ты? — Юнги усмехается, выходит невесело. Вообще-то, он ожидал от друзей чего-то поновее общеизвестной истины. Он пока не знает, но ночью Тэхён восклицает: «План!», а Чонгук с удовольствием его поддерживает и не спит, пока не находит хоть один личный аккаунт сонбэ из школы. Юнги предпочёл бы об этом и не знать, на самом-то деле, и звонок в два часа ночи он бы так же с удовольствием проигнорировал, но не отвечать на звонки Чимина, разумеется впутавшегося в эту историю с лёгкой руки его лучшего друга, никогда не было безопасным выбором. — Даже не думайте, придурки, — Юнги достаточно первого шага «плана», на самом деле, он сдулся ещё на приветствии. — Хён, — строго произносит Чимин; Юнги стыдно признаваться, но такой тон пугает его не на шутку. Его рот закрывается, едва открывшись для высказывания всего, что Юнги по этому поводу думает. — На всё есть свои причины, ты помнишь? Скажи кто-то Юнги, что Пак Чимин, тот самый рыжий птенчик, путавшийся в назначении некоторых ругательств, в итоге станет единственным среди них, кто способен использовать голову не только для поглощения пищи, он бы не поверил. И вот, к чему его это привело — Пак Чимин читает ему нотацию, подумать только. Юнги из другой вселенной тоже ведётся на это, интересно? Чимин был первым после Чанёля, кто узнал о истории Юнги. Он честно и добросовестно хранил эту тайну до сегодняшнего дня, а после раскрытия многолетнего секрета, как известно, молчание о нём становится невыносимым. — Правда, хён, я наблюдал твою апатичную рожу на протяжении семи лет, и нет, ты, конечно, очаровательный, и рожа у тебя что надо, но прекрати быть таким, ладно? Таким. Поразительно, как легко вся личность Юнги помещается в одно слово. Чимин настолько хорош в понимании людей? — Тебя не отпустило, Юнги-хён, — его тон смягчается, и Юнги заметно расслабляется, теперь он готов слушать осознанно. — Тебя уже не отпустит, поверь мне. Когда-то Юнги причинил Чимину боль, они оба это знают, все в их окружении это знают. В этой истории Юнги был ублюдком, и да, ему не понравилось, но он всего лишь хотел быть честным по отношению к обоим из них. Он действительно был уверен, что из Чимина выйдет отличный партнёр. Он внимательный, заботливый и простой ровно настолько, чтобы Юнги рядом с ним мог не волноваться о сохранности своих нервов. Когда Тэхён и Чонгук стали встречаться, Юнги проводил с Чимином много времени наедине, ему было спокойно и уютно, как дома. Но он не мог. Когда Чимин неловко коснулся его губ своими, Юнги обожгло. Он замер там, на террасе, заменявшей этажу коридор, опёршись о перила руками. «Прости, Чим», — только и сказал он, на что Пак улыбнулся: «Ничего, хён, это ты меня прости», и они на время забыли об этом инциденте. Юнги ненавидел себя за то, что позволил этому случиться, за то, что был так ненаблюдателен и глуп, и особенно за то, что Чимин по его вине на что-то понадеялся своим маленьким открытым сердцем. Рассказывать всю правду ему было не сложно, Чимин выслушал его, обнял и стойко выдержал рыдания старшего на своём плече. Юнги доверил ему это, потому что знал, насколько Чимин его понимал. — Делайте, что хотите, — устало вздыхает Юнги из настоящего. Своими словами, сам того не подозревая, он открывает грёбаный ящик Пандоры. Юнги узнаёт об этом днём позже, в дверях очередной дерьмовой кофейни из списка дерьмовых кофеен, составленного Ким Тэхёном, видимо, из жалости к положению малого бизнеса. — Какого хрена он тут делает? — змеёй шипит Мин, отказываясь двигаться с места до выяснения обстоятельств, по которым Чон Хосок вдруг оказался за одним столом с Чонгуком и неплохо проводит там время, болтая и смеясь на всё и без того тесное помещение. Юнги слышит смех Чон Хосока, сидящего к нему спиной, Юнги видит улыбку Чонгука, когда тот замечает вошедших, и хочет, просто мечтает сломать другу часть тела, отвечающую за вмешательство туда, куда вмешиваться никто не просил. — Пьёт чай, — как ни в чем не бывало отвечает Тэхён, ни капли не смущаясь факта совершённого им предательства, а иначе это назвать просто нельзя, — ты ослеп, хён? Нужна помощь? У Юнги скрипят зубы и колени, протестуя против движения к стойке заказов. — Я убью тебя, — серьёзно заявляет Юнги, — а труп выброшу в Хан. Тэхён смеётся. Юнги жуёт крошево своей челюсти. Эти люди когда-нибудь точно доведут его до совершения противозаконных действий. Он то и дело оглядывается, наобум выбирая напиток, на общающихся парней. Им нечего обсуждать, кроме школы и самого Юнги, и дурное предчувствие последнего не склоняется к первому варианту. Ему не надоедает подглядывать, ожидая приготовления заказа. Настроения идти сюда и так не было, так что ему правда плевать, что там будет в его стакане. Хотя, если это будет яд, Юнги оставит приличные чаевые. — Ты пялишься, — вот у кого здесь отличное настроение, так это у Тэхёна. Он прям светится, и его довольная рожа не то, чтобы бесит, но стереть ухмылочку с неё кулак чешется. Юнги предпочитает не отвечать и продолжает, как выразился Ким, пялиться, размышляя, не были ли Чоны до этого знакомы, потому что ладят они как старые приятели, и это не то, чтобы бесит… К столу Юнги идти не хочется. Он думает, там и без него прекрасно справляются, но Чон Хосок крутит своей идиотской шеей и замечает его первым. Улыбка с его лица исчезает полностью, Юнги бросает в жар, пока Чона, он знает, в мороз. Ладно, если они так хотят, Юнги согласен, но он будет настолько пассивно-агрессивен, насколько только умеет. Тэхён прыгает на место рядом с Чонгуком и «совсем не очевидно» кивает на пустое пространство напротив. — Вот, вот… — тараторит Хосок, отодвигаясь к стене с намерением вжаться в неё полностью. — Представляешь, хён тоже зашёл выпить кофе… — Удивлённо произносит Тэхён, указывая на Юнги. Тэхён — не состоявшийся актёришка, ему бы в любовные дорамы, а не в центр развития детского творчества. Чему вообще такой человек учит детей? Родителям стоит задуматься, куда они отдают свои чада. Юнги, в свою очередь, стоит задуматься над обновлением списка друзей. — Поразительная случайность, — Мин закатывает глаза, но его, как заведено, игнорируют все, кроме Чон Хосока, лицо которого меняется с ошеломительной скоростью. Нельзя не заметить, пока он не подозревал о визите Юнги, вёл себя непринуждённо и вроде как даже весело, а сейчас сидит, опустив взгляд на столешницу, мотает воображаемые сопли на кулак. Юнги на самом деле не понимает, чего он добивается. У него есть варианты, и ни один из них ему не нравится. Итак, либо Чон Хосок всего лишь пытается очистить карму, либо он по-настоящему заинтересован в возвращении Юнги в свою жизнь, но, при таком раскладе, в каком качестве он хочет его видеть? Юнги не уверен, что он вынесет ещё одну карусель с неразберихой в чувствах, уже накатался. Разговор возобновляется. Из того, что Юнги может понять, он приходит к выводу, что до его прихода за этим столом действительно обсуждали школу. Уроки, учителя, столовая, максимально безобидный набор, который у нормального человека тревоги вызвать не должен. У Юнги вызывает. Он не участвует в беседе до тех пор, пока его намеренно в неё не вовлекают случайным вопросом: — Ты ведь занимался баскетболом, да, хён? Как бы сильно Юнги не любил Чонгука, прямо в этот момент его надо бы отправить в угол подумать над поведением. Юнги машинально касается левого плеча, Хосок рядом обращает на это внимание, и его настроение совсем портится. Хуже всего — Юнги чувствует это физически вспышкой тоски в своём разуме, несоразмерной с масштабами случившегося. Он бы и без Хосока бросил баскетбол, старшему не стоит так много на себя брать. Впервые Юнги решается посмотреть на него так близко. Глаза у Чон Хосока по-прежнему такие же карие с медовыми прожилками, но кожа стала бледнее, сказалось ежедневное нахождение в залах с искусственным освещением, родинки все на местах, но не так заметны под макияжем, а причёска никак не уложена, вблизи хорошо видны торчащие в стороны осветлённые волоски. На губах Хосока нет улыбки, уголки опущены вниз; почему-то Юнги чувствует себя виноватым. — Занимался, — коротко отвечает он и берётся за спинку стула, чтобы встать и уйти подальше от этого места, от друзей предателей и совсем не нужных ему эмоций, которые допускают вероятность того, что Юнги действительно скучает по человеку, названному его первой любовью. — Нужно идти, работа. Его пытаются уговорить остаться ещё. На друзей Юнги не смотрит, только на Хосока, опустившего голову. Юнги хочет остаться, поэтому отходит на шаг. — Не могу. Увидимся вечером. Юнги действительно хочет остаться. Поэтому он выбегает из кофейни на январский мороз, не застегнув пуговиц пальто.s⚡s
Личная встреча с Юнги ломает Хосока окончательно. Он множество раз видел его в стенах агентства, но рабочая обстановка не наделяла их столкновения каким-то особенным смыслом. Вот так, рядом с друзьями, повседневный Юнги пусть был не в лучшем расположении духа, но не прекращал олицетворять собой саму суть понятия «уют». Да, Юнги был враждебно настроен по отношению к нему, но чувствовать его всей левой стороной тела было так, словно выпавший когда-то из жизни кусок встал на своё законное место. Встреча с Юнги даёт Хосоку понять, что без него он никогда не сможет ощутить это снова. Вот почему он соглашается обменяться номерами с Чонгуком и принимает его приглашение позже. — Слушай, сонбэ, — Чонгук неловко чешет в затылке. Его образ на самом деле не вяжется с характером. Друг Юнги мягкий и чуткий, как раз такой, какой нужен был Юнги в то страшное время и, вероятно, всё остальное время тоже. Хосок рад, что у Юнги есть такой друг. — Да? — Он старается не подавать виду, но переживает, будто на встрече с родителями своей второй половины. Тэхён сканирует его тяжёлым взглядом, а этот незнакомый парень, одетый, как адвокат из супердорогой юридической конторы, не помогает Хосоку почувствовать себя более непринуждённо. — Не пойми неправильно, — Хосок не эксперт, но, думается ему, после таких слов последует нечто, что понимать «правильно» будет непросто; тем не менее, он кивает. — Юнги наш друг и мы хотим, чтобы он был счастлив. А ещё мы знаем, что он был счастлив, но до того, как мы познакомились… Юнги был? Хосок очень хотел бы верить этим словам, но в его памяти Юнги был в прямо противоположном состоянии. Хосок помнит Юнги горящим, амбициозным, но не счастливым, чёрт, да Юнги даже не знал, что такое — счастье. «Ну же, Юнги-я, улыбнись!» — канючил Хосок, кое-как заставив младшего повернуть на него голову. Юнги сидел за фортепиано, как обычно скрючившись в выражении вечного вопроса к мирозданию, и на создание воспоминаний настроен не был. «Зачем?» — с абсолютно серьёзным выражением лица спросил он. Вот тогда Хосок понял — Юнги несчастен. Счастливый человек не стал бы искать причину для улыбки. — Он скучает по тебе, — вмешивается парень, похожий на адвоката. Чимин, так он представился несколько минут назад. — Если ты думаешь, что он тебя ненавидит, что ж, это не так. Сердце Хосока стучит в его груди быстро-быстро. Его живот не наполняется бабочками, скорее, его крутит от волнения, и глаза так не кстати наполняются слезами, и он чувствует себя взрослым ребёнком, готовым расплакаться из-за элементарных вещей.— Что? — хрипит Хосок, его горло пересохло. Прямо сейчас он где-то в слоях атмосферы с разряженным воздухом. — Мы поможем вам помириться! — Не выдерживает Тэхён, подскакивая со стула, чашки с напитками звенят, как барабанная дробь. — То, что он и сказал, — ровным тоном завершает Чимин, и это, наверное, галлюцинация. У Хосока дрожат колени, он стекает по сидению вниз, держась в прямом смысле из последних сил. — Но есть небольшая загвоздка… — Видишь ли, Юнги-хён — ужасная задница, — перебивает Тэхён, которому на месте уже не сидится. Хосоку бы хоть чуть-чуть его боевого настроя. Буквально две недели назад Хосок был готов опустить руки. Две недели назад он усердно копался в себе в попытках отыскать решение нерешаемой задачи с десятком неизвестных. Сейчас же в нём зарождается что-то, отдалённо похожее на надежду. Его забавляет, как эти парни заканчивают друг за друга предложения. Сам того не замечая, Хосок заряжается их буйной энергией. — Итак, что мы делаем… — Чимин складывает руки в замок и слегка наклоняется вперёд. Вблизи он красив, как настоящий сахарный ангел, особенный дар которого состоит в умении заставить человека верить любому его слову. Хосок верит, очарованный приятным тембром голоса и невероятной внешностью, но не увлекается всем этим. В его голове образ Юнги, возобновление попыток сблизиться с ним и огромный светящийся шар. Названия ему Хосок пока не даёт, просто наслаждается его теплом, разливающимся в груди. Он думает, это звезда. Он думает, что именно так они и рождаются, а не из-за каких-то там термоядерных реакций. На следующий день этот шар готов вытеснить его внутренние органы. Хосок дрожит у двери студии Юнги с огромным стаканом айс-американо в левой руке. Дрожит лёд в напитке, дрожат колени и руки. Когда дверь открывается, шар внутри Хосока лопается, рассыпая яркие конфетти. Юнги, держащийся за дверную ручку, не выспавшийся и прелестно-припухлый. Он розовенький на сгибах открытых локтей и костяшках пальцев, на щёчках и кончиках ушей, от него пахнет духотой помещения и дымом от мятных благовоний. — Я… — Хосок хватает ртом воздух, вспоминает про стакан в его руке и тянет его Юнги. — Вот, угощайся, пожалуйста. Когда ребята озвучили план, Хосок отнёсся к нему с недоверием, слишком просто он звучал. «Будь собой, — наставлял Чимин, — не старайся слишком сильно, Юнги-хён всё ещё просто живой человек, нуждающийся в любви». Так они сказали, а Хосок не уверен до конца, действительно ли Юнги — просто человек, поскольку простые люди никогда не заставляли Хосока чувствовать себя умирающим, но счастливым одновременно, будто он сумасшедший. Юнги треплет свои мягкие волосы, они тонкие после множества окрашиваний, цвет слегка вымылся, из-за чего голова Юнги похожа на голубое мороженое со вкусом жвачки. — Спасибо? — Юнги выгибает бровь, но принимает напиток, он слишком устал, чтобы устраивать сцены. На этот раз Хосок не будет придумывать повод поговорить с ним. Он улыбается и собирается уходить, слегка кивнув головой, когда Юнги останавливает его неловким: — Хё… Хосок, слушай, — его голос особенно низкий, то ли севший, то ли утомлённый. Хосок оборачивается и видит чуть приоткрытые розовенькие губы Юнги, его округлившиеся глаза. Юнги кашляет в сторону, закусывает нижнюю губу, отпускает её и продолжает. — Извини за моих друзей, иногда они не видят границ. Из того, что Хосок узнал о Юнги, он понял, что младший стал человеком, слишком зацикленным на соблюдении личных границ. Он возвёл вокруг себя огромную стену из камней и бетона и свято верит в то, что и другие люди должны быть такими. Чонгук сказал, нарушение границ для Юнги — преступление. — Всё хорошо, Юнги, — произносить его имя приятно, сладко на языке. — Я был рад познакомиться с ними. Губы Юнги едва вздрагивают в ответной улыбке. Он держит ручку двери, но не спешит её закрывать, удерживает зрительный контакт какое-то время, пока шея Хосока покрывается инеем, так его тело реагирует на Юнги, и в этот раз он не напуган. В этот раз он с удовольствием промёрзнет насквозь. — Я пойду? — Хосоку очень не хочется, чтобы Юнги соглашался, но он это делает. Дверь мягко закрывается, замок щёлкает на весь коридор. Холод отпускает Хосока, что опирается о стену предплечьем и выдыхает весь воздух из лёгких. Оказывается, он почти не дышал всё это время. Затем Хосок отмирает, до него вдруг доходит: Юнги только что говорил с ним. Он не был хмур и серьёзен, как обычно. Он был просто Юнги, почти таким же, каким Хосок его помнит, милым, круглощёким парнем, увлечённым своим делом больше, чем здоровым сном. Юнги почти улыбнулся Хосоку. «Так держать, хён!», — подбадривает в сообщении Чонгук, когда Хосок пишет в общий чат, сформированный друзьями Юнги и названный «Миссия Купидон». Хосок прижимает в груди смартфон, в очередной раз посмотрев на фото. То самое, сделанное им в музыкальном классе, с Юнги, слабо улыбающимся за инструментом.