봄여름가을겨울항상그느낌그대로 Blue
돌아가고싶어아무것도모르던그때로 Blue
J-Hope — Blue Side
Выступать перед огромной публикой вовсе не страшно. На самом деле, выступающий на сцене даже не видит её, эту публику. Перед ним только слепящие софиты, исходящая из зала духота и огоньки кабинки звукооператора. Быть на сцене одному вовсе не страшно. За годы одиночества и притворства в центре толпы такие мелочи в конце концов приедаются и перестают бить под колени. Хосоку не страшно. Он ощущает вибрацию паркета голыми ступнями, бит — это часть него, он — часть бита. Музыка стабильна в начале, отсчитывает одну сильную четвертную и три слабых шестнадцатых на такт снова и снова. Под каждый бит суставы Хосока гнутся в новых местах: сперва это кисти рук, затем локти, плечи, шея, талия, колени. Перед репризой одна ступня вылетает вперёд, переносит точку опоры. Танец — это математика сложных чисел. Па невозможен без произведения действий одних суставов на действия других. Хосок хорош в таком счёте, ему не нужен калькулятор. Его глаза завязаны сиянием софитов, от которых к середине номера начинает тошнить. Он хочет уйти. Мелодия рвётся, как плёнка у неопытного киномеханика, катушка мотает оплавившийся кадр с механическим «ц-ц-ц». Пианино вступает скорбным аккордом, Хосок на коленях, паркет вибрирует под его костями каждой дощечкой. «Ц-ц-ц» Плёнка загорается, зрители в зале задыхаются от чёрного дыма из кинорубки. Пламя переходит с плёнки на проектор, с проектора на шкаф, лижет бобины в металлических цилиндрах, срывает этикетки с кровожадностью ревизора. На спине Хосока неподъёмный груз. Он лежит между лопаток неизвестный и ни разу не виданый, он не отражается в зеркале и не прощупывается под пальцами. Хосок не может его с себя скинуть, тащит за собой через сцену, бросает кувырком, считающим позвонки о полированный паркет. Безликий зал взрывается аплодисментами, плещет разноцветными пулями подвялых за долгое время концерта цветов. — Хён, я плохой человек? У Хосока глаза на мокром месте, а в стакане кроме испарины два кубика льда, не успевшие разбавить крепкую водку. — М? Названный хёном хмурит брови, его драконьи глаза чуть сужаются, рассматривают друга с новой стороны его опьянения. — Я всё время о нём думаю. Взгляд хёна прикован к мигающему жёлтым индикатору на задней стороне шеи, шея Хосока от взгляда хёна горит неприятным покалыванием. Он думает, что его осуждают. Нет, он уверен и точно знает, что его не только осуждают, но также и ненавидят. — Намджун-а, скажи что-нибудь, я начинаю думать, что я здесь один. Старший упорно молчит, звенит льдом в своём стакане. Он всегда такой, всегда долго думает над ответом, когда вопрос касается дел сердечных, хотя кого, если не его, называть экспертом в этой области. Но он человек и у него болит по-своему, ему Хосока не понять. Хосок это знает. Одиночество гораздо страшнее за пределами сцены. — Прошло уже лет восемь, разве нет? — Намджун отмирает и делает глоток из стакана, почему-то ему доставляет особое мазахистское удовольствие мазать водку по губам и внутренним сторонам щёк. — А вы больше ни разу не виделись. С чего ты вообще взял, что он тебя помнит? Психолог из Намджуна посредственный, так и запишем. У Хосока нет и доли уверенности, что его помнят, есть только эгоистичное желание, чтобы это было так, и животный страх, что при случае в лицо его не узнают. — Разве ты не прошёл свои стадии? Стадии, чёртовы пять стадий депрессии, кто вообще придумал это дерьмо? Они написаны для отвергнутых, для тех, чьё сердце разбито. На обратную сторону заглянуть никто не удосужился. Хосок стонет и тянется за бутылкой, она ускользает из его пальцев. — Не, приятель, на сегодня всё. Квартира Намджуна с лёгкостью могла бы вместить целую танцевальную группу вместе со стаффом, но он живёт здесь один, а четыре гостевые смотрят чёрными провалами зашторенных окон. Он ведёт Хосока в одну из них, включает потолочную подсветку и указывает в сторону ванной размером с приличную гримёрку. Хосок отмокает в холодной воде. Хосок думает, что стадии депрессии у отвергающей стороны сильно отличаются. Первая — злость. Она плохо зацепилась за память вспышкой синего света на школьной вечеринке, когда его губы обожгло чужими губами. Губами человека, которого Хосок считал своим единственным настоящим другом, тем самым другом, с которым не катил театр одного актёра и притворяться не было никакого смысла. Он принимал Хосока просто потому, что он это он, по какой-то причине. Хосок так не привык. У него были крашенные волосы и звенящий при ходьбе бисер с крупными шармами на запястьях, чтобы отвлекать внимание от бесцветного глупого лица. Юнги никогда не смотрел на побрякушки. Один раз нашёл глаза Хосока своими и не прекращал смотреть, только удивлялся, какого хрена Чону можно носить цветной маникюр, с самого начала, когда они не были даже никем. Незнакомцы, один из которых другому явно неприятен, а второй в нём, в свою очередь, заинтересован. На торжестве в честь начала учебного года через толпу и скрипучий голос директора лисьи глаза в центре забитой школьниками площадки смотрели в лицо. Оценивали, изучали, считывали. На Хосоке была надета школьная форма и маска из тонирующего крема и кайала для бровей и уголков глаз одновременно, но он чувствовал себя полностью голым под взглядом первогодки, которого раньше не встречал даже на улицах. Он был уверен, что такое лицо мимо него не прошло бы. Он был уверен в этом потому, что люди погасшие всегда ищут свет в тех, кто горит. Юнги горел. Он горел так ярко, что своим светом затмевал Солнце. Горел своими амбициями, верой в собственную правоту, музыкой, хотя не знал о ней ни черта. Позволить ему занять важное место в жизни казалось хорошей идеей. И это же было ошибкой. Не завязнуть в Юнги было невозможно, дружба с ним каким-то магическим образом напомнила Хосоку о том, каким человеком он сам был и хотел бы быть в будущем. Первое, о чём подумал Хосок, когда их губы неожиданно соприкоснулись, было: «Какого хрена, ты, придурок!», потому что тогда он считал, что это Юнги всё испортил. Они были друзьями, чёрт, да про такую дружбу же и писали все эти классики! Хосок должен был дарить ему букет на выпускном, танцевать под его музыку, они должны были стать звёздным дуэтом. В такой модели дружбы Юнги бы пригласил его стать шафером на своей свадьбе, в такой модели дружбы будущая жена Юнги должна была с рождения заочно ненавидеть лучшего друга супруга. А он взял и испортил всё, перечеркнул эту дружбу идиотским пьяным поцелуем! Перед всей школой, исполнив тем самым два самых страшных страха Хосока: потерять Юнги как друга и снять маску на глазах у кучи людей. Бисер осыпался Хосоку под ноги, его волосы вмиг выцвели, а ногти облезли. Тогда он решил, что это конец ему и его репутации, на создание которой ушла целая вечность от рождения и до девятнадцатого года жизни. Кроме репутации в школьном сообществе у девятнадцатилетнего Хосока не было ничего. Он выбирается из ванны абсолютно трезвый и в ровно такой же степени разбитый, проходит мимо зеркала, держит курс на кровать и заваливается, придавливаемый грузом между лопаток. Второй стадией была растерянность.s⚡s
Большие шишки встают в пять утра даже после самой жёсткой попойки, идут на пробежку, варят кофе и сверяются со списком дел. Дрыхнущий со страшным похмельем танцор, знакомый «большой шишке» без году неделю, может испортить привычный распорядок, если вовремя не выставить его за дверь. — Хоба, у тебя тоже есть работа. Хосок заворачивается в одеяло и скатывается с двухметровой кровати с грохотом горного оползня. Заявление о трезвости было, пожалуй, необдуманным. — Бля, Солнце ещё не встало, — кряхтит Хосок, выворачиваясь из огромных ручищ хёна, но тот непреклонен. Намджун вздыхает, оставляет его в мнимом покое, но через пару секунд глаза Хосока разъедает от яркого света — хозяин квартиры раздвинул плотные тёмно-синие портьеры. Девять утра, вот что видит Хосок на часах у кровати. Он должен быть в агентстве уже пару часов и теперь-то его точно уволят. — Я тебя подвезу, — говорит Намджун и швыряет в гостя клубок его же одежды. Как с таким отношением Хосоку до сих пор удаётся сохранять место одного из главных хореографов в агентстве, для него доселе остаётся загадкой; у него есть подозрения, что господин Ким к этому явно причастен. С Намджуном он познакомился, будучи в своей тарелке. «SSS» проводила благотворительный вечер, на котором огласилось окончательное решение о введении технологии как обязательной сродни ежегодной вакцинации от гриппа, а группа под крылом Хосока своим номером этот вечер закрывала. Они встретились на балконе в облаке сигаретного дыма. «Господин Ким, прошу прощения», — Хосок поклонился и заторопился уйти, но голос директора остановил его в балконной арке. Они раскурили по одной сигарете, по второй, когда Ким Намджун сказал: «Это не должно было быть…так». Возможно, тяжесть вины и схожесть переносимого груза и сделали их друзьями, сейчас уже не разобрать. Теперь группа Чон Хосока сопровождает каждое мероприятие компании Ким Намджуна, а компания Ким Намджуна покупает акции агентства, где существует группа Чон Хосока. Рождённый в небольшом городке выходец из группы уличных танцоров Чон Хосок дослужился до личного кабинета и пятнадцати юных айдолов в качестве протеже и это то, о чём он мечтал и то, чем сейчас он безмерно гордится. Однако конкретно в данный момент меньше всего его волнуют новости, сообщаемые секретарём, о музыкальном продюсере, который уже около года работал из тени, но вдруг ни с того ни с сего решил объявиться собственной персоной на собрании уже завтра. Человек под псевдонимом «Gloss» доверия Хосоку не внушает и составлять рутину на его треки — сплошное наказание. Конечно же Хосок не хочет его видеть. Он придирчиво кривит носом, слушая очередное произведение безликого мастера, плюётся в остывший кофе и выбрасывает стаканчик в урну. — Слова, я полагаю, мне понравятся ещё меньше? Айдолы одновременно кивают, с жалостью глядя на хореографа, на что он только вздыхает и качает ладонью. — Повторяем прошлый материал, к завтрашнему дню с вас знание своих партий в этом… Что ж, по местам! Хосок сильно кривит душой. На самом деле, ему нравятся треки Gloss-а. Нравились бы больше, если бы его обязанностью не было составление хореографии на неконтролируемый бит с метафоричным содержанием текста, но, опуская рабочую сторону момента, треки этого «мастера» его как слушателя действительно трогают. Это тот тип музыки, под которую нельзя напиваться в одиночестве, потому что есть риск навредить себе, с тем типом вложенной боли, которую Хосоку не хотелось бы осознавать на себе, но которую он непременно каждый раз перекладывает на личность другого человека. И пусть голоса автора Хосок кроме гайдов не слышал нигде, для него не составляет труда заменить голоса своих парней на слегка шепелявый низкий голос с ярко выраженным кёнсанским диалектом. Новый трек называется «People», он мелодичный и тихий. Тяжело вообразить не то что хореографию, даже разбить песню на партии для нескольких человек не представляется возможным. Композиция цельная, написанная одним человеком для самого себя, и он так просто отдаёт её, но для чего? Мелодия довольно приятная, инструмент поверх бита капает мягкими нотами. «Кто сказал, что люди мудрые животные? Для меня очевидно, что они сожалеющие животные» Что там о стадиях? Когда злость утихла, Хосок нашёл себя в полной растерянности среди фото по всему коридору и голосов сверстников, что жалели его и просили держаться особняком. Эти же голоса называли имя его лучшего друга в страшной связке «Мин Юнги — грязный педик» с тем типом злости, с которого начинаются войны. Хосок смотрел на то, как Юнги кидало из угла в угол, смотрел на то, как сам Юнги, маленький и испуганный, метался от взгляда к взгляду пойманным в ловушку зверьком, а Хосоку хотелось остановить это, закричать, мол, вы не видите, что этот зверек исчезающего вида? Он этого не сделал. Растерянный такой реакцией окружающих, ошарашенный тем, как его обошла участь изгоя, он мог только смотреть, витая сознанием далеко за пределами тела. Потом он думал, зачем Юнги поступил так? Навесил на себя это клеймо ради чего? Насколько он был свободен в своём собственном понимании, раз его не волновало, что теперь до самого выпуска клеймо будет светиться неоном на его лбу и спине? Хосок не понимал, он ничего не понимал. Он пытался спросить: «А я? Почему вы не ненавидите меня? Это я сделал его таким!», но каждый раз был назван жертвой. Избежав исполнения главного своего страха, он предстал перед страхом большим. Это была третья стадия. — Господин Чон, к Вам можно? Хосок подскакивает, цепляется проводом от наушников за ручку стола и на весь кабинет гайд от непревзойдённого мастера издаёт «м-м-м». Секретарь кашляет в кулак. — Прошу прощения, что отвлекла, — перед Хосоком на стол девушка кладёт папку. — Но к завтрашнему совещанию Вы должны ознакомиться с документами. Это для новогоднего шоу. Сердце в горле Хосока колотится, обгоняя биты. Он неловко кивает, дрожащими пальцами хватаясь за папку и взглядом выгоняя секретаря за дверь.s⚡s
Страх возник не на ровном месте. В библиотеке в ставшем родным уголке Хосок спросил пустоту: «Юнги-я, пойдёшь на склад?». Не получив ответа, он поднял глаза, но увидел вместо лучшего друга пыльный стеллаж и впервые осознал, что лучшего друга у него теперь нет. Юнги где-то там, за стеной, сталкивается с ужасами школьного буллинга. Хосок здесь, прячется от этого зрелища, как самый настоящий трус, каким и является. Он прятался так, когда отец собирался отвезти его в роддом знакомиться с сестрой, прятался, когда Давон получила больше подарков на Рождество. Прятался, когда о его дне рождении забыли, потому что были слишком заняты подготовкой к утреннику в детском саду Давон. Он никогда не винил за это родителей, но почему-то всегда обвинял Давон. В тот раз в библиотеке он обвинял не обидчиков Юнги, а самого Юнги, и боялся. Крепкий столп, на который он взбирался эти полгода их дружбы, рухнул под его ногами, а биться об обломки оказалось очень неприятно. Его дружбе с Юнги пришёл конец? Он отказывался принимать это как очевидную истину. Он не мог подойти к Юнги и сказать, что всё хорошо, что он защитит его, если понадобится, потому что, вероятно, Юнги не хотел его видеть. Хосок разбил его сердце, Юнги возненавидел его — простая арифметика. Юнги разрушил их дружбу, Хосок обвинял его в этом — арифметика куда более простая. Хосока настиг страх, которого он не знал прежде. Страх, что его в нём совсем не осталось. Вина, возложенная на других — вот что двигало им всю его жизнь. В этой злости на других он рос, желая занять побольше места, мечтая забраться так высоко, чтобы заслонить Солнце и Луну, чтобы все видели только его и знали только его имя. А есть ли оно, имя? Чон Хосок — это точно его имя? В средней и старшей школе он только и делал, что ходил по головам. Выдавая чужие ответы за свои, чужие мысли за свои и чужой образ — за себя в целом. Тогда он задумался, а любил ли он хоть что-то из того, что занимало его время? Волейбол никогда по-настоящему ему не нравился, школьные предметы он терпеть не мог, книги читал, чтобы набраться слов для фальшивых будущих интервью. Танцы. Точно, он любил танцы. С тех времён, как ребёнком танцевал на том бальном кружке для стариков в клубе на окраине Кванджу. И вся эта ложь привела его в конечном итоге к тому, что его как виновника нарекли жертвой. Жертвой «педика», прикинувшегося его другом. Юнги не мог пережить и дня без тычков и оскорблений, его друзья обходили его стороной, а видевший это своими глазами Хосок боялся, что теперь жизнь его лучшего друга будет разрушена. Пришла жалость. — К черту этот концерт, — Хосок отпихивает папку подальше и меняет её на стакан. — Ты несерьёзно относишься к работе. Минхо никогда не славился тактичностью, но что ж, он прав. Прямо сейчас Хосок не в состоянии быть серьёзным. — Ладно, ладно, — Хосок снова берётся за документы. — Что с камбэком? Минхо кривит лицо и выпивает залпом свой апельсиновый сок — вот кто тут серьёзно относится к работе и не пьёт перед тренировками. — Лидер иногда бывает занозой в заднице. Это причина, по которой Хосок в свое время отказался стать трейни и предпочёл закрыться в зале. Другие люди, с которыми ему пришлось бы жить и выступать неизвестно сколько времени, пугали его, сказалось долгое время в компании почти незнакомых пусанцев. Он кивает. — Чан-и настроен решительно. На самом деле, уникальный кадр. Они работают в разных агентствах, но Хосоку доводилось встречать его и его «детей» пару раз, как никак, он друг одного из них. Его приглашали в качестве помощника хореографа и по крайней мере в этой области Хосок видит солидный потенциал. — Он хороший лидер. «Детей» Бан нашёл и собрал по всей стране сам. Он же вытащил и Минхо из Тэгу, а этого даже Хосоку не удалось. Почти два года прошло с дебюта, второй альбом на носу. Минхо взвинчен. — Так-то оно так. Я просто устал. Этот день Хосока тоже утомил. Друзья расходятся по домам в одиннадцать вечера, у Хосока достаточно времени на жалость к себе. В то время себя он жалел в последнюю очередь. Видеть то, что происходило с Юнги, для него было невыносимо, но сам исправить он ничего не мог. Тогда он решил иначе. «Слушай сюда», — волейболист из его команды и по совместительству одноклассник Юнги, оказавшись припёртым к стене, мерзко пискнул и зажмурил глаза. Остальные в раздевалке притихли. «Вы достаточно развлеклись с Мин Юнги». Этого оказалось достаточно, чтобы прямые нападки прекратились. Хосок попросил ещё пару сокомандников контролировать ситуацию и, кажется, количество инцидентов постепенно свелось к нулю. Понял Юнги, что это его рук дело, или нет, Хосока уже не касалось. Однажды он обратился к Минхо: «Приглядывай за ним, ладно?», на что друг согласился без лишних вопросов. Из всех ребят со склада, пожалуй, только он не испытывал к Юнги детской ревности как к тому, на кого лидер переключил своё внимание. После исчезновения Юнги с радаров танцоров радоваться им пришлось не долго. Получив приглашение переехать в Пусан, Хосок дал утвердительный ответ в тот же день, разочаровав сразу целую кучу народа: складских, родителей, учителей. Он сказал: «Я больше не хочу притворяться», и уехал первым же поездом. На самом деле, он больше не хотел находиться там, где всё, что его окружало, было чистым воплощением его страхов. Жалость к Юнги быстро прошла, к себе — осталась и вышла на передний план. Всё же, он был довольно мелким человечишкой в том возрасте. Заботился ли он о Юнги? А о собственном эго? Второе — это нынешний Хосок уже заявляет с уверенностью — куда вероятнее. Потому что о Юнги он быстро забыл. Да, был в его жизни лучший друг, да, так неудачно с ним получилось. У него там новая глава намечалась, ему было не до рефлексии. Поглощённый зализыванием самостоятельно нанесённых себе ран, Хосок не заметил, как эта стадия сменилась последней.s⚡s
Утренние собрания похожи на тот вид пыток, который запретили бы даже в неумытом средневековье. Подъём в пять, душ, заковывание себя в цепи (строгий костюм), утомительная дорога в офис и такая же утомительная прокрутка вопросов и ответов на вопросы в голове, опухшей за последние дни, раздутой до состояния воздушного шара. У двадцатисемилетнего Хосока нет такого запала, чтобы вывозить это все без потерь по всем фронтам. В лифте его накрывает мандраж. Он не выспался и внезапно захотел в туалет. Этот день наступает ему на горло, начиная со звона будильника. Вина. Пятая стадия пришла, когда в списке городов для тура объявили Тэгу. Хосок подумал — вот она, возможность на искупление. Откопал старые записи с тренировок складских, нашёл мелодию, которую Юнги написал для него. Создал новый номер с прежними движениями. Он надеялся вернуться и поставить этим выступлением точку. Так всё началось и также закончится, весьма прозаично, по его мнению. Увидеть Юнги он тоже надеялся, до конца не веря, что тот придёт, даже если его заставят под дулом пистолета. Но Юнги пришёл. Он стоял там в компании друзей, Хосок увидел его, только выйдя из-за «кулис». Юнги сам на себя не был похож с этими выбеленными волосами и чёрными мешками под лисьими глазками. Он смотрел на Хосока. Как и раньше, он в одно мгновение нашёл его глаза своими, раздел, пробрался, и Хосок осознал всю вину, что лежала на нём и только на нём. Он не сделал Юнги таким. Ни своими словами, ни любовью к прикосновениям, которые было очень просто неверно истолковать как романтические. Юнги был таким с самого начала, может, он сам этого не знал, может, умело скрывал. С самого начала Юнги мог вывернуть Хосока наизнанку, вытащить из него этого мелкого жалкого притворщика и растоптать, не поморщившись. Но кто смотрел на Хосока тогда, в окружении людей и свете фар? Не его «талисман», не его лучший друг, а так, бледная копия, полупрозрачный призрак. Вот таким его сделал Хосок. Он вытянул свой палец в знак примирения, но на его жест не ответили. Нахмурились и сбежали. Хосок тогда тоже сбежал, следовал за ударом юнгиевых подошв по декабрьской наледи. Его автомат с его любимой газировкой больше не работал. Таким его сделал Хосок. «Юнги?» Он не заслуживал, чтобы Юнги его прощал. Даже несмотря на то, что первое в жизни произнесённое Хосоком «прости» обращалось к нему. Юнги озлобился, толкнул его и убежал опять. Зверёк исчезающего вида, он научился скрываться от хищников. И это Хосок сделал его таким. Рассудив, что лучше опоздать на собрание, чем думать только о походе в уборную, Хосок сворачивает в противоположную сторону от конференц-зала. Всего пара минут, жизнь не успеет перевернуться, если он задержится на пару минут, в любом случае, на приветствия уйдет куча времени. В любом случае, внимание всех присутствующих будет обращено на этого продюсера, Gloss-а, до Хосока им не будет никакого дела. Как хорошо, что ему надоело находиться в центре внимания. Как хорошо, что у него отвратительное настроение, идеально подходящее для того, чтобы высказать этому «маэстро» за его композиции, ни разу не годные для айдол-группы. Закончив свои дела, неторопливым шагом Хосок направляется навстречу совещанию. Он ненавидит совещания, терпеть не может строить из себя важного дядьку в костюме и просто не выносит находиться среди всех этих акционеров и директоров. У него камбэк не за горами, ему нужно тренировать группу, нужно выстраивать номера в соответствии с концепцией альбома, но нет, сперва директорам нужно подписать миллион и одну салфетку, на которую Хосок в лучшем случае поставит кофе, а в худшем…разные ситуации бывают. Он замирает перед тем, как открыть матовую стеклянную дверь. Из-за неё он слышит приглушённый голос директора: — Мы рады, что Вы готовы к сотрудничеству на постоянной основе… Хосок опускает ручку. Если он войдёт посреди реплики, на него не станут отвлекаться, и ему удастся проскользнуть незамеченным на его любимое место в конце стола. С таким расчётом он мог бы успеть сбегать за кофе… Любимое место Хосока в конце стола занято. На нём сидит мужчина с крашенными в светлый зелёно-голубой (цвет называется панг, если Хосок правильно помнит) волосами. Он одет в чёрные брюки и рубашку, расстёгнутый воротник которой оголяет шею, пиджак небрежно накинут на спинку стула. Разворот его плеч широкий, но неуверенный, продюсер — это и есть Gloss? — держит руки, сомкнутые в замок, на столе. Его длинные жилистые пальцы увешаны массивными кольцами из чернёного серебра. — …господин Мин. Хосок, собиравшийся было отпустить дверную ручку, вцепляется в неё хваткой утопающего. Из его горла на выдохе доносится надломленное «а», будто кто-то ударил его в грудь. Он привлекает внимание. Все присутствующие на собрании, от руководителей до продюсеров отдельных групп, поворачиваются к нему. Gloss медлит, опускает на стол протянутую было для рукопожатия с директором руку и как-то чарующе лениво поворачивает голову, локтем опираясь о спинку стула. Лисьи глаза за прозрачными линзами броулайнеров мигом находят округлившиеся глаза Хосока своими. — Хореограф Чон! — директор выводит обоих из ступора. — Раз уж опоздали, будьте добры не мешать совещанию! Хосок слышит его через толщу воды. На задней стороне шеи музыкального продюсера горит лампочка, с этого ракурса её хорошо видно. Она быстро-быстро мигает жёлтым, а затем гаснет на долю секунды, чтобы вновь загореться, но уже красным светом. Задняя сторона шеи Хосока немедленно леденеет, немеет и начинает ныть, как если бы он долго сидел перед компьютером. Он делает осторожный шаг, у него не выходит воспроизвести что-то вроде «прошу прощения за опоздание», его рот бесцельно открыт, губы обветривает прохладным воздухом из кондиционера. Юнги отворачивается, потирает шею ладонью и говорит. — Большое спасибо, директор Бан… Его голос ещё более низкий и хриплый, чем Хосок его помнит. Из него почти исчез диалект, но шепелявость осталась. Этот голос один в один похож на голос с гайдов к трекам, и Хосок чувствует себя последним идиотом на Земле. — …мы можем обсудить условия? Хосок занимает место на противоположной стороне стола так, чтобы видеть лицо Юнги. Это определённо не тот мальчишка, которого он доставал в старшей школе, и уж точно не тот, кого он встретил в Тэгу в разгар пятой стадии своей депрессии отвергающего. Это мужчина двадцати шести лет, красящий волосы и продающий свои треки крупному агентству, смартфон, что лежит перед ним на столе, явно последней модели, движения его жилистых пальцев, когда он берёт в руки пачку документов и ручку, резкие, не принимающие возражений. Даже директор заслушивается его голосом, Хосок и подавно. — Мне не нужен кабинет, но необходима студия. Общаться с вашими протеже я буду лично, делить партии для своих треков — тоже. Из всех музыкальных продюсеров, что сидели в этом зале, Gloss самый решительный. Его условия могут показаться завышенными требованиями, но на самом деле они вполне логичны для его уровня. Треки Gloss-а трижды попадали в горячую сотню, один взял номинацию за лучший продакшн и держался в топе не меньше месяца. — В остальном всё на ваше усмотрение, правки, хореография, — Юнги бросает на Хосока взгляд. В тот момент, когда Хосок готов подпрыгнуть на стуле, он его отводит. — Меня не волнуют. Обсуждение условий нового музыкального продюсера длится не больше пяти минут. Внимание снова оказывается обращено на Хосока. — Итак, господин Чон. Поговорим о предстоящем новогоднем шоу… Юнги смотрит на него. Он смотрит на него совершенно никак, на его лице нет ни единой эмоции, а лисий взгляд направлен как будто бы сверху вниз. Хосок абсолютно обнажённый перед целым собранием директоров и продюсеров. Он шумно глотает. — Д-да, я подготовил несколько…вариантов… Он срывается и падает. Падает и падает, падает и падает. Юнги смотрит прямо на него, на заднюю часть его шеи, которую не видно под воротником рубашки. У Хосока от того места и по всем костям его тела растёт узорчатая корка льда. Он не может соображать здраво, чёрт, он не может соображать никак. Его презентация затянута минимум на пять минут, но он не может вымолвить и звука, пока директор не обращается к нему снова. Боковым зрением Хосок видит, что Юнги отклоняется на спинку стула и скрещивает руки на груди. Хосоку сложно дышать. Стадии, чертовы пять стадий депрессии, кто вообще придумал это дерьмо? Кажется, их было пять. У Хосока тоже уже было пять стадий, переиначенных для его случая. А какая вообще была там, в классическом толковании, последней? Принятие? Хосок набирает полные легкие воздуха и встаёт из-за стола, чтобы начать презентацию. — Я предлагаю использовать концепцию родства душ, поскольку со следующего года внедрение «SSS» как общеобязательная процедура будет завершено. Так мы сработаем на рынок и… Он слышит, как Юнги хмыкает за его спиной. Или ему кажется. — А это не будет выглядеть, как пропаганда? — подаёт голос Юнги. Хосок готов провалиться на семь этажей вниз и дальше, за пределы подземной парковки. — Как считаете, господин Чон? — Нет, не будет, — Хосок не решается повернуться к Юнги полностью, продолжая стоять полубоком, — Это будет поддержанием инициативы акционера компании и посылом на полезность технологии… — То есть, — перебивает Юнги, — Так работает ваша компания? Выполняет пожелания акционеров? Интонации пренебрежительной дерзости в голосе Юнги, того Юнги, который был его лучшим другом, бьют под колени. Хосок закусывает губу. — При всём уважении, господин Мин, — вмешивается директор. — Господин Чон прав, технология у всех на слуху, а негативных ассоциаций у населения относительно неё ничтожно мало, так что мы действительно можем использовать эту концепцию. Юнги снова хмыкает. На этот раз Хосоку не кажется.s⚡s
— Ну ты и лох, конечно, — философски тянет Намджун. Хосок бьётся головой о стол. — А что-то новое у тебя для меня есть? — глухо произносит он и бьётся ещё раз, так, для верности. — Нет, подожди, — Намджун злобно хмыкает. — Старое куда интереснее. Давай по порядку… Окей, по порядку в хронологической последовательности или по степени ублюдочности ситуаций? Хосок мог бы написать книгу, не используя своего настоящего имени, потому что в таком случае прославился бы как автор биографии неудачника. — По порядку, говоришь, — нервно смеётся Хосок. — Двадцать семь лет назад в семье ветеринарного врача и учителя литературы на свет появился Чон Хосок… — Хоба, будь серьёзнее, — перебивает его Намджун и привычным жестом закрывает крышку мини-бара, стилизованного под Звезду Смерти (лучшая покупка Хосока, если кому-нибудь вдруг интересно), откатывая его подальше от виновника внеплановой попойки, уже третьей на этой неделе. Серьёзнее. Сколько раз Хосоку сказали быть серьёзнее? По порядку. Чон Хосок рос ребенком с дефицитом внимания со стороны родителей, абсолютно ничтожным в глазах сверстников и старших наставников. Вылез из кожи, как гадкая змея, чтобы этого внимания добиться, запутался в желании его сохранить, что привело к конкретному слому личности. Встретил Мин Юнги, мальчика, которому было плевать на все эти ужимки. Разбил сердце Мин Юнги, мальчика, который впервые влюбился, как это заведено, в лучшего друга. Восемь лет искал себе оправдания, прошёл хвалёные пять стадий, забуксовав на последней. Встретил Мин Юнги снова, повзрослевшего, явно пережившего этот опыт куда более достойно, и… — Что твое сердце сделало? — рот Намджуна открыт так широко, что в него без проблем пролезет лампочка. Выставив вперёд раскрытую ладонь, он бормочет: «Нет-нет, подожди», и тянется-таки к мини-бару. Думать об этом Хосок не хочет, не думать — не получается. Он встретил Мин Юнги снова и его сердце пропустило удар. После собрания, когда он хотел подойти к нему, сердце колотилось, как сумасшедшее, подгоняя Хосока ударами в пятки. Но Юнги прыгнул в чёрный Митсубиши с тонированными окнами и был таков. Тогда сердце остановилось и заныло раздосадованным ребёнком в отделе сладостей местного супермаркета. — А в школе такое бывало? — уточняет Намджун, наполняя стакан джин-тоником. Хосок стонет и откидывается назад, долго смотрит на абстрактный триптих с изображением танца над диваном в его родной, но неузнаваемой в виду пережитого стресса, гостиной. — Кажется, бывало… Когда он впервые увидел Юнги за инструментом, что-то внутри него трепетно замерло. «Вау, — подумал он тогда, — Я восхищён этим человеком». Когда они убегали от школьного охранника и волей случайности оказались тесно прижаты друг к другу за автоматом с напитками, что-то внутри него торопливо затикало, радостно прыгая и хлопая в ладоши. «Вау, — подумал он тогда, — Вот это встряска!». Когда он лежал у Юнги на коленях у склона к реке Кымхоган, и тот запустил пальцы в его горячие от солнца волосы, что-то внутри него вздохнуло так умиротворённо, словно оказалось дома после длительной рабочей поездки. «Вау, — подумал он тогда, — Так хорошо». Когда губы Юнги врезались в губы Хосока на школьной вечеринке, что-то внутри него надломилось и грохнулось, споткнувшись от неожиданности, а потом долго ныло, прося всё исправить. «Вау, — подумал он тогда, — Я скучаю по своему лучшему другу». — Ты не только неудачник, но ещё и идиот, — констатирует Намджун. Он встаёт, забирает свой пиджак с ручки дивана, на котором сидел, хлопает Хосока по плечу, и говорит сочувствующе, но как-то не от всего сердца. — Бывай, приятель. В итоге, Хосок не только не получил помощи от друга и вроде как умного человека, но и был осыпан оскорблениями. Такое себе «обращайся в любое время, можешь рассчитывать на мою поддержку» получается. — Хён, стой, — Хосок успевает поймать уходящего Намджуна за рукав, — Красный. Его индикатор горел красным, что это значит? И да, Хосок читал инструкцию. Он честно изучил первые пять страниц этой энциклопедии и решил, что этого в целом достаточно, чтобы считаться уверенным пользователем. По лицу Намджуна видно, что он хочет его ударить. — Красный свет индикатора означает, что родственные души встретились. Хосок думает об этом всю ночь, пока читает инструкцию и вспоминает свои собственные ощущения на совещании. Он выясняет, что реакции организма на встречу с предназначением могут быть совершенно разными в зависимости от характеров людей, и, выходит, холод Юнги так силён, что прошиб Хосока насквозь до каждой маленькой косточки. Что ж, на взгляд Хосока, начало явно не плохое. Второй его реакцией становится ошеломление: Мин Юнги — его родственная душа! Хосок соскакивает с дивана и сшибает коленом кофейный столик. Боль его отрезвляет. Мин Юнги — его родственная душа. Мин Юнги ненавидит Чон Хосока. Простая арифметика. Оставлять это вот так запросто Хосок не намерен. Ему выпал шанс один на миллион, вот насколько судьба хочет свести их обратно! А в судьбу Хосок верит. Гораздо больше, чем в себя. Он сделает всё, чтобы Мин Юнги его простил. Он расшибёт лоб о землю, но добьётся его прощения. Сперва осознает на утро следующего дня, что имел в виду Намджун, называя его идиотом, ударится о стол ещё разок, и обязательно начнёт действовать. Всё это время, Чон Хосок, каким же он был придурком. Так крепко вцепился в своё понимание дружбы, что не распознал элементарных сигналов своего тела, разрушив тем самым два сердца сразу, убив столько времени на осознание простого, как единица, факта. Мин Юнги ему не друг и никогда другом не был. Чон Хосок влюблён в Мин Юнги и всегда был.s⚡s
Действовать Хосок решает от простого. Раз уж судьба оказалась к нему благосклонна и послала Юнги прямо сюда, в один с ним офис, пренебрегать такой возможностью ни в коем случае нельзя. Придя на час раньше начала рабочего дня понедельника, Хосок занимает позицию слева от двери. По школьным временам он помнит, что Юнги был тем ещё засоней, так что приехать раньше он точно не мог. Остаётся дождаться появления чёрной тонированной Митсубиши, завести непринуждённый разговор как с коллегой, зацепиться за партии в новой песне, например. Лёд треснет, днём Хосок пригласит Юнги на ланч, чтобы обсудить тему подробнее, выведет диалог из рабочего русла, скажем, остроумной шуткой. Прежний Юнги любил шутки Хосока, он хохотал так, что в его глазах проступали слёзы. Хосок справится с этим, просто обязан. Через полтора часа, впрочем, его самонадеянность задыхается дымом. Пачка закончилась, и Хосок цыкает, выбрасывая последний окурок в урну. Как же так, Юнги что, намерен опоздать в свой первый день? У входа останавливается серебристый старенький Солярис. Интересно, кого могли привезти сюда на такой машине… Пассажирская дверь открывается. Из неё выходит и тут же наклоняется обратно мужчина в длинном чёрном пальто и жёлтой шапочке бини. — Завтра в семь у Чана, я помню, — говорит мужчина водителю. — Возьму виски. — И флешку не забудь! — доносится из салона. Хосок прищуривается, но видит из-за ракурса только татуированную руку, выглядывающую из рукава синего худи. Он переводит взгляд, не найдя там ничего интересного, и что-то внутри вздрагивает, прошитое холодом. — Юнги, — вздыхает Хосок, когда Юнги, забрав массивную сумку с заднего сидения, хлопает дверью и оборачивается к входу. Он так же, как и Хосок, замирает, но быстро приходит в себя, опускает взгляд и начинает движение вперёд, явно намереваясь игнорировать существование Хосока. — Юнги! — опомнившись, Хосок бежит ему навстречу. — Привет, Юнги, — лепечет он, на что в ответ получает приподнятую бровь и неуверенное: — Привет? Ситуация начинает выходить из-под контроля, Хосок торопливо оглядывается, задерживает взгляд на сумке и тянется к ней рукой, чтобы помочь, но Юнги отступает в сторону. — А, я это… — Хосок чешет в затылке. — Хочу уточнить пару моментов по партиям в «People»… — Я отправил распределение вчера, проверь почту, — Юнги хмурится, поглядывает на наручные часы то ли из серебра, то ли из белого золота. — Это всё? Ох, ситуация точно, опредёленно точно выходит из-под контроля, потому что это было единственным, за что Хосок мог уцепиться. — Как тебе студия? — дёргано спрашивает он. «Какая к чёрту студия, Чон», — тут же посыпает свою голову пеплом: «Это же его первый день, он её даже не видел». На лице Юнги проступают эмоции, и лучше бы в его интерпретации сведённые вместе брови и сжатые губы означали радость, а не желание треснуть. Юнги обходит Хосока, стараясь случайно его не коснуться, и скрывается за входной дверью. У Хосока закончились сигареты. От холода снаружи из-за долгого ошивания на улице в середине ноября и внутри из-за новой встречи с Юнги у него стучат зубы. Ладно, новый план. — Минхо, мой лучший друг и луч надежды… — Чего тебе? — сухо отвечают на том конце провода. На фоне у Минхо играет трек из нового альбома, скорее всего, Хосок отвлёк его в разгаре репетиции. — Я тут услышал случайно от моего друга, что у одного парня по имени Чан что-то намечается. В любом случае, Хосок по-прежнему неплох в математике. Правда, как много в Сеуле парней по имени Чан, ему лучше не знать. — Намечается, — с подозрением тянет Минхо. — Мы закончили снимать клип и собираемся отметить, — и до него, наконец, доходит. — Нет, хён, ты не приглашён. Хосок скулит в трубку и через долгие десять секунд, когда на него уже начинают оглядываться такие же проводящие перерыв в курилке сотрудники, Минхо вздыхает. — Я спрошу у него. — сдаётся он. — Люблю тебя! К вечеру этого же дня Хосок, лишившийся надежды, как бы странно это не звучало при его творческом псевдониме, уже не ждёт от судьбы никаких поблажек. Он как раз заканчивает отработку рутины для партии, когда на его телефон приходит сообщение с адресом и подписью: «Завтра в семь, алкоголь для себя бери сам». Ощутив прилив сил от такой внезапной радости, Хосок задерживается в зале. Утром рутина для «People» полностью готова несмотря на то, что составлять хореографию на треки Glossa — сплошное наказание. Упомянутый встречается Хосоку у автомата с напитками, когда он, только что осознавший, как провёл целую ночь, выползает из зала, насквозь потный и выглядящий, как катастрофа. — Юнги! — икает Хосок и не успевает спрятаться за дверью, потому что Юнги молниеносно поворачивает голову в его сторону. Годы сделали Юнги из просто симпатичного юноши красивого до звона в ушах мужчину. Черты лица заострились, кожа приобрела здоровый оттенок между аристократической бледностью и светлым весенним мёдом, он нашёл свой стиль, и стиль этот, состоящий из тёмных тонов и лоснящихся рубашек в сочетании с массивными цепями и кольцами, причиняет Хосоку физическую боль. Юнги опять хмурится. Это у него вместо приветствия, как Хосок понимает. Мин вытягивает из автомата свой напиток и заводит руку вбок, почти за спину, делая шаг назад. — Доброе утро, — кивает Юнги и уходит. Банка в его руках жёлтого цвета, Хосок готов поклясться жизнью. Пора признать, что у него новый кризис, а новый кризис равняется новой стадии «депрессии отвергающего», где Хосок ни с того ни с сего оказался вдруг на диаметрально противоположной стороне, перескочив первые четыре пункта и застряв сразу на принятии. Однако, поскольку у него с самого начала всё идёт не так, стадию стоит окрестить в его стиле «не-принятием».s⚡s
Новый кризис предполагает взгляд в ретроспективу с полным переосмыслением себя. Это нормально, переживать кризис ориентации в двадцать семь? Потому что Хосок его переживает, пока его айдолы разучивают свои партии, проклиная весь свет. Разве ему когда-нибудь нравились мужчины? Хосок не может вспомнить. От Чжиин в средней школе, Соби в старшей и Ин во времена гастролей с пусанскими танцорами, у него были только девушки как в романтическом, так и в сексуальном смыслах. Он не станет отрицать, что считал других мужчин привлекательными, но значит ли это, что он был готов — гипотетически, разумеется — разделить с ними постель? Ох, он был. — Перерыв! — объявляет Хосок и пулей покидает зал. И насколько же плохо Хосок знает самого себя, раз факт его, предположительно, бисексуальности до сих пор оставался для него загадкой? После перерыва он оставляет парней заниматься самостоятельно. Ему не помешал бы душ и парочка шотов эспрессо, чтобы дожить этот день до вечера. Потом парочка шотов водки для смелости, чтобы заявиться на вечеринку к далёкому знакомому без прямого приглашения и начать воплощать новый план по возвращению Мин Юнги. Прежде ему думалось, что с предназначенными всё должно быть легко. Эти люди ведь уже рождены друг для друга, им не за чем проходить через все сложности, которые неизбежно настигают прочие пары. Так-то оно так, но случай тут уникальный. Юнги сто процентов читал инструкцию, он гораздо усидчивее Хосока, и не мог не заметить реакции индикатора. В таком случае, он в курсе, кем они друг другу являются. Упрощает ли это хосокову жизнь? Ни капельки. Помимо общежития у Чана имеется в Сеуле квартира. Семейная, замечает Хосок по количеству возрастной косметики на полке в коридоре, наверное родители отдали её в распоряжение на вечер. — Великий и прекрасный Ким Намджун в качестве собутыльника тебя уже не удовлетворяет? — открывший дверь Минхо не очень-то сходит за гостеприимного хозяина, но Хосок легко пожимает плечами и скидывает куртку. — Ребят, — тон Ли смягчается, когда он заводит Хосока в гостиную, где по всей комнате расположилась компания парней из группы и парочки, Хосоку не знакомых. — Это Чон Хосок, он помогал нам с хореографией. «Дети» гомонят, приветствуя хореографа. Чего таить, он тогда здорово их выручил. Незнакомые парни, занявшие кресло — один, собственно, кресло, а другой его ручку — прищуриваются перед тем, как кивнуть и вернуться к своему разговору. О, та самая татуированная рука водителя, если Хосоку не изменяет память. Эта рука лежит на талии второго парня с очаровательной волнистой прической и нежно гладит её большим пальцем. Хосок отворачивается, слишком заострив внимание на том, на чём ему как чужому человеку не следовало. — Поздравляю с камбэком, — Хосок жмёт руку Чана, тот радостно отвечает на рукопожатие. — Рад Вас видеть. В глазах Чана, как и всех «детей», Хосок не приятель, которого можно позвать на междусобойчик, а хореограф в крупном агентстве. Хосок улыбается. — На «ты», можешь звать меня хёном. Ему выделяют место за столом и посуду. Юнги не видно, но тот парень с татуировками — Чонгук — упоминал его имя в связке с «скоро приедет». И Юнги приезжает. Он заходит без звонка в дверь с чёрным пакетом из алкогольного магазина в руках и первым снегом на растрёпанной влажной макушке. На нём просторный свитер нежно-голубого цвета и никакого макияжа, только румянец от вечернего холода и расслабленное выражение лица. — Хён! — Чонгук подрывается с места. — Мелкий, — Юнги хлопает его по руке с улыбкой. Мелкий, присвистывает Хосок. В этом «мелком» почти сто восемьдесят роста и на вид не меньше двадцати пяти лет жизни. Двое проводят какой-то ритуал, чтобы поздороваться, и первое время Юнги Хосока в упор не замечает, здороваясь с парнями по очереди. С Минхо в том числе. Хосок внезапно хочет вычеркнуть его из списка лучших друзей. — Расслабься, я сам не знал, — отмахивается Ли. — Чонгук друг Чана, а Юнги — друг Чонгука, так я понимаю. А юноша с очаровательной волнистой причёской — парень Чонгука по имени Тэхён, «детей» Хосок знает, а значит со знакомствами покончено. Юнги возвращается из кухни с бутылкой на месте пакета, когда гомон уже утих, и теперь-то замечает Хосока. Вопреки ожиданиям последнего, вместе дружелюбного «привет» из его рта вылетает резкое: — Да какого же хера. Хосок надеется, что в его интерпретации это означает «рад тебя видеть!», а не «проваливай, пока есть, на чём», и он улыбается, помахивая ладонью. Как хорошо, что он успел выпить за успешное окончание съёмок. Итак, новый план состоит в том, чтобы оказаться в одной компании с Юнги в неформальной обстановке, весело и приятно проводить время, а потом как-нибудь оказаться в разговоре тет-а-тет. Все просто, половина уже готова! — Не хотите сыграть? — предлагает Тэхён, хлопая ладонями. Все обращают на него внимание. — Что-то в духе старой доброй американской комедии, — завершает за него Чонгук. Ну точно, парочка. Как пить дать соулмейты. — «Правда или действие» или «я никогда не»? — подаёт голос Юнги. Бутылка около него на четверть пустая. — Я сменю свой пароль на Нетфликсе и вы больше не сможете его использовать, — он забавно тычет пальцем в сторону влюблённых, а те смеются, подмигивая «старичку», как они его — очень смело, надо признать — называют. — Ну Юнги-хён, — Тэхён строит глазки, — В школе тебе нравилась «правда или действие», помнишь, как ты заставил Чимина… — Ладно! — Юнги вскидывает руки в знак поражения. — Делайте, что хотите. В школе? У Хосока легкий приступ паники. Эти двое точно не его одноклассники, к тому же обращаются к нему «хён», выходит, друзья из младших классов. Юнги удалось завести друзей в школе после «инцидента»? Улыбка расползается по лицу Хосока, угрожая треснуть в районе ушей. Он заочно обожает этих ребят. Друзей Юнги! С ними он был на том выступлении, точно, у Тэхёна даже кудри такие же! — О, вы, ребята, тоже из Тэгу? — спрашивает он, не дождавшись сигнала от мозга. Парни смотрят на него подозрительно долго, затем их лица вытягиваются в «а!» узнавания. — Тот самый Чон Хосок! Вы ведь на два года нас старше, да? — Чонгук ёрзает на месте, — Как тесен мир. Да уж, очень тесен. И тогда как на лице Хосока это написано с ликованием, Юнги становится мрачнее тучи. «Дети» охотно поддерживают идею с игрой, тем самым абсолютным большинством побеждая сварливость Юнги. — Чан-и, правда или действие? — начинает Тэхён. В течение часа парни выполняют всевозможные задания от примитивного кукареканья под столом до сообщений бывшим и отвечают на вопросы разной степени тупости. Очередь снова доходит до Юнги. — Хосок, — обращается он. На губах Юнги имя Хосока звучит угрожающе и красиво, он хочет попросить повторить. — Правда или действие? В голове ещё звенит произнесённое Юнги имя, Хосок не соображает, но шестерёнки в его мозгу отчаянно скрипят. Он проиграл при любом раскладе, потому что задания Юнги были самыми стрёмными. — П-правда, — кивает он, шумно сглатывая ком в горле. Юнги хмыкает, его губы неслышно шепчут «надо же» и кривятся в улыбке. — Что бы ты купил на ярмарке тщеславия? — после долгой паузы спрашивает он. Момент в библиотеке. Переломный момент в их отношениях, когда неприязнь со стороны Юнги преобразилась в интерес. — Зеркало, — без сомнений отвечает Хосок. Парни наблюдают за диалогом, притаившись, чувствуя значимость происходящего. Минхо, который в курсе всего с самого начала, звучно кашляет. Веселье продолжает идти своим чередом. Загадывать Юнги Хосок не может, поскольку прошла его очередь, и он велит Йени, младшему из «детей», сосчитать до пятидесяти, свисая с дивана головой вниз. Это был переломный момент, Хосок почувствовал его каждой клеточкой кожи. Ночью, высадившись из такси у своего дома и остановившись покурить перед подъездом, он слышит, как свою собственную, чужую мысль. В мысли играет мелодия фортепиано.