От Смоленска до Сантандера

– Бвазносчь, – привычно заворчали вслед Шуре старички-лужичане, пасшие скотину. – Хольца в войску! Ох, што сей чини*! После снятия повязки Шура стала ходить купаться на близлежащее озеро вместе с местными жительницами, так что ни для кого отныне не было секретом, что безусый русский поручик на самом деле девушка. Сельчане в основном смотрели на неё со смесью опаски и жалости, как на немного помешанную. Прошло уже больше недели, как Шура возобновила тренировки с саблей, и она с облегчением заметила, что правая рука понемногу разминается. Так, как в первый день, она её уже не напрягала (после нагоняя от полкового врача, пригрозившего, что не будет делать новую перевязку, если кости у Шуры снова разойдутся), лишь постепенно усиливая нагрузку с каждым днём. С левой рукой дела шли ещё лучше: по крайней мере, Шура могла быть уверена, что сможет, защищаясь ею, продержаться какое-то время. К тому же она радовалась, что снова проводит время в компании Винценто. В начале перемирия она считала, что её долг находиться рядом с женихом, поэтому поговорить с Винценто удавалось редко. Она и не представляла, насколько соскучилась по нему. Дяде она послала письмо, объясняя свой отказ от свадьбы с Митей, и только надеялась, что он поймёт и не пожелает делать её несчастной. Она сама удивлялась, как безболезненно прошёл разрыв – если в ноябре она с ума сходила от гнева, видя Митю увивавшимся вокруг Луизы Жермон, то вот хоть вчера, увидев его рядом с миловидной лужичанкой, она спокойно прошла мимо, не ощутив ни малейшего укола ревности. Разве что было немного грустно оттого, что чувство, казавшееся любовью на все времена, пролетело так быстро и бесследно. Шура достала саблю и стала отрабатывать взмахи левой рукой.