Watchmen: The Novel

[Из записей доктора Малкольма Лонга. 25 октября 1985 года. Первый сеанс с пациентом Ковачем, до настоящего момента известным под именем Роршах. Его состояние намного серьёзнее, чем я ожидал, и всё же я настроен оптимистично. Успешный результат составит мне репутацию. Он очень отстранён, никакого выражения ни в голосе, ни во взгляде. Часто от него трудно бывает добиться отклика. Он удивительно уродлив. Я мог бы смотреть на него часами...вот только он тоже смотрит на меня, отчего как-то не по себе. И похоже, он никогда не моргает. Но как бы то ни было, я убеждён, что могу помочь ему. Нет таких проблем, которые не мог бы решить хороший психоаналитик, а все уверяют, что я очень хорош. Отлично работаю с людьми. Его ответы на тест Роршаха оказались на удивление здравыми, яркими и позитивными. Я постепенно убеждаюсь, что ему становится лучше...ещё бы он не был таким серьёзным. Если бы ещё он так на меня не смотрел.] Эта первая встреча неторопливо протекала в особой тишине обширного и пустого кабинета доктора Лонга. Ещё пару дней назад самый разыскиваемый преступник города, а ныне всего-навсего очередной заключённый сидел напротив терапевта и молча глядел перед собой из-под тяжёлых век - мрачным и неживым, но отнюдь не стеклянным взглядом. Безразличный, отталкивающий, до ужаса потрёпанный жизнью, с несколькими яркими отметинами на очень худом нездоровом лице...теперь доктор припоминал, что уже видел этого человека в городе - и всякий раз с самодельной табличкой, пророчащей конец света. Тогда это казалось просто нелепостью...теперь же это осунувшееся лицо, каждая черта которого словно кричала о немыслимо низком и страшном образе жизни, предстало перед доктором Лонгом совсем в другом свете. Голову не покидала упорная мысль, что совсем не такое лицо должно принадлежать "грозе преступного мира"...это был просто невероятно уставший от жизни человек. И всё же терапевт чувствовал непривычное напряжение, протягивая пациенту белую пластиковую карточку с причудливым рисунком из бесформенных чёрных пятен...казалось, этот рисунок только что сошёл с маски, совсем недавно скрывавшей лицо новоприбывшего заключённого. Краем сознания доктор Лонг подумал, что никогда прежде не бывал в настолько ироничных ситуациях... - Будьте так добры взглянуть на это и скажите, что вы видите. Никакой реакции. Пациент сидел в непробиваемом безмолвии, прямой и неподвижный, продолжая буравить доктора странным застывшим взглядом, в котором можно было прочесть, казалось, всю тоску и отчаяние мира, обострённые настолько, что они сливались в единый поток всепоглощающей апатии и изнурённости. От этого взгляда под кожей пробегал всё более и более ощутимый неприятный холодок...однако доктор заставил себя собраться с силами и повторить свою просьбу. Лишь спустя около полуминуты после этого пациент наконец перевёл глаза на карточку. - Итак, что же это? - не в силах скрыть проблеска любопытства в своём голосе, снова спросил Лонг после короткой паузы. - Что вы видите? Ещё несколько мгновений пациент вглядывался в абстрактный рисунок. Ужасающая кровавая вспышка пронеслась перед его внутренним взором. Затем его одновременно измождённые и бездушные карие глаза вновь неспешно поднялись на терапевта. - Красивую бабочку. Брови доктора Лонга заинтересованно приподнялись, по пухлым губам скользнула тень одобрительной улыбки. - Ну что, попробуем ещё одну? [Его полное имя - Уолтер Джозеф Ковач. Родился в 1940 году. Мать - Джоанна Сильвия Ковач, в девичестве Джоанна Глик. Имя кровного отца неизвестно. Для своего возраста Ковач в превосходной физической форме, несмотря на множество порезов и синяков, полученных им во время ареста. В полиции его сильно избили. Во время забастовки в 1977-м он сделал несколько поджигательских заявлений, и об этом не забыли. Копы его не любят; преступники его не любят; никто его не любит. Я никогда не встречал такого отчуждённого человека. Как он до такого докатился?] - Как насчёт этой? И вновь ни малейшего отклика. Лишь этот усталый неживой взгляд, пробирающий до костей. Чтобы добиться реакции на новую карточку, доктору Лонгу пришлось несколько раз окликнуть пациента по имени - казалось, тот едва сознавал происходящее вокруг. Наконец, как будто через силу вспомнив, что вновь и вновь повторяемое имя принадлежит ему, он взялся длинными бледными пальцами за вторую карточку. Доктор Лонг с облегчением вздохнул. - Хорошо, очень хорошо... - ободряюще закивал он. - Итак, Уолтер, пожалуйста, скажите мне, что здесь нарисовано. Очень медленно, словно нехотя, карие глаза скользнули вниз. Новая вспышка пронзила разум пациента. Больше всего эти два тёмных пятна напоминали ему пару человеческих фигур, сплетённых вместе в порыве самой нечистой похоти...он видел такое и раньше, много и много раз...один случай врезался в память сильнее других, непрошенным гостем ворвавшись в сознание в настоящем...тесно сплетённые силуэты в дверном проёме. Уолтер Ковач, тогда ещё всего лишь неприметный рыжеволосый мальчик, которому не было и десяти лет, проснулся в ту ночь в холодном поту. Что-то было совсем не так. Прохладный полуночный воздух в окутанном мраком доме пронизывали протяжные стоны, отчётливо доносившиеся из материнской спальни. Несколько минут Уолтер лежал, боясь пошевелиться, и напрасно пытался убедить себя, что просто видит пугающий сон...затем, убедившись, что стоны не смолкают, он поднялся с кровати и на подрагивающих ногах направился в роковую комнату. В голове кружилось множество страшных догадок о том, что может прямо сейчас угрожать его матери, кто может причинять ей боль и насколько он опасен, и эти догадки Уолтер изо всех сил старался подавить, неотвратимо приближаясь к раскрытой двери...тщетно. В отличие от всех остальных помещений в доме, спальня была тускло освещена, и тогда-то он и увидел, в непонимании и страхе остановившись в дверном проёме, эти два странно сплетённых тела. Это было до того противоестественно и жутко, это с такой силой ударило по его восприятию, что он просто замер в ступоре, безмолвно глядя на открывшуюся ему сцену широко раскрытыми глазами. Пугающие, неопознанные и дикие эмоции бились у него внутри и превращали его мысли в полный хаос. Он будто окаменел, не знал, что делать и что чувствовать, пока незнакомый мужчина, стиснувший в объятиях Джоанну Ковач, не обернулся и не заговорил - тогда Уолтер твёрдо понял, что этот голос ему совсем не нравится. - Эй! Это что ещё?! Ты не говорила, что у тебя тут дети! Джоанна - предельно ухоженная темноволосая женщина роскошного сложения - тоже рывком обернулась на беззвучно вошедшего сына. Её обманчиво прекрасное лицо на миг исказилось яростью; затем, подавив этот всплеск, она сбивчиво и с замешательством обратилась к отстранившемуся от неё мужчине: - О господи, это...это мой сын. Послушай, ну ей-богу, какая разница... Однако тот уже с непреклонным видом одевался, поднявшись с кровати и избегая даже смотреть в сторону замершего в дверях мальчика. - Ай, да кому это надо, - буркнул он, набрасывая на голое тело рубашку. - Никакого продыху от этих детей. Этого дерьма у меня и дома навалом. В голосе Джоанны, всё ещё вздрагивавшем, звучало теперь всё большее смятение, совсем непривычная для неё интонация: - Милый, пожалуйста, послушай...он вроде как отсталый. Пожалуйста, не злись... - Я сказал, всё. - Перед тем, как отвернуться, мужчина небрежно бросил на кровать нарочито смятую купюру. - Пять баксов, хоть ты столько и не стоишь. Её лицо преобразилось в мгновение ока и тотчас стало в десятки раз страшнее, губы растянулись в бешеном оскале. Вскочив с кровати, она яростно выкрикивала вслед уходящему посетителю: - Пять?! Пять баксов?! Ах ты ублюдок! Ты грязный ублюдок! Не смей сбегать! Не смей... Тот, однако, и не думал слушать её. Проходя мимо Уолтера, он грубо оттолкнул его в стену и с отвращением бросил через плечо: - Прочь с дороги, дебил. Меньше минуты спустя он исчез, хлопнув входной дверью. Уолтер, потрясённый и совсем растерянный, потирая ушибленную о стену голову, медленно развернулся к матери и невольно отшатнулся, вновь увидев эту неистовую звериную ярость в её тёмно-карих глазах. Звенящая тишина вмиг начала невыносимо давить на него. - М-мам? - в стремительно растущей тревоге окликнул он. - Мам, извини...я думал, он тебя обижает, и... Не договорив, он вскрикнул от резкой боли, когда та широко размахнулась и со всей силы ударила его по лицу, оставляя на коже яркий жгучий след. От мощности удара Уолтер едва не упал, сквозь звон в ушах до него как издалека донёсся её ужасающий крик: - Поганец мелкий! Ты хоть знаешь, чего ты мне сейчас стоил, урод?! Уолтер запаниковал, чувствуя, как её пальцы с неконтролируемой силой вцепились ему в волосы; от боли и ужаса на глаза навернулись слёзы - он точно знал, что услышит дальше, и всё равно каждый раз воспринимал эти слова мучительно, как впервые... - Надо было слушать, мне ведь все говорили! Надо было аборт делать! Другой рукой она продолжала не глядя наносить яростные болезненные удары; парализованный страхом, даже не пытаясь защититься, Уолтер лишь кричал всё отчаяннее, всеми силами умолял её остановиться, но тщетно, тщетно, тщетно... - Ну, Уолтер? - долетел откуда-то из другой реальности тягучий голос доктора Малкольма Лонга. - Что вы видите? Выйдя из своего неестественного оцепенения, Ковач поднял голову от чёрно-белого рисунка и вновь устремил свой каменно-пронизывающий взгляд на психиатра. - Миленькие цветочки, - равнодушно ответил он; ни один мускул не дрогнул в его изуродованном жизнью лице. - Чудесно! - Лонг неторопливо поднялся из-за стола, складывая тестовые карточки в стопку. - Уолтер, я очень доволен тем, как вы сегодня отвечали. Мне и вправду кажется, что у нас есть надежда. Как вы думаете? Ответа не последовало. Пациент смотрел по-прежнему отрешённо и апатично, будто не слыша ни единого слова, будто слишком устав, чтобы попытаться понять, где и с кем находится. Это остудило пыл доктора и снова привело его в растерянность - стоит признать, он ожидал увидеть хоть какие-то проблески в состоянии пациента после этих ободряющих слов. - Э-э...ну что же, Уолтер, полагаю, на сегодня хватит, - вновь мягко заговорил он, покосившись на дверь, за которой теперь слышались мерные шаги и голоса. - Конвой отведёт вас назад, в вашу...э-э...по месту пребывания. Увидимся завтра. Железная дверь с шумом раскрылась, и несколько тюремщиков вывели Ковача, с отсутствующим видом последовавшего за ними без тени протеста. Посмотрев сейчас со стороны, ни один человек не признал бы в нём Роршаха...никто и на миг не заподозрил бы его...однако сейчас, когда он в сопровождении конвоиров шагал по тюремным коридорам, его многолетний псевдоним зловещим шипением нёсся из каждой камеры подобно ядовитому туману: - Эй! Эй, Роршах! Ты покойник... - Да, но сначала поработаешь для нас бабой, Роршах. Как тебе это? - Роршах... - Ты у меня кровавыми слезами умоешься... И снова ничто не дрогнуло в тяжёлом, мертвенно бледном лице. Выпрямившись, будто ничего и не слыша кругом, будто просто в страшной усталости возвращаясь домой после рабочего дня, он молча шёл вперёд, его глаза без выражения смотрели из-под полуприкрытых век в одну точку. - Без маски ты ещё мерзее, Роршах! - Ты мне кровью заплатишь, кровью, кровью... - Мать у тебя есть? Сдохнет. Дети есть? Сдохнут... - Роршах... - Кровью, кровью, кровью... - Жмур, жмур, жмур... Решётчатая дверь пустующей полутёмной камеры раскрылась. Но после того, как Ковач вступил внутрь, яростные выкрики со всех сторон ничуть не ослабели - с каждым мигом его каменная невозмутимость всё больше распаляла озверевших заключённых. - Язык у тебя вырву, Роршах... - Рано или поздно, Роршах! - Ты покойник, Роршах... - Кровью кровью кровью кровью... Дверь заперли. Хор разъярённых голосов продолжал бушевать...и Ковач, выглядевший так, словно и вовсе не замечал этого, на деле чувствовал, как они проникают в самые потаённые глубины его разума, выбрасывая на поверхность непрошенные картины из давно ушедших лет... - ...с тобой говорю, недомерок! Оглох, что ли? - Крупный подросток с сигаретой в зубах, ухмыляясь, смотрел сверху вниз на худощавого рыжего мальчика. Вместе со своим приятелем из класса, таким же коренастым и недобрым на вид, они преграждали дорогу случайно встреченному на улице маленькому Уолтеру. - Мне...мне надо кое-что принести, - тревожно переминаясь с ноги на ногу, бормотал тот и заливался взволнованным румянцем. - Из магазина, для мамы... Парень с сигаретой грубо хохотнул в ответ: - У меня кой-чего нашлось бы для твоей мамашки... - Ясен пень, нашлось бы, - подхватил второй, - у кого хочешь нашлось бы, как я слышал... - Так ведь, малой? Правда, что мамка твоя - шалава? Уолтер вздрогнул, как от удара, и потупил взгляд, судорожно сжимая и разжимая пальцы. Краска сошла с его лица, в долю секунды сменившись восковой бледностью, в глазах появилось отчаянное выражение, напоминающее мольбу. - Пустите меня! Мне надо идти... - А то ж. Он нас с ней познакомит, да, сучонок? Оба подростка зашлись издевательским хохотом, небрежно отталкивая Уолтера назад всякий раз, когда он пытался проскользнуть между ними; их злобные голоса смешались и пылко высказывали всё, что уже давно думалось им при случайных встречах с мальчиком: - Ха-ха-ха! Не, ты глянь, глянь на него! - На тебе и вши толкутся, заразный, небось? - Надо этому задохлику осмотр устроить...типа как в армии, папаня говорит, что... Почувствовав медленно закипающую угрозу, не в силах больше выносить давления, Уолтер с каждым мгновением менялся в лице. Смятение и страх пугающе быстро сменялись нарастающей яростью, неожиданно мощной для детского лица. Без тени сомнения он вдруг выхватил испускающую дым сигарету из зубов подростка. Смех разом умолк, глаза обоих врагов вмиг наполнились изумлением. - Эй, Ричи, смотри, он... - А? Сукин ты... Не договорив, обидчик дико завопил от боли: тлеющий, нестерпимо горячий и дымящийся конец сигареты рыжий мальчик засадил ему прямиком в глаз. В тот же момент Уолтер, совершенно неузнаваемый, с до ужаса искажённым лицом бросился на второго подростка и повалил его на асфальт. Колоссальная агрессия, болезненно подавленная внутри, неудержимо рвалась наружу. Множество прохожих, привлечённых новым пронзительным криком, бросились на звук и затолкались в замешательстве, глядя, как рыжий мальчик с безжалостной силой впился зубами в кожу на щеке упавшего парня... - Не трогай меня, не трогай! - задыхаясь, визжал тот в удивительно тщетных попытках сбросить с себя маленького и хрупкого с виду нападавшего. - Господи боже, что делается-то! - Хватит, хватит! - Вы посмотрите только, зверёныш какой-то! Оттащите его, ради бога, оттащите, пока не... Несколько человек, которым удалось прорваться сквозь толпу, накинулись на Уолтера; на лицо мальчика брызнула кровь, когда он, ни на миг не разжимая зубов, начисто содрал лоскут кожи и мяса с лица обидчика...новая волна взволнованного ропота пробежала по толпе: - Держите его за руки! Руки держите! - В психушку его надо. Смотрите, укусил! - Как зверь прямо, как бешеная собака... Тогда Уолтеру было всего лишь десять лет. И тем не менее с того дня, получившего широчайшую огласку, совсем не многие рисковали насмехаться над ним. И доктор Малкольм Лонг знал об этом. Этот случай значился в его записках. А сейчас, в одиннадцатом часу ночи, он рылся в посвящённых Ковачу документах, конспектируя и их в своём рабочем блокноте. [Когда стали известны обстоятельства его жизни в семье, ребёнка забрали у матери и направили в специальное учреждение. Вдали от неё его состояние улучшилось. В школе он демонстрировал значительные успехи. Ковача характеризовали как умного, но необычно тихого мальчика. И даже в 1956-м, когда ему сообщили, что его мать была зверски убита, он ограничился одним словом: "Хорошо".] - Мэл? - прервал его тихий женский голос за спиной. - Уже поздно. Ты всё Роршахом занимаешься? Он обернулся, улыбнувшись краем рта. В дверном проёме стояла темнокожая женщина в строгом рабочем костюме и зауженной юбке до колен. Несмотря на эту деловитость в одежде, её волосы были нарядно завиты, а взгляд, устремлённый на доктора - приветлив. - Не Роршахом, а Уолтером Ковачем, - серьёзно поправил её Лонг. - Роршах - это воображаемая личность, психическое расстройство. Ты знаешь, он даже в суде ни на что другое не отзывался. Дружелюбие во взгляде женщины смешалось с беспокойством, будто несколько тёмных тучек прикрыли с разных сторон сияющее солнце: - В новостях он мне показался очень страшным. Не влезай в это дело слишком глубоко, Мэл...как бы это не испортило твой характер.... Доктор Лонг негромко рассмеялся и приобнял её за талию: - Глория, я слишком толстый и довольный жизнью, меня ничем не испортишь. Хотя кое-что из его детского опыта... - Шшш, - мягко прервала его женщина, - оставь это для офиса. У тебя прекрасная жизнь, у меня прекрасная жизнь, и все остальные не имеют значения. - Ну да... - Лонг потряс головой, будто стараясь освободить её от ненужных мыслей, однако они не отступали ни на миг. - Просто он так отчуждён, угнетён...мне кажется, я могу вывести его из этого. Глория ободряюще улыбнулась, в обнимку с ним направляясь к выходу из кабинета: - Если кто и сможет, то только ты. Ты самый славный, самый позитивный человек из всех, кого я знаю. А потому должен себя беречь...уверен, что с этим Ковачем ты в безопасности? Непроизвольно, несмотря на напряжение в мыслях, доктор позволил себе расцвести расслабленной улыбкой, открывая перед собой дверь в коридор: - Не волнуйся. Он ждёт суда, его тщательно охраняют. Он ни для кого не может быть опасен...уже не может. - Что ж, будем надеяться... - Глория выждала паузу, пока металлическая дверь за ними закрывалась. - А теперь идём. Забудь о работе. Такой чудесный вечер... Последний луч света упал на кипу бумаг и фотографий, помеченных именем Уолтера Ковача, и кабинет накрыла тишь и полная темнота. До следующего утра. Около двенадцати часов спустя после этой минуты в кабинете снова сидели доктор Лонг, исполненный оптимизма, но явно невыспавшийся, и пациент Ковач в тёмно-серой униформе, казавшийся всё таким же бездушным и отстранённым, будто призрак. - Доброе утро, Уолтер. Сегодня я бы предложил... - не удержавшись, доктор протяжно зевнул посреди своей бодрой речи и тотчас смущённо покосился на пациента. - ...Простите, поздно лёг вчера. Давайте сегодня займёмся кое-чем другим. Честно говоря, Уолтер...мне хотелось бы просто поговорить. Поговорить о Роршахе. Разумеется, не следовало ждать реакции на эти слова. Ковач хранил молчание и лишь продолжал сверлить терапевта жутковатым взглядом, одновременно пронзительным и будто ничего перед собой не видящим. - Сделаете мне такое одолжение, Уолтер? - сделал новую осторожную попытку доктор Лонг. - Расскажете о Роршахе? После очередной волнующе долгой паузы Ковач вдруг заговорил - его резковатый монотонный голос зазвучал в тишине настолько неожиданно, что Лонг содрогнулся... - Вы всё время зовёте меня Уолтером. Вы мне не нравитесь. Ошарашенный терапевт, невольно чуть отпрянув, растерянно протянул посреди оглушительного безмолвия: - Э-э...я...я вам не нравлюсь. Отлично, отлично...ну а почему, собственно? - прибавил он не без лёгкой обиды в голосе. Ковач ответил с убийственной прямотой, без тени каких-либо эмоций, ни на миг не отрывая леденящий взгляд от собеседника: - Жирный. Богатый. Думаете, что понимаете боль. - Несколько секунд он пристально наблюдал за удвоенным замешательством Лонга, затем выдохнул без выражения: - Я расскажу вам кое-что, доктор. Я расскажу вам о Роршахе. Непроизвольно у терапевта перехватило дыхание, сердце дрогнуло в странном волнующем предвкушении. Подсознательно он чувствовал неоценимую значимость этих слов, и его жгучей волной окатило чувство лицезрения чего-то невероятного. Незаметно для себя он взялся двумя пальцами за свой блокнот, готовясь зафиксировать этот поразительный вклад в историю, бесценные сведения, которые никогда не были получены ни одним психиатром в мире... - 1956-й, шестнадцать лет, - монотонно начал Ковач, неподвижно глядя перед собой, хотя в его глазах была совсем не та отрешённость, какую испытываешь, погружаясь с головой в воспоминания. - Выпустили из детского дома. Поступил чернорабочим на швейную фабрику. Работа сносная, но неприятная. Возился с женским бельём. 1962-й. Спецзаказ на платье, новая ткань, побочный продукт одной разработки доктора Манхэттена. Вязкая жидкость между двумя слоями латекса. Чувствительная к температуре и давлению. Заказчица - молодая девушка, итальянское имя. Не стала забирать заказ. Сказала, платье уродское. Неправда...вовсе не уродское. Чёрный и белый двигаются, меняют форму, но не сливаются в серый. Очень, очень красиво. Должно быть, впервые в жизни Ковач отзывался о чём-то так...внезапная догадка озарила доктора Лонга, услышавшего описание этой особой ткани. Единственным образом, всплывшим перед глазами, была знаменитая маска Роршаха, с каждой секундой меняющийся рисунок на которой действительно точь в точь напоминал абстрактные рисунки одноимённого теста... - Никто не хотел его брать. Явно моё. Забрал домой, научился резать горячими ножницами, чтобы заклеивать латекс по краю. Разрезал много раз, оно уже было непохоже на женское. Потом надоело - ткань и ткань. Положил в ящик, забыл. Интерес Лонга усиливался, а Ковач продолжал, будто человекообразный голосовой механизм, ничего не выражающим голосом и с застывшими, измученными глазами. Можно было подумать, что он не пересказывал историю своей жизни, а в тысячный раз произносил заученный наизусть и набивший оскомину текст, не имеющий к нему никакого отношения. - Прошло два года. Март 1964-го. Остановился у киоска по пути на работу, купил газету. И там она, на первой полосе. Женщина, которая заказала то платье. Китти Дженовезе. Изнасиловали, замучили, убили. Здесь, в Нью-Йорке. У самого дома. Почти сорок соседей слышали крики. Никто ничего не сделал. Никто не вызвал полицию. Некоторые дже смотрели. Понимаете? Некоторые даже смотрели. Его голос оставался предельно ровным и безэмоциональным, лежавшие на столе ладони ни на миг не дрогнули. И тем не менее доктор ощутил, казалось, каждым атомом своего тела - что-то изменилось. Изменилось так явственно, что сам воздух в комнате, казалось, был уже не тот, что пару секунд назад. Бурное любопытство Лонга начало уступать место странному щемящему чувству, от отчуждённого взгляда Ковача снова становилось не по себе. - Тогда осознал, что такое люди. За всеми увёртками, за самообманом...стало стыдно за человечество. Пошёл домой, взял остатки платья, которое она не захотела... - В этот момент, хотя освещение совершенно не переменилось, Лонгу показалось, будто на Ковача опустилась всепоглощающая чёрная тень. - ...и сделал лицо, которое не противно видеть в зеркале. - Лицо... - недоумённо и слегка опасливо повторил Лонг. - Понятно... Несколько мгновений он усердно и почти лихорадочно подбирал слова, прикидывая первые намётки клинической картины, потом с предельной осторожностью и мягкостью начал подбираться к следующему вопросу: - Уолтер, скажите...а почему то, что случилось с Китти Дженовезе, доказывает, что всё человечество насквозь прогнило? - Не дождавшись ответа в первые секунды, он прибавил, подсознательно стараясь говорить так же ровно и собранно, как Ковач: - Мне кажется, у вас, в силу определённых обстоятельств, сложился негативный взгляд на мир. Есть ведь и хорошие люди... - Например, вы? - равнодушно бросил ему в лицо пациент. Стоит признать, много лет подряд доктор Лонг был уверен, что его крайне трудно привести в растерянность, однако Ковачу это легко удавалось вновь и вновь. - Я?.. Ну...я бы так не сказал, я... - сконфуженно забормотал он, однако пациент не дал ему договорить, словно почувствовав, что обретает в этом разговоре некую власть. - Нет. Но вы так думаете. Думаете, что вы "хорошие люди". - Он выждал намеренную паузу, повергшую Лонга в ещё большее недоумение, и вдруг негромко спросил: - Зачем вы тратите на меня столько времени, доктор? Пару секунд Лонг был совершенно сбит с толку. Однако в этот момент лязгнула открывающаяся дверь, чтобы пропустить внутрь главного конвоира, и психиатр торопливо заговорил, с неожиданным трудом пытаясь собраться с мыслями: - Ну, потому что я беспокоюсь о вас...и потому что желаю вам добра... - Другие люди в камерах, - вновь безучастно оборвал его Ковач. - Поведение хуже моего. На них вы время не тратите. Пока доктор Лонг тщетно силился придумать максимально достойный ответ, в кабинет вошли трое людей из охраны и остановились по обе стороны позади стула пациента. Поняв, что сеанс окончен, Ковач медленно поднялся на ноги, но ни на секунду не сводил немигающих глаз с терапевта. - ...Потому что они не знамениты. С ними ваше имя в журналы не попадёт. Вы не желаете мне добра. Вы просто хотите узнать, что свело меня с ума. Создавалось ощущение, что изнурённый взгляд Ковача проникает в самые сокровенные глубины его разума. Доктору Лонгу стало совсем не по себе, пока пациента выводили из кабинета. Не оборачиваясь, тот неизменным механическим голосом бросил своему психиатру напоследок: - Вы узнаете. Имейте терпение, доктор. Дверь с шумом закрылась, но этот голос ещё долго эхом звучал в ушах доктора. Никак не уходила щемящая мысль о том, что голос Уолтера Ковача ему не удастся забыть до конца своих дней. [Из записей доктора Малкольма Лонга. 26 октября 1985 года. Разумеется, здесь мы наблюдаем типичный случай перенаправленной агрессии. Ковач ненавидел мать. После её смерти ему нужно было куда-то перенаправить свой гнев, и он выбрал преступное сообщество. Малоубедительную историю про Китти Дженовезе он, очевидно, использовал, чтобы как-то оправдаться перед самим собой. Всё очень просто. Тайна разгадана. "Вы узнаете"...интересно, о чём это он? Позднее: только что звонил замначальника тюрьмы, сообщил, что у них сегодня произошло ЧП с участием Ковача, сразу после нашего с ним разговора. Это случилось во время обеда, в столовой...] Глядя со стороны на вереницу заключённых, по очереди получающих свой обед, разглядеть в сером человеческом море Ковача было непросто. Однако сейчас, когда он невозмутимо и мерно шагал вперёд с подносом в руках, его окружал, точно рой мошкары, многоголосый возбуждённый шёпот, со всех концов помещения в него подобно дротикам летели десятки полных ненависти взглядов. Снова и снова роковое имя жгучим ветром пробегало по рядам людей вокруг. - Роршах...Роршах...Роршах... Напряжение в столовой было велико, как никогда. Вереница, включавшая в себя Ковача, поравнялась с широким металлическим столом. Там стояло несколько кастрюль с различными кипящими жидкостями, а сотрудники в белых фартуках небрежными механическими движениями накладывали в тарелки заключённых еду. Именно там и разразилась гроза. - Эй, Роршах, - подал голос коренастый мужчина прямо за спиной Ковача; выше его на голову, с исполосованным шрамами лицом и злой желчной ухмылкой на губах, он хищно взирал со спины на нового заключённого. - Ты же у нас знаменитость, да? Чёрт, хотелось бы мне получить твой автограф... Ковач будто не услышал его, опуская свой поднос на металлический стол. Мужчина лишь шире усмехнулся и тихо извлёк из рубашки прикарманенный в этой же столовой кухонный нож. - И тетрадка для автографов у меня, кстати, тут... - продолжал он голосом, упавшим до змееподобного шипения. - Она за эти годы много знаменитостей повидала, хочется мне и тебя к списку добавить... Ближайшей к столу рукой Ковач неторопливо, будто невзначай взялся за ручку крупного ковша, торчавшую в одной из бурлящих кастрюль. - Эй, не трогай! - тотчас заголосил сотрудник столовой. - Ты что это де... Не дав ему договорить, Уолтер рывком выхватил ковш из кастрюли и одним лёгким движением выплеснул всё его содержимое в лицо стоявшему позади мужчине. Всю столовую огласил безумный вопль, люди вокруг Ковача немедленно шарахнулись в разные стороны, и сквозь загудевшую толпу к нему мгновенно устремились тюремщики... [Вмешалась охрана, Ковача уволокли в карцер, пострадавшего - в тюремный лазарет. По словам замначальника тюрьмы, ожоги у него страшные. Кипящий жир...даже думать не хочу. Когда Роршаха уводили, он обратился к остальным заключённым. Он сказал: "Вы не понимаете. Это не я заперт тут с вами. Это вы заперты здесь со мной". Мой оптимизм явно был преждевременным. Ему становится хуже...и мне тоже. Только что перечитал написанное. Шестую страницу следует читать "Когда Ковача уводили, он обратился к остальным заключённым". Ковача. Не Роршаха.] - Мэл? - снова нарушил тишину женский голос, на этот раз прозвучавший с куда большим недовольством. - Ты ни за что не заснёшь, пока у тебя в желудке булькает столько кофе. - Привет, Глория, - непохожим на себя рассеянным тоном отозвался Лонг, даже не посмотрев в сторону дверного проёма. - Вообще-то я пока не собирался ложиться. Случай Ковача, он...требует внимания... - А помнишь прошлую ночь, Мэл? Когда внимания требовала я? Лонг с явным трудом оторвался от своих бумаг и поднял взгляд на женщину; в глазах у него было что-то отчаянное, такое выражение, которое совсем не часто можно было увидеть на его лице... - Глория, ну я тебя прошу, - с изнеможением и досадой вырвалось у него, - вчера было вчера, а сегодня - это сегодня. По совести, я думаю, что нечестно с твоей стороны требовать близости, когда мне нужно работать. Её лицо тоже мгновенно преобразилось. Долгое время она молчала, затем шумно вздохнула, скрещивая руки на груди: - Ну что ж...просто я иногда замечаю, что ты слишком часто вспоминаешь о работе, когда мне хочется близости. Спокойной ночи, Мэл. От этих слов, от вида того, как она круто развернулась на каблуках, доктор Лонг словно опомнился: - Постой, Глория, ты о чём? Иди сюда, поговорим... Напрасно. Когда она скрылась из виду, доктор вновь опустил тоскливый взгляд на заваленный бумагами стол. На краю его испускала пар кофеварка. Уолтер Ковач тяжело и безразлично смотрел на своего доктора с фотографии на обложке досье. ["Это вы заперты здесь со мной", - сказал он. Он прав. Абсолютно прав.]

***

Третий день, третий сеанс. В третий раз пронизывающий взгляд без выражения, от которого будто физически ощущаешь на себе явственный холодок. - Ну хорошо, Рор... - вздрогнув, доктор Лонг мысленно одёрнул себя. - Э-э, хорошо, Уолтер...сегодня я хочу начать с того, на чём мы остановились в прошлый раз. Он прочистил горло, готовясь к достойной речи. В своей работе он, пожалуй, больше всего любил эту часть - максимально простым и понятным каждому языком преподносить клиническую картину своим пациентам. - После убийства Китти Дженовезе, - неспешно начал он, - вы решили направить вашу ярость на преступный мир. Вы сделали себе маску и решили стать Роршахом, чтобы... - Какая чушь. Лонг поперхнулся на полуслове и непонимающе замолк. Он нередко встречался в своей работе с подобными разногласиями, но сейчас его пациент определённо не собирался ограничиваться простым отрицанием. - Тогда я ещё не был Роршахом, - негромко продолжал он. - Тогда я был Ковачем, который притворялся Роршахом. Чтобы стать Роршахом, нужно было озарение. А тогда - только считал себя им. Совсем наивный, совсем молодой. Совсем мягкотелый. - Мягкотелый? - затаив дыхание, переспросил его Лонг. - То есть?.. - Снисходительный к подонкам, - предельно просто и безразлично отозвался Ковач. - Слишком молодой, чтобы понимать, как надо. Нянчился с ними. Оставлял в живых. Было в этих словах что-то жутковатое. Доктор Лонг машинально раскрыл перед собой папку по делу Ковача и задумчиво протянул, понизив голос: - ...В отличие от мистера Джейкоби и прочих, в убийстве которых вас обвиняют...что ж, в вашем деле действительно нет указаний на общественно опасные деяния вплоть до 75-го года... - Я же говорю - мягкотелый. Тогда ещё не понимал, каковы ставки. - Ковач на короткое мгновение погрузился в молчание, наверняка вернувшись мыслями на годы назад. - Все мы: я, мои друзья...совсем мягкотелые. - У вас были друзья? - У Ковача были. Другие люди в масках. Такие же, каким был сам Ковач...просто человек в маске. - Видя краем глаза, что доктор Лонг взялся за ручку с блокнотом, пациент заключил своим неколебимым тоном, в котором терапевту теперь слышалась нотка неприязни: - Не Роршах. Совсем не Роршах. Он с равнодушным терпением дождался, пока Лонг закончит делать пометки в блокноте, прежде чем продолжить. - В 65-м работал с Ночной Совой. Гасили уличные банды. Повязали Большую Шишку, вместе посадили Замбосса. Хорошая команда...пока он не размяк, как остальные. Пока он не ушёл. Теперь терапевт то и дело бросал на него быстрые изучающие взгляды, одновременно продолжая строчить в своих заметках. В его глазах был неподдельный интерес, карикатурно сочетавшийся с ледяной апатией в голосе Ковача. - Не хватило характера остаться. Ни у кого...кроме Комедианта. Познакомились в 66-м. Сильная личность. Бескомпромиссный, плевать хотел, нравится он людям или нет. Восхищался им. Он понимал больше нас всех - про мир, про людей. Про общество, про то, что происходит...про то, что все нутром чуют. Про то, чего боятся, о чём не принято говорить. Доктор Лонг никак не ожидал услышать на этом сеансе о других Хранителях; его исследовательское любопытство, присущее любому учёному, разгоралось с каждым словом. Сейчас оно несомненно превозмогало тягу у тому карьерному росту, который сулила ему работа с Ковачем. Тот продолжал, видя перед собой внимательного и жаждущего слушателя. - Он понимал, на какие ужасы способны люди. Никогда не отступал. Видел чёрное нутро мира и никогда не сдавался. Когда человек видит такое, он уже не может повернуться спиной. Не может притворяться, что этого не существует, кто бы ни приказывал ему закрыть глаза. [Из записей доктора Малкольма Лонга. 27 октября 1985 года. Его последние слова сегодня были: "Потому что мы не могли иначе". Но он так и не сказал, почему именно он не мог иначе. Явно дело не в его детстве, не в матери и не в истории с Китти Дженовезе. Всё перечисленное лишь привело к тому, что он стал болезненно реагировать на несправедливость мира. Не это заставило его перейти черту. Не это превратило его в Роршаха. Вероятно, постоянный контакт с тёмной стороной общества сделал его чем-то ещё более тёмным, ещё более ужасным. Если бы я только мог убедить его, что жизнь на самом деле не такова, что мир не таков...я уверен, что мир не таков. По дороге домой купил газету с заметкой про Ковача, которую показал мне взволнованный продавец. Думаю, он всем её показывает. Оказывается, Ковач регулярно что-то покупал у него на стенде. Совпадение заурядное, но какое-то тревожное...как и передовица. Русские танки вошли в Пакистан. На седьмой авеню кто-то нарисовал на стене два силуэта. Почему-то это напомнило мне погибших в Хиросиме - после них тоже остались только нестираемые тени. Дома Глория определённо хочет загладить вчерашнюю неловкость. Она сказала, что пригласила Рэнди и Диану поужинать с нами завтра. Слишком устал, чтобы вникать в подробности, предложил лечь пораньше.]

***

[Из записей доктора Малкольма Лонга. 28 октября 1985 года. Сегодня он рассказал мне всё.] Четвёртый сеанс, уже ставший привычным бесчувственный взгляд, пробирающий до костей. Вот только в этот раз доктору Лонгу не удалось как следует уследить за своей речью. - Здравствуйте, Роршах, как вы сегодня? - бодро поинтересовался он, прежде чем начать отработанными движениями раскладывать на столе документы и карточки. - Сижу в тюрьме. А вы? В очередной раз доктор почувствовал себя ужасно неловко и сконфуженно, и это даже не было неожиданностью. - Э-э..хорошо, я - хорошо, - сбивчиво ответил он, опустился на стул напротив Ковача и поспешил перейти к своим планам на сегодня. - Я подумал, что нам стоит ещё поэкспериментировать с пятнами. Может, глянете вот на это? Он аккуратно подвинул к пациенту верхнюю из карточек для теста Роршаха - ту из них, что изображала "красивую бабочку". Сейчас же он совсем не был уверен, что услышал в тот день правду об этом рисунке. Глаза Ковача медленно скользнули вниз - показалось, что на всём его лице только они живут какой-то своей жизнью. - Видел раньше, - тотчас заметил он. - Да, я знаю, - уже тщательно подбирая в своих мыслях слова, заговорил Лонг. - Я...э-э...мне показалось, что прежде вы, как бы это сказать, сдерживали себя. Не попробуете ещё раз? Непроизвольное лёгкое облегчение Лонга, наступившее в тот момент, когда взгляд пациента оторвался от него, мгновенно сошло на нет - безучастные карие глаза снова смотрели из-за края карточки, которую Ковач поднял со стола. - Давайте, - подбодрил его Лонг. - Скажите, что вы видите на самом деле. Должно быть, он не смог сдержать вновь нарастающего любопытства в голосе. Стояла тишина, нарушаемая только его собственным пульсом. Наконец, в очередной раз рассмотрев карточку внимательно, будто впервые, Ковач неколебимо произнёс как будто бы с лёгким эхом в этой странной тишине: - Огонь. Огонь, охвативший здание. - Понятно, - протянул Лонг, с задумчивостью и интересом поднося ручку к губам. - И, э-э, как вы думаете...что заставило здание гореть? - Я. Как бы странно это ни было, доктор не ожидал такого ответа. Он придал лицу вопросительное выражение, призывая Ковача продолжить, и тот не заставил себя ждать. - 75-й год. Похищение ребёнка. Может, помните - Блэр Рош. Похитители думали, она наследница фармацевтической компании "Рош". Дурацкая ошибка. Отец - водитель автобуса. Нищий. Так и было...теперь доктор Лонг отчётливо вспомнил этот случай, десять лет назад на редкость мощно всколыхнувший весь город. Теперь, хотя в те годы вся команда Хранителей действовала в полную силу, доктора ничуть не удивил тот факт, что то жуткое событие закончилось вмешательством лично Роршаха. - Шли дни, от похитителей ни слова, - по-прежнему монотонно, будто рассказывая вовсе не о себе, продолжал Ковач. - Думал про ребёнка, напуганного, измученного. Не понравилось. Личные причины. Пообещал родителям вернуть её невредимой. В голове Лонга мелькнула непрошенная мысль о том, насколько удивительно человечен этот поступок...это ли и была "мягкотелость"? - Стал ходить по барам, калечить людей. Четырнадцать человек уложил в больницу - и всё зря. Пятнадцатый дал наводку. Заброшенные швейные мастерские в Бруклине. Плохой район. Запах сырой штукатурки и грязных тюфяков. Доктор вздрогнул: отчего-то ему невероятно явственно представилась зловещая фигура Роршаха, в таком же ледяном спокойствии и уверенности, с видом исполнения своего повседневного долга шагающего к полуразрушенному зданию в ночи... - Проник туда. Уже стемнело, в здании света нет. Решил не ходить через чёрный ход. Вошёл в парадную дверь, как почётный гость. Слушая дальше, доктор Лонг всё сильнее погружался в новые и новые картины из прошлого своего пациента. Он как вживую видел цокольный этаж заброшенной фабрики - залитый лишь неровным светом звёзд, заставленный призрачными фигурами манекенов без голов и конечностей...видел и неплотно закрытую печь у дальней стены. Видел, как Роршах прошёл к ней через полутёмный этаж - неторопливо и без тени сомнения, будто в свой собственный дом. Отодвинув заслонки печи, среди золы он увидел истлевшие остатки какой-то ткани - похоже, что совсем недавно эти остатки, даже не извлечённые из печи, были платьем...нежно-розовым, кружевным и очень, очень маленьким платьем. Здесь же, прямо поверх слоя пепла, лежало и несколько длинных беловатых обломков...несомненно, человеческие кости. Выпрямившись, Роршах медленно повернулся к ужасающим находкам спиной, проследовал к настенному шкафчику и раскрыл дверцы так непринуждённо, словно уже точно знал, что обнаружит там. В неверном лунном свете из шкафчика блестело множество безупречно заточенных лезвий - несколько десятков разнообразных видов ножей, тесаков и кухонных топориков. Спустя около получаса появился обитатель заброшенной фабрики - крупный лысеющий мужчина с одутловатым лицом, ужасающе ясно говорившем о многолетнем алкоголизме. Однако он не успел проделать и половины пути к лестнице на второй этаж и застыл как вкопанный, заслышав какую-то возню в ближайшем тёмном углу; одновременно с этим его взгляд упёрся в отодвинутую заслонку печи. Тотчас, прежде, чем он успел что-то сообразить, острое как бритва лезвие со спины полоснуло его по обеим ногам чуть ниже колен. С жутким воплем он рухнул на пол и в ужасе обнаружил, что ноги словно парализовало этим точным и метким ударом; свежая кровь стекалась в две быстро растущие лужицы на полу...

***

Монотонный хрипловатый голос в настоящем... - Руку свело от удара. Плеснуло тёплым на грудь, как из крана с горячей водой. Это Ковач под латексом пробормотал "мамочка" и закрыл глаза... - Буравящий взгляд карих глаз снова неспешно пронзал каждую клетку в теле затаившего дыхание доктора Лонга. - А открыл их уже Роршах. - Кто здесь? - панически заорал валяющийся на полу фабрики мужчина, лихорадочно вертя головой по сторонам. - У-убирайся! Безмолвный силуэт медленно отделился от тёмного угла. Роршах, на чей плащ обильно брызнула кровь, сделал несколько спокойных шагов к лежащему, невозмутимо держа руки в карманах, пристально наблюдая, как растёт и расширяется страх в округлившихся блёклых глазах. Без колебаний он цепко схватил мужчину за грудки и поволок в сторону печи; он будто не слышал новых безудержных криков: - О-о нет, ради бога! Я ничего не делал! Стойте, погодите, пожалуйста, что вы собираетесь... Не издавая ни звука даже при дыхании, словно вовсе не человек, Роршах с силой толкнул его на пол возле печи, неуловимым движением сорвал с его пояса пару наручников и залязгал ими, заводя руки жертвы за спину. - Слушайте...слушайте, я знаю, что вы думаете, - залепетал мужчина, не смевший даже шевельнуться, - вы думаете, я что-то как-то с той девочкой...боже мой, прошу...в-вы ничего не докажете, в смысле, где улики? Вы ничего не сделаете со... Он поперхнулся и на мгновение утратил дар речи; его рука, судорожно нашаривавшая в заднем кармане складной нож, застыла на весу. Меряя шагами пространство от печи до входной двери, Роршах аккуратно и мерно поливал пол и стены тёмной жидкостью из крупной канистры. - Эй! Эй, ты что, псих? - завопил, осознав происходящее, мужчина. - Это ж керосин! - Да, - вдруг ударил по барабанным перепонкам жуткий монотонный хрип. - И не трудись пилить наручники. - Роршах снова раскрыл настенный шкафчик и извлёк на свет спичечный коробок. - Всё равно не успеешь. Шорох спички о боковую сторону коробка показался громче любого крика, а вспыхнувший на её конце огонёк - до боли ослепительным. Обездвиженного наручниками мужчину затрясло, будто помещение внезапно замело толстым слоем снега; казалось, даже его взгляд, прикованный к зажжённой спичке, был парализован ужасом. Прежде, чем он успел совладать с собой достаточно, чтобы произнести хоть слово, Роршах развернулся и вышел из здания, будто невзначай бросив горящую спичку через плечо. Ковач прервал свой рассказ очередной порцией зловещего безмолвия. Сердце Лонга колотилось так бешено, словно он прямо сейчас присутствовал в том самом месте, десять лет назад...он перевёл дыхание и лишь тогда сумел приготовиться услышать продолжение. Казалось, что пациент точно знал всё это. Он заговорил вновь только спустя полминуты... - Стоял на улице, смотрел, как горит. Воображал манекены без конечностей: груди чернеют, животы обугливаются, пламя пожирает обрубок за обрубком. Смотрел около часа. - Показалось, что на секунду Ковач бросил неуловимый взгляд на по-прежнему лежавшую перед ним карточку. - ...Никто не вышел. Доктор Лонг, в свою очередь, начисто забыл о ручке с блокнотом, которые держал в руках. Казалось, что неистовый пожар, который он явственно видел мысленным взором, прямо сейчас полыхал где-то глубоко внутри него... - Стоял в свете пламени, изнемогал от жары. Кровавое пятно на груди - словно карта нового континента. Чувствовал, что очистился. Чувствовал, как тёмная планета крутится под ногами. Смотрел на небо сквозь клубы дыма, тяжёлого от человеческого жира, и Бога там не было. Холодная, удушающая тьма простирается бесконечно, и мы в ней одни. Живём той жизнью, которая есть, за неимением лучшей. Придумываем оправдания. Рождаемся из небытия, рожаем детей, таких же несчастных, уходим в небытие. Больше ничего. Несмотря на его бездушный тон, совсем не напоминающий человеческий, доктор слушал, чувствуя, что полностью захвачен во власть этих слов. Каким-то ничтожным краем сознания он подумал, что Ковач, несомненно, был создан для профессии писателя...тот продолжал, должно быть, впервые в жизни открывая эти неимоверные мысли другому человеку. - Жизнь случайна. Нет в ней законов, кроме тех, что мы воображаем сами, когда слишком долго на неё пялимся. Нет смысла, помимо того, что мы ей навязываем. Этот неуправляемый мир вовсе не был создан сверхъестественными силами. Не Бог убивает детей. Не судьба рубит их на куски. Не рок сжигает останки в печах. Это мы. Только мы. - И снова он замолчал на несколько секунд, будто давая доктору время переварить эти слова. - Улица воняла гарью. Пустота дохнула на моё сердце, превратила его иллюзии в лёд, а потом разбила. Тогда переродился, получил свободу придавать внеморальному миру любую форму. Стал Роршахом. Теперь сомнений не оставалось - в этот раз воздух в комнате действительно переменился. И отнюдь не сразу терапевт понял, что дело в прохладе, повеявшей из открывающейся металлической двери. - Я ответил на ваши вопросы, доктор? Ответа Ковач не дождался. Пока его выводили из кабинета, доктор Лонг не пошевелился. Он сидел в неземном потрясении, глядя в пространство ничего не видящим, потерянным взглядом широко раскрытых глаз. Никогда, ни единого раза за свою многолетнюю практику он не испытывал ничего подобного. Когда дверь глухо захлопнулась за последним из конвоиров, он в бессилии закрыл глаза отчаянно трясущейся рукой.

***

[Из записей доктора Малкольма Лонга. 28 октября 1985 года. Шёл домой по сороковой улице, купил газету. Русские утверждают, что вошли в Пакистан случайно. Никсон говорит, что США ответят на продолжающуюся агрессию советских "с максимальной силой". Внутри вкладыш с инструкцией о том, что делать при объявлении ядерной тревоги. Там сказано, что погибших членов семьи нужно упаковывать в пластиковые пакеты для мусора и выносить из дома, чтобы их могли забрать. На седьмой авеню хиросимские любовники безнадёжно пытаются утешить друг друга. Дома Глория напомнила, что вечером придут Рэнди и Диана. Выглядела сердитой, когда я признался, что забыл. К ужину одевались в молчании. Ужин прошёл не слишком хорошо...] - Ну что, Малкольм, как идут дела с этим твоим знаменитым маньяком в маске? - Ой, да, как он - рассказал уже тебе что-нибудь ужасное такое, извращённое? - Да. Да, расказал...сегодня он рассказал про похищение девочки... - Вот это да! Она была связана, с кляпом во рту, совершенно беспомощна? - Рэнди!.. - Нет. Ей было шесть. Похититель убил её, разрубил на куски и сжёг останки...Глория?.. Ты куда? [Диана вспомнила, что няня просила их вернуться пораньше, так что они ушли сразу после ужина. Глория пошла в спальню, я за ней. Она вышла назад, в гостиную. Вернулась уже в пальто, осыпала меня грязными оскорблениями сексуального характера, ушла. Хлопнула дверь. Почему мы ссоримся? Жизнь - такая хрупкая штука, удачливый вирус, уцепившийся за комок грязи, что несётся в бесконечной пустоте...возможно, на следующей неделе я упакую Глорию в пластиковый пакет для мусора и вынесу из дома, чтобы её забрали. Я сидел на кровати. Смотрел на карточку с кляксами Роршаха. Пытался притвориться, что пятно похоже на раскидистое тенистое дерево, но это не сработало. Оно было похоже на дохлую кошку, которую я однажды нашёл. Жирные блестящие черви слепо копошились в ней, наползали друг на друга, отчаянно прятались от света. Но даже это воспоминание - всего-навсего попытка избежать настоящего ужаса. А ужас в том, что на самом деле это просто изображение бессмысленной и пустой черноты. Мы одиноки. Больше ничего.]