Шрам и татуха

В лесу снова не было ни единой живой души. Не слонялся никто между кудрей тумана по сторонам, пугая сгорбленным когтистым силуэтом и красными угольками глаз, не пробегали вдали слепыши, подгоняемые вожаками-псевдопсами, не выпрыгивали из ниоткуда снорки перед самым носом, не воплощались за спиной сущим ужасом жадные до алого кровососы. Не слышалось даже ничего из-за сизой стены мглы: ни визга, ни криков, не рычания; извечного и нестихаемого карканья вездесущих ворон — и того не было. Спокойствие и идиллия, вещи, которые и на Кордоне вполне дозволяли счесть себя за аномалию, нежели поверить им, опустились на бескрайнюю толпу рыжих деревьев и расплылись по ней точно рьяный возглас. Лес спокойствовал. Тонул в тишине. Дабы не оставлять Меченого наедине с призрачными голосами его собственного сознания, он даже сменил свой демонический хоровой гомон на вполне дружелюбные, но не менее потусторонние, далёкие, призрачные, и тем всё равно не дающие расслабить перманентно напряжённое нутро пение птиц, которым неоткуда было здесь взяться, ласкающий ухо шелест листвы, взамен которой здесь всюду раскачивалась на волнах ветра хвоя, и даже, чего доброго, какую-то идущую эхом прошлого из жизни на большой земле мелодию, под которую бы в самый раз смерять шагами кладку вьющихся в палой листве дорожек древнего, как сам мир, ботанического сада в золотистых лучах вечернего осеннего солнца. Поэт бы наверняка сказал как-то так. Или, скорее, всё же таки писатель-прозаик. Хотя… Ох, вот чёрт! Чтоб тебя… Опять мысли вслух. Ими я себя и выдал. Да, точно выдал — вы-то теперь уж точно не сможете пропустить это мимо внимания… А ведь говорил я себе, что этим вот и кончится, обещал держать себя в руках! И ведь получалось же, чёрт побери… Ну да ладно — раз уж я выпустил кота из мешка, сегодня придётся нам быть малость поближе друг к другу, чем обычно. Естественно, вы зададитесь вопросом, кто я? Должно быть, сперва подумали, что я — автор? Нет, я не он. Это может показаться парадоксальным, но автор, скорее всего, о моём существовании и не догадывается. И, нет, я не Зона собственной персоной, и, хе-хе, даже не Большой Брат. Мою сущность и сущность моего бытия сложно будет объяснить привычным языком, если это вообще возможно. Скажем так, я своего рода аномалия. Как мумия. Думаю, это определение, хоть и не без костылей, но будет ближе всего к правде. Дальше — посмотрим. Может, вам самим станет что-то больше ясно, а может, и мне. Все мы здесь — ни вы, не я — не всезнающие, глупо было бы так полагать. Поэтому пора бы вернуться к Меченому — в конце концов, не ради него ли вы здесь, верно? В общем, для него уже был никакой не секрет, что всё, что происходит с ним с того самого момента, как он отправился к ЧАЭС — а, скорей всего, и гораздо раньше — не случайный водоворот событий, не идущая в русле строгой дистиллированной логики цепь причин и следствий, не умысел судьбы и не результат чьей-то — уж тем более, его собственной — воли, нет. Это игра Зоны. Он был на её территории, в её смертоносных владениях, и только она могла распоряжаться происходящим здесь. Эта мысль сидела в сознании крепче забитого гвоздя, стала лейтмотивом его жизни, выгравированном на корке мозга. Путь в саркофаг сквозь исступлённую драку «Монолита» и военных, стенание в его бесконечных, пропитанных радиацией бетонных кишках, ускользая каждый раз из-под самого носа сектантских пуль, бронедверь, трясущиеся в припадках аномальных энергий теплотрассы; блуждание по имевшему разум лесу в изрешечённом «монолитовском» экзоскелете, Шрам, Лесник и его упрятанная в смертоносных рыжих дебрях хижина, даже мумия — если действительно была взаправду, если не стала сумеречным плодом сбрендившей фантазии Меченого, — даже она оказалась не более чем искусной постановкой в сумасшедшем театральном действе Зоны. Выходило, и он сам — тоже. Он ведь был обычным человеком, обычным сталкером, из таких же, как и все они, крови и плоти, которые отнюдь не были бессмертны. Невзирая на это, ему с потрясающим разум везением удавалось постоянно петлять и проскальзывать в самых тёмных и узких ущельях судьбы, в самых опасных ситуациях, чудом избегать неминуемой иначе кончины. Даже после «забав» мумии, после нескольких ударов головой и обмороков, у него не было мигрени и тошноты, ни единого намёка на сотрясение. Нестерпимо навязчивое чувство чьего-то высшего патронажа, покровительства, низводящего до ранга простой игрушки в руках могучей неведомой силы, чувство прямых, как линия горизонта, рельс, вопиющего бессилия собственной воли, сводило с ума. Утаскивало сознание всё глубже и глубже в беспросветно-нескончаемую черноту бездны. И Меченый, дабы хоть как-то с этим совладать, хоть что-нибудь с этим сделать, стиснув зубы заставил себя не думать об этом. В очередной раз. Просто вышвырнуть эти мысли из головы, как потухший «бычок» в открытое окно — в свете всего с ним происходящего, эта «красная кнопка» в его мозгу светилась ярче маячка на крыше небоскрёба и уже была отполирована до блеска. Отбросив эту непременно вернущуюся ещё бумерангом тягость в сторону, Меченый продолжил шагать в туман.       А тот и не думал рассасываться: плотное его кольцо подгоняло в спину, словно стражник дубинкой, и не давало никуда деться. Метр за метром появлялась из него влажная рыжая подстилка под ногами и так же уходила в него обратно, шаги берц разлетались в округу хрустом, а ни единой аномалии, ни единой опасности по-прежнему не было — обрамлённый сизой стеной путь был прям и гладок, точно взлёто-посадочная полоса. Синие вспышки в вышине — ореол алтаря, к которому Меченый шёл — блестели через мглу и медленно, но верно приближались. Мимо проплывали сосны одна за другой. Все как одна прямые и толстые, с высокими ветками, будто клоны друг друга; и даже ничего кроме них: ни единого куста, болотца, рощи мха, не говоря уже о каком-нибудь ручье. Один раз только встретилась Меченому аномалия — в пелене впереди вдруг тускло засверкало, и через пару секунд взору открылась маленькая, окружённая деревьями полянка с невесть откуда здесь взявшимися остовами нескольких старых машин и лужей между них. То, что сверкало, висело над ней — парящее в паре метров от мутной глади нечто, состоящее из массы рябящей воды, формой напоминало крупную не чищенную картофелину, в середине которой пульсировал белый шар. Он заставлял свою водную оболочку плавно меняться, то ли поворачиваться, то ли качаться, будто в колыбели, заставлял волны в воде сбегаться и разбегаться, порождая завораживающую игру бликов и свечений. Ничего не напоминает, правда? Аномалия пленяла взгляд, не давала оторвать его хоть на миг от своей красоты. Даже лес подыграл ей, включив в голове Меченого какую-то другую мелодию — более живую, решительную, быструю и невероятно грациозную в игре тембров и тонов. Она продолжала устремляться, становилась всё громче в эхе сознания — и вдруг шар вздрогнул. Потом сжался в комок, затем опять вздрогнул, сильнее, будто рассердился, и уши резанул пробивающий насквозь скрежет мнущегося металла: гравитационная сила рьяно обрушила свой громадный кулак на зарытые в землю останки машин. Рвущее барабанные перепонки эхо понеслось шириться в стороны леса, со ржавых остовов взметнула вверх рыжая пыль — настолько сильно, резко и безжалостно выместила на них аномалия свою исступлённую злобу. Она задержала покорёженные кабины и кузова в воздухе на пару секунд, сминая их, как шарики из фольги, а потом гневно швырнула обратно в грязь. Ворохом в стороны разлетелись чёрные брызги и, вместо того чтобы отбарабанить по земле своей «фонящей» мутью, замерли, потом неспешно, словно в замедленной съёмке, поползли вразнобой и принялись окружать водную «картофелину» роем тёмных точек. Её белое сердце блеснуло ещё сильнее, хлестнуло по глазам слепяще-белёсой вспышкой, и вдруг разразилось мощной ударной волной. Она бурей понеслась в пространстве под рокочущее в вышине эхо грохота; от её разящей силы отшатнулись рыжим убранством сосны и, казалось, даже отступила чуть назад стена мглы. Рефлексы Меченого заставили его упасть ниц. Рассерженное «нечто», продолжая пульсировать, словно звезда, перестало завораживать — теперь оно пугало и бросало в дрожь, в который раз напоминая, что всё красивое в Зоне смертельно опасно. Что любая брошенная неколебимым законам природы перчатка — будь то играющие из ниоткуда струи пламени, зелёные огоньки в подстилке камышовой пелены, весёлые хороводы искрящих синим шаров или парящие в небе обломки, так сильно похожие на облако Оорта, — лишь не более чем очередное пышное платье в гардеробе её госпожи Смерти. И что она не останется в долгу перед тем, кто слишком долго будет держать на ней взгляд. Меченому не пришлось повторять дважды: оставив немое созерцание пульсирующей звезды, он быстро подвёлся обратно на ноги, взял в сторону и, передав штурвал внутричерепному автопилоту, опять бодро зашагал к своей цели. Туман за спиной в который раз сомкнулся клещами, утопив в своём мареве злосчастное «нечто»; палые иглы под ногами снова зашуршали, а синие вспышки снова становились всё ближе и ближе. Так Меченый прошёл ещё с десяток умеренно спокойных минут — на сей раз без сюрпризов, — после чего сизые врата плавно расступились и, наконец, пропустили сталкера к его цели: сверкая синевой вышины и хлеща над рыжими кронами разрядами электричества, по центру заросшего мелким бурьяном пустыря возвысился алтарь. Огромный, мощный, до совершенства величественный колосс. Взглянув на него, Меченый сначала не поверил своим глазам — никогда ничего подобного он нигде прежде не видел. Ни в самых отдалённых уголках Зоны, самых скрытых, запретных, ни в самых глубоких и тайных её закромах. Мало того, он не поверил своим чувствам: в голову словно вновь залезла незримая рука высшего, неясного и непонятного кукловода, и огрела Меченого бурлящим смолой коктейлем эмоций и мыслей, описать который не смог бы ни один человеческий язык. Это было сильнее детской беззаботной радости, сильнее ностальгии, рефлексии, сильнее даже первого мгновенья первой любви. По последнему эпитету уже догадались, к чему я клоню, да? И, нет, алтарь, чёрт возьми, по форме не был как огромный фаллос в виде Монолита. Господи Иисусе… Гхм, в общем, он представлял собой плотное, ужатое в плюс-минус равномерный круг скопище самого разного рода аномалий, сверкали и грохотали которые на зависть залпу тысяч фейерверков, и в середине которых тянулся к небу потрясающий сознание монумент из скученных друг на друге булыжников и огромного голубого кристалла, что рос из их свалки. Кристалл, и вправду, был сильно похож на Монолит. Отличался от него разве что тем, что смотрелся вполне реальным и, судя по всему, действительно существовал наяву. Держа на нём изумлённый до самых глубоких глубин души взгляд, Меченый и сам не заметил, как впал в прострацию. Алтарь казался ему самым сокровенным, самым тайным и совершенным творением бытия. Он давал ему неколебимую слепую веру в то, что воли судеб, воля Зоны — приобщили его к истоку мироздания. Что всё видимое и ощущаемое в этом несчастном мире ложь. Что правды не знает никто: ни главы группировок в Зоне, ни главы правительств всяких разных государств, ни даже Хозяева Зоны из пьяных сталкерских баек — ни один из людей и иных разумных существ. Что самое тайное и самое скрытое вполне резонно находится вне поля мнений и знаний. А он сам, всего лишь маленький несчастный сталкер, кусок радиоактивного мяса, каких сотни и тысячи, стоит сейчас перед Этим, не в состоянии понять, осознать и постигнуть.       Хорошо я так ввёл вас в экстаз, да? Ну, по крайней мере, надеюсь, что у меня вышло. Понимаю, что этим свои очередным приступом ломания четвёртой стены я порушил вам всё погружение, но… признаюсь, есть в этом что-то по-ребячески и по-хулигански приятное. Без обид. И, да, пожалуй, добью вас тем, что всё то в голове Меченого, что я только что описал, было всего лишь первичным воздействием пси-поля алтаря. Лесник, если помните, упоминал об этом. В общем, как раз из-за этой самой прострации Меченый поначалу и не заметил леса покрытых запёкшейся кровью кольев вокруг монумента, на которые были насажены чьи-то головы. Человеческие, с остатками капюшонов, снорчьи, с истрёпанными в труху противогазами, и зомби — гнилые черепа с пустыми глазницами и кожей в струпьях и язвах. Вернее сказать, со струпьями и язвами, в сплошной тошнотворно-отвратной корке которых можно было рассмотреть засохшие остатки кожи. Поверх них, в переплетении каких-то огромных земляных корней, «авоськой» опоясывающих алтарь, тлело распятое лианами тело «монолитовца». От его комбинезона остались одни бледно-зелёные лохмотья, все в крови и в грязи; почерневшее и скукожившееся в оскал мумии лицо навечно застыло с гримасой неописуемой боли. Над ним текли вверх по кристаллу синие разряды, топя его в своём свете, затем сжимались в сгустки мощнейшей энергии и, рассыпаясь над лесом всплесками искр, пробирали грохотом до мурашек.       Вся эта картина до последнего своего жуткого мазка окатывала ледяным ужасом, вызывала в душе какой-то сводящий с ума первобытный страх, рождала в мозгу потусторонние сатанинские образы. Меченому хотелось развернуться и броситься отсюда прочь, и в тот же миг — остаться, ни за что не отводить взгляд, замереть. Застыть, превратившись в напуганного истукана. И лес почувствовал его страх — для него он был кровью для хищника, заставлял вмиг пьянеть и сломя голову нестись в атаку. Небо почернело, так, словно бы ещё ниже опустилось к бренной земле, в черепе зазвенело басистое эхо гомона мёртвых душ, а из-за кулис загустевшей мглы покатились растянутые, словно замедленные в аудиодорожке, какофонии озверевших криков. Окружающая реальность в который раз принялась вжимать Меченого в землю и втаптывать его в неё. — А вот этого не надо, — парализованный излучением алтаря Меченый только сейчас заметил сидящего рядом на плоском валуне Шрама. Полный совершенно безмятежного спокойствия, он держал на коленях свою бесшумную винтовку и собирал её после разборки. На его лице не был в напряжении ни один мускул, глаза не бегали по сторонам в поисках опасности — так, словно бы сидел он не посреди радиоактивной чащи, полной сильнейших в Зоне тварей и аномалий, а где-нибудь на лавке в сквере под домом. Поразительной невозмутимости в нём было столько, что она мигом перебросилась на Меченого и стала для него плеском воды на объятую огнём одежду: страх как-то сам собой угомонился и стих, призрачные голоса опять отступили, а лес потерял в нём всякий интерес. — Выкинь мысли из башки, тормошить его сейчас совсем ни к чему. Меченый ещё с пару секунд хлопал глазами, стоя на месте и не шевелясь, как вкопанный, а потом плечи сами собой расслабились, поникли, и его отпустило. — Ну и видок у тебя, — сказал Шрам, внимательней смерив Меченого взглядом. Затем взял паузу, снова уставился на свой ВСК и со щелчком вогнал на место крышку затворной рамы. — Где это тебя так помотало после «телепорта»? Сталкер ответил не сразу. Постоял, побегал взглядом туда-сюда, собирая мысли в кучу из бессвязного киселя. — Да так… долго рассказывать, — неуверенно, несколько робко, и оттого словно стесняясь пробормотал он и опустился на валун ко Шраму. Ещё немного помолчал, формируя в мозгу словесные конструкции — тщательно и медленно, как в первый раз, словно ребёнок, — и, решившись, пропитанным усталостью лет голосом рассказал наёмнику о своих злоключениях в этом Зоной проклятом аномальном лесу. Рассказал о непроглядной мгле, о бесконечных соснах, о мумии, о «монолитовцах» и об изломе. Обо всём, что с ним случилось. Шрам слушал молча, без движений, и не единого разу не отводил взгляд от чего-то неосязаемого и невидного в полотне пелены. Услышанное от Меченого вполне ожидаемо нисколько его не удивило: он обитал в этих краях уже непозволительно долго, жил почти вплотную к самому сердцу Зоны, и успел свыкнуться с её бесконечной игрой сюрпризов. Теперь они посерели, поблекли, уже не удивляли и не пугали как раньше — лишь заставляли из разу в раз хмыкать, прятаться в тень, когда надо, и вызывали только бесконечно разжигающую саму себя усталость. Бесконечную усталость от всего. Она накатывала волнами — когда-то слабела, отпуская, когда-то набирала обороты, вгоняя в уныние, в борьбе с которым ничто не могло помочь. Сейчас она вновь была сильной, напившейся крови, и тоска окатывала всё вокруг вторым слоем поверх тумана. Шрама обнадёживало лишь то, что рядом с ним сейчас сидел такой же человек, как он. Такой же пленник судьбы и интриг неведомых высших сил, который подвернулся им под руку и совсем не был этому рад. — Заколебало вусмерть всё это, да? — равнодушным тоном произнёс он, по-прежнему пялясь вдаль. Меченый смотрел туда же. Между ними опять зависла пауза, в которой громыхал и грохотал позади алтарь. — Тварей здесь никогда не бывает, — поведал вдруг Шрам, оборвав тишину. — Никаких. Боятся. Если здешнее пси-поле людям-то так по мозгам бьёт, то уж им… Да и вообще, это ещё и не самый пик. «Монолитовцы» только здесь бывают время от времени. Для них этот обелиск — ни много ни мало, что-то навроде своей Мекки. И вот когда они сюда приходят… — лицо наёмника впервые перестало быть маской: губы вытянулись полукругом уголками вниз, а брови подлетели ко лбу, — такое творится… Лучше их здесь не встречать. Но мы их сейчас и не встретим — это я тебе точно могу сказать. Меченый выслушал и опять ничего не ответил. Не повернул даже головы, не в силах совладать с захлестнувшим равнодушием и каким-то душевным бессилием. Да и Шрам сейчас сотрясал воздух всё от того же — от накатившей бесконечной апатии и от гораздо более страшного. От комкающего душу фантиком ощущения того, что там, впереди по прямой жизненного пути, ничего нет. Там всё через пару метров уже очень долго упирается во всё тот же непроглядный сизый кисель, который окатил собой сейчас аномальный лес. Опустился одеялом на рыжие кроны и сделал их хозяек бесконечными — в тумане невозможно было понять, заканчиваются они всего-навсего в сотне метров к невидному горизонту, или простираются на тысячи километров рыжей сыпью на теле Земли. Они держали Шрама в своих владениях, не давали покинуть их, выбраться, заперли в своём заповеднике смерти без права на шаг ко благой судьбе. Это грызло наёмника перманентно — то сильнее, то слабее; иногда давало забыть, а в другой раз заставляло волком выть на Луну. Грызло медленно, но верно, ввергая в состояние полного, отрешённого отчаяния. И в этом они с Меченым были похожи: того Зона тоже разжевала и выплюнула, разбив надежды, чаяния, умножив на ноль его стремление добраться к её самой сокровенной тайне и лишив веры в завтрашний день. Наверное, именно поэтому бывалому наёмнику сейчас было так важно видеть его рядом и знать, что и из этой очередной западни ему удалось выбраться и превозмочь. — Слушай, я не знаю, как бы это сказать… — Шрам сейчас чувствовал себя подростком, мир для которого был заснеженным айсбергом: большим, красивым, блестящим в румянцах солнца, но скрытым львиной своей долей в непроглядно-чёрной пугающей толще воды. Его будто лишили глыбы жизненного опыта, избавили от хладнокровия, обнажив мягкий и ранимый стержень самых сокровенных глубин души. Тех, что есть у каждого человека. — Но… Меня к тебе как будто тянет. — На этом слове он, сам себе не отдавая отчёта в действиях, положил ладонь на колено сидящего рядом Меченого. Только почувствовал холодную ткань его комбеза — едва не отдёрнул обратно от кольнувшей сердце иглы страха, но сумел удержаться и в следующую секунду увериться в том, что он сделал то, чего сам хотел. Что сам — и никак иначе, что только что прошёл точку невозврата, и что это никак не было пси-ударом решившего вот так съёрничать алтаря. Меченый, бездвижный и холодный, как бронзовый памятник, взглянул на лежащую на колене руку, потом — на Шрама. Во взгляде его многое было намешано — и неуверенность, и страх, и усталость, и растерянность… но не оказалось ни отвращения, ни злости, ни шока. Он посмотрел на Шрама как на такого же, как он сам — словно бы предстал перед зеркалом. Да, господа. Вот и докатились мы с вами до кульминации. Вот так вот и вышло… Такая вот оказалась воля Зоны для двух этих несчастных, заблудших в тумане злых роков душ. И… Поговаривают, знаете, что Зона — она как женщина… Впрочем, вот этого вот не надо. Не надо таких сравнений. И не надо таких, хе-хе, намёков. В конце концов, имеем что имеем. У Шрама с Меченым своя судьба. У меня — моя. У Зоны — её. Ну и у вас… у вас она тоже своя, и никто из нас с этим ничего не поделает. Кто бы как чего ни хотел, ни боялся, не противился… Смириться. Вот что остаётся. — М-да-а… — протянул откуда-то из стороны старческий голос. — Многого я повидал за жизнь свою непростую. Много мне Зона чего нашептала, много алтарь чего явил… А здесь вот… Никогда Матушка-Зона изумлять не прекратит, никогда-а… Лесник, которого Меченый до его речи тоже не заметил, как человека-невидимку или Шрама, сидел перед обелиском на пятках, упёршись коленями в стороны, и пребывал в состоянии то ли транса, то ли гипноза, то ли ещё какой медитации: сидел в своей позе абсолютно неподвижно, подставив морщинистое лицо голубому сиянию алтаря, говорил словно не собственным ртом, а возникал речью прямо в сознании, а распахнутые воротами глаза не имели ничего кроме белоснежного в окружающей серости белка с редкими мазками кровяных сосудов. — Педики! — воскликнул старик — как ударил в бонг. — Остап! — возмущённо выбросил Шрам, которому хлесток горькой правдой прямо по физиономии пришёлся отнюдь не по вкусу. Наёмник вновь удивился своим чувствам, и, пардон за каламбур, удивился уже своему удивлению. — А кто такие педики, дедушка Остап? — поинтересовался маленький Кеша, опять, как показалось Меченому, взявшийся из воздуха. Вид мальчонки, на сей раз вполне обычный и не имеющий элемента призрачного, всё равно вызвал у сталкера мурашки по спине. — Почему дедушка назвал тебя педиком, дядя Шрам? — Пидором! — едва ли не гаркнул старик. — Остап!.. — выпалил Шрам и чуть не рявкнул следом «твою мать», но, глядя на Кешу, вовремя осёкся. Потом снял с лица напряжение и утихомирил внутренний вулкан, и, вздохнув, посмотрел на безразличного Меченого. — Хочешь порвать со всем этим? — протест в душе дорос до критической точки и, получив последнюю каплю, аки реактор четвёртого энергоблока в далёком восемьдесят шестом, рванул с громогласностью ядерной бомбы. Подавленность, уныние и бесконечная, катящаяся в депрессию безысходность, получив искру раздражения, возмущения и злобы — то ли на самого себя, то ли на Лесника, на Меченого, ещё на кого-нибудь, — в мгновение ока выродились в непреодолимое желание сделать рывок крысы, загнанной в угол. — Ещё как, — ответил Меченый, ощутив очередной укол свежей ещё боли того, что так и не сумел добраться до Тайны Зоны и из последних сил покорить её — уничтожить. Шрам, сжав губы, бросил яростную молнию взгляда куда-то на северо-запад. Где-то там находилось единственное то, что могло стать для них обоих выходом. — Ха, ну и идите! — с издёвкой бросил Лесник. — Два принца в сияющих доспехах, блин… Или две принцессы — тут уж как посмотреть. — Ну и пойдём, — угрюмо проскрежетал наёмник и указал Меченому на, опять же, невидимый до этого момента АТ-Л. — Запасная снаряга в ящиках в кузове. Они оба встали с валуна и пошагали к тягачу.