Шрам и татуха

Первым пришедшим чувством оказалось смятение. Полное, безоговорочное, всеобъемлющее, но спокойное. Тревожащее сердце непонимание промедлило секунду и подоспело за ним, потом сменилось странным безразличием, помимо собственной воли навязанным, но ясным и оттого не отторгаемым. Ощущения истекли не изнутри, не из галерей собственных нейронов и эстакад синапсов, а были внушены извне, словно гипнозом. Меченый отчётливо это осознавал, но не было никакого удивления или страха. Он не очнулся, не пришёл в себя — его сознание включили, как свисающую с потолка на драных проводах «грушу», и он оказался один на один то ли с реальностью, то ли с наваждением или какой-то потусторонней прострацией, как ежик в тумане. Осязание собственного тела не пробивалось из-под закрытой крышки погреба, по бокам зрения наплывал «виньеткой» сизый туман, сознание плавало в молоке, и тихий писк в голове напомнил о царящей тишине. Впереди был покромсанный дверной проём, тот самый, в который Меченый вошёл перед тем как провалиться в бред, за ним — коридор с облезлыми стенами, полом, заваленным нанесённой снаружи пылью и грязью, и истлевшей деревянной рамкой пустого окна, перетянутого едва заметными смертоносными нитями, через которое смотрела ему в глаза Зона своими прежними, приевшимися юбками рыжей хвои, густой мглой и прячущимися за ними пристальными взглядами своих неведомых опасностей.       Через несколько секунд зрачки уловили фокус, туннель перед глазами разошёлся, и Меченый обнаружил себя примотанным паутиной к облезлой стене в просторной комнате, полной таких же, как он, белёсых коконов. Они лежали на полу в грязи и перепревшем мусоре, были на стенах, свисали с потолка; из-под их бесконечных нитей выглядывали обтянутые рваными лоскутами почерневшей кожи черепа, смотревшие перед собой пустыми выгнившими глазницами в жутком мертвецком оскале. Меж них, волей иронии-психопатки, покоились на выцветших красках стен истлевающие от неумолимого гнёта времени весёлые герои советских мультфильмов. Улыбались, махали руками и передавали привет из добрых, счастливых и беззаботных, навеки укатившихся в бездну прошлого дней.       Это должно было вогнать сознание в огненный смерч паники, свести с ума, заставить, не помня себя, трепетать в перманентном животном ужасе, но нервы Меченого оставались спокойнее водной глади моря безветренным утром — ему словно выжгло миндалевидное тело в мозгу; он знал, что должен бояться, но не чувствовал ничего сквозь туман помутнения, в котором очнулся. Он ощущал себя в собственном теле, но, в то же время, словно бы наблюдал за ним со стороны, не знал, чему верить: реальности, твердящей, что она реальна, или сну, забвению, убедительно настаивавшему на своём.       Решение действовать, казалось, тоже было вложено в голову кем-то со стороны. Сталкер хило дёрнулся, попытался выдрать руки из белоснежных в царящей серости оков. Паутина держала лучше кожаных ремней; всплеск напряжения в теле высосал все силы и отозвался пошедшими по голове пульсом под аккомпанемент колокольного звона толчками боли. Несколько долгих секунд обуздали мучительную бесконечность, Меченый снова поднял голову и рванулся ещё раз. Боль опять окатила нестерпимой тяжестью, но паутина, показалось, всё же не выдержала и шевельнулась. Ещё несколько протянувшихся киселём секунд, взгляд, снова рывок, снова боль, и так по кругу, раз за разом. Меченый дёргался, сражался с паутиной, сжимал зубы, опять приходил в себя и освобождался. Зависшая в пространстве тишина не противилась ему, не пыталась помешать, серость и забвение безразлично наблюдали, а давно умершие бедолаги в коконах будто смотрели с надеждой, радуясь, что кому-то таки удастся выбраться из этой чудовищной западни. Лес не громыхал своим призрачным хором, помалкивал, боясь соваться в логово мумии. Через какое-то время пространство комнаты, наконец, обдали робким тихим эхом разорвавшиеся нити, и секундой спустя его рассекло глухим ударом свалившегося на пол, высвободившегося из ловушки Меченого. Из лёгких вырвался почти неслышным стоном крик души, мертвецки бледные ладони упёрлись в прелые и гнилые остатки паркета, и руки попытались приподнять тело. В глазах потемнело, из-под век искрами посыпались звёздочки, но стоило только сталкеру с трудом приподняться на колени, как всё перед ним с сокрушительной резкостью застлала ненавистная жёлтая рябь, а в поднебесье черепной коробки разразился такой же ненавистный демонический, леденящий душу гомон пси-излучения. Поверх него тотчас понеслись разъяренные и ошалелые крики, рыки, исступлённые визги и стоны, изливающиеся пламенем из самих преисподней. Мумии ожили — давным-давно истлевшие, безобразные от разложения лица исказились в гримасах, заорали и застонали, а потом из них рванули закрепощённые в коконах души, чёрные фантомы, и всей своей болью, всем своим яростным и безысходно-пылающим отчаянием навалились со всех сторон на упёршегося в пол руками Меченого. Слились над ним в единую призрачно-чёрную кляксу и попытались пригвоздить к полу, растереть, придушить, сжечь его в бурлящей и шипящей кислоте своей безудержной ненависти. И здесь ненавистный кто-то или что-то опять вмешался — пролез в его гудящую голову и снял блок с эмоций, развеял застлавшую разум пелену. Меченого тут же осадило волной нестерпимого ужаса, он подумал, что сойдёт с ума. В глазах опять почернело, звуки ненадолго стихли, и запустившийся кинопроектор в мозгу бросил на закрытые веки свет своего видения: Меченый в нём всполошённо метался по бесконечно длинным коридорам превратившегося в запертый лабиринт злосчастного детского сада, ища выход в обжигающем нутро самозабвении, упирался в тупики, перетянутые нитями окна, встречал безразличных к нему призраков счастливых детей и воспитателей, слышал их голоса и смех, который быстро искажался, вырождался в чудовищный хохот инфернального существа. Каждый шаг в наваждении ощущался реальнее, с каждой секундой было всё тяжелее отличить его от осязаемого бытия, в которое он старательно проистекал. В конце концов, путь ему начинали преграждать аномалии: гудящие своей безграничной силой гравитации «воронки» и «карусели», теребящие воздух жаром «кометы», непонятной природы трещины, на глазах расползающиеся по всем поверхностям, зеленоватый туман, медленно разбредающийся по коридору. Они вынуждали Меченого развернуться, кинуться в другую сторону, наконец, сжали его в кольцо, в котором его настигла мумия. Тварь из сталкерских легенд бесшумно материализовалась сзади словно из воздуха, наверняка — телепортировалась, схватила беглеца своими уродливыми ломаными лапищами нереальной длины, силе которых невозможно было воспротивиться, развернула на себя и, пробуравив мутной беленой огромных, идеально круглых глаз, взгляд которых заточил сердце в корону ледяных игл и вогнал душу в пятки, разинула свою бездонную слюнявую пасть и заорала. Дикий крик, даже не крик, а визг, обрушился на барабанные перепонки окровавленной булавой, пробил дребезгом всё тело и улетел в такие высоты, что Меченый начал чувствовать, как его плоть распадается на молекулы. Страх, неумолимый ужас внутри забрал себе всю власть, раздухарился до четвёртой космической и перекатился далеко-далеко за Рубикон, заставив сознание в который раз угаснуть — отныне и впредь уже навсегда.       Тьма отступила. Меченый распахнул глаза и снова нашёл себя в полной тишине. Сознание снова не запустилось само — его опять кто-то включил, и перед ним престали та же серость, тот же непроглядный туман в переплетённом окне, прежняя комната с выцветшими настенными рисунками и прежними белёсыми коконами, прежняя апатия и прострация. Во внутричерепном пространстве памяти позади снова был завал — Меченый не мог достоверно определить, был ли в действительности его неудавшийся побег, вправду ли он видел обрушенное на него фантомами видение и оказалось ли оно правдой. Секундой позже размышления растворило в себе непреодолимо-навязчивое чувство дежавю, так, как будто Меченый переживал всё это уже раз за разом, и каждый раз его настигал крах. Он бессчётное количество попыток оказывался примотанным к стене нитями, бессчётное количество раз рвал их на себе и рвался из проклятого здания на волю. Он скитался по бесконечным коридорам, упирался в аномалии и неизбежно попадал в лапы мумии, оказалось, сгорал в «жарках», испепелялся в «электрах», растворялся в кислоте, задыхался от спор растений-паразитов, выворачивался наизнанку, рассыпался кучей осколков, словно фарфоровая статуя, разрывался на куски гравиконцентратами, сжирался фантомами и погибал в муках от острой лучевой болезни, но каждый раз просыпался в злосчастной комнате припасённой на потом «консервой». Или всё это очередное наваждение? Очередной внушённый суррогат памяти?       Внутри опять разгорелось жгучее, неудержимое желание в очередной раз порвать нити, упасть на пол и во что бы то ни стало прорваться к свободе. Она ведь там, впереди, дышит забегающими в окно дуновениями пропахшего озоном, пеплом и мокрым мхом ветра, подмигивает огоньками аномалий в неразберихе мглы, манит к себе, а в прошлый раз ведь почти получилось… Ещё б ведь чуть-чуть, не в тот коридор, а в левый, и мимо той чёртовой «воронки»… Но Меченый одёрнул себя. Все его намеренные дальнейшие действия сложились лентой кинофильма у него в воображении, он с выкованной из хромированной стали уверенностью увидел, как падает на пол, поднимается, идёт по коридорам безо всякого оружия в оборванном комбезе, упирается сначала в тупик, потом в перетянутое нитями окно, за ним в «шипучку», поворачивает, обжигает кисть спорами «ржавых волос» и снова оказывается в ловушке. И так раз за разом, постоянно в бешено раскручивающемся круговороте сценариев, вариантов и путей, из которого нет выхода. Меченый попал в затянутую намертво на своей собственной шее петлю, которая словно по команде затянулась ещё сильнее, начала причинять растущую боль, безжалостно растирать кожу, заставила задыхаться в исступлённых и тщетных попытках заглотить воздух. Душу начало разъедать безудержное отчаяние, несясь с горы растущим комом и рискуя застрять в горле.       Спасение, как всегда, объявилось откуда не ждали и без предупреждения: затянутое гноящей всё сыростью и сизыми клочьями дымки пространство перед бильярдными шарами глаз Меченого разразилось чёрным маревом, которое за секунду оформилось в полупрозрачный фантом маленького мальчика. Призрачный Кеша, рябящий своей потусторонней чёрной сущностью, поморгал на сталкера невинными детскими глазёнками, затем подошёл ближе и заговорил: — Тебе страшно, да, Меченый? — его звонкий голосок слышался хором ангелов в окружающей тишине. Тот лишь безмолвно уставился на него, чувствуя себя театральным зрителем, которого вдруг резко и мимо воли затянули на сцену играющие актёры. — Ты уже много раз пытался бежать, но этого не надо делать, — картавость паренька, его постоянно заплетающийся в слогах язык, умноженный на белый и светлый детский образ, что стоял перед Меченым потусторонним призраком проклятого мумией детского сада и существовал в яви внуком Лесника, нагонял тихого, осторожно подкрадывающегося из тени ужаса. Меченый далеко не один год сталкерства оставил за исписанными шрамами плечами, бесчисленное количество причуд Зоны успел повидать, и она, похоже, решила в который раз напомнить ему о том, что всегда будет на шаг впереди, всегда будет оставаться неизведанной и непостижимой. — Оставайся тут, Меченый. Она не хочет тебя убивать и не причинит тебе вреда. Поддайся и жди момента. Договорив, Кеша вдруг встрепенулся, переменился в детском личике на внезапный испуг, словно позади него свалился с антресоли и разбился глиняный горшок. Повернул назад свою маленькую голову, посмотрел в зияющий бездвижием проём, и, как показалось Меченому, ели слышно ахнув, развеялся так же быстро и внезапно, как появился. Вокруг ничего не изменилось: стены, коконы, сизые клубы и сосны за окном, пульсирующая в висках утомлённость — всё осталось тем же, но шестое чувство робко, тихо начало нашёптывать о чём-то нехорошем. С каждой секундой оно становилось настырнее и всё жёстче настаивало на своём, пока через полминуты невидимый обух неведомой высшей силы снова не огрел Меченого по голове и не заставил сознание поблекнуть. В глазах начало пульсировать темнотой, картинка перед ними рассыпалась на мазки и зашаталась. Сталкер опять попытался выскрести откуда-то ещё один остаток сил, заморгал чаще и с силой в очередных потугах сориентироваться, и здесь в комнату со своей привычной нежданностью вернулась хозяйка — стремительно ворвалась в пустующий проём, царицей страха подбежала к Меченому, заглянула ему в глаза своими, огромными и белыми, а потом сделала какое-то неуловимое движение, в неведомый по счёту раз провалившее пленника в пучины очередного приступа аскетизма его сознания.       На этот раз не было снов, видений — лишь спокойная, безмятежно-тихая чернота. Она почувствовалась прохладной воды ключом в жаркой пустыне и дала изнеможённому пси-атаками мозгу, наконец, немного прийти в себя. Меченый очнулся от того, что кто-то небрежно скинул его безвольное тело на спину. Уши охватил шум бьющего в лесную подстилку дождя, а с ним их коснулось, приласкало даже тихое потрескивание дозиметра. Сыплющиеся на лоб и щёки капли грубо придали щепотку бодрости; Меченый продрал глаза двумя щелями век, потом приоткрыл их чуть шире, убрав из взгляда водянистую плёнку, и увидел обрамлённую дрожащими рыжими верхушками извечную свинцовую пелену в вышине. Капли сыпались с неё вниз миллионами одна за другой, а по её серо-фиолетовым кручам привычно бродили змеями молнии. По всему телу расползся неприятный ознобных холод, проник сквозь ткань комбеза и напряжённую плоть прямиком до костей. Он, поддатый ветром и мокротой, истязал кончики пальцев ледяными иглами, мучал, но пришёл не из земли и не из воздуха, им словно веяло от чего-то страшного и потустороннего, призрачного, как сам лес. Меченый уловил где-то слева и сверху над собой короткий тихий рык, похожий на катящийся вдаль эхом истошный стон, и оттуда, из-за края зрения, хрустнув валявшимися на земле прелыми ветками, показалась мумия. Прорычала, будто прошептала что-то кому-то, потом бегло глянула на лежавшего перед ней Меченого и снова отошла на шаг своих длинных, ломаных и острых лап. Сразу за ней, уже справа, подошли двое «монолитовцев» в своих серых камуфлированных комбинезонах и с «калашниковыми» в руках. Склонили головы вниз, поглядев на сталкера линзами противогазов, затем перевели взгляд на мумию и, наверное, вступили с ней то ли в мысленный, то ли в чёрт его знает какой ещё контакт. В небе, как по сценарию, громыхнул очередной разряд, дождь усилился, а у Меченого перед глазами всё опять поплыло, стёрлось, и возлюбленная-чернота снова одарила его своим всеобъемлющим вниманием.       Происходящее до нервного смеха становилось похоже на дурную зимнюю ночь: темнота приходит рано и уходит поздно, заставляя опасаться ныряющих во мрак узеньких переулков и заросших скверов, из оконной форточки тянет ветер пробирающим холодом, с улицы всё время слышится какой-то шум, заставляя раз за разом выныривать из кошмаров вымотанного стрессами мозга и так же быстро проваливаться обратно в беспамятство в мучительном ожидании вожделенного, но такого же тёмного, холодного и приплюснутого цементным куполом туч утра. А мумия — она словно та самая ночная химера, выдуманная бурным детским воображением в незапамятные времена, давно забытая, но решившая вдруг воплотиться в явь и напомнить о себе. Вместо утреннего кофе Меченому досталась стекающая по подбородку и размазавшаяся по щеке вязкая слюна, вместо шумного, грузного вздоха от мыслей о работе — колющая головная боль, а роль забитого угрюмым офисным планктоном старенького автобуса со всей ответственностью и отыгрышем исполнил «грузовик смерти» с несколькими десятками тел на борту. Он натужно трясся и скрипел рессорами, монотонно бормотал изношенным двигателем; из-под днища барабанной дробью доносился стук заросшего дорогу бурьяна, а за рваным и дырявым тентом всё ещё виднелся лес и слышалась вялая гроза. Меченый сбросил с себя безвольное тело в грязной «заре», выкарабкался из кучи трупов и пробрался к лавке у левого борта. Сознание неволей одолело сильное чувство дежавю: вспомнились прошлая поездка на «грузовике», хлещущие через дыры капли дождя, прелый трупный смрад товарищей по кузову, грохот; вырвались ослепительной вспышкой из памяти роковая молния и затхлый бункер старого торгаша. По правде сказать, сталкер вообще не был уверен в том, что это не очередной мираж. Не которое по счёту внушённое видение мумии, не уж, чего хорошего, бурная агония умирающего разума. Слишком уж быстро-сумбурным, нелепым, фантасмагорически-бессмысленным и нереальным даже для матушки-Зоны было всё происходящее. Чем глубже в её дебри он забирался, чем дальше заходил, тем больший градус странности приобретал его путь, тем запутаннее и непонятнее он становился, но на этот раз Она слишком сильно показала характер, превзошла саму себя. Или это, напротив, его ум, его сознание начинали отставать и уже не были способны воспринять преподносимые Ей подарки?.. Такова уж была судьба Меченого: он неуклонно и неприкаянно шёл вперёд, пробивался и прорывался, не останавливаясь ни перед чем, но ответов не получал — лишь новые вопросы и новые удары.       Очередная кочка на размазанной в месиво и заросшей сорняком грунтовой дороге с силой встряхнула старую машину и вынудила сталкера вернуться в реальность из затянувшей в себя рефлексии. Меченый нагнулся, расставил ноги пошире и, злостно матеря каждую попадающуюся под колёса колдобину, принялся обыскивать наваленные в кузове тела. От каких-то из них разило гнилью до рвоты, едва не хуже, чем от зомби, другие лежали побледневшими, тёплыми ещё «манекенами», а у некоторых всё ещё прощупывался слабый пульс. Проскочившая в сознании от безнадёги искорка чёрного юмора цинично прошептала, что, если бы всех этих бедолаг освежевать и выставить на стенд, получилась бы отличная выставка двуногой фауны Зоны: в кузове лежали все — от одиночек и «долговцев» до наёмников и бродяг из «Последнего Дня». Меченый осмотрел только тех, что лежали сверху и до кого легко было дотянуться, но результата это дало мало. Мертвецы и после смерти не горели желанием щедриться: никакого оружия не при ком из них не было, даже спрятанного в ботинке ножа, всё их карманы были уже кем-то разодраны и выпотрошены, подсумки и разгрузки опустошены, и всё ценное, что смог найти Меченый, ограничилось помятой флягой с остатками не-пойми-чего, зарубежным энергетическим батончиком, коробом с парой спичек и пеналом аптечки, в котором нашлись лишь стимулятор в инъекторе-пипетке и початая упаковка таблеток пси-блокады. Рассовав найденное по уцелевшим карманам комбинезона, он бросил быстрый взгляд в сторону окна в кабину — оно оказалось загорожено панелью из спрессованной древесины, — после чего вновь перевёл вес тела на безжалостно-жёсткую лавку и пододвинулся вплотную к корме. За припадочно мотыляющимся оборванным тентом подлетала вверх из-под колёс перемешанная рыжими иголками пыль, проносился в ураганном темпе частокол сосен и вились разрубающие его пополам ленты грунтовки. Меченый ждал в напряжении, стараясь не растерять концентрации.       Наконец, через несколько долгих минут дорога резко свернула в сторону, а за ней и кряхтящий подвеской ЗИЛ. Невидимый водитель почти не притормозил — машина застонала ещё пуще, а тела в кузове повело кучей и прижало к левому борту. Стиснув зубы, Меченый до побелевших костяшек вжался ладонями в поручни, удержался, и, как только кривая дороги начала прятаться за припёршими её обочины стволами, вывалился через заднюю дверцу наружу. Сгруппировался в недолгом полёте, грохнулся в тянущуюся за грузовиком «комету» пыли и улетел кувырками на обочину — скорость оказалась, всё же, большей, чем он рассчитывал. Удары вышибли из лёгких весь воздух и последние остатки сил из тела, распластали морской звездой на земле; в голове всё завертелось, закружилось, и, в конце концов, потемнело. Темнота опять истосковалась по нему, соскучилась, начала накатывать со всех сторон, сверху и снизу, слева и справа, и, медленно, смакуя свою очередную победу, сомкнула затянутое свинцом небо в кольцо и в который раз скрыла за тяжёлыми бронированными воротами век.       Снов опять не было. Меченый выныривал из чёрных пучин закольцевавшегося беспамятства, созерцал белые вспышки в ворохе искрящих конфетти, снова проваливался во тьму, и так продолжалось неведомое ему количество раз. Он терял сознание на считанные минуты, даже на десятки секунд, потом снова его обретал и ощущал усиливающиеся из раза в раз удары нахлынувшего пси-излучения. До разбухшего в кровавом море сознания одинокими призраками доносились обрывки. Где-то там, вовне, катились по небосклону в горизонт взрыки грома, тонул в эфире пространства шум дождя, катался в бесконечной вышине черепной коробки какой-то далёкий лай. И конец этому нагрянул резко и неожиданно, словно удар кулаком по столу: в какой-то момент зловещая воля смилостивилась, решила дать передышку, дабы не прикончить свою излюбленную жертву — перемешивающиеся в тинистое болото астрала видения и прострация кончились, и Меченый таки смог разомкнуть глаза дольше чем на пару секунд. С небес всё ещё сыпало, рыжие кроны по бокам всё ещё трепыхались на завывающем ветру. Рядом с ним, чуть справа, слышалось какое-то непонятное шуршание, словно бы кто-то в чём-то рылся. Меченый повернул голову — аккуратно, чтобы не навлечь на неё молот мигрени, — и тут над ним тихо и внезапно возвысился излом. Сталкер машинально рванулся ногами назад, потянулся за ножом, но в оборванных ножнах его не обнаружил. Затылок отозвался мучительной пульсирующей болью. — Оба-на! — воскликнул излом в удивлении. — Шоб мне провалиться, живой! Охренеть! — Ломаный, хриплый и кряхтящий голос, как у старого курящего алкоголика, говорил на редкость собранной и членораздельной для мутанта речью. — Да ты эт, мужик, не пугайся токо, и так тебе вон, по ходу, порядочно досталось. Этим, вон, правда, ещё больше… — Он повернул голову в сторону лежащих на дороге трупов и махнул огромной рукой-клешнёй. — Встать-то могёшь? — Н-ну, вроде как, — невольно хмуро пробормотал Меченый и медленно, осторожно поднялся на ноги. Грозовой тучи подозрения с лица он снять так и не смог. — Э-хе-хе, шо, парень, удивлён, а? — излом растянул свое вполне человеческое лицо в улыбке. — Ты, токо, не мандражуй — я живых не трогаю. Ну, если они сами, токо, первыми меня пришибить не пытаются, хе! — Хм… Ну, это, определённо, хорошо, — Меченый даже растерялся — с изломами ему прежде разговаривать не приходилось. — Хе-хе, а то! — излом опять махнул гигантской рукой. — От так вот! У мутантов — у них иногда и свои понятия тоже имеются. Так шо не удивляйся. Зона — она от такая вот, хе-хе! Ты мне вот шо, лучше, скажи… А не от Лесника-ль ты часом? — Ну, можно и так сказать, — пусть и немного, но Меченый расслабился. Излом своей непринуждённой манерой и отсутствием агрессии располагал к себе, и если бы хотел атаковать — уже сделал бы это. — О, ну, тогда привет ему от меня передай! Тебе ж щас, я так понимаю, к обелиску этому? — мутант махнул рукой и посмотрел в сторону взмывающих над хвоей синеватых вспышек. Меченый подумал, что удивляться тому, откуда его занятный собеседник знает о его пункте назначения, уже как-то не к месту. — Точно. — Ну, шо ж… Отсюда-й-во до туда по прямой километр с небольшим будет. По прямой идти если, правда, то пятно грязное пройти придётся, там тебе лучше токо в этом… в противогазе, во! Тут вон ещё, энто, у трупов, что с машины повыпадали, оружие какое может найтись, тебе пригодится. У одного точно видал. — Приму к сведению. Спасибо, — Меченый выудил спрятанный в карман батончик и протянул его излому. — Держи вот. Вы, вроде, подобные штуки любите. — О, ещё бы, ге! — тот расплылся в улыбке в радостно подхватил подарок. — Кто ж сладенького не любит? Вот эт удружил, мужик, благодарствую! Все б сталкеры так… Ну, в общем, я, эт-во, побежал. По прямой тут с километр всего, дойдёшь. Ну, бывай, мужик, не пуха! Излом опустился на четыре конечности и скрылся в соснах. Меченый проводил его взглядом, остался на месте ненадолго и вкрадчиво вглядывался в заросли по сторонам, потом подошёл к ближайшему трупу, обыскал, подошёл ко второму. У него в кобуре нашёлся пистолет — Меченый вытянул из неё целый с виду «Форт» новой модели. Сплав затворной рамы блеснул слабым бликом, углепластиковая эргономическая рукоятка приятно и удобно легла в ладонь. Сталкер извлёк оказавшийся пустым магазин, спрятал в карман жилета и вставил новый — бывшие при нём от двенадцатого «Форта» подошли. Встал, пошарил по комбинезону, проверяя, что из взятого в хижине Лесника осталось у него, натянул на лицо респираторную маску и, ещё раз поглядев на вспышки, пошёл к ним.