Арсений боялся нарушить тишину, но и идти в гости для беседы с бухты-барахты ему не хотелось. Он же не может говорить с женщиной, которая гораздо старше его (хотя по ней и не скажешь), о своих — пусть и не беспочвенных — подозрениях.
— Вы во мне дыру прожжете, — голос Антона был усталым. Как полчаса химиотерапии могут сделать из нормального парня полноценного больного? А ведь это второй день, когда побочные эффекты должны быть слабее, но почему тогда Антон выглядит как… — Вы призрака за мной увидели? — Шастун даже обернулся, чтобы убедиться, что в окне за его спиной ничего нет, но увидев только свой собственный двор, недоуменно выгнул бровь. Поразительно, как у него оставались силы, а главное желание на такие выразительные спектакли.
— Ты зеленый, — попытался объяснить свой пристальный взгляд Попов, — в смысле выглядишь больным.
— То есть, я, по-твоему, здоровый? — это прозвучало бы весело, если бы не сквозившая в каждом слове горечь. Антон старался держать лицо, но несмотря на то, что день начался недавно, он порядком устал и хотел домой, чтобы принять душ и горизонтальное положение.
— Ты понял, о чем я.
— Я выдохся для спора, поэтому сделаем вид, что понял, — разговоры о внешнем виде и болезнях, казалось, скоро добьют Антона, он ужасно жалел, что не поговорил с Галиной Александровной. Она единственная могла его понять и не затрагивать болезненных тем, которые уж точно не помогут на словах. — Я хочу домой.
— Мама там? — Арсений не имел ни малейшего представления, как начать этот разговор сначала с Антоном, а потом с его мамой. Ему было неловко влезать в семейные, его не касающиеся, дела, но и видеть, что все проблемы парня были и остаются только его ношей — невозможно.
Месяц назад, когда Катерина впервые забирала из его класса еще малознакомого Антона, Попову казалось, что она готова горой встать за сына, быть опорой и поддержкой, но теперь Арсений не был уверен в отношении женщины.
— Арсений, я догадываюсь, о чем ты думаешь, — парень тяжело сглотнул, размышляя, как понятнее объяснить ситуацию. Голова была тяжелой и отказывалась думать логично и из разрозненных слов составлять предложения. Но видя немой укор в сторону самого дорого человека, молчать было бы преступлением. — Моя мать готова расстаться с любыми деньгами, нервами, собственным здоровьем и дальше по списку жертвенника, но я вижу, как она и люди вокруг меня начинают угасать. Даже в тебе сложно узнать того странного веселого преподавателя, которым ты был недавно. А все это, — Антон нервно дернул подбородком, — моя вина! Я становлюсь обузой, поэтому, чем дальше я буду от любого, тем легче каждый переживет мою…
Он верил в лечение, верил врачам, а еще верил в смерть. Каждый день Антон думал о своем заболевании, и страшнее всего было видеть отражение собственных мыслей в чужих глазах (хотя почему в чужих, если они родные?).
Последние месяцы можно описать только одним словом — больно. Когда больно — уже даже не страшно, потому что операция — больно, снимать швы, когда чувствуешь каждый вытаскиваемый фрагмент нити из тела (особенно самый первый рывок из уже заживающего шва), чувствовать натяжение кожи, и пытаться не выглядеть странно, потому что поднять что-то рукой или просто поднять руку сложно, а потом химиотерапия, когда у тебя болит все и иногда даже сказать что именно — невозможно из-за чувства, что боль — это ты и твое тело. А еще морально, Антону больно не за себя, а за людей вокруг, которые зачем-то жалеют его, а не себя, им, наверняка, хуже, он в этом уверен.
Поэтому так сложно сейчас в глаза Арсению и говорить все это, хочется, чтобы тот понял, хотя этого не произойдет, но сделать понимающий вид Попов в состоянии, на что и рассчитывает Антон.
— Мой уход, — он поправляет свою последнюю фразу, нервно приглаживая волосы и все еще не смотря на Арсения. — У меня третья стадия и глубокая инвазия. Я не говорю, что это приговор или вроде того, но один из вариантов этой болезни на любой стадии… не очень хороший.
Шастун переводит дыхание, потому что воздуха категорически не хватает, а прерываться очень не хочется. Сейчас он намеревался высказать все, что думает и боится потерять нить рассуждения.
— Не поверишь, но я уже написал письма, — руки нервно сжались в кулаки, а почти истерическая усмешка была совсем не к лицу, — знаешь, ведь, так многие делают, потому что так легче.
— Почему ты просто не хочешь принять поддержку? — Арсений в лепешку бы разбился, чтобы понять парня, но логики у того в словах не было. — Твои близкие будут винить себя, что недодали тебе любви в последние месяцы. Хотя, конечно, тебе стоит настраиваться на выздоровление, — последнюю фразу мужчина произнес с особым жаром, что вызвало у Антона теперь уже искреннюю улыбку.
Шастун нашел в себе силы заглянуть в холодные с виду глаза Арсения. Ему нравилась его поддержка, в которой была только слепая вера без гнусной жалости.
— Знаешь, что самое противное во всей ситуации? — совсем тихо спросил Антон, не прерывая зрительный контакт. Он рассказывал свои тайные страхи этому человеку свободно, словно так и должно быть. — Я сейчас не говорю о рецидивах рака, но после удачного лечения я не буду здоров. Это как клеймо — третья клиническая группа, когда ты больной, но условно вылеченный. Сложно объяснить, но будет считаться, что я здоров, но болезнь, она всегда рядом.
— Ты смотришь слишком далеко в будущее, — от слов Антона веяло нескрытой печалью. Парень принимал свою болезнь, как данность, считал ее своей частью. Арсений видел этот болезненный надлом и не мог поверить, что именно это есть принятие — когда ты живешь так каждый день, видишь, что вокруг ничего не изменилось, но сам ты ломаешься каждый день в угоду жизни. Ему не хотелось думать, что это теперь навсегда. Любой кошмар заканчивается и это закончится. Разве нет?
— Будущее может и не наступит, поэтому я позволяю себе хотя бы думать о нем, — Антон снова стал самоуверенным и веселым, и только поза выдавала, что он, между прочим, еще двадцать минут назад хотел лечь и хочет до сих пор. — Не говори с ней сегодня, — опять переключился он на мать, — она и так часто плачет. Ей нужно меньше знать и видеть. Считай это моей заботой.
Арсения передернуло от таких слов. Как можно заботиться отдаляясь? Больше похоже на садизм, как когда детям говорят, что их папа улетел в космос, а хомячок убежал. Но Катерина не ребенок, она как минимум мать.
— Странное у тебя понятие о заботе, — словно соглашаясь не заходить на чай к Шастунам, на выдохе произнес Арсений, устало закрывая глаза ладонями.
— Не страннее, чем сидеть в ванной комнате, пока твой ученик принимает душ, — иронично улыбнулся Антон. — Тогда я пойду, спасибо. Правда, спасибо, — он отстегнул ремень безопасности и прислонился к боку Попова, ища объятия. Этот долгий разговор был непростым, и теперь он действительно искал немного поддержки, что бывало крайне редко.
От Арсения пахло кофе, как бывало довольно часто, потому что он был любителем горького напитка, но почему-то именно сегодня этот запах заставил Антона не то что отстраниться — шарахнуться. Шастун зажал левой рукой рот и, наверно, попутно нос и стал искать правой рукой ручку двери. Найти получилось не сразу, но, когда это получилось Антон, не задумываясь о своих вещах или прощаниях, побежал к ближайшим кустам, где весь, съеденный с таким трудом завтрак, покинул желудок. Парню казалось, что его будет выворачивать наизнанку, пока на земле не останется его желудок, который уже изнывал от постоянных сокращений.
— Тебя еще тошнит? — стоя на деликатном расстоянии, взволнованно спросил Арсений, протягивая бумажные платочки. Антон стоял, оперевшись руками в колени, словно он только что пробежал полумарафон, а теперь пытается отдышаться, что получается с трудом. В эту минуту парень ненавидел любую еду и даже от воспоминаний о ней желудок начинал трепыхаться раненой птицей, хотя сейчас Шастуну казалось, что подними он голову от созерцания земли и его стошнит просто от воспоминаний о запахе кофе.
Попов начал подходить ближе, видя, что рвотные позывы прекратились, но парень так и не двигается. Арсения пугало, что из зеленого лицо Антона становится серым, ни один из этих цветов ему не нравился.
— Я посижу, принесешь вещи? — забытый рюкзак и куртка стоили того, чтобы прервать медитативное дыхание и попытаться сказать четыре слова. Но даже одна фраза далась с трудом, и Антон начал медленно считать про себя: вдыхал, задерживал дыхание на три секунды и также медленно выдыхал. В таком же ритме с туманом в голове он дошел до облезлой скамейки около подъезда.
Арсений вернулся быстро еще и с бутылкой воды, которая как нельзя кстати валялась в машине. После воды Антону стало гораздо легче, и он даже смог улыбнуться, искренне забавляясь своим мыслям:
— Меня сейчас полподъезда наркоманом нарекло.
Посидев еще десяток минут, Шастун все-таки попрощался с учителем и нетвердой походкой вошел в подъезд, в котором до дурмана пахло сыростью, но от этого не тошнило, а наоборот бодрило.
Бодрствование длилось недолго, Катерина, вернувшаяся еще утром, готовила что-то на кухне, поэтому запах еды просто припечатал Антона с порога. Ступор длился недолго, и парень, не разуваясь, побежал в туалет, падая на колени. В желудке было пусто от слова совсем, но это никак не мешало накрывающей тошноте и рвотным спазмам.
Не прошло и полдня, а Шастун уже ненавидел каждую его минуту, хотя в конкретный момент, обессилено сидя перед унитазом, ему казалось, что он ненавидит абсолютно все.
Антон слишком остро осознавал, что не сможет жить в режиме «кровать-унитаз» долгое время. А так как, купленные мамой тем вечером таблетки от тошноты помогали только частично, у них выработался график: Антон уходил на час из дома на злосчастную лавочку у подъезда, чтобы Катерина могла перекусить. Так было удобнее всем, женщина пропадала на работе, и сложностей не возникало: Антон совершал променад по подъезду только один раз за день. В остальное время он лежал, в крайнем случае — сидел (для разнообразия).
Так прошел понедельник и вторник, и казалось, что Антон уже пережил худшую часть химии и даже сумел составить самый корявый план своей речи для концерта к чертову празднику. Удивительнее было, что Попов, постоянно спрашивающий в сообщениях о самочувствии, одобрил подобие сценария, хотя и ненавязчиво внёс большие коррективы.
Арсений весь вторник спрашивал, точно ли не нужно заменить ведущего.
19:31 (вторник)
«Антон, если ты чувствуешь себя хуже,
то в любой момент пиши. А. П.»
Чрезмерная опека порядком надоела Шастуну. У Попова что, работы нет, зачем так часто одно и тоже спрашивать? Антон, конечно, не писал этого, но лежа в кровати часто задавался этими вопросами.
19:32
«Я сегодня пообедал, так что я в порядке»
19:33
«И тебя не вырвало? А. П.»
Очень тактично! В сообщение чувствовалось удивление, что совсем не понравилось Антону, но если подумать, как он ел… Перед глазами сразу возникло воспоминание его самого с зажатым пальцами носом, уговаривающего себя съесть хоть что-то чуть ли не в истерике.
19:36
«Главное — не победа, а участие!
Спокойной ночи»
В ответ Арсений просто лаконично пожелал доброй ночи, никак не комментируя цитату. Мужчина считал ужасной идеей завтрашний концерт, а еще корил себя за то, что не поменял ведущего втихаря, не ставя в известность самого Антона, тому бы отдыхать еще пару дней после химии.
***
Утром Шастун проснулся раньше будильника и, не глядя на время, пошёл в душ. Каждый шаг приходилось концентрироваться, а около двери в ванную комнату Антон поймал себя на усталости, полном опустошении и главное — отдышке. Он не курил уже неделю, а значит дело было не в этом. Сбылись прогнозы Павла Павловича и Антона начало накрывать плотным одеялом под названием «плохо». Шастун не мог сказать, что у него болит что-то конкретное, казалось, болит все, еще и голова кружится. Пришлось сесть в ванну и отдохнуть, потому что сил не было. Через десять минут он саккумулировал достаточно сил, сумел принять душ и выйти, чтобы сразу на кухне опуститься на стул и положить тяжёлую голову на стол и отдохнуть еще немного.
Потом, заставив себя через силу и таблетки съесть вареное яйцо с чаем, он начал собираться, с ужасом понимая, что в таком состоянии не сможет даже выйти из подъезда.
Денег на такси было жалко, но умирать по дороге не хотелось, поэтому, сидя на облезлой, но уже родной скамейке, Антон краем сознания невесело забавлялся, как комично выглядит в парадной форме в белой рубашке и чёрных джинсах.
Путь по открытой территории школы до приветливо распахнутых дверей стал практически невыносим из-за отсутствия любой возможности придержаться и опереться. Под уже тёплым, но, однако, не жарким солнцем Антон вспотел насквозь везде, где это возможно. Поэтому, когда он зашел внутрь, можно было подумать, что парень попал под ливень.
В раздевалке Антон сел прямо на пыльный пол, не заботясь о чистоте вещей, а голову положил на пуфик, пытаясь унять дрожь в теле — ему еще микрофон держать этими трясущимися руками! Отдых не помогал, а тошнить начало уже просто от усталости или скорее слабости, которая не позволяла хотя бы открыть глаза и посмотреть на время. Он просто чувствовал, как горячий пот периодически скатывался по лицу, заставляя кожу стягиваться от соли.
Сегодня были укороченные уроки, поэтому Попов с чистой совестью разрешил семиклассникам просто тихо посидеть последние десять минут. Арсений постоянно проверял телефон, надеясь, что у Антона хватит благоразумия отказаться от похода в школу, но зная его упёртый характер, мужчина скорее делал это по инерции, особо не рассчитывая на что-то.
Дверь резко отворилась, заставляя Арсения, расслабленно сидящего на стуле, вздрогнуть:
— Там Шастун на полу в раздевалке! — Настя из его класса дышала тяжело, словно только что бежала по лестнице.
У Попова оборвалось сердце, и он, рисуя перед глазами самые страшные картины, сказал семиклассникам сидеть тихо, а сам побежал на первый этаж. Арсений пытался прикинуть нужна ли им скорая и засек время, сам не до конца понимая зачем. Ноги несли его, и путь, занимавший от силы минуту, казался невероятно долгим и запутанным.
Антон не сразу услышал тяжёлые шаги, но когда кто-то подбежал довольно близко, он открыл глаза все еще глядя в потолок.
— Антон, что с тобой? — Шастун услышал испуг и заботу в сбившемся голосе учителя, поэтому для своего ответа он подобрал самый насмешливый тон, растягивая болезненно сухие губы в улыбку:
— Медитирую, — с лёгкой ленцой протянул парень, — ну, знаете, перед выступлением.
— На полу? — недоверие можно было не только услышать, но и увидеть, если переместить взгляд на лицо учителя, который начал подходить ближе, отмечая про себя и мокрую рубашку, и тремор рук, и стеклянный взгляд.
— Я вижу ваш взгляд, — Антон начал вставать, но его нога почти сразу проскользила по полу и он сел обратно, обречённо прикрывая глаза. — Не нужно перечислять, что во мне сегодня не так.
— Я найду тебе замену, — в глазах Арсения была сталь, с которой спорить не хотелось. Математик прекрасно видел все, поэтому помог Антону встать и повёл его в своей кабинет.
— Нет, мне только нужно отдохнуть.
