Соседи поневоле

Хриплый прерывистый кашель был единственным звуком, который сейчас существовал в этом кафе. Все прочее — скрипы стульев, хлопки подносов, шелест оберточной бумаги, разговоры, ругань, даже громкий смех компании одетых во все черное и рваное подростков с железными кольцами в носах и ушах, что сидела от них в двух столах — все ушло на второй план, словно кто-то резко выкрутил колесико звука до минимума, так, что окружающий мир оказался в уже знакомом вакууме. Только на этот раз происходящее было не сном и даже не фильмом, где можно поставить на паузу или пропустить неприятный момент. Пока Теле-демон отчаянно боролся со сладкой газированной дрянью, что, видимо, никак не хотела покидать пределы его дыхательного тракта, Аластор почувствовал, как по нему неторопливо, изучающе, прожигая каждый миллиметр словно раскаленным скальпелем, ведут взглядом. От макушки до лица, затем шеи, груди и, наконец, широкого кармана толстовки — последнего, что не скрыто под столом. Резко наверх, к очкам, к капюшону, что как хлипкая, но единственная плотина в русле бушующего потока ограждают сейчас его и Вокса от неминуемой катастрофы. Останавливается, сверлит, стараясь сквозь толстые стекла и плотную ткань увидеть сокрытое. Радио-демон не делает ни единого движения, ни одного намека, чтобы натянуть капюшон поглубже или сильнее вдавить в переносицу пластиковую оправу. Судорожное метание — выстрел сигнального пистолета, как ничто другое показывает, что человеку есть, что скрывать, и есть, чего бояться. Аластор сморит вызывающе прямо, прямо Валентино в глаза, и даже черные стекла этого скрыть не в силах. Властелин похоти на миг, кажется, приходит в ступор от такой дерзости, и Радио-демону приходится вспомнить, что сейчас он в этой одежде, в этом образе и по некоторым другим причинам статусом не выше, чем вон тот плутоватый мальчишка, что вертится у стойки, ожидая момента, когда сможет незаметно присвоить себе чужой заказ. Совсем чуть-чуть «в уважении и диком ужасе» опускает голову. — Вал. — Теле-демон наконец возвращает себе способность говорить, и все негодование чужого взгляда мигом сосредотачивается уже на нем. — Что ты здесь делаешь? Голос Вокса совершенно спокоен и абсолютно не похож на голос человека, которого ревнивый любовник поймал с поличным в компании весьма сомнительной персоны. Скорее на дельца, которого отвлекли от обсуждения очень важного проекта. Глаза Валентино сужаются в нехорошем прищуре. — О, всего лишь наблюдаю как ты в поте лица разгребаешь свои проблемы. — Тянет он с вязкой бархатной елейностью, делая особый акцент на последнем слове. — Надеюсь, я не помешал, Вокси? — Вообще-то, помешал. — Ничуть не смущенный, даже несколько строгий тон обращает на него сразу два удивленных взора. Один — гневный и возмущенный, другой — внимательный и, каким-то задним чувством он видел его за темными стеклами, одобряющий. Теле-демон коротким кивком указывает на Аластора, при этом не удостоив его и мимолетным взглядом. — Я сейчас работаю. — Вот как. — Валентино угрожающе медленно склоняется к лицу партнера и растягивает губы в страшной улыбке. — Так позволь же узнать, как давно в сферу твоей деятельности входят посиделки в кафешках со всяким сбродом? — Вновь выпрямляет спину и с мрачным торжеством, будучи абсолютно уверенным, что вертеться Теле-демону больше некуда, скрещивает на груди верхнюю пару рук. — Охуеть смешно, Вал. — Вокс, демонстрируя едва скрываемое недовольство, уничижительно вскидывает брови. — Но, раз тебе так интересно, — вновь небрежный кивок на Радио-демона, — знакомься, это Рик. Мой новый редактор. У меня сейчас с ними полный тухляк, вот и приходится чуть ли ни с детектором вылавливать по всему Аду. — Добавляет он как бы между прочим. Валентино недоверчиво щурится. Было видно, что крупица сомнения с трудом, но все же прогрызла брешь сквозь тернистые пучины его обвиняющей непоколебимости. — Настолько плохо, что ты их теперь гамбургерами заманиваешь? И скольких ты уже водил вот так поужинать? — Брось. Если я начну перечислять, скольких шмар ты таскал с собой по клубешникам, мы здесь застрянем на всю ночь. Вспомни, как ты крутился вокруг своего Даста в самом начале его карьеры. Нотки уже настоящей обиды, давней, что вспоминать стыдно, но, видимо, слишком глубокой, чтобы забыть даже спустя столько лет скрипят в голосе Вокса. Озлобленными ревнивыми бликами маячат в его глазах. Хмурый взгляд Валентино смягчается. Словно кот, которому вовремя налили в миску густых свежих сливок, он улыбается уже без желчи. Красивым, плавным движением оказывается у Теле-демона на коленях. Ласково и одновременно настойчиво кладет ладонь на щеку и поворачивает к себе угрюмое лицо. Вокс опешивает от такой резкой перемены. — Ну что ты, детка. Я всего лишь беспокоюсь о тебе, — тягучий шелковистый полушепот противной резью отзывается у Аластора в ушах. — Я звонил тебе сегодня. — Да… — Вокс ведет рассеянным взглядом по мелькающим так близко к экрану губам. — Да, — трясет головой и более-менее осознанно смотрит в глаза напротив. — Я все утро был занят. Остолопы-сценаристы опять поперепутали все к чертям. Пришлось заново переделывать недельный график. — Ох, — с тяжким сочувствием вздыхает Валентино. Но Аластор видит, что взгляд его остался таким же холодным. — Заскочишь ко мне как-нибудь вечерком. — Не вопрос — утверждение. — Я скучал. — Конечно, Вал… — Вот и славно. Валентино сокращает и так ничтожно малую дистанцию. Целует Теле-демона властно, слюняво, перехватывая упершиеся в грудь ладони и сплетая языки в бешеном танце. На одно долгое мгновение переводит взгляд на непроницаемые стекла темных очков. Улыбается. Аластор безучастно наблюдает за тем, как сутенер теснее прижимает к себе Вокса. Как незаметно для партнера меняет их положение, перетягивая его на свои бедра. Как Вокс, закрыв глаза и крепче стиснув меж пальцев ткань дорогой шубы, уже сам тянется к чужим губам. Наблюдает и чувствует. Нечто доселе неведомое, но невероятно сильное и до белой ярости свирепое разрастается в груди. Стягивает и душит. Застилает глаза алой дымкой. Заставляет до скрежета стиснуть зубы и до царапин на ладонях сжать кулаки. Не помогает. Смотрит и видит, как его когти зарываются в густой мех на безвкусном с розовыми сердцами воротнике. Как летят белые клочья, когда он наконец-то добирается до шеи. Как красиво алые бутоны крови из разорванной артерии расцветают на белоснежном фоне. В каком удивлении и ужасе распахиваются и стекленеют глаза за мерзкими розовыми очками. Смаргивает. Валентино уже на ногах. Поправляет шляпу, что Вокс неосторожным движением сбил с его головы. — Жду твоего звонка, — бросает еще не пришедшему в себя Теле-демону и разворачивается, чтобы уйти, но в последний момент так некстати цепляет глазами Аластора. — Слушай, а почему он у тебя так отморожено улыбается? Причем постоянно. Имбецил что ли? — Малость придурковат, — соглашается Вокс, вновь не глядя на Радио-демона. — Но работу свою выполняет исправно. — Хм… Валентино смотрит на Аластора теперь уже оценивающе. Взглядом сугубо профессиональным. И взгляд этот Теле-демону не нравится от слова совсем. — Не хочешь отправить его ко мне на пару дней? У меня как раз в процессе небольшой ролик, куда его смазливая мордашка впишется просто идеально. Гарантирую, рейтинги будут до самых хуев райских. — Чтобы твои нимфоманы вытрахали ему последние мозги? Нет уж, спасибо. — сдержанно усмехается Вокс. — Как знаешь. Валентино делает неопределенный взмах рукой и, повернувшись на каблуках, на этот раз покидает фудкорт. Выражение лица Теле-демона за доли секунды из приветливо располагающего становится хмурым и раздосадованным. Он провожает спину партнера мрачным взглядом. Переводит его на стол, где в беспорядке в развернутых коробках ждали своего часа составляющие быстрого питания. Тяжело вздыхает и тянется к стакану. На Аластора не смотрит. Никто из них не произносит ни слова. Вокс насуплено потягивает газировку. Когда же стакан с громким хлюпаньем пустеет, ставит его на поднос, встает, и так и оставив почти нетронутый заказ на столе, идет к выходу. Ни разу не оборачивается. Радио-демон поднимается и молча следует за ним. В машине Вокс, не моргая, намертво пришпиленным взглядом следит за дорогой, и с особым неистовством выкручивает на поворотах руль. Один, лишь один мимолетный раз он украдкой скосил глаза на Аластора. На светофоре, что создал перед собой пробку из пары-тройки автомобилей. И какому придурку взбрело на ум соблюдать в Аду правила дорожного движения? Улыбка Радио-демона была непроницаемой. Твердой как горная порода, нестираемой как въевшийся в программу вирус и совсем немного, не осязаемо для глаз, как туманное видение, что в темной комнате всегда ощущается за спиной, но стоит только повернуться, и его уже нет… Потерянной. Как же сильно Вокс хотел и не хотел видеть сейчас его глаза. Во дворе Аластор не стал дожидаться, пока он загонит родстер в гараж. Вышел из машины и исчез за парадной дверью. Не обернулся. Теле-демон тихо вздохнул. С неожиданной даже для себя досадой. Встряхнул головой, прогоняя нахлынувшие и совершенно нежеланные чувства. Нажал на педаль, и родстер скрылся в гараже. Никто из них не заметил черный лимузин, что незаметно отъехал от ворот. В гостиной Радио-демона не было. Не было его и на кухне, где он обычно любил проводить время наедине с ножами и сковородками. Нет, Вокс его не искал. Так, заглянул мимоходом. Наверняка сидит сейчас в своей комнате и страшной лыбой пугает прохожих в окне. Теле-демон поднялся к себе. Окинул тучным взором игровой экран, приставки на полу и открытый шкаф. Взгляд упал на стул. Внутри все неприятно, мерзко так похолодело. Если этот день и мог быть еще более хуевым, то он только что им стал. И красные обжеванные тряпки были тому подтверждением. Похоже, им с Варком придется некоторое время отсидеться в подвале, пережидая несомненно разрушительную бурю. За спиной разъехались створки. — Я пришел за своей одеждой. Демон, мысленно выдохнув, поворачивается. Черт, ну почему он именно сейчас снял эти очки. — Эм…тут такое дело, — Вокс, не видя смысла оттягивать неизбежное, косится на стул. — Помнишь, я говорил, что Варк обожает все красное? Аластор чуть склоняет голову набок. Сука, и улыбается опять по-старому. Во весь свой зубастый рот. — В общем, он ее слегка…облизал. Совсем немного… От нее осталось. В комнате повисает гробовое молчание. — Знаешь, а толстовка тебе идет. — Скороговоркой произносит Теле-демон и телепортируется через экран.

***

Аластор не разговаривает с ним до самой ночи. Молчит и на следующий день, и на тот, что идет за ним. Даже Варк старается обходить его стороной. Чувствует свою вину и каждый раз опускает в пол огромные печальные глаза. Сидит в своей комнате, не показывается. Словно и нет его вовсе. Изредка тенью слоняется по дому, то и дело одергивая слишком длинные рукава толстовки. В упор его не замечает. Избегает. Но еду, спасибо и на этом, готовит. Сам ест раньше, поэтому, когда Вокс приходит на кухню, застает лишь еще не остывшую противень на столе. Как в первые дни. Это угнетает. Как бы он ни противился, сколько бы стадий гнева и отрицания не прошел, все указывало на очевидное. К Аластору он привык. Привык к его громкому, как-то незаметно переставшему быть таким бесячим голосу, бодрому смеху и вскользь брошенным колкостям. Привык к его улыбке, а точнее, к тем нечастым моментам, в которые она переставала быть арктически холодной. К глазам, что пугали вечным пожеланием скорейшей смерти, но на деле, если постараться, увидеть можно совсем иное. Привык к их коротким диалогам, в которых Аластор постепенно, но все же неуклонно начинал видеть в нем себе равного. Когда-то давно он был готов отдать многое, что бы Радио-демон хоть на секунду перестал смотреть на него с высоты своего самовоздвигнутого пьедестала. Самое время признать что вся его стойкость и решительность с оглушительным грохотом катится к чертям, а прошлое чудовищной волосатой лапой сжимается на горле. Нужно срочно что-то делать. Самым идеальным было бы прямо сейчас вернуть себе и Аластору силы, чтобы они наконец разбежались по разным концам Ада и при встрече отвешивали друг другу разве что пиздюлей. Только осторожно, чтобы опять не вляпаться в ту же историю. Сука, может хоть раз Люцифер повести себя не как эгоистичная, пизднутая по коронованой башке хуй-знает-сколько тысяч летней властью мразь? Конечно же нет. А Радио-демон? Дамочка в истерике. Королева драмы в эфире. Обиделся он, видите ли. Да это Вокс должен обижаться. Хотя бы за то, что шанс получить все лавры от победы в споре так обидно съебнулся к хуям. За то, что там в фудкорте из кожи вон лез, чтобы выгородить его перед Валентино, пока сам приемник не удосужился даже пакет оберточный нацепить на голову, чтобы не так сильно палить идиотскую лыбу. За то, блять, что целоваться под его испепеляющим взглядом ни разу, вашу мать, не круто. Вокс словно на электрическом стуле сидел. И даже очки с толстыми стеклами его не спасли. Сквозь них прожег, сволочь ебанутая. С одеждой, правда, нехорошо получилось. Но блять, он ведь не виноват, что Варку в их отсутствие вздумалось пошариться по его комнате. Да и вообще, неужели этому оленю не надоело семь десятилетий шататься в одном и том же рванье? Он ведь наверняка и спит в нем, не снимая. По-хорошему это старье надо было отправить на помойку еще лет тридцать назад. Зато теперь Теле-демон — центр всех его темных и непонятных, но дохуя возвышенных обид. «Никому не по силам постичь все тайны моего существа, потому что я самый загадочный и пизданутый из всех самых загадочных и пизданутых, что обитают здесь». А вот хрен тебе, утырок рогатый. Не ты один умеешь корчить из себя смертельно ущемленного. Именно поэтому, а не потому, что дома вдруг стало невыносимо паршиво и одиноко, Вокс, сидя за рулем после тяжелого рабочего дня, разворачивает машину ровно в противоположную сторону. Лишь один демон мог отвлечь его сейчас от этого дерьма. Как и тогда, семьдесят лет назад. Лиловый свет прожекторов приобрел убийственный кровавый оттенок. Шлюхи в холле затравленно жмутся по углам, боясь лишний раз привлечь внимание размалеванными лицами и яркими стразами на почти несуществующей одежде. Операторы и сценаристы мелькают цветными пятнами, будто все разом решили устроить по коридорам спринтерский забег. Да и в целом атмосфера на порностудии царит давящая. Теле-демон не обращает на нее никакого внимания. Вновь стоит перед той самой дверью. На этот раз не колеблется. В конце концов, он тоже скучал. Валентино стоит у окна к нему спиной. Между указательным и средним пальцами тонкая сигарета. Кольца розового дыма как дорогие спецэффекты клубятся под потолком. Свет пентаграммы с улицы красиво очерчивает контур высокой фигуры. — Привет, Вал. Валентино отвечает не сразу. Делает глубокую затяжку, выдыхает, и новая порция дыма витиеватой лентой струится вверх. Поворачивается словно в замедленной съемке. В прикрытых глазах — яркий блеск и, кажется, фонари на улице здесь совершенно ни при чем. — Вооокси. И у Вокса сладкая истома в животе сползает к паху от этого голоса. Валентино красиво и легко стряхивает пепел в стеклянную пепельницу на подоконнике. Растягивает губы в обворожительной улыбке, сверкая золотым зубом в полумраке комнаты. — Я ждал тебя. Подходит, уверенно и сразу ломая все границы личного пространства. Уже знакомым властным жестом кладет ладонь на его щеку. Теле-демон позволяет себе на несколько секунд раствориться в этом прикосновении. Такой Валентино, не выебывающийся, не строящий из себя капризного папочку… Нет. Вкрадчивый. Льстиво нежный, но без всяких сомнений доминирующий. Ни работы, ни бумажек, ни мерзких развратных шлюх. Только его здесь и сейчас. Такой Валентино был явлением, что одурманивало похлеще любого наркотика. И заканчивалось обыкновенно длинными царапинами от когтей на коже, жаркими стонами и сильными толчками, от которых сломался уже не один стол в этой комнате. Рядом с таким Валентино возникало ощущение всевластия. Словно нет никого важнее тебя ни во всем Аду, ни в целом мире. Такой Валентино как никогда сейчас был ему нужен. — Вал… Теле-демон обхватывает партнера за выпирающие сквозь шубу лопатки и притягивает ближе. Чувствует, как в штанах становится до одури тесно. — Ты так хотел меня видеть, детка? Валентино довольно щурится. О да, такие вещи демон похоти замечает в первую очередь. — Ты даже не представляешь, насколько сильно. — Вот как? Валентино наконец склоняется к его губам. Останавливается в нескольких жалких миллиметрах. У Вокса шея горит и экран нагревается так, что щеки пылают жаром. Но партнер, как назло, не спешит. — Тогда ответь мне на один вопрос, сладкий. Малиновые глаза вновь загадочно блестят. — Да? Вокс протяжно выдыхает и от нетерпения сам тянется к чужим губам. — Так каков же твой редактор в постели? — Что? Пощечина. Резкая и оглушающая. Так, что звенит в динамиках, и заставляет оступиться на несколько шагов назад. — Какого хуя?! Теле-демон поднимает возмущенный и одновременно ошарашенный взгляд. Кажется, он наконец понимает, что за странные искры сверкали у Валентино в глазах и почему на студии сегодня все такие пришибленные. Только теперь за очками пылает самое настоящее дьявольское пламя. — О нет, детка, — Валентино растягивает слова и совершенно недобро скалит зубы. — Это я должен спросить, какого хуя ты мне врешь. Тебя не было в тот день на студии, я звонил твоей секретарше. — Ты что? От удивления и негодования округляет глаза, с первого раза без ошибки предполагая, о каком именно дне идет речь. И это приводит Валентино в еще большую ярость. — Сука. Ты повез его к себе домой, и еще имеешь наглость заявляться ко мне, как ни в чем не бывало? — шипит сутенер. Теле-демон окончательно офигивает. — Ты следил за мной? Совсем уже рехнулся? От новой пощечины трещит экран, и осколки стекла падают на дорогой махровый ковер. Больно. — Придурок! — зажимает саднящий угол и от злости, обиды и боли скалится в ответ. — Ты хоть понимаешь, что несешь? Валентино делает к нему пару долгих шагов, возвышается словно телевизионная башня. — Не зли меня сильнее, чем есть, Вокси. Ты прекрасно знаешь, чем это закончится. — Кретин! Сколько раз ты ебался со своими блядями у меня за спиной и продолжаешь делать это до сих пор? Я хоть раз закатывал гребаную истерику? Яд, накопленный годами. Это он зря. — Истерику? — Валентино тихо смеется. Вокс слышит скрип сжатых в гневе зубов. — Истерику. ИСТЕРИКУ?! Орет так, что окна трещат, наверное, во всей студии. — Так вот почему ты таскаешь его за собой по всему Аду! Ты теперь со всяким отребьем трахаешься? — ПОШЕЛ НА ХУЙ! Выскакивает за порог и оглушительно хлопает дверью. И вовремя. С той стороны по ней прилетает и разбивается нечто тяжелое. Жаль, ему нравилась эта пепельница. Бормоча яростное и неразборчивое, летит по коридору, буквально расшвыривая в стороны возникающий на пути персонал. Выскакивает на улицу и резким рывком заводит мотор родстера. Произошедшее никак не желало укладываться в голове.

***

Растерянность. Неприятное чувство. Незнакомое для него…раньше. Как нечто противоестественное его природе, но нашедшее свое незаконное место в темных закоулках разума. Смятенный, сбитый с толку. Это никогда не было про него и быть не может. Однако в последнее время все идет наперекосяк. Но не это волновало его больше всего. Другое, столь сильное и прожигающее, что впервые заставило его усомниться в собственной разумности. Губительное. Он никогда не терял контроль. Даже когда ярость стояла кровавой пеленой в глазах, когда рвал и метал, когда кровь текла реками, а предсмертные крики сливались с безумным хохотом. Всегда красиво, всегда симфония, где он резкими точными взмахами дирижировал единым оркестром из теней и кукол. Тогда в центре все было по-другому. Даже сейчас, стоило лишь на миг позволить памяти воспроизвести ту мерзость, свидетелем которой он невольно стал, как внутри поднимало голову нечто убийственное, а ладони вновь сжимались в кулаки, лишь бы не броситься в припадке царапать обои и кромсать постель. Валентино хотелось растерзать. Никакого спектакля, никакой увертюры. Как дикое животное прыгнуть и рвать, рвать, рвать. Когтями, зубами, пока кровь не хлынет ручьем, пока свет не померкнет в чужих глазах, пока разодранное тело не перестанет дергаться в предсмертных конвульсиях. Но самое страшное — только Валентино. Не обоих. Не Вокса. В тот момент в нем что-то сломалось. Как опора, крепкая и надежная, что дала трещину, и в пустоту на месте сердца сквозь пробоину просочилось нечто гнилое. Боли не было. Хуже. Желание отгородить. Укрыть того, кого он ненавидит так сильно и долго, что ненависть эта давно слилась с его существом. «Ненавидишь» «Ненавидишь?» «Ненавидел?» «Не смей». И тень ему совершенно не помогает. У него одна дорога, покрытая черным туманом, где конец растворен в первозданном мраке. Тепло — его маяк, поощряет. Боль — его хлыст, подстегивает. Это новое сбивает с пути. Ему необходим перерыв. На несколько дней он закрывается у себя в комнате.

***

Теле-демон возвращается ближе к ночи. Злой и расстроенный. Громкий хлопок дверью словно пушечный выстрел. Кажется, сам дом перенимает настроение хозяина и воздух тяжелеет и свербит под тяжестью электричества. Экран разбит. В углах лиловые кровоподтеки, а во взгляде горечь, обида и дикая ярость. Варк прыгает на него с радостным воем и высунутым языком. Острый нос туфли с противным хрустом врезается в упругий бок. Зверь с визгом, что так невообразимо похож на человеческий, обрушивается на пол. В круглых глазах — непонимание, боль, страх и, кажется, слезы. Угловатая тень накрывает массивное тело. Вокс надвигается медленно. Во взгляде — абсолютное безумие. Оскал ломанный и чудовищный. Летящий кулак неожиданно перехватывает чужая ладонь. Сжимает так, что хрустят кости. — Только слабые и трусы вымещают гнев на тех, кто не может дать отпор. Шипение тихое, угрожающее. В багровых глазах — помехи и пламя, что испепелить готово без колебаний. Температура в пространстве между их лицами накаляется до предела. — Пошел ты. Теле-демон вырывает руку и скрывается за дверью в коридор. Гулкое эхо шагов на лестнице еще долго звенит в тишине.

***

Аластор вновь в своей комнате. В слепой злобе сжимает края прикроватной тумбы, так что дерево трещит и крошится под скрюченными пальцами. Боль. Такая, что хочется голыми руками вспороть себе грудь и, ломая, раздвинуть ребра, выдрать то, что паразитирующим червем сейчас вгрызается в плоть изнутри. В глазах наливаются темные пятна. Словно раненый зверь он вслепую мечется по комнате, стискивая уши, но звенящий гул в голове только нарастает. Больно, больно, больно. Он спотыкается обо что-то и падает на пол, сильно ударяясь коленями. Хочет доползти до кровати, но сил хватает только на то, чтобы подтянуть к груди ноги и так и замереть, пока тело сотрясается в мелких судорогах. Впервые готов молить о смерти. Алый свет с улицы скользит по телу, обжигает, он чувствует его каждой клеточкой. От ног к туловищу, груди, шее, лицу, безжалостно режет глаза, но он и не думает смыкать веки. Редкий отдаленный визг клаксонов как нож по ушам. Время перестает существовать. Постепенно его отпускает. Словно тиски, сжимающие тело, начинают медленно раскрываться. Возвращается способность воспринимать реальность, и сквозь стихающий звон доносится тихий шорох. Где-то в коридоре, в дальнем конце. Он отрывается от пола. Сначала голова, потом тело, опирается рукой. Шатаясь, поднимается на ноги и зигзагом бредет к двери. Комната все еще слегка плывет. Створки разъезжаются и он осторожно выглядывает в коридор. То, что он там видит, будет преследовать его в кошмарах. Теле-демон сидит на полу, прислонившись спиной к стене. Сотрясается мелкой дрожью, а по разбитому экрану из зажмуренных глаз бегут прозрачные дорожки. Варк рядом. Издает тихие и грустные, но успокаивающие гортанные звуки, почти мурчит. Голова зверя у Вокса на коленях, и он обнимает ее так, как мать обнимает своего едва не погибшего ребенка. Нежно и судорожно. Едва слышно, как одержимый, зачитывающий мантру, шепчет: «Прости, прости, прости…» Из длинной тонкой сигареты, зажатой меж пальцев, к потолку струится розовый дым. Аластор отступает назад. Дверь возвращается на место. Он знает, что никакие силы не помогут ему вытравить увиденное из памяти. Его враг не может быть таким. Не может быть слабым и разбитым. Он должен вызывать ненависть, гнев, отвращение, должен раздражать до скрипящих зубов и злить до безудержного желания перерезать горло. И только Аластор имеет право наносить ему такие увечья. Дышать становится трудно. Хочется выскочить в коридор, рывком поднять на ноги и бить, бить, пока в глазах напротив вновь не вспыхнет ярость, а экран не исказится в зверском оскале. Несмотря на то, что во всем плане это будет самой большой его ошибкой. Как в тумане он идет к кровати и ложится на одеяло чуть ниже подушки. Складывает руки на груди и невидящим взором смотрит в потолок. Пытается прогнать мысли, что роем озлобленных ос мечутся в черепе и жалят так же болезненно. Почти умолять готов за то, чтобы его вырвали сейчас из сознания. Чуткий слух улавливает осторожные шаги в коридоре. Замирают напротив его комнаты. На расстоянии, чтобы не среагировали датчики. И вновь тишина. Но он знает, что ему не показалось. — Мне жаль. Тот, кто за дверью, произносит это тихо. Тот, кто за дверью, уверен, что его не слышат. Тот, кто за дверью, не способен сейчас лгать. Он до крови прокусывает кулак, чтобы не выпустить наружу мучительный крик.