Опять какую-то хуйню написал

      С тех пор Пьер действительно всюду появлялся в самый нужный момент, когда требовалось Болконскому поговорить, поспорить, высмеять кого-нибудь или просто с кем-нибудь наедине помолчать. Восторг повсеместно следовал за ним, как они вместе прогуливались по саду или по галерее, он чувствовал, что тем самым не только выручает князя Андрея, но и исполняет один из масонских заветов — живёт ради других. И прежде Пьер старался так жить и жил, но никогда не чувствовал настолько явственно собственного участия. Настоящая возможность вверить свою душу ближнего до того его возбуждала, что он не думал ни о чём другом. Ночами Пьера посещали радостные мысли о том, как вернётся он в Петербург, встретится с братьями и своим наставником совершенно обновлённым. Ему виделось во всех подробностях, как явится он, честно сознается во всех грехах и следом расскажет о своей помощи князю Андрея, а Осип Алексеевич снисходительно на него посмотрит, улыбнётся и, как своего сына, одобрительно потреплет по плечу. С одним этим представлением он каждую ночь засыпал и каждое утро поднимался.       Болконскому вправду дышалось вольнее, когда рядом появился молодой друг его, искушённый радостями жизни и надеждами на будущее. Наивная живость Пьера, его вера идеалам масонства и общее легкомысленное настроение передавались ему вовсе не в виде тяжёлого груза зависти чужому счастью, а в виде надежды ещё на что-то и отражения его прошлого, ищущего себя и смотрящего вперёд с ожиданием великих свершений и счастья. Несчастье и злобу, помимо той, что таилась внутри него, князь Андрей и до сего момента встречал каждый день. Княжна Марья лила слёзы, как на похоронах, и даже любовь его к ней не могла удержать раздражения и колкостей. Отец ежедневно с ним спорил, по старческой сварливости, на всех кричал и особенно срывался на дочери. Та ещё больше унывала, а под остротами брата совсем приходила в тоску, а там только больше раздражала вечно заплаканным лицом. Пьер же, кроме того, что отвлекал его от семейных тяжб, умел успокоить княжну, отвлечь на себя старого князя и потеснить m-lle Bourienne, вечно у старика заискивающую, причём сделать это особенно заботливо и ласково, что та не обижалась, а только делалась веселее. Пьер внёс в жизнь их дома, Андрей это всецело ощущал, давно разрушенную гармонию, коей не помнил он с самого своего детства. Князю Андрею уже не так хотелось, как прежде, уехать в Богучарово, во флигель, ему понравилось бывать дома с сыном, спокойной и иногда даже улыбчивой сестрой и раззадоренным, помолодевшим отцом. На фоне цветущей кругом жизни, он, отмечая ни без горечи, однако приятной, чувствовал себя тоже моложе. Ежели приходилось уехать, князь Андрей непременно брал Пьера с собой. Он и сегодня собирался позвать его, но Пьер, раньше высказанного предложения, сам вызвался ехать, как услыхал сообщение за завтраком.       Сразу после завтрака они и поехали в Богучарово посмотреть на продвижение строительства и отдать распоряжения. Было ещё утро, весеннее, прохладное. Кое-где в тени, вместо свежей росы, на траве лежал толстый слой инея и, чудилось, что по одной стороне, где стоял небольшой перелесок, была ещё зима, а по другой, чистой и просторной, откуда светило солнце, — давно уже лето. Особенно видно было это Пьеру, снявшему очки и видящему только белое да зелёное полотно, в котором не мог он различить, что белое пространство — вовсе не сугробы, а в зелёном трава настолько мелка, что меж нею просвечивает землю. Он особенно казался доволен и, похоже, за своей радостью совсем не обращал внимания на князя. Андрей же напротив не сводил с него сосредоточенных глаз. «Взглянуть бы на мир его глазами — что он видит? чему радуется? По ту сторону только иней, по эту только грязь — по мне, так отвратительнее и быть не может, а ему всё весело, — он продолжал разглядывать улыбчивое, румяное лицо, приветливо обращённое ко всем и ко всему, — Когда-то, верно, я тоже был таким, в молодости (он был уверен, что уже стар, и в той же ситуации, например, у Пьера был бы шанс, а ему уж нечего ждать)… Что же я видел?»       Князь Андрей отвернулся от Пьера и внимательно обвёл взглядом окружавшие их просторы, действительно внимательно прислушиваясь к своей памяти. Со стороны он, должно быть, казался сосредоточенным на чём-то очень важном, аж притихли кругом прохожие крестьяне, лакей и даже птицы. «Такая дурость! Они, похоже, решили, что я о политике, о строительстве, а я о такой глупости… Вздор!» — посмеялся он про себя, даже морщинка на лбу его, вновь собравшаяся, расправилась. «Нет, не помню, — заключил наконец князь Андрей, — Может, я и не был таким? может, я по-другому радовался? К чёрту! Теперь на это нет времени.» Он развёл руками, потянулся на своём месте и опять взглянул на Пьера. Тот снова надел очки, заслышав кругом коляски смех, чтобы обернуться посмотреть.       Рядом, совсем близко, то обгоняя коляску, то равняясь с нею, то сильно отставая бежали девушки. До сей поры они сидели под цветущей ранней яблоней, в редкой тени по-весеннему голых ветвей, смеялись, толкались и с криками ступали голыми пятками на мокрую, прохладную траву. Они, очевидно, испытывали себя и находили это крайне весёлым и любопытным занятием. Они выглядели совершенно счастливыми, как будто единственное верное счастье заключалось в том, чтобы босиком бежать по траве, щекочущей ноги, и пищать от холодной влаги.       Как только появилась на дороге барская коляска, бег их перестал быть бесцельным. Из задора и доброй насмешливости они пустились вперёд лошадей и за ними, махали руками и подпрыгивали, чтобы внимательнее рассмотреть своего барина и его спутника. Одна из девушек с особенно озорным взглядом и смехом бросила вдогонку коляске только что сплетённый венок и тут же покатилась по траве в беленьком платьице, мгновенно покрывшемся зелёными разводами. Но она более совершенно не заботилась об этом, довольная своей шалостью. Остальные девушки с подругой остались позади и принялись громко, по-доброму подтрунивать над нею.       Венок упал на пол коляски, Пьер поднял его. Это был небольшой веночек из только что расцветших одуванчиков и гибких яблоневых ветвей. — Это они вам, — задорно после сего происшествия отметил он, нежно глянув на лицо и в глаза князя Андрея. — Полно, — отмахнулся князь, пусть и понимая правоту — его немного смутила собственнная привлекательность. Он не думал со дня смерти маленькой княгини, что хоть одна юная девушка обратит в его сторону взор. Его обычно бледное лицо даже загорелось, чему Пьер улыбнулся ещё радушнее. — Разрешите, я на вас надену? — спросил он и тут же замахал перед губами ладонью, прогоняя свои слова, — Ah, mon Dieu, я не хотел этого говорить…       Пьер помолчал ещё с секунду, пристыженный неожиданным выпадом, и повторил: — И всё же, разрешите, я на вас надену?       Болконский даже строго на него взглянул и примечал, что чем дольше смотрел, тем сильнее смущал. В его лице читалась такая чистая детская наивность и такое детское волнение, какого ни у кого больше во всю жизнь он не встречал. Пьер, чудилось, вот-вот задохнётся от страха, как князь с облегчённым вздохом улыбнулся и кивнул ему. — Давай, коль хочешь, — и он подставил ему свою голову. Пьер мигом просиял и аккуратно водрузил на подставленную голову венок. Он поправил его после и, увлёкшись созерцанием своей работы, остался сидеть, приобняв князя ручищей. Он сам не замечал, что неприлично долго уже сидел в объятиях. Князь Андрей, впрочем, решил промолчать на этот счёт — со щёк его молодого друга ещё с прошлого замешательства не сошла краснота. Он решил не обращать на это внимания, чтобы ненароком Пьер сам ничего не заметил и не принялся, как бывало обычно, рассыпаться в извинениях, и увлёкся разговором. — Дурость! Прямо как девицы перед зеркалом наряды примеряют да хвастаются, — отметил он с несмешливым раздражением. — Что же плохого? Тем более эти милые девочки хотели, чтобы Вы надели. Они нас видели ещё. До сих пор специально высматривают, я думаю. Представьте, как они рады? Такая мелочь, ничего не стоящая, а им приятно… Не нужно подвигов, достаточно и мелочей. Это и есть… — Жить ради других? — продолжил за Пьера князь Андрей. Пьер состроил самое наивное выражение лица, отвёл в сторону взгляд и по обыкновению застыдился своих слов. Старший и более умный друг частенько оборачивал в шутку его фразы и никогда не объяснял почему, словно такая глупость даже в обсуждении не нуждалась. Пьера это кольнуло, окружило целой стеной неловкостей и сомнений, он на секунду опустил голову, весьма по-детски подобрав нижнюю губу. «Нет, князь Андрей просто в таком настроении… Но я знаю, что прав, и он узнает. Я верю в Осипа Алексеевича! я верю в братство! я верю в Бога!» Он встрепенулся сам, когда Болконский хотел было позвать его и извиниться, и с самым простодушным видом взглянул на тёмные волосы князя, присыпанные жёлтою пыльцой. В венке, в пыльце он действительно представлялся совсем юношей, свежим и нетронутым бичом судьбы. Пьеру нравилось на него смотреть, восхищаться им и умиляться ему, и он не стеснялся это делать. — Дурость, — повторил Болконский.       Такие казусы возникали с этих пор практически каждый день, и после каждого раза Пьер так же умилённо на него смотрел, не давая ни шанса злиться на него. Так продолжалось долгое время, князь Андрей отныне не мыслил без этого своего дня и с нетерпением ждал всякую встречу — что же ещё выкинет его друг. Впрочем, своего чересчур радостного расположения он старался не показывать и наедине с собой оставался по-прежнему печален, а там, кто знает, должно быть не хотел показывать, что заблуждался в своих суждениях. Ошибиться перед Пьером было унизительным, и он бы совсем не удивился, узнав про себя, что только ради него продолжает хмуриться. Однако на душе у него действительно оставалось тяжело и неспокойно. И всё же он с самого утра и до самой ночи ждал встреч с Пьером. Но в один момент что-то переменилось, и тот как-то резко выпал из его уже привычной жизни. Какая-то туча сразу же нависла над всем домом, словно Пьер куда-то пропал, хотя по-прежнему был под боком.