III
17 ноября 2020 г. в 20:54
Вот уже неделю с лишним Пьер практически не выходил из комнаты и всячески избегал князя Андрея и, по возможности, всех домашних. Он сам не знал, что с ним случилось, но как-то понял, что не может более быть также ласков и заботлив, как был прежде. В последние дни, когда показывал ещё он нос из спальни и вёл привычный образ жизни, установившийся у него в Лысых Горах, он заметил про себя, что ему трудно слушать князя Андрея, быть всегда при нём и прибегать по первому зову, коим выступало удручённое его состояние. Столько времени прошло с тех пор, как почудилось ему, что в друге оживает жизнь. Она проклюнулась росточком в семени, но, сколько бы Пьер не ухаживал за нею, она замерла в одной поре, и мало было этому ростку и дождя, и солнца. Теперь ему казалось, что то просветление угасло, как и родилось, по его вине, от недолжного ухода, а то и вовсе лишь примерещилось ему. Размышления эти ни на секунду не покидали его головы, и он с трудом, занятый ими, занимался князем, о котором в сознании своём так хлопотал. Он решил не делать хуже и повременить пока, назвав это «подготовкой плана». Пьеру требовалось решить, как быть дальше, как ещё вывести Болконского из спячки, но всё то время, всю неделю с лишком, он ничего не думал совершенно. Большую часть времени он лежал с книгой и пил вино, едва ли понимая, что прочёл секунду назад. Он видел буквы, отдельные слова, но в предложения они не собирались — так смысл ускользал от него. Пьер сам ясно видел, что это бесполезно, но, наверное, для самого себя, чтобы не сгореть со стыда, создавал вид деятельности. Он будто даже обдумывал что-то, пока читал, рассуждал о судьбе друга и своих делах, только вот в действительности голова его была пуста. Иной раз он поднимался и ходил по комнате, хромая, хотя ноги у него не болели, укоряя себя за лень. Лень — именно так назвал Пьер то состояние, в коем так долго пребывал и не мог ни о чём думать. Время от времени осознание обыкновенной человеческой усталости посещало его, однако тут же прогонялось им самим. «Вздор! С чего мне было уставать, я-то и делал что-то едва ли… Нет, проклятая лень, проклятый я…» — зло думал он, наблюдая себя в зеркале и хмурясь отражению. Пьер никак не хотел согласиться с тем, что устал от заботы о князе, перегорел, что называется, и не имеет больше сил безответно трепетать над ним. Он так привык к безграничности заботы в своей душе, что исчерпаемость её стала для него неприятным открытием настолько, что на этом заявлении сразу ставился крест. Он сам себя убеждал в том, что у него ещё много сил, а меж тем погружался всё сильнее в состояние отстранённости. Он почти не говорил, улыбался через силу и старался обходить споры, предлагаемые за ужином старым князем. С последним, хоть тот и был невероятно и неожиданно добр к нему противно слухам о жестокости, ему менее всего хотелось видеться. Чтобы сократить встречи насколько то было можно, на обеды он вообще старался не ходить и, если представлялось возможным, просил что-нибудь принести в комнату. Разумеется, не заметить отсутствие его было довольно сложно, и князь Андрей сразу заподозрил неладное. Необходимость разговора подступала, тем не менее, сам тормошить Пьера он не желал и лишь волею судьбы столкнулся с ним в гостиной, куда тот вышел нехотя с книгой подышать воздухом, пока в комнате прибирал лакей. Они едва не ударились лбами оттого, что Пьер, рассеянный, как обычно, ничего перед собою не замечал. Когда они встретились, он очень растерянно, как бы запуганно, взглянул на Болконского.
— Надо сказать, ты очень изменился, — вдруг начал князь Андрей, казалось, ещё их старый диалог. В тот раз он утверждал иное, что Пьер всё тот же, и в нём теперь затеплилась надежда, что князь в самом деле это разглядел, а не просто так сказал, иначе к чему бы затевать сей разговор.
— Вы так считаете? — спросил он даже с некоторым восторгом, чуть униженным, как у ребёнка ждущего заслуженных похвал. За неделю с лишком это был единственный раз, когда его постигло такое оживление, немного ленивое и вялое, но готовое расцвесть при каждом слове. Ему самому мимолётное чувство оживления приносило несказанную радость и облегчение, так что он готов был сделаться счастливым, даже если счастье его окажется простой иллюзией. Он так устал от своих мрачных настроений и был готов цепляться за каждую протянутую ветвь, только бы самого себя выдернуть из спячки и, как в первые часы приезда, взяться за возложенное дело воскресения в Болконском любви к жизни не только им самим, но и княжной Марьей. Теперь он жалел, что обещался ей. Она решительно ничего не просила и слова не сказала об обязанности или долге, но Пьер решил, что она, возможно, сама того не сознавая, непременно умоляла ей помочь, и в душе пообещал. И вот теперь он избегал её, и стыдно было ему глянуть ей в глаза и поговорить, пусть ни разу не затевала она речи об Андрее. «Не справился, как и со всем. Начал — не довёл дело до конца. Кругом вот так, но раньше хоть перед собой одним стыдился, а теперь!..» — думал он, когда уходил другим путём в свой покой, едва завидев как обычно бледную, запуганную княжну. В словах князя Андрея Пьер жаждал почерпнуть силы, чтобы после вытащить самого князя и услышать от княжны, какой он молодец, что им помог.
— Нет (в лице Пьера успело высказаться непонимание), на этот счёт моё мнение ты знаешь. Я про последние дни, — князь Андрей объяснил свои слова и проницательно отметил тут же, как его молодой друг вернулся в прежнюю апатию, уже даже привычную, но по-прежнему необычную и совсем неидущую не только к устоявшемуся образу Пьера, но и к нелепой и изнеженной внешности его. Пьер потух в глазах, но растерялся по обыкновению и покраснел, как о нём завели речь. Он заговорил тише, глядя вниз и в сторону, чтобы уж никак не мог князь Андрей заглянуть ему в глаза. Они оба знали, что эмоции давно прочитаны, но какая-то фамильярность и стыд вынуждали Пьера прятаться.
— Последние дни? — как можно наивнее и удивлённее выговорил он и закачал отрицательно головой, — Нет, вовсе ничего не изменилось… Это я так только, увлёкся своим, а вам кажется…
Князь Андрей чувствовал ложь, но на секунду усомнился в своей правоте в угоду надежде. Так давно он уже не надеялся ни на что, посему решил дать себе волю и поверить на слово. Доверяй, но проверяй — так говорится, так что доверившись, он решил подловить Пьера на лжи или же, если тот с ним откровенен, выслушать его мысли и оспорить. В последнем он находил некое торжество и упоение, потому, расположившись в креслах, приготовился слушать. Говоря честно, менее всего ему хотелось убедиться, что Пьер не до конца с ним искренен. Что он, что княжна Марья в воображении его представали созданиями бесконечно открытыми и честными, и пусть их и так любой мог прочесть, ему куда приятнее было тешить себя мыслью, что они сами всегда всё выложат. Они-то, пожалуй, и были для него Божьими людьми, и куда более, чем все те нищие странники, которых сестра пригрела под своим крылом. Он предчувствовал разочарование, но насильно, как мотылёк на огонь, летел на него.
Пьер проследил кротко взглядом за князем Андреем, нелепо повернувшись вокруг себя. Ему ещё более неловко стало от собственных скованных движений и взора князя, направленного на него с кресел, будто на сцену, где он выступал шутом. Номером его было отсутствие того самого номера и, как следствие, растерянность. Он сам был не рад своей лжи, но отступить назад уже не мог и решился до конца выстоять эту заведомо проигранную битву. Хотя в душе его всё ещё теплилась надежда, что сможет что-нибудь наврать, что князь Андрей в том состоянии, когда, увлеченный собой, не заметит дальнейшей лжи или не станет слушать вовсе. Более всего сейчас хотелось Пьеру, чтоб разговор и замечание это осталось формальностью, с которою тот часто заходил поговорить, а сам думал о своём.
— Ничего особенного, всё про наши споры. Верьте или нет, а я никак не могу смириться, что вы — вы! — до такого себя довели. Сколько хорошего вы могли бы сделать для других! для себя, если хотите! Считайте, что для себя на первом шаге — пусть! — вы потом поймёте, что это для других, пусть хоть ближних. Ваши мужики, они разве вам не ближние, как сестра, отец, сын? — начинал Пьер, он говорил горячо и сам себе верил, что действительно увлёкся разговором, — Строя даже для себя в Богучарове, вы проводите какие-то реформы и что-то для них совершаете. Для них благо, а не только для себя.
— Позволь же, я не отстаиваю для себя всю Россию, чтобы приносить благо всему свету «по случайности», — отметил молодой князь, перебив Пьера, — Пусть я приношу им благо, но это и правда случайно. Всё, чего я хочу — всё ради меня. А чтобы браться за Россию нужно не ради себя жить, тут уж как не думай, а выйдет, что ради других. Боюсь, это не в моих потребностях.
Пьер помолчал немного. Он нарочно снял очки, чтобы не видеть лица князя Андрея, и всё время, что тот говорил, теребил их в руках, замерев среди комнаты на том же шутовском месте. Завираясь, он забыл кое о чём главном — своей привычке ходить туда-сюда или махать руками, когда места разойтись нет, — и до сих пор не обратил на это внимания.
— Но, может быть, вы бы хотели для очищения своей души послужить? Столько есть возможностей, и про вас бы думали, возносили… — осторожно предложил Пьер, отлично сознавая свою несостоятельность. Это были не совсем его мысли, не его речь; посыл был правильный, но, размышляй он на самом деле, он бы не сдался так быстро, как теперь, и нашёлся бы, что сказать, но ему оставалось только предлагать.
— Меня и так возносят чересчур много, — князь Андрей говорил это про своих крестьян и сестру, — Мне это не нужно. Это… Это слава! Из-за неё я погубил столько жизней и свою в том числе, а ты мне снова предлагаешь её и говоришь о спасении души? Это невозможно, mon cher; хоть в славе, хоть в бесславии — её уже не спасти, — холодно отрезал он. Пьер почувствовал себя окончательно дураком, смиренно улыбнулся и огляделся по сторонам, вернув очки на нос. Всё это время позади него стояло кресло, а он метался туда-сюда на одном месте и не знал, куда себя деть. Он со скрипом опустился в него и низко угнул голову. Ещё большая апатия и разочарование, чем прежде, охватили его после слов князя Андрея. Он был всё того же мнения и, казалось, удручён ещё более, чем прежде, и причину тому Пьер увидал в себе. Про себя он решил, что завтра же уедет и никогда более не посмеет ступить за порог этого дома и сказать хоть слово загубленному им другу. Снаружи он лишь улыбнулся шире на мгновение и совсем закрылся, сняв с лица всякие маски глупости и весёлости, за которыми он прятался доселе.
Андрей ощутил усталость, раздражение и отвращение к Пьеру. Он оказался прав, он обманулся, назвав его Божьим человеком, и всё то же приписал и княжне Марье. «Ничего больше доброго не осталось в моей жизни… Никогда и не было. Кругом обман, а самый главный от тех, кому сильнее всего веришь.»
Он хотел сказать ещё что-то, возможно, эту самую мысль, но, подняв глаза и наткнувшись взглядом на большую и несуразную фигуру Пьера, передумал. Его лицо выражало страдание. В нём не было тех эмоций, того выражения, но взгляд точь-в-точь как у Lise. Он говорил будто: «Зачем вы пришли сюда мучить меня?» Князь Андрей невольно вспомнил её, которую убил, и сына, и сестру, которым убийством принёс столько мучений. Столько грехов, и он желал бы не брать на душу ещё один, но, виделось ему, уже взял. Никогда прежде после разговора с ним или в присутствии его Пьер не был таким несчастным, как сейчас, и чёрт знает, что было у него на уме. Одно он знал наверняка, увидел это с первого взгляда и жалел теперь, что мучил, когда и так то было ясно, — друг не желал обмануть его, а просто жил ради него и не смел показать ему, что эта жизнь из-за него ему в тягость. Совесть что ли кольнула в сердце князя Андрея, он вздохнул, как будто отпустил с этим вздохом раздражение и несправедливое отвращение, и тихо проговорил:
— Стало быть, придётся жить ради других…
Пьер поднял голову и с детским непонимающим выражением взглянул на него.
— Разве другие — не ваши ближние, разве это — не вы сам? Вы говорили… — поминал он старый и новый их разговор.
— Ты — уж точно не я, — строго отметил князь. Пьер издал какое-то невнятное мычание и приподнял брови так, что совсем стал походить на дитя, однако тоска не оставляла его взгляда. Князь Андрей наклонился вперёд и сжал его большую красную пятнами руку.