Опять какую-то хуйню написал

      Был уже вечер, когда вся семья Болконских, кроме старого князя, и Пьер собрались в небольшой гостиной. Князь Андрей сидел чуть в стороне на диване и увлечён был сынишкой, который радостно пищал и крякал, когда отец поднимал его над головой. Он выглядел даже счастливым, как всякий отец со своим ребёнком, и словно не было в нём ни горя, ни того пугающего отчаянного и грандиозного смирения, с которым он говорил накануне с Пьером о будущей жизни. Казалось, ничего не произошло вовсе и то было лишь временное помешательство, какое, думал Пьер порой, могло быть для него и нормально, как для человека думающего и непременно гениального. Одна мысль сменяется другою невероятно быстро, он знал по себе; порой приходят такие, что сам с ними не согласен и споришь, бывает, с собою. Князь Андрей признавал, что не может не думать, он это сказал в Богучарове, и то было правдой, так отчего ему не выдумать чего-то совершенно на него непохожего? Не исключено, что с приездом друга, он специально вывел эту новую теорию своей жизни, чтобы было о чём поспорить, коль больше не о чем. Всё это только подтверждало нынешнее его беззаботное поведение; он даже не виделся так стар, как в первый раз, когда Пьер увидел его после долгой разлуки, и грузная морщинка на лбу не так пугала, когда изгибалась в восторге при смеющемся Николушке. Однако в глубине души Пьер понимал, что лишь обнадёживает себя. Стоило его растроганному взгляду, с коим наблюдал он за Болконским, засечь что-то печальное и несчастливое в князе, как он отвлекался на другое, не замечая того за собой или, скорее, не желая замечать. Не замечал он и настроения княжны Марьи, сидевший тут же на диване, рядом с ним. Она наблюдала за братом с раболепной любовью, рада была бы улыбнуться, вопреки образу вечного траура, да не могла выдавить из себя и тени улыбки. Дурная собой, княжна делалась ещё дурнее, когда кривила губы, лишь взглядывал на неё князь. Он не нуждался в жалости, она раздражала его — Марья понимала и, быть может, в другой раз, не будь тут Пьера, непременно разрыдалась бы, но, покуда рядом гость, не желала, чтобы на глазах его развернулась сцена ссоры. Пьер стал в короткий срок ей близким другим, она и за ним наблюдала весьма любовно, и чувствовала, что ему можно открыться и выказать подноготную, тем не менее ей совестно становилось от одной мысли.       Всё-таки не сдержалась. Зрелище стало окончательно невыносимо ей, глаза наполнились слезами, тонкие, сжатые добела зубы задрожали. Княжна согнулась, сделавшись ещё худее обычного, и то и дело руками пробовала свои глаза и щёку, как бы боялась, что проронит пусть одну слезинку. Изредка поднимала она голову, чтобы взглянуть на брата и, предчувствие не покидало её, наткнуться на ссору, в коей, понимала, брат обидит её за женскую сердечность. Вместо этого, по велению ли Бога, по чистой ли случайности, она наткнулась на взгляд Пьера, устремлённый точно на неё. Лицо его было вопросительное, жалкое, как у человека невероятно преданного чужому горю, хоть он не знал его сути. «Что стряслось с вами? Поделитесь, я обязательно помогу,» — говорил весь вид этого невероятно огромного, чудаковатого человека. Княжна Марья открыла было рот, чтобы что-то сказать (в тёмных глазах за очками мелькнула тень надежды), но вовремя опомнилась — князь ещё здесь –, махнула рукой и отвернулась. Пьер шумно вздохнул и отвернулся тоже. Они посидели ещё немного. — Уже поздно, — объявил князь Андрей и передал разыгравшегося, с особенно румяным от азарта лицом своего сына нянькам. Он поднялся, подал Пьеру руку и поцеловал перед сном сестру. — Не собираетесь ещё ложиться? — спросил он и задорно добавил, хлопнув Пьера по плечу, — Смотри, кабы она тут всё не затопила.       Князь Андрей вышел. Неловкое молчание, что повисло последствием переглядов, воцарилось между княжной и Пьером. Они вдвоём вздыхали, готовясь завести каждый разговор, но, как то обычно бывает, заслышав чужой вздох уступали друг другу и до сих пор молчали. Вместе с тем ни один из них не решался что-либо сказать: один оттого, что боялся услышать правду, которую тщательно от себя скрывал, другая — оттого, что не решила не совершит ли ошибки, затеяв разговор. — Надолго вы? — всё же первой спросила княжна Марья. Пьер, смотревший всё это время вслед уже давно ушедшему другу, растерянно обернулся. — М-м-м… Нет, я скоро уезжаю в Петербург. У меня… дела, — сбивчиво ответил Пьер. Ожидая чего-то он не стал говорить, что заехал всего-то на пару дней повидаться. Впрочем, он был немногословен. Более всего ему хотелось разделить с Марьей её горе и менее всего — о чём-то говорить. Но ответ, каким бы ни был Пьер обходительным и мягким, расстроил несчастную девушку не хуже грубостей. — Ах, да… — выдохнула она как бы с улыбкой, но опять задрожали её губы и щёки загорелись болезненно-пунцово, как у горячной. Пьер смутился и густо покраснел. Княжна всхлипнула, слёзы всё-таки потекли из её глаз. Его глаза тоже оставались влажными, что смущало его только больше на сей раз. Он неловко поправился на диване и ученически сложил руки на коленях, словно княжна не плакала при нём, а жестоко бранилась. — Простите, — надрывным тихим голоском пропищала она, утирая слёзы рукавом, — Ох, вы не должны были увидеть… Батюшка и брат правы — я излишне плачу, глупая… — Нет, — Пьер встрепенулся сразу, обернулся наконец к ней всем телом и склонился поближе, сжав дружески её хрупкую, сухую кисть. — Нет-нет, они вовсе не правы! Скажите только: что вас тревожит? — Князь Андрей, вы говорили с ним? Знаю, говорили… Мы уже обсуждали с вами, я очень за него боюсь. Ваше присутствие, как глоток воздуха для всех нас. Даже для старого князя, — она с нежностью смотрела большими светлыми глазами на красное лицо Пьера, — Но он… Я знаю, как только вы шагнёте за порог — его радость испарится. Она вздохнула, вытерла снова слёзы и сжала в ответ, насколько то позволяли пальцы, огромную ладонь. — Кажется, и легче… легче стало. Простите, я всё об одном… Спасибо, что выслушали. Доброй ночи, — она позволила поцеловать на прощание руку и тихо удалилась.       Её давно уже не было, давно Пьер сидел в гостиной один, но образ её, заплаканной и жалкой, не покидал его. Эти большие красивые глаза, эта надежда в них… Он не мог её обмануть и решил для себя во что бы то ни стало помочь князю Андрею и княжне. Он и сам об этом подумывал, но обманывал себя от страха перед вмешательством. Разговор подарил Пьеру уверенность, что нельзя так оставлять, и он задумал оставаться в Лысых Горах настолько долго, насколько сможет. «Я сделаю всё, что в моих силах. Я обещаю,» — сказал он про себя ещё тогда, когда княжна плакала перед ним. Он обязал себя и не смел уйти, не исполнив обещания.       Всю ночь Пьера терзали сомнения — как же высвобождать князя Андрея из хандры. Они много раз говорили с ним с момента приезда, но никак не удавалось переубедить его или хоть сколько-нибудь изменить во мнении. Одно видел Пьер — оживление и зарождение жизни, несмотря на общее мрачное состояние души. Он видел это по глазам, по голосу, по эмоциям его и никак не мог решить, как же дальше раздуть загоревшийся огонёк. Словом не выходило: он терялся, путался, переходил на совсем иное и каждый раз уступал. Князь Андрей был рассудительнее, умнее и никогда не забывал уже сказанного, тогда как Пьер по непонятной ему причине не помнил, что сказал секунду назад. Он мог сделать лишь хуже, позволяя князю Андрею чувствовать торжество и несправедливую правоту, поэтому к трём часам наконец заснул с единственным верным решением — молчать, но каждую секунду быть рядом.