***
Тенко начинает говорить только через полтора месяца. Хриплый от долгого молчания голос говорит чёткую и понятную мысль, почти потребность: — Отстань. Вот так. Одно слово, а сколько искренности! Нана отвечает на искренность искренностью и улыбается ярко, искристо: — Ну хоть один нормальный человек.1
16 ноября 2020 г. в 05:40
С Тенко было довольно легко. Она не капризничала, не просила супер-пупер-дорогие игрушки, не плакала из-за конфет. Она, если честно, вообще ничего не ела. Силком впихнутая в желудок пища возвращалась тот час же, поэтому Нана сдалась.
Психолог был необходим им обеим. Девочке он помог бы восстановится после травмы, а ей — научиться быть, если не матерью, то приличным опекуном.
Она не хотела привязываться к Тенко, но игнорировать слабое существо, свернувшееся калачиком в глубоком кресле винного цвета, было невозможно. Такая маленькая, но уже рассыпавшаяся на осколки… Ей не было жаль, ей было жалко. Девчонке бы жить да жить, набивать шишки-трещинки, а после латать их, но…
Тенко больше не плакала, только смотрела мёртвыми глазами, нервно почесывая болячки, отколупывая шкурки, окрашивая кожу в красный. Тенко просто продолжала умирать на её руках.
Расчёсывая грязно-серые пряди волос, спутавшиеся в неопрятные колтуны, Нана ласково проводит по голове девочки рукой, мимолетно прижимается губами к макушке. Жалко.
К первому сеансу с психологом она готовится как на войну. Внучка, будто зомби, пялится в телевизор и грызет ноготь большого пальца, выглядывающего из чёрной тканевой перчатки, которые девочка не снимает ни при каких условиях, даже в ванную ходит в них. Вынимая палец из чужого рта, Нана устало вздыхает. Честно говоря, её всё это достало. Хочется вернуть девчонку в замызганную кровью комнатушку, в которой она жила, и сказать, что нет, это не моё дерьмо и убирать я его не буду. Но уже поздно возвращать Тенко обратно, теперь это её девочка, и ей придется о ней позаботиться.
— Оденься, — коротко говорит она, сдерживая раздражение, улыбаясь мягкой улыбкой, вытирая покрытые чужой слюной пальцы о штаны.
Девочка кивает, встает со своего места, натягивает на себя темную юбку и серую кофту. Готова. Устало качая головой, Нана поправляет воротник кофты, натыкается взглядом на кое-как застегнутые пуговицы, снова вздыхает, перезастегивает кофту. Обувается Тенко сама. Нана берёт её за руку и детские пальчики судорожно сжимаются, стискивают её ладонь почти до боли, но тут же разжимаются, растопыриваются как можно шире. Боится.
— Не бойся, — улыбается она, — Твоя причуда сильна, но она мне не навредит.
Нана осторожно накрывает рукой всю ладошку девочки, по очереди прижимает пальцы внучки и свои.
— Видишь, всё в порядке, — глаза у Тенко слезятся, но она послушно кивает косматой головой. Густая челка, словно у пони, закрывает два красных провала вместо глаз. Бездна. Дно.
Нана сидит в кабинете психолога и терпеливо слушает. Ей говорят какие-то очевидные вещи, а она хотела услышать сакральную тайну или, на крайняк, инструкцию по обращению с особо опасными детьми. Маленькими монстрами, которые не хотят есть овсянку и тупо пялятся в телевизор.
— У вашей внучки тяжелый период, стоит набраться терпения, — тоном проповедника, вещает бородатый мужик в белой рубашке. Тер-пе-ни-е. Терпение, Нана, терпение, скоро всё это дерьмо закончится — говорит он вежливым языком. Нана кивает, улыбается и продолжает слушать, замаскированные вежливостью помои, вливаемые в её уши.
— Спасибо, до свидания, Каташи-сенсей, — прощается Нана. Она выходит и улыбка сползает с лица, превращая его в пустую безэмоциональную маску. Только на дне глубины глаз тлеет раздражение.
Тенко всё ещё общается со специалистом. У девчонки явно побольше терпения, чем у её бабки. Или ей просто всё равно. Или у неё просто нет мозгов. Или всё вместе. Но Нана предпочитает думать, что её внучка просто очень терпеливый ребёнок.
Нана весело улыбается словам «бабушка», «бабка», «бабуля». Хах, а ещё пару месяцев назад она ощущала себя молодой женщиной в самом расцвете сил, а теперь… Ба-буш-ка. Ха-ха-ха.