Беспутье

«It's all wrong It's all right It's all wrong It's all right…» Radiohead — All I Need Это — неправильно, Всё в порядке Это — неправильно, Всё в порядке…

      Саске рыдал на плечах матери и сжимал их до, кажется, настоящего хруста. Её тело опустело и обмякло. Он касался похолодевшего лица с пугливой осторожностью — оно, сухое и безликое, искажённо застыло, а глаза, с расширенными на всю радужку зрачками, кукольно распахнулись чёрными пятнами на бескровно-белом его пространстве. Неужели она так замёрзла? Он не хотел верить в то, что она не проснётся, ведь ей бывало и хуже, но из утра в утро она дышала, хоть и через силу, хоть и содрогаясь от боли. И Саске, улыбаясь, ловил её бегающий по цветкам на облезших обоях взгляд. Подкошенная страшной болезнью, она по-прежнему выглядела по девичьи моложаво и одухотворенно, будто гадкая хворь не смела портить собой её плавные черты. Картинная красота её, проявлявшаяся в длинных закрученных ресницах, аристократичной россыпи вен на руках и, словно пером выведенной, симметричности, по наследству перешла к двум сыновьям.       Саске гладил её чёрные волосы и накручивал их на пальцы, ложась рядом, пока она кричала, заламывая руки. В последний месяц она делала это так часто и громко, что мальчик привык, находя успокоение в пронзительном плаче — значит ещё жива. Не обижался, когда мама не отвечала, просто рассказывал ей всё подряд и не ждал ответа. Придумывал истории, рассуждая о том, что делает папа в раю и где сейчас находится Итачи, обещавший отыскать ему игрушку из настоящего магазина: не важно какую, лишь бы красивую, ведь у него были лишь куклы из старого тряпья, которые шила мама несколько лет назад. Он любил их, как нечто родное и сокровенное, но теперь они мало походили на изначальные версии — грязные и рваные, потасканные временем.       «Человечком» из указательного и среднего пальца Саске «бегал» по едва вздымающейся грудной клетке, через одежду и одеяло ощущая остро выступающие ключицы, почти не касаясь, чтобы не причинять матери ни капли дополнительной боли. Зарывался в холодные ладони лбом, вспоминая те дни, когда она имела силы обнять его нежными руками. Он так скучал.       Зима в этом году пришла тёплая и малоснежная, с вездесущими проталинами и надоедливым звоном капели. Птицы давно не прилетали в их микрорайоны, а Саске всё равно ждал хоть одного снегиря, что сидел бы на ветке и клевал иссушенные ягоды рябины. Красные животы птиц и почти такого же цвета грозди отпечатались в его памяти, как одни из самых ранних воспоминаний о прошлой жизни, когда семья Саске обитала в тепле и комфорте, когда отец ещё был жив. Здесь ягод не росло уже пару лет точно, как и травы, и листьев на деревьях. Все ростки вяли и гнили заживо, едва прорастая из земли под гнётом дурно пахнущего тумана, исходившего от трёх крупных химических заводов. Местный врач-пьяница говорил, что Микото заболела именно из-за этого, но Итачи старику не доверял, а значит и Саске тоже.       Разваливающуюся квартиру даже минимально утеплить на холодный сезон было некому. Сквозняк гулял по комнатам через щели и трещины, и Саске кутал тающее на глазах тело матери в одеяла, пристраивался рядом на скрипучий диван, вжимаясь в обтянутые кожей кости так сильно, как только мог, пытаясь спрятаться, убежать от вездесущего холода. Но мама совсем не грела. Наоборот.       — Знаешь, мам, ты не переживай. Итачи скоро придёт, он обычно заходит по воскресеньям и средам. Правда я… ну, ты не сердись, не помню какой сегодня день недели, — едва шептал он, будто кто-то мог услышать его стыдное признание и смотрел на её ввалившиеся щёки, слушая прерывистое дыхание и медленно сокращающееся сердце, измученное бессонными ночами и инъекциями. Ветер свистел по трубам и трещал отслаивающимися от крыши пластинами, но Саске не боялся его заунывного воя, ведь мама всегда говорила, что рядом с ней он в безопасности. Ветер — просто поток воздуха. В шкафу не прячется монстр. Под кроватью тоже никого нет. И совсем скоро Итачи научит Саске по-настоящему драться, а значит Саске сможет дать отпор кому угодно и начнет защищать маму сам. Итачи обещал.       Итачи хороший брат. Он приходил побитый и молчаливый, но приносил деньги и еду два раза в неделю, менял катетер (так он называл трубку, «вросшую» в маму). Целовал её исполосованные взбухшими венами руки, трепал волосы Саске и обещал, что мама скоро поправится. Невооружённым взглядом было видно, что Итачи плохо ел и спал, извечно находясь в состоянии близком к болезненному. Новая работа сделала его более физически развитым, но изматывала похуже любых других подработок. Саске души в нём не чаял, находя в брате единственную опору после гибели отца и начала болезни матери.       Но Итачи бросил их, и она умерла.       Раньше их было четверо. Затем остались только Микото и её единственный сын Саске, который помогал ей чем мог и любил всем своим по-детски добродушным сердцем. Единственный, ведь когда она умирала, сжимая дырявый матрас до ломания слоившихся ногтей, уже не истошно кричала, а лишь хрипела, задыхаясь и давясь собственной душой, только Саске сидел рядом и трясущимися руками пытался вколоть ей спасательную дозу морфина. Время убегало катастрофически быстро, а он не помнил, куда вкалывать иглу и на сколько заполнить шприц прозрачным, как вода, обезболивающим, которое смог кровью и потом купить Итачи где-то за «границей».       Итачи не было рядом, он исчез, ничего не сказав напоследок. И Саске не простит его за это, ведь обвинить кого-то всегда легче, чем себя. Потому что Итачи постоянно зарекался, но не выполнял ничего из обещанного.       Сначала она просто заснула, успокоившись под сильнодействующим наркотиком, а Саске пристроился рядом, улыбаясь от того, что смог сделать всё так, как его учили, смог помочь, спасти; обнимал череду тонких рёбер и благодарил Бога за эту возможность. Но Саске проснулся посреди ночи и сразу понял, что не слышал тяжёлых и сдавленных, но таких привычных вздохов. Слишком непривычная тишина, в которой даже ветер молчал. Февральское небо напоминало варёное сгущённое молоко, светлое от снега, густое и плотное. Безоблачное. В мутном оконном свете, что едва касался её замершего лица, Саске увидел смерть. И понял, что это не пугающая женщина в плаще и с косой в руках. Смерть — это не страшно, по крайней мере, он точно не испугался. Смерть — это белая кожа и варёный взгляд, уставленный в никуда, это буквально ничто, спрятанное в человеке, настолько же явное, насколько и неощутимое. Смерть приносит долгожданный покой. И мама больше не кричала от боли.       Не страшно, но очень одиноко. В одно мгновение «он и она» превратились в терзающее душу «он». Мама уменьшалась, будто мумифицировалась на глазах, и Саске не понимал, что ему делать, плача и молясь на коленях. Он не знал ни одной молитвы, но часто общался с Господом, когда ему хотелось поговорить, а мама уже спала. Он считал Всевышнего другом, но никогда ничего не просил, ведь мама учила, что друзьями не пользуются, даже если этот «друг» буквально способен на всё в этом мире. Но сегодня он молился и умолял, чтобы как можно скорее пришёл Итачи, чтобы мама наконец проснулась.       — Саске. Ты должен. Знать, — Микото говорила тихо и ломано, хмурясь от боли и громко сглатывая, — скоро я умру. Не бойся. Смерть — это… Это очищение. Спасение. Смерть — есть любовь Бога.       Мать говорила эти слова давно, когда ещё откликалась на собственное имя, помнила лица людей и улыбалась иссушенными губами. Даже вставала иногда, но всегда опиралась о стены. В квартире кроме стен ничего почти не имелось — только диван посреди комнаты с торчащими в двух местах поролоном и ржавыми пружинами, разбитое окно, заколоченное деревом изнутри и консервы в самом тёмном углу, чтобы точно не испортились. Саске любил тушёнку, но ели её по особым случаям, потому мальчик перебивался фасолью с гречкой. Эти банки приносил Итачи целыми пачками, и их не пытались прятать, ведь из-за болезни матери к ним не подселяли людей из тех страшных домов без окон и крупных частей стен, оставшихся в качестве напоминания о прошедшей войне. Новых домов жителям строить никто не собирался.       Эти её слова засели в голове и периодически прокручивались, но Саске не понимал, что они значат. Ему рассказывали про смерть, объясняли, что папа навсегда ушёл на небо, но осознавать, что она из себя представляет всё равно не выходило. Да, он видел, как редкие в их дворе цветы увядали, но они отбрасывали семена и прорастали вновь, а мама больше никогда не вернётся к жизни.       Неужели это он её убил? Собственными руками загубил последнее, что у него осталось, ошибся, и теперь мама немела на глазах. Смерть — не страшно. Страшно то, что он не справился и стал её причиной, то, что Итачи пропал и Саске остался один, то, что перед глазами ребёнка разлагался труп его матери. А ведь ему говорили, что убийство — это тяжкий грех, которому нет прощения. Значит ли это, что и Господь впредь отвернётся от него навсегда? ***       Саске просто пил пиво. Две банки светлого стояли перед ним, и он машинально потягивал хмельной напиток из гранёного стакана, погрузившись в далёкие просторы мыслей. Наруто крутился рядом, присвистывая незамысловатую мелодию, поставил чайник на конфорку и достал две пёстрые упаковки лапши быстрого приготовления. Для ужина поздновато, но Узумаки это мало интересовало, ведь организм требовал восполнения энергии, потраченной на стресс. Голова всё также периодически побаливала, но он научился не обращать внимания на столь незначительную боль, обходясь без таблеток. В душе у него плескалась непривычно легкая радость, словно все невзгоды и вопросы испарились разом, уступив место очаровывающему запаху «бедной версии» рамена и приятному вечеру в компании хоть кого-то. Пусть даже Учихи. Наруто подозревал, что именно из-за пустующей без опекуна квартиры его крыша и начала потихоньку ехать.       — Тебе побольше водички или поменьше? — спросил Наруто, держа чайник над тарелкой гостя. Саске неторопливо повернул голову в его сторону, словно сначала вовсе не понял о чём идёт речь и после непродолжительной паузы ответил, что ему без разницы. — Кто бы мог подумать! — хихикнул Узумаки и залил такое же количество кипятка, как себе.       Наруто ел с особым аппетитом. Лапша казалась ему кулинарным шедевром лучшего шеф-повара страны в собственном лице: ароматная, с насыщенным бульоном и идеальной консистенцией. Любовь к этому блюду ему привила мать. Она редко готовила настоящий рамен, а вот его аналоги пару раз в неделю точно, в то время как Узумаки был готов только ими и питаться. Сам готовить он не умел от слова совсем, и последняя его попытка в этом ремесле закончилась испорченной сковородой и пустующим желудком. Когда Наруто закончил трапезу, Саске не съел и половины порции. Он неспешно накручивал лапшу на вилку, а бульон оставлял напоследок, чтобы без труда выпить залпом, в то время как Наруто подносил тарелку ко рту и с помощью деревянных палочек вываливал содержимое себе в рот, капая на стол и громко чавкая.       — Ты прости, что отвлекаю, но мне знаешь, что интересно? Когда у тебя День рождения? — Узумаки отставил пустую тарелку подальше от себя и положил щёку на руку, внимательно глядя на Учиху.       Саске даже бровью не вильнул и не произнёс ни слова, пока не доел. Однако Наруто сдаваться также не намеревался и продолжал сверлить собеседника взглядом, явно давая знать о своём ожидании. Он узнает об этом парне напротив хоть что-то, соберёт даже крупицы информации, из которых, возможно, получится собрать цельный образ человека.       — Двадцать третьего июля, — нехотя ответил Саске, без слов принимая вызов в своеобразных гляделках.       — Блин, уже прошло. А у меня вот уже совсем скоро, десятого октября. Вот никогда его не отмечал толком, а всё равно жду сам не знаю зачем. Кто его знает, может чудо какое случится? Хотя бы в этом году. Только давай не начинай говорить, что праздники для детей и дебилов, а ты такой крутой, в Санту давно не веришь. Да-да, я тебя тоже как книгу читаю, — Узумаки улыбнулся во все тридцать два и всё же отвёл взгляд первым, устремив его на макушку Саске.       — Какой проницательный ребёнок, — Учиха, встав, положил тарелку в раковину, и Наруто этому слегка удивился, подсознательно понимая, что Саске сделал это не из желания помочь, а лишь по прихоти собственной педантичности или гордости.       — Я не ребёнок, — встрепенулся Наруто. —Типа, я твой ровесник, если забыл. И веду себя вполне сознательно, и голова на плечах вроде есть, и…       — Что с тобой произошло сегодня? — бесцеремонно перебил Саске.       Настроение Наруто испортилось в один миг. Он наивно думал, что Учиха всё-таки не будет начинать этот разговор, а он начал, и, судя по всему, терпел Узумаки только ради этого. И почему по закону подлости у Наруто получилось дозвониться именно до Саске?       —А что ты успел застать?       — Ты лежал в отключке с открытой дверью в квартиру и дрожал как неподготовленный школьник перед экзаменом. Иначе говоря, был максимально уязвимым и убогим, что для тебя совершенно неприемлемо.       — Мерзость, — скривился Наруто, представив столь жалкую картину и почувствовав неуместный укол совести, — ну, в общем, после школы у меня жутко заболела голова и я отрубился. Мне снился один момент из прошлого, но немного не такой, как на самом деле. И там были стрёмные чёрные сгустки слизи, которые пытались меня сожрать. А потом я проснулся, но мозг видимо нет, и меня конкретно глюкануло, потому что всё заполнилось этой жижей, вся квартира хотела меня убить, и я не придумал ничего лучше, чем позвонить кому-нибудь. Киба, Инузука который, не ответил. А дальше зрение будто пропало, и я нажал на первый попавшийся номер. Если честно, то я решил, что мне конец. Поэтому прости, что из-за такой фигни тебе приехать пришлось. И ты не думай, что я ненормальный какой-то, просто не выспался.       Саске по странному ухмыльнулся и, достав телефон что-то напечатал, после чего, мимолётно облизнув нижнюю губу, сказал:       —Значит это началось. Довольно быстро.       — Ну и чего ты опять несёшь?       — После смерти твоих родителей, ты попал не в больницу, а в одну из лабораторий Данзо. У нас есть информация, что там поработали над содержанием твоей головы, так сказать подкорректировали твои воспоминания в своих целях, — произнёс он, допив последние миллилитры пива в стакане.       Внутри Наруто ничего не всколыхнулось, на его лице не проскочило удивление.Он просто устал испытывать эту одну и ту же эмоцию, подсознательно вызывающую тошноту. Саске вновь знал о его жизни больше, чем сам Наруто, и сейчас это даже раздражения не вызывало. Пустота. Узумаки не знал, какие ещё истины ему придётся познать или отыскать, чтобы снова искренне удивиться. Он шумно выдохнул через нос.       — Ты же ещё что-то знаешь, верно? Может хватит тянуть это моё просвещение, просто расскажи мне всю правду. Что значит «у нас», «поработали»? О чём ты вообще, если я точно был в больнице сразу после аварии? Как я могу быть на вашей стороне, если вы мне ничего не договариваете? Да я даже не знаю, кто вы такие! — Узумаки отвернулся от Саске, заранее зная, что вряд ли ему что-то расскажут. И он бы ни за что не поверил Учихе, если бы не слова в уже давно сожжённом письме Джирайи. «Саске можно доверять», — писал он, а его старика крайне сложно провести вокруг пальца. Но Наруто это надоедало. Он просто хотел помочь людям, а не слушать постоянные полуслова о своём прошлом и будущем.       — Не в моей компетенции рассказывать тебе об этом. Всему своё время, Узумаки.       — Я не ваш лабораторный кролик. Я не ваша собственность. Я человек вроде. И мы с тобой товарищи. Я просто хочу знать то, что мне полагается знать.       — Для меня ты лишь средство достижения цели, слепой котёнок. Тебе в этом мире ни я, ни ещё кто-то, ничего не должны. Смиришься, рано или поздно.       Наруто кивнул и молча ушёл в свою «комнату хлама», понимая, что это могло выглядеть, как детская обида или бегство, но Узумаки устал от этого дня и Учихи. В любом случае, он тоже никому ничего не должен. Вскоре захлопнулась входная дверь и Наруто снова остался один, с опаской думая о предстоящем сне. ***       Удар в скулу и острая боль, что проходится по всей плоскости лица. В какой раз они уже дерутся? В третий? Узумаки действует умнее, чем в последние бои, запомнив парочку удачных атак Саске и не расходуя всю силу на бесполезные махи в те области, которые пробить у Учихи всё равно не получится — болевые точки и корпус он защищал особо успешно. Части тела Наруто наконец-то действовали сообща, быть может, не без помощи ежедневных тренировок, которые Узумаки устраивал себе по вечерам. Несмотря на то, что они имели гораздо меньший уровень нагрузки в сравнении с тренировкой с Саске, Наруто заметил, что стал более выносливым и уверенным в ударах. Даже мышцы слегка очертились.       Не пойми откуда появившийся кулак в живот заставил Узумаки всхрипнуть и согнуться напополам, жмурясь так сильно, что перед глазами замелькали разноцветные пятна. Пропустил очевидную атаку. Приблизительно через десять секунд он проиграет на глазах у половины школы, но сдаваться — удел слабаков, в ряды которых Наруто не вписывался. Более того, сегодня он смог как следует врезать Учихе в губу, тем самым отомстив за похожее ранение в свою сторону на их первой тренировке. Он должен попытаться ещё.       Кажется, всё началось с одной лишь фразы, которая заставила Наруто вскипеть и вновь потерять контроль, набросившись на Саске посреди школьного коридора. Никогда ещё Наруто не отличался такой склонностью к агрессии, как после знакомства с Учихой. Перемена подходила к концу, и ученики торопливо шли на занятия, болтая и смеясь, но подобный конфликт заинтересовал даже самых послушных и безучастных школьников — мало кто осмеливался устраивать драки посреди учебного дня в такой элитной школе. Вокруг конфликтующих за несколько мгновений образовалась настоящая публика, судя по всему, нашедшая своего фаворита. Со всех сторон слышалось злободневное: «Саске, втащи ему!», что раздражало втрое больше, чем начало их глупого спора. Все болели за Учиху и Наруто хотел доказать им, что сможет его одолеть, подсознательно понимая те ничтожные шансы, что у него имелись.       «— Узумаки пристаёт ко мне, ребята, слышите?» — засмеялся Саске так громко, что даже проходящие мимо люди в наушниках слышали его и заинтересованно их снимали. Наруто просто пытался наладить контакт, поговорить по-человечески после недели абсолютного молчания со стороны обоих, а Учиха вновь издевался и делал вид, что вообще видит его впервые и затем выкрикнул эту издевательскую глупость, после которой Наруто просто переклинило. Наруто считал Саске если не другом, то как минимум хорошим знакомым, и он отказывался верить в то, что Учихе на него абсолютно всё равно. Хотелось получить хоть каплю уважения от этого заносчивого барана. Гнев ударил в голову и Узумаки попытался ударить, однако Саске успел увернуться, как всегда предугадывая все действия Наруто на несколько шагов вперёд, будто кто-то через специальные наушники докладывал ему о мыслях Узумаки. Слишком высокомерный. Слишком раздражающий. Слишком сильный.       За две драки Наруто успел заметить некоторые коронные уловки соперника, в которые не имел никакого желания попасть снова. Потому их «честный бой» продлился вполне себе долго, относительно первого, но опыт Учихи, его телосложение и стратегии по всем параметрам превосходили характеристики Наруто. Ещё один удар, и Узумаки ляжет посреди коридора под возгласы толпы о победе Саске. Ещё один удар, для которого Учиха уже размахнулся.       Затишье.       — Что за безобразие здесь происходит? Разошлись все, — послышался суровый голос, разошедшийся эхом по помещению. Наруто приоткрыл глаза, удивившись тому, что он ещё стоит на ногах, и новый поток боли не прошёлся ни по одной области тела. Школьники, разочарованно вздыхая, послушались совета и побрели в обыденных направлениях.       — В мой кабинет, живо, — проскандировала Цунаде, выросшая зелёным айсбергом среди моря разноцветных учеников. Наруто непроизвольно сглотнул, встретившись со стальным взглядом её медовых глаз. Она говорила властно и отстранённо, давая понять, что предстоящий в её логове разговор не закончится ничем хорошим для Узумаки и Саске. Второй лишь поправил воротник чёрной рубашки, слизнул запекшуюся каплю крови с губы и, изогнув губы в ядовитой усмешке, посмотрел на Наруто, как хищник на поверженную жертву, на что Узумаки демонстративно отвернул голову и поплёлся за директрисой, надавливая рукой на место недавнего удара.       — Если так ссышь, то вали всю вину на меня, — шепнул на ухо незаметно подкравшийся Учиха. Он как бы случайно задел Узумаки плечом и пристроился сбоку, засунув руки в карманы тёмных брюк. Сегодня Саске выглядел непривычно опрятно и собранно, будто в кои-то веки ему стал небезразличен собственный внешний вид.       — Пошёл ты, — прошипел в ответ Наруто, сжимая ладони, пытаясь отдышаться и успокоиться, сверля взглядом картины на стенах, за эти несколько недель выученные наизусть — яркие и сумасшедшие, лишённые смысла, но наполненные множеством деталей. То, что нужно для Наруто, чтобы восполнить уровень концентрации и прийти в себя.       — А что же ты так взбесился, Узумаки? Это же была простая шутка. Не понравилось, что я её крикнул на весь коридор? Испугался осуждения и сплетен? — язвил Саске, нет, откровенно провоцировал с неприсущей ему драматичностью. «Наруто, не обращай внимания. Не отвечай», — говорил внутренний голос, но едва успокоившееся раздражение вспыхнуло в районе груди с новой силой.       — Понимаешь, Саске, ты просто дико бесишь. Каждое твоё слово заставляет меня хотеть тебе втащить. А на других мне вообще побоку, прими к сведению.       — Правда побоку? Прямо-таки абсолютно всё равно?       — Да, представь себе, Учиха! Только если мне всё равно на их мнение — это не значит, что я буду вести себя как последний мудак, то есть как ты.       — Если тебе всё равно на мнение людей, то ты мне сейчас подыграешь, — негромко сказал Саске, перед тем как войти в кабинет Цунаде Сенджу. Наруто готов был поклясться, что Саске задумал нечто совсем недоброе, уж слишком дьявольской вышла его кривая улыбка. А обычно то, что радовало Учиху, на Наруто, да и на любого нормально человека, действовало обратно. Саске псих, вот и развлечения у него соответствующие.       Кабинет с первого учебного дня изменился мало, разве что на стене появилась очередная высеченная золотыми буквами «благодарность» школе в тонкой деревянной рамке и с красной каёмочкой по картону, да бумаг на рабочем столе директрисы знатно прибавилось. Сама Цунаде выглядела измотанно, растеряв добрую половину жизненных сил за тяжёлый для всех сентябрь. Ещё и глупых драк ей не хватало. Начало года и нападение на Мэра в стенах «её» здания сказались на внешнем виде женщины, хоть та, для ровесницы Джирайи, выглядела невероятно молодо, словно и правда пользовалась магическими обрядами для сохранения вечной красоты.       Громко выдохнув, она села на кожаное кресло на колёсиках, что возвышалось над её головой на сантиметров десять.       — Саске, насколько я знаю, твоя работа защищать его, а не калечить, — строго начала Цунаде. Наруто хотел оборвать её и сказать, что он абсолютно цел и что драку, в общем-то, первый начал, но Сенджу остановила его одним движением руки, звякнув парой металлических браслетов. Продолжила: — у вас нет выбора, кроме как поладить друг с другом. Ты знаешь это.       — О, госпожа Цунаде, не переживайте, мы прекрасно ладим. Не упускаем возможности попрактиковаться в борьбе даже в школе. Но такого, конечно же, больше не повториться, простите нас грешных и всё такое.       — Слишком много болтаешь, Учиха. Меня ты не умеешь обманывать, поэтому угомони тягу к издевательствам над людьми, прошу тебя по-хорошему. Слишком многое на кону, чтобы ты испортил всё своими играми.       — Вы не верите мне? Ладно, — Саске пожал плечами и напряжение между этими двумя заклокотало невидимыми раскатами грома. Невооружённым взглядом было видно, что Саске и Цунаде переносили друг друга с большим трудом.       А дальше последний удар прогремел в грудной клетке Узумаки, сигнальной тревогой пройдясь посреди воцарившейся тишины. Весь мир сместился в одну точку, ту самую, которая, взорвавшись образовала наш мир. По ощущениям точно. Что. Он. Мать его. Делает? Из лёгких испарился весь воздух разом и тонкие губы Учихи почти нежно коснулись его собственных, а грубые намозоленные пальцы ухватились за шею, обдав её холодом. По спине пробежались миллионы мурашек. Наруто по-настоящему испугался произошедшего и предательски остолбенел. Саске, чёртов, Учиха целовал его на глазах у Цунаде Сенджу, и Наруто чуть ли не задрожал от нахлынувшей ненавистной эмоции страха, за которой, будто божественным озарением пришло осознание — Саске играет, проверяет его на стойкость и трусость. «Если тебе всё равно на мнение людей, то ты мне сейчас подыграешь», — вот что задумал Учиха и Наруто почти попался, хотя особого выбора ему не оставили, буквально бросив вызов в лицо. Ему поставили вилку*, но Узумаки всегда ненавидел проигрывать и выглядеть глупо, поэтому, спустя полсекунды заминки, он ответил на поцелуй с какой-то особой злостью и остервенением, которую несведущий человек обозначил бы никак иначе, как страсть. Вот так и прошёл его первый поцелуй: в душном кабинете директора, с вечно раздражающим его парнем и совсем нежеланный, спонтанный и во всех аспектах глупый.       — Что вы себе, чёрт возьми, позволяете?! — Цунаде взорвалась громким криком, вскочив с места и сжав край стола с ужасающей силой — ещё немного и будто сломается. И правда, что они себе позволили, что за спектакль устроили, изводя нервы и без того замученной женщины? Саске неспешно отстранился и лицо его вновь ничего не выражало. Ни победной ухмылки, ни отвращения. Всё с тем же безразличием он засмеялся, абсолютно лживо и истерично громко, окончательно выводя взвинченную директрису из себя. — Наруто. Вон, — отрезала она, даже не смотря в сторону Узумаки. Наруто стало не по себе: стыдно и как-то обидно даже, будто его использовали, чтобы насолить другому человеку. И пусть он не любил жалеть о прошедшем, в голове его пронеслась мысль, что лучше бы он вовсе не начал ту глупую драку в коридоре.       — Цунаде, я просто развлекаюсь, не смотрите так строго, — услышал Наруто последнюю, донёсшуюся через смех, фразу Саске перед тем, как захлопнуть за собой дверь. Щёки горели огнём: как он теперь будет смотреть в глаза Цунаде и Джирайи? А в глаза Саске? Видно, он выбрал неверный шаг и снова проиграл Учихе.       Он во всём ему проигрывал. *Вилка (в шахматах) — положение в шахматной партии, когда две или более фигуры одного игрока находятся под боем одной фигуры другого игрока.