All I wanted

      Малфой прокрутил кран, останавливая воду. Прохладную, чтобы окончательно смыть ненужные образы из головы и взбодриться, оставляя внутри себя только свежесть и холод. То, что нужно. То, что правильно. Из-за двери в ванную послышались стуки в окно, поэтому Драко накинул чёрный шёлковый халат вместо того, чтобы переодеться.       В раскрытое окно Мэнора влетел филин Генри с письмом в клюве. Вообще-то Нарцисса настаивала, чтобы он называл его Генрих, какое имя и было дано ему изначально. Но от этого излишнего официоза Драко только тянуло на очередные насмешливые ухмылки, поэтому для простоты он вычеркнул последнюю идиотскую букву. Малфой и простота — что может быть более странно? Но это разве что только в отношении домашнего филина.       — Ну что, Генри, раз перья всё ещё при тебе, значит, всё было не так уж и плохо? — хмыкнул Драко, забирая письмо и позволяя ухнувшему филину принять еду.       Это был ответ Паркинсон. На его посланные слова о том, что не всегда такой похуист, каким может казаться, поэтому его всё же несколько волнует её побег от него. Возможно, это не самые лучшие извинения, но лишь потому, что это вообще не они. Он просто не мог дать ей то, чего Пэнси хотела, и её смирение вылилось в то, во что вылилось. Это рано или поздно произошло бы, и вот наконец Паркинсон выбрала себя. Малфой всегда так поступал и ей советовал, поэтому его письмом было не извинение, а вопрос, остались ли они кем-то друг другу. Не любовниками, а.. Товарищами? Приятелями? Да, что-то вроде. Потому что прошлое грызло спины и игнорировать это достаточно трудно, чтобы просто стать друг другу никем и проходить мимо утром вместо хотя бы короткого кивка. Или же в глубине души ему было на это насрать и он просто отвлекался на любые проблемы кроме той, основной. Кроме той, которая была способна заставить выбрать не себя.       Когда Паркинсон унеслась, Драко остался стоять там, возле окна. В голове была полная неразбериха, целый ад из мыслей, чувств и эмоций, ураган которых необходимо было выпустить. И как вовремя подвернулась та девчонка.       — Эй, что с тобой случилось? — можно было подумать, что говорить таким лёгким и беззаботным тоном её фишка, но стоило взглянуть в глаза, чтобы понять, что дело в алкоголе. Не один Блейз отличился, притащив запрещёнку.       Драко медленно отнял руку от лица и посмотрел на блондинку с карими глазами, платье которой было короче того, что было на Грейнджер. Карие глаза.       — Если бы это просто случилось, а не стало последствиями моих выборов, — хрипло сказал Малфой и оттолкнулся, не собираясь размышлять о своих словах ни секундной дольше. Просто. Свалить. Отсюда.       — Стой, куда ты? — она подбежала к нему, очень даже твёрдо стоя на каблуках в весьма расслабленном алкоголем состоянии.       Но Драко было абсолютно наплевать, что она от него хочет или что говорит. На всё плевать. На всё похуй.       — Вообще-то, ты нравишься мне с пятого курса. Да, многие говорят, что ты не перестал быть Пожирателем и всё в этом духе, но.. Сердцу не прикажешь, так ведь? Поэтому ты мне всё ещё нравишься и я решила сказать тебе об этом, потому что что мне терять? Время идёт, обучение в Хогвартсе движется к концу..       — С какого ты факультета? — оборвал её Малфой.       — Когтевран.       — Курс?       — Седьмой, — пожала плечом девушка. — Но не дополнительный седьмой.       То-то он её не помнит. Но пару раз её личико мелькало перед ним.       — И я тебе нравлюсь? — этот вопрос был спонтанным, но, опять же, плевать.       — Да, я же, кажется, только что это сказала. А что ты..       — Пошли.       Сюрприз, но девчонка не была девственницей и то заклятье навела на себя раньше, чем о нём успел вспомнить Драко. Если бы вообще вспомнил. А Грейнджер всегда наводила после. Твою мать. Надо просто забыть.       Её звали Грейс. Но какой ему толк от знания имени девчушки, если, проводя руками по её талии, Малфой представлял талию Грейнджер. Двигаясь вперёд резкими толчками, он мысленно толкался не в Грейс, а в Гермиону. Чёрт, у них даже глаза были одинаковые, поэтому прикинуться было сравнительно легко. Сравнительно. Потому что это всё равно было не то. И не тем. Иллюзия, попытка заменить незаменимое. Но с каких это пор Грейнджер — что-то незаменимое? Чушь.       Он кончил. Кончил, но не благодаря Грейс, а с помощью образов. Слишком ощутимых, ярких, дерзких, чтобы суметь противостоять им. По правде говоря, Драко и не пытался, сплошная пьяная путаница в голове хваталась за концы нитей мыслей и убегала, наматывая круги и спутывая их. Всё слилось в одну эмоцию и одну мысль. Отчего он убежал? Каких рисков боялся? Действительно им руководили страхи за Нарциссу?       В каком же он, сука, дерьме. Потому что сомнений быть не должно. Ни сомнений, ни каких-либо сожалений из-за того, что сейчас он дышит в грудь какой-то когтевранке. Холодная ясность и уверенность, жестокость и расчётливость. Выгода. Незаменимая, вечная и всегда прежде всего именно она. Но чёртова мысль. Эта мысль, что заставила его простонать и оттолкнуть от себя девчонку, вылетая из какого-то кабинета. Малфой даже не удосужился посмотреть, куда он их завёл.       Отец был прав: ты просто трус.       Так ощущался шок? Если да, то Драко захотелось раз и навсегда перестать ощущать. Вообще что-либо. Эта чушь казалась настолько верной, ядовитой в своей правде, что он готов был сделать что угодно, только бы не признавать это. Ведь всегда проще запихнуть неприятное в самый дальний угол и сделать шаг назад, который ты выдаешь за шаг вперёд, к новой главе? Конечно. Собственно, Малфой никогда и не отрицал, что этот выход особенно привлекал. И избегать всякое напоминание о Грейнджер и о том, чего он испугался от чего он отказался, предпочитая семью и выгоду, оказалось не так уж сложно. Терпимо. Ниже среднего. Но он справлялся на отлично, так что всё идёт, как надо.       Ведь было бы чего лишаться, верно? Было бы кроме похоти, желания и нужды что-то более весомое? Она не то, чего лишившись, ты теряешь то, за что стоило рискнуть. Грейнджер — пустой звук. Никто в оболочке собирательных образов.       На ум пришли её искрящие коньячные глаза и раны в виде полумесяцев на ладонях. Драко резко вскрыл полученный конверт, рывком доставая письмо Пэнси.       И она, блять, каждую минуту его тяжелых попыток управлять своим разумом возвращалась и всё рушила. Даже тогда, когда её не было рядом. Даже тогда, когда его безостановочные двухдневные попытки найти и уничтожить договор остались насмешкой на злом лице. Когда он нашёл этот херов договор в поместье во Франции, в которое аппарировал вчера вечером. Но это был просто дубликат, на нём не было той защитной магии, которая должна ощущаться в пальцах лёгким покалыванием. Нарцисса, видимо, зря время не теряла, продумав до мелочей, как его запутать и вывести из себя.       Но сегодня ночь Рождества. И прямо сейчас, утром, он позволит матери ощутить вкус победы. На один день и одну ночь. Позволит, чтобы потом, после праздника, вырвать это чувство с корнем и уничтожить то, что служило красной нитью. Единственной. Всё-таки сегодня праздник или что-то вроде того, и Малфой уступит. Но это одноразовая акция.       Но он не уступит Грейнджер; Драко использовал окклюменцию, как не делал уже давно, и просто запечатал все мысли о ней за закрытой дверью. Прямо в эту секунду. Он не позволит этой суке изгадить ему праздник, своими чёртовыми образами и шёпотом, пробуждающим вину. Драко ненавидел быть виноватым, поэтому он запретил себе ощущать эту гадость.       И дышать стало легче. И существование его опустело.       Строчки Паркинсон оказались куда более приемлемыми, чем Малфой ожидал. Наверное, она устроила себе семь кругов похода из магазинов в салон и из салона в магазины, чтобы выдохнуть и перестроиться. Попытаться наконец-то отпустить и отъебаться от него и от себя самой. Обычно Пэнс устраивала себе именно такую терапию, чтобы перезагрузиться.       Малфой черканул несколько строк поздравления с Рождеством и отдал филину вместе с маленькой зелёной упаковкой, в которой были духи, заготовленные для Пэнс Нарциссой. Его мама всегда знала, что дарить Паркинсон. Иногда даже Малфой думал о том, что они тайно переписываются, но потом вместе с Забини смеялся над этим бредовым предположением. Подарок Забини он тоже, кстати, уже отправил: Гринграсс в момент их с Блейзом ссоры заклинанием переломила надвое его метлу. И Малфой ухмылялся от этой картины в голове всё время, что выбирал другу метлу. Наилучшую и самую быструю. После его собственной, разумеется. Хотя, это они проверят, когда встретятся.       Вообще их подарки обычно были по нужде и востребованности, потому что без этого при себе всё имелось. «У меня всё есть»— никто и нигде не слышал это так часто, как люди их круга. До чёртиков правдиво.       Хотя Нотт частенько изощрялся и присылал что-то ироничное просто так. Типо просто так. Сукин сын, наверняка представлял, как Малфой закатывает глаза и ухмыляется.       — Молодой Хозяин, — послышалось с хлопком, — время завтракать.       Драко взмахом палочки закрыл окно и развернулся, лениво кивая. Хотелось просто лечь в постель, накрыться одеялом и задохнуться к чёрту, а не выслушивать речи Нарциссы о том, скольких гостей она уже пригласила на приём в Мэноре. Скольких людей ему придётся терпеть весь вечер.       — Молодому Хозяину следует поторопиться. Миссис Малфой ждёт, — глаза домовика стали больше. Будто бы её проницательность будет иметь хоть сколько-то успеха в попытке придать Драко скорости.       — Зачем? — бессмысленный вопрос, потому что он и так знал, для чего нужен матери. Малфой скинул халат и натянул серую футболку с тёмными брюками. Домашними, они не подходили ни под один выход или приём, слишком часто выпивал в них с Блейзом.       — Вы знаете, — покачала головой Лив.       — Да, поэтому просто достаю тебя, — Драко ухмыльнулся, захлопывая дверца шкафа.       Лив прищурила глаза и потопала носком ноги по полу, складывая щуплые руки на груди, потому что нельзя нарушать правило домовиков, гласящее, что эльф не имеет права оскорблять своих хозяев и высказывать им свои недовольства. Но она находила способы поставить Малфоя в известность о своём отношении к тому или иному его поступку, но её наивность настолько забавляла, что это не работало так, как эльфийка того хотела.       — О, перестань, — протянул Драко, закатывая глаза и ухмыляясь, смотря на попытки Лив приструнить его.       Они вместе аппарировали вниз, и Лив, бросив взгляд на миссис Малфой, с хлопком удалилась.       — Доброе утро, мама, — он поцеловал Нарциссу в щёку и сел на свободный за столом стул.       — Доброе, Драко, — кивнула она и тут же немного прищурилась, улыбаясь краешком губ. — Что же тебе сегодня снилось, что ты проявил участливость впервые за два дня с момента своего приезда?       — О, мне приснилось, как ты убила безобидного котёнка, так что я решил спасти себя от этой участи, — покачал головой Малфой, и в следующую секунду взгляд Нарциссы стал тяжелее, а его ухмылка шире. — Что?       — Драко.       — Где ты спрятала его тушку? — всё ещё ухмыляясь, прищурился Драко, отламывая от идеального по форме омлета кусочек. Но Нарцисса, не отрывая от него взгляда, промолчала, отделяя одну вафлю, политую шоколадом, от другой. — Сегодня Рождество, мама.       — И ты одарил меня своим великодушием и вступил в зону перемирия? — один из идеально подвитых локонов упал с плеча. Это происходило крайне редко, потому что Нарцисса всегда держала спину прямо, а голову ровно.       — Ага.       — Замечательно, только помни, Драко, что я не объявляла тебе войну, чтобы ты вступал в перемирие, — улыбнулась Нарцисса, поправляя висящий на шее выпуклый грушевидный кулон, и подняла чашку кофе. Ага.       Конечно он помнит. Ведь это он объявил ей войну. Холодную. И он выиграет, ему просто нужно время, чтобы разгадать её стратегию и найти договор.       — Хочешь кофе? — опустив чашку с тонкими узорами, подняла она брови. — Как всегда, мой любимый — корица с гвоздикой.       — Спасибо, сыт этим по горло, — фыркнул Драко, резче, чем положено, отламывая кусочек поджаристого омлета.       Нарцисса вскинула брови.       Блять.       — В Хогвартсе часто добавляют эти ингредиенты в напиток, — играя безразличие, пожал плечом Драко. Чересчур часто.       Миссис Малфой задержала на нём взгляд, будто бы отыскивая что-то на его лице. Что-то, вроде правды. А потом кивнула.       На самом деле ему снилась не мать, это всего лишь шутки. И, следуя логике его матери, Драко должен быть сегодня злым и холодным, ведь ему не снилось ничего хорошего. Кошмары. Снова. Опять. А ведь он надеялся, правда надеялся, что их отсутствие в Хогвартсе будет значить, что и в Мэноре он больше с ними не встретится. Забавная надежда. Тупая надежда.       Поэтому сегодня он прикажет Лив принести ему столько пузырьков зелья сна-без-сновидений, сколько дней Малфой будет ночевать в Малфой-Мэноре.       — Кстати о Рождетсве, — откинулась на спинку стула Нарцисса, и через секунду эльфы забрали её пустую тарелку и наполнили чашку новой порцией кофе. И Драко мог поставить сто галеонов на то, что она отопьёт ровно половину.       — Я уж думал, ты решила играть по моим правилам и пропустишь эту тему, — хмыкнул Драко, и Нарцисса ухмыльнулась. — Скольким важным лицам ты уже успела разослать приглашение на сегодняшний вечерний приём?       — Марселле.       — Только Марселлу? — удивился Драко. Он, конечно, был в курсе, что семейству Забини из двух членов всегда первыми посылают письма в их семье, но обычно к этому времени суток Нарцисса успела оповестить минимум двадцать семей. — Ты как-то задерживаешься.       — Нет, я уже всех пригласила, — покачала головой Миссис Малфой.       Малфой несколько секунд молчал, и за это время эльфы успели забрать его посуду.       — Все — это только Блейз и его мать? — не скрыл изумления Драко.       — Вроде бы я только их назвала, — мягко усмехнулась Нарцисса, медленно отпивая кофе. — Ты удивлён?       — Пожалуй.       — Не стоит, в этом году я решила провести скромный ужин с друзьями семьи.       Малфой не знал, что веселило его больше: что слово «скромный» из уст его матери звучало нелепо, потому что скромность обходила их семью стороной, так что даже в это Рождество испугается и не посетит Мэнор, уступая роскошеству, или то, что друзья семьи у Малфоев — это лишь два человека. А ведь они были знаменитой и богатой семьёй с огромным количеством знакомых и такой же внушаемой влиятельностью.       Какая ирония.       При жизни отец Нотта и Нарцисса никогда не контактировали друг с другом, только лишь Люциус по делам Пожирателей, и его смерть не изменила отношения его мамы к их семье. Хотя дед Теодора, по рассказам Нотта-младшего, был неплох, вполне себе интересный старик. Но он не вписывался в критерии «друг» в социальном кругу Нарциссы, поэтому, видимо, Нотту не достанется место на этом «скромном» ужине. А жаль, им втроём было бы весело.       — Что ж, жду сегодняшний полдень, чтобы увидеть, как все эльфы Мэнора пыхтят над скромностью, — хмыкнул Малфой.       Нарцисса улыбнулась, не сводя с него глаз. Долго.       — Ты же помнишь, этой ночью с нас должен быть снят дозор Министерства, — она умолкла на секунду, дожидаясь кивка сына. Малфой думал об этом слишком долго, чтобы просто забыть. — Нам неосторожные сюрпризы не нужны, поэтому чем меньше людей, тем лучше. Но на Забини закончились мои приглашения, одно за тобой.       Драко поднял на неё глаза.       — Нотты? — уточнил он, но Нарцисса отрицательно качнула головой. — А кто тогда?       Малфой поднёс чашку к губам, расслабленно покачивая ногой.       — Грейнджер, — легко произнесла Нарцисса, отставляя от себя чашку. В которой осталась ровно половина напитка. Он выиграл сто галеонов.       Он проиграл.       Драко поперхнулся кофе, который в одну секунду стал до кома рвоты в горле горьким. Пиздец отвратительным. Пиздец.       — Что, прости? — сощурился Малфой. — Я ослышался, или ты сказала..       — Что мы пригласим Грейнджер. Но не всю семью, только одну Гермиону, — она говорила так, словно это должно было обрадовать его, сделать ситуацию лучше. А в её предложении вообще что-нибудь было приемлемо?       — Нет, — скривился Малфой. — Ей не место в нашем доме, тем более в Рождество. Это, чёрт возьми, семейный праздник.       — Через полгода и она, считай, ста..       — Даже не смей произносить это! — воскликнул Малфой. Нарцисса поджала губы: ей не нравилось, когда Драко повышал на неё голос. — О, мама, перестань, сейчас не место твоим нравоучениям. Потому что мне тоже много что не нравится: например, эта маглолюбка в нашем доме.       Он давно не называл её так. Наверное, слишком, потому что должен. Должен? Сейчас — да. Чем больше ненависти, тем больше шансов, что Нарцисса образумится и скажет, что у неё разболелась голова из-за грозы, поэтому в голову приходят всякие глупости.       Малфой представил на секунду: убранство Мэнора, он, его мать, Блейз, Марселла и Грейнджер. В одном помещении. В одной комнате. За одним столом. Что за альтернативная реальность? Большего бреда он в жизни не слышал. Грейнджер вообще не подходила Мэнору, словно клякса на лаконичном холсте. Да она в принципе никуда в его мире не подходила, вот только целовать её это Драко не помешало. И трахаться. И помогать, и успокаивать. Чёрт.       — Мисс Грейнджер должна в Рождество по правилам посетить поместье того, с кем будет связана, — совершенно спокойно, словно говорит будничные вещи, известила его Нарцисса. Вот только Малфой знал все эти дурацкие правила, ещё с пеленок, кажется. А сейчас будто ушат ледяной воды. Потому что он никогда за все эти четыре месяца не воспринял эту информацию, как то, что действительно произойдёт. Что в принципе действительно. Поэтому слышать эти, реально обычные вещи для Нарциссы, касающиеся его и Гермионы, было странно. Точно сатира. Ёбаная насмешка. — И не стану скрывать, я хочу познакомиться с ней поближе.       Салазар, что за херь? Теперь идея с заполненным гостями залом с пластмассовыми улыбками не казалась такой уж ужасной. Вполне неплохая идея. По крайней мере, сносная, и на таком празднике они бы с Блейзом посмеялись над их каменными лицами. Блейз. Твою мать, Забини и Грейнджер за одним столом, это было бы интересно. Видеть, как Забини будет передавать весь свой ахуй Драко одними глазами и прожигать Гермиону презрением. Вместе с самим Драко. Грейнджер просто не выдержала бы, если ещё брать в расчёт пытливый взгляд Нарциссы и любопытный — Эллы. Они бы все вместе раздавили её.       Да, было бы интересно. Даже забавно. Если бы он был отбитым идиотом.       — Так позвони ей, уверен, с её семейным пристрастием к магловской культуре у них в доме десятки телефонов, — фыркнул Малфой.       — Телефонов? — нахмурилась Нарцисса.       — Средство связи у маглов, вот только сейчас это не имеет никакого значения, — отрезал Малфой. — Я не собираюсь писать ей.       — Писать что-то помимо приглашения необязательно, хотя было бы неплохо, таким образом ты бы показал ей своё уважение и заинтересованность, — слабо ухмыльнулась Нарцисса, но он всё равно заметил этот жест.       — Которых нет, — понизил тон Драко, сжимая кулак под столом. — И прекрати издеваться надо мной, ты прекрасно поняла, о чём я. Я не стану делать это.       — Перекладываешь ответственность на мать? — лениво приподняла брови Нарцисса, но в её голосе проскочила строгость. Строгость, блять.       — Ты тоже не будешь писать ей, — по слогам произнёс Драко, впиваясь взглядом в спокойные глаз Нарциссы. — Никто не будет. Надеюсь, я достаточно ясно выразился.       Малфой отодвинул стул и встал из-за стола, ожидая категоричных протестов матери, но та лишь проницательно посмотрела на него, сцепляя руки в замок на столе и немного поджимая губы. Она была в чём-то уверена? Что ж, пусть подавится этой уверенностью. Потому что её затея покатится к чёрту.       Драко поднялся на пару этажей вверх к себе в комнату пешком вместо аппарации, решив, что сейчас ему нужно пройтись. Задействовать себя хоть в чём-то, просто чтобы сбросить напряжение и желание рушить. Абсолютно. Всё. Надо брать пример с матери, не так ли? Точно такое же спокойствие. Точно такая же уверенность. Уверенность в том, что Драко Малфой всегда побеждает, поэтому не станет потакать матери.       Создавалось ощущение, что Вселенная испытывает его. Этакая проверка на прочность: испытай в этой жизни на себе всё дерьмо и не сломайся. Что ж, тогда он рухнул слишком давно, чтобы всё ещё участвовать во Вселенских играх. Вот только ей оказалось недостаточно, и она вывела Драко на новый уровень, крича в спину: «За твою прошлую слабость эта арена будет гореть адским пламенем». Что ж, она действительно горит. Вместе с самим Малфоем. И его выдержкой, нервами и всем прочим.       Просто поразительно, как одна мысль могла внедриться и перевернуть жизнь к чертям. И причём забава в том, что не свою жизнь. Менялось всё вокруг Малфоя, когда он этого совершенно не хотел, отдавая предпочтение стабильности и полному владению ситуацией. Но контроль сыпался из рук, исчезал по крупицам, когда идея принадлежала не ему. Поводок был в чужих руках и это убивало, потому что Драко ненавидел саму мысль о том, чтобы позволить кому-то владеть собственными действиями.       Малфой выдохнул и открыл глаза, всматриваясь в сад, вид на который открывался из окна его комнаты.       И поэтому у него было только одно решение: повернуть коней, к которым были прикованы те самые поводки, в ту сторону, в которую захочет. В которую он решит. Тем самым подстраивая ситуацию под себя и позволяя управителю верёвок думать, что контроль не у Малфоя. Пусть думает. Главное, что на самом деле это будет не так.       Ухмылка медленно расползалась на лице. Как он там посчитал? Его с Блейзом ненависть, пытливость Нарциссы и нескрываемая любопытность Марселлы. Давление с каждой чёртовой стороны, и это Драко не упомянул общую атмосферу Малфой-Мэнора, которая просто-напросто придавит Грейнджер к земле. Придавит и задавит, высосет весь кислород, оставляя жалкую оболочку. Это стоило того.       Драко на секунду замер. Ему следовало остерегаться этой фразы в отношении Грейнджер, потому что за ней всегда следовала катастрофа, признавать которую Малфой отказывался. Но здесь совсем другое. Здесь речь о том, чтобы показать девчонке, что она не имела права смотреть на него таким взглядом тогда. Словно он сделал что-то запрещённое. Непоправимое. Словно допустил такую ошибку, что яма, в которой они уже прижились, обросла ядовитым плющом и разодрала кожу на руках в кровь.       Словно он предал её.       Малфой достал сигарету из портсигара и поджёг её взмахом палочки, тут же затянувшись. К чёрту зажигалку, с этим магловским приспособлением теперь вязалась и ассоциировалась всякая херота, которой он запрещал всплывать в его жизни.       Потому что он не тот, каким Грейнджер его видит. Потому что он ничем ей не обязан и ничего не должен. Потому что они никто друг другу, а значит обязанности идут к чёрту. Всегда так было и будет, Драко не изменяет собственным принципам. Но почему тогда после секса с той девчонкой из Когтеврана в Хогвартсе Малфой ощущал себя ещё гаже и мерзотнее?       Драко поджал губы и, зажимая пальцами другой руки сигарету, взял в ладонь перо и занёс его над пергаментом. Просто чтобы раздавить. Чтобы доказать. В первую очередь ей. А во вторую — самому себе.

***

      Гермиона зажмурилась, услышав тихий скрип дверцы, на поверхности которой не было ни единой пылинки. Родители ушли из дома, но привычка осторожничать, когда делаешь что-то нежелательное и запрещённое, крепко въелась в клетки мозга, чтобы отказаться от неё. Привычка, привитая в Хогвартсе, когда они с мальчиками проникали туда, куда не стоит лезть.       Два дня она составляла стратегию. Два дня перебирала все возможные места, где бы мог храниться договор. Бумажка, уже сумевшая испортить её жизнь. И больше она не позволит этому свершиться.       Всё сходилось, он должен был быть здесь. В ящике отца, который он давно не использовал, но, тем не менее, на него были наложены чары, которые не позволяли просто взять и выдвинуть его. Но Гермиона достаточно искусная волшебница, чтобы справиться с этим.       Присев на корточки, Грейнджер бросила взгляд на фотографию, которую Ленард сделал, когда ей было пять. На обычный магловский фотоаппарат, купленный со скидкой. Он распечатал и вставил её в рамочку, потому что там Гермиона улыбалась самой широкой улыбкой, какой только можно, держа в руке зелёный шарик. А теперь эта самая Гермиона вламывается в его ящик, чтобы уничтожить то, что уничтожило её саму с лёгкой руки Ленарда. И пока был шанс прекратить процесс разрушения. Всё уже кончено.       Гермиона поджала губы, не позволяя себе отвлекаться. Время делать это было предостаточно, вот только она забивала голову догадками о месторасположении необходимого пергамента и книгами с рождественскими подарками для друзей. Чтобы не вскрывать зарытое, не тревожить то, что ещё даже не засохло. Кровь продолжала течь. Возможно, ей стоило сделать это. Возможно, сейчас бы она не тратила все силы на то, чтобы заняться делом, а не сесть и анализировать мучащее. Надо было.       Но Грейнджер опять сделала неправильный выбор для себя и правильный для системы. Сначала разобраться с препятствиями, а потом уже с собой. Это важнее внутренней апатии.       Гермиона выдохнула и резко двинула ящик на себя, в ту же секунду, когда сзади послышался удивлённый и возмущённый голос:       — Гермиона!       Чёрт! Это был мысленный стон разочарования, потому что отец с матерью вернулись, или потому, что ящик оказался пуст? Кажется, всё вместе. Стыд от первой причины и злость от второй смешались, заставляя щёки вспыхнуть. Определённо не по-доброму.       — Что? — обернулась к ним Грейнджер, поднимаясь с колен и закрывая ящик. — Неужели вы думали, что я оставлю своё вынужденное замужество, которое зависит от какой-то бумажки, просто так?       Ленард глянул на фотографию позади Гермионы, вздохнул и перевёл взгляд на дочь.       — Мы отходили с Джин, чтобы обсудить кое-что.       — И что же? — нахмурилась Грейнджер.       — Это в том числе связано с нашим решением. Особенно в сложившейся на сегодняшний день ситуации, — вздохнула миссис Грейнджер, складывая руки в замок.       Это напрягало. Их взгляды, тон, будто они говорили с больным человеком, в диалоге с которым необходимо подбирать осторожные слова. Она не любила такой тон. Потому что напрягало.       — Говорите же, — мягко подтолкнула их Грейнджер.       — Присядь, милая, — сказал Ленард и опустился на диван вместе с Джин.       Грейнджер опустилась в кресло напротив родителей и сцепила ладони, чтобы не мять пальцы. Слишком много нервов в жизни.       — Только давайте без предисловий, ладно?       Ленард тепло улыбнулся.       — Всегда нетерпелива и прямолинейна. Как скажешь.       — У нас с Ленардом были друзья, которые жили по соседству. В доме напротив, — Джин поправила грушевидный кулон, висящий на груди. Гермиона раньше не видела его. — Агнес и Бернард Коллингвуд. Маглы, и на тот момент они приняли нас как соседей дружелюбнее всех остальных, и у нас завязалась с ними крепкая дружба.       — Лет пять мы куда-то ездили вместе, ходили друг к другу. Как-то раз даже отпраздновали вместе Рождество, только вот родители Джин не оценили эту идею, — хмыкнул Ленард, кидая взгляд на свою жену. — Они были замечательными, честными людьми с добрым сердцем, поэтому мы не удивились, когда через девять месяцев у них родился ребёнок. Их миролюбивость будто была создана как раз для этого.       Гермиона хмурилась и в упор смотрела на своих родителей, не понимая, к чему они ведут, но смакую каждую частичку информации. Чтобы сложить общую картину и догадаться, выстроить цепочку собственных реакций.       — Но, как это бывает, взамен на одну светлую жизнь Мерлин забирает две: Агнес умерла через пару часов после родов, у неё были осложнения, а Бернард, который в это время ехал с другого города с лекарствами, которые могли спасти жизнь его супруги, разбился в авиакатастрофе.       — Господи, — прошептала Гермиона, ощущая, как груди сдавливали спазмы. — Какой ужас.       — Да, до боли печальная история, — голос Джин дрогнул, когда она смаргивала слёзы, и Ленард крепко сжал её ладонь.       — А что стало с их дочкой? Она же была совсем маленькой, только родилась, — сочувственно покачала головой Грейнджер. — Забрали бабушка с дедушкой или отдали в детдом?       Это было страшно. Страшно и грустно, очень грустно для такой счастливой семьи. Но Гермиона всё ещё не понимала, зачем родители рассказали ей это. Кажется, она просила говорить без предисловий, но снова её слова и мнение осталось проигно..       Гермиона резко дёрнула шеей, впиваясь в маму взглядом, и тело охватил жар, голова закружилась.       — Она, — не дав договорить открывшей рот Джин, начала выбивать из себя слова Гермиона, — родилась через девять месяцев после.. После того самого Рождества?       Скажите «нет».       Ленард и Джин переглянулись, и отец взглядом дал понять матери, что справится сам. Справится. Теперь это не напрягало. Это чертовски пугало.       — Да, — посмотрел на Гермиону Ленард.       Губы с пальцами на руках начали дрожать. Грейнджер ненавидела свою логику сейчас. Все заготовленные реакции рассыпались горьким пеплом под ногами.       — Та девочка, это.. — голос балансировал на грани твёрдости и слёз, которые она всё ещё умудрялась сдерживать. — Это..       — Ты.       Бам.       Бам-бам-бам. Как тогда, на стадионе, когда тревога за Драко разрывала сердце. И почему в такой ответственный момент Гермиона снова вспомнила о Малфое? После всего произошедшего он не смел появляться ни в её жизни, ни в мыслях. Слишком. Много. Боли.       Гермиона просто молчала какое-то время, пока пару горячих слезинок стекали с щёк. Возможно, это не та реакция, на которую рассчитывали родители. В том-то и дело, что родители. Эта новость горчила на языке, заставляя конечности застыть в ступоре и шоке. Трудно было осмыслить, осознать и понять, что это не про кого-то, а про неё саму, ей только что сообщили, что она приёмная. Но Джин и Ленард по-прежнему её мама и папа. По-прежнему её родные, которых она любит очень и очень сильно, несмотря на разногласия. Все разногласия. А они любят её. Так что изменилось? Отчего пару слезинок скатились с щёк?       Внутренняя сторона ладоней чесалась, но Грейнджер одёргивала себя. Наверное, Гермионе просто тоскливо, что она принадлежит этой семье документами и искусственно созданной связью, а не кровными узами. Грустно и совсем немного больно. Может, не так немного, как хотелось бы. Нет, конечно, их семья и её причастность не перестают быть настоящими, ведь для этого не обязательна кровь, но какая-то установка в голове всё равно надувала губки и спорила с рациональностью. Особо эгоцентричный и ранимый внутренний ребёнок.       У них в доме был телевизор — подарок от мистера Уизли, который сам толком не разобрался, но уже был в восторге от техники — и там были передачи, где дети узнавали, что они приёмные. Были крики, слёзы, побеги из дома. Наверное, это из-за боли и мысли, что они не мои родители. Да, из-за этой мыслей вдруг кончался воздух в комнате. Но потом, спустя минуты, хаос в голове стихает и сквозь спазмы ты думаешь о том, что чувства этих людей, что растили тебя, не изменились. Или утешаешь себя этим. В любом случае.. Джин и Ленард — её мать и отец. Возможно, не связанные кровью. Возможно, от факта, которым она всегда гордилась, хотелось промочить слезами подушку. Что она не истинная Грейнджер. Только лишь благодаря желанию Джин и Ленарду. Да, это так, это было горькой правдой, но сбегать от них ей совсем не хотелось. Не по этой причине уж точно.       А ещё желание узнать, кто настоящие родители. Этого Гермиона никогда не понимала. Зачем же знать, если они от тебя отказались? И даже при условии, что они погибли, особо смысла она не видела. А сейчас, когда чья-то история стала собственной.. Это вдруг возымело значение. Любопытство, во-первых. Чистое детское любопытство. Желание узнать свою историю «до», во-вторых. А ещё страх, что те, другие родители, были плохими людьми. Хотя понятие «плохой» очень размытое, и всегда есть другая крайность, это было волнительно. Поэтому Гермиона была удовлетворена тем, что знала хотя бы примерно, кем были её те, другие родители. Хорошими, честными и добрыми, как сказали Ленард и Джин. Как сказали мама и папа. Удовлетворена, а не рада, потому что как в такой ситуации вообще можно испытывать чёртову радость?       — Милая, о чём ты думаешь? — не выдержала Джин, тревожно оглядывающая Гермиону. — Ты долго молчишь.       Ещё самый стереотипный вопрос: «Почему вы не сказали мне раньше?». И в этих передачах это преподносилось так, словно данный вопрос преобладал логикой. Но Гермиона благодарна, так благодарна, что не знала об этом раньше. Что узнала сейчас, в девятнадцать лет, будучи совершеннолетней и прошедшей войну. Будучи уже не ребёнком. Как бы она жила иначе? Как бы сильно по ней ударила эта новость? Насколько сильную боль причинила, когда гормоны руководят чувствами и эмоциями? Поэтому Грейнджер понимала родителей. Понимала и была согласна.       Но у неё был другой вопрос. Отличный от того, с которым она была не согласна.       — Почему вы говорите мне об этом сейчас? — тихо спросила Гермиона, незаметно оттягивая край джемпера. — Не в смысле, почему не сказали раньше, я всё понимаю. А для чего.. Для чего сейчас? Потому что, как я понимаю, вы не собирались мне об этом говорить в принципе. Никогда, — голос немного дрогнул, но в остальном Грейнджер могла себе поаплодировать. У неё были неплохие тренировки.       И не то чтобы Гермиона была особо против идеи «никогда не рассказать». Незнание порой настолько превосходит знание, что хочется выть. И тут даже её вечно докапывающаяся до правды сторона, та, самая логичная и рациональная, как-то неправдоподобно пыталась что-то вякать. Какие-то несущественные аргументы. Да к чёрту их. Лучше б она не знала.       Но что жалеть о том, чего уже не вернёшь, правильно? Правильно? Это было правильно? Как это, чёрт возьми, вообще было?       Гермиона смахнула слёзы, прикрыла глаза и выдохнула, не собираясь устраивать всякие сцены. Возможно, наедине с собой она даст возможностям эмоциями взять вверх. Ведь, чем дольше сдерживаешь, тем больше платишь. Только делаешь себе вдвойне больнее, и Гермиона убедилась в этом не только на собственном опыте. Обязательно выплачется и прочувствует досаду с тревогой столько, сколько нужно, чтобы они, как салюты, вспыхнули и отпустили. Исчезли. Растворились.       А пока шок всё ещё владел ею. Пока шок позволял держать себя в руках. Более или менее.       — Чтобы ты поняла, что мы искренне пытаемся защитить тебя, — покачав головой, заглянул в глаза Гермионе Ленард. — Что этот контракт с Малфоями не ради того, чтобы мы с мамой перестали обеспечивать тебя и просто передали кому-то. Что мы не продаём тебя, не отказываемся, не имеем цели испортить тебе жизнь. Ни в коем случае, — его голос стал твёрже. — Твои кровные родители были маглами, Гермиона, следовательно, ты маглорождённая, а не чистокровная. И если это когда-либо вскроется, репутация нашей семьи упадёт ещё ниже, отношение к нашей семье станет в разы хуже. Да и плевать нам на нашу с Джин репутацию и отношение чужаков, эти люди не заслуживают того, чтобы с ними считаться! — горячо воскликнул Ленард, успокаивая импульс в сердце Гермионы, холодом отрезавший от органа целый кусок, когда она услышала первые слова о репутации. Когда испугалась, что она им правда важна и путь её жизни избран и ограничен только из-за этой чуши. Но если нет, то что?       Родители сидели на диване, а она на кресле. Отдельно. Странная деталь, бросившаяся в глаза именно сейчас. Возымевшая весомость только сейчас.       — Ленард, — накрыла ладонью руку мужа Джин, сбавляя его пыл.       — Прости, — выдохнул он, сжимая переносицу. — Просто это всё.. Чертовски нечестно. Мне жаль, Гермиона, что тебе приходится ощущать себя загнанной в угол из-за нашего решения. Но другого выхода нет, ведь если нам с Джин плевать на собственное отношение других людей к нам и последствия такого отношения, то не плевать на тебя. На твою репутацию в связи с этим, на твое будущее. Ведь если даже сейчас, когда все думают, что ты чистокровная, просто с хорошим отношением к маглам и их вещам, к тебе относится далеко не самым образом, как и к твоему другу, Рону Уизли, то как будут относиться, узнав, что ты маглорождённая? — Ленард снова качал головой, и на его лице было искреннее волнение с сожалением. — Для тебя важна карьера, у тебя большие планы на будущее. И я не позволю тем, кто всё ещё, даже после войны и смены министра на Кингсли, правит верхушкой и мозгами народа, обрубить тебе все пути только потому что ты рождена от маглов. Ведь всё это может вскрыться, надо лишь начать поиск.       — Но Кингсли.. Он не такой, как предыдущие министры, — слабо начала возражать Гермиона, хотя понимала, что в доводах отца был смысл. Был. Но.. — Сейчас у меня высокие шансы достичь того, что я хочу, без ненужного титула чьего-то важного рода. Важного кому-то, но не мне.       Титул не важен. Важно что-токто-то другое. Но ведь это не про неё, никогда не было. Пока история не становится собственной.       — Кингсли один, и он не целая система. И даже не её ядро, — чёртова ненавистная правда, против которой хотелось бороться. Кричать, что нет, это не так и ты со всем справишься в одиночку. Что ты станешь тем, кто попрёт против системы и не сломается, не прогнётся. Штука в том, что не прогнуться ты правда сумеешь. Попереть тоже. И ты сможешь не сломаться.       Но сломают тебя.       И тут на весы встаёт выбор: собственное «Я», которое хочет быть одним и против всех и всего, и твои цели и мечты, шанс повлиять на общество. Но чтобы повлиять, для начала тебе придётся прогнуться. Начать играть по общепринятым правилам, чтобы в конце игры поменять их на сто восемьдесят градусов и стать тем, кто их задаёт. Сломать систему, начать менять её и освободить других, таких же оптимистов и силачей как ты от мучений в виде попыток с самого начала идти против и получать только ушибы и шрамы. И разбитые надежды. И неудавшиеся цели. И мечты.       Получить возможность помочь им и не дать напороться на ту стенку, которая обросла кинжалами и переломала тебе кости, опустив на колени. Ты сможешь дать им выйти в свет, ты подтолкнёшь прогресс.       Только для этого придётся повернуть шею влево и опуститься на пятки с цыпочек. Прежде, чем вытянуться.       Так что же теперь, Гермиона? Что выберешь ты? Что у тебя на уме теперь, когда правда жалит глазницы?       — А мы так хотим, чтобы у тебя было всё, — Джин наклонилась ближе и коснулась коленки Гермионы. — Чтобы ты достигла всех высот и была счастлива. И если существуют несправедливые преграды, которые мы можем помочь тебе избежать уже сейчас, то мы без страха сделаем это. Не для себя, а для тебя, милая. Надеюсь, теперь тебе стали более понятны и близки наши с Ленардом мотивы, особенно сейчас, когда, кажется, ситуация с Пожирателями выходит из-под контроля и какое вообще место женитьбе? Это видится абсурдом. Но на деле всё гораздо сложнее и тоньше. Сейчас самое время помочь.       Наверное, она понимала. Да, Джин с Ленардом скинули сейчас на Гермиону не мало ответственности и сложности после одной сногсшибательной, и вовсе не в хорошем смысле, новости осознать другую. И принять. Но вроде получалось, вроде Грейнджер справлялось. Понимать — понимала. Но что касается принять и следовать.. Путь, который мы избрали, существует ведь для того, чтобы получать новые ссадины и составлять собственное мнение? Рубить свои развилки и бежать по ним вперёд?       Всё слишком туманно.       Ещё слишком рано.       Но они правы, так их мотивы обрели куда больший смысл, чем раньше.       — Я думала, у меня твои волосы, мам, — вдруг сказала Гермиона, чем, наверное, удивила Джин и Ленарда. Ведь это не тема несправедливости, эта та тема, которая сейчас волновала больше всего. Которая обижала внутреннего ребёнка.       Джин на секунду нахмурилась, какое-то время сохраняя тишину. А потом потянула вверх краешек губы. Она поняла Гермиону. Спасибо.       — Это странно, на самом деле, ведь у Агнес они были волнистыми, но не кудрявыми. Возможно, у кого-то из твоих дальних родственников были кудри. Но о них осталась лишь память, в живых были только Агнес и Бернард. Мы всё изучили, перед тем как удочерить тебя, — Джин смахнула кудрявый локон с лица. Совсем как Гермиона.       — Почему вы сделали это? То есть, не поймите неправильно, я.. Я весьма.. — господи, и почему так трудно подбирать слова? — Весьма благодарна, что вы взяли на себя ответственность и подарили мне эту жизнь, а не жизнь в детском доме, просто..       И снова заминка.       — Мы понимаем, не стоит давить на себя, Гермиона, — по-отечески улыбнулся Ленард. — Мы с Джин хотели ребёнка. Часто говорили о нём, но проблема была в том, что в детстве её прокляли.       — Что? — охнула Грейнджер.       — В четырнадцать я была довольно любопытной девочкой, — начала Джин. — Тогда мы пошли в Косой переулок, купить учебники к новому учебному. И стоило родителям отвернуться, я уже проскользнула в Лютный переулок и в тот момент удача отвернулась от меня.       Гермиона поёжилась, вспоминая грязные чёрные стены, которые были насквозь пропитаны тёмной магией. Удушающей.       — Я зашла в одну ведьминскую лавку и резкий звук отвлёк меня, из-за чего статуя горгульи разбилась, — стоило Грейнджер открыть рот, чтобы напомнить о существовании Репаро, мать покачала головой. — Я привела тот же аргумент, но старуха лишь зло рассмеялась, а потом посмотрела с такой ненавистью, что страх заставил конечности онеметь. Репаро склеит статую, но не то, что было запечатлено внутри неё. И ведьма наказала меня за это: наслала проклятье, которое медленно останавливает работу всех органов.       — Мерлин, разве это законно? — горячо воскликнула Гермиона.       — В Лютном переулке не существует законов, милая, — грустно усмехнулся Ленард. — Только если касающиеся чёрного рынка и скрытности. Тебе ли не знать.       — Да.. Да, прости, — посмотрела она на Джин, ощущая себя дурой, — моя мысль была слишком наивной и глупой.       Женщина лишь покачала головой и слабо улыбнулась.       — Всё нормально. То заклятье, как видишь, удалось остановить и вывести из моего организма. Но оно было настолько сильным и ядовитым по своей сути, что остались последствия, — Ленард снова мягко сжал руку супруги. — У меня больше не было возможности родить.       — Мне очень жаль, что это с тобой случилось, — спустя секунды протолкнув ком в горле, выдохнула Грейнджер. И снова не было вопросов, почему мама не говорила ей об этом. Всё было как-то.. Ясно.       — Ну, у всякой ситуации две стороны медали, — снова дотронулась до холодных пальцев дочери Джин. — Ведь это одна из главных причин, приведших нас к тебе.       Но стоило ли оно того? Руки вновь охватила дрожь.       — Да, помимо этого Агнес и Бернард, как мы уже говорили, были нашими близкими друзьями, и мы просто не смогли оставить их дочь на растерзание судьбе, — светлые глаза Ленарда блеснули.       — Прости, если для тебя это слишком тяжело сейчас. И не только сейчас, Гермиона, — сочувственно покачала головой миссис Грейнджер.       Девушка молчала, обдумывая услышанное. А потом спросила терзающий вопрос:       — А ведьмовство? Откуда во мне магия, если мои кровные родители — маглы?       — Это чистое везение. Мы и не думали, что девочка, что наша маленькая Гермиона окажется с магическими способностями, — тепло улыбнулась женщина. — Видимо, Мерлина мучила вина за твоих родителей.       И, видимо, в её роду были маги.       — А имя? — сухость драла горло. Хотелось выпить воды, а лучше горячего шоколада. — Они мне его дали?       — Нет, Агнес и Бернард долго спорили, но так и не смогли определиться с именем. Они были удивительными людьми, у них обоих всегда на всё разное мнение и взгляды. И как они только уживались друг с другом? — Джин усмехнулась так тепло, словно окунулась в те года, когда их друзья ещё были живы. Её кровные родители. — Но решили выбрать их трёх тогда, когда впервые увидят тебя. Посчитали, что так останется только один верный вариант.       Не увидели.       Понимая, что вынести ещё одно надолго затянувшееся молчание она не сможет, Гермиона поспешила встать, но голос матери остановил её.       — Мы очень любим тебя, Гермиона. Ты та, кого мы всегда хотели и кто наполняет нашу жизнь особым смыслом.       — И мы надеемся, что эта новость не заставит тебя думать, будто ты не наша дочь, а мы не твои родители, — посмотрел на неё отец. — Может, не кровные, но не обделённые искренней привязанностью к тебе.       — Не, я так не думаю, но.. — поспешила заверить их Гермиона. Честно. — Я пойду к себе, ладно?       Свежий воздух. Пространство. Кровать. И смочить глотку.       — Конечно, — Джин поправила её кудряшку. В окно клювом стукнула сова, и Ленард поднялся, бросая Гермионе тёплую улыбку и подходя к источнику шума. — Я люблю тебя, милая.       — И я тебя, мам, — влага начала застилать глаза, и Грейнджер проклинала свой организм за это, потому что не должна плакать. Потому что должна сдержаться до того, как спрячется в своей комнате. Холод и контроль эмоций, и у неё был пример, на которой стоило ровняться.       В этом плане.       И только.       Пара глотков воды — и чашка была отставлена. Подальше. Глотку так драло, а ей хватило всего ничего. И с чего она решила, что сможет сосредоточиться на чём-то кроме жужжащего и жалящего и сделать себе горячий шоколад? К чёрту его.       Сквозняк начал проникать в комнату, и она не стала препятствовать его проникновению. Было как-то прохладно. Что ж.. С Рождеством, Гермиона. Это лучший подарок, который ты могла ожидать, правда? Мерлин, в этом году было самое поганое Рождество. Начиная с бала.. Вернее, с конца бала и заканчивая этим днём. Как ей теперь вести себя этим вечером у Уизли? Как делать вид, что всё по-прежнему? Ведь для того, чтобы смотреть на Джин с Ленардом и не допускать мысль «они мои приёмные родители» должно пройти достаточно времени. Чтобы хотя бы принять, действительно принять. Наверное, ей требовалось поговорить об этом с мальчиками и Джинни. Но не в этот вечер, точно нет. Она не хотела никому портить настроение, и так шаткое из-за проснувшихся Пожирателей, и, к тому же, сначала требовалось обсудить это всё у себя в голове.       Звучишь, как чокнутая, Гермиона. Возможно, так оно и есть. И даже при таком раскладе Грейнджер — Грейнджер — поговорит с друзьями в школе. К тому дню пройдет достаточно времени, чтобы произносить эту новость вслух в лице беспристрастного рассказчика стало вообще чем-то приемлемым. Чем-то возможным. Да. Так она и поступит.       Только вот беспристрастность, отзывающаяся тихими слезами и дрожью пальцев на руках не про неё.       Значит, я маглорождённая. Это пронеслось в голове так сквозь, так второстепенно и неважно, что Грейнджер почти упустила эту мысль. Это возможность. Билет на шанс окончательно оборвать концы и расцвести. Ведь Гермиона старалась перестроить ход своих размышлений и смотреть в первопричину, буквально ткнула себя носом в неё.       Маглорождённая. Не чистокровная. Для неё это не имело значения, никогда, в общем-то. Но это для неё. А не для тех, кто принял участие в натягивании тисков и наручников на запястья. Кто затянул удавку на шее, вынудил сопротивляться, что привело к ещё большим потерям и сделало яму, в которой Гермиона лежала слишком давно и которую делила, глубже и темнее. Искусный план.       Но теперь у Грейнджер есть что-то более искусное. Собственная боль в неродстве с любимыми, которая для кого-то станет лишь сухим фактом отречения от чистоты крови. Она сделает это. Соберется и задвинет болевые точки подальше, плюнет в лицо этим фактом и освободит себя. Ведь они готовы мириться с магловскими причудами пока ты остаёшься чистым.       Но не когда твоя кровь в мгновенье почернела, а эритроциты обратились грязью.       Весы сломались, потому что никто и никогда не ответит на вопрос, какая из чаш правильная. Потому что никто не знает, ведь не живёт твоей жизнью.

***

      Джинни долго не отпускала её, выясняя, что же случилось. Видимо, чары не скрыли полностью её ужасно красное лицо, которое стало таким из-за количества выплаканных слёз. Но Молли — за что Гермиона была готова боготворить её — поспешила к ним и стала что-то тараторить о курице и пироге, которые она делала весь день, так что Джин отстала. Но её взгляд всё ещё оставался подозрительным. Как тогда, после бала, когда свою истерику Грейнджер прикрыла плохим самочувствием и выдала это за причину ухода из Большого Зала. Неопровержимым аргументом стало подтверждение той же ситуации Диланом, и Уизли ничего не оставалось, как вздохнуть и поверить, махнув рукой.       Всё семейство Уизли — кроме Фреда — Гарри и Грейнджеры занимали целую кухню, — так много людей было. Так много улыбок и поздравлений, так много тёплых рассказов. Казалось, Нора была действительно норой, где можно спрятаться от всего на свете. Потому что разговоры о Пожирателях заходили редко. Все уже устали говорить о них, впиваясь в момент радости и счастья, как за обрыв.       — А я повто'гяю, что матрас достаточно мягкий и менять его не нужно! — грациозно отведя вилку в сторону, посмотрела на Молли Флёр, которая объявила о своей беременности ещё в ноябре, но возможность поздравить у Гермионы, Гарри и Рона с Джинни появилась только сейчас. — Но ведь это Билл, я уже п'гивыкла к его нежной заботе.       Флёр с трепетом дотронулась до щеки Билла, с любовью оглаживая её.       Гермиона переглянулась с Гарри и Роном, и все они одновременно улыбнулись.       Грейнджер была искренне счастлива за эту пару, вспоминая времена, когда они с Джинни и Моли ужас, как недолюбливали Флёр. Флегма. Кошмар. Как же давно это было. Но не так давно Гермиона ходила по лестницам Норы, не ощущая ничего, кроме пустоты. Лето. В прошлом.       — М-м-м! — с наслаждением промычал Рон. — Мам, это искусство, а не торт!       — Рон, для тебя искусством будет наспех слепленный бутерброд, так что это спорный комплимент, — хмыкнула Джинни, и Гермиона с Гарри прыснули.       — Джинни! — зыркнула на дочь Молли.       Рон что-то невнятно проворчал, втыкая вилку в еду.       — Между прочим, к'гем делала для него я, Джиневра, — подобно Молли, въелась в Джин глазами Флёр.       — Я бы посоветовал закупиться шлемами, иначе Летучемышиный глаз Джиневры испортит тебе всю укладку, Флёр, — ухмыльнулся Джордж. Его шутки, как мёд по зажившей ране. Постепенно сшивало и вылечивало.       Гермиона откровенно засмеялась вместе с половиной стола, и Господи, как же было хорошо. Так пленительно хорошо смеяться в окружении семьи и друзей, сидеть в свитере миссис Уизли, каждой ниточкой который был пропитан уютом. И не думать ни о чём плохом.       Ведь зачем сейчас, когда можно потом? Когда останешься один, наедине с собой. Сейчас Гермиона откусывает кусочек курицы и, не рассчитав расстояние, на которое тянется, закусила слишком много, из-за чего совсем не эстетично отломила половину куска и, хихикая под шутки Гарри и Джорджа, пытается проглотить её полностью.       Сегодня, пускай и в праздник, они не планировали засиживаться допоздна. Джордж собирался отправиться к своей девушке, приводить которую на сегодняшний ужин отказался, Флёр с Билом тоже хотели ещё заглянуть в Ракушку, а вот родители Гермионы вместе с ней согласились заночевать здесь. Гарри, к слову, тоже. Снова все вместе, и это грело душу. Как и то, что время было безграничным.       Поэтому подарки они решили вручить друг другу чуть раньше, чем все напились бы медовухи со сливочным пивом и могли бы только разве что петь песни под старое радио, мимо такта приплясывая, и делиться важнейшим жизненным опытом, маскирую под попытки наставления. Нелепость, но такие моменты были самыми смешными и забавными, самыми честными и искренними, самыми любимыми. Просто самыми.       — С Рождеством, Гермиона, — улыбнулся Гарри, после врученного ему лучшей подругой подарка отдавая Грейнджер коллекцию древних рукописей, за которыми она гонялась всё время, прежде чем наступила война и им пришлось отправиться на поиски Крестражей.       — Гарри, спасибо, — прошептала Грейнджер, крепко обнимая Поттера и смотря на пергаменты с таким трепетом, словно они могли исчезнуть из её рук сию секунду. — Мне это очень ценно.       Искренне сжав руку Рона, который прошептал ей что-то вроде того, что всё обязательно будет хорошо, тепло улыбнувшись Джин и Ленарду и подарив и приняв подарки ото всех присутствующих, Гермиона наконец подошла к последнему человеку, момента уединения с которым ждала больше всего.       — Джинни, тебе не кажется, что тот вид из окна очень красив?       Стоило им отойти от толпы, которая продолжала поздравляться, Уизли усмехнулась.       — Ты знала, что ужасно конспирируешься?       — Ты не первая, кто говорит мне об этом, — хмыкнула Гермиона, прогоняя появившееся ощущение запаха, смутно напоминавшее пряный кофе с табаком.       — Так что же вынудило тебя сбежать со мной? — откинула рыжую прядь Джинни. — Неужто чтобы подарить мне что-то запрещённое, подальше от посторонних глаз? Тогда скажу сразу, что ты могла спокойно сделать это и при..       — Джинни! — хлопнула по руке подругу Грейнджер, посмеиваясь. — Нет, не поэтому. Хотя.. — смех испарился. — Знаешь, тут как посмотреть. Это Рождество, оно удивительно тёплое, несмотря на то, что происходит вне Норы.       Джинни молчала, внимательно слушая.       — Но как раз с этим и связан мой подарок. Я хочу, чтобы так хорошо тебе было и вне этого дома, потому что ты заслуживаешь этого, заслуживаешь чувствовать себя не так паршиво, и..       — Эй, Гермиона, — Уизли мягко коснулась локтя Грейнджер, останавливая её быстрый лепет, прервавшийся коротким всхлипом. — Что такое? Тебе необязательно что-то говорить или оправдываться, можешь просто.. Отдать?       Джин не знала, что кроется в подарке Гермионы, но доверие, которым она награждала Грейнджер, склеивало потрясывающееся сердце. И помогало собраться.       — В общем, с Рождеством, Джин, — Грейнджер протянула ей конверт. — Я люблю тебя и надеюсь, хорошесть всё ещё существует.       Странное слово, странное предложение, странное напутствие, но.. Пускай так, зато искренне, верно? Всё-таки Гермиона волновалась.       Уизли приняла конверт и довольно быстро раскрыла его, доставая оттуда глянцевую прямоугольную бумагу.       — Это сертификат на.. — Уизли наклонила голову, вчитываясь в строчки. — Посещение психолога?       — Да, — кивнула Грейнджер. — Десять сеансов.       — Я очень благодарна тебе, но.. Кто такой психолог? — её голос звучал неуверенно. Чёрт, вот почему в её реакции звучал вопрос.       — Психолог — это колдомедик, только в мире маглов, и лечит он не физические повреждения, а моральные, психологические. То есть он тот, кто..       — Поможет мне избавить себя от срывов и отпустить Фреда, — тихо сказала Джинни, схватывая на лету и смотря на пергамент. Только теперь совершенно по-другому. Осознаннее. Уизли подняла взгляд на Гермиону и та задержала дыхание, всматриваясь в светлые глаза подруги, не зная, чего ожидать. Вдруг она взбунтуется, скажет, что сильная и справится со всем сама, вдруг оттолкнёт Грейнджер и посчитает это личным оскорблением, вдруг Гермиона допустила очередную ошибку и..       Джинни сделала два шага вперёд и обняла её, прижимая к себе и кладя голову на плечо.       — Спасибо, — еле слышно сказала она. Гермиона выдохнула, внутреннее напряжение исчезло, и она прижала к себе Уизли. — Люблю тебя.       — Люблю тебя, — повторила Грейнджер, даже не пытаясь остановить слезинки, которые обожгли щёки.       Они стояли так молча какое-то время, и эта тишина была необходимой. Уизли смахнула влагу со щеки и спросила:       — Это ты имела в виду, когда говорила в лазарете, что нужно дождаться зимы и нам обеим станет легче?       Гермиона кивнула, зная, что Уизли ощутит этот кивок.       — А тебе? — снова спросила она. — Тебе стало легче?       Нет. Ни черта.       — Станет, — это правда. — Станет, совсем скоро.       Даже если это облегчение будет стоить ей ещё десятка шрамов, потому что нити будут оборваны. Хорошо, что Джинни не видела её лица сейчас. Никакие бы отговорки не помогли.       — Ну, — выпутываясь из объятий и шмыгая носом, ломано улыбнулась Джинни, — после твоего подарка мой будет смотреть жалко.       — Неправда, — так же улыбнулась Гермиона.       Уизли покачала головой и достала из кармана маленькую коробочку.       Грейнджер открыла её и неверяще застыла, чтобы потом ахнуть.       — Не может быть! — с движущегося снимка на неё смотрели Гарри, Рон и она сама, смеющаяся и пытающаяся снять Живоглота с шеи Рональда, в которую ту кот вцепился лапами, хвостом сдвинув очки Гарри набекрень. Её любимый, самый любимый снимок в мире. — Она же лежала в сумочке, которую у меня украли в Лондоне этим летом. Я думала, что потеряла её навсегда.. Сколько же ты её искала и сколько тебе пришлось отдать, чтобы вернуть?       — Ну, тот воришка никогда меня не забудет. Вместе с другими причудами, — хмыкнула Джинни, и Гермиона засмеялась, и смех этот был наполнен счастьем. Оно вернулось к ней.       Всё и все всегда возвращаются.       — Я пойду отнесу колдографию наверх, хорошо?       — Можешь тогда и сертификат мой занести? Не хочу случайно испортить, — Гермиона кивнула и Уизли протянула ей вскрытый конверт. Они жили в одной комнате, комнате Джинни, так что Грейнджер быстро сбегает туда и обратно.       Гермиона оставила вещи на столе, уже развернувшись, чтобы спуститься обратно и присоединиться к застолью, когда услышала стук в окно. Она нахмурилась, оборачиваясь. Наверное, это сова к Джинни, и поэтому Грейнджер следовало её позвать. Но пока она спустится, пока приведёт Уизли.. Сначала нужно впустить птицу.       Грейнджер открыла окно, в которое, плавно взмахивая крыльями, влетела сова. Необычная: она была полностью белой, только хвост и кончики крыльев — чёрные.       — Какая ты грациозная, — отметила Гермиона, поглаживая сову, которая сначала помедлила, но потом приняла корм.       Наверное, птица ждала ответ, поэтому не улетала. Так что Грейнджер поспешила повернуться, чтобы привести сюда Джин, когда её брови изогнулись. И в удивлении и в замешательстве одновременно.       На конверте были её инициалы. Гермионе Джин Грейнджер.       Сглотнула, отчего-то ощущая тремор в руках. Нехорошее предчувствие. Чёрт, только не сегодня; в такой тёплый вечер переживать не хотелось. Особенно после поганого утра и дня. Слишком дерьмовых, чтобы не жалеть об испорченном вечере.       Девушка выдохнула и, отбрасывая всякие сомнения, вскрыла конверт. Глаза забегали по строчкам.       «Храбрость — понятие растяжимое. И лживое. Особенно у гриффиндорцев.       Так насколько тебя хватит, Грейнджер?       Малфой Мэнор, ровно десять вечера.

      Д.М.»

      Что за чёрт? Это какой-то розыгрыш?       Нет, всего лишь-то агрессивная манипуляция от Малфоя.       В её жизни и так слишком много розыгрышей. Неудачных. Больных. Утянувших её на дно. И слишком много шока за день, нервы сдают, и Гермиона понемногу начинает завидовать подарку Джинни.       Злость начинала бурлить, как погасший вулкан. Сначала тихо, но с каждой секундой поглощая всё больше кислорода. Чтобы выжечь всё окончательно, потому что Малфой чётко дал понять, что он думает по поводу.. По поводу всего. Вообще. С концами доказал, что все её попытки помочь — биение об стенку, очередная ошибка и ничего не значащая пыль. Серая и ничтожная. А он — мразь. Так было всегда, и что Гермиона в нём углядела? За что ухватилась, что привело её к тому, где она сейчас оказалась?       Что заставило её быть такой глупой, чтобы плескаться на дне?       Хотя, она всегда всё знала. Про него, про его характер, поступки, мысли, это же всё сначала было просто обычным использованием. Грейнджер же просто использовала Драко, чтобы зажечь жизнь в себе. С помощью него это отлично получалось. Но потом.. Потом случилось что-то, и всё сломалось. Система рухнула. Тросы оборвались и Гермиона начала падать слишком быстро, чтобы что-то предотвратить. Чтобы спасти себя.       И даже когда она решила всё оставить позади, начать пытаться жить дальше без этого.. Просто жить дальше, Малфой объявился. Напомнил о себе, и самым изощрённым способом — очередной манипуляцией, очередной игрой. Чёртовой игрой.       Ненавижу.       Гермиона бросила письмо на стол, направляясь к двери. Она не собиралась даже думать о том, зачем Малфою это было нужно. Зачем была нужна она на Рождественском ужине его семьи, на котором наверняка будет куча всяких важных лиц, перед которыми их семейка будет лебезить. Оближут так, что ни одного сухого места не останется. Зачем приглашать туда, где будет его мать. Просто неинтересно, неважно. У неё есть своя семья, своё собственное, отдельное от него Рождество, так что с чего он решил, что Гермиона променяет это на какое-то отвратительное собрание в пропахшем смертью Мэноре и..       Пальцы впились в косяк двери. Грейнджер распахнула глаза, обрывая все свои туманные злые потоки мыслей. Хватаясь за ту, что слишком долго доходила до сознания. Зачем приглашать туда, где будет его мать. Мать. Нарцисса Малфой.       Верхушка этой системы. Она — верхушка. Она — первопричина, та, кто всё это затеяла. То, с чего всё началось и что стало точкой отсчёта. Она — виновница, и она же — выход.       Гермиона прошлась несколько раз по волосам, верх-вниз, верх-вниз. Это безумно, это рискованно и ненадёжно, но это гениально. Это шанс, реальный шанс. Малфой сам привёл её к тому, о чём она и думать не могла, потому что это казалось невозможным.       Ей просто нужно один раз облажаться, и дело с концом. Всё будет закончено, нити оборваны, и Гермиона свободна.       Дверь скрипнула.       — Эй, Гермиона, тебя там все ищут, — задорно оповестила Уизли. А затем, оглядев Гермиону, стоящую в центре комнаты с зарытыми в волосах пальцами, нахмурилась. — Гермиона? У тебя всё в порядке?       — Да. То есть нет. То есть.. — в голове проигрывалась цепочка действий и план прикрытия. Адреналин подгонял кровь. — Да.       — Эй, ты вообще как? — Уизли подошла ближе. — Тебе нездоровится или..       — Джинни, послушай, — Гермиона резко повернулась, хватая ладони Уизли и сжимая их. Чтобы глаза в глаза, чтобы та всё поняла. И поняла правильно, пускай всё было так неправильно. — Мне нужна твоя помощь. Очень нужна.       — Я тебя слушаю, — настороженно кивнула она.       — Это будет трудная помощь, мне нужно твоё доверие.       — Скажи уже, что случилось и что от меня требуется.       — В общем.. Мне пришло письмо от Малфоев, меня приглашают в Малфой Мэнор, на празднование Рождества, всего пара часов. И я туда пойду, — быстро выпалила Гермиона, чтобы быстрее преодолеть самую неприятную часть — произнести всё вслух.       — Наверное, — протянула Уизли, — всё-таки не стоило тебе давать ту папину медовуху, она слишком..       — Нет же, Джин, это правда! — чуть встряхнула подругу Грейнджер. — Вон на столе лежит письмо. О конкретных целях написано не было, но, недолго поразмышляв, я пришла к выводу, что это идея Нарциссы Малфой. Никто бы больше не стал звать меня туда, а ей нужно пообщаться со мной, как с будущей.. Будущей невесткой.       Джинни скривилась, когда услышала последние два слова.       — Что за.. жесть? — смягчила свои мысли Уизли. — Зачем тебе туда идти? Пусть сами варятся в своём поломанном гнезде, нечего по первому зову бежать на их просьбы!       — Нет, ты не понимаешь, — нетерпеливо покачала головой Гермиона. — Эта встреча — мой шанс покончить со связью с Малфоем.       — Ты про вынужденную женитьбу?       — Да! — воскликнула Гермиону. — Мне просто нужно прийти и разочаровать Нарциссу, понимаешь?       — Понимаю, — кивнула Уизли. — Понимаю, Гермиона, но.. Даже не знаю, всё это слишком сумбурно, ненадёжно и совершенно не вовремя. Что ты скажешь всем тем, кто сидит внизу?       — В этом и будет заключаться твоя роль. Ты должна будешь сказать всем, что я плохо себя чувствую, поэтому не вернусь к ним.       — Но твоя и моя мамы сразу захотят проведать тебя, — кинула аргумент Джинни. Но она должна была знать, что если Гермиона бралась за какое-то дело, то ничто не способно остановить её. Особенно, когда всё уже было продумано.       — Да, но тут ты им скажешь, что я была категорически против этого, потому что не хотела отрывать их от празднования. А потом и вовсе уснула из-за слабости, так что им не следует меня будить, — диктовала Грейнджер, и, несмотря на неуверенность и напряжённость Уизли, та всё равно внимательно слушала и кивала. Спасибо. — Возможно, своим предлогом они скажут, что хотят занести мне зелья, но тогда ты ответишь, что уже всё мне дала и оставила возле тумбочки, и я достаточно умелая ведьма, чтобы принять их самостоятельно.       Джинни снова молча кивнула.       — Можешь ещё подавить на то, что они же знают, какая сейчас ситуация в магической Британии, поэтому не стоит ходить туда-обратно и ещё больше волновать так редко весёлый и счастливый народ, — отведя взгляд в сторону и нахмурившись, добавила Гермиона.       — Ты превосходно лжёшь, Гермиона, — хмыкнула Уизли. — И я даже не знаю, комплимент это или, наоборот, проблема.       Грейнджер отвела взгляд, не в силах посмотреть на Джинни. Слишком стыдно слышать это о себе. Слышать ту правду, о которой знала с осени. И которая терзала её, но была необходима.       — Так ты согласна? — задала решающий вопрос Гермиона.       — А у меня есть выбор? — усмехнулась Уизли. — Ты ведь уже всё решила.       — Спасибо, Джинни, — она выдохнула с облегчением.       — Так поступают друзья, Гермиона, так что не надо благодарностей. Тем более, это действительно способно помочь тебе и избавить от чёртовых Малфоев, — Уизли выпуталась из хватки Грейнджер и отошла на шаг.       — У меня ещё есть время до десяти, так что я аппарирую домой за платьем и вернусь, — в очередной раз заправила за ухо кудрявую прядь Гермиона. — Проследи, чтобы сюда никто не зашёл, ладно?       — Ты забыла, что это моя комната? — ухмыльнулась Джиневра. — Сюда никто не посмеет войти без моего спроса и разрешения.       Грейнджер улыбнулась. Ей стало значительно легче после такого настроя Уизли, это вселяло большую уверенность в то, что то, что Гермиона желает разумно. А ей просто необходимо было верить в это.       Аппарация за платьем и обратно заняла совсем мало времени, и теперь Грейнджер уже стояла возле зеркала. Стояла и отгоняла флешбеки, где она стояла точно так же в день бала.       — Раз ты хочешь разочаровать её, почему не наденешь что-нибудь менее праздничное и.. Помпезное? Важное?       Гермиона огладила ткань юбки, расшитую звёздным бисером.       — Потому что никто, в особенности Нарцисса, не должен догадаться, что моё соглашение появиться в Малфой Мэноре — изначально план переиграть Малфоев. Расторгнуть договор, — уверенно процитировала собственные мысли в слух Гермиона.       Отличная причина. Логичный аргумент. Только об этом она подумала после того, как аппарировала домой и притащила это платье. После того, как надела его. Снова. Наверное, это было проблемой, потому что других вариантов в голове не появилось. Будто так и должно быть, ведь это платье связано с теми, к кому она идёт. С тем. Он был один. И это тоже проблема, ведь идёт Гермиона не к нему, а к Нарциссе Малфой. Так зачем?       Грейнджер закусила губу. Что бы не послужило причиной, она не хочет думать над ответом. Страшно услышать очередную правду, скальпелем проходящуюся по коже.       Гермиона склонила голову, рассматривая свои волосы, с которыми решила ничего не делать. Уж это она оставит как есть. Чтобы все видели, что Гермиона Грейнджер не прогибается под чужие стандарты, во что бы одета не была.       Грейнджер надеялась, Малфой не подумает, что она пришла потому, что повелась на его манипуляцию. Дешёвую, кстати. Ладно, может, определённая искусность в ней была, но это ничего не меняет. Гермиона пойдёт в Малфой Мэнор только по личным целям. Только за разрушением.       И если бы они только знали, что оба будут там за разрушением. Впрочем, это мало на что повлияло бы.       — Ты туда хочешь? — вдруг спросила Джинни.       Гермиона нахмурилась и обернулась, ощущая всю странность этого вопроса.       — Нет, — тут же ответила она. — Конечно нет, это лишь возможность исправить ситуацию, в которой я оказалась и в которой плаваю слишком давно, чтобы сейчас всё упустить. Раз на моих родителей мои слова не действуют, то я буду действовать по-другому. Создам ложный образ, чтобы разочаровать главное звено, и кину один козырь.       — Какой? — вскинула брови Уизли.       Гермиона отвернулась от неё.       — Позже узнаешь, — Грейнджер сглотнула, проталкивая вдруг вновь образовавшуюся в горле сухую рыбную кость. Снова стало больно. Снова мысли о родителях расчесывали грудь до красных струек крови, мазками окрашивающих всё её тело.       Гермиона выдохнула и посмотрела в своё отражение, в собственные карие глаза. Сильные. Смелые. Храбрые. Она справится, и боль из-за сегодняшних новостей, которые перевернули её представление о собственной жизни вместе с парочкой рёбер, не посмеет помешать.       Видимо, Уизли решила запытать её вопросами, потому что в следующую минуту прозвучало:       — Это он подарил тебе это платье?       — Что? — немного рассеянно нахмурилась Грейнджер. — Это платье.. Нет. Разумеется, нет, мы же об этом говорили, помнишь? Это аноним.       Джинни молчала. Дьявол, она молчала, и это поджигало фитиль нервов.       — Джинни? — она старалась держать голос твёрдо. Но волнение всё равно будто бы проскочило.       — Твои глаза, Гермиона. Твой голос. Ты лжёшь, — сглотнув, напрямую сказала Уизли. И снова правду. И снова губительную. — Жаль, что я не распознала это раньше.       Ты паршивая лгунья, Грейнджер.       — Джин, о чём ты говоришь? Это просто смешно, — прыснула Гермиона. — Зачем Малфою..       — А я не говорила ни о ком конкретно, — резко оборвала её Уизли.       Резко растоптала её дыхательную систему. И все органы тоже.       Они просто уставились друг на друга, потому что дальше открытого рта Грейнджер ничего не могла сделать. Ни сказать, ни оправдаться. Ложь догнала её и ей даже не пришлось вставлять нож в спину. Вот ирония, правда? Ложь сделала всё честно, лицом к лицу, глаза в глаза. Завралась тут только Гермиона, поэтому на все сто заслужила эту безнадёжную, ужасно стыдную ситуацию.       — Мерлин, — выдохнула Джинни, делая шаг назад и опуская глаза в пол. — Это всё он. Это всегда был он, картинка складывается, — чёрт-чёрт-чёрт. — А я-то думала, кто же.       — Это не он, Джин, честно, — всё разваливалось по кусочкам. Ей было так страшно, так жутко, что сейчас всё то, от чего она бежала и к чему она бежала вскроется. Так страшно потерять подругу, дорого ей человека из-за собственных решений, предостережений и лжи. Да, именно поэтому Гермиона продолжила врать тогда, когда уже просто было бессмысленно и противно. Из-за страха. Вот и вся твоя храбрость.       — Кто написал тебе письмо, Гермиона? — прямо посмотрела на неё Джинни.       Снова удушающее молчание. Ну почему же если рушится, то с таким треском? Но ей нечего было сказать. А уж бежать и прятать, скрывать, рвать письмо было абсурдом. Ещё глупее, чем продолжать гнуть своё вранье.       Уизли подошла и, выдохнув через нос, взяла письмо. Там было слишком мало строчек, чтобы Гермиона успела подготовиться к словам, которые должна была произнести.       Джинни отложила письмо и перевела взгляд на Грейнджер.       — Гермиона, Малфой? Серьёзно, Малфой? — выдохнула она, всплёскивая рукой, будто пытаясь что-то изобразить. Наверное, степень шока. Вероятно, Малфой бы тут использовал слово «ахуй», но ведь Гермиона не он. — Просто.. Как и.. Нет, я не понимаю, как тебя угораздило связаться с ним?       И тут Грейнджер вдруг ощутила резкую потребность защитить себя. Защитить себя, свои чувства и то, что между ними с Драко происходило. Почему-то. Будто это было чем-то особенно дорогим. Будто просто дорогим.       Но Гермиона связала себе руки и подрезала хлёсткий язык, потому что за свою паршивую ложь будет извиняться вечность. Так что она обязана быть мягкой, спокойной и рассудительной. У неё впервые появился шанс исправить то, что Гермиона столько времени лгала. Начать своё искупление перед друзьями. Правда пока что только перед Джинни.       И она не упустит этот шанс, ни за что.       — Джинни, прости меня, — подошла к ней Грейнджер, но касаться не стала. Пока не стоит. — Прошу, прости за всю эту ложь, за эту ситуацию, просто я не представляла, как смогу сказать. Я ведь даже не знала, что это, оно просто происходило, слова то похожего не подыщешь.       — Слова для чего? — растерянно спросила Уизли. Она не понимала, но как тут вообще можно понять? Слишком часто это и Гермионе не удавалось. — Чтобы описать ваши.. Отношения?       Стыд уколол каждую клеточку в организме. Слышать это и понимать, что.. Нет, слышать этот неуверенный, неверящий и с подозрением на потрясение с дрожью голос Джинни было стыдно. Стыдно, почему-то, чёрт возьми, стыдно. И тяжело. Но Гермиона не стыдилась того, что была с Малфоем, это она знала точно. Наверное, если бы больше разбиралась в психологии, то поняла бы.       — Это не те отношения, о которых ты думаешь, просто потому что это явно не они, — Гермиона грустно хмыкнула от того, как бредово это звучало. — Это что-то другое, какая-то связь, может, больше, а , может, и нет.. Всё так непонятно, сумбурно, не вовремя и подозрительно, я знаю, Джин, знаю, — Грейнджер глянула на время. — Но я обещаю тебе рассказать всю правду. Клянусь, я ничего не утаю, отвечу на все твои вопросы, только не говори никому, ладно? Я и Гарри с Роном скажу, только никак не сейчас, я..       — Какие Гарри и Рон? — фыркнула Уизли. — Я ни черта не понимаю, так что взять с них?       Вероятно, в данной ситуации это было согласием молчать.       — То есть ты объяснишь всё не сейчас? — прищурилась Джин.       — Почти десять, — покачала головой Грейнджер. — Это займет два часа максимум, к полуночи я вернусь точно.       — Наверное.. — тихо начала Уизли, но на секунду прервалась. Посмотрела в глаза Гермионы, будто что-то решала. А потом закончила: — Наверное, я дождусь.       — Спасибо, — прошептала Грейнджер, теперь сжимая ладонь Джинни. — Спасибо, что согласна на помощь, на то, чтобы дождаться меня и моих объяснений, когда могла всё бросить и послать меня.       Уизли лишь грустно хмыкнула, качая головой.       — Только.. Не ненавидь меня, ладно? — сглотнула Грейнджер. — Пожалуйста, только не ненавидь.       — Как же я могу, Гермиона? — Джиневра отвела взгляд в окно, а потом поджала губы и накрыла ладонь Гермионы своей. — Что бы там ни было, это сумасшествие и помешательство не изменит моей преданности и любви к тебе.       Сумасшествие. Помешательство. Но ведь это было правдой, она знала это. Но почему тогда так больно начало скрести под сердцем? Почему начало жечь? Слышать хуже, чем просто знать и не произносить. Хотя, может, Гермиона думала, что у них с Малофем всё чище, чем эти два слова? Было чище.       — Но знай, что я иду не к нему, — твёрдо и уверенно сказала Грейнджер. — Всё уже кончено, и сейчас я иду, чтобы разорвать последнюю нить.       — Надеюсь, тебе это удастся, — Уизли вздохнула и отошла, чтобы Гермиона смогла трансгрессировать.       Грейнджер последний раз обернулась, глядя на себя в зеркало. Что ж, последний акт этой игры. Их игры. Интересно, сколько процентов из него будет составлять стекло?