All I wanted

            — Говорите напрямую, профессор. И без «правильных» слов предельно ясно, зачем я здесь.       Холодный, почти равнодушный голос впечатался в многовековые стены светлого кабинета, не в первый раз наблюдающие личный разговор директора и ученика. Но всего лишь почти, ведь если прислушаться, можно было услышать такие отчётливые злость и отчаяние. Они были глубоко упрятаны в многолетних тренировках по созданию безэмоциональной глыбы вместо лица.       Никаких эмоций. Никакой слабости. И чёртов Люциус не справился со своей задачей. Иначе почему его чувства всё равно отражаются?       — Раз так, — подала голос Макгонагалл после минутного молчания, — то вы также должны понимать, что я собираюсь вам сказать.       Сегодня утром Малфой был извещён о том, что директор ждёт его у себя в кабинете. И подтекст письма был слишком прозрачен, чтобы Драко не знал, о чём Минерва будет говорить с ним.       Малфой промолчал, что было принято за согласие. Хотя на самом деле ему в принципе вообще не хотелось с кем-то говорить, это отбирало слишком много энергии, которую необходимо было сохранять для поддержания внутреннего стержня. Со вчерашнего дня это стало в разы сложнее.       — Вчерашняя ситуация, — директор набрала в грудь воздух, чтобы продолжить, но вдруг резко замолчала, прикрыв глаза и сжав губы в тонкую полоску. Через секунду женщина резко выпрямилась, смотря Драко прямо в глаза:       — Вчерашнее убийство невинного ученика очень сильно пошатнуло Хогвартс и центральные города страны в целом. Кто-то зол, кто-то в страхе, а кто-то просто обречённо смирился с произошедшим. Но на каждом убийство оставило след. Поэтому люди думают, точнее, ищут виновного. Ищут того, на кого можно обозлиться, выместить злость, кто наиболее удобен, и..       — И это я.       Его слова прозвучали резко, как провести ножом по тарелке. Обычно так резали твёрдую еду. Обычно так сильно резала уши и сердце правда, с рождения присваивающая статус «безжалостная».       — Да, — взяла себя в руки Макгонагалл. — Это вы. Большинство в Школе винит вас, но в Министерстве так не считают, а вот какое мнение устоялось в головах горожан я не осведомлена. Я понимаю, почему ученики винят в убийстве вас: бывший Пожиратель Смерти..       Зубы Драко вжались друг в друга, словно кто-то насильно сдавливал его челюсть. Но это только внутри, потому что снаружи ни единого проявления чувств. Уже лучше.       — .. отец которого в магической тюрьме, и, скажем так, человек не самых нежных манер..       Драко усмехнулся. Минерве нужно дать Оскар за самое тактичное определение его натуры, граничащее с нелепостью. Интересно, как бы на её слова отреагировала бы троица? Малфой надеялся, умерли бы от шока.       —.. и в плюс ко всему, по непонятным причинам исчезнувший с поля в самый неподходящий момент. Как раз тогда, когда Клаус был убит.       — Я уже сказал вам, почему отсутствовал. Моё присутствие в гостиной может подтвердить второкурсник Слизерина, который на момент игры был в гостиной, — прищурился Малфой, взглядом пытаясь пресечь все мысли и слова Макгонагалл, которые ещё должны быть им услышаны. Безрезультатно.       Вчера, во время игры, когда эта слепая гриффиндорка налетела на них с Поттером, Малфой проехался несколько метров по земле, на части разорвав свою мантию и сломав очки на несколько частей, каждая из которой разлетелась в непонятном направлении, и искать их было просто бессмысленно. Драко знал, что запасных мантий и очков в раздевалке Слизерина не было (последние были отданы запасным игрокам), поэтому, встав на ноги и услышав, что объявлен перерыв, в его повреждённый ударом об землю мозг не пришло ничего лучше, как на метле за минуты долететь до Хогвартса, взяв из собственного гардероба всё необходимое, и вернуться обратно. Но на тот момент это действительно было единственным выходом, потому что летать без очков Малфой не собирался, мантия не так важна, а палочка осталась в комнате. Да и её использование было бы таким же тупым и бессмысленным, потому что куски очков были подхвачены и разбросаны ветром по полю, и Акцио был бы неприменим.       Сейчас Драко понимает, что это было самое дерьмовое и несвоевременное действие, которое только можно было совершить в тот момент, но тогда.. Тогда он схватил метлу и полетел, понимая, что у него есть десять минут. И из-за маленького количества времени Драко долетел до Хогвартса с другой стороны, по более короткому пути, и именно поэтому не увидел Клауса, которому именно в этот момент нужно было потащиться за гребаными таблетками. Добежал до гостиной, надел новые очки и мантию, заметил одинокого мальчишку-второкурсника, который почему-то отсутствовал на игре, мальчик кивнул ему, и Малфой рванул обратно.       Непохоже на действия безжалостного убийцы, не так-ли? Но наивным людям виднее.       Да, Драко опоздал, это он услышал ещё до того, как влетел на поле. Но тогда ему было плевать. А сейчас этот фактор был основным из тех, которые убеждают других учеников в его виновности.       Блядь.       Ему следовало тренироваться лучше, быть может тогда он бы успел вовремя, и сейчас на него не полился этот поток лживого дерьма.       Драко чуть сжал подлокотник, обрывая свои мысли. Обо всём этом он уже успел подумать этой ночью, в которой слово «сон» звучало как что-то вымышленное. Бессонница — вот, с кем Малфой разделял постель.       — И я уже сказала, что верю вам, мистер Малфой. И другие профессора тоже верят, потому что умеют думать беспристрастно, — она понизила голос, но тон стал мягче.       Малфой не хотел себе в этом признаваться, но ему стало легче. Стало чуть-чуть свободнее дышать после того, как директор Хогвартса встала на его сторону, помеченную чёрным крестом. Нет, это не обнадёживало, просто помогало понять, что в мире ещё есть адекватные люди, предрасположенные к логике. И Макгонагалл оказалась одной из них, хотя Драко никогда не питал к ней какой-либо симпатии, как минимум потому, что она была деканом Гриффиндора.       — И это же слабое место учеников, — Драко вновь стал привычно молчать, поэтому Минерва продолжила. — Я не виню их в выборе, который они сделали, потому что они напуганы, и им куда легче сбросить вину на вас, чем предположить, что война, на этот раз без Волан-де-морта, но с Пожирателями, может когда-либо начаться. Снова. В третий раз, хотя для них второй. Уже второй, и этот факт слишком тяжёлый, чтобы я кого-то наказывала за слова в ваш адрес по поводу убийства. Вы должны меня понять, я не снимаю с них ответственность, не пытаюсь оправдать гадость тех чувств, которые явно посещают вас после того, что вы слышите в свой адрес..       — Мне плевать. Пусть хоть всем Хогвартсом закричат, что я убийца.       Ложь. Ложь. Ложь. Теперь она служит верным защитником от жалости. Потому что Драко Малфою не нужна ничья жалость.       Минерва вздохнула, посмотрев на него таким взглядом, что Драко захотелось блевануть от этого гребаного чувства, которое плескалось в глазах женщины и которое он стал так сильно ненавидеть за пару часов.       — Я лишь хочу объяснить, почему они так делают. Никто не сможет обвинить их в жестокости после того, что они пережили. Поэтому я хочу сказать вам, что для вашего же благополучия вам необходимо сейчас не совершать никаких опрометчивых поступков, стараться быть вежливее и учтивее с учениками..       — Да какая к чёрту разница, если они уже твёрдо решили, что я — убийца, и никакое подлизывание ситуации не изменит! — не выдержал Драко, резко взмахивая рукой.       — Я бы попросила вас не выражаться, — повысила голос Макгонагалл, и Драко прыснул.       Самое время этикета, чёрт возьми.       — Ситуации не изменит, но зато не усугубит и так не то чтобы выгодное для вас положение. Поймите, мистер Малфой, — она думала, что достучится до него, если будет говорить мягче? Странная. — если вы продолжите острить и бросаться на учеников, ваша виновность в их глазах станет не просто мнением, а твёрдым фактом. Прошу вас, прислушайтесь ко мне. Ведь мне уже пришло три письма от родителей с просьбой о вашем отчислении, — выдохнула она, будто сказала то, что ранее говорить не планировала, но в последний момент решилась.       Драко усмехнулся. То ли горько, то ли ядовито. Три письма с просьбой о его отчислении, когда он даже не видел этого чёртового убийства. Забавно. Забавный пиздец. Но что он ожидал?       — Пока что только три, — женщина встала, подошла к нему и положила руку на плечо, чем вынудила его напрячься. Тактильный контакт сейчас не то чтобы особо действовал. — И я очень не хочу, чтобы ваша несдержанность обернулась против вас, и в будущем такие письма напишут все родители, и не только мне, а прямиком в Министерство. Ведь отклонять их просьбы я могу только тогда, когда они написаны на моё имя. Вы же понимаете это?       — Разумеется, профессор, — тихо ответил Драко, сполна представляя себе всю развернувшуюся картину жизни перед ним.       Вот только до него не нужно пытаться достучаться. Не нужно убеждать. Малфой в дерьме, в самой глубине этой дыры, и никакое его поведение не изменит положение. Усугубит? Он так не считают, ведь вместо того действия, которое, по мнению Макгонагалл, должно оказать терпимое поведение Драко, оно может сыграть в обратную сторону. Ученики могут подумать, что он специально строит из себя белого и невиновного, и побегут писать родителям, приняв его изменения за самый главный аргумент крови на его руках. Ведь так это работает? Ты пытаешься спастись, — и сгораешь, прыгаешь в пекло, — и выживаешь.       И Малфой прыгнет в пекло. Он не собирается становиться подстилкой для этих тупиц, шепчущихся о его грязном убийстве. Драко оставался и остаётся собой, и именно он спасётся, а не та лживая версия, которую ему внушает декан Гриффиндора. Ни за что.       В грязный омут с головой, — ему подходит. Плевать на последствия, всё уже покатилось к чертям. Он вывезет.       — Хорошо, — Минерва улыбнулась и убрала руку, вновь подходя к своему креслу и усаживаясь на него. — Я рада, что мы услышали друг друга.       — Я могу идти?       — Конечно. Кстати, вас просил профессор Снейп, — она попыталась сказать это обыденно, словно сейчас они говорили о расписании. Не вышло.       Малфой просто кивнул, понимая, что разговор с Северусом был неизбежен. И честно, Снейп сейчас был, наверное, единственным человеком, с кем Малфой был бы не против поговорить. Тот должен его понять.       Или же он окончательно разочаруется в жизни.       Драко поднялся и подошёл к выходу из кабинета, в котором был впервые за все обучение, и уже дёрнул ручку, чтобы уйти, как услышал тихий, но твёрдый голос Макгонагалл:       — Я на вашей стороне, мистер Малфой.       Слизеринец лишь кивнул, после чего быстро вышел прочь из кабинета и спустился в коридор. Прочь. Прочь. Прочь. Ведь как можно быть на его стороне и не пытаться пресечь желчь и ложь других учеников? Гребаный нейтралитет.       Но ему плевать. Сейчас хотя бы вера в его слова была чем-то стоящим.       Он пошёл в сторону подземелий и кабинета Снейпа, чтобы сразу покончить со всеми беседами. Поскорее избавить себя от всей этой обязательной, но не очень эффективной рутины и наконец пойти на уроки, встретиться лицом к лицу с вытекающим от — как Макгонагалл сказала — мнения людей о нём. С косыми взглядами, полными смесью ужаса, ненависти и страха. С перешептываниями. Это отрезвляет. Заставляет ненавидеть и использовать эту ненависть как цель и способ двигаться дальше.       Да, Малфой хотел на уроки. Был готов к ним.       Он до сих пор не видел Блейза со вчерашнего дня, хотя был бы не против общества друга в лице союзника. Вчера вечером, выйдя из туалета, Малфой направился прямиком на Астрономическую башню, испытывая отвращение к вариантам вернуться в Большой зал или уйти в гостиную. Его интересовало место без людей, без голосов, без взглядов. Холод, пробирающийся под одежду. И башня как раз подходила под все пункты.       Он выкурил пачку сигарет, пока в голове пролетали мысли об убийстве, матери, условиях Министерства, о том, что теперь в глазах учеников он убийца, и о сексе. Сексе с Грейнджер, который был у него на тот момент пару минут назад, и который уже тогда казался чем-то невозможным; сном, с самым тупым сюжетом. Этого не могло быть, но оно было. Случилось. Произошло. Но табак в голове решил забить на эти рассуждения и дать логичное и простое объяснения в голове — эти поцелуй и секс способ отпущения своих чувств, вымещения злости, способ забыться к чёрту, не думать обо всём этом дерьме вокруг. Грейнджер же хотела, чтобы он не причинял себе вреда. Он и не стал. Малфой причинил его ей. Пускай и неосознанно на тот момент, но причинил. И дело не в физической боли, а в совершенно другой, более глубокой, ведь теперь она отравлена также, как и он. Вместе с ним. Наказание для неё и облегчение для него. Пока что.        Сейчас Малфой не собирался думать о произошедшем в другом свете, это отнимало силы, поэтому вчерашнее табачное объяснение расставляло всё на свои места в его голове. Так легко, когда волки в сознании не воют.       И у него получилось. Удалось забыть обо всём и выдохнуть, когда желание разодрать свою руку в кровавое месиво уже не казалось таким привлекательным. Малфой вспоминал о том, что собирался сделать и то, что тогда видел в этом единственный выход, с ужасом и презрительным смехом. Идиот. Неужели надеялся, что это что-то изменит? Отчаяние и безысходность на многое способны; в содружестве у них отлично получается затыкать и отключать способность думать.       Прокурив полпачки, Драко наложил на себя заклятье согревающих чар, потому что воющий ледяной ветер стал слишком наглым, и ударял по телу с силой, выходящей за все рамки. Спустя пару часов, выкурив последнюю сигарету, Малфой просто уснул, прямо там, сидя возле колонны. Глупо и тупо? Плевать. Его сознание уже отключалось, когда он понял, что просто физически не сможет дойти до гостиной. Психика — штука не самого прочного фундамента, и работает по своим собственным правилам, поэтому желание Малфоя спать в кровати было проигнорировано.       И, как и должно быть, в период бессознательности наложенные чары спали, и поэтому утром, когда Драко проснулся от падающих на лицо лучей взошедшего яркого солнца, его невнятные слова прозвучали с сильным хрипом в горле. Но времени обращать на это должное внимание не было, потому что ему нужно было как можно скорее оказаться в гостиной Слизерина, в своей комнате. Он предположил, что, наверное, Блейз, разозлённый его безответственностью, обругал всех вокруг и, махнув рукой, давно лёг спать. Это было правильным решением; волноваться за Драко ему было не к чему.       Малфой прыснул. Ну, если только не считать, что его член побывал в Грейнджер, а так поводов для волнения у Забини нет никаких. Он бы даже не поверил, если бы Драко сказал ему правду, поэтому слизеринец решил вообще оставить этот момент своей жизни только в своей памяти, ведь оттуда оно не коснётся ни одной живой души.       А разве могло быть по-другому? Неужели он смог бы рассказать об этом кому-то? Да ни за что.       После пробуждения Малфой, наконец, дошёл до своей комнаты и бесшумно лег на кровать, симулируя сон. Только лишь симулируя, с закрытыми глазами и сомкнутыми руками, потому что заснуть уже было невозможно. Что-то постоянно мешало, отвлекало, и Малфой решил сдаться и просто пролежать пару часов до пробуждения остальных. Время пролетает особенно быстро, когда голова занята мыслями.       Вот и сейчас последняя песчинка часов скатилась вниз, и в его комнату, к его рукам, было доставлено послание от Макгонагалл с просьбой о посещении её кабинета. Она рассчитывала поговорить с ним до пробуждения других учеников, и Драко согласился с её мнением, что так будет спокойнее. И тише. Поэтому через пару минут он уже тихо закрыл дверь комнаты и вышел из гостиной.       Слизеринец постучал в дверь кабинета, на место владения которого было трудно представить кого-то, кроме Снейпа. Слишком уж много времени он там провёл.       — Входите, — прозвучал строгий голос декана Слизерина, и Драко не стал противиться, открывая дверь и ступая в кабинет, напрочь пропахнувший зельями и настойками.       — Мистер Малфой, — зельевар едва заметно кивнул, и Драко ответил ему тем же, садясь за парту напротив профессора.       — В прошлый раз из-за столь неподходящих обстоятельств нам не удалось поговорить, — он отложил бумаги, сцепил руки в замок и принял самое расслабленное положение, которое только может быть у человека.       Этим Драко всегда восхищался в Северусе. Умение держать себя так, будто ты читаешь новостной журнал, а не обсуждаешь свершившееся убийство, требовало кардинальных усилий. И что-то заставило Снейпа натаскать себя в этом так, что теперь за право вывести его на сильные эмоции можно было побороться.       — Да, всех нас слишком быстро погнали в замок, хотя был ли в этом смысл, если рядом уж точно не могло быть убийцы. Ведь не настолько же он идиот, чтобы оставаться на месте преступления, — Драко усмехнулся.       — Это я и хотел с вами обсудить.       — Не считаете же вы, что это я?       Малфой думал, что его выходка с перебиванием Снейпа, которая получилась совершенно непроизвольно, слова буквально сорвались с языка, не успев толком сформироваться, не останется не прокомментированной, но зельевар его приятно удивил.       — Разумеется, нет, ведь если б считал, сразу после опознания происшествия проверил вашу палочку на последнее заклинание, — он говорил серьёзно, но в его глазах можно было заметить тень ухмылки, которая через секунду бесследно исчезла. — Я хотел побеседовать о том, нет ли у вас никаких мыслей и предположений, кто бы это мог сделать?       У Драко их не было. Вернее, да, к этому с большой вероятностью причастны Пожиратели, но кто именно он понятия не имел. Почти все известные ему (а их количество не то чтобы впечатляло), сидели в Азкабане, так что внятных предположений быть не могло. Гойл? Нет, он был на поле. И его слова весьма противоречивы, но..       Малфой сжал край стула рукой, при этом внешне оставаясь абсолютно спокойным. Чёртов..       — Я уверен лишь в том, в чём, я полагаю, уверены вы сами: это дело рук Пожирателей Смерти.       Чётко. Ровно. Холодно. Пример идеального ответа человека чистокровной династии, и при том самой помеченной и отклонившейся. До боли в рёбрах забавно.       С Гойлом он разберётся сам. Он доверял Снейпу, но вмешивать этого человека в то, в чём он сам до конца не был уверен, было бы глупо и безответственно.       Северус несколько секунд просто смотрел ему в глаза, будто изучая, анализируя, докапываясь до сути и истины, не отрывая карих глаз. И Малфой, естественно, без толики усилий выдержал этот взгляд. Ещё бы, у него были достаточно жуткие, но ценные в своём результате тренировки. Наверное, ему стоит поблагодарить Беллатриссу и Волдеморта.       — Да, — наконец подал голос Северус, чуть откланяясь назад, отчего мантия шелохнулась. — Вы правильно истолковали мои мысли. Раз ответов у вас нет, то спрошу следующее: вы догадываетесь, какие последствия принесёт вам и вашей семье укоренившееся мнение в головах людей о том, что это вы убили того мальчика? Если оно укоренится, разумеется. Пока что так считают лишь умы юнцов, обучающихся в этой школе.       — Вы считаете, что я не способен сложить дважды два, профессор? Мне всё более, чем ясно. Не стоит пустых повторений.       — И вы понимаете, что нужно предпринять, чтобы последствий не было? — вкрадчивый голос зельевара проникал в разум и отзывался эхом, принуждая думать, рассуждать. Даже если ты уже думал об этом несколько часов подряд.       — Только не говорите, что вы, как и профессор Макгонагалл, хотите, чтобы я стал самым добрым мальчиком в мире и перевёлся в Пуффендуй, — его губы растянулись в слабой ухмылке.       Конечно, он утрировал слова директора, но суть та же.       — Я не настолько абсурден в своих советах, и более того, я почему-то уверен, что директор сказала вас совсем не это, — он прищурился. — Драко, пойми, — резкий переход на ты был свойственен Снейпу, так что Малфой уже привык и даже почти не обратил внимания. Почти, потому что обычно, когда зельевар обращался на «ты», это было высшей степенью важности, — твои слова и действия будут иметь реакцию, её оттенок зависит от тебя, а роль уже от совершенно других людей. Не позволяй им вершить твою судьбу. Судьбу Нарциссы. Она ведь тоже с тобой в одной лодке, и какое направление выберешь ты, последует за ним и она.       Драко думал об этом, много думал. Поэтому на упоминание своей матери и семьи лишь немного поджал губы, в остальном проявляя полную готовность.       — Я никому не позволю причинить ей вред, — прозвучало настолько холодно, будто он пытался пробить айсбергом давно заледеневшее сердце Северуса.       Да, возможного, сейчас он раскрывает карту своего слабого места. Своей уязвимости. Но разве Снейп не был и раньше в курсе того, что Нарцисса — единственный человек, за которого Драко готов отдать всё? Тем более, Северус на его стороне. Это он доказал ещё очень давно, и не доверять ему было бы настоящим свинством.       — Порой люди не осознают всей важности своих слов, и разбрасываются ими по наивности и глупости, неосторожности и упущения ценности. Их слова могут в корне изменить как свою, так и чью-то судьбу, но чтобы понять это, нужно осознать, а это в вашем возрасте получается у меньшинства, — что-то во взгляде Северуса промелькнуло. Что-то, что было так похоже на взгляд Нарциссы, когда Драко присутствовал на собрании Пожирателей. Что-то, что можно назвать разбитым зеркалом с одним единственным целым кусочком стекла; увядшей бордовой розой, чей последний лепесток всё никак не желал опасть и бросить цветок. Что-то, напоминающее сожаление и боль. Что-то старое, давно пройденное, но всё ещё текущее в жилах, словно в наказание за ошибку прошлого. Это открытие поразило Драко, но его причину ему не было суждено узнать. Никогда. Он понимал, что отыскать что-то настолько личное в глазах бетонного Северуса было настоящим сокровищем, и хотеть большего всё равно что утонуть в попытках спасти сундук с золотом из-под тлеющих глубин моря. — Поэтому твои однокурсники с других факультетов не осознают, что делают. Но осознаешь ты, и используй это осознание, изворачивая события в свою пользу. Становиться кем-то другим, быть лучше, и вовремя смолчать и изменить слова в нужную тебе сторону — разные вещи, нужно чувствовать грань.       Эти слова были действительно важны и нужны, их анализ способен помочь Драко, он догадывался об этом.       Да, в жизни ещё есть что-то кроме разочарований.       — Я понимаю, о чём вы. Поверьте, профессор, эта грань весьма осязаема. Я смогу применить ваш совет, — Драко кивнул. Этот жест столько раз выручал его, исключая надобность говорить «спасибо». Так было проще. Так было легче.       Ведь те, кто знаком с Малфоем, знают, — говорить «спасибо» в их семье всегда было проблемой, которую никто не хотел и не собирался решать. Всех всё устраивало, как есть. Кивок, пожатие руки или легкая улыбка. Холод, отчуждённость, эмоции в действиях. Так было искреннее.       Наверное.       Перед глазами пронеслись горячее дыхание, холод помещения, жар тела и её рука, зажатая в его ладони, когда он тихо прошептал «спасибо».       Спасибо, спасибо, спасибо.. Нет. Зачем он это сказал? Что он хотел этим выразить и за что, чёрт подери, благодарил её, если это был просто секс? Как эти семь букв вообще посмели вылететь из его рта?       Быть может, он поблагодарил за..       Драко почувствовал жгучую злость на самого себя за своё глупейшее допущение безрассудства, ещё и за то, что посмел отвлечься от нужного к бессмысленному, когда Снейп говорил столь открытые вещи. Чёрт бы её побрал.       — Очень на это надеюсь, мистер Малфой, — взгляду вернулась отчуждённость и проклятая холодность. Такой привычный Северус, он был больше по душе Драко. Было легче забывать и не думать о том, что в жизни этого человека тоже явно полно боли и разочарований.       — Вы можете быть свободны.       — У вас имеются конкретные предположения личностей, участвующих во вчерашнем убийстве? — прежде, чем подняться с места спросил Драко.       Не то вопрос, не то утверждение. Попроси кого-то выбрать верный вариант, он бы ошибся, хотя бы потому, что сам Малфой не до конца уверен в своей интонации. Что весьма удивительно, ведь в любое другое время такой неоднозначности не суждено было хотя бы промелькнуть в его голосе. Но сейчас это напрямую зависит от Снейпа.       Хотя, если бы выбор всё-таки встал, интуитивно Драко склонился к первому варианту.       Северус поднял проницательный взгляд на своего крестника, лицом не выражая ни единой эмоции.       — Нет, мистер Малфой. Ни сведениями, ни аргументированными предположениями я не обладаю. На этом, я надеюсь, всё?       — Пожалуй, — ответил слизеринец, наконец отодвигая стул и направляясь к выходу из кабинета.       Зельевар тут же, будто Драко аппарировал, а не только подходил к двери кабинета, склонился над какими-то бумагами, не замечая ничего вокруг себя. Малфой был готов поспорить, что это напускное; тот лишь делал вид, что увлечён чем-то в никому не сдавшихся бумагах, чтобы только отогнать от себя других.       Малфой усмехнулся. Слишком уж Снейп напомнил ему кое-кого.       Что ж, за интуцицию ему можно ставить высший бал, если бы такой предмет вообще существовал. Потому что Снейп не лгал ему об отсутствии подозреваемых, в обратном случае Драко это бы вычислил. Слишком уж много врагов, в виде маленьких признаков языка тела, у лжи. Этим можно легко пользоваться.       Но это не хорошо. Совсем нет, ведь если нет наводок, значит остаётся одно — бездействие, а оно было худшим развитием событий. Ведь когда Малфою что-то нужно, отсутствие возможности идти к цели было его отвратительнейшим кошмаром. Или кармой. Смотря, когда наступит время расплачиваться за все дерьмо и чертовщину, что он творил в жизни. Хотя, возможно, это время уже вступило в свои законные права?       Драко взглянул на часы, подаренные на его шестнадцатилетие, и судя по ним у него ещё было время, чтобы сначала встретиться с Блейзом, а потом пойти на завтрак. Разрядить обстановку. Не обсуждая произошедшее, тонко дать понять, что их мнения во всём сходятся. В этом и была вся их дружба, и хотя бы ради этого стоило карабкаться за обрыв дальше, сильнее, больнее. Чтобы сохранить это чувство — когда ощущаешь себя понятым; и уже становится капельку легче раскрывать свои лёгкие.       Идти было недолго, поэтому Драко свернул в последний пролёт-коридор, хмурясь и размышляя об оставшихся Пожирателях.       — Драко, доброе утро.       Знакомый голос сработал как триггер быстрее, чем Малфой смог осознать свои действия.       Драко в считанные секунды очутился перед Гойлом, хватая того за рубашку, и с характерным грохотом впечатал того в стену.       — Оно будет добрым, если тебе удастся сохранить свои органы в этом никчёмном теле, — прошипел Малфой, сильнее сжимая воротник рубашки однокурсника возле шеи. — Выкладывай всё, что ты знаешь о вчерашнем убийстве, сукин сын.       Гойл хлопал глазами, кажется, не до конца понимая, в каком положении оказался. И это действовало на нервы и терпение Драко всё сильнее, и по перекрывающемуся входу для воздуха Грегори быстро это уяснил.       — Я ничего не знаю, Драко! Честно, понятия не имею, как это произошло, я был на поле, ты же знаешь это, ты видел..       — Заткнись, — резко прервал нескончаемый поток слов Малфой.       Дело в том, что Драко был искусным легилементом, благодаря крови Блэков и многочисленным сумасводящим тренировкам. Особенно благодаря им. И поэтому, в особенно критичные и важные моменты, он мог почувствовать слова человека. Их энергетику. Вибрации. И, применяя всю силу и развитость навыка легилеменции, определить: лжёт человек, или говорит правду, что сидела у того в голове. Это требовало больших усилий, не затрагивая разум узнать такие сведения, и поэтому Драко пользовался этим крайне редко. Но сейчас был именно тот случай, для которого была создана такая возможность легилеменции.       Он прикрыл глаза, что, возможно, было опрометчивым решением, будь его противник кооперативнее и смекалистее, но.. Растерянность Гойла была ему на руку. Сконцентрировавшись на окружающих его микроволнах и энергии, он оттолкнул свою, определяя цвет и окраску вибраций Грегори, и..       — Эй, ты чего.. — тихо произнёс Гойл, введенный в ступор поведением Драко и его внезапной подозрительной тишиной. Это могло быть очень плохим знаком. Как затишье перед бурей. И слизеринцу такой расклад никогда не был по душе.       Драко резко открыл глаза и оттолкнулся от Гойла, убирая руки от воротника слишком брезгливо, чтобы он остался не помятым.       — Ты действительно ни черта не знаешь, — задумчиво, для себя вслух произнёс Драко. — Ни черта. Ни черта не знаешь про это убийство. Значит..       — Значит, что я могу идти дальше на завтрак? — спросил Гойл, наверное, собираясь вложить вызов и язвительность в свой голос, но это было куда больше похоже на дерзкую просьбу десятилетки, причём дерзкую только по мнению самого ребёнка.       Малфой, до этого момента будто пребывавший где-то в другом месте, поднял на него взгляд, и его глаза тут же заполнила жгучая злость, чуть ли не поджигающая и уничтожающая всё вокруг. Всё. До пыли.       — Проваливай, раз до сих пор есть на чём, — выплюнул он, разворачиваясь от Грегори.       Грегори не знал, и это было основным признаком. Тем, что переворачивало всё основное и важное, стирало всякие аргументы, уничтожало только вспыхнувший шанс на..       — С чего ты взял, что я имею к этому отношение?       Малфой замер, медленно оборачиваясь и впиваясь глазами в Грегори так, будто он само воплощение змеи. Он и есть змея. Злая, хитрая и безжалостная. И сейчас первое и третье качества затапливали его душу, и только что-то глубоко внутри, отчаянно хватающееся за последнюю не оборванную ниточку, не давали тормозам сорваться. Тогда бы Гойл не отделался безопасным:       — Твою мать, что непонятного в «проваливай отсюда нахрен»?       Ненависть. Ненависть. Ненависть. Боль. Отчаяние..       — Всё понятно.. — спустя секунды тихо выдал Гойл, опасливо осматривая однокурсника и быстро разворачиваясь, чтобы поскорее свалить от него.       Да, именно от него. От Малфоя. Это было пиздец каким правильным решением, потому что Драко был в шаге от того, чтобы наплевать на все правила и последствия, и просто достать палочку, разрушая всё и всех вокруг.       Один. Два.       Это было бессмысленно.       Три. Четыре.       Он резко шагал вперёд, не заботясь о странных взглядах людей, что встречались на пути.       Всё анулировалось. Бездействие вернулось к прежнему хозяину.       Пять. Шесть. Семь..       Стук двери об стену и парочка вздохов, но ему плевать. Ведь всё было решено заранее.       Восемь. Девять..       Ещё одна дверь, ещё один удар, и взгляд Блейза, полный замешательства.       Он не будет считать «десять». Какой, чёрт подери, толк, если счёт лишь усиливает ярость взрыва, а не заливает всё вокруг огнетушителем?

***

      Она лежала под одеялом и смотрела на тёмно-красный полог кровати, думая о том, что ткань пора бы заменить на новую. Эта уже выцвела, на ней были видны зацепки и струившиеся вниз маленькие красные ниточки, убивающие всю слаженность. Эти изъяны портили всю первозданную картину, выполненную под определённый стиль. Но, вопреки всем восклицаниям, именно эти маленькие неровности в большинстве своём составляли ощущения дома, а не просто временного местожительства в школе. Дом. Обычно дома Гермионе чаще снятся хорошие сны, нежели кошмары..       Вот и сейчас девушка задаётся вопросом: может быть, это был всего лишь сон? Или кошмар. Как угодно. Вера в это была слишком привлекательна, чтобы позволять себя быть привередливой.       — Доброе утро, Гермиона.       Мимо её кровати прошла Джинни, взглянув на неё и чуть улыбнувшись.       — И тебе.       Уизли закрыла дверь ванны.       Нет. Это был не сон. Потому что в обычные дни Джинни улыбается так широко, искренне и заразительно, что начинаешь сомневаться, просто ли тебе сейчас пожелала доброго утра эта необычная девчонка, или же десять минут поздравляла с Днём Рождения.       Грейнджер отбросила одеяло, резко меняя положение с лежачего на сидячее, из-за чего в глазах слегка помутнело. Чёрт. Когда это прекратится?       А ещё вместе с помутнением Гермиона вдруг ощутила неожиданную тянущую боль внизу живота. Она была небольшой, но всё равно ощущалась. Девушка нахмурилась, думая о том, что могло послужить причиной.       От внезапно приближающегося осознания её глаза на секунду расширились, но гриффиндорка быстро отмахнулась от надвигающейся мысли. Неважно. Сейчас не время об этом думать.       Остальные девушки ещё спали в своих кроватях, поэтому Гермиона, стараясь не нарушить их покой, тихо встала и переоделась, решив сходить в общую ванну в гостиной. Всё равно сейчас мало кто проснулся, просто она, на удивление, чувствовала себя выспавшейся. Это должно быть странно при вчерашних событиях, но всё-таки это так, и Грейнджер не хотела нырять особо глубоко в себя в поисках причин. Какая разница почему? Всё равно крепкий сон вызывал у неё куда меньше претензий, чем бессонница.       Через пятнадцать минут Гермиона уже сидела в гостиной перед камином, читая книгу, которую привезла из дома. Летом всё руки не доходили почитать, и вот сейчас..       Тоже не доходят, потому что вложить в свою голову смысла текста больше, чем содержится в пяти строчках, у неё не выходило. Мысли разбегались, улепётывая от книги с такой скоростью, будто она была способна погубить их. Но чего ещё она ожидала?       Вернуться к привычному дню, когда сначала казалось, что продолжить жить как раньше будет невозможно, но с каждым днём получаться начинало всё лучше и лучше, легче и легче, и вот, когда ты уже поверил в силу чистого листа, в твоём доме убивают невинного человека, ученика, и всё идёт крахом. Скатывается прямо по наклонной, откуда-то издалека крича во всё горло тебе в след: «А ты что, поверила? Наивная дурочка!».       Может, и так. Может, и вправду дура, что всё это время молчала и думала, что в силах разобраться с проблемой самостоятельно. Взвалила на себя слишком много, переоценив свои силы, и понимание этого было.. Болезненным. И виноватым.       Возможно, ей стоило всё-таки подойти к Макгонагалл и сообщить свои опасения по поводу защиты Хогвартса, а на её естественный вопрос о том, с чем же связаны её опасения, просто рассказать услышанное от Гойла. Чьи высказывания очень противоречивы и неточны, но всё же факт их существования уже что-то. Уже подозрение. Уже один пазл. Уже шанс избежать смертей.       Да, она готова признаться. Её тихо, ехидно, злорадно сжирало изнутри чувство вины за свою оплошность. Или оплошности. Сколько их было? И поэтому было трудно думать о чём-то другом, обращать внимание на что-то кроме. Куда она ни посмотрит, чьё поникшее лицо не увидит, вампир вины внутри неё заостряет клыки и намертво впивается в горло, цепкими когтями подчиняя голову и разум. Виновата. Виновата. Виновата.       Не она убила. Но она могла предотвратить, разве нет? Высокомерная идиотка, высокомерная идиотка, высокомерная..       Гермиона приказала потоку удушающих мыслей заткнуться к чертям, и включить истинный разум. Она ещё сможет побороться с вампиром, запертым внутри неё.       Винить себя очень легко, но что, если посмотреть на это со стороны? Завалиться к профессору Макгонагалл, голословно выдвигая обвинения против Гойла, которые звучали бы верхом абсурда, потому что Грегори не делал ничего подозрительного или плохого, исключая временные уже естественные едкие комментарии. Обвинение, в основании которого лежит одна фраза, которую мог сказать любой сын Пожирателя, и которое толком даже чётко не сформулировано. В чем она хотела его обвинить?       В том, что он участвует в замысле Пожирателей, существование которого не доказано? В том, что он подозрителен? Или в том, что он и есть тот человек, который организовывает и управляет процессом замысла? Абсурд. Бред. Бессмыслица, и только.       Такие заявления не озвучиваются просто так, ведь даже если бы ей поверили, абсолютно никак нельзя было бы доказать правдивость одной фразы Гойла: без причины определённого уровня сыворотку правды на учениках использовать запрещено. И причина, бездумно вываленная Гермионой на профессора Макгонагалл, сильно не дотягивает до необходимого уровня. Её слова лишь всё усугубили бы.       Кто знает, вдруг тогда Пожиратели бы прознали про их посвященность и начали убивать гораздо раньше и безжалостнее? Или у Гермионы и всех, кто был бы в курсе ситуации, всё-таки получилось остановить всё во время, без потерь? Она не знает. Никто не знает, кроме самого Мерлина, который смотрит на них свысока, попивая чай и, видимо, не заботясь об их благополучии. И жизни вообще.       И причастен ли ко всему Гойл, подозрения на которого пали из-за одной лишь фразы, но полное недоумение и присутствие того на игре во время вчерашнего убийства рушат выдвинутые заявления? Ей нужно больше, гораздо больше сведений для ответа.       Поэтому Гермиона не должна винить себя. Это не должны делать и Гарри с Роном, которые хотели пойти к Макгонагалл изначально. Исход судьбы был не в их руках, всё было предрешено, и сейчас они идут тем путём, который в итоге спасёт каждого. Каждого, кто продержится до конца. Это жестоко, сурово и нечестно, но разве их жизнь вообще была справедливой? Это так, и это просто нужно принять, поверить и надеется на лучший исход. Они справятся. Обязательно. Всегда справлялись.       Она, Гарри и Рон. Девушка улыбнулась. Неразлучная троица, знаменитое Золотое трио, родственные души, предназначение которых друг в друге. Сколько им ещё предстоит пройти и сколько уже оставили позади? Неважно, все эти мелочи неважны, ведь она точно знала одно: при любом раскладе событий они всё равно всегда будут вместе. В любом месте, в любое время, в любой вселенной. Всегда. И навечно.       Тёплые мысли, пропитанные сентиментальностью и уютом, на минуту отвлекли Гермиону от ужаса вокруг, и книга, чьи страницы нежно касались её пальцев, стала приобретать смысл. Стала казаться не такой тяжёлой и нечитаемой. Они выдержат, дойдут до конца. Обретут со временем свой смысл в борьбе также, как и эта книга.       — Привет.       Рядом с Грейнджер сел Рон, и при виде него у Гермионы сжалось сердце. Он выглядел так.. разбито.       Взлохмаченные волосы, чуть скосившийся галстук и помятая мантия. И если бы кто-то сбросил эти признаки на простую неряшливость или плохой сон, то один, самый главный и от того ещё более больной признак, который Гермиона ни за что бы не пропустила — это его глаза. Блеклые, сухие, утонувшие в боли. Они были почти что стеклянными. И это било сильнее, чем под дых. Это разрывало все её органы: видеть боль родного человека и понимать, что ты не способен ничем помочь. Ты не можешь облегчить его страдания, не можешь украсть эту боль и забрать себе, лишь бы в глазах снова появился этот задорный огонёк.       Ради него Гермиона была готова сжать и запихнуть все свои переживания, страхи и боль в самую глубь, в самый дальний угол, чтобы только бороться. Чтобы только был результат, и рыжее пламя снова резвилось в глазах этого парня.       — Привет, — она не стала пытаться выдавливать из себя улыбку. Он слишком родной, чтобы надевать колющую острыми иглами маску. — А где Гарри?       Гермиона была уверена, Гарри чувствует себя также. И ради жизни в его зелёных, прекрасно зелёных глазах, она была готова абсолютно на то же, что и ради рыжего огонька в голубых. На всё.       Но её готовность была ни к чему, потому что она ничего не могла изменить. Забавная аксиома — ты на всё, а жизнь ничего. Забавная, потому что рвёт сердце ещё сильнее. Куда уж больше.       — Ещё спит, — жутко безэмоционально ответил Уизли.       Гермиона хотела что-то ещё спросить, но Рон тихо выдал:       — Он кричит во сне.       И сейчас его голос приобрёл столько эмоций, что хотелось выключить громкость и вернуть прежнее безразличие. Потому что горе и страдания в его словах делали куда больше, чем просто больно.       Она должна научиться это слышать. Должна научиться терпеть. Принимать. Отбрасывать эмоции. Иначе это окончательно погубит её, но теория всегда расходилась с практикой.       — Кошмары, — Гермиона говорила так тихо, что было похоже на шёпот. — Они снова ему снятся. Опять. Он..       — Не будет принимать зелья, — закончил ответом на её не успевший прозвучать до конца вопрос Рональд. — Мы с тобой уже пытались уговорить его это сделать, но он отказывался. Гарри считает, он обязан принимать и видеть всё, что хочет сказать ему его подсознание.       — Даже такие кошмары? — возразила Гермиона. Но возражала она совсем не Рону. — Но он не заслуживает наблюдать такие ужасы!       Уизли повернулся к ней лицом и устало выдохнул. Скорее всего, он тоже плохо спал. Гермионе стало стыдно за свою напористость и за то, что у неё сегодня появилась такая привилегия, как крепкий и спокойный сон, в то время как её друзья страдают. Хотя, может быть, это лишь реакция её психики на стресс..       — Я знаю, Гермиона. Но мы не сможем насильно влить в него это зелье.       — Я понимаю, — тихо согласилась девушка.       — Мы не говорили об этом.       Рону не нужно было уточнять, о чём именно. Гермиона и так всё поняла. Пожиратели, смерть, убийство. Вчера они были в состоянии разве что дойти до своей комнаты, ни о каком разговоре не могла быть и речи, а сейчас.. А сейчас что? Разве можно было сказать, что они полны сил для долгих бесед на эту тему? Точно нет. Столько моральных сил у них пока что нет, но вот хотя бы для того, чтобы обсудить ключевые моменты.. Они справятся. Найдут их. Выдержат.       — Не думаю, что сейчас лучшее время. Возможно, стоит немного подождать.       Хотя бы до вечера. Хотя бы несколько часов, чтобы прожить этот день. Первый день после снесения отстроенных лестниц в спокойный мир.       — Понимаю, но.. Я думал, что больше никогда не услышу об убийствах или пытках этих подонков. Надеялся, что.. Что Пожиратели сгниют в камерах, ведь то, что они сделали с Фредом и всеми нами, живыми и уже не живыми..       Ему было трудно говорить. Слово за словом вонзало новый кинжал в его сердце. Теперь и в сердце Гермионы тоже.       — Рон, — Гермиона накрыла его руку своей ладонью и слегка сжала её в попытке утешить, — тот, кто лишил жизни Фреда, поплатился за это. Руквуд гниёт в Азкабане, каждый день и каждую ночь, и о нём никто никогда не вспомнит. А Фреда будут помнить все. Всегда.       Это была больная тема. Говорить об этом, для Рона с Джинни словно сыпать соль на предательски медленно затягивающуюся рану. Забыть об этом на время — да. Увлечься чем-то, и это вытеснит на время боль — да. Но она всё равно жила в них, дыра в груди всё равно злорадно рыдала и рыдала, напоминая о себе в самые неподходящие моменты. Когда казалось, что остались лишь тёплые воспоминания, о которых ты сумеешь думать без хотя бы боли, ведь грусть у членов семьи Уизли теперь стала вечным преследователем воспоминаний о Фреде, то мерзкая дыра начинала свой истошный вопль.       Плак-плак. Плак-плак. Слёзы в груди капали вниз, вот только почему-то они были красного цвета. Прямо как кровь, что бегала по сердцу.       И поэтому Гермиона всегда пыталась говорить об этом как можно осторожнее. Только бы ещё сильнее не надавить и расстроить обидчивую рану сердца.       Уизли вывернул руку, но только для того, чтобы вложить свою ладонь в руку Гермионы, а её в его. И сжать. Крепко-крепко. Но на деле лишь совсем чуть-чуть, почти неосязаемо.       — Это так, но что насчёт остальных? Кто-то из них до сих пор на свободе, кто-то убивает, неужели это справедливо? Почему так, почему отпрыски этих убийц учатся с нами, живут с нами? Разве это хорошо?       Гермиона почувствовала, как ком медленно начал подкатывать к горлу. Отпрыски этих убийц. Это звучало жестоко. И правдиво, если смотреть на всё глазами Рона. Но ведь теперь она видит всё с другой стороны, и придерживаться такого однозначного и критичного мнения не смогла бы.       — Очень трудно судить, что хорошо, а что плохо, — она посмотрела в огонь камина, который будто знал причину её переменившегося мировоззрения. Будто делил вместе с ней её секрет. С ней, и ещё одним человеком, о котором думать после слов Рона не хотелось, но это было также неизбежно, как дышать.       — А по-моему, очень просто, — возразил Уизли. — Они — дети Пожирателей Смерти. Безжалостных психов и убийц. И они не заслуживают..       — Рон, — мягко повысила голос девушка. Очень мягко, только бы он прислушался. Потому что ей само было невыносимо тяжело и гадко на душе. — Они лишь их дети, а дети зачастую не похожи на своих родителей. Я понимаю твои чувства. Тебе больно, горько и тяжело, и тебе нужно на кого-то выбросить свои эмоции, и ненависть к этим людям, детям своих родителей, кажется правильным вариантом. Таким лёгким и нужным. Но ненависть порождает ненависть, разве не так? Это просто нужно пережить. Нужно прочувствовать. Тебе, мне. Нам всем.       Рональд замолчал, уставившись в пол. Он всегда так делал, когда над чем-то думал, что-то переосмысливал.       А ком в горле взял своё, сцепив её связки в прочный узел. Она не знала, что должна была ощущать. Как звучали её слова со стороны? Вдруг, это выглядело так, будто она защищает не только их, но и всю тьму, что прочно связана с душами детей Пожирателей? Ведь та тянется вслед за ними из-за их родителей. Не тьму, что в душе, потому что она была далеко не у всех. А ту чернь, которая была в их семье, родителях, в их действиях, если бы встал выбор между миром и семьёй. Они всегда будут выбирать семью.       Вдруг, только что в глазах Рона она прозвучала, как предательница? Вдруг он её не поймёт? Потому что ему не предоставилась возможность заглянуть за сцену мира, зайти за кулисы. Всё, что Рону оставалось — поверить ей на слово, и это было страшно.       А ещё страшным было чувство осознания, что Гермиона переспала с отпрыском этих убийц. И тянущая боль внизу живота, от причины которой утром она отмахнулась, теперь служила самым честным доказательством. Честным, и далеко не самым приятным и безболезненным. Переспала с тем, кого если вытерпят, но вряд ли поймут её друзья. А она ведь даже не знала, почему его не было тогда на поле. Не знала причины, которая в глазах всех, даже самой логики, делала Малфоя главным подозреваемым на роль убийцы невинного подростка, но всё равно сблизилась, отдавая себя. Впервые. Ему, а не кому-то другому. Это пугало.       Пока все молча утопали в отчаянии в Большом зале, она утопала в его отчаянных касаниях. Пока её друзья думали, что она не выдержала и сбежала к себе в комнату, Гермиона бежала к нему. Вина, вина, вина, точно красное вино, затапливало лёгкие, сердце, разум. Её поступок был так бесчеловечен по отношению к друзьям и другим ученикам, но так необходим и жертвенен по отношению к ней и Малфою. Возможно, просто она так переживала свою боль? Они переживали?       Может быть. Может, и так, но разве это делает её лучше по отношению к родным друзьям? К людям, ставшими ей семьей? Разве это хорошо? Она не могла судить: себя, его, их. Просто не могла, это было слишком тяжело и больно.       А ещё она ждала. Молча ждала, когда правильные мысли окончательно сформируются у Рона в голове, убедив самого себя в правильности изменения мнения. Надеялась, что убедят, ведь всё может быть иначе. И тогда раскрошится ещё одна частичка её души.       Тихое тиканье часов начинало сводить с ума вместе с мыслями, твёрдо засевшими у неё в голове. Она не хотела об этом думать, но когда её желания учитывались?       — То есть ты готова поверить в то, что время лечит? — наконец подал голос Рон. Тихо, осторожно, неуверенно. Но он согласился с ней. Рон поверил ей, и кольцо вокруг шеи ослабило стальную хватку, а ком немного уменьшился в размерах.       Только немного, потому что поверил он только пока что. Но что будет дальше? Согласится ли он с ней потом, когда тайны разрушатся?       — Уж лучше так, чем верить в то, что ненависть способна излечить, — слова Гермионы звучали искренне. Потому что это было то, что шло в мир прямиком от сердца. Составляло часть души и надежды.       — Наверное, так — он попытался улыбнуться, но вышло криво. И разбито. Но уже светлее, уже надежнее, уже сильнее. Уже что-то. — Пойду разбужу Гарри.       — Я буду здесь, — кивнула девушка, ощущая пустоту в руке, потому что Рональд встал и убрал свою ладонь.       И Грейнджер не понимала, что эта пустота делала больше: олицетворяла происходящее или приносила облегчение. Делала больно или залечивала только открывшуюся рану. Потому что разговор был тяжёлым, и осадок до сих пор сидел в легких чёрным прахом. Чёрным дымом. От противоречивых кофейных сигарет.       Рон ушёл, но мысль не отпускала. Этого стоило ожидать. Ещё Гермиону пугало то, что секс она восприняла по-другому, не как тот поцелуй. Тогда был поток эмоций, неверия и дрожи в руках. А сейчас.. Сейчас она думает об этом спокойно, как факт, который не изменишь. И о котором нисколько не жалеешь. Который, если бы повернуть время вспять, всё равно бы случился, потому что она не изменила бы своего решения. Поступила бы точно также, сказала бы точно такие же слова, отдала всю себя от начала до конца. Без изменений. Потому что это стоило того. И это тоже входило в уже не маленький список того, что её пугало.       Что будет дальше? Что это значило для них? И вот странность — она знала ответы на эти вопросы. Наверное, это и есть одна из причин, почему не было никакого парения в небесах и душевных переживаний. Лишь жестокая земля, приковавшая к себе притяжением, и грубые однозначные ответы. Знала, что дальше будет лишь то, что было всегда. Сильная неприязнь, презрение, едкие комментарии, а потом всё сведется к равнодушию. И безразличие уничтожит всякие остатки воспоминания о случившемся в этот день, который когда-то станет далёким и одиноким. Знала, что для них это ничего не значило. Просто близость, просто отчаянное решение, просто утешение в телах друг друга. И это было правильно. И она не хотела чего-то большего, несмотря ни на что, даже учитывая все свои ощущения, потому что это «большее» куда страшнее, чем близость, хотя секс для Грейнджер тоже стоял в списке вещей, которые никогда не были ничего не значащими. И самое верное, что это самое «большее» никогда бы и не произошло, ведь его бы пришлось делить и Малфою. Гермиона была уверена, что он даже не думал о случившимся после того, как покинул туалет. Она всего лишь ещё одна очередная девушка, с которой у него был секс. И это её не обижало. Нет, совсем нет. Нисколько. Грейнджер мало что знала про его личную жизнь, но с уверенностью могла сказать, что она далеко не первая, ведь у него как минимум есть девушка.       Девушка. Боже. Вот сейчас ей захотелось уничтожить себя.       У Малфоя есть девушка. У человека, с которым она занялась сексом, есть девушка, которая, возможно, в этот самый момент безумно беспокоилась за него и за его отсутствие в зале. Да, это была Паркинсон, которую Гермиона достаточно не любила, чтобы наплевать на всё, но тогда бы она изменила самой себе, а предательство себя ведёт к саморазрушению. Поэтому ей было совсем, совершенно не плевать на то, что по отношению к ещё одному человеку она поступила гадко. Плюс один в самую ужасную копилку. Гермиона закусила губу и прикрыла глаза, пытаясь совладать с собой.       Возможно, это можно было оправдать тем, что Гермиона по какому-то там магическому документу приходиться Малфою будущей супругой, так что наличие у него девушки ничего не значит, если бы не одно и единственное «но». Грейнджер никогда не воспримет этот факт, как что-то реальное. Как что-то, с чем она обязана считаться. Это условие — ничто, пустые строчки, которые будут расторгнуты, когда Гермиона приедет к родителям на зимних каникулах. И именно потому, что Грейнджер никогда не примет судьбу, что предписали ей родители, она просто забывала о существовании этой жалкой бумажки. Забывала о том, кем её хотят сделать. Забывала, что должна будет стать женой Малфоя. Это было странно, но Гермиона ни за что бы не отказалась от этой чудесной возможности: не думать об этом, будто факта её вынужденного замужества не существует. Это помогало жить полноценно. Пока память не подкидывала ей реальность, нагло заставляя вспомнить.       И то, чем они занимались вчера в туалете, ничего не меняет. Гермиона в полную ясность ума осознавала, что факт того, что свой первый раз она провела с Малфоем, никак не меняет её категоричный отказ от будущего с ним. Это другое. Это не просто контакт или близость. И с этим «другим» она связываться не хочет. Никогда.       Так что вот в этом случае было всё кристально однозначно. Это плохо. Гермиона поступила плохо по отношению к Пэнси, чьим парнем был Малфой. Девушка Малфоя. Это звучало странно даже в мыслях, но.. Вчера она даже не вспомнила об этом. Она не лгала, факт того, что Драко состоит в отношениях, просто вылетел из головы, будто его и не было вовсе. Чья-то фантазия или выдумка. Было бы легче, если бы это было так, достаточно легче, чтобы просто без всплесков эмоций принять случившееся. Вот только это была самая реальная правда, какая только могла быть.       Гермиона и раньше-то не особо уделяла его отношениям с Паркинсон особое внимание, потому что ей было категорически плевать. И к тому же не то чтобы они кричали об этом на каждом углу, несмотря на попытки Паркинсон уведомить о своей личной жизни как можно большее количество учеников, поэтому, что при поцелуях, что вчера, этот факт в наглую исчезал. Чёрт, это звучало, как оправдание, но Гермиона ни в коем случае не собиралась снимать с себя ответственность, просто это действительно было так. Она действительно забывала, будто мозг просто не желал помнить об этом.       Но что насчёт него? Гермиона почувствовала, как ладони слабо сжимаются в кулачки. Малфой ведь поступил просто ужасно, хуже, чем она. Он ведь изменил своей девушке, и..       И это Малфой.       Гермиона выдохнула, расслабляя ладони.       Конечно, одним его именем нельзя оправдывать все плохие поступки, что он совершает. Грейнджер и не собирается это делать. Просто.. Его имя олицетворяло его личность. Разве можно было ожидать от человека, который много лет воспитывался под весьма сомнительными в своей правоте правилами, которым много лет владели презрение и ненависть, ожидать безукоризненное соблюдение кодекса морали? Это даже звучало смешно. Грустно. Тоскливо. И ещё это злит. Он поступил как мразь.       И она вместе с ним. Вместе с ним сделала что-то плохое, противоречащее кодексу морали. Он сказал, что утянет её за собой на дно, и она согласилась. И это было её роковой ошибкой, потому что Малфой всегда исполняет свои обещания. Всё началось уже сегодня, с самого утра. Это было ошибкой. Ужасной и отвратительной. Той, что она бы без рассмотрения других вариантов повторила, и из-за этого хотелось стереть себя память. Только бы не помнить, только бы не понимать всё своё губительное положение.       Поэтому Гермиона не в праве его судить. Потому что находится с ним по одну сторону моральных преступников.       Дрова камина всё также тихо потрескивали, но уже не сводили с ума. Совсем наоборот, Грейнджер бы хотелось, чтобы огонь кричал, что есть мочи, потому что это хотелось сделать ей. Сорвать голос, но выплеснуть всё, что не отпускало, придавливая её всё ниже, и ниже, и ниже к мокрой земле. Лицом в грязь.       Хотелось с кем-то поговорить, отвлечься, но мальчики до сих пор не вернулись. Хотя, даже если бы они были здесь, как можно было бы спокойно завести разговор о чём-то, кроме смерти и собственных ошибок и надежд? Скорее всего, это было бы лицемерно. И поэтому мысли продолжали терроризировать её, и голова Гермионы уже устала. Она сама устала. Устала думать об этом, рассуждать, осознавать свою глупость, отпускать, и всё равно возвращаться к отправной точке. Устала. Слишком многое произошло, чтобы моральные силы начали пребывать в её обществе хотя бы полдня. Тяжело.       И всё же ещё одна, главная причина требовала внимания Гермионы. Она должна была произнести её хотя бы мысленно.       Грейнджер понимала, что сегодня, после близости с ним у неё нет таких страшных эмоций и страха, как недавно в ванной, потому что это было её сознательным решением. Её согласие было озвучено практически напрямую и без уклонов, без того, что можно было бы оправдать. Она согласилась. Так что это не было чем-то, чем был их бешеный спонтанный поцелуй в библиотеке. Это было осознанно. Наполовину точно, потому что вторая половина Гермионы вчера всё ещё пребывала в шоке и ужасе от происходящего.       Вот и всё. Она это произнесла и признала. И уж лучше бы она чувствовала себя так, как несколько дней — чуть меньше недели — назад, потому что это было естественнее, чем то, что Грейнджер ощущала сейчас. Осознание. Своих действий, своих согласий. Оно уничтожало сильнее спонтанности и неведения, оно вызывало вопросы, на которые она не собирается отвечать. С неведением было проще. Поэтому Гермиона выбрала бы его. Если бы у неё вообще был выбор, кроме пустого смирения с собой в тот день.       Девушка потянулась за книгой, открывая её на странице, в которой была плотно зажата белая закладка. Какой смысл обо всём этом думать, если это было не больше, чем утешение?       Спустя минут десять вниз спустились мальчики, но Джинни вместе с ними не было. Наверное, успела проскочить мимо неё, пока Гермиона перевела весь свой фокус на содержание книги. В этот раз увлечься оказалось проще простого. Интересно, почему?       — Доброе утро, — кивнул ей Гарри.       Гермиона решила отбросить все сомнения и просто встала, отложила книгу и быстрым шагом подошла к другу, распахнув его мантию и крепко обняв.       Гарри, спустя секунду, тут же прижал её к себе ещё крепче, одной рукой зарываясь в волосы. Ему это нужно. Ей это нужно. Им всем.       Чувствовать тепло одного из самых близких друзей, понимать, что он хочет сказать через объятия, которые кричали громче слов, было сильно. Сильно, потому что Гермиона чувствовала, как становится сильнее, как уверенность всё с каждой секундой всё больше зарождается в душе. Они смогут. Они справятся. Вместе или по отдельности неважно, главное, что справятся. Дойдут до конца.       — Кхм, — Рон неловко кашлянул, топчась на месте и не зная, как корректно разнять друзей. Но он тоже понимал, что это было необходимо. Как и его разговор с Гермионой.       Грейнджер, поняв Рона, чуть отстранилась, и Гарри не стал её удерживать, выпустив из объятий. В его зелёных глазах появился луч света. Он всегда там был, словно вплетённый в радужку, но на какое-то время его закрыла туча. А сейчас он снова слабо переливался, привлекая внимание.       Девушка слабо улыбнулась и кивнула ему.       — Пойдёмте на завтрак, — кивнул Поттер в ответ.       Они обязательно справятся. Пускай и сдерут ладони в кровь.

***

      Гермиона решила найти профессора Макгонагалл, чтобы уточнить один возникший вопрос. Девушка шла по светлым коридорам, которые сейчас казались на несколько тонов темнее, будто кто-то поставил над Хогвартсом солнцезащитное стекло, и лучи только вполовину своей света достигали старинных стен, иногда бросая взгляды на учеников. Кто-то тихо переговаривался о чём-то со своим другом, кто-то просто молчал и листал учебник, чтобы подготовиться к уроку (или просто утонуть в учёбе, чтобы скрыться от происходящего), а в чьих-то глазах плескалась ненависть и презрение, и Гермиона сразу понимала, какова была причина разговора этих учеников. Она не слышала их слова, не читала по губам, просто знала по глазам. Обсуждение убийцы ученика. И в роли обвиняемого у них, как и у большинства, выступал Малфой.       Грейнджер ускорила шаг, чтобы поскорее оставить этих людей позади и встретить одиночество в потемневших коридорах.       Разница чувствовалось очень сильно, резала то медленно и поверхностно, то быстро и глубоко, будто играясь. Будто не была в состоянии определиться, какие шрамы хочет оставить, поэтому мешала всё и сразу. Вчера утром всё было так светло, а сейчас.. Сейчас Большой зал и Хогвартс, вне зависимости от этого дурацкого солнца, потускнели на несколько тонов. Стали темнее. Гуще. Тише. Чтобы не ощутить горечных изменений не осталась и шанса.       На завтраке было всё как всегда, если только убрать тот факт, что тишина окутала Большой зал в свой заботливый кокон. Как и вчера вечером. Как будет и на этом обеде, ужине. Завтра, послезавтра, через неделю и месяц. Так будет ещё очень долго. И засунуть кусок в горло было трудно, несмотря на то, что Гермиона плохо помнила, когда она вчера ела последний раз.       А ещё помимо громких разговоров на завтраке не было его. Правда, вообще из всех слизеринцев сидело только пара человек, поэтому Гермиона предположила, что они пришли раньше неё с мальчиками. И ни о какой тревожности не было и речи.       Грейнджер резко свернула за угол, отмеряя шаги до кабинета Макгонагалл.       Вопрос, с которым она собиралась помешать уединению декана её факультета, Гермиона считала очень глупым и несвоевременным. Нелепым и вещью, услышав которую, Макгонагалл наверняка подумает, что она в полном отчаянии. Но это не так. Именно желание избежать этой стадии, что следует после смертей, привело Грейнджер к такой светлой мысли в голове, как узнать о такой нелепице, как..       Гриффиндорка негромко постучала по гаргулье, что стояла возле кабинета директора. Пароль девушка не знала, а стоять и ждать, пока Макгонагалл выйдет, было недальновидной идеей. Поэтому она воспользовалась такой возможностью извещения профессора о своём присутствии, как деликатный стук о статую, чей характерный звук прозвучит в кабинете директора. Гермиона ещё в самом начале года оценила это придуманную Минервой функцию.       Через пятнадцать секунд дверь открылась, и Гермиона выдохнула, поднимаясь по витиевым ступенькам наверх. За эти секунды своего подъёма Грейнджер успела ещё несколько раз поругать свой вопрос, а после этого сразу же оправдать и найти затаившийся смысл.       — Доброе утро, — произнесла Гермиона.       — Проходите, мисс Грейнджер, — женщина указала ей на кресло, что стояло напротив её собственного.       Гермиона взглянула на директора и.. Сдержала жалостливый вздох. Минерва выглядела очень уставшей: круги под глазами, залёгшие на коже морщины, тяжёлый взгляд, синеватые губы. Скорее всего, она даже не спала этой ночью.       Грейнджер опустилась на стул, опуская взгляд и отчаянно думая, чем же она может помочь директору. И пришла к одному выводу: ничем. Сейчас Минерве ничем не помочь, разве что взять контроль всех гриффиндорцев на себя. Эта идея удовлетворила девушку, и она отложила у себя в голове в конце разговора обязательно сказать об этом профессору Макгонагалл.       — Так что же вас беспокоит, мисс Грейнджер? — деликатно напомнила Гермионе о себе Макгонагалл.        Грейнджер кашлянула, выпрямляясь. Чувствовалось напряжение.       — Профессор Макгонагалл, я хотела спросить вас о.. Зимнем бале. Точнее, — поспешила дополнить девушка, — о том, будет ли он проводится. Знаю, вопрос в той ситуации, в которой мы оказались, глупый, но..       — Всё в порядке, мисс Грейнджер, — спокойным голосом прервала её оправдания директор. — Как раз в той ситуации, в которой мы все оказались, вопрос наиболее уместный, чем был ранее. Вокруг нас мрак и смерть, и я тоже думала о бале и об обещании провести его мисс Уизли.       Она умолкла, а Гермиона не спешила сбивать её с мыслей своими разговорами. Поэтому гриффиндорка молчала, внимательно слушая Макгонагалл.       — И после долгих размышлений я пришла к выводу, что бал должен быть проведён, — вынесла вердикт Минерва, сложив руки в замок. — Я думаю, вы и сами понимаете причины моего решения, — женщина чуть склонила голову, проницательно заглядывая в глаза Гермионы.       — Да, профессор, — согласилась девушка. — С этими мыслями я и шла сюда.       Более того, эти мысли казались абсурдными, но до безудержности правильными. И светлыми. Казалось бы, какой бал, какое к чёрту празднование, когда в школе погиб ученик Хогвартса, чей-то друг и близкий человек? Это могло показаться наплевательским отношением к трагедии, но Гермиона видела это событие в другом свете. Цвете. Оттенке. Он был не смешком над смертью, а искренним способом вдохнуть в себя жизнь, забыться в лёгких танцах от страданий и страха. Отпустить всё это от своей души хотя бы на один день. Вечер. Несколько часов. Потому что всем нужен передых, всем нужен способ сказать боли «стоп». И Зимний бал идеально подходил под эту роль.       Правда, он будет только через полтора месяца. Одновременно казалось, что срок в полтора месяца очень долгий, и что он слишком короткий. Две стороны хитрого и жуткого Времени.       И Гермиона почувствовала огромное облегчение от того, что её мысли и представление о мире сошлись с мыслями профессора Макгонагалл. Это тоже вселяло маленькую надежду, расширяя её границы. Возможно, зимой всем станет легче, и эта горечь отпустит и не будет сцеплять конечности так сильно?       — Только эту новость я сообщу остальным ученикам позже. Потому что именно сейчас это будет выглядеть действительно как игнорирование всеобщего траура, к тому же Министерство всё ещё напряжено своим согласием на моё предложение продолжить обучение. Сейчас не время. Быть может, через неделю или две, — Минерва выдохнула. Она устала. Многие ощущают на себе эту гнетущую, утягивающую вниз усталость, но всё равно продолжают что-то делать, выдавливать из себя остатки сил. И Минерва, как директор, делала именно это, и Гермиона очень понимала её, проникаясь ещё большим уважением.       — Кто-то ещё помимо мисс Уизли и старост факультетов знает о Зимнем бале? — спросила директор.       И Гермионе почему-то показалось, что Макгонагалл знает ответ.       — Только Гарри и Рон, профессор.       Минерва слабо улыбнулась, и догадка гриффиндорки полностью подтвердилась.       — Честно говоря, я не сомневалась, что мисс Уизли расскажет вам троим раньше, чем эту новость узнают старосты школы, — тихо произнесла директор, и Гермионе стало неловко за подругу. — Но только вам, и никому более, — добавила Минерва. — Дружба — многогранное явление. Она способна как сделать человека зрячим, так и ослепить его.       Гермиона не ответила, задумавшись над словами директора, вспоминая свою дружбу. И Минерва была права, но что-то ещё в мыслях хотело, чтобы девушка обратила на это своё внимание, вот только мысль и догадка всё никак не хотела сформироваться.       — Эта способность дружбы очень схожа с волшебством чувства более возвышенного и чистого, — Макгонагалл вновь слегка улыбнулась, смотря на Гермиону.       Грейнджер ощутила, как мысль всё яснее и яснее пытается себя выразить, и.. Грейнджер улыбнулась в ответ директору. Эту мысль она осознала ещё вчера. Лёгкость. Никакой тяжести. Почти.       — Ох, простите мне мою сентиментальность, мисс Грейнджер. Иногда разум хочет отвлечься от тягот реальности.       — Не беспокойтесь, профессор. Помню, Дамблдор тоже часто высказывал свои мысли по самым разным поводам, какое время бы не наступало, — решила поддержать Макгонагалл гриффиндорка.       — Так оно и было. Вы хотели узнать что-то ещё?       — Да. Вы сказали, что Министерство в напряжении. Значит, в любой момент школу могут закрыть?       — Нет, — уверенно ответила Макгонагалл. — Решение уже принято и высказано. Их смятение означает лишь то, что сейчас ко мне будет прислано очень много вопросов и бумаг, и так будет до того момента, пока они не успокоятся. Всё-таки убийство, и с наивысшей вероятностью Пожирателями, не могло пройти бесследно для психики людей, что были уверены в правильности своих решений.       Гермиона вспомнила свои размышления насчёт сокрытия Министерством факта побега группы Пожирателей Смерти. То, что сначала она их не понимала и осуждала, а потом вдруг поняла их мотивы и осуждение исчезло. А сейчас.. Сейчас Грейнджер осознала, что их выбор являлся просто выбором. Он не изменил бы ничего, кроме реакции людей на случившееся. Возможно, сообщив бы они о побеге летом или в начале осени, было бы меньше шока и страха. Возможно, они бы не гадали, кто убийца, а были уверены и остерегались. Были осторожнее. Но в остальном это ничего бы не изменило. Ужасное случилось бы, и никто не смог бы помешать его совершению. Это был просто выбор, не меняющий в своей силе практически ничего.       — Но Кингсли не позволит закрыть школу. Он со мной согласен, а решение министра пока что в приоритете, — Гермиона уловила нотку сарказма.       — Спасибо за ответ. Тогда.. Может быть, вы позволите мне взять контроль над всеми учениками факультета Гриффиндор на себя и Дилана?       — Вы хотите, чтобы я отказалась от поста декана Гриффиндора? — удивлённо уточнила Макгонагалл.       — Нет-нет, ни в коем случае! — Гермиона испугалась, что директор совсем не в том смысле поняла её слова. Глупая, глупая, глупая.. Она ругала себя, одновременно изъясняясь. — Я совершенно не то имела в виду. Вы замечательный декан, просто.. — быстро сказала Гермиона и вновь поняла, что это звучало странно и так, будто она оценивает Минерву. Чёрт. — То есть, я хотела сказать, что хотела бы помочь вам, взяв эту часть обязанностей на старост Гриффиндора. На время, разумеется. По той причине, что всем необходим отдых, а директору школы в особенности. Тем более, при сложившейся ситуации, — она мысленно поблагодарила себя, что теперь её слова звучали спокойно и уверенно. Как и должно быть.       Макгонагалл внимательно посмотрела на Гермиону, и той захотелось как можно скорее уйти из этого кабинета, потому что вдруг ей стало стыдно. Очень. За свои слова, за мысль, что имеет право распоряжаться временем директора, за уверенность, что человеку с таким стажем нужна помощь обычной ученицы. Хотелось сбежать, но.. Она молча сидела, понимая, что обязана услышать всё, что ей сейчас выскажет профессор. Ошиблась — принимай последствия. Даже если стыд сжирает с головой.       — Мисс Грейнджер, — мягко обратилась к ней директор, и Гермионе от её тона стало чуть легче. Гриффиндорка посмотрела ей в глаза. — Мне очень ценно, что вы беспокоитесь за меня. И поверьте, вы — именно тот единственный ученик, кому бы я доверила столь важные обязанности в таком юном возрасте. Но когда я вступала на должность директора, сохраняя статус декана Гриффиндора, я осознавала, какой это труд, и что я обязана делать. Поэтому не стоит сожалений. Лучше ступайте к мистеру Поттеру, уверена, ваша поддержка ему очень необходима. И вам бы тоже стоило бы отдохнуть.       Макгонагалл улыбнулась, и вся тяжесть стыда Гермионы исчезла. Вернулись ясность ума и разумность своего предложения. И всё же профессор Макгонагалл не только замечательный декан, но и директор.       — Хорошо, спасибо, — кивнула Гермиона. — До свидания, профессор.       — До свидания, мисс Грейнджер.       Дверь за девушкой захлопнулась, и у Минервы проскочила мысль, что ей бы тоже хотелось вновь стать молодой, полной сил и любви.

***

      — Весьма сжатое изложение вашего диалога, тебе не кажется?       Малфой с Блейзом свернули за угол, направляясь в кабинет магловедения. Драко знал, что они опаздывали, но его это мало волновало. Иногда он задавался вопроса, нахрена вообще взял на изучение этот бессмысленный предмет, но потом вспоминал, что магловедение существовало как раз для того, чтобы ни черта на нём не делать.       — А ты хочешь доклад о каждой сказанной реплике? — Малфой изогнул бровь.       — Нет, я наоборот радуюсь, что не придётся тратить лишние минуты своей жизни на распознание твоей эмоциональной окраски вашего со Снейпом разговора, — саркастично протянул Забини.       И это то, что оставляло всё на своих местах. Напоминало о прошлых временах. Какое бы время не приходило по душу людей, Забини всегда оставался собой. Драко не сомневался, окажись Блейз лицом к лицу с Волдемортом, и тогда бы выдал что-то саркастичное.       Хотя нет. Тут бы взяла на себя доминирование вторая сторона Забини — холодная, спокойная и рассудительная. И она бы ни за что бы не допустила такой глупой смерти самой же себя; слишком по-идиотски.       Малфой усмехнулся. Наверное, стоило поблагодарить Блейза за то, что тот даёт ему мотив думать о таком бессмысленной глупости.       После их встречи утром Забини ничего не сказал, но по его взгляду было ясно, что он лишь даёт Малфою отсрочку, длительность которой Драко должен будет определить сам. Но ему не требовалось никаких отсрочек во времени, передышек или прочих добродушных слабостей, поэтому он рассказал о визите к Макгонагалл и Снейпу сразу после завтрака. Но событие ночи упомянул вскользь. Точнее, одно лишь предложение: «Я закурил и уснул в башне». Мелочные детали знать необязательно. Они совершенно неважны.       Но вчерашнее убийство, как и сегодняшнюю встречу с Гойлом, они так и не успели обсудить, поэтому Малфой собирался поговорить об этом и о возможных Пожирателях вечером, с чем Блейз согласился. Когда никого не будет, и в словах можно будет не ограничиваться.       — То есть теперь ты у нас паинька, — не унимался Забини.       — А ты всё такой же идиот, и никакое убийство это не изменит, — холодно ответил Драко.       — Не в меня же Авадой кинули, значит мой язык всё ещё развязан, — малодушно пожал плечами Блейз, и Драко закатил глаза.       Но на самом деле Малфой понимал, что это всего лишь юмор. Всего лишь шутки. Ещё один способ, принадлежащий лично Блейзу, прикинуться, будто бы всё это прошло мимо него. Но это ни черта не так, и вчерашнее состояние Блейза, когда тот увидел труп и перекинулся с Драко парой слов, было тому доказательством. Выдавало с головой.       — Но если серьёзно, — прежняя весёлость и равнодушие бесследно исчезли из тона парня, — то тебе действительно стоит следить за языком. Конечно, тебе никто не запрещает поливать особо борзых гриффиндорцев дерьмом, но теперь нужно знать меру и суметь вовремя остановиться. Пока что.       Малфой промолчал.       «Пока что». Забини думал, что это скоро кончится? Что в ближайшее время найдут и признают настоящего убийцу? Да ни черта он так не думал, а сказал это лишь для того, чтобы хоть как-то обнадёжить. Вот только в кого он собирался вселить надежду: Малфой розовые очки надевать не собирался.       Забини открыл дверь кабинета, сходу приветствуя профессора, и свернул к задней парте. Она единственная осталась свободной.       — В следующий раз постарайтесь не задерживаться, — строго произнесла профессор.       Признал ли эти слова Драко? Ему было откровенно плевать на опоздание, так что..       — И почему он до сих пор в Школе?       Громкий голос, тон которого был повышен специально, чтобы привлечь внимание, справился со своей задачей, потому что все ученики как по щелчку подняли головы.       Малфой тоже повернулся, так как по интонации догадался, что имели в виду его. Он лениво поднял голову, и.. Конечно, чёрт подери. Сдвоенный урок с Когтевраном. И говорила та девчонка, что вчера прилюдно объявила его убийцей. Та сука, из-за которой теперь вся школа, а может и город думает, что он равнодушно отнял жизнь у невинного подростка, сыграв роль Пожирателя Смерти. Ту роль, от которой ему не избавиться.       Драко ощутил, как ненависть кипит внутри него, и открыл рот, чтобы прилюдно поставить идиотку на место, но Забини помешал ему, опередив. Специально. Точно специально, Малфой не сомневался.       — По-моему, тебе стоит потренировать память, если из твоей пустой головы вылетели вчерашние слова директора о том, что стоит закрыть свой рот и не нести чушь, в которую никто из умных и взрослых людей не верит, — с улыбкой воздушно произнёс Блейз. С опасной улыбкой. Ядовитой. Худшей из его арсенала. Она означала лишь одно: либо закрой рот и подчинись, либо принимай губительные для себя последствия.       Когтевранка сжала кулаки, взглядом, похоже, пытаясь испепелить Блейза, но у неё, естественно, ни черта не выходило. Она открывала и закрывала рот, пытаясь или решаясь что-то ответить, но взгляд Забини был слишком однозначным, поэтому до сих пор ни один звук не вылетел из её рта. Правильно. Всё-таки, какие-то мозги у когтевранцев имеются.       — Келли, Забини, минус десять очков с обоих факультетов. И не смейте больше так нагло пререкаться на уроке! — профессор Салливан нервно стала отряхивать свою одежду и осматривать учеников. Её конкретно ввела с ступор выбранная учениками тема спора.       Никакой хватки — так открыто показывать свою нервозность перед классом. Что ж, это было ожидаемо.       Блейз откинулся назад, слабо усмехаясь. Профессор продолжила что-то рассказывать, делая вид, что ничего не произошло.       — Ну и нахрена? — безэмоционально повернулся Драко к Забини. — Думаешь, я сам бы не справился с задачей заткнуть её?       Теперь в голосе проскочил вызов.       — Как раз-таки я и применил способность думать, а ты нет, — он кинул быстрый взгляд на друга и тут же отвернулся, создавая иллюзию того, что слушает профессора, хотя Малфой находил эту фальшь бессмысленной. — Или тебе тоже нужно устроить тренировки памяти? Забыл, о чём Снейп говорил?       — Как раз наоборот, я бы сделал именно то, о чём он сказал. Заткнул, но намного лояльнее, чем мог бы, не окажись я в чёртовом положении убийцы. Ты же понимаешь, что это всё из-за неё?       — Я знаю, Драко. Но ты ничего сейчас не можешь с этим сделать, или отомстить ей. Девчонка была в шоке, и на эмоциях сказала херню, которую большинство приняло за правду.       — Оправдываешь её? — зло прошептал Малфой.       Умом он понимал, о чём говорил Блейз, но эмоции и язык.. Он не мог их остановить. Не сейчас.       — Нет, — легко, не задумываясь ответил Забини. — Просто логично объясняю причину её поступка. А тебе советую понять, что сейчас каждый третий захочет высказать свои пожелания о твоей смерти, и тебе нельзя вести себя настолько дерьмово, как раньше.       Драко хотел сказать, что ему всё равно, но в голове всплыла картина его матери, читающей статью в газете о том, что её сына сажают в Азкабан, даже не уведомив её о суде, по причине его совершеннолетия. Нарцисса роняет чашку, хватается за подоконник, не в силах удержаться падает на колени..       — Это не так легко, как звучит, Блейз.       Нет. Он не позволит, чтобы Нарцисса прожила это. Ещё раз. Она слишком долго отходила от решения суда усадить в Азкабан Люциуса, и плевала она на то, кем тот стал. А что с ней будет, если посадят и её сына? Ответ Драко знать не желал.       — Я знаю, — Забини, наплевав на все своё искусное поддержание иллюзии вовлечённости в урок, развернулся корпусом к Драко и положил тому руку на плечо, чуть сжав его. — Но ты справишься. Сам знаешь, почему.       Малфой молча кивнул, и Блейз убрал руку, отворачиваясь. Забини прав. Он знал.       Минуты урока шли, но многие когтевранцы всё равно периодически бросали на Драко презрительные и недоверчивые взгляды, перешёптываясь с соседями по парте. Они что, думали, что Малфой прямо во время уроки со спины бросит в них Аваду? Идиоты. И за что их прозвали самым умным факультетом?       Сегодня так получилось, что они с Блейзом и ещё некоторой компанией слизеринцев пришли на завтрак раньше большинства учеников. Это, конечно, добавило кислорода в Зале и облегчило его пребывание в обществе, но большинство завтракающих всё равно, несмотря на присутствие профессоров, оборачивались на их стол и, прищурившись, говорили что-то своим однокурсникам. Не все. Кто-то просто смотрел и молча продолжал есть, явно выдвигая в голове собственное мнение.       Действовало ли это на нервы? Да. Мешало ли это? Возможно. Показал ли это Драко хоть как-то? Ни за что. Он ел также, как всегда, переговаривался с Паркинсон также, как и обычно, держал лицо также холодно и беспристрастно, как и было свойственно Драко Малфою. Ни у кого даже мысли не промелькнёт, что их действия как-то влияют на Малфоя. Или на его психику. Он не позволит им хотя бы предположить это. Всё это останется с ним, засядет и умрёт внутри него, не получив шанса показаться и выйти в свет. Хочешь выжить — не показывай, что тебя это касается. Этим правилом Драко руководился каждую минуту, не учитывая моменты, когда кого-то требовалось заткнуть. Он делал это всю свою жизнь, поэтому ни у кого его грубость не вызывает подозрений.       Разве что ещё больше убедит идиотов в том, что он убийца.       Только один человек видел, как ситуация вокруг повлияла на него. Как на какое-то время вывело из строя. Пробило в нем трещину, провело слабину. Только один. И это был один из последних людей, перед кем Малфой бы осмелился пропускать через себя настоящие чувства. И один из первых людей, кто смог помочь. За что он до сих пор ненавидел её. Потому что Грейнджер не имела права помогать, не имела права видеть его вчера, не имела права вообще иметь хоть какую-то способность повлиять на него. Он ненавидел её за то, что все равно чувствовал благодарность и облегчение, которые Грейнджер принесла. Чёртова гриффиндорка. Драко ощущал себя должным ей, хотя на самом деле он ей ни черта не должен, потому что не просил помогать, не просил спасать. Он вообще ничего не просил, и поэтому от него ничего не требуется. Но..       Пэнси, сидящая на второй парте, обернулась назад, что-то шепнув сзади сидящей слизеринке. Она почувствовала его взгляд, на секунду посмотрела на ему в глаза и улыбнулась, после чего повернулась обратно.       Сегодня утром, как только Драко опустился на скамейку возле стола, Паркинсон придвинулась к нему и стала сыпать вопросами. О том, куда он ушёл, где он был ночью, и почему пришёл только сейчас. О том, как он себя чувствует, и что собирается делать. Стала говорить, чтобы не слушал других людей, шепчущихся о нем.       И Малфой понимал, что Пэнси действительно переживала за него, поэтому не прерывал поток её вопросов. Он действительно заставил её переживать, поэтому сейчас терпеливо выслушал всё, о чём она тихо говорила, склонившись к нему так, чтобы слышал только он. Выслушал, а потом вежливо заметил, что Большой зал — не лучшее место для таких разговоров, и что он обо всём поговорит с ней вечером.       Ещё один человек, с которым Драко поговорит вечером. Создавалось ощущение, что это время суток полноценно принадлежит только ему. Хотя, может быть, так оно и было.       Драко правда собирался с ней поговорить. Как бы ни было, Пэнси, кроме того, как вообще-то его девушка, хотя этот факт иногда звучал не особо правдоподобно, ещё и человек, который волновался за него. Вот её он должен был успокоить. Ей он был должен. И Пэнси сразу его поняла, бесспорно согласившись с предложением перенести разговор. Хотя предложением это было назвать трудно, скорее спокойное тихое замечание.       Остальные же слизеринцы на его появление учтиво кивнули ему, глазами выражая всё своё мнение и отношение к происходящему. Да, проучившись и прожив с людьми определенное время, начинаешь понимать по глазам.       К тому же Блейз тут же рассказал, что вчера произошедшее активно обсуждалось в гостиной после ужина, где Малфоя в этот момент, естественно, не было. Забини сказал, ни один из слизеринцев не считает, что это Драко убил когтевранца. Это радовало. Хотя другого и не стоило ожидать, это было бы слишком высокомерно и мерзко по отношению к однокурсникам, потому что с прошлого года большинство из них в одной лодке. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей, но в одной. Ко многим из них относятся также, как к нему — с предубеждением, презрением и убеждением в том, что кровь Пожирателя Смерти со временем возьмёт над ними верх. Они понимали его достаточно, чтобы не ошибаться в своём мнении о его невиновности.       Драко усмехнулся. Интересно, когда-нибудь стереотип про то, что все слизеринцы — мрази даже в отношении друг друга, изживёт себя?       — Она вообще слышит, что несёт? — скривил губы Блейз, кивая на какую-то когтевранку, отвечающую на вопрос профессора.       Малфой усмехнулся. До конца урока оставалось три минуты.       — Она ничего не слышит.

***

      Гермиона сидела возле камина на диване, дописывая работу по Астрономии, и это задание давалось ей трудно. Она писала через силу, понимая, что в этой работе не будет даже намека на её отдачу. Ну и плевать. Главное, что она будет сделана.       Сегодняшний день в принципе был.. трудным. Видеть изменения, слышать шёпот и обсуждения, и понимать, что ты не согласна ни с кем из шепчущихся, было нелегко. Заставляло ощутить что-то сильно похожее на одиночество в своём ощущении, но разве она была одинока? У неё любимые друзья, которые окружают её заботой и вниманием. И всё же это чувство заставляло задумываться, ощущать себя неподходящей месту и разговорам, подгоняло, когда Гермиона старалась быстрее свернуть за угол, чтобы остаться наедине с собой. Хотелось лучше понять себя, отдохнуть. Но как назло ни разу за этот день ей сделать это не удалось, она постоянно встречала кого-то, кто считал своим долгом обсудить с ней или вчерашний день и случившуюся трагедию, или наоборот, что-то лёгкое и незначительное, вроде уточнения расписания, чтобы создать иллюзию нормальности и обыденности.       Давило. Давило. Давило.       Оказалось, что знать что-то, понимать что-то, о чём не думают другие, намного тяжелее, чем она предполагала. Неведение было легче. Оно сплачивало, объединяло в однозначности своего мышления, помогало найти поддержку друг в друге. А знание делало всё в точности наоборот. Единственный выход, чтобы достойно дождаться того момента, когда чувства людей станут менее сильными и яркими, и вновь появится возможность без задних мыслей общаться с кем-то, — это обсудить свои мысли, своё знание хотя бы с одним единомышленником. С таким же человеком, который знает. Которого ты понимаешь. Но единственный, с кем она могла это обсудить, был человек, общение с которым отнимали слишком много сил. Да и этот единственный человек больше ни за что в разговоре с ней не станет так откровенничать. Не станет обсуждать. Это была единоразовая возможность: как прыгнуть со скалы, остаться в живых, и больше не иметь доступа подняться на тот самый обрыв.       Но это не страшно. Это не тяжело. Она справится. Раньше её мысли часто отличались от мыслей других, и никаких сложностей не возникало. Правда, в детстве это было не в столь важном и большом масштабе. Может, удастся поговорить с мальчиками? Может, они тоже думают, что убийца не Малфой..       Гермиона опустила перо на стол, закрывая тетрадь и откидываясь спиной на диван. Она прикрыла глаза, глубоко выдыхая. Нужно быть честной с самой собой.       Вряд ли. Вряд ли мальчики считают по-другому, по крайней мере, Рон точно не откажется от идеи рассмотреть предложение об убийце Малфое. И их сегодняшний с ним разговор не повлияет на его мнение, наоборот, лишь оспорит и докажет ошибочность мнения Гермионы. Но ведь это не так! Ведь всё совсем наоборот, как раз её мнением и является правдой, просто нужно..       — Привет. Устала? — Гарри опустился на диван рядом с ней, с заботой оглядывая подругу.       — Немного, — кивнула девушка. Она не хотела, чтобы Гарри лишний раз переживал, с него и так достаточно, но врать тоже не собиралась. В этом вопросе. Поэтому её ответ был где-то посередине.       — Гарри, как ты? — её взволнованный взгляд заставил юношу опустить глаза.       — Не так, как два дня назад, — после недолгого молчания ответил Поттер, слабо улыбнувшись краешком губ. Совсем чуть-чуть. Он тоже не хотел, чтобы Гермиона сильно переживала, но разве этот неточный ответ изменит её чувства?       — Первые дни самые тяжелые, — задумчиво сказала Грейнджер. — Как Джинни? Я её последний раз только утром видела.       — Нормально.       И ответил это не Гарри.       Гермиона выпрямилась, оборачиваюсь назад, на голос самой Уизли. Она спускалась с лестницы комнат, а сзади неё шёл Рон.       Из гостиной минуты две назад ушёл в комнату последний ученик; сегодня не было причин засиживаться допоздна, хотя был лишь вечер, до отбоя ещё было достаточно времени. Но весёлые разговоры и обсуждения сплетен были неуместны, поэтому все разошлись. И поэтому Гермиона понимала, что в ближайшее время они будут здесь вчетвером.       И впервые в жизни эта перспектива её не радовала.       — Почему со мной должно быть что-то не так? — мягко и беззаботно поинтересовалась Уизли. Делая вид, что беззаботно. Она теребила свои пальцы, и делала так Джин лишь тогда, когда очень переживала. Или когда далеко не всё было в порядке.       — Конечно, всё в порядке, я просто поинтересовалась для поддержания разговора, — ложь.       И ложь с обеих стороны. И обе девушки это понимали, но на большее не шли. Сейчас не время.       Джинни с Роном сидели напротив неё и Гарри, и по их виду можно было понять, что они устали. Они напряжены. Они встревожены.       Мерлин, когда же это кончится? Когда они смогут жить без страданий и боли?       — Почему мы раньше об этом не думали? — вдруг спросил Рон.       — О чём? — не поняла Гермиона.       — О том, что тот самый Пожиратель, который участвует в каком-то заговоре — это Малфой.       Тик-так, время бежит. Вечер. Часы прошли, разговор настал. И Гермиона так хотела бы промотать время вперёд, когда все эти слова и разговоры останутся позади, и она будет лежать в постели, пытаясь заснуть. Боже, как хотела! Но такой возможности не было даже в волшебном мире; настолько упростить жизнь неподвластно даже магам.       — С чего ты это решил? — нахмурилась Гермиона.       Боже, какой тупой вопрос. От неё это прозвучало действительно глупо.       — Серьёзно? — вытянулся в лице Рон. — А факт того, что он, скорее всего, убийца, тебя не смутил?       Эти слова произнесены, и пути отступления нет. С самого начала она поняла, что разговор лёгким не будет. Интуиция. В который раз валила грузом, но не подводила.       — Рон, ты правда считаешь, что это Малфой убил того когтверанца? — сделала вид, что изумилась Гермиона. На деле же именно такую реакцию Рональда она и ждала.       — А ты что — нет? Неужели это непонятно? — Рон смотрел то на неё, то то на Гарри. — Все факты указывают на него, и все об этом говорят..       — Какие факты, Рон? — её голос звучал вымученно. И устало. Да, она чертовски устала думать по-другому, знать другое, и действовать по-другому.       Устала препираться с друзьями. С родными. Устала-устала-устала..       — Гермиона, да что с тобой, чёрт возьми? Как это — какие? — он действительно не понимал её. Не сейчас. — Его не было на поле во время.. убийства, он Пожиратель Смерти, и даже не говори мне, что бывший Пожиратель, Малфой всегда был дерьмом, и никакие постановления суда о том, что он лучше, чем его папаша, который гниёт в тюрьме, меня не переубедят! — Рон начинал выходить из себя, терять контроль. Рано или поздно этот момент должен был настать, невозможно держать всё в себе. — Гарри, скажи ей!       До этого момента Гарри молчал. Как и Джинни. Странно, но Гермиона заметила это только сейчас. Поттер просто слушал, видимо, не имея никакого желания вступать в спор, и Грейнджер даже не думала его винить в том, что он не встал ни на одну сторону, чтобы кого-то защитить или поддержать. Гарри пережил больше всех остальных, и он как никто другой заслуживает спокойствия, а не выбор, на чью сторону друзей встать.       А Джинни.. Гермиона не знала, слушала или слышала ли вообще их Уизли. Девушка сидела, опершись на край дивана и подперев подбородок, и просто смотрела в огонь. Слабо. Пусто. Немного напряженно. Будто она была далеко за пределами этой комнаты.       С Джинни совсем не всё в порядке.       — Рон, помнишь, что я говорил на шестом курсе? Что чувствую, что с Малфоем что-то не то, что был уверен, что он — Пожиратель Смерти? — Гарри начал говорить только потому, что его вынудил Уизли, она видела это. Поттеру явно не были приятны эти обсуждения.       — Помню, конечно. Я об этом и говорю, что..       — Так вот, тогда, — перебил его Гарри, заставляя друга умолкнуть и выслушать его, — тогда я ощущал это. Что-то вроде чуйки. Звучит странно, но это так. И как мы уже поняли, в тот раз я оказался прав. А сейчас я этого не чувствую. Нет каких-то интуитивных подозрений насчёт того, что Малфой убийца. Вообще никаких сомнительных подозрений насчёт него нет.       Гермиона замерла, заставляя себя не оборачиваться на Гарри. Он, можно сказать, на её стороне. Он тоже считает, что убил когтевранца не Драко, а другой Пожиратель. Кто-то извне.       Грейнджер ошибалась насчёт Гарри. Ошибалась, думая, что он не сможет думать логически и рационально, отбрасывая свою ненависть к Малфою. А по-настоящему ли он ненавидел его после событий прошлого года? Ведь произошло слишком много страшного, чтобы тратить энергию на какую-то ребяческую ненависть, тянущуюся с детства. Возможно, сейчас это лишь усиленная неприязнь? Гермиона не знала, но это было уже не её дело. Не её история.       — То есть ты хочешь сказать, что Малфой точно не убийца только потому, что у тебя сломалась чуйка?! — возмутился Рон.       — Она не сломалась, Рон. Как раз сейчас она работает в обратную сторону и говорит мне, что убил ученика не Малфой, — голос Гарри звучал устало. Это слово уже въедалось в их души.       — Да какая разница? Пусть хоть кричит; нет, ты, Гарри, конечно, не подумай, что я не доверяю тебе или твоим чувствам, но всё-таки согласись, что рано оправдывать человека, закрывая глаза на аргументы и полагаясь лишь на что-то, говорящее внутри, — Рон неопределённо махнул рукой в воздухе.       — Да какие же аргументы, Рон?! — начинала вспыхивать Гермиона. Чёрт, чёрт, чёрт. — Малфой не смог убить Дамблдора, с чего ты взял, что он сумел убить ребёнка? Такого же ученика, как и он сам?       — В том-то и дело, что Дамблдор был величайшем магом, и его никто не смог бы убить, если бы он сам того не пожелал! А обычный когтевранец не обладает таким могуществом, и поэтому никаких препятствий у Малфоя не возникло, он..       — Малфою оставалось лишь сказать заклинание, ведь Дамблдор лишь надеялся и верил, что он не скажет и не выстрелит заклинанием, а не знал наверняка. И его надежда, соответственно и план, сбылись. Малфой оказался не способен на убийство.       — Значит, тогда Дамблдор ошибся! Или изменился Малфой, став ещё хуже, потому что слишком многое указывает на него, — не желал слышать её Рон.       У Гермионы впервые создалось настолько сильное ощущение стены между ней и Уизли. И этот чёртов камень, отбрасывающий их друг от друга, был просто непробиваемым. Нерушимым. Ведь если раньше эта стена опадала вниз прахом после затишья и договорённости между ними, то сейчас примирительный компромисс был просто невозможен. Зато рушилось что-то прямо сейчас, вокруг, в этой самой гостиной Гриффиндора. Что-то ценное и родное.       — Рон, послушай меня и Гермиону. Мы же не говорим, что Малфой хороший или святой, мы пытаемся объяснить лишь то, что вывод о том, что это он убил Клауса, слишком поспешный, — спокойно, но твёрдо говорил Гарри. — Я не исключаю такой возможности, но мне это кажется притянутым.       И прежде, чем Рональд опять взбунтуется, до предела накалив и так ужасную обстановку, Гермиона поспешила добавить:       — В прошлый раз мы с тобой не поверили Гарри и ошиблись. Снова оправдывать такие допущения я не хочу. Думаю, ты тоже.       Грейнджер думала, что это успокоит, вразумит Рона, как и было раньше, но.. Но людям и вправду свойственно терпеть изменения.       — Мерлин! — воскликнул Уизли, вскакивая с дивана. — Оглянись вокруг, Гермиона! В стенах школы вчера был убит парень, мальчик, ученик шестого курса, ни в чём неповинный подросток! И факты сводятся к Малфою, но ты какого-то хрена сидишь и оправдываешь этого ублюдка, который до сих пор разделяет кровь на чистую и грязную! Что с тобой не так? Нужно было сразу, ещё в начале годе, идти к Макгонагалл и сообщить обо всём, тогда бы она вышла на Малфоя, и он бы уже сидел в Азкабане вместе с его..       — Это не Малфой хотя бы потому, что всё это время он помогал мне следить за Гойлом вне поля моей досягаемости! — не в состоянии молчать и терпеть, тоже вскочила и крикнула Гермиона.       Её терпение лопнуло. Оборона сломалась. Одна из карт раскрылась, и теперь она не боялась, что с ней будет. Не боялась реакции друзей, потому что слова перешли все грани дозволенного.       Лицо Рона в мгновение изменилось. В мгновение. Всего одно, такое маленькое, ничего не значащее для Вселенной, но так много несущее в себе для неё и него. Слово, и мир перевернулся. Буква, и ты утрачиваешь способность говорить.       Вот и он молчал. И Гермиона вместе с ним. А что она должна была говорить? Ведь часть всего, что можно было раскрыть, была сказана. Или он ждал от неё ещё больших объяснений? Вряд ли. Потому что изумление, шок, неверие и ужас на его лице говорили лишь о том, что ни о чём другом, как вымолвить хоть слово, Рон не думал.       — Что?.. — прошептал Уизли.       Но Гермиона даже не поёжилась, ведь это был не тот шёпот. Не такой ядовитый и опасный. Совсем другой. Но этот шёпот близкого человека делал ей больнее, чем змеиный, и в этом было главное и самое ужасное отличие.       Грейнджер смотрела Рону в глаза, слыша шорох рядом. Гарри шумно повернулся к ней лицом, смотря снизу в верх. Но вот только она в его глаза сейчас смотреть не желала. Не хотела. Не могла.       Может, мальчики думают, что она шутит? Нет. Думать об этом было нелепо. Они слишком хорошо её знают, чтобы поверить в то, что Гермиона способна шутить о таких вещах.       — Гермиона, — голос Гарри был таким же тихим и неверящим, будто она сказала какую-то жуткую глупость, — что ты сейчас..       — Да сколько можно! — воскликнула Уизли, впервые за это время подавая признаки жизни. Гермиона успела забыть об её присутствии. Ужасно стыдно. В глазах Джинни застыли слёзы, вот-вот норовя скатиться вниз по впалым щекам девушки. — Сколько можно кричать, ссориться и ругаться, когда важно сейчас совсем другое?! Не то, кто именно убил, а то, что смерти были напрасны. Они все.. Просто..       Её судорожное дыхание и попытки совладать с собой резали сердце Гермионы, не щадя глупый орган. Правильно. Она и не заслужила пощады.       — Джинни, о чём ты? С тобой..       — Не всё в порядке, да, я знаю! Знаю, Гарри! Потому что смерть Фреда была напрасной, да? Она была напрасной! — её крик был настолько громкий и истошный, перекрывающий дыхание, что Гермиона даже не подумала о том, что кто-то может их услышать. Это было сейчас неважно. Абсолютно.       Гарри рывком приблизился к Джинни, укрывая ту в крепких объятьях. Он прижимал девушку к себе, пока она захлёбывалась в слезах.       А Гермиона так и стояла возле камина, не в силах пошевелиться. Она не знала, что должна чувствовать. Точнее, какое именно ощущение должно перекрывать остальные чувства? Боль, жалость, отчаяние или пустота? Она не знала. Она не знала, что делать, что говорить. Любое слово, проходящее в голову, казалось неуместным. Сама Грейнджер казалась сейчас себе неуместной. Лишней.       — Нет, что ты, он не..       — Фред умер зря! Зря! — казалось, для Джинни сейчас не существовало ничего, кроме собственной боли. Кроме тех чувств, что она два дня подавляла, пытаясь скрыться от них, сбежать.       Вот только боль всегда тебя достанет. Где бы то ни был, за какие мили бы не убежал.       Гермиона, проглотив ком в горле, осторожно посмотрела на Рона. И сейчас он выглядел в разы хуже, чем утром. Перед ней вдруг предстал не восемнадцатилетний подросток, а уже взрослый, проживший полжизни человек, и полностью разочаровавшийся в отжитых годах. Он смотрел на свою сестру, и, кажется, напрочь забыл о всякой ссоре с Гермионой. Обо всем, что только что тут обсуждалось. В его глазах плескались наперебой боль, разбитость и сожаление.       Боль. Разбитость. Сожаление. Снова боль. Снова разбитость. Снова сожаление.       Боль, разбитость, сожаление, боль, разбитость, сожаление, боль..       В голове звенело, и Гермионе хотелось закрыть уши руками и просто закричать, упав на колени, разбив их в кровь, чтобы эмоциональную боль перекрыть физической. Потому что ничего уже не будет хорошо. Никогда.       — Фред.. Напрасной.. — продолжала задыхаться в слезах Джинни, и Гермиона была готова отдать всё, только бы помочь ей. Только бы отобрать всю её боль, но.. Это было невозможно. Пора с этим смириться.       Младшая Уизли всегда была признаком чего-то хорошего. Признаком надежды. Она была очень сильной, никогда не позволяла себе опускать руки и проявлять собственную боль перед другими. Поэтому то, что происходило сейчас, было высшем показателем ситуации. Слишком безнадёжно.       — Джинни, — прохрипел Рон, делая шаг вперед. Несмотря на собственную подавленность, пытаясь как-то успокоить сестру.       — Что, Рон?! — сквозь слёзы перебила его Джинни. — Ты хочешь сказать, что смерти нашего брата, других невинных людей, Люпина, Тонкс, наших однокурсников — не напрасны? Тогда какого чёрта Пожиратели продолжают убивать! — кричала Уизли, и несмотря на истерику её слова звучали до боли чётко. Слишком громко. Это давило, вдалбливало в сознание истину.       Потому что Джинни была права.       Уизли на несколько секунд остановила взгляд на Гермионе, после чего сухие глаза вновь наполнились водой, и сдерживать их Джинни не могла. Больше не могла. Поэтому, закрыв рот рукой, плакала, пока Гарри шептал ей что-то неразборчивое. Но ведь и ему самому нужна была помощь..       Рон чуть отшатнулся от Джинни, и его взгляд был направлен в пол, будто он сейчас заново проживал всю скорбь брата. Как в тот день, на войне.       — Рон, — наконец осмелилась девушка подойти к нему, — мы можем поговорить, чтобы тебе..       — Нет.. Нет не нужно, Гермиона, я.. —ком от застывших слёз не дал ему договорить, не дал высказать причину отказа в её помощи. Хотя какую помощь, кроме пустых слов она могла дать? В том и дело, что никакую. Она бесполезна. Ни своему горю, ни чьему-либо ещё Грейнджер не сможет помочь.       Рон опёрся локтем о стену, головой прижимаясь в своей руке. Одна. Она осталась одна.       Впервые Гермиона ощущала себя лишней. Лишней среди людей, которые уже давно стали её семьёй. Было ли больно? Нет. Её всего лишь убивало что-то скребущее внутри.       Она просто развернулась, просто обошла диван, просто оказалась рядом с дверью гостиной. Просто вышла из неё, оставляя что-то позади себя. Или ничего.       Просто.       Гермиона не знала, куда идёт, потому что идти было некуда. Но она шла. Просто поддавалась ногам, не разбирая дороги. Стены мутнели, потому что видимость застилала соль в глазах, с каждым шагом всё сильнее и быстрее вытекающая из глаз.       Шаг — вода в глазах. Шаг — слеза обжигает щеку. Шаг — Гермиона смахивает её лёгким и резким движением руки, сворачивая куда-то за угол.       Она плакала беззвучно. Тихо. Слёзы просто стекали вниз, а она их просто смахивала. Проклятые всё текли и текли, не унимаясь, а Гермиона не мешала им биться об кожу. Пусть. Она всё равно не сможет держать их в себе вечно.       Очередной поворот, очередной пролёт, очередная слеза, которая была прогнана ладонью. И Гермиона, окинув помещение, в котором оказалась, быстрым взглядом, осознала, что находится на лестнице Астрономической башни. Вернее, в самом её начале.       Девушка молча прошла вперёд, садясь на ступеньку и обхватывая колени руками. Гермиона опустила голову, прячась от боли, от скорби, от всего мира. Только бы скрыться. Только бы не чувствовать.       Но она чувствовала. И при том очень тонко, очень искренне, чтобы уметь просто взять и отключить чувства. Поэтому тишину башни рассёк почти бесшумный плач девушки, которая ощущала себя до невозможности одинокой. При всей дружеской любви, которой была окружена. Всё равно одинокой.       Плечи девушки подрагивали, страдая так же, как и она. Тихо. Больно. Горько. Вместе с ней. Её фигурка на фоне многовекового величия, утопшего в своём мудром молчании, казалась настолько хрупкой, что любой побоялся бы выдохнуть, только бы не разрушить её. Только бы не сломать.       А разве осталось ещё что-то не сломанное?       Гермиона не знала, сколько времени так просидела. Здесь время никак не ощущалось. Слёзы высохли, и в груди осталась только пустота, а в глазах разбитость. Теперь её карие глаза не были коньячным шоколадом, — сейчас они выглядели как поломанная, разрушенная на части, уничтоженная войнами земля. Слишком похожее сравнение. Потому что Грейнджер тоже была сломана войной.       Она так и сидела: обхватив колени руками и положив на них подбородок. Только без слез. Слёзы были внутри; дробили её легкие и сердце. Гермиона думала о том, что сейчас происходит в гостиной. Успокоилась ли Джинни? Ушёл ли в комнату Рон? Что делает Гарри? Сидит и пусто смотрит на огонь камина или пытается безрезультатно уснуть, только бы убежать от реальности? Но ведь его ждут кошмары..       — Выгнали с Гриффиндора и ты решила перекочевать под лестницу?       Гермиона вздрогнула от столь громкого звука. Последнее.. продолжительное количество времени она сидела в абсолютной тишине, которая нарушалась лишь сквозняком ветра и её мыслями в голове. Тоскливыми и серыми.       Она подняла голову, встречаясь со взглядом серых глаз. Одиноких. Тоскливых. Его глаза в точности описывали то, как она ощущала себя внутри.       И почему они снова оказались в одном месте в одно время? Возможно, это уже их проклятие.       Рассмотрев её лицо, Малфой чуть нахмурился, немного, совсем неуловимо, после чего его выражение лица снова приняло привычные черты. Грубые, холодные и равнодушные.       Гермиона опустила голову обратно. Ей всё равно. Пусть разбирается в нём кто-то другой, а не она. Она слишком устала, и копаться в его чувствах было последним, чем бы ей сейчас хотелось заняться.       — Грейнджер, что ты здесь делаешь? — лениво спросил Малфой.       Она была уверена, что он спросил только из.. Вежливости? Потому что ему всегда плевать. Хотя какая ещё к чертям вежливость, когда речь идёт о Малфое?       Гермиона не стала отвечать, продолжая смотреть в одну точку на холодном бездушном полу. Зачем ей что-то говорить, если он всё равно уйдёт? Вот прямо сейчас..       Прямо сейчас Малфой сделал несколько шагов вперёд, вставая на точку Грейнджер, что та приметила на полу, чёрным ботинком. Это принесло ей заметный дискомфорт, и девушка подняла глаза.       Какое-то время они просто смотрели друг на друга. Молча. Закрыто. Соревнуясь? Может быть и да. А, может, они оба уже устали постоянно соревноваться.       — Это какая-то хитрая тактика, чтобы я спросил ещё раз? — сощурился Драко. — Тогда знай, Грейнджер, что она очень глупа и предсказуема.       — Малфой, уходи.       — Вряд ли я хотя бы раз давал тебе повод думать, что я тот, кто будет выполнять твои приказы. Ты меня с кем-то путаешь, — от него веяло холодом. От голоса, от тона, от него самого. Всего. Будто он соткан из него.       — Я не собираюсь сейчас с тобой препираться, — медленно проговорила Гермиона, пододвигая колени ближе к себе.       Точка на полу вновь стала свободной, без злого чёрного цвета. Гермиона прикрыла глаза, слыша стук ботинок Малфоя об пол. Шаги. Два, три. Шаги назад. Они становились всё тише, удалялись от неё, освобождали пространство. Она чувствовала тоску от его присутствия, эта тяжесть давила на виски, усложняя процесс дыхания. Поэтому хорошо, что он ушёл. Ей стало легче. Легче ощущать боль одной, а не делить её с кем-то; легче думать и дышать, наполнять свои лёгкие запахом горя и одиночества. Определённо легче, ведь он вытягивал из неё силы, словно вампир.       Но с другой стороны, сейчас она тоже чувствовала тоску. От его ли отсутствия? Вряд ли. Хотя.. Нет. Скорее, Гермиона понимает, что если бы он был сейчас здесь, в действительности ей бы не было так тяжело от его присутствия. Всё было бы.. также. Также больно, также горько, также тоскливо. Только с ним.       И поэтому хорошо, что он ушёл. Разницы всё равно нет. У него свои дела. Всё правильно. Хорошо, что шаги стихли где-то далеко от этих стен.       Сейчас её больше должно интересовать, что делать дальше. И её это правда интересует. Как теперь заговорить с Роном? Эмоции пройдут, и придёт время правды. Как они все смогут её обсудить? Думать об этом было сложно, потому что Гермиона не знала ответа. Ей оставалось просто дождаться завтрашнего дня; время само решит, что делать.       Она внезапно услышала тихий шорох рядом с собой и её рефлексы сработали за неё, заставляя резко открыть глаза и отскочить в сторону, из-за чего девушка ударилась спиной об колонну, которая была выстроена вместе с лестницей.       — Ты слишком нервная, Грейнджер, — он повернул голову и бросил на неё быстрый взгляд, после чего отвернулся, смотря куда-то вперёд.       Гермиона просидела в таком положении несколько секунд, пытаясь всё осмыслить. Зачем он вернулся? Зачем сел вместе с ней?       Но ни один из предполагаемых вариантов не казался ей правдивым, так что..       Девушка медленно подвинулась обратно на место, на котором сидела, только в этот раз просто опираясь локтями о колени и сжимая ладони.       Так что она решила просто делать то, что делала раньше. Малфой всегда был странным, и чтобы разобраться в мотивах его решений могли потребоваться годы, а Гермиона не собиралась отдавать ему столько времени. Не украдёт. Поэтому она просто продолжила сидеть.       Только вместе с ним.       — Значит, на то есть причины, — он не спрашивал почему, но она всё равно ответила. Точнее, попыталась осадить, но вряд ли её интонация была похожа на ту, с которой это принято делать.       Она была права во всём: та же тоска, та же боль, то же горе, которые теперь они делят. Во всём, кроме одного: разница чувствовалась. Чувствовалась, и даже слишком. Что-то неуловимо изменилось, вот только что?..       — И какая причина сейчас?       Гермиона подумала, что он спрашивает о её состоянии, о том, почему она ведёт себя так несвойственно самой себе. Глупая. И наивная. Ей захотелось ударить себя за такие смехотворные мысли. Наверняка он имел в виду, почему она так отреагировала на его персону. На его появление. На его слова. Ну конечно. А как иначе? Но, даже уверенная в этом, Гермиона всё равно не поднимала взгляд, смотря куда-то вниз, потому что боялась, не хотела, чёрт возьми, увидеть в его серых глазах подтверждение своих же мыслей. Глупая. Она начинала ненавидеть себя всё больше.       — Зачем ты пришёл?       — Не обольщайся, предполагая, что я искал тебя. Я лишь проходил мимо, и мне посчастливилось встретиться с тобой.       — С чего ты решил, что я так думаю? — нахмурилась Гермиона, только теперь поворачивая голову в его сторону. Она ожидала увидеть колкий взгляд, но он даже не смотрел на неё. Только лишь куда-то вперёд, всё в то же место.— Я спрашиваю, почему ты сел со мной, а не ушёл?       Возможно, раньше она бы не смогла бы спросить это так прямо и беззастенчиво. Возможно, ей бы было некомфортно. Но сейчас — не раньше, сегодняшний день высосал из неё достаточно сил, чтобы Гермиона перестала заботиться о странности и неуместности своих слов.       А он молчал. Долго. Или ей так кажется? Неважно. Ведь она начинала привыкать к его непостоянному поведению, к отсутствию такта, потому что любой другой человек просто ответил бы на вопрос или извинился и сказал, что не хочет отвечать. Любой, кроме Малфоя. Поэтому Гермиона уже не ждала ответа.       — Только лишь потому, что это связано с Гойлом, — словно не было устроенной им паузы, сообщил Драко. Удивил ли Гермиону факт того, что он всё-таки ответил? Может быть. — И с твоей ошибкой, которую ты допустила.       — Что? О чём ты?       Боже, в чём ещё она провинилась? В чём ещё её обвинят, что предъявят и за что обсмеют? Честно, Гермионе это уже надоело, хотелось просто встать и уйти куда-то далеко, за пределы Хогвартса и этого мира. Но она сидела. Хотя бы потому, что догадывалась, что имеет в виду слизеринец.       — Сегодня я встретил Гойла, и так получилось, что мне понадобились ответы. Вернее, всего один. И чтобы его узнать, я прочувствовал вибрации его ответа, энергию, чтобы понять, лжёт он или нет. И он не лгал.       — Давно научился этим пользоваться? — невпопад спросила Гермиона. Вопрос прозвучал так, будто она ребёнок, который ещё не умеет осознавать серьёзность слов взрослых, а потому говорит то, что вертится на уме.       Глупая.       — Достаточно.       Она немного удивилась тому, что Малфой серьёзно ответил, пускай и в своенравном холодном тоне, а не едко прокомментировал её вопрос. Но вида не подала.       — Почему просто не залез в голову? Чтобы прочувствовать энергию, необходимо затратить куда больше сил и способностей.       — Потому что на это времени не было. Мимо в любой момент могли пройти люди, а я новые предъявы терпеть не собираюсь, — он скривил уголки губ, и Гермиона вдруг поняла, что Малфой, скорее всего, тоже ощущает что-то похожее на то, что чувствует она. Непонятность, одиночество, тоску. Да, у него есть Забини, может, ещё Паркинсон, другие слизеринцы, но ей всё равно почему-то казалось, что что-то общее сейчас между ними есть. — Чувствовать энергию труднее, но быстрее. Эффективнее.       — И что ты спросил?       — Узнал, — исправил её Малфой. — Я точно узнал, что он не имеет никакого отношения к вчерашнему убийству. И это значит, что он не имеет отношения и к остальным делам, заговорам, или какая ещё чертовщина сейчас происходит. Ведь если бы имел, знал бы об убийстве. Его бы в это посвятили как человека, который имеет близкий контакт с местом нападения.       Это не было для неё новостью. Схожий вывод Гермиона сделала сама. Вот только то, что Малфой сказал про посвящение в дела.. Был ли он в этом уверен по логике или по собственному опыту? Потому что было видно, что слизеринец знал, о чём говорил. В его голосе была неопровержимая уверенность.       Гермиона ощутила, как холод окутал пальцы.       — Я ещё раньше догадалась, что это не он. И без твоих слов, — в её тоне была язвительность, и это.. озадачило Гермиону.       Ещё минут шесть назад она не хотела чувствовать ничего. И не чувствовала, за исключением боли и отчаяния, а её голос был до ужаса пустым и безжизненным. А теперь в её слова просочились что-то, похожее на жизнь и эмоции, среди которых затесалась даже едкость. Шесть минут. Триста шестьдесят секунд. Что изменилось?       — Я должен спросить: «Когда же ты это сделала?» — вложив не меньшее количество язвительности, сощурился Драко.       — Вчера, — спокойно ответила девушка. Разум подсказывал, что сейчас не время перепалок. И конкретно в эту секунду Грейнджер была с ним полностью согласна, а потому подчинилась. — Когда Гойл только увидел труп, на его лице было искреннее изумление, которое не подделать. Или подделать, но для этого нужно иметь определённые способности, которые у Гойла я никогда не наблюдала.       Называть «трупом» погибшее тело когтевранца, наверное, было жестоко, но Гермиона не хотела оскорбить память ученика. Просто теперь его тело именно так и называлось. Труп. Сухой и безжизненный. Чисто биологическое определение, никаких чувств.       — Говоришь так, будто тебе есть с чем сравнивать.       — Просто есть люди, которые настолько властны над своими эмоциями, что сымитировать весьма качественное изумление или, наоборот, равнодушие, не составит им особо труда, — терпеливо объяснила Грейнджер, прекрасно осознавая, что Малфой говорит намёком. — И да, представь себе, я с такими знакома.       — И ты так уверена, что хорошо их знаешь, раз с такой уверенностью рассчитываешь их способности?       — Чего ты от меня добиваешься?       — Чтобы ты признала свою ошибку, — резкая смена темы сопровождалось возвращением привычного холода в его голос. Стена. Защитная и нерушимая.       — И в чём же я виновата, позволь спросить? — Гермиона повернула к нему голову, ожидая увидеть то же положение Малфоя, в котором он сидел и до этого, но он смотрел на неё. И от внезапного контакта глаз гриффиндорка немного смутилась, но быстро отогнала это чувство, которое и не особо претендовало на своё место. Наверное, причина всё в той же эмоциональной усталости. — К тому же, по-моему, я сказала, что не хочу сейчас ничего выяснять.       — Нет, Грейнджер, ты сказала, что не хочешь препираться. Как видишь, именно это в данную секунду мы не делаем.       Они всё ещё смотрели друг на друга, и промелькнувшая мысль всё-таки заставила девушку первой отвести взгляд. А ведь Гермиона даже не отдала себе отчёт в том, что это их первая встреча после вчерашнего вечера. Событий. Или события. Можно называть как угодно, но факт остаётся фактом. Весьма непонятным и странным, но.. лёгким. Потому что общаться с Малфоем и не ощущать стыда, осознавая, что они вчера делали, было легко. Ведь если бы к прочему кому чувств, что сейчас давил рёбра Гермионы, ещё прибавился и стыд, она бы просто не выдержала. Небольшое смятение, смущение? Да. Но не больше.       — Ты ведь думала, что во всём права. Верила, что можно сделать однозначные выводы и привлечь других людей. Но ты провалилась. Потому что все твои предположения — не более, чем самовыдуманная ложь.       — У меня всегда были сомнения. Именно поэтому я не пошла к директору, а искала весомые доказательства, — она могла не оправдываться перед ним, но Малфой говорил настолько уверенно и холодно, что Гермиона автоматически чувствовала необходимость защититься. Объясниться. Оградить от себя холод, который так сильно влиял на неё.       — Не обманывай себя, Грейнджер. Что бы ты не думала, на самом деле, глубоко в сознании, ты отбрасывала все возникающие сомнения. Делала вид, что прислушивалась к ним, а на деле закрывала уши и отдавалась убеждению в своей вечной правоте.       Чего больше в его голосе: раздражения, злости, насмешки, самоуверенности или льда, колючего и острого? Кажется, всё смешалось, образуя смертельный удар.       — Не говори так, будто ты имеешь право убеждать меня в том, что творилось у меня в голове! — повысила тон Гермиона. — Это известно мне и только мне.       — Я лишь беспристрастный наблюдатель, — вдруг его голос потерял всякие чувства, оставляя при себе только лишь равнодушие. Такое обидное и пугающее, что хотелось вернуть всё обратно. — Поэтому мои слова наиболее правдивы, я не мешаю себе чувствами и не пожираю мозг моралью. Как, например, делаешь это ты.       Грейнджер не хотела продолжать развитие этого разногласия, которое запросто могло перерасти в ссору. У них почти все встречи всегда заканчиваются ссорой. Надоело. В этот раз Гермиона хочет спокойно поговорить. Спокойно посидеть. Спокойной разойтись. И она была уверена, что у неё получится, просто потому что ресурсов на крики и ссоры не осталось.       — Послушай, Малфой, я не ясновидящая. У меня нет способностей к прорицанию. И выводы, которые я сделала, услышав слова Гойла, были предсказуемыми и слишком возможными, чтобы я не поверила в них хотя бы наполовину. Но я не отрицала их провальность. Тем более, мы оба были в том шкафу, оба слышали то, что Грегори произнёс. Неужели в тот момент ты предположил что-то другое? Что-то, что не было связано с Пожирателями и возможной причастностью Гойла?       Тогда, в шкафу, она первый раз поцеловала его. Может, тогда все началось? Её эмоциональное перенапряжение, которое нашло выход в губах слизеринца, стало отправной точкой? Гермиона не знала. Но всё, что она чувствовала сейчас — искренний интерес. Его, и никакого смущения. Потому что ей действительно интересно, о чём он тогда думал.       — Я отчётливо помню всё, что происходило в шкафу и недалеко от него, так что обойдемся без напоминаний, — с расстановкой, отчетливо проговорил Малфой, поджимая губы. Раздражён. Или злится? Но на что? — И сейчас мои предположения не имеют значения.       Ну конечно. Сегодня — не вчера. Больше он ей ничего не скажет. Малфой и так превысил свой лимит откровений в отношении Гермионы, и она успела заметить, что этот лимит был критически маленьким. Но кто она такая, чтобы он говорил ей больше? Ведь, если признаться, глупо было надеяться, что он ответит на её вопрос, разложит всё по полочкам и поделится всеми душевными переживаниями. Это был одноразовый процесс. Глупая Гермиона.       — Убил парня кто-то извне. Думаю, ты тоже это понимаешь, Грейнджер. Как и понимаешь, что твои обещания об осведомлении Министерства о моём положительном участие в вашем поиске доказательств — херня, — он резковато повернул к ней голову, и пепельная чёлка спала на его глаза. Малфой лёгким движением кисти смахнул волосы назад.       Движение в движение. Как она.       — Это было не просто обещание, а договор, — гриффиндорка заглянула в его глаза, чтобы он увидел, нашёл в её словах искренность. Но тут же отвернулась обратно. Иначе она просто утонет в этих серых переплетениях дождя, и вся её речь провалится. — Поэтому, если Министерство надавит, то это будет аргументом в твою пользу. Хотя вряд ли он пригодится, — Министерство не считает тебя виновным.       И он снова замолчал, по всей видимости, обдумывая её слова. Долго. Тихо. Громко. Оставляя её одну. И Гермиона в очередной поразилась тому, что нуждается сейчас в его словах. Обычно простое присутствие удовлетворяло её странные, неподвластные объяснениям потребности в его обществе, а сейчас она ощущала необходимость в его голосе.       Но, возможно, это и к лучшему. Потому что эта потребность легко объяснялась логикой: Гермиона просто не хотела чувствовать себя совсем одинокой.       Слизеринец усмехнулся, разрушая тишину их дыханий.       — Одно из условий заключалось в остановлении вами того, что может произойти. Как мы поняли, у вас не получилось. Неужели ты сейчас изменила условие?       — Имею полное право. Это же мой договор, — гриффиндорка пожала плечами.       — Зачем? Что тебе нужно, Грейнджер? — в его голосе был вызов, потому что Малфой не умел принимать помощь. Не понимал, что иногда помогают без причин. Не умел благодарить.       За исключением одного раза. Горького и самого лучшего.       Драко ждал ответа, а Гермиона молчала. Молчала и молчала. Ей не хотелось отвечать, да и нечего. Такому человеку, как Малфой, трудно будет объяснить понятие бескорыстности.       — И что же ты здесь всё-таки делаешь? — догадавшись, что ответа на своей вопрос он не дождется, задал другой вопрос Малфой, откинувшись назад. Он прислонился спиной к колонне, и теперь его положение было прямо напротив Грейнджер, если она повернётся влево.       — Прекрати строить из себя заботливого и неэгоистичного человека, Малфой, — прищурилась Гермиона, поворачивая к нему голову. — Тебе ведь всегда плевать.       — С чего ты взяла, что я буду изображать ради тебя заботу и участливость? — слизеринец ухмыльнулся. — Просто я хочу развлечься, и твои душевные страдания с этим справятся отменно.       Его это забавляло. Для Малфой всё это лишь игра.       — А с чего ты вообще взял, что я буду тебе что-то рассказывать? — Грейнджер вздёрнула подбородок. Так, как делала всегда. И даже в момент отчаяния эту отличительную черту у неё никто не отберёт.       — О, ни с чего, Грейнджер. Ты, конечно, можешь в одиночестве высказать всё стенам. Вот они куда более искренние и внимательные слушатели, чем я. И тебе не придётся терпеть мои обязательные едкие высказывания. Приступай. Камни ждут.       — Придурок,— отвернув голову, прошептала Гермиона.       — Ты что-то сказала? — показательно нахмурился Малфой, склонив голову в сторону.       А это уже его отличительная черта. Которая, пускай Грейнджер и пыталась это скрыть, нравилась ей. Это ведь всего лишь движение, не так ли? В этом нет ничего опасного.       Вчерашнее осознание звонкой насмешкой напомнило о себе, шепча о том, что Гермиона погрязла в опасности.       — Только лишь то, что я не нуждаюсь в твоих консультациях, Малфой.       Она не будет ничего ему говорить. Это может быть чревато последствиями. Да и кто он такой, чтобы теперь она делилась с ним своими душевными переживаниями?       Они опять замолчали. Протяжно. Громко. Тихо. Гермиона чувствовала его взгляд на своём лице и шее. И впервые была так рада тому, что природа подарила ей длинные кудрявые волосы, за которыми можно скрыться.       Ещё Грейнджер снова вспомнила всё, что произошло сегодня. Вчера. Слова, действия, чувства, резкую отдалённость от родных друзей. И в очередной раз захотелось закричать, сжавшись в комочек. Маленький и незаметный, где её никто не потревожит и не найдёт. Но Гермиона не могла это сделать.       А сделать что-то хотелось. И чёртова обостренная нужда в его словах и голосе испортила всё её самообладание. Просто растоптала.       Потому что Гермиона, вопреки своим словам, начала говорить. Снова осознавая все последствия.       — Другим тоже тяжело, — интересно, при рождении её обделили способностью учиться на своих ошибках? — Не только тебе. Другие тоже чувствуют боль и отчаяние. И это не обошло стороной и нас, — не требовалось объяснения, кого Гермиона имела в виду под словом «нас». — Просто.. Я не знаю, что именно я здесь делаю. Я лишь понимаю, что должна быть сейчас где угодно, но не там. Не с ними. Это было бы слишком, — чёрт, ей нужно остановиться. Замолчать. Она понимала, что говорит слишком много личного, но.. — Я не знаю, хотя.. Может, просто так сложилась ситуация. Определённые концы сошлись, и моя ниточка была отведена от общего пути. Только на время, только на сейчас. Потому что так надо, — Гермиона резко замолчала, после чего шумно выдохнула, глухо сказав: — А ещё я не знаю, какого чёрта всё это говорю.       Девушка потёрла глаза и посмотрела на Малфоя, ожидая увидеть насмешку или что-то еще похуже, но.. Её там не было. Более того, всё его выражение лица выражало серьёзность и внимательность.       — И почему же именно твоя нитка отведена? Разве ты не должна сидеть вместе с ними, держаться за руки и говорить бессмысленную хрень, которую вы называете поддержкой? — небрежно, но всё-таки поинтересовался Малфой.       — Видимо, нет. Так получилось, — повторила Гермиона. — И слова поддержки — небессмысленная хрень.       И как так вышло, что в момент, когда Гермиона не должна быть со своими друзьями, она должна быть с ним?       — Забавно, что ты так думаешь, Грейнджер, — он усмехнулся краешком губ. Или улыбнулся? Она не поняла. Слишком быстро и промежуточно он это сделал. — Неужели золотое трио не такое уж и крепкое?       — Ты ничего не знаешь, чтобы выставлять мне такие заявления!       — Может быть. Поэтому и спрашиваю, — ухмыльнулся Драко. — Но, судя по твоему бессвязному рассказу, я бы не сказал, что ваш слоган «всегда и навечно».       Гермиона промолчала. Хотя, может, нужно было вступиться за их с мальчиками дружбу. Но ведь глупо было пытаться оправдать эту ситуацию, и препираться дальше, когда все её аргументы легко оспаривалась тем, что прямо сейчас она сидит одна, вдали от них. От Гарри и Рона.       — Зачем ты вообще сюда шёл? — сменила тему гриффиндорка. — Раз ты валил меня вопросами, и я отвечала, то теперь твоя очередь.       — Какая тебе разница? — слабо покачал головой Малфой.       — Такая же, как и тебе о причине моего местонахождения здесь. Просто хочу «поразвлечься», — очень похоже спародировала его тон Гермиона.       — Я бы мог проигнорировать тебя, если бы захотел, но слишком уж удачный момент, — он наклонился к ней. — Потому что ты и тут ошиблась, Грейнджер. Я шёл сюда, не чтобы сидеть и страдать в одиночестве, а чтобы встретиться с Забини.       Он так легко говорил о её боли. Словно это обычный разговор про погоду. Гермиона почувствовала укол обиды, но тут же попыталась его проглотить. А чего она ожидала? Поддержки? Тогда для неё она выбрала совершенно не того человека, потому что Малфой никогда бы не стал поддерживать её. Дура.       — Зачем?       — Тебя не касается, — отрезал Драко, отклоняясь обратно и снова чуть откидывая голову на колонну.       Укол ощущался всё больнее и острее.       — Тем более, что мы уже встретились.       — Ты хочешь сказать, что Забини прячется под лестницей? — Грейнджер едко усмехнулась, пытаясь хоть как-то вывести действия сыворотки, вколотой ей обидой. Получалось не очень.       — Нет, — легко ответил слизеринец. Он выждал паузу, прежде чем продолжить: — На нём просто наложены дезиллюминационные чары, и сейчас он стоит напротив меня.       Гермиона почувствовала, что кислород перестал поступать в её легкие. Этого не может быть. Не может. Хотя кого она, чёрт возьми, обманывает? Может. И ещё как. И доказательством этого может послужить тот факт, что Малфой всегда смотрел в эту точку напротив него.       — И теперь твои слова станут всеобщим достоянием, — он неотрывно смотрел ей в глаза.        Айсберги пронзили навзничь.       — Что?.. — тихо выдохнула Гермиона.— Как ты мог?!       — А меня что-то должно было остановить? — обжигающий холод его слов.       Они смотрели в глаза друг друга, и Грейнджер не могла поверить, что эти серые переплетения, в которых она едва не утонула, всё это время были ложью. Гермиона, часто дыша, перевела резкий взгляд на предполагаемое место Блейза.       — Хотя бы совесть, — сглотнула гриффиндорка, вкладывая в свой голос всю свою злость. — Пусть этот подонок выйдет!       Тишина. Звенящая и неугомонная. А потом смех. Сначала низкий и холодный, а потом всё более громкий и обжигающий. Малфой искренне смеялся. И если бы не её замешательство, она бы это даже оценила.       Но делал он это не с ней. Драко смеялся над ней. И это была до боли ощутимая разница.       — Салазар, Грейнджер, ты такая доверчивая, — последний раз усмехнулся Малфой. — И как ты выживала все это время?       — Так ты..       — Да, пошутил. Солгал, если тебе так угодно.       Гермиона сидела, приоткрыв рот, ощущая неподдельный шок. А ещё боль. Совсем чуть-чуть. Но такую меткую.       А она ведь поверила. Действительно поверила ему, не задумываясь о том, что его слова могут быть ложью. Что он только что заставил её прочувствовать..       — Чёртов ублюдок! — повысила голос Грейнджер, сбросив с себя оковы замешательства. — Ненавижу тебя!       — Ты помнила об этом вчера? — ледяной тон, пронзительно-уничтожающий взгляд. Пробирающий до костей. Никаких следов былого смеха. — Потому что следовало.       — Что заставляет тебя так поступать? Почему ты не ценишь чувства других людей? — лепетала Гермиона, сжимая кулаки. Она была вне себя от злости и досады.       Оказывается, ресурсы на крики и ссору были. Просто прятались где-то глубоко внутри. Просто им нужен был красный флажок, чтобы проявить себя.       — А тебе не кажется, что ты уже достаточно поковырялась своими ручонками в моей душе? — его прищур было точно, как у змеи. Жутко.       — Поковырялась?! — Гермиона, прощаясь с жалкими остатками самообладания, сдерживающими её на месте, вскочила, метая в Малфоя бешеный взгляд коньячно-разрушенных глаз. — Да если бы не я, то..       — То что, Грейнджер? — Драко резко поднялся и встал напротив неё. — Что было бы?       Он близко. И от него веяло таким могильным холодом и опасностью, что Гермионе захотелось всё бросить и уйти.       Собственно, так она и поступит. Хотя бы раз в жизни выберет себя.       Ни одна их встреча никогда не закончится спокойно. Думать об этом была верхом наивности.       — Чёрт с этим, — зло выдохнула Гермиона, быстро разворачиваясь и собираясь уйти отсюда как можно скорее.       Она истощена. Морально. Физически. Вообще. Гермиона чувствовала это, потому что даже делать шаг вперёд было сложно. Но она не хочет продолжать убивать себя ссорами с Малфоем. Ещё слишком рано, у неё ещё есть шанс спастись.       Гриффиндорка развернулась, делая шаг от него, но только стоило ей это сделать, как запястье оказалось сжато в крепкой хватке, а её тело уже через секунду было в том положении, что и до её попытки уйти. Слизеринец придвинул Грейнджер к себе, одной рукой больно сжимая талию, а второй держа за подбородок. Гермиона была уверена, что он не собирался делать ей больно; просто из-за вспышки гнева не рассчитал силу сжатия.       Она вызывающе посмотрела на него.       Или уже нет. Или уже слишком поздно. Ей от него не очиститься, не вытравить из себя. Никогда.       — Вижу, тебе понравилось быть моей подушкой безопасности? Тогда, может, повторим? — злость сочилась из его голоса, взрывами и ожогами оседая на коже гриффиндорки. — Только не удивляйся, что в этот раз будет жестче, потому что я зол на людей, а ты больше не девственница.       — Хватит! — крикнула девушка, вывернувшись из его хватки на подбородке. — Перестань делать вид, что для тебя это было ничем!       Гермиона думала, что это было ничем для него. Чем-то проходным, не стоящим внимания. Но она оказалась не права. Да, для них в его глазах это ничего не значит (и не дай Мерлин было бы по-другому), но вот лично для него.. Его это образумило. Помогло. И именно за это Малфой наказывал её грубыми словами, которые должны были делать ей больно. И, твари, делали.       Грейнджер поняла его. Но вот только боль от его слов не становилась меньше.       — А что ты ожидала, Грейнджер? —злость и насмешка. — Что уже успела напридумывать?       Гермиона ладонями попыталась оттолкнуть слизеринца, но вышло слабо. Он даже не тронулся с места. Но определённые положительные изменения её действия принесли: грубая ладонь исчезла с её талии.       — На мне нет розовых очков, Малфой! Сейчас я говорю лишь про тебя, и про то, что ты грубишь мне только потому что тебе помогло это! Что для твоего разума это-то что, да значило! — повысила голос Грейнджер, замечая, как его глаза темнеют с каждым словом. Жутко. Опасно. — Так что теперь ошибаешься ты. Ведь как раз для меня это не значило ровно ничего.       Ложь-ложь-ложь.       — О, так значит святая Грейнджер отдалась врагу просто так, ни за что? — гадкая ухмылка украсила лицо Малфоя, заставляя Гермиону сжать ладони.       — Ты мне не враг, — слова вырвались сами собой. Случайно. Она не успела подумать. Но это была правда. Так что нет смысла жалеть.       — Не враг? — ядовитый смешок. — А кто же? Ты слишком самонадеянна, Грейнджер. До сих пор так уверена, что не забыла снять розовые очки? Могу помочь с их уничтожением, благо, для это мне нужно лишь открыть рот.       Яд-яд-яд. Затапливал все вокруг. Снова.       — Разве я сказала, что ты являешься мне кем-то? — вздёрнула подбородок Гермиона. Правда, сделать это с вызовом оказалось трудно. Боль и досада ломали изнутри. — Просто не враг. Ни буквой больше.       — От этого твоё положение лучше не становится.       — А какая тебе разница до моего положения? — слабо взмахнула рукой девушка. — Продолжай делать то, что делал всегда: думай только о себе.       Грейнджер хотела закончить этими словами и уйти, но резко передумала, кое-что припоминая. Она должна попытаться победить, должна принять попытку переиграть.       Но когда же, чёрт возьми, она усвоит, что у неё это не получится?       — Хотя, знаешь, я помню твои вчерашние слова. И, судя по ним, ты тоже не считаешь меня своим врагом.       Гермиона была готова к любой реакции Малфоя, кроме.. ухмылки.       — Дорогуша, слова во время секса за аргументы не принимаются, — сощурился Драко, ухмыляясь. — И даже если ты права, то я готов согласиться с тобой: ты мне не враг. Ты просто никто для меня. Пустой звук.       Интересно, от её лёгких хоть что-то осталось? Потому что скребущие когти внутри не давали Гермионе сделать однозначный вывод.       — Звучит уже правдоподобней, — сглотнула девушка, кивая слишком интенсивно. — Значит, мы равны друг для друга. Враги, никто.. Всё одинаково, — Гермиона резко развернулась, уходя в обратную сторону.       И в этот раз её никто останавливать не собирался.       Только бы убраться побыстрее. Только бы впустить в лёгкие воздух, потому что она не дышала. В его присутствии это было невозможно. И ещё теперь Гермиона однозначно чувствовала: внутри всё было разодрано к чертям.       Слёзы жгли глаза, но не позволяли себе двинуться дальше. Она не позволяла им. Головой Гермиона понимала, что плакала не из-за Малфоя, а по причине эмоционального перенапряжения. Но гордость.. Гордость кричала, что Грейнджер обязана сдержать слёзы, потому что она не будет страдать из-за него.       Глупая, глупая гордость. Где же ты была до этого? И где будешь потом, когда всё станет слишком плохо?       Гермиона чуть ли не пролетела целый коридор, с каждым метром всё больше желая оказаться за поворотом. На пролёт дальше. На пролёт свободнее. На пролёт больнее.       Её ошибка — приходить сюда. Её ошибка — говорить с ним. Её ошибка — уходить от друзей. Её, её, её..       Заворот был всё ближе, и девушка вдруг ощутила на себе лунный свет. За окном была луна.. Она небрежно бросала на неё свои серебряные лучи, не очень заботясь о том, нужно ли это Гермионе. Словно просто знала. Просто хотела. Просто делала. Без слов, вопросов и просьб разрешения.       Гермиона зажмурилась, прогоняя видение.       Вдруг Грейнджер услышала позади себя шаги и сжала кулаки, ускоряя шаг. Не хватало ещё, чтобы кто-то из учеников застал её в таком разбитом состоянии. Ей нужно собраться. Никакой слабости, ведь она должна подавать пример.       Шаги позади тоже ускорились, с каждой секундой становясь все ближе, и Гермиона тихо выругалась, понимая, что если она ещё больше ускорит шаг, то человек может подумать, что Грейнджер убегает от него. А это очень глупо, — так твердили остатки её собранности. Проклятый ученик. Кому ещё, чёрт возьми, она понадобилась? Гермиона не сможет долго держать счастливую маску на лице. Просто не в состоянии. Она сразу треснет, острыми осколками осыпавшись к её ногам.       Гермиона остановилась, оборачиваясь, чтобы встретить догонявшего её ученика. Обернулась, и сердце в мгновение заледенело, пропустив удар током.       К ней на стремительной скорости приближался Малфой. И его лицо выражало ненавистную решимость.       Грейнджер также резко повернулась обратно, начиная бежать. Наплевать на гордость. Наплевать на то, что он подумает. Наплевать на всё! Сейчас она просто хотела сбежать от него. Скрыться. Она не сможет посмотреть ему в глаза, если он её догонит, просто не сможет. Больно-больно-больно.. И тяжело. Очень тяжело.       — Грейнджер!       Он понял, что она собирается сделать. Понял, что его вид её не остановит. Она будет бежать. Так быстро и далеко, как сможет.       Бежать и знать, что её ждёт.       — Грейнджер! Сейчас же остановись!       Не остановится, не остановится, не остановится..       Вместо этого остановит её он.       Малфой догнал её за несколько секунд, резко разворачивая к себе лицом. Глупая Гермиона. Ей следовало этого ожидать. Физически он намного сильнее и быстрее неё.       — Что ещё тебе нужно?! — грубо. Громко. Тяжело.       Её слова звучали ядовито, но кроме яда в них было кое-что ещё. Обида. Но из-за чего она её чувствует? Он всего лишь был самим собой. И никогда не давал повода думать, что может быть кем-то другим.       Малфой молча, не реагируя на её слова, поднёс свою палочку к её животу. Словно не он только что бежал за ней по старым коридорам, не он кричал ей остановиться, не его голос разбивался о грубые камни стен. Между его бровей залегла хмурая складка. Единственный признак того, что он вообще умеет что-то ощущать.       — Что ты делаешь?!       Гермиона прикрыла рукой живот, делая шаг назад и опасливо поглядывая на палочку слизеринца. Она не ждала ответ на свой вопрос. Чёрт знает, что творится в его голове; она не собирается позволять Малфою сделать задуманное.       — Не дёргайся, — сказал он, беря её за запястье и отодвигая руку в сторону. Мягко. Совершенно не так, как делал это пару минут назад; можно было подумать, что это два разных человека. Его действия создавали ужасно сильный резонанс с его тоном. — Мне дети не нужны.       Малфой говорил так, будто изначально знал, что она забудет про предохранительное противозачаточное заклинание. Это злило. Заставляло кровь кипеть. Но ещё больше выводило из себя другое: Гермиона действительно забыла. Этот, столь важный момент, просто вылетел из её головы.       Глупая, глупая девчонка. Как можно было забыть об этом?       — Я даже не знаю составляющее заклинания! — это было правдой. Гермиона знала название и способ применения, но не основные компоненты действия. — Вдруг оно небезопасное? Может, хотя бы сейчас спросишь моего разрешения?!       — Оно не причинит тебе боли, — всё также равнодушно отвечал Малфой, после чего тихо прошептал слова заклинания, и слабый голубой свет с конца палочки по линии направился ко всей области живота Гермионы. — Поэтому твоего разрешения не требуется.       Прошло пару секунд тяжёлого молчания, прежде чем свет погас.       — Всё? — вздёрнула подбородок Гермиона, всё ещё тяжело дыша и сжимая кулаки.       Красные полумесяцы уже стали привычкой. Ужасной и неотъемлемой.       Он побежал за ней только чтобы избавить себя и её от возможных детей. Правильно. Это правильное и верное решение, до которого она не додумалась. Большего от него и не требовалось.       — Ещё кое-что.       Малфой снова направил палочку в район её живота, отчего Грейнджер снова напряглась ещё сильнее, чем в прошлый раз. Потому что если первое заклинание имело место быть, то для чего второе? Чтобы исключить возможность беременности нужно всего лишь одно сопряжение магии палочки с организмом, но никак ни два.       — Сначала скажи, что делает это заклинание. Против беременности ты уже использовал.       — Я рад, что ты так наблюдательна, — не удержался от того, чтобы съязвить, Малфой. Уже привычно. — Ты ощутишь его действие минут через пять. Край — десять.       — Малфой! Что это за заклинание?!       Гермиона перехватила его руку с надвигающийся палочкой, сжимая запястье и останавливая, чтобы не дать древку приблизиться.       Чем тут же заработала взгляд, полный опасных для жизни чёрных вулканов. Гермиона, поджав губы, отпустила руку, понимая, что у неё нет выбора.       Да и желанием касаться его она сейчас не особо горела. Поскорее закончит, — поскорее разойдутся. Тем быстрее она останется одна. Наконец-то.       Гермиона, ощущая, что что-то не договаривает и привирает самой же себе, внимательно следила за фиолетовой линией, перетекающей из палочки Малфой к её животу. Будто её пронзительный взгляд мог что-то изменить.       Слизеринец, в чём-то убедившись, слабо кивнул самому себе и убрал палочку, отчего фиолетовая линия исчезла.       — Если ты меня проклял..       — Спокойной ночи, — даже не дослушав её, холодно бросил Драко, после чего развернулся и пошёл прочь.       Гермиона ещё какое-то время стояла посреди коридора, смотря в ту темноту проёма, в которой скрылся Малфой. Спокойной ночи? Спокойной ночи, чёрт подери?! Только этот человек мог произнести пожелания хороших снов после того, что между ними произошло. После жгучих, режущих наживую слов, выкраивающих ещё пару мест на кладбище.       Спокойной ночи? Кому угодно, только не тебе, Малфой.       И она круто развернулась, ощущая, как кровь капает с ладошек. И надеясь, что последнее заклинание слизеринца вообще имело хоть какой-то толк. Как минимум, не навредило ей.       Ведь, чёрт знает, что творится у него в голове.