All I wanted

      Близился конец октября, а это время самое неоднозначное в году. С одной стороны, прошло лишь два месяца осени, и солнечные лучи по-прежнему позволяют ощутить на коже своё присутствие, а с другой — оставалось чуть больше месяца до зимы, когда солнце забывает о своей обязанности греть, отдавая предпочтение лишь функции света.       Поэтому Гермиона недовольна глянула в окно, потирая сонные глаза от неприятного утреннего света, бьющего по вискам, борясь с желанием поглубже укутаться в тёплое одеяло. Встать с кровати стоило ей всех физических усилий, которые только может иметь невыспавшийся человек.       Сегодня ей снился кошмар. Проснувшись и ощутив внутри себя прилив свежего воздуха, поступившего в её трахею через глубокий хаотичный вдох, она с уверенностью записала свой сон в список самых жутких из всех, что ей когда-либо удавалось проживать. Но обнадёживало то, что события ночного мучения, как и положено, оставались в тумане, промелькивая отрывками и словно вырезанными из контекста картинками.       Хотя даже те вырванные из сюжета моменты, застрявшие в её сознании, сопровождались неприятными мурашками по телу и благодарностями Мерлину, что это лишь кошмар. Всего-навсего плод её отключенного мозга.       Остальные девочки в комнате ещё спали, поэтому у Гермионы было достаточно времени, чтобы не торопясь принять бодрящий душ, окончательно смывающий в никуда неприятный осадок ночи. Девушка обмоталась полотенцем, ощущая, как влажные локоны прилипли к неприкрытой тканью части спины и плечам. Обычно Грейнджер сразу применяла магию, высушивая непослушную копну волос, чтобы избавить себя от этих не самых приятных ощущений, но сегодня решила дать волосам самостоятельно справиться с задачей иссушения. В книге про уход и гигиену, которую Гермиона нашла на четвёртом курсе в надежде вычитать средство для изменения структуры волос навсегда (которого, как потом выяснилось, не существует), было написано, что волосам крайне полезно давать возможность самим избавляться от лишней влаги.       Но время, которое требовалось её волосам для самостоятельной сушки, было слишком долгим, чтобы Гермиона не наплевала на эту строчку книги, которую в скором времени вернула обратно в библиотеку за ненадобностью.       Гриффиндорка подошла к запотевшему из-за её водных процедур зеркалу, доставая зубную щётку и намазывая её пастой. Она имела неприятный жалящий привкус, поэтому Гермиона отложила в голове напомнить самой себе купить в Хогсмиде новую.       Грейнджер наклонилась над раковиной и сплюнула остатки, промывая рот холодной водой и держа в одной руке зелёную щётку, после чего выпрямилась, для удобства вытирая рот свободной рукой и смотря на своё отражение в зеркале. Спустя пару минут оно избавились от пара и снова стало чистым, так что теперь Гермиона могла оценить свой внешний вид и влажные спутанные волосы, которые теперь были похожи на..       Рваный выдох вырвался из груди девушки, выметая из головы все мысли о её волосах, потому что они тут же перестали иметь значение.       Шея. Её чертова шея. Она вся была в..       Стук упавшей на пол щётки слышался словно из плотного тумана, сжатого в вакуум.       Этого не может быть.       Гермиона опёрлась обеими руками о ванну, неуверенная в том, что сможет стоять без опоры. Её взгляд был прикован к багровым отметинам, покрывающим её кожу. Они начинались чуть ниже подбородка и спускались пьяной дорожкой вниз, проходя вдоль круговых родинок и забираясь под край красного полотенца.       Нет.       Она быстрым движением распахнула край полотенца, смотря на свои ключицы и кожу под ними. Помеченные ключицы и кожу под ними.       Мерлин.       Ей снова стало холодно, будто температура вокруг упала на десять градусов, несмотря на то, что в ванне до сих пор должно было быть душно. Должно, но не было. Стук собственного сердца отдавался громким маршем в голове, вынуждая взгляду застыть на отражении своих глазах. Потерянных, неверящих, утопленных в ужасе и отчаянии глазах.       Кошмары не могут быть материализованы, даже в мире магии. Точно нет. Совершенно и точно нет, это невозможно, просто несусветная глупость, только если..       Глаза Гермионы накрыла новая пелена ужаса и паники, из-за чего руки сами потянулись к кровавым подтёкам, растирая их со всей силой, пытаясь избавиться от них, стереть, словно они были нарисованы. Словно были нереальны. Возможно, над ней глупо пошутили, создавая ночью на её коже эти подобия засосов и сейчас у неё получится..       Она обречённо выдохнула, даже не объяснив себе до конца, чего пыталась добиться своим бессмысленными действиями. Да, именно бессмысленными, потому что багровые отметины никуда не делись, зато теперь на коже вместе с ними красовались раздражения в виде ещё большей красноты, которую Гермиона создала своими ногтями.       Грейнджер снова посмотрела в родные переплетения шоколада с золотом, и ей показалось, что они потускнели. Сильно потускнели.       Если это не кошмар, а явь.       Это заключение чувствовалось как острый перец на языке, воспламеняющий все рецепторы и ощущения. Поэтому Гермиона сейчас горела, даже не представляя, что способно её потушить.       Как назло, в доказательство к её догадке, события и сцены кошмара, который только что изменил своё значение со страшного сна на ужасное событие, произошедшее в реальной жизни, стали с молниеносной скоростью восстанавливаться, с каждой секундой подводя Гермиону всё ближе к гильотине. Будто кто-то сверху решил взять от этой ситуации как можно больше, острым стеклянным комом скидывая воспоминания на её голову именно сейчас, после осознания. И поэтому стекло крошилось слишком сильно, слишком резко, слишком больно, чтобы Гермиона смогла пошевелиться. Ей казалось, если она опустит голову и посмотрит на своё тело, то увидит там бесконечные шрамы, оставленные этим самым комом.       Хотя её руки итак уже были изрезаны.       Предательница крови.       Гермиона резко оторвала взгляд от своего предплечья, чувствуя, как в груди неприятно засаднило.       Ей не стоило..       Нет, определённо не так.       Ей ни в коем случае нельзя было целоваться с этим человеком. Ни за что нельзя было с ним хоть как-то сближаться. Это опасно для здоровья, опасно для её жизни, которая в последнее время становилась всё безумнее.       Бе-зу-ми-е. Это слово скоро намертво прилипнет к её совместным действиям с Малфоем, потому что никакого логичного названия она подобрать не может. Если уже не прилипло.       Гермиона оторвалась от своей опоры, медленно съезжая вниз и опираясь головой о раковину. Холодную отрезвляющую раковину, которая в купе с её мокрыми волосами была способна заставить мурашки пробежать по телу. Весь бодрящий эффект недавнего душа развеялся, как прах над бесконечным морем, и Гермионе снова захотелось уснуть. Уснуть и проснуться когда-нибудь потом, когда всё разрешится само собой.       Но это значит сбежать от проблем.       Выдох.       Если бы было куда бежать, Гермиона, может, и выбрала бы вариант спрятаться от устрашающего и переждать бурю, которая, если ей повезёт, обойдет её стороной, не сумев найти её укрытие. Но бежать было некуда. А потому оставалось только одно: встретиться со смерчем лицом к лицо, пускай это был совершенно нечестный бой, финал которого, не имея способностей к прорицанию, можно было определить. Её просто уничтожит надвигающейся вихрь.       Но вот только загвоздка в том, что буря уже наполовину затянула Гермиону, и спастись можно было только одним способом: податься навстречу сумасшедшему течению и не сопротивляться, в надежде, что воздух сам выбросит её из собственного круговорота смерти.       По крайней мере, она должна попытаться. Должна.       И для этого ей требовалось восстановить всю цепочку событий сегодняшней ночи в памяти. Гермиона обхватила свои плечи, которые от холода чуть подрагивали. И пусть. Она зажмурила глаза, с силой заставляя свой мозг сорвать заплатки, мешающие усилить истинную картину, не дающие ей вспомнить.       И Гермиона даже удивилась, с какой податливостью жизненный орган откликнулся на её просьбу. Сегодняшняя ночь вдруг стала такой ясной, что захотелось прикрыть глаза рукой от её болезненного свечения, опасаясь возможной слепоты. Точно луна вдруг вышла из-за облаков, представая обнаженной и обличенной перед своим наблюдателем, так отчаянно жаждущим увидеть её истину, что это же отчаяние обернулось против него, вынуждая жалеть о своих решениях.       Грейнджер чуть расслабила глаза, но брови, не слушаясь хозяйку, нахмурились, из-за чего её вид стал ещё более.. больным.       Сегодня ночью Гермионе не спалось. Чувство тревоги окутывало её со всех сторон, проникая под кожу, вынуждая ворочаться и нервно открывать глаза, оглядываясь по сторонам в поиске успокоения, но, замечая только ещё больше угнетающую темноту, нервно закутываться в одеяло, кусая нижнюю губу.       Вспомнить это чувство оказалось не самым приятным делом, и Грейнджер невольно поёжилась, ещё сильнее ощущая на своей коже цепкий холод остывшей ванны.       Но как бы она не пыталась отделаться от противного чувства и уснуть, у неё ничего не получалось, и мысли, точно союзники, всё лезли и лезли в голову, создавая такой внутренний шум, что хотелось кричать. Сейчас Гермиона не помнила точно, о чём или о ком были эти мысли, но отчётливое мышечное ощущение в виде холода и тревоги, сопровождаемое попытками вспомнить, явно говорило о том, что ничем хорошим её мысли не вились.       Тогда она, ведомая раздраженностью из-за того, что именно её сегодня настигла бессонница, в то время как другие девушки мирно спали в своих кроватях, и всё той же склизкой тревогой и паникой, решила отделаться от этого чувства, оставляя его позади, в комнате Гриффиндора. Грейнджер пошла в библиотеку, твёрдо уверенная в том, что именно там её ждёт успокоение в виде какой-нибудь интересной книги и горячего шоколада. О, да. Горячий шоколад. Мысль о любимом напитке снова, как и в ту ночь, отдалась в груди приятным теплом. А тогда уж, у смятенной и тревожной, и подавно сделало адский кульбит, вынуждая девушку идти в библиотеку гораздо быстрее, чем обычно полагалось совершать проникновение в запрещённое время.       Проклятый горячий шоколад. Лучше бы она о нём не мечтала, лучше бы вообще не вспоминала, ведь тогда бы она пришла в библиотеку гораздо позже, тогда бы не застала Малфоя и в итоге всё прошло бы так, как она планировала. Тогда бы Гермиона с пользой и наслаждением провела ночь, а не оказалась зажатой слизеринцем между стеллажей в одной пижаме, и тогда бы..       Чёрт. Она была в одной пижаме. В той самой пижаме, которая выделялась из всего гардероба Гермионы, потому что её на день рождения подарила ей Джинни. А Джинни и одежда слишком взрывной дуэт, чтобы Уизли сумела выбрать что-то другое, кроме синего бархатного комплекта майки с шортами с чёрной кружевной отделкой. Не то чтобы Гермионе он не нравился, даже наоборот, пижама, пускай и кричащая в её весьма однообразном гардеробе, сидит на ней достаточно мило, а потому прижилась, просто..       Гриффиндорка невольно заметила, что теребит край полотенца, а потому резко убрала руку, сжимая ладонь в кулак.       Просто она уж точно не подходящий, слишком открытый вариант одежды для встреч с Малфоем. Вообще для встреч с кем-либо.       И ведь она даже не догадалась надеть халат, способный прикрыть её и дать возможность ощутить себя защищенной. Кроме того, в халате, который, кстати, из того же спального комплекта от Джинни, был карман, в котором отлично бы поместилось её палочка, которую Гермиона благополучно оставила лежать на тумбочке. Просто замечательно. От своего легкомыслия Гермиона захотела ударить себя по лбу, особенно припоминая собственное чувство ужаса и паники, когда она собиралась незаметно для слизеринца достать древко, а его там не оказалось. И злорадствующую насмешку Малфоя, когда он тут же понял, что она собиралась сделать и что у неё ни черта не вышло. По своей же глупости.       Но, вероятно, это меньшая из её проблем, хотя в памяти будто нарочно появилось отчётливое воспоминание оценивающего взгляда слизеринца и растянувшаяся ухмылка на лице. Меньшая. Из. Её. Проблем.       Гермиона порывисто выдохнула, возвращаясь к выстраиванию цепочки сегодняшних событий. Ночью она достаточно быстро дошла до библиотеки, света в которой не было, и Гермиона решила, что включенного одиночного светильника возле её любимого места будет вполне достаточно. Она уже собиралась пройти дальше, как услышала шум справа от себя. Конечно же ей в тот момент необходимо было утолить своё любопытство, смешанное с настороженностью, и пойти на звук, который привёл её к Запретной секции.       Дурацкое, идиотское любопытство, которое — она не сомневалась — когда-нибудь сведет её в могилу. Но всё-таки, сколько бы Гермиона себя не ругала, червячок где-то глубоко внутри шептал о том, что произойди всё сейчас, в этот самый момент, утром, то она бы сделала всё точно также. Всё равно пошла бы на подозрительный шум, всё равно бы не стала молчать и попыталась задать вопрос, что Малфой здесь делает.       Лишь попыталась, потому что удар лопатками о книжный стеллаж не дал возможности договорить предложение. Удивительно, но его Гермиона запомнила очень отчётливо.       Да, ночью источник шума не ответил на все её вопросы, и потому она прошла дальше, замечая, что в темноте секции, которая почему-то была открыта (хотя, вопрос «почему» только что отпал), кто-то находится. Струйка света, исходящая от светильника, позволила ей увидеть разбросанные книги, которые, словно взбешенные и сошедшие с ума, со скоростью витали в воздухе, врезаясь в шкафы. Эта картина не на шутку перепугала Гермиону, которая сразу попыталась взять себя в руки и ступить дальше, но лучше она бы этого не делала, потому что когда её мозг опознал в мельтешащем тёмном силуэте Малфоя, шок и неверие Грейнджер отразились в её словах, и её присутствие потеряло статус секретности. А дальше..       А дальше всё происходило слишком быстро, чтобы Гермиона позволила себе сделать отчёт о собственных действиях. Вопросы, доводы, палочка у её горла, угрозы, метка..       Метка.       В миг съемку будто замедлили, и Грейнджер ещё раз прочувствовала взгляд Малфоя после того, как она выразительно посмотрела на метку. В нём бушевали ярость и ужас, потому что Гермиона начала догадываться. Вернее, думать в правильном направлении, предполагая, что его нахождение в Запретной секции связано с тёмной магией. И Драко это не просто не понравилось, он буквально трещал от ненависти к ней.       Сейчас у Гермионы нет ни сил, ни времени обдумывать увиденное и понятое, касательно Малфоя и метки, поэтому пока что она оставит это. Просто оставит и вернётся к размышлениям тогда, когда будет способна думать на холодную голову. В данный момент этот вопрос отошёл на второй план, потому что сейчас мозг раздирало от дальнейших событий, сопровождаемых тысячью чувств и эмоций и гораздо большим количеством вопросов.       Зачем.       Зачем он её поцеловал? Гермиона точно знала, Малфой ненавидит её, так зачем.. Зачем ему нужно было это делать? В ту минуту она была уверена, что он способен сделать многое: выстрелить в неё каким-нибудь заклинанием, приложить ещё раз о стеллаж, стереть память или вообще придушить той самой рукой, которая потом покоилась на её горле, потому что тот взгляд, которым он на неё смотрел; та жгучая тьма из ненависти, ярости и какого-то больного отчаяния, что застилала его белки, была способна на всё, кроме..       Кроме поцелуя. Ведь это что-то такое, что не вязалось со всеми чувствами, бушевавшими в тот момент в Малфое. Это что-то светлое и тёплое, что и близко не подпускает к себе злость и ненависть, а своим светом способно уничтожить всё гнилое, обращая ненужное в прах.       Вернее, Гермиона так считала. До этого самого момента, когда жизнь насмешливо бросила реальность ей прямо в лицо, показывая, что всё далеко не так, как в тех сказках, что мама читала ей на ночь в детстве; разрушая всё, во что Грейнджер верила, снимая и растаптывая розовые очки, потому что это.. Это нельзя было назвать чем-то светлым. Тот поцелуй был полнейшей концентрацией тьмы, смесью злости и ненависти, недосказанности и животной страсти, которая сносила крышу, стоит прикоснуться к ней. И они оба прикоснулись.       Но Малфой не раз доказывал ей, что его тошнит от одного её вида. Что он отдал бы всё, чтобы лишний раз поглумиться над ней и оскорбить, вынуждая ощущать себя далёкой и отстранённой от него. И это было так правильно — чувствовать себя как можно дальше от Малфоя, что Гермиона представить не могла, чтобы он повёл себя как-то иначе. Как-то по-другому, кроме отрицания и тщеславия с надменностью.       Похоже, ей давно пора уяснить, зазубрить, словно мантру, что Малфой никогда не был и не будет открытой книгой. Он всегда скрыт в сомнениях и окутан загадками, которые Гермионе не разгадать так быстро; возможно, которые не разгадать вообще. И что только она допустит мысль, что знает его и его действия, то Малфой снова докажет ей, что она ошиблась. Промахнулась. Оступилась. Упала и разбиралась насмерть.       Но одно Гермиона знала точно. Это она могла сказать перед огромной толпой или целым миром, под прицелом Авады и Круциатуса; вопреки заключению о том, что Драко не разгадать: Малфой всегда волен делать то, что ему вздумается. Волен бросать едкие комментарии и оценивать людей, когда его не просят; волен пропускать уроки и начинать перепалки; волен зажимать Гермиону между чёртовыми стеллажами и целовать, даже если она этого не хочет. Чёртов Малфой. Чёртов идиот. А она не хотела. Точно не хотела, поэтому сначала пыталась оттолкнуть его, но..       Но тут возникает вопрос «почему».       Почему.       Почему это ощущалась так. Так, словно в морозный зимний день ты выпил чашку горячего чая, и он приятной лавой разлился внутри тебя, и ты блаженно выдыхаешь, выпуская пар изо рта. Так, словно с разбегу прыгнул со скалы и рухнул в морскую гладь, ощущая холод, адреналин и тяжесть одежды. Так, будто все твои страхи окружили тебя, в надежде уничтожить, но ты не струсил и бросился им навстречу, одолеваемый безграничной силой, из-за чего голодные псы твоих слабостей проявили к тебе уважение и склонили головы, позволяя обратить страхи в козыри. И ты становишься в сто раз сильнее и свободнее. Так, будто сходишь с ума.       Те чувства, которые Гермиона испытала при его прикосновениях, были нелогичными, противоестественными, запрещёнными. Они были новыми, и поэтому она не могла, не нашла в себе силы откреститься от них, отказаться и просто уйти. Наоборот, ощущая жар на своей коже, мороз с кофе на своих губах, она кинулась в омут, понимая, что сгорит. Что от неё останется лишь пепел.        Даже сейчас, словно в подтверждение, мурашки покрыли кожу, ведомые воспоминаниями. Воспоминаниями, которые не хотелось забыть.       Мерлин, Гермиона чувствовала себя провинившейся девочкой, стащившей конфету из коробки и солгавшей матери, что ничего не брала. Склизкое, до омерзения противное чувство вины затапливало её, давая последний шанс в виде спасательного круга: ей нужно просто забыть. Она не должна была это чувствовать. Совершенно и точно не должна была ощущать удовлетворение от его действий и тягу внизу живота. Это было неправильно. Это было не похоже на Гермиону. И от лжи перед самой собой хотелось помыться.       Потому что она лгала, что ей не нравилось. Она лгала, что не хотела ещё. Она лгала, что не испытала разочарование и боль, когда он всё прекратил и отскочил от неё.       Лгунья.       Ты паршивая лгунья, Грейнджер.       Голос Малфоя, в до того свойственной ему манере, что Гермиона нервно оглянулась по сторонам, звучал в её голове, с каждой секундой всё громче, громче, громче. Уже бил в колокол, разрывая нервы. Но на деле.. он лишь шептал, и от понимания этого пробивал озноб.       Он был прав. Чёртов ублюдок был прав, когда назвал её лгуньей. И от этого не сбежать.       Гермиона обхватила плечи руками, опуская голову на колени и уже совсем ничего не чувствуя из-за холода. Ей нужно было встать и уйти, чтобы не простудиться, но сейчас это казалось физически невозможным.       И ещё хуже и тоскливее было от того, что Грейнджер понимала: она не схватится за кинутый ей спасательный круг, не использует единственный шанс. Гермиона утонет в океане вины, но не сможет выбросить из головы тактильные воспоминания своих ощущений. Кем бы тогда она была? Кем, как не той самой лгуньей?       Она действительно, определённо сходит с ума. Но как давно?       Когда всё это началось? Когда она первый раз поцеловала его? Когда осталась с ним в запертом пространстве? Когда он бросил ей первый едкий комментарий? Или когда она сжала письмо, читая строчки о своём замужестве с Малфоем?       Годрик, замужество. Она понимала, что проблема ни черта не решена. Понимала, что в этом также и его вина, потому что он отказался работать с ней сообща. Из предубеждений, гордости и высокомерия он вновь всё испортил, измазал в собственной тьме, и даже полное понимание этого не могло изменить её ощущений. Не могло починить поломанную и испорченную Гермиону, которая продрогшая сидела на холодном полу ванной в полотенце и с мокрыми волосами — и они уже даже успели достаточно высохнуть, — опустив голову. Не могло.       И она не знала, когда это началось. И не знала, когда закончится.       Грейнджер дотронулась пальцами до бордовых отметин на своей шее, медленно спускаясь вниз. Они были хаотично разбросаны по ней, но направлялись точно вниз. Гермиона горько усмехнулась. Это было так похоже на Малфоя, что не оставалось сомнения, кому принадлежат эти отметины: идти в одном направлении, но при этом действовать так непредсказуемо, что ты никогда ни в чем не будешь уверен. И что ей теперь с этим делать?       В голове пронеслось ещё одно, второе «почему».       Они ведь уже целовались, так почему в этот раз у неё это вызвало такую реакцию?       И почему-то именно на этот вопрос у неё был ответ. Он упрямо вырывался из запертой комнаты, желаемый быть услышанным и принятым. До глухого треска колотил древесину, что отделяла его от остального мира, в котором ему, настолько отвергаемому, не было места. И как бы сейчас Гермиона не хотела открывать дверь этой самой комнаты и выпускать злополучные слова на свободу, рано или поздно ответ всё равно вырвется, но только последствия будут намного хуже. Поэтому выбора у неё не было, только дать себе возможность честно ответить, пускай эта честность сейчас неприятно саднила в груди.       Потому что в тот раз, как и подобает Гермионе Грейнджер, она смогла дать логичное объяснение произошедшему. Смогла и не терзала себя виной, не тратила такое количество времени на раздумья. Гермионе удалось оправдать себя. А сейчас.. Сейчас у неё нет ни единого оправдания. Хотя бы малюсенького. Нет ответов, нет объяснений, нет такой родной и нужной логики, которая просто бросила её в пучину самокопания. Любимая логика оказалась той ещё лицемерной предательницей, не способной прийти на помощь в нужную минуту. И где она пропадает?       Это не Гермиона Грейнджер. Сейчас с ней разговаривает растерзанная девушка с засосами на шее, не способная ни на что, если дело касается чего-то неразумного и закономерного. Чужая поселилась в её душе и захватила сознание. Полнейшая пропасть.       Три ровных стука в дверь ванны заставили гриффиндорку вздрогнуть, молниеносно реагируя на звук.       — Эй, Гермиона, ты там?       Голос Джинни звучал обеспокоенно, отчего Гермиона чуть нахмурилась, быстро вскакивая с пола и поправляя полотенце.       — Да, я тут, — её голос звучал на радость ровно, и Гермиона мысленно похвалила себя.       — У тебя всё хорошо? А то все девочки уже встали и, так и не дождавшись освобождения ванны, ушли на завтрак.       Ушли на завтрак?       Это же сколько Гермиона здесь проторчала, что все уже успели проснуться и уйти, учитывая, что она проснулась намного раньше положенного? Чёрт.       — Гермиона? — не услышав ответа, взволнованно повторила Уизли. — Может, мне стоит зайти и помочь, если у тебя что-то случилось?       — Нет. Нет, не стоит, Джинни, я через минуту выйду, — выдохнула Гермиона, с разочарованием замечая, что в её голос проскочили нотки истеричности и беспокойства.       Девушка быстро развернулась к зеркалу, глазами пробегаясь по багровым отметинами на шее. Их необходимо было скрыть, для этого требовались простые чары гламура, и как же Гермиона была благодарна себе, что сейчас всё-таки решила взять палочку в ванну.       — Точно?       Джинни всё ещё стояла за дверью, не до конца веря словам Грейнджер.       Гермиона схватила палочку, быстрым движением наводя кончик на свои кровяные подтёки, и прошептала нужное заклинание. Она облегчённо выдохнула, когда вместо багровых засосов увидела ровную светлую кожу.       Но сокрытие не изменит содеянного, так что у Гермионы всё ещё было отчетливое ощущение засосов на своей шее. Его засосов.       Гриффиндорка поспешно подошла к двери, тут же отщелкивая замок и встречая перед собой встревоженную Уизли.       — Да, все в порядке, просто я сегодня не выспалась и оттого очень нерасторопная, — Гермиона натянула улыбку, стараясь выглядеть как можно более непринужденно. — Спускайся вниз, я сейчас подойду.       Джиневра показательно осмотрела Гермиону, в попытке убедиться в её словах, и Грейнджер молилась всем богам, чтобы гламурные чары держались хорошо и не зависели от её эмоционального состояния.       — Как скажешь, — после нескольких секунд недоверчивого молчания согласно выдохнула Уизли.       Гермиона почувствовала, как плечи расслабились после долгого напряжения. Чары все скрыли.       — Мы с Гарри и Роном ждём тебя в гостиной, — напоследок бросила Джинни, кидая на Грейнджер последний взгляд, после чего вышла из комнаты.       Послышался хлопок двери и Гермиона облегчённо выдохнула, стирая со своего лица лживую улыбку. Джинни поверила.       Грейнджер вернулась в ванную, чтобы забрать палочку и ещё раз умыть лицо холодной водой, снимая с себя тень меланхолии и уныния.       Она снова посмотрела на своё отражения, до побеления пальцев упираясь в край раковины. Она — Гермиона Грейнджер. И она не сдастся, несмотря на то, идёт ли с ней бок о бок логика или нет. Какой-то чёртов слизеринец не способен сломать её и утопить в разочаровании в самой себе. Война не сломила, а Малфой, по сравнению с ней, всего лишь капля в море. Не. Способен. Потому что Гермиона не разочаруется.       Твёрдость во вновь ярких глазах понравилась ей, и Грейнджер мысленно пообещала себе не терять её снова.

***

      Драко в очередной раз облетал стадион, с каждой секундной набирая скорость и разгоняясь всё больше. Сейчас ему необходимо было сосредоточить все силы в одном месте, метле, чтобы выполнить Адское пикирование.       Этот приём давно стоял в его плане по отработке деталей Квиддича, и сегодняшнее утро стало идеальным временем для вычёркивания этого пункта по причине выполнения.       Драко хмыкнул, уверенный в том, что из-за ветра его телодвижение останется беззвучным. Да уж, словно сам Салазар приказал ему проспать только три часа — это всё, на что хватило остатки зелья сна-без-сноведений — и через час после восхода солнца схватить метлу и потащиться на чёртово квиддичное поле.       Ещё круг.       Он не вёл счёт, но чувствовал, что достигнутой скорости недостаточно, необходимо больше, быстрее, опаснее. О да, опасность и адреналин — убийственная смесь. И это именно то, за чем он сейчас гнался; то, что махало красным флагом на финишной прямой. И, если честно, то ему всегда было мало, даже если он перешагнул досягаемый порок. Даже если перешёл грань дозволенного. И это относилось ко всему, что набрало смелости оказаться в жизни Малфоя.       Драко впился в метлу до побеления костяшек, сжимая губы. Не думать об этом. Очистить разум.       Ещё круг.       Колкий ветер резанул по лицу, одаривая нужным холодом, способным заморозить и избавиться от всех ненужным мыслей; от всего мусора в голове, который имел отвратительное свойство накапливаться.       Как же он любит квиддич.       И по правде говоря, старик Салазар тут ни при чём. Причина его дерьмового сна, без зелья обязательно ставшем бы бессонницей, крылась в другом человеке, на которого Слизерин даже не взглянул бы, нутром чувствуя полное отсутствие преданности правилу о чистоте крови; и в ненавистном знаке, очерняющем светлую кожу, по всем пунктам подходящую под название аристократичной. А причина наматываний кругов в воздухе на метле крылась в желании Драко вычистить свой мозг, ощутить себя вдалеке от всего происходящего дерьма. От Азкабана отца, от Школы, от писем матери, от сегодняшней ночи и от собственного безрассудства, которое начало атрофировать его мозг.       Ещё круг.       В этом и крылась прелесть Квиддича: вид спорта был способен на то, с чем иногда даже не мог справиться огневиски. Поэтому между алкоголем и кругом на метле Драко выберет второе, усмехаясь в лицо тем, кто принял бы другое решение.       В ушах звенел ветер, а солнце безболезненно слепило глаза, вынуждая щуриться. Малфой наклонился ещё на сантиметр вперёд, понимая, что ещё немного и вероятность упасть с метлы перестанет быть лишь вероятностью, но расчёт на взаимодействие скорости и резкости не могли не оправдать своих надежд, так что..       Еще круг.       Решение потренироваться не было ошибкой. Плевать на сон, который сегодня оставил его, посчитав общество Малфоя неприемлемым, Драко в лёгкую проживёт и на зелье бодрости, если оно понадобится, конечно же, потому что жить сутками без сна и отваров он научился ещё в Мэноре, в попытках сбежать от ночи и сопутствующих ей кошмаров.       Тем более приближалась дата первого матча в этом году, который, по счастливому стечению обстоятельств, был между его факультетом и Гриффиндором, так что дополнительные тренировки и проработки лишними не будут. О, нет, Драко не верил в то, что красно-золотые смогут одержать победу, просто хотелось ударить их в грязь лицом так, чтобы те не смогли отмыться.       Матч с Гриффиндором, а она уж точно не будет болеть за Слизерин, значит и ей удастся вкусить грязное унижение проигрыша, которое придётся на всех, кто..       Малфой подавил внутренних рык, который отчаянно рвался наружу. Даже гребаный Квиддич не был способен вычистить весь мусор, запрятавшийся в паутине тёмных углов его сознания, и от чёртовой безысходности хотелось застрелиться. Отличный магловский варварский способ убить себя, он даже чем-то похож на Аваду, поэтому, если в его голове промелькнёт хотя бы ещё одна такая же мерзкая мысль, он не поленится разменять галеоны на доллары и купить вещицу, которая в последствии станет для него одноразовой.       Драко набрал в грудь воздух и тут же резко выдохнул, наклоняя голову и убеждаясь в расчётах своей траектории.       Последний.       Малфой, облетев поворот и мгновенно направив метлу по направлению к центру стадиона, резко наклонил корпус к метле настолько низко, что мог рассмотреть маленькие трещинки на её поверхности. Она тут же, поддавшись умелым действиям своего управляющего, сменила направление и на всей возможной скорости летела вниз; будто метла сама была в восторге от того, что способна развить такую мощь, даже если это могло повести за собой необратимые последствия.       Ветер словно хлыстом бил в лицо Драко своими порывами, вынуждая глаза слезиться от напряжения. Скорость действительно была бешеной, настолько, что он чувствовал невесомость, словно только что отделился от всего мира и нёсся по наклонной, совсем не зная, в какой из концов его приведёт эта дорожка: ад или небытие? Потому что третьего, что-то хотя бы смутно напоминающее рай, ему точно не дано.       А существуют ли вообще эти разделения вселенных? Если да, то Драко выдался отличный шанс попасть в чёртово пекло, выжигающее все кости.       Потому что сейчас, вместе с приливом адреналина и ядовитого безумия с эйфорией, он чувствовал, что внутри него разрываются все цепи и рушатся клетки, сдерживающее всё зло, которое он столько часов умело подавлял. В эту самую секунду вскрывалась вся подноготная его души, которую он не хотел ни видеть, ни слышать, потому что брезговал испачкаться в смоле вперемешку с гнилью. Брезговал, страшился взглянуть в лицо всем его запертым и сдерживаемым мыслям и словам, которые до треска челюстей были не согласны с его решением оставаться в сладком неведении.       Но это была показушная ложь, потому что на самом деле не было никакого неведения. Драко с самого начала знал, что заперто в клетках и каких мыслей и последствий он избегает.       И сдерживать всё это до омерзения ему осточертело.       Он нёсся вниз, понимая, что держит метлу той самой рукой, которая была виновата во всех его бедах, потому что была помечена. Потому что на её долю выпала судьба носить гребаную змею в черепе, единственной целью которой в жизни было уничтожить любого, кто ей воспротивится. И самое страшное, самое жуткое, что Драко посмел предположить, что сможет подчинить эту дрянь, сумеет собрать все силы и обуздать ненавистную чернь, олицетворяющую его душу. Он, чёрт возьми, посмел воспротивиться.       О чём он думал в тот момент? Каким фантазиям слепо верил? Что не будет последствий? Что он действительно будет восприниматься людьми кем-то ещё, кроме «жалкого Пожирателя Смерти»? Он действительно никчёмный идиот, теперь Драко был согласен с Люциусом, раз смел надееться на что-то большее, чем презрение и непринятие. Раз был настолько тщеславен и горделив, что поставил на свои силы гораздо больше, какую цену они имели на самом деле. Потому что у него ни черта не получилось обуздать эту змеиную чёрную суку, превратившую его жизнь в ад.       И что самое худшее, а, может, и смешное во всём происходящем дерьме, так это то, что прежде чем воспротивиться черни, он даже не принял её, из-за чего та разозлилась вдвойне больше и откровенно нагнула его, придавила к сухой земле, воспламеняясь от ярости. Драко пытался доказать себе, что принял её с самого начала, правда пытался, даже смотрел на неё и внушал себе гордость за её существование на его коже, но даже тут провалился. Даже тут остался в роли бессильного кретина, судьба которого была заткнуться и подчиниться, если он ещё хотел остаться в живых.       Но он, по всей видимости, хотел совершенно обратного. Иначе почему принял попытку бороться, которая лишь завела его на ещё большую глубину болотного дна?       Земля неумолимо приближалась, оставляя ему какие-то жалкие секунды. Но злость, ненависть, отчаяние и такая всепоглощающая боль, что от неё стучало в висках, сумев наконец-то вырваться из клеток, не собирались оставлять Драко в покое так быстро, несмотря на такой маленький остаток времени, что был небрежно брошен Малфою под ноги и перемотан красной лентой, как бы посмеиваясь над ним: потяни за ленточку, и произойдёт взрыв. И этот взрыв означал конец всему раньше, чем время исчерпает свой наворованный запас, который всё равно был ничтожным.       Он ведь действительно надеялся. Так легко поддался ебаной надежде, что у него есть шанс избавиться от своего проклятья, которое смотрело на него чёрными узкими глазками, что блестели от ехидного торжества. Драко ненавидел надежду. Удивительно, стоило мимолётной мысли о спасении просочиться в его мозг, и Малфой тут же радушно принял её, уже ночью роясь в пыльных книжках в поисках способа навсегда уничтожить гниль, поглотившую его клетки кожи. И тело. И душу. Но это всего лишь оказался план метки уничтожить его в собственной боли и отчаянии ещё раз. Словно она наказывала его за то, что он всё ещё надеялся. Всё ещё шел навстречу этому только с виду теплому и светлому чувству — надежде. Всё ещё верил, что всё может стать как прежде, стоит ему лишь избавиться от неё.       И у неё получилось. Сучка сумела утопить его в океане собственных разрушаемых чувств, которые нисколько не жалели его, снимая кожу и вырывая органы, докапываясь до самой его сути. Гнилая смогла открыть его черепную коробку и крикнуть: «Эй, Малфой, как прежде не станет никогда. И сколько бы ты не винил меня, избавившись, твоя истина останется неизменной; ты весь будешь в медленно стекающей смоле презрения, ненависти и предрассудков».       И эта та самая правда, от которой хотелось упасть на колени и кричать так громко, чтобы сорвать голос к чёртовой матери. Та правда, что сжигала заживо. Та правда, из-за которой внутренний голос шептал: ты можешь прекратить это прямо сейчас. И чудо в том, что Малфой правда мог.       Ему стоило просто не подняться. Просто не выпрямить корпус обратно и не рвануть метлу, и тогда он сможет навсегда распрощаться с этими чувствами, что уничтожали и душили его изнутри, потому что испытывать их будет просто некому.       Всё настолько просто, что казалось правильным.       Избавиться от презрения, от ненависти, от предрассудков.       Сантиметры и земля, сантиметры и ад, сантиметры и тишина, миллиметры и успокоение.       Избавься, избавься, избавься..       Драко услышал собственный крик откуда-то издалека, когда всё-таки рванул метлу и на какой-то сумасшедшей силе поднялся вверх, чувствуя раскаты воздуха на коже.       Он не избавился. Вместо этого он снова делал ошибку, вновь начиная путь борьбы с последствиями, хотя она заранее была бессмысленной. Слабак. Ему нужно было просто не подняться..       Малфой почувствовал новую волну ветра в лицо и вздохнул полной грудью, впуская кислород и вместе с этим стараясь охладить мозг и быстро проанализировать всё произошедшее.       Сейчас, находясь на высоте нескольких метров над землёй и будучи живым и дышащим, его одолевало двоякое чувство: радостное удовлетворение, что ему всё-таки удалось выполнить Адское пикирование, и досадливо злое раздражение, что все мысли, от которых он открестился и спрятался в высоте, находчиво, как ему казалось, заперев те в клетках, всё равно его настигли. И, жаждая отмщения, сделали это в самый неподходящий для него момент, который, если бы у Драко было чуть меньше выдержки и самообладания, привёл бы к весьма плачевным последствиям.       Для определённого количества людей, потому что остальные отпраздновали бы его кончину как Рождество.       — Придурок.       Драко нахмурился, понимая, что на поле находиться кто-то посторонний, оторвавший его от размышлений. Но ему даже не нужно было поворачиваться, чтобы опознать вторгшегося на его территорию человека по голосу и манерной интонации, в которую сейчас просочилось осуждение.       Он усмехнулся, поворачивая метлу и видя скрещённые на груди руки и подозрительный взгляд. Пожалуй, если бы он делал ставки на предполагаемые позы людей, то срубил бы неплохое количество галеонов. И делал бы он это чисто ради азарта, потому что Малфои с их хранилищами позаботились о ненужности таких рисков. Жаль.       — Ты что здесь, с раннего утра торчишь? — усмехнулся Забини, выжидающе смотря на Малфоя и опираясь о трибуну. Он явно не пребывал в восторге от только что проделанным Драко пикированием, в котором он задержался на подъёме на добрых пару секунд.       Малфой призрачным взглядом смотрел на выжидающего друга, до конца не отделавшись от собственных дум и не сумев быстро найти выход из лабиринта его сознания. О чём он там жаловался самому себе? О том, что одно из проклятых мест, в котором он купается, было море предрассудков? Смешно. Сейчас это выглядело очень смешно, потому что в уличении его глупости мозг подкидывал воспоминания его собственных высказываний о крови. Вернее, о её разделении на чистоту и грязь. О его насмешках, унижениях и оскорблениях в сторону тех, кто не ценил и не восхищался чистыми волшебниками, презирая маглов и их грязнокровых детей. Салазар, да он только вчера искренне и без сожалений называл Грейнджер маглолюбкой.       Но.. в этом ведь был смысл, разве нет? Одни — истинные маги, другие — грязные дети маглов, и такими они будут всю жизнь; изменение этого факта априори невозможно. А у него совсем другая ситуация: он был тем, кем на самом деле не хотел, и сейчас он смог перестать притворяться, осознавая всю провальность и ошибочность. Это было лишь навязанным в детстве мнением, от которого он отказался.       А разве мнение о чистоте крови не из того же ряда навязанных отцом вещей, Драко? И почему ты не хотел быть Пожирателем, чью идеологию, заключённую в просвещении чистоты и презрении грязи, ты до сих пор созерцаешь?       Эти вопросы, прозвучавшие откуда-то из глубин его сознания, заставили Драко поёжиться. Потому что их резонная честность ему совсем не понравилась, и он предпочёл, чтобы впредь они оставались там, откуда пришли: в запрятанных тьмой глубинах.       Он не хотел сейчас об этом думать. Снова размышлять о правильности и неправильности его верований, возросших из недр детства, и.. Блядь, какого хрена? Какая к черту правильность и вся прочая чушь? Что опять не так с его мозгами, раз он готов погрузиться в глубокое сочувствие и преданность презираемым грязнокровкам? Полнейшая нелепость. Глупость и чушь. Естественно такое разделение магов правильное и почитаемое, потому что по-другому бытие просто невозможно. А Пожирателем он не желал быть потому, что будучи в их рядах ты обязан проливать слишком много крови невинных, а веры «пытай и наслаждайся» у Драко что-то не было.       Но ведь затапливающая полы кровь тех самых невинных принадлежала тем, кого ты презираешь.       Малфой сжал ствол метлы от накатившего на него раздражения. Снова эти слова из ебаных глубин, которые начинали пугать и злить его всё больше. Но это всё односложная чушь, ведь можно презирать и ненавидеть, не имея при этом качеств и пристрастий конченного садиста.       Разве, Драко? И даже можно не иметь желания нанести им какой-либо ущерб?       Малфой едва не прорычал, сжимая зубы до скрежета. Да. Да, так, чёрт побери, можно.       Но его собственный ответ жёг кончик языка, разливая склизкое чувство по всему телу. Что-то, смутно напоминающее лицемерие.       Малфой уже хотел двинуться с места, закончить бой с самим собой, выйдя из него победителем и навсегда оставив тот-самый-всратый-голос в глубинах, ногой запихнув его поглубже, чтобы у него окончательно не было ни единого шанса ещё хоть раз выбраться из тени. Хотел, но противник, словно насмешник, достал припрятанный козырь в рукаве, простреливая Драко насквозь и разрывая его внутренности. Самый ужасный и кошмарный козырь, какой только Малфою удавалось принимать.       Только этот он ни за что не примет.       Раз ты верен чистоте крови, почему ночью зажимал маглолюбящую Грейнджер, яро отрицающую твою идеологию?       Нахер. Нахер, чёрт возьми, этот голос, мысли и Грейнджер, существование которой он избегал все эти часы. Ему глубоко на всё это насрать, и поэтому он равнодушно произносит «Инсендио» и поджигает козырную карту, не оставляя от неё даже горсть пепла. Даже пыли.       Драко резко дёрнул метлу, смещаясь вправо и взглядом натыкаясь на Забини, который скептически выгнул бровь, всё ещё смотря на него. Чёрт, наверное, он завис в воздухе на слишком долгое время, смахивая на рассеянного идиота вроде Уизли. Блейз уже набрал в грудь воздуха, приоткрывая рот, чтобы что-то сказать, но Малфой уже принял попытку исправить положение, отвечая на вопрос парня, утопшего и затерявшегося в молчании.       — Ты сегодня на удивление проницателен Блейз, — он ухмыльнулся. — Через четыре дня матч, нужно тренироваться, — невозмутимо произнёс Драко, придавая своему голосу полную беспечность.       Забини на секунду умолк, после чего хмыкнул, продолжая сверлить взглядом Малфоя, до сих пор зависающего в воздухе.       — А командных тренировок тебе мало?       —Садись на метлу и давай сделаем пару кругов, — кивнул в сторону раздевалки Драко.       Он понимал, что Блейз, скорее всего, откажется, потому что сейчас времени на нормальный разгон и тренировку вовсе не было. Тем не менее, попытки Забини докопаться до истины его нахождения на квиддичном поле ранним утром Малфоя совсем не прельщали, и выдвинуть безнадёжное предложение было куда более забавным вариантом.       —Ага, сейчас, уже бегу, — как и предполагалось, усмехнулся Забини, склоняя голову в сторону.       — Я, конечно, люблю квиддич, но ещё больше мне нравится не ощущать изнывающий голод в своём желудке, — слизеринец чуть понизил тон, чтобы его слова звучали вкрадчивее.       Драко хмыкнул, подаваясь корпусом вперёд и подлетая к земле. Судя по всему, уже наступило время завтрака, на который его тащит Блейз. Удивительно, но он совсем не отдавал себе отчёт во времени и часах, которые тратил на метлу и облёты поля, а потому часы, что прошли с момента его появления здесь до назначенного приёма пищи, показались ему слишком быстрыми и незаметными.       Наверное, если бы не Забини, он бы пропустил завтрак. Сейчас у него не было никакого желания есть, а вот стремление сделать еще пару винтов и пикирований было весьма обжигающим. Но, если мыслить хладнокровно, то Малфой понимал, что его эмоциональное нежелание принимать пищу идёт врознь с физическим.       Драко ступил на землю, перехватывая рукой метлу. Он пошёл к раздевалке, но не услышал ожидаемых шагов сзади, а потому обернулся, взглядом натыкаясь на недвижущегося Блейза.       — Идёшь?       Тот усмехнулся, после чего сделал насмешливо-грустное выражение лица.       — Что, детка не переоденется без мамочки?       Губы Малфоя растянулись в ухмылке, после чего он произнёс:       — Ну что ты, конечно нет. Как детка обойдётся без сладких маминых ручек? Он так и жаждет их прикосновений.       — Ты самое мерзкое дерьмо из всех, Малфой, — поняв намек, сощурился Блейз, в то время как на его губах играла лёгкая улыбка. — Но мамочке не очень нравится запах пота, которым от тебя несёт, так что она подождёт здесь.       Драко усмехнулся, оставляя последнее слово за Забини, тем не менее считая себя победившим в этом недодиалоге. Он отвернулся, вновь подхватывая метлу поудобнее, и продолжил идти к квиддичной раздевалке.       — И прими в конце концов душ! — крикнул вдогонку однокурсник, и Драко буквально слышал ухмылку на лице друга.       Они шли по направлению к Школе, после того как Малфой наконец вышел из раздевалки, в молчании и каждый в своих мыслях. Драко поглядывал на Блейза, который выглядел слишком задумчивым и поглощенным своими размышлениями. И даже если он хотел бы узнать, о чём думает Блейз, он не стал бы этого спрашивать, потому что сейчас ему хватает и своих переживаний.       Да, возможно, это несколько эгоистично, но сейчас из Драко вышел бы дерьмовый советчик. Потому что какой совет, кроме самого неподходящего, мог дать человек, который напрочь отказывался не то что от анализа, а даже от присутствия мыслей, которые были ненавистны, и тем не менее требовали внимания?       Но Забини, как это нередко бывает, освободил друга от гаданий, испепеляя тишину своим вопросом.       — И где ты шлялся ночью? — от насмешек не осталось и следа, но тем не менее, в его голосе не было злобы или осуждающих упрёков. Скорее, он звучал устало.       — Что?       Моментальный вопрос Малфоя прозвучал даже искренне, потому что с языка вырвалось первое, что пришло ему в голову. Только спустя пару секунд он понял, о чём именно его спрашивает Блейз, но даже это осознание не изменило бы его уже озвученного вопроса. Драко совсем не хотел впутывать и посвящать во всё Забини, а потому прикидываться непонимающим хоть и было опрометчиво, но зато весьма верно.       По его мнению.       Потому что Блейз тут же закатил глаза, цокая.       — Ты когда вернулся, громил так, что только тролль в виде Гойла не проснётся, — он повернул голову к Малфою. — Так что не делай вид, что не понимаешь о чём я.       Конечно, Драко с удовольствием продолжил бы прикидываться идиотом, но это было бы уже слишком даже для его бесстыдства. Внимательность Забини когда-нибудь его доведёт, в этом можно не сомневаться.       — Возьму на заметку твою чуткость и в следующий раз наложу заглушающее, — он ухмыльнулся, засовывая руки в карманы.       Малфой понимал, что даже если Забини в итоге и вынудит его объясниться, то он это сделает, избегая правдивых причин. И дело даже не в том, что он не хотел грузить рассказанным Блейза, а в том, что рассказать кому-то об этом было.. не так просто, как казалось бы. Нет, признаться другу в своём нежелании быть причисленным к Пожирателям и носить соответствующее клеймо не было стыдным для Драко. Просто озвучив это, произнеся вслух и поделившись с кем-то, он лишь признаёт безнадежность своих идей и желаний. Словно сдаться в итак с известной исходом игре, подчиниться общим правилам.       И, на самом деле, он хотел сдаться. Хотел признаться в первую очередь себе, что выхода нет и ему необходимо, чертовски необходимо, смириться с неизбежным. Ему от этого не избавиться. Не из-ба-вить-ся. Так легко произнести в мыслях и так трудно сказать во всеуслышание. И Драко не хотел вспоминать, что чёрным по белому прочитал о том, что такие метки, как его, не стираются. В конце концов это волшебный мир, чёрт возьми, и должно же быть что-то, что опровергает определение невозможного!       Малфой сжал зубы. Это звучит жалко. Даже в его мыслях это звучит по-уебски, потому что он не чёртов гриффиндорец, орущий что-то про вечное стремление к свету, про цель не сдаваться и надеется на лучшее. Вся эта фальшивая чушь не про него, а надежда — его заклятый враг, так что теперь уж точно пора признать то, что спасательных кругов и выходов нет. Мерлин не позаботился об их существовании.       Но признает это он точно не при Забини.       — Обязательно, а сейчас я устал ждать ответа, — не отступал Блейз, говоря с откровенным спокойствием. У Забини всегда была удивительная выдержка, это Драко заметил ещё очень давно.       Была еще причина, по которой Малфой не удостоил Забини знать правду. Чёртова причина, которая сжигала его мозг, пролезая туда и с каждым разом заполняя его всё больше и больше. Заставляя сжимать кулаки и влезать в собственное же сознание, запечатывая эти мысли в самой дальней двери. Но, разумеется, эта причина не была бы столь невыносимой, если бы не умела каждый раз выбираться оттуда, докучая своим присутствием.       И одновременно эта причина не стоила того, чтобы Драко прилагал особые усилия к её устранению. Она была ничем. И всегда будет. А потому всё с ней связанное кажется чем-то.. Нет, не только невозможным. До нелепости абсурдным и смешным, особенно, чтобы рассказать об этом Забини.       — И всё-таки воспитание в лице одной Констанции имеет слишком большой минус в виде передачи тебе её материнских инстинктов, — медленно проговорил Драко, качая головой и сдерживая усмешку. — Мне не спалось и я решил прогуляться. Это помогает нагнать дремоту, — он пожал плечами.       — Спустя семь лет наконец-то обзавёлся любовью к коридорам Хогвартса? — иронизированное неверие в его словах было ничем не прикрыто.       — Можем как-нибудь даже пройтись вместе, если ты возьмёшь с собой огневиски.       — Я что, похож на идиота?       —Ну, когда сваливаешь с Дафной, то..       — Заканчивай со своими весьма неудачными шутками, Малфой, — произнёс Блейз, его голос звучал уже твёрже и острее. — На мне это никогда не работало, и ты об этом прекрасно знаешь.       Да, Драко знал об этом. Ему было известно, что если Забини что-то необходимо, даже язвительные шутки его не остановят, какое бы сильное свойство бесить они не имели. Но сейчас наставление Блейза было несвоевременным, потому что это не даст парню ровно ничего.       — Попытаться стоило, учитывая, что это весьма забавно.       Забини кинул на него пристальный взгляд, после чего едко усмехнулся.       — Забавно — это то, что тебя так трогает наличие у меня девушки, а не вечно прилипающей подружки, которую ты трахаешь, когда тебе вздумается, и на этом конец вашей романтике?       — Что тебе сделала Паркинсон? — ухмыльнулся Драко.       Вдруг Блейз резко остановился, разворачиваясь к Малфою. На его лице не осталось и следа усмешки, а взгляд был пропитан серьёзностью и чем-то смутно напоминающем злость.       Драко тоже остановился, смотря слизеринцу в глаза.       — Ладно, Малфой, — Забини сделал шаг вперёд. — Сваливай куда захочешь, шатайся, где тебе вздумается, но только смотри под ноги внимательней, чтобы потом не оказаться в дерьме, из которого будет не выбраться.       Я уже по уши в дерьме, Блейз.       Но Забини не услышал из этих слов ровно ничего, продолжая вглядываться в глаза Драко. И, видимо, что-то дало ему необходимый ответ, потому что через секунду Блейз уже отступил, продолжая идти к Хогвартсу.       И эти слова Забини уже были своевременными, в отличие от предыдущих. Каждый слог Драко требовалось смаковать и придавать значение, чтобы найти в словах друга своё искупление.       И он постарается это сделать. Обязательно.

***

      Они подходили к Большому залу, и вокруг них в коридоре не было никого, что свидетельствовало об их явном опоздании. За эти пару минут никто из двоих не произнёс слов, но в этом совершенно не было необходимости, потому что обсуждаемая тема была исчерпана.       Парни вошли в зал, и Драко уже повернул в сторону своего стола, когда услышал толчок и голос Забини.       — Эй, Грейнджер, сбавь скорость.       Рефлекс Драко позволил ему с невероятной скоростью развернуться обратно к другу и лицезреть картину, способную утолить его внезапно появившееся любопытство. Именно рефлекс. Только рефлекс. Ничто больше не было причиной его столь быстрой реакции. Ни черта.       По всей видимости, Грейнджер неслась куда-то из Большого зала, и каким-то образом изловчилась не заметить Забини, в силу роста которого трудно пропустить взглядом, и по своей вечной нелепости наткнулась на него. Что ж, ничего нового.       Интересно, куда она неслась в самый разгар завтрака, когда адекватные люди только доедают первое блюдо?       Хотя нет, не интересно. Похуй.       — Извини, — на автомате произнесла Грейнджер, не поворачивая головы.       Только после своих точно уж не самых искренних извинений она повернулась, чтобы осмотреть человека, на которого налетела. И через секунду, после опознания личности Забини, в её глазах что-то промелькнуло, отчего они немного расширились.       Драко чуть склонил голову в сторону, пытаясь разгадать причину её несколько странной реакции, но в следующую секунду Грейнджер уже отвернулась и быстрым шагом вышла из Большого зала. И, не собираясь дальше забивать свою голову бессмысленными суждениями, Малфой развернулся, шествуя к столу своего факультета.       Ему что-то сказали Паркинсон с Ноттом и Блечли, и он даже что-то им ответил, но не совсем заботясь о смысле, потому что сейчас все его силы уходили на внутреннюю концентрацию.       Драко необходимо было использовать умения окклюменции, чтобы запереть нежелательные мысли за красными, особыми дверьми. Особо опасными. Теми, что не успели вырваться из цепей во время его полётов, а значит предоставляли ему шанс укрепить замки. И прямо сейчас он безотлагательно это сделает.       Потому что вместе с укреплением замков и забиванием гвоздей, они позволяли ему придерживаться мнения, что произошедшее накануне не больше, чем ничего. Не стоящее кната происшествие, достойное разве что сплетен учеников, умирающих со скуки; и то, это бы не особо сильно их удовлетворило.       Успокоив последнего волка и переставив дверь в теперь уж точно самый дальний конец сознания, Драко ухмыльнулся, наконец принимаясь за еду.       И всё-таки эта причина сокрытия истины требовала от него намного больших усилий, чем какая-то бездушная чернь. Даже в его ситуации свет подавлял тьму.       Вот ведь ирония.

***

      Скрип пера раздражал, а шуршание пергаментов вынуждало Гермиону проявлять всю возможную выдержку, чтобы не скинуть всё, что лежало на столе, к чертям. Шёпот каких-то учеников казался ей сегодня слишком громким и неугомонным, дергающим за все нервные окончания, а потому она по приходу в библиотеку сразу же, не задумываясь, направилась к своему любимому месту, которое ещё давно заклеймила своим собственным.       Солнце спряталось в дымке, пропуская лишь одинокие редкие лучи, а потому дождя не было, и свойственные ему незатихающие капли не барабанили по окну, мешая сосредотачиваться.       Сейчас, сидя в библиотеке и работая над докладом, Гермиона нашла себя слишком раздражительной, нервной и, правда совсем немного, злой. Признаться себе в этих качествах не составило большого труда, потому девушка выдохнула, пытаясь взять себя полностью в руки и с непробиваемым спокойствием продолжить работу.       И пускай её день начался не самым приятным образом, твёрдая уверенность в его более благоприятном для неё продолжении не могла пошатнуться. Гермиона пообещала самой себе, что ни что её сегодня не сможет огорчить. Но как же она была разочарована, когда через двадцать минут огорчила себя она сама.       Вследствие постоянных подозрений о деятельности Пожирателей Смерти, размышлений об их планах, стычек и перепалок с Малфоем и, — хоть она и предпочитала забывать про это, — переживаний и поисков способов изменить решение о её вынужденной будущей женитьбе, которая отзывалась бурей эмоций в её сердце каждый раз, как она о ней вспоминала (начиная от боли и заканчивая яростью), Гермиона всё менее ответственно и рассеянно относилась к урокам и домашним заданиям. Конечно, Грейнджер прекрасно понимала, что все проблемы, окружающие её, намного важнее книг и чернил, — исключая, конечно же, из этого списка перепалки с Малфоем,— ей всё же было трудно осознавать, что прежняя её концентрация и усердствование исчезают, уступая место более низким качествам.       Это не Гермиона Грейнджер.       Голос в голове усердно повторял фразу, произнесённую утром. И хотя Гермиона поклялась себе в том, что она прежняя никуда не делась, поклялась, что не произнесёт эту фразу, потому что ни чем не заслужила столь горьких упрёков разума, сколько не пыталась заткнуть собственное подсознание, оно было неуправляемым.       Лишь девушка, увядающая от невзгод.       Новый порез, клетки кожи разрываются, капля крови стекает вниз. Красная жидкость застывает и превращается в шрам.       И ни какой шрам не делает так больно, как белые полосы кожи разочарования в себе.       Да, казалось бы, домашнее задание — так мелочно. Так непостижимо неважно, по сравнению с угрозой, возможно, вновь нависающей над миром и точно застрявшей над её собственной жизнью. Наверное, это действительно так. Вероятно, Гермиона сейчас гиперболизирует свою проблему и занимается самокопанием, но.. Но ей кажется это важным. Важно — не терять себя, не утопать в проблемах и невзгодах. В неизвестности. Следовать собственным принципам и целям, несмотря ни на что. И раньше Гермиона всегда так делала. Какую бы силу не имел Волдеморт, взращивая её с каждым годом, как только Гарри поступил на первый курс Хогвартса, она никогда не переставала идти по выбранной ею дороге, не заливалась слезами в подушку, не боялась и отсиживалась в тёмном углу, лелея надежду спрятаться от смерти. Грейнджер продолжала работать, трудиться, выполнять всё ей сказанное и даже больше, куда больше, чем было положено. А сейчас..       Сейчас она сдаёт позиции. Сейчас всё это трогает её больше, чем должно. Возможно, это совокупность войны и вновь положившихся на её душу не самых счастливых событий. И тем не менее, она должна, обязана продолжать работать на путь к своему будущему в той интенсивности, в которой её трудолюбие было удовлетворено.       И она будет работать.       Гермиона откинула мешающую прядь волос и, с заметной быстротой и на этот раз спокойствием, продолжила строчить доклад.       Всё дело в том, что сегодня на завтраке Гермиона, благодаря Рону, внезапно вспомнила о докладе по зельеварению. Ненаписанном докладе. И самое ужасное — что срок его сдачи заканчивался сегодня, на уроке зельеварения, который был четвёртым. У неё было целых полторы недели, чтобы прийти в библиотеку и выполнить это элементарное задание, но, по своей же глупости и рассеянности, она этого не сделала. Даже не задумалась. И теперь, используя время конца завтрака и свободных полтора часа — в этот день, Слава Мерлину, её расписание начиналось со второго урока — Гермиона с неположенной для таких вещей спешкой и некоторой небрежностью выводила буквы, заполняя пустые строчки.       И, наверное, наиболее грустное в этой ситуации то, что это происходит не впервые. Гермионе уже приходилось совершенно внезапно вспоминать о домашних заданиях, которые было необходимо либо сдать раньше, либо сделать. Конечно, в самом деле количества раз, когда такое происходило, далеко не достаточно, чтобы паниковать. Но сам факт существования таких раз разочаровывал Гермиону, привыкшую всё делать вовремя, а не то и заранее.       Девушка обмакнула острие пера, глазами пробегаясь по строчкам книги и тут же записывая необходимое на длинный пергамент.       Тут же вспомнив о своём промахе, Гермиона, не доев завтрак, вскочила, хватая сумку и заверяя друзей, что ей просто необходимо в библиотеку. Честно, эта фраза уже настолько к ней приелась, что звучала клишированно. И тем не менее, ей действительно туда было нужно.       Грейнджер побежала к выходу из Большого Зала, оглядываясь на Джинни и кивая ей на её вопросительный взгляд, и по причине неведения столкнулась с Забини. И это пустяки, Гермиона даже не придала значение ситуации, если бы по определению «Забини» не значило, что по близости всегда есть Малфой.       Она не посмотрела на него, не метнула ни малейшего взгляда. И всё равно краем глаза увидела его фигуру, блондинистые волосы и серый взгляд, прикованный к ней. На самом деле она не была на сто процентов уверена, что он смотрел на неё, но холодные разряды, пробегающие по телу каждый раз, как он касался её взглядом, служили определённым подтверждением. Утром Гермиона заверила себя, что не придаст значение их встречи, и что какой-то показательной реакции с её стороны, которая была бы связана с ночными событиями, быть не должно и не будет. Потому что, а с чего ей вообще быть? Произошедшее никак не отозвалось в её сердце, не затронуло разум и тем более душу, это был просто.. просто поцелуй. Совершенно обычное явление, такие вещи у людей происходят ежедневно, так что тут нечему удивляться или оказывать особое внимание.       Целоваться с врагом, которого ты с каких-то пор перестала считать таковым, — обычно?       Гермиона нахмурилась, выметая из головы всё лишнее, и всеми силами сосредоточилась на докладе. Осталось не так уж много, и гриффиндорка была уверена, что успеет дописать его даже раньше, чем планировала изначально.       И поэтому Грейнджер даже не задумывалась об их встрече и о том, какова будет реакция её и Малфоя. Счастливые двадцать минут такая чепуха не трогала её сознание, ехидно посмеиваясь где-то в сторонке.       Но, как это часто бывает в жизни, определённые моменты отличаются от мысленных представлений. И потому существование и нахождение Малфоя так близко и неожиданно после того, как она сумела забыть о нем, несколько вывело её из колеи, вынуждая простоять около слизеринцев на две секунды дольше, чем она собиралась.       И хотя самообладание Гермионы в этот момент порадовало её, потому что она тут же собралась и как ни в чём не бывало двинулась дальше, всё-таки она надеялась, что не преувеличивала свои способности самоконтроля, и Малфой с Забини не заметили никаких странных признаков в её поведении.       На секунды замерев и отняв перо от свитка, Гермиона уставилась в одну точку, после чего усмехнулась и продолжила писать.       Плевать. Да, на самом деле её не волнует, заметили они что-то или нет; в её жизни есть намного более важные моменты, которые настолько по значимости превосходят этот момент, что эта ерунда даже не должна была ей запомниться.       «Таким образом, роль лунного камня в зельях и отварах достаточно велика. Этот вывод доказывают вышеизложенные факты, основные и наиболее используемые из них это..»       Сегодня Рон с Гарри наперебой говорили о предстоящем Квиддиче, который все ученики ждали с нетерпением. И пускай Гермиона никогда не отличалась особой любовью к этому виду спорта, её тоже сильно радовала мысль о том, что она сможет вновь ощутить атмосферу старых времён, сидя на трибуне и выкрикивая слова поддержки своей команде.       Гриффиндор против Слизерина. И Гермиона не сомневалась, что победит её факультет. Гриффиндорцы всегда одерживали победу, как бы грязно не играли их противники.       Грязно.       В этом даже что-то есть. Борцы за чистоту в действии прибегают к совершенно противоположным методам.       Лицемеры.       Хотя на самом деле «чистота» в их понимании на самом деле и есть грязь. Грязь неравенства, предрассудков и ярлыков, разделяющих людей по разным берегам. Действительно гнусно.       Но как бы там ни было, какая бы ожесточенная схватка не велась на поле через четыре дня, исход может быть только один. И Гарри с Роном были полностью согласны с её мнением.       Мальчики, вместе со вставляющей слова в беседу Джинни, и дальше бы обсуждали предстоящую игру, если бы младшая Уизли не вспомнила о новости, которую хотела им рассказать.       По словам Джинни, та ещё раз подошла к профессору Макгонагалл после трансфигурации, узнать её решение насчёт бала в Рождество. И та невероятно обрадовала её, сообщив, что готова дать положительный ответ, только нужно придержать распространение информации, потому что директриса сперва обязана сама объявить о предстоящем событии всем ученикам.       Уизли согласилась, но без чьего-либо ведома исключила из этого списка «всех учеников» лучшую подругу, брата и парня, рассказав им про ответ Макгонагалл при первой же возможности, на что Гермиона покачала головой.       И пускай Грейнджер сделала вид, что очень рада этому событию, на самом деле она не знала что и думать.       Со всех сторон её сознания доносился осуждающий шёпот: «Неправильно, неправильно, неправильно..». И Гермиона насколько могла сопротивлялась тому, чтобы прислушаться к нему, но в один момент это стала невозможно. Словно платина, удерживающая неминуемое смертоносное нашествие, рухнула, позволяя ей полностью окунуться в тёмные углы своего разума.       Ведь она должна радоваться. Должна улыбаться и задумываться о выборе платья, в котором будет блистать на балу; шептаться с девочками и думать о партнёрах. И Грейнджер даже готова была притвориться, что так и есть, что она всерьёз озабочена этим событием, но.. Но это было бы слишком. Ложь в таком случае затопила бы все коридоры, в которых она ходит, очернила все вещи, к которым она прикасается. Такого обмана Грейнджер не могла допустить, тем более, когда она уже и так скрывала кое-что из своей жизни от друзей.       И если лгать им было больно, но возможно, то обманывать себя она просто не могла.       Бал в честь умерших людей.       В честь. Умерших. Людей.       Мёртвых. Их больше нет. И никто не знает, что с ними произошло после смерти.       Это выносило её мозг. Чёртова мысль, с каждой минутой кажущаяся всё более правдивой, не давала покоя, заламывала кости и заставляла смотреть правде в глаза.       Это было отвратительно. Танцевать на костях покойных. Она не могла.       Не могла. Не могла. Не могла.       И если две недели назад Гермиона прятала от себя эти мысли, то сейчас в этом не было смысла. Пора признаться самой себе в своей слабости.       Я не слабая. Бал не в честь мёртвых. Это не танцы на костях. Не слабая, не кости, не мёртвые, нет, нет, нет..       А вот и вторая сторона её мнения насчёт рождественского бала. Она противостояла той, более ужасающей и горькой, восставая из глубин с припасами собственных аргументов.       Это празднование устраивается в честь победы. В честь погибели Тьмы и выигрыша Света. Это стоит праздновать. Это нужно отмечать.       Но цена.. Цена, которой добились победы, омрачала всё и обесценивала почти все аргументы другой стороны. Этот замкнутый круг душил Гермиону, вынуждая стоять внутри без шанса выбрать сторону и выйти из него.       Так она и поступит. Просто останется внутри, на своеобразном нейтралитете, и будет следовать прямиком за происходящим. Поддастся общей волне, которая куда-нибудь, да выбросит. А дальше всё будет намного проще, Гермиона не сомневалась.       Она давно получила способность читать Гарри и Рона, как открытые книги. Поэтому она видела, знала, что Гарри чувствует то же самое. Он тоже сидит внутри замкнутого круга, ощущая вину за неспособность разорвать его и выкарабкаться. И Гермиона так хотела бы помочь ему, сказать, что он не должен винить себя, потому что вина лежит полностью на пережитках войны, успокоить и вывести из заточения. И она бы с облегчением сделала это, если бы сама не сидела рядом с Гарри.       А Рон.. Рон как Джинни. Они видят в этом празднестве шанс сделать вид, что всё восстановилось, шанс скрыть шрамы и пуститься в веселье. Не самое настоящее и искреннее, но такое желанное веселье, затаившееся где-то в мечтах. Потому Рон ворчит о костюме и своей нелюбви к танцам, а Джинни загадывает платье и лукаво поглядывает на Гарии. Потому что это естественно и нормально. И Гермиона ни за что не будет винить их за это, потому что сама хотела бы мечтать вместе с ними.       А поскольку Джинни больше не задавала вопросов по поводу её поведения утром, Гермиона воздержалась от оглашения своих мрачных мыслей. Она не будет разрушать надежды Уизли, у которых был шанс сбыться. Да и кто она такая, чтобы этот шанс отнимать?       Гермиона закрыла фолиант, выдыхая и откидываясь на спинку стула. Она закончила доклад. Конечно закончила, а как иначе?       Убирая перо и свиток, в голову Грейнджер просочились запрятанные и отложенные мысли. Утро.       Метка. Это слово вдруг почувствовалось как синоним всего произошедшего, отдаваясь чем-то горьким на языке. Но нет. Не сейчас. Сейчас Гермионе совсем не хотелось грузить голову размышлениями о ней и, соответственно, как прилежащее к тем мыслям, о нём. Она обязательно это сделает, только позже, потому что для этого нужно время.       Тик-так — часы идут, время бежит. Грейнджер понимала это, но всё равно откладывала нежелательное и тяжёлое, давящее на неё изнутри.       Вообще, осматривая сейчас библиотеку, она не могла поверить, что вчерашние.. точнее, сегодняшние события ночи произошли именно здесь. В этом самом месте, где Гермиона писала доклад по зельеварению, где кто-то шептался, выполняя домашнее задание, а мадам Пинс сердито шикала на окружающих.       Это просто не могло произойти здесь. Тогда это место словно было другим, имело свою собственную, отличную от обычной и ежедневной, атмосферу. Даже окрас и запах. Всё будто бы изменилось, схватило и стёрло в прах все следы ночи, желая утаить их от более достойных людей, которые не позволяли себе такие пошлые вольности в этом священном месте.       Оно действительно было священным. Пока Гермиона с Малфоем его не опорочили.       Хотя, ради справедливости, стоило снять обёртку святости и понять, что они явно не одни, кто позволил себе использовать библиотеку не только, как средство получения знаний. Отлично, Гермиона, утешаешь себя мыслью о зажимках других учеников.       И нет, никак не они. А он и она. По отдельности. И принимать последствия он и она тоже будут по-разному, чтобы ни у кого и мысли не могло возникнуть, что их что-то связывает.       Конечно, совсем ничего не связывает, ты всего лишь фактически обручена с этим человеком, пускай твоего кольца даже не существует.       Гермиона поставила книгу вглубь полки, бессознательно проходясь пальцами по названию.       Вчера книга отрезвила их. Послужила Гермионе верным другом, за неё прекратив всё безумие, от которого, кажется, уже не отмыться и не избавиться. Оно въелось под кожу, курсировало в жилах. Но если бы не книга, если бы не её удар об пол, окативший ледяной водой обоих с ног до головы, то как далеко бы они зашли? Когда бы остановились? И остановились бы вообще?       Она отдёрнула руку, сжимая ладони в кулаки и возвращаясь к своей сумке.       Это было смешно. Думать, что у них что-то могло бы быть. Кем бы тогда она была? Конечно, Гермиона сама бы его оттолкнула минутой позже, взглянула с презрением и вышла из библиотеки. И он бы был согласен с её решением, если не сделал бы этого сам. А он бы сделал, ведь она — предательница крови, с которой, видите ли, такие важные особы, как он, не водятся. Но ведь это Малфой первый поцеловал тебя.       Она с силой впихнула в сумку оставшиеся учебники и пергаменты. Снова он непонятным Гермионе образом пробрался в её голову, совсем не заботясь о разрешении. Так по-малфоевски, что аж тошно.       Что действительно заботило Грейнджер, сопровождаясь тревожностью, так это состояние Закрытой Секции. Ночью Малфой там устроил бог знает что, и Гермиона, ощущая себя вымотанной и бездушной, на ватных ногах вышла из библиотеки, в тот момент совсем не заботясь о беспорядке и причиненном секции вреде. А стоило бы, ведь загляни туда кто-нибудь из профессоров, у них явно появились бы вопросы. И точно не самого спокойного характера.       Но мысль о том, чтобы зайти туда, казалась больной, ведь убийц всегда тянет на место преступления, и, получив разрешение на посещение в Секцию, Гермиона могла молча подтвердить свою вину в глазах других, несмотря на то, что её вовсе не было. Поэтому девушка утешала себя весьма логичной мыслью, что книги в Запретной Секции, да и библиотеке в общем, имели свойство самостоятельно передвигаться и возвращаться на положенные места. А значит, всё должно стоять, как прежде.       Грейнджер шла к выходу из библиотеки, когда услышала любезное «Привет, Гермиона!».       Она повернулась на голос, недалеко от себя замечая Дилана с его однокурсниками за одним столом. Наверное, они делали какое-то общее задание. Девушка улыбнулась и помахала ему, понимая, что сейчас не самое подходящее время для беседы, хотя поговорить с кем-нибудь была бы не против.       Она поправила сумку с учебниками и двинулась дальше к выходу из библиотеки, где учеников не было совсем. Вероятно, у большинства сегодня было не такое удачное расписание, как у неё.       Остановившись между рядами со стеллажами, Гермионе говорить перехотелось совсем.       Нет, ну это уже просто смешно. Давайте ещё это место станет негласным местом их встреч, для полного абсурда.       — Малфой, — как-то устало выдохнула Гермиона, так и стоя на том месте, где остановилась.       Он стоял чуть дальше, чем на входе в библиотеку, засунув руки в карманы и глядя на неё серьёзнее, чем она могла предположить. Сколько он там стоял? У Гермионы почему-то было чувство, что пару минут.       Гермиона думала, что он промолчит и пройдёт мимо, но Малфой лишь в очередной раз доказал ей, что она его ни черта не знает. Сценарист изменил сюжет.       — Грейнджер.       Это что — приветствие? Ей вдруг захотелось рассмеяться. Они никогда не здоровались друг с другом, и для них это было нормально. Своеобразное правило приличия, безотказно соблюдаемое обоими.       И изменять этому правилу, привнося реформы, Гермионе вообще не хотелось. Никаких изменений, никаких отличий. Всё должно быть как всегда.       Но что-то уже начинало выходить из принятого строя, не желая подчиняться постоянности.       — Не загораживай путь, — он чуть скривил губы в своей привычной манере.       Его слова будто повесели привычную занавесу, скрывая и уничтожая непонятное наваждение и напряженность молчания, возвращая всё в привычную и правильную среду. Испепелил появившиеся ростки.       Благодаря этому Гермиона почувствовала, что ей стало легче.       Но прочувствовать это облегчение она смогла лишь на секунду, потому что в следующее мгновение благодарность сменилась злостью. Её неожиданно взбесило, что Малфой делает вид, что ничего не произошло, когда произошло так много. И Гермиона сейчас не только про их близость.       Но чего она ожидала? Что он при первой же встрече побежит к ней с объяснениями, как загнанный зверёк? О нет, Малфой никогда ничего не объясняет, считая это, видимо, выше своей персоны. И Гермиона не имеет права злиться, потому что всегда знала это.       И не этого ли вообще она ожидала? Вернее, не этого ли желала? Чтобы оба сделали вид, что ничего не случилось, чтобы они сумели искоренить все напоминая о чёртовой ночи? Голос в голове шептал: «Это, это, это..».       Но её желания, от которых остались только воспоминания, сути не меняют. Теперь Гермиона хотела, чтобы он пояснил свои действия, дал объяснения, что делал ночью в Запретной секции, и с какой стати решил, что имеет права целовать её. Да, она чертовски желала, чтобы он объяснился, прочувствовал весь стыд, если способен на это чувство, раз ему хватило любезности докопаться до неё в прошлый раз. В её прошлую ошибку. Малфой, используя на вооружение все свои худшие качества, со всем желанием поглумиться над ней, на самом деле лишь разрушая, лишил её такой чудесной возможности, как откреститься от произошедшего, забывая свой рывок вниз скалы. Он бессовестно вырвал у неё надежды на забвение и искупление, с головой окуная в собственно вырытую яму, которая с той минуты и по сей день всё глубже, и глубже, и глубже утаскивала её. Уже давно пробив дно, Гермиону продолжало засасывать.       И раз он скинул её в это дерьмо, то она далеко не ангел, чтобы не утащить его вместе с собой, прощая. Потому что у гриффиндорцев, к счастью, не было дара всепрощения.       Малфой проходил мимо неё, осматривая, пока она не двигалась с места, поджидая момент, чтобы он подошёл к обрыву как можно ближе, и тогда..       Вдруг, вопреки её плану, слизеринец сам остановился рядом с ней, и его взгляд сосредоточился на определённом месте её тела. Снова непозволительно близко. Так, что она чувствовала его запах, становившейся дурманом.       Но сейчас любой наркотик не был способен затмить разум Гермионы, настолько она была собрана. Грейнджер уже набрала в грудь воздух, чтобы выпалить обезоруживающие Малфоя слова, как он опять лишил её этой возможности, вводя в полный ступор.       Его взгляд всё ещё был прикован к её шее, когда он поднял её подбородок, внимательным и сосредоточенным взглядом проходясь по коже. Весь воздух, который Гермиона набрала, вышел вместе с выдохом, полного возмущения. Что он себе позволяет? Что он вообще делает и высматривает? Отчего между его бровей появилась недовольная складка? Как ураган проносившиеся в голове вопросы не позволили ей выбрать один-единственный, потому она упустила момент, чтобы спросить, так как в следующую секунду Малфой снова налепил маску самодовольства, отпуская её подбородок.       Он снова закрылся, пряча все эмоции, не дав Гермионе и шанса их проанализировать.       — Очень мило, — Малфой ухмыльнулся. — Тебе даже идёт. Знаешь, в этом есть своя ирония.       — О чём ты? — спросила Гермиона, и в её голосе смешались замешательство с вызовом.       Его ухмылка стала ещё шире, будто он только и ждал этого вопроса.       — Лучше следи за чарами, Грейнджер.       Понимание затопило Гермиону, и она огромным усилием заставила свои руки остаться на месте и не притронуться к багровым отметинам. Его отметинам. Чёрт, чёрт, чёрт..       — Я отлично с ними справляюсь! — она повысила тон, понимая, что эти слова только что были опровергнуты ею же самой. И всё-таки эмоциональное состояние влияет на эти проклятые чары гламура.       Грейнджер не могла позволить ему вогнать себя в краску, это было бы слишком несправедливо, поэтому решила реализовать свой недавний план, с помощью которого сумела бы утянуть Малфоя за собой на дно. Тогда они будут в расчёте. Вместе задыхаясь. Когда Гермиона так хотела, чтобы они всегда существовали по отдельности.       — Только посмотрите: вчера сбежал, а сегодня ведёт себя, как самодовольный наглец!       Брови Малфоя взлетели вверх, а в глазах вспыхнул недобрый огонёк. Он явно не ожидал, что Гермиона затронет эту тему.       Вот оно. Эффект неожиданности; полная безоружность. Гермиона победила.       Точнее, она хотела верить, что победила. Потому что это было бы слишком просто. Так легко, что от своей наивности хотелось рассмеяться.       — То есть веду себя как всегда? — ответил Драко, усмехаясь.       И снова промах. Опять он взял себя в руки слишком быстро, чтобы дать Гермионе толкнуть себя в спину, безжалостно скидывая с обрыва. Малфой был слишком находчив, чтобы настолько легкомысленным плану и надеждам Грейнджер суждено было сбыться.       У неё уже начинали опускаться руки.       — Слишком двулично, — покачала головой Гермиона.       — Ты перепутала «сбежал» и «избавил себя от заразы», — Малфой говорил это таким тоном, будто складывал дважды два. — И ещё кое-что: ночное событие слишком незначительное, чтобы я тратил свои калории на придачу ему эмоциональной окраски.       — Просто поразительно, — прошипела Гермиона, удивляясь, сколько злости было в собственных словах.       Драко сделал шаг назад, склоняя голову.       — А для тебя это было чем-то большим? — слизеринец по-прежнему ухмылялся, доводив своим поведением Грейнджер до ручки.       — Я выбрасываю из головы всякий мусор, — Гермиона вздёрнула подбородок.       Паршивая лгунья.       Скулы Малфоя на секунду стали острее, а взгляд сосредоточенней. Но Гермиона не смогла полностью оценить изменения его эмоций и внешнего вида, потому что всё вдруг стало будто в лёгком тумане, рассредотачивая, но через секунду наваждение прошло и всё опять стало ясным и отчётливым.       Она нахмурилась, не понимая, что могло повлиять на её самочувствие.       — Забавно, — протянул Малфой. — Для мусора ты что-то слишком много утром думала об этом.       Грейнджер услышала стук своего сердца где-то в ушах, начиная думать, не сон ли всё происходящее. Как он..       — Что.. — прошептала Гермиона. Она увидела удовлетворение её реакцией в его глазах, и понимание действий Малфоя ударило сильнее, чем «Остолбеней». — Да как ты смеешь лезть в мою голову!       Откуда-то издалека Гермиона услышала громкие наставления мадам Пинс, и она даже не стала прислушиваться к ним, чтобы разобрать сказанное, настолько ей было плевать. Настолько она сейчас была вне себя. От злости, ярости и негодования.       Он действительно посмел использовать на ней легилименцию. Без спроса и предупреждения шагнул в её голову, как к себе домой, ботинками ступая по белому ковру. Грейнджер казалось, что её руки скоро начнут трястись от переизбытка негативных эмоций, которые сейчас стучали в её висках.       — Считай, что от скуки, — Малфой пожал плечами, будто говорил о погоде, а не о том, как он бесстыдно влез в чужую голову. — И я почти не влезал, это лежало на поверхности, — его глаза сверкнули, а губы растянулись в ухмылке.       Но Гермиона сейчас была по горло в болоте из ярости, которое облепляло каждую клеточку её тела, желая не убить, а сделать сильнее, поэтому у слов Малфоя не было даже шанса заставить её прочувствовать смущения или стыд, или что там по его мнению она должна ощущать. Сейчас ей было плевать, что именно он увидел или услышал, она даже не задумывалась об этом.       — От скуки?! — Гермиона думала, что это был крик, но её слова были сотканы из опасного шёпота.       — Мне пора, — слова Малфоя прозвучали так серьёзно, что это никак не вязалось с его прошлой интонацией. Будто два разных человека.       Чёрт бы его побрал.       Драко кинул быстрый взгляд на её шею, после чего обошёл Гермиону, собираясь направиться вглубь библиотеки.       — Нет, стой, мы не договорили! — обернулась Грейнджер, взглядом пронзая его спину.       Но он даже не думал останавливаться, отвечая ей на ходу. Выше его персоны.       — Так нуждаешься в моём обществе?       От негодования и бессилия хотелось топнуть ногой, но прокляни её Мерлин, если она когда-нибудь за ним побежит. Этой игре давно пора закончиться. Гермиона остаётся.       — Беспринципный кретин! — она снова повысила тон, наплевав на все правила библиотеки. Ей действительно сейчас плевать.       Гермиона выдохнула, разворачиваясь и устремляясь подальше из этого треклятого места, которое когда-то считала священным, уверенная в том, что скоро оборвутся последние нити её нервов.       Но когда она уже толкнула дверь, чтобы убраться из библиотеки, позади неё послышался негромкий, но твёрдый голос, который сейчас Гермиона не ожидала услышать.       — Я следил за ним. И ничего странного и подозрительного не заметил.       Его слова не звучали как отчёт. От них веяло ответственностью, сдержанным обещанием и..       Нет. Никакой команды. Ни намёка на сплочённость. Каждый сам по себе. Не это ли Гермиона десять минут назад вбивала себе в голову, искренне уничтожая все сомнения?       Грейнджер не нужно было уточнять, о ком именно говорит Малфой. Она и так всё поняла. И ещё даже не успев подумать над сказанным и проанализировать, Гермиона резко обернулась, встревоженная тем, что кто-то мог их подслушать.       Но наткнулась лишь на жёсткий взгляд Малфоя, который стоял к ней вполоборота, засунув руки в карманы. Действительно. Её волнения были беспричинными. Даже если кто-то и услышал его слова, то всё равно не понял бы о чём они.       — Как и договаривались, Грейнджер, — воспользовавшись тонким зрительным взглядом, произнёс, или напомнил слизеринец.       Глаза в глаза.       Вся насмешливость и язвительность их ещё не остывшей перепалки развеялась, словно кто-то вытянул из помещения весь воздух. Полнейшая серьёзность.       Резко отвернувшись, Драко скрылся за ближайшим стеллажом, подкинув Гермионе новую почву для размышлений, которая в своё время позволит юным росткам выйти в свет.

***

      Сегодня был чертовски отвратительный день для игры в Квиддич. Пасмурное небо, дождь и редкие грозы истошно кричали о том, чтобы игру перенесли на другой день.       Но ученики, да и учителя Хогвартса, слишком нуждаются в этом событии, которое способно доказать возвращение всех и вся в спокойную и нормальную сферу жизни. Способное развеять все страхи, что сидели в уголках сознания и не давали расслабиться; растлить все сомнения, не дающие жить полной жизнью. Оставить прошлое в прошлом и идти дальше, несмотря на то, что воспоминания, чёрным шрамом засевшие в сердце и памяти, никогда не исчезнут.       Так что о переносе игры никто и не думал, не то что не говорил.       Гермиона любила дождь, очень любила. Ей нравилось ощущать прохладные капли на своей коже, чувствовать, как мокнет одежда, прилипая к телу. Было в этом что-то такое.. живое. Что-то такое волшебное в такой просто вещи, как стоять под дождём. Это давало возможность в полной мере ощутить и прочувствовать свою жизнь в моменте, здесь и сейчас, отбросить всё ненужное и просто слиться с дождём, растворившись в потоке воды. Это заставляло мысль о возможности простудиться исчезнуть из головы, вылететь, как что-то незначительное и совершенно нестоящее внимания.       Так оно и было.       Поэтому сейчас Гермиона стояла возле ворот Хогвартса, запрокинув голову назад, и ощущая холодные капли, стекающие по её лицу, чувствуя, как мокнет одежда, образуя с её телом одно целое. Неделимое.       Необычайно.       Мальчики с Джинни и другими игроками-гриффиндорцами ушли на поле для разминки и прогона техники, поэтому Гермиона, пожелав им напоследок удачи, дожидалась сейчас Невилла и Полумну, чтобы всем вместе отправиться на игру.       Она рассказала Гарри, Рону и Джинни сказанные Малфоем слова, конечно же, не называя имён, на что ребята переглянулись, но говорить ничего не стали, сдерживая своё обещание во всём доверять Гермионе. Она была им за это благодарна. Обсуждать особо было нечего, так как в последнее время и вправду абсолютно ничего не происходило, на что стоило бы обращать внимание. Так что мысль, что те слова Гойла были лишь его желаниями и фантазиями, всё больше укреплялась в сознании Гермионы. И высказав её, она получила честное согласие.       Но ребята всё равно остались придерживаться мнения, что не стоит терять бдительность, оставляя Гойла без присмотра. И это было правильно.       И всё-таки на душе у Гермионы стало чуточку, чуточку легче.       Грейнджер вытянула руку вперёд, наблюдая, как холодные капли касаются её кожи и разбиваются об неё, как бушующие волны о скалу.       Кап. Кап.       Вторая.       Третья.       Маленькое водное озеро на ладони. Очаровательно.       Сзади неё послышались торопливые шаги, с каждой секундной находящиеся всё ближе к ней.       — Мисс Грейнджер, что же вы мокнете! — воскликнула Макгонагалл, вставая рядом с Гермионой и накрывая их обеих зонтом, который секунду назад точно был меньше. — Не ровен час, и заболеть можно!       Гермиона улыбнулась, смотря на встревоженное лицо профессора Макгонагалл.       — Не стоит беспокоиться, профессор, — сказала Гермиона, движением палочки высушивая свою одежду и волосы. — Я просто жду Невилла и Полумну.       — И всё-таки, не подвергайте опасности своё здоровье, — строго, но заботливо настояла Минерва, одобрительно улыбнувшись и сделав шаг назад, когда Гермиона трансфигурировала из палки зонт.       Грейнджер услышала звук резко открывшихся дверей Школы и топот ног учеников, толпой хлынувших на матч.       — А вот и ваши друзья, — произнесла Макгонагалл, чуть обернувшись и рукой указав в сторону.       Долгопупс вместе с Лавгуд помахали Гермионе, расплываясь в добрых улыбках.       — Надеюсь, после сегодняшней игры и всех последующих, кубок Квиддича так и останется стоять в моём кабинете, — загадочно, и в то же время весьма однозначно, произнесла Минерва.       Грейнджер улыбнулась, поняв намёк своего декана.       — Уверена, так оно и будет, профессор.       Кивнув Гермионе напоследок, Макгонагалл развернулась, подходя к другим профессорам и вместе с ними направляясь к полю.       Невилл и Полумна поравнялись с гриффиндоркой.       — Ну что, пойдём? — развернулась к ним Гермиона.       —Да, а ещё я взял нам три бутылки сливочного пива, чтобы согреться, — кивнул на пакет в руке Невилл. — Такая ужасная погода! Не представляю, как им комфортно летать.       Они быстро (каждый под своим зонтом) дошли до поля, которое ещё пустовало, потому что игроки, по всей видимости, всё ещё находились в раздевалках. Ребята расположились в центре трибуны, и эти места Гермиона находила весьма удачными: происходящее на поле видно, да и вероятность, что какой-нибудь игрок, увлеченный игрой, снесёт тебя, была намного меньше, чем на более высоких рядах.       — Как твои дела с мозгошмыгами? — обладательница умиротворенного голоса обращалась к Гермионе. — Не тревожат?       Грейнджер не сразу поняла, о чём говорит Лавгуд. Только прокрутив в голове их недавние диалоги, гриффиндорка вспомнила разговор возле кабинета Трансфигурации и зелье, которое Гермиона обещала Полумне выпить.       Сказала, что выпьет. Не обещала. Оно до сих пор лежало в углу на второй полке в её тумбочке возле кровати.       — Ох, нет, всё в порядке, — немного смущённо ответила Гермиона, чувствуя неловкую вину из-за того, что не воспользовалась искренней помощью Полумны.       Лавгуд ничего не ответила, кивнув и отвернувшись в сторону поля.       Грейнджер тут же забыла про их разговор, тоже отдав своё внимание начинающийся игре. Гарри, Уизли и другие игроки-гриффиндорцы выходили друг за другом из своих командных раздевалок, серьёзные и собранные, готовые к предстоящей «схватке». Трибуны всех факультетов, кроме Слизерина, встретили их громкими овациями и улюлюканием, а Гермиона сжала кулачки, прошептав пожелания удачи, после чего вместе со всеми принялась за аплодисменты.       Шум спал, и с другой стороны вышли игроки Слизерина, на удивление, встречаемые не менее громкими криками, хлопками и свистами своего факультета. Всё-таки змеи умеют поддерживать, когда захотят.       Слизеринцы выстроились шеренгой напротив гриффиндорцев, крепко сжимая мётлы и прожигая противников убийственными взглядами. На них, как и на гриффиндорцах, тоже были специальные очки, чтобы сквозь эту стену дождя хоть что-нибудь было видно.       Её взгляд невольно метнулся в сторону команды Слизерина, останавливаясь на определённом человеке, играющим за ловца в своей команде. Малфой стоял напротив Гарри, и если в предыдущие года он пытался всячески досадить ему или позлить, то сейчас он молча смотрел на него, медленно раздувая крылья носа и сжимая челюсти — это Гермиона определила по заострённым скулам.       Не то чтобы она хотела смотреть на него, ей просто было любопытно. И почему бы не утолить свой безобидный интерес?       Ему определённо шла форма Квиддича. Обычные вещи, но так верно подчёркивающие слаженность парня, что его фигура выглядела чертовски привлекательно. И как бы Гермиона не хотела, скрывать этот факт было бы просто преступлением. Да и к тому же, кто запрещал констатировать факт всего-навсего красоты человеческого тела? Так что ничего противозаконного она не делала.       Да, всего лишь пялилась на противника своей команды.       Из-за дождя игроки, в том числе и Малфой, уже были насквозь промокшими, а игра ещё даже не началась. Его платиновые волосы благодаря воде приобрели более тёмный оттенок, и Гермиона заметила, что его можно было бы обозначить как молочный. Они липли к лицу парня, отчего тот кистью руки, откинул мешающие пряди назад, сбрасывая капли.       Гермиона смотрела как завороженная, осознавая, что обычно делает в точности, как он. Точь-в-точь как Малфой. Движение в движение.       Будто почувствовав её взгляд, Малфой повернулся в её сторону и моментально нашёл глазами, ледяная серость которых морозила не хуже дождя. Гермиона чуть вздрогнула от неожиданности, но отворачиваться не стала. Не окажет ему такую услугу. Слизеринец ухмыльнулся, перехватывая метлу другой рукой и запрыгивая на неё, взметая в небо и скрываясь в дождливой глади.       Гермиона отвернулась, тихо фыркая такой показушности и всё равно ощущая, что щёки потеплели. Хорошо, что идёт дождь, и кроме неё этого никто не заметит.       Как и договаривались, Грейнджер.       Эти слова до сих пор иногда всплывали в её голове, заставляя мысленно улыбнуться тому, что Малфой действительно сдержал своё слово, а не наплевал на всю ценность их разговора, считая себя выше этого. Подошёл к этому с серьезностью и обязательствами.       Теперь Гермиона была уверена, что не ошиблась. Доверилась интуиции, и та повела её в правильном направлении, отблагодарив за преданность.       — Ты точно приняла зелье? — неожиданно спросила Полумна.       Все игроки уже взлетели в небо, громкий свисток прозвучал на весь стадион, и игра началась.       Грейнджер оторвалась от поля, переводя взгляд на Лавгуд, что с прищуром глядела на неё.       — Да, конечно, а что? — хоть и солгав, искренне удивилась Гермиона.       Когтевранка ещё какое-то время пристально смотрела на неё, после чего быстро ответила:       — Ничего.       И перевела взгляд на поле, начиная выкрикивать слова поддержки Гриффиндору и теряя к Грейнджер всякий интерес, чем оставила её в слабом недоумении.       Гермиона пожала плечами, объясняя поведение подруги обычным «Это же Лавгуд», и присоединилась к другим зрителям игры.       Минут тридцать ведущий то и дело выкрикивал имена игроков, в чьи руки попадал мяч, и счёт очков, который с каждым броском в чужие кольца становился больше и больше.       С маленьким перевесом в десять очков вёл Гриффиндор, чем только раззадоривал слизеринских кричал.       Ловцы так и продолжали скрываться в непроглядном дожде.       — Забини выхватывает мяч, стрелой направляясь к кольцам, Уизли вылетает вслед за ним — давай, Джинни! — настигает его, пытается выхватить квоффл и..       Грейнджер, вновь сжав ладони, смотрела на борьбу Джинни и Забини, который серьезно был настроен снести каждого, кто помешает ему.       Змеи играют грязно.       — О нет, Забини, после непродолжительной борьбы, с силой выталкивает Уизли, подбираясь к кольцу всё ближе и забивает гол! Слизерин сравнял счёт: пятьдесят — пятьдесят!       Стадион затопил одобрительный гул и свист слизеринцев, в то время как всё внимание Гермионы было сосредоточено на Джинни, которая из-за толчка Забини кувырком стала падать вниз, но у самой земли затормозила.       И какого Забини не сделали предупреждение?!       — Да она могла расшибиться! — в ужасе воскликнул Невилл.       — Она сильная, — бодро уверила и его и себя Гермиона.       Словно в подтверждение её слов, Уизли выровнялась, метнув в Забини гневный и опасный взгляд, на что тот лишь ухмыльнулся, скрываясь в небе. Следом за ним из поля зрения исчезла и Джинни.       Львы и змеи продолжали биться друг с другом, метая в противников мячи, в то время как слизеринцы всеми силами пытались устранить гриффиндорцев, нарочно врезаясь в тех мётлами.       Но вот Гермиона заметила на всех скоростях несущуюся куда-то спину Гарри, чьи очки — она успела разглядеть — были полностью покрыты водой.       Она надеялась, что он хоть что-то видит.       Его появление могло значит только одно: на поле появился снитч. Значит, судьба игры в его руках.       И в руках Малфоя. Который, тоже будучи ловцом, пронёсся мимо трибун, следуя за Гарри и снитчем.       Оба парня скрылись в дожде, и теперь разворачивающиеся события Гермиона могла только услышать.       — Поттер гонится за снитчем, который сегодня явно не настроен на собственную поимку, потому что тут же меняет своё направление, путая ловца, чем затормаживает его, и вот уже за золотым мячом гонится ловец Слизерина — Малфой, он всё ближе, протягивает руку, сзади появляется Поттер, Малфой почти касается..       Гермиона поняла, что не дышит, только когда почувствовала сильную нехватку воздуха. Она тут же прокашлялась, ни на секунду не отнимая своё внимания от голоса ведущего.       — Но мяч ускользает, обводя всех вокруг пальца, тем временем Белл отбивает летящий в Алисию мяч, Блетчли облетает противницу и несётся к воротам..       Грейнджер выдохнула, на секунды позволяя себе расслабиться. Снитч остался непойманным.       Дождь усилился, отчего руки стали холодными, и почти целиком выпитая бутылка сливочного пива согревала только внутри. С зонтом стоять было крайне неудобно, поэтому Гермиона ещё практически в начале игры избавилась от него, чем навлекла на себя последствия в виде полностью мокрой одежды.       Неважно, сейчас это её не заботило, куда больше она волновалась за своих друзей, летающих над полем под проливным дождём, острыми ножами врезающимся в лицо.       Ещё минут десять команды сражались, пока ловцы безрезультатно пытались выследить мяч, который надёжно скрывался от них. Счёт остановился на семидесяти — шестидесяти в пользу Слизерина, и Гарри просто необходимо было поймать спрятавшийся от всех крылатый мяч.       Гермиона прислушалась.        — .. заносит влево, но удерживается на лету. Вижу снитч! За ним уже вылетел Малфой, но и Поттер не ошибся с курсом, ловцы поравнялись, один пытается вытолкнуть другого, но безуспешно..       Сердце снова начало крутить свою адскую, бешеную мелодию, перекрывая подачу кислорода.       — .. Малфой тянется, Поттер тоже, слизеринский ловец вырывается на сантиметр вперёд, о Мерлин, его пальцы коснулись снитча и он..       Ведущий резко замолк, но Грейнджер не нужно было слышать происходящее, потому что она имела возможность всё видеть. Это происходило в метрах от неё.       Всё произошло так быстро, но Гермиона видела всё в мельчайших деталях, отчего ужас ещё глубже забрался под кожу, разламывая кости пополам и останавливая бегущую по венам кровь. Делая её холодной.       Гриффиндорка, скорее всего Кэти Белл, не оглядываясь, попыталась отбить летящий в кого-то мяч, а потому на всех порах помчалась прямо..       Прямо на Гарри и Малфоя.       Она налетела на них на такой бешеной скорости, что никто из игроков не был способен удержаться, а потому все трое молниеносно слетели вниз, в воздухе переворачиваясь и совершенно теряя всякий намёк на управление метлой.       Ба-бах-ба-бах.       Ба-бах-ба-бах.       Сердце ломало рёбра, превращая их в прах.       Послышался грохот, и она видела, как Малфой проехался пару метров по земле, скорее всего, сдирая кожу в кровь. Мерлин.       Кажется, её сердце сейчас, прямо сейчас, в эту-самую-Мерлин-спаси-секунду, когда собственный крик срывает голос, и остаётся лишь хриплым шёпотом, саднящим горло, её чёртов орган, называемый сердцем, остановится. Или уже остановился. Потому что она его больше не чувствует.       Она вообще ничего не чувствует, кроме пустоты, за которой скорее всего скрывается дикий страх и липкий ужас, когда переводит взгляд с лежащего на земле Гарри, который сжал руку и запрокинул голову, на Малфоя, который, чёрт подери, вообще не подавал никаких признаков жизни.       Бах-бах-бах..       Бах-бах-бах..       Этот грохот слышат все или она одна?       Сделай же хоть что-нибудь. Хотя бы как-нибудь обозначь, что ты жив..       Глупости, Гермиона, он не мог умереть, из-за падений не умирают..       Но чёртовых случаев смерти в Квиддиче так много!       Все удивлённо, нет, скорее шокированно и взволнованно, перешёптывались, пальцами указывая на поле.       Гарри, к которому уже бегом направлялась мадам Трюк, опираясь рукой о траву, сел, чем вызвал облегченный вздох Гермионы, снимая с её сердца половину липкого ужаса, который ощущался так тяжело, что тянул её вниз. Но лишь половину. Потому что Малфой..       Она судорожно выдохнула, хватаясь рукой за сердце и падая на сиденье, прикрывая глаза.       ..тоже сел.       Слава Мерлину, слава Мерлину, слава, боже-мой, Мерлину.       Видимо, вспомнив о своей задаче, ведущий игры, которому только что что-то показала профессор Трюк, прочистил горло, безэмоционально сообщая:       — Назначен десятиминутный перерыв.       Но Гермиона слышала эти слова и весь гам стадиона словно из вакуума, совершенно обессиленная из-за переживаний и неспособная поднять глаза, чтобы посмотреть, что сейчас происходит на поле.       Она минуты три неподвижно сидела, видя перед собой только круги в темноте, когда сдавливала глаза, и восстанавливала дыхание.       Нет, такая игра ни за что не даст возможность поверить в то, что всё наладилась. Скорее совершенно наоборот: прибавит страху и сомнений, предпочитая тьму свету. Всё это слишком.. слишком.       Сейчас Гермиону никак не заботило, что она так сильно боялась за Малфоя. Потому что какой человек вообще сможет спокойно смотреть на травму или возможную смерть человека? Лишь тот, чью душу высосал дементор, оставляя человеку лишь оболочку и ничего более стоящего.       А у Гермионы была душа. И даже больше.       Девушка почувствовала лёгкое прикосновение чьей-то руки к своему плечу. Она подняла голову, встречая немного растерянный и встревоженный, но в остальном спокойный взгляд голубых глаз.       И как Полумне это удавалось? Не пропускать через себя такие страшные вещи?       Хотела бы Гермиона себе её суперспособность.       — С ними всё хорошо, не надо так сильно беспокоиться, — улыбнувшись, кивнула девушка в сторону поля.       Грейнджер не стала отвечать, безмолвно переводя взгляд туда же.       Гарри уже стоял, переговариваясь с Роном и Джинни. Он выглядел так здорово, что глядя на него не могло даже мысли появиться, что этот человек пять минут назад на бешеной скорости упал с большой высоты. И это её невозможно сильно радовало. Судя по тому, как Гарри держался за руку, Грейнджер предположила, что при ударе о землю он сломал её, но пока она пыталась восстановить ритм сердца, мадам Трюк уже успела палочкой вправить его поломанную кость обратно, в нужное место.       Как же Гермиона любила магию.       Она перевела взгляд правее, натыкаясь взглядом на всю команду слизеринцев, которые наперебой что-то кричали Кэти Белл, обступив её со всех сторон. По их злым лицам нетрудно было догадаться, из-за кого они так кричат на гриффиндорку, которая не может определиться, извиняться ей за свою невнимательность или дать отпор слизеринцам. Гермиона заметила, что к ним спешит профессор Трюк, только что отошедшая от других профессоров.       Осмотрев всех слизеринцев, она не увидела того, из-за кого они так яростно нападают на Кэти.       Где он?       — Где он? — ещё раз вслух спросила Гермиона, только секундой позже поняв, что не назвала имени интересующего её человека.       Она уже хотела добавить поясняющее «Малфой», но Полумна уже сделала её попытку ненужной, ответив:       — Не знаю, минуты две назад куда-то ушёл с поля.       Грейнджер уже хотела задать вопрос, как Лавгуд поняла о ком она говорит, — потому что это немало удивило её — но прикусила язык, думая о том, что сейчас это совсем неважно. Да и она не особо хотела знать ответ. Гораздо более значимым сейчас была тягучая, как дёготь, тревога, расползающаяся в груди Гермионы. Она стекала с сердца вниз, затапливала лёгкие, как смертельная болезнь, отнимая возможность дышать.       В голове бились вопросы, выбивая почву из-под её ног, заставляя панически оглядываться по всему стадиону.       Зачем-зачем-зачем..       Зачем он ушёл с поля?       Куда ему было нужно?       Ему нельзя было уходить.       Это чувство, у которого ещё нет названия, но оно ощущается где-то между тревогой и паникой. Чётко посередине. Гермиона интуитивно понимала, знала, что это приведёт к чему-то страшному. Она не могла объяснить даже самой себе, откуда в ней появилась такая уверенность в неизбежном. Слова вертелись на языке, но дальше продвинуться не могли, потому что Грейнджер не знала, что хочет сказать.       Она лишь чувствовала, что все, кто здесь сейчас находится, попали в тягучую бездну, из которой выбраться будет сложнее, чем когда-либо. Потому что шанс на свет окончательно будет уничтожен, растаптывая всякие надежды.       И от этого чувства ей становилось действительно страшно. И дурно. Единственное, что Гермионе оставалось — верить, что интуиция её подводит.       Но для этого Малфой должен вернуться. Должен доказать ей, что она на нервной почве просто уже сходит с ума, и следует хоть чему-нибудь пойти не по плану, как у неё сносит крышу и исчезает всякое самообладание. В это поверить было бы намного легче.       Тик-так — время бежит. Минуты перерыва уже заканчивались, и игра вот-вот должна была начаться. Но его всё ещё не было.