Обрести силу

Я проснулся от лучей полуденного солнца, что били в лицо через лишенное занавесок окно. Учитывая, что легли мы на рассвете, нельзя сказать, что я проспал много, но вполне достаточно, чтобы восстановить силы. Спал я, разумеется, полностью одетым — хоть я и принес с собой необходимый запас вещей, у меня не было ни малейшего желания переодеваться в ночное белье, зная, что меня разыскивает опасный враг: встретить армию нежити полураздетым было бы до абсурда непредусмотрительно. Приподнявшись на локтях, я посмотрел на вторую половину постели. Твоя подушка находилась в тени, поэтому солнечным лучам пока не удалось прервать твой отдых. Кровать была достаточно широкой для двоих, но не слишком просторной, так что, сомнений нет, мы не раз соприкасались друг с другом во сне. Определенно, так близко мы еще не были. Из-за бытовых неурядиц мы как-то делили одну спальню, но делить одну постель — это уже другая сфера, и крайне сомнительно, что это та сфера, в которую следует заходить напарникам. Если бы мой бывший наставник ночевал со мной в этой квартире, он бы спихнул меня с кровати и послал ложиться на мокром кафеле в душевой, если бы я рискнул забраться к нему в постель, ведь грязной псине пристало спать на полу. Я смотрел на тебя, расслабленную во сне, и мне было противно — противно от мысли, что ты могла проснуться раньше и точно так же смотреть на меня, бессознательного и беззащитного. Ужаснее этой мысли было только то, что отвращение было не единственным, что я чувствовал, и мне захотелось ударить себя, чтобы наказать за глупую слабость, за то, что я так привык доверять тебе, что стал нуждаться в том, чтобы ты была рядом. Нуждаться в тебе. И я так и сделал, хлестнул бы себя не жалея, со всей силы, но сдержался, чтобы звуком удара не разбудить тебя. Так что я остался на месте и тихо сидел в кровати, глядя в окно, и ждал, пока ты проснешься сама. Я обернулся, когда ты стала возиться, потягиваясь и разминаясь, и ты заговорила со мной. — А? …Как мне спалось? Ты всерьез интересуешься такой ерундой, или ты получаешь удовольствие от шаблонной вежливости? …Что ты несешь?! Хватит врать, я не пытался проткнуть тебя локтем. Во всяком случае, я не намеревался этого сделать, иначе бы у меня получилось. Если я тебя и толкнул, то это было непроизвольно: я спал так крепко, словно репетировал собственную смерть, — оправдался я, но не удержался от чувства вины и спросил: — Синяка не осталось? Ты с бесстыжей непосредственностью оттянула ворот футболки, заглядывая себе в вырез и проверяя кожу посередине груди, прежде чем сообщила, что следов нет. — Раз так, то это даже не травма, — проворчал я. Мои глаза очутились за вырезом футболки, и мой взгляд впился в твое тело — такое же грубое и такое же непроизвольное действие, как тот толчок локтем во сне. Я осознал это, когда ты отпустила эластичный ворот и футболка закрыла все, что она должна закрывать. Я резко пододвинулся ближе к тебе, ощущая, как за порывом смущения следует волна злости. — А ведь я считал, что я единственный демон в этой комнате, — я уперся ладонями тебе в плечи, вжимая тебя обратно в подушку. Мне хотелось отчитать тебя, как бесстыжую хулиганку, за то, что ты совершенно не смущаешься рядом с мужчиной. Мне хотелось усыпить себя, как бешеную собаку, за то, что я теряю контроль при виде голого бюста. — Я слишком долго считал тебя ангелом. Пора спустить тебя на мой уровень, потому что тут тебе самое место. Твое место — рядом со мной в глубине ада. В сиюминутном порыве я запустил руку тебе в волосы, приближая лицо к лицу, и ощутил, что ты застыла без движения, но твои мускулы напряглись, словно готовясь дать отпор. — Я уже говорил, и я освежу свое обещание, — прошептал я, — Одна пощечина — и я остановлюсь. Выбор за тобой. Я прикрыл глаза, и удара не последовало. Вслепую я потянулся губами к губам, но ты прикрыла рот рукой, преграждая мне путь, и отпросилась выйти на минуту. — Что? Зачем? …Нет, я не отпущу тебя почистить зубы и причесать волосы, — заявил я, не желая прерывать момент. Я не хотел отпускать тебя: такую настоящую, совершенную в несовершенстве, прекрасную в непритворстве, и я хотел получить от тебя ответ такой же спонтанный и искренний, как твое утреннее лицо со следом от подушки. Предлог отойти на минуту мог быть попыткой поставить многоточие, отказом провести грань между да и нет, и это стало бы пыткой, словно болезненная рана, которая и не убивает, и не может зажить. — На меня не действуют слова. Тебе придется меня ударить, если ты хочешь меня остановить. Я взял тебя за руку, которой ты закрывала губы, пытаясь отвести ее в сторону — сперва мягко, потом настойчивее. Ты поддалась, но отвернула от меня лицо. Но, раз уж ты не оттолкнула меня прочь, я подстроился под обстоятельства: наклоняясь и держа твою голову в ладонях так, чтобы поймать тебя, догнать тебя поцелуем и обрушиться с безудержным, беспорядочным потоком влажной ласки. Можешь не говорить, нравится ли тебе, что ты обо мне думаешь, и каким в твоей памяти останется этот день, ведь главное понятно без слов: только любимому псу позволяют лизать лицо.