Изумление такое сильное, что Александр цепенеет против воли.
— Ты…
Девушка бросается вперед. Миг, и её тепло окутывает его облаком. Руки сами оплетают её стан, тянут ближе, ещё ближе. Она обхватила его лицо ладонями и одарила сияющим взглядом.
В этом взгляде светилось восхищение и безусловная, вечная, преданная любовь; он видел в её глазах падающие звёзды, бесконечные воды океанов, изумрудные леса, само пространство и время — бесчисленные миры, закрученные в метели галактической пыли; он видел её и себя. Прежних, настоящих, будущих. Два сияющих огня, отражения друг друга.
Они прижались к друг другу, как испуганные дети в грозу. Александру показалось, что он вернулся домой, когда он коснулся губами её виска.
«Я тосковал о тебе».
«Я страдала за тебя».
— Ты пожелала прийти сама, — шепчет он, щекой прижимаясь к её макушке.
— Да. Да, — она поднимает лицо. По нему катились слёзы.
— Ты знаешь моё имя, — его это не удивило. Она кивает, и чёрная дорожка размытой туши ползет по подбородку. Он утирает её слезы ладонями.
— Всегда знала. Но мне хотелось, чтобы ты назвал его сам. Сейчас это не важно.
Её руки скользнули по его плечам, сомкнулись на шее. Она хваталась за него так крепко, так отчаянно, словно боялась, что он растает.
— Я был готов назвать его. Тогда, на балу.
— А я была готова рассказать, что пришла не отсюда. Что я — не Алина Старкова. Я тоже хотела назвать своё настоящее имя. Но ты так и не пришёл тогда.
— Сейчас, — Александр медленно опустился обратно в кресло, не отрывая от неё рук. Притянул к себе, положил подбородок в ямочку меж её ключиц и посмотрел на неё снизу вверх. — Скажи сейчас.
Эта просьба, почти мольба, звучала как приказ. Он давно отвык разговаривать иначе.
Она зажмурилась. Сделала вдох. А потом молвила едва слышно:
— Дана. Меня зовут Дана. Родители говорили, что выбрали это имя, потому что я
дана им небом. — Александр тихо рассмеялся. — Что смешного? — спрашивает она с внезапным смущением.
— Скоро ты поймешь, Дана, — он пробовал её имя на вкус. — Дана…
Она оплела руками его шею. Коснулась волос. Александр невольно вздрогнул. А потом прильнул ближе. Девушка прижалась губами к его уху, и он чувствовал её улыбку:
— Александр.
— Ещё.
Она улыбнулась снова. Осторожно, очень аккуратно приблизилась к его лицу. Они соприкоснулись лбами.
— Сашенька, — кончик её носа легко задел его нос. Александр застыл, поражённый нежностью этого движения. Она замерла тоже. Он осторожно выдохнул. Медленно, очень медленно опустил веки.
— Сделай так ещё раз.
— Санька, — она подула ему в лицо. Её дыхание пахло грушей и шоколадом.
Александр возмущённо раскрыл глаза. Склонил голову к плечу. Его пальцы пробежались по изгибу её спины и запутались в шнуровке корсета.
— Одна девочка сказала мне, что дразниться нехорошо,
Данка. Эта девочка была очень похожа на тебя.
Девушка фыркнула.
— То была Алина. Она зануда, не стоило её слушать.
Александр засмеялся. Так, как не смеялся веками — свободно, легко. Дана показала розовый язык в ответ.
— Сколько тебе лет на самом деле? — внезапно спросил он.
— Тридцать один или тридцать два, не могу сказать точно. Я давно перестала считать. — Александр хмыкнул. Ничто по сравнению с шестью сотнями. Дана взяла его за руку. Его сердце забилось ещё быстрей. — Я давно хотела сказать тебе кое-что. Очень-очень важное, — прошептала она. И замерла, словно не решаясь продолжить.
Он провёл кончиками пальцев по её щеке, легко, почти не дотрагиваясь. Сила света мгновенно отозвалась — прикосновение осталось на её щеке узором серебристых линий. Дана тихо вздохнула и прижалась к его ладони. Её лицо, шею, волосы озарило мягкое свечение.
Её красота сияла слишком ярко, но Александр не отвёл глаз. Он никогда не отводил. Никогда не отведёт. Она прочла это безмолвное обещание в его глазах. И заговорила:
— Там, в другом мире, я всегда была лишней. Не вписывалась, как бы не старалась, — серебристо-изумрудный взор подёрнулся дымкой. — Люди чувствовали во мне чужачку. Я многое могу, на многое способна, и внешне… В общем, я сильно выделялась. И мне этого не прощали. Никогда. Люди беспощадны к тем, кого они считают лучше остальных, — дрожь пробежала по её телу. — Казалось, что окружающих оскорбляло лишь одно моё существование. Рядом со мной они чувствовали себя неуютно. А я думала, что со мной что-то не так. Всю мою прежнюю жизнь.
Александр вздрогнул, неосознанно притянув девушку ближе. Он знал её боль, знал слишком хорошо. Она говорила голосом его собственной тоски.
— Я вызывала либо безотчётную зависть и раздражение, либо желание. И это… ранило меня.
Дана смотрела на него переливающимся взглядом. В её глазах горел звёздный свет.
—
Никто не видел меня по-настоящему. Кроме тебя, — прошептала Дана, склоняясь ближе. Волны её золотых волос коснулись лица Александра. Их мимолётное касание было тёплым, как поцелуй солнечных лучей.
И тогда он понял. Понял, почему так любит её. Не потому, что она предназначена ему. Не потому, что мрак отчаянно нуждается в свете. Дана — как же приятно звать её по имени! — тоже видит его. За льдами прожитых веков, за обольстительной маской, за вынужденной жестокостью видит человека, которым он когда-то был.
— Ты понимаешь всё, — отозвалась она эхом. — Мою тоску. Мою печаль. Мою радость. Мою гордость и упрямство, ранимость и чувствительность, властность, хитрость, жестокость, силу и слабость. Всё сразу.
Каждое слово — удар его сердца. Или в сердце.
— Дана…
— Я люблю тебя, — девушка опустила веки. — Моя любовь сильнее совести и морали. Она всепрощающая. — Её руки на его плечах сжались, ногти впились в ткань кафтана. — И я ненавижу себя за это.
Тень пробежала по лицу Александра:
— Всё то, что я сделал, я делал для своего народа, — с болью выдохнул он. Дана покачала головой:
— Не всё. Не пытайся меня обмануть. То, что произошло в Цибее — последствия твоей оскорблённой гордости. Это была месть. Месть за боль, что я причинила, когда оставила тебя.
Девушка отвернулась, закусив губы. И Александр почувствовал, как она отдаляется от него.
— «Я сожалею,» — хотел сказать он. Но правда была в том, что он не испытывал чувства вины. У вечности и одиночества есть своя плата. Сожаления — непозволительная роскошь для человека, способного прожить несколько тысяч лет. Мать научила его этой мудрости давным-давно.
Поэтому он не оглядывался назад, не позволял себе сомневаться.
А смерть предателей… Александр не прощал тех, кто обманул его доверие. Никогда. Это был урок, усвоенный им самостоятельно.
Невольно он вспомнил вкус озерной воды, в которой его топила Анника, девочка, которую он осмелился считать своим первым другом. Она заманила его в ловушку и попыталась убить, чтобы сделать из его костей усилитель. Её бездыханное тело на тёмном берегу он вспомнил тоже. Его первый разрез спас его тогда.
Дана словно услышала его мысли. И… бережно погладила по волосам. Александр едва слышно вздохнул и опустил голову на её плечо.
Семь лет назад, на том самом озере, они стояли так же. Он ещё помнил своё изумление от того, что малышка, которой она тогда была, внезапно обняла его. С того дня она перестала обращаться к нему на «вы». А потом ему приснился сон. И там на месте Анники была она, прекрасная и жестокая, как ундина.
Недоверие слишком глубоко укоренилось в его душе. Как и бескомпромиссная жестокость.
Гриши тысячелетиями влачили жалкое существование, больше похожее на жизнь диких зверей. Бороться за себя и семью любыми доступными средствами, какими бы жестокими они не были — вот что значило быть гришом.
Пятьсот лет он потратил на то, чтобы изменить это. И потому сам стал зверем. Самым опасным зверем в истории.
— Помоги мне, Дана. Помоги исправить мир, — прошептал Александр.
«Чтобы никому не пришлось жить так, как живу я».
Лицо девушки просияло, нет, не светом. Радостью и воодушевлением:
— Я согласна остаться! Мы закроем Каньон. Отправимся в Шухан, предотвратим возникновение юрды-парема. Обрушим экономику Керчии изнутри. У меня есть на примете несколько невероятно талантливых саботажников, — её глаза блеснули жестоким озорством. — После Кеттердама зашлём их в Ледовый дворец.
Дана стиснула его руку. И молвила с искренней убеждённостью:
— Ты же знаешь, ты тоже чувствуешь — когда мы вместе, всё возможно. Нам не нужен чужой трон для того, чтобы что-то изменить.
Александр покачал головой:
— Есть более простой способ всё исправить. — Судорога пробежала по её лицу:
— Взять меня в рабство, да?
— Дана, послушай…
— Нет! — она отшатнулась. Прижала ладонь к сердцу, будто зажимая кровоточащую рану. — Как ты можешь? Хочешь сделать из меня настольную лампочку, которую можно включать и выключать, когда вздумается? Ты сам перестанешь уважать меня, если это произойдёт. Не бывает любви между неравными, между хозяином и рабом. Ты сам никогда бы на такое не согласился!
Александр стиснул зубы:
— Ты назвала меня эгоистом. Но я никогда не делал ничего для себя. Всю свою жизнь я только жертвовал, — он схватил её за запястья, но она отдёрнула руки. — Ты хоть подумала о детях, таких же, как мы? Тех, кто мучается от нереализованного дара по всему миру? Их мучают, презирают, боятся! Как нас.
— Есть другие способы помочь, родной, — Дана подалась вперёд, оплела пальцами его подбородок. Её хрустальные слёзы падали ему на лицо. — Александр, прошу тебя. Отступись. Я останусь, обещаю, я останусь с тобой навсегда, если ты согласишься уйти со мной и оставить в покое Николая и остальных, — слёзы закапали чаще, человеческие, мучительно горячие. Ему показалось, что это плачет он сам.
Александр изумлённо моргнул, потянулся к лицу. Коснулся следа на своей щеке, а потом посмотрел на мокрые пальцы. Его рука дрогнула.
— Ненавижу тебя… — выдохнул он. — Ненавижу за то, что хочу послушаться.
Дана потянулась к нему, бережно, очень нежно стёрла соленые капли. Изумруд на её безымянном пальце слегка царапнул кожу.
Гнев опалил Александра такой резкой волной, что на мгновение стало трудно дышать. Он схватил девушку за кисть, сжал до самой кости. Дана вскрикнула от боли и неожиданности, дёрнулась, но вырваться не смогла. Посмотрела на него полными ужаса глазами. Её подбородок задрожал.
— Ты приходишь ко мне, выворачиваешь душу наизнанку, — он поднял её руку с кольцом на уровень глаз. — Чтобы заключить сделку?! Поторговаться за жизнь щенка?
Александр с отвращением отбросил её руку от себя. Пробежался взглядом от носков её голубых узорчатых туфель до растрёпанных волос, в которых запутались драгоценные шпильки, унизанные сапфирами.
— Ты говоришь, что любишь меня. Говоришь, что ненавидишь рабство, — он прищурил глаза. — Но согласилась стать трофеем Ланцова, украшением его короны. И производить на свет смертных царьков, как племенная кобыла!
Александр схватил девушку за стан, со злобой тряхнул и… приник к её плечу поцелуем, полным гневного отчаянья. Он желал её так, как умирающий — жить, а отчаявшийся — умереть.
Она даже не сопротивлялась, просто смотрела на него замершим от шока взглядом, словно отказываясь верить в реальность его жестокости.
— Не смотри на меня так, — пробормотал Александр, перемежая поцелуи укусами. — Не смотри…
— Как легко твоя абсолютная нежность превратилась в абсолютное зло, — прошептала Дана. Дарклинг медленно отстранился. Ухмыльнулся одной половиной рта, криво, неискренне. Откинулся в кресле нарочито небрежно. Его ладони плавно скользнули с её талии на бедра.
— Скажи, твой отказник уже овладел тобой, принцесса-Красота? — эти слова сочились ядом.
И тут пелена неверия упала с её глаз. Гнев вспыхнул в них серым огнём. Дана с неожиданной силой стряхнула с себя его руки. Наклонилась вперёд и улыбнулась, саркастичной, холодной улыбкой, которая никогда ранее не касалась её губ. Показались острые клыки.
Она потянулась к его рту, и Александр невольно замер.
— Может быть, это я овладела им, — прошептала она в миллиметре от его губ. А потом стремительно отпрянула. Ловко подобрала корону. Разогнувшись, замерла, глядя на него гордыми, непреклонными глазами.
— Ты сделал свой выбор, — Дана медленно подняла корону над своей головой. Бриллианты заискрились в свете свечей сотней солнечных брызг. — И определил мой.
Она опустила венец. Короновала себя сама.
— Я не принцесса-консорт, не безмолвный символ чужого могущества. Я буду править, — её прекрасное лицо ожесточилось, превратилось в величественную маску. — Я прожила две жизни не для того, чтобы быть рабыней.
— А я прожил сотню не для того, чтобы отступить в шаге от победы, — выкрикнул Александр. — Даже ради тебя!
Повисла тишина, звенящая значением только что сказанных слов. Каждый с мучительной ясностью осознавал причины непреклонности другого.
Александр боролся за мир, в котором ни одному ребёнку не придётся повторить его судьбу. Судьбу Анники, Льва. Судьбу его матери и деда. Миллионов гришей, замученных охотниками на ведьм или казнённых невежественными отказниками.
Дана сражалась за свои едва окрепшие крылья. За свою независимость и силу, которую обрела ценой прошлой жизни и потерянной семьи. Она боролась за своих близких, за жизнь обычных людей, за будущее без тирании. И за Александра тоже, пусть он и не был способен этого понять.
Обоим было некуда отступать.
Серый взгляд, звенящий сталью, пересёкся с пылающим изумрудным. Они замерли, отражаясь в глазах друг друга. Прекрасные. Несчастные. До боли одинаковые.
— Беги к своему принцу-отказнику, Дана, — тихо сказал Дарклинг. — Посмотрим, что он сможет сделать в ночь огня, когда небо попытается забрать то, что безрассудно подарило.
Девушка замерла:
— Что? Что оно подарило?
— Тебя, Дана, — Дарклинг хищно улыбнулся. — Твои родители выбрали верное имя.
Она вздрогнула. Опустила тяжелые ресницы и обняла себя руками, качнувшись. Александр бросил взгляд на окно. Алый край солнца, обдав облака последним всполохом кровавого света, скрылся за водами Истинноморя.
Стон. Он стремительно обернулся, смахнув рукавом записи Морозова. Дана привалилась к стене. Её кожа светилась, волосы переливались слепящим опаловым огнём. Кровь пошла носом, частыми каплями западала на пол.
Разум захлестнул бесконтрольный страх за неё. Александр ничего не видел перед собой.
«Помочь. Я должен помочь.»
Девушка медленно сползла на пол. Он подхватил её, взял на руки, неосознанно укачивая.
Она распахнула глаза, нечеловечески прекрасные, но полные человеческой боли. Хотела что-то сказать, но передумала и просто вцепилась в его воротник.
Александр опустил девушку в кресло. Скинул свой кафтан, укутал её плечи. Рукавом рубашки стёр кровь.
— Смотри на меня, — приказал он. — Не сопротивляйся. Нам нужно соприкасаться, чтобы тебе стало легче.
Александр накрыл её пальцы своей ладонью. Дана отвела взгляд, но руки не отняла.
— На меня, — повторил он. Девушка медленно повернулась. Свет свечи блеснул на её окровавленных губах, в глубине двуцветных глаз.
— Когда я смотрю на тебя, я вижу любовь, — проговорила она хриплым голосом. В нём слышался потусторонний отзвук. — Но ты любишь не меня, а образ девушки, несущей свет. На моём месте могла оказаться любая другая, и ты всё равно смотрел бы на неё вот так.
Александр осторожно встал на колени рядом с креслом.
— Твоя любимая равкианская сказка — «Ножичек». Любимые цвета — голубой и желтый, — молвил он едва слышно, перебирая в руке её пальцы. — Ты любишь шоколад, но ненавидишь варенье. Когда ты улыбаешься по-настоящему искренне, у тебя видна ямочка на правой щеке. Ты очень забавно фыркаешь на чаинки, — он тихонько рассмеялся. — И называешь их дубинками.
Горячая рука Даны в его ладони дрогнула.
— Думаешь, я бы знал всё это, будь ты для меня лишь безликим инструментом? — прошептал Александр ещё тише. Его серые глаза сверкали чёрными молниями. Он неотрывно смотрел на полупрозрачное лицо девушки. Она уронила голову на грудь, избегая его взгляда. Скрылась за волнами растрепанных волос.
Александр безотчётно потянулся к ней, желая ощутить прикосновение шелковистых прядей к своим пальцам. Но уронил руку на полпути.
— Поверь, я не хотел. Не хотел, чтобы твой смех преследовал меня. Не хотел видеть твоё лицо в каждом сне. Не хотел, чтобы ты значила так много.
Она наконец-то подняла голову:
— Ты и сейчас не хочешь.
— «Подтверди, что не хочешь, освободи меня, » — требовал её взгляд. Её бледные пальцы безжалостно мяли подол платья. Александр понял — звёздочка отчаянно надеялась оказаться правой, получить доказательства его равнодушия.
— Мне нечего тебе сказать. Только лишь… Я считал, что бывает лишь огонь в крови и страстное желание. А ты родная, Дана. Моя. Я хочу, чтобы ты это признала. Это всё, чего я по-настоящему хочу.
Безмолвное рыдание исказило её совершенные черты, изломило брови.
— Останься. Останься со мной, — мягко попросил Александр. — Обещаю, я не стану использовать силу усилителя больше необходимого.
— Но где грань этой необходимости? — спросила Дана горько. — И где гарантия, что со временем она не исчезнет?
Дарклинг свел брови, чувствуя, что начинает терять над собой контроль. Её разумная трезвость бесила.
— Если я останусь, ты пощадишь моих друзей?
Александр нахмурился ещё сильнее. Нет, — ответил он одним взглядом. Дана грустно покачала головой. Отчаянье всё сильнее искажало её лицо.
— Один раз я уступила своему эгоизму, чтобы быть с тобой. Тогда погибли дорогие мне люди, — молвила она с трудом. — Я не выдержу других потерь.
Он грубо отбросил её руку. Вскочил на ноги. Стоило их пальцам разомкнуться, девушка побледнела, слабея на глазах. Дарклинг навис над ней и прошипел:
— Сейчас ты не корчишься на полу от боли благодаря мне! Мне, а не своему щенку или подругам!
Дана вжалась в спинку кресла. Он буквально сгрёб девушку в охапку и поднял на руки:
— Пойдём, взглянем на ночное небо. Тебе ведь так нравится любоваться звездами.
***
Я безвольно повисла в его руках. В теле будто не осталось ни единой косточки, в разуме — ни капли воли.
Дарклинг толкнул дверь плечом и вынес меня на палубу. Искры звёзд замигали над нами. Я безотчётно потянулась к ним и тут же уронила руку. Она слишком тяжелая.
— Ты погибнешь, Дана, — ласковый шёпот согрел щёку. — Погибнешь, если не будешь рядом со мной. Я — твой якорь в этом мире.
— Почему? — угасающим, слабым голосом спросила я.
— Дождись завтра, — прохладные губы коснулись моего лба, потом брови, века. Обманчиво нежные. — И получишь все ответы.
Он положил подбородок на мою макушку. Погладил по волосам. Властно, покровительственно небрежно.
— А я получу контроль над реальностью.
Дарклинг прижал меня к себе крепче. И даже сейчас, когда во мне плескался страх перед его ненасытной жадностью, я почувствовала совершенную гармонию нашей близости.
— Раз я так нужна тебе, почему ты не напал до сих пор? Почему играешь, как кошка с мышкой? В Кеттердаме ты даже не пытался всерьёз меня преследовать. В Белендте только распугал толпу. Даже сейчас не пытаешься удержать и напялить усилитель насильно.
Он тихо рассмеялся:
— Помнишь, как несмотря на слабость ты встрепенулась в гневе и едва не прожгла мне горло? Ты была права, когда сказала, что сильнее. Но у твоего могущества есть недостаток.
Лукавая, жестокая полуулыбка изогнула его красивые губы:
— Моя тьма пробудила древнюю часть твоего существа, ту, что спала всю твою жизнь, — продолжил Дарклинг со скрытым торжеством. — Ты неосознанно пользовалась этой силой, неполной, сокрытой, но лишь частично. Стоило ей узнать вселенскую пустоту, она очнулась. И теперь требует возращения. В холод и пустоту.
Он склонился ниже.
— В вечную тьму.
Я зажмурилась. Его голос продолжал шептать:
— В ночь огня у тебя два пути: на небо, либо ко мне. Я стану твоей ночью, а взамен ты подаришь мне власть. Власть, выше которой нет ничего. Мы исправим мир, Дана. Хочешь ли ты того или нет.
Меня трясло.
— Как ты жесток! Почему? Почему всё не может быть просто? Разве мы мало страдали? — я плакала этими вопросами, потому что слёз уже не осталось. — Разве ты мало мучил меня? Разве мало мучился сам? Отпусти меня. Отпусти себя. Зачем нам бремя вечной власти? Позволь миру развиваться по собственным законам. Дай людям шанс самим найти свой путь, а нам — просто быть счастливыми.
Я подняла к нему лицо. И взмолилась последний раз, отринув гордость:
— Пожалуйста, Александр. Прошу. Умоляю.
Я почувствовала, как он вздрогнул. Молчание стало мне ответом, упрямое, непреклонное.
Его не исправить. Не образумить. Он — лавина, что началась ещё века назад. Что бы он ко мне не чувствовал, мне не свернуть его с этой дороги, ведущей в бездну.
Мы встретились слишком поздно.
— Ты безжалостный козел, — прошелестели мои губы. — И твоей я не стану.
Свет вырвался из моей груди, повинуясь приказу:
забери меня отсюда.
***
Ослепительная вспышка обожгла глаза. Чёрный кафтан упал на палубу с громким шелестом. Александр посмотрел на свои пустые руки. Мальчик, который потерял звёзды, вновь остался один.
— Она уже моя. Моя, — проговорил он с ожесточённой убежденностью. Сжал ладони в кулаки, вскинув лицо к небу, разукрашенному хороводом огней.
Ветер затрепетал в парусах и всколыхнул его волосы, остужая пылающее лицо.
«Я мог бы согласиться, отказаться от трона. Действительно мог бы. Я… Мы могли бы быть счастливыми».
Александр вздрогнул всем телом.
Нет! Он создан для того, чтобы править. Он столько выстрадал. Он заслуживает короны больше, чем кто бы то ни было. Но если бы он узнал её раньше… Полсотни лет назад, когда он ещё был способен любить по-настоящему искренне.
— Мы встретились слишком поздно, Дана — выдохнул Александр почти беззвучно.
И звезды согласились с ним.
