Снайпер

— Гарольд, какого, блять, чёрта? Отец был явно зол на него. Юноша прекрасно это осознавал, смотря в эти неизменно холодные, тёмные глаза, и наблюдая за суровым выражением его лица с красноречиво сведёнными к переносице бровями. Под жёстким взглядом Говарда парень невольно поёжился и втянул голову в плечи, предусмотрительно ожидая удара, что последовал незамедлительно. В голове зазвенело от увесистой оплеухи, и Гарри откинуло на пол в полулежачее положение, но он знал, что это ещё не всё, и механически прикрыл голову, подтянув ноги к груди, благоразумно не решаясь подняться, пока отец не остынет. То есть, нет, пока он не получит заслуженное наказание. Когда пинок пришёлся по животу, Гарольд вздрогнул, но упрямо сцепил зубы, сохраняя молчание. — Ты совсем охренел, паршивец? — с рычащими нотками в голосе уточняет Говард, подтягивая своего неуёмного отпрыска с пола за волосы. Гарольд морщится, поднимает уязвлённый взгляд с долей растерянности на отца, смотря на него снизу вверх. Вероятно, это выглядит крайне жалко, за что он и получает последующий удар по скуле. Парень дёргается в железной хватке, пытаясь отступить самостоятельно или отстранить от себя Говарда, уперев пару ладоней в его крепкую грудь и напрягая руки, но, естественно, безуспешно: у него совсем другая комплекция, даже тренировки не могут сделать его сильнее отца. Гарри нещадно встряхивают, дёргая за те же волосы (чёрт возьми, отстричь бы их нахуй), а у него самого мельтешат пятна перед глазами и сердце заходится в груди от судорожного, безотчётного страха перед разъярённым Говардом. Он никогда не любил такого отца. Грубого, властного и безжалостного… Гарольд понимал, когда его били за дело — понимал и принимал, — но в последнее время он даже не был в курсе, почему становится из раза в раз виноватым. Почему всё то, что делают близнецы, сваливается на него?! Обида пожирает изнутри. Болит тело и все те места, что вскоре нальются синевой поверх бледных желтоватых разводов почти сошедших синяков, образуя новые безобразные гематомы — яркие и чётко выделяющиеся на бледной коже, покрытой такими же бледными и неприметными веснушками. Хочется заорать благим матом, вывалить всё наболевшее отцу, рассказать, в конце концов правду, банально пожаловаться на то, что творят младшие, дабы подставить его, но… Это же глупо. Так по-детски, так мелочно… Тем более, им лишь двенадцать. Пусть они и походят порой на маленьких демонов, озаботившихся целью подпортить ему репутацию в глазах их отца, но это же не со зла, скорей, от обиды на весь мир… Маленькие брат с сестрой не так давно пережили смерть матери. Да и, вероятно, это было инициативой до жути упрямого и своенравного Энтони, а Молли лишь беспокоилась о том, как бы близнецу не досталось снова. Она нередко выгораживала его перед отцом. И с недавних пор они явно от чего-то обозлились именно на Гарольда, настойчиво пытаясь сделать из него виноватого, подставить и выставить в нелучшем свете перед Говардом. Неделю назад это был лишь сломанный отцовский пистолет, через пару дней — испорченный костюм, и, сверх этого, не прошло и пары дней с момента, как они стырили и подложили ему в карман деньги из бумажника Говарда, а сейчас что? Документы. Довольно ценные документы, залитые чернилами. Звучало действительно хуёво… — Я сказал тебе держаться подальше от рабочего кабинета и больше не трогать мои вещи, — рычит Говард, своей огромной ладонью притягивая парня к себе за грудки. — Или ты плохо понял в прошлый раз? — Э-это была ошибка, я… — Тебе заняться нечем, сучёныш? Ты едва справляешься со своими обязанностями, а ещё умудряешься совать свой нос куда не велено, — стыдит мужчина, смотря пронзительным взглядом, говоря жёстко, чётко и размеренно, пугающе не повышая голоса и не придавая словам никакой особой эмоциональной окраски. — Виноват, — тихо признаёт Гарольд, опуская взгляд. — Сейчас ты пойдёшь, приберёшь в кабинете, и составишь список испорченных документов, — вкрадчиво даёт указания Говард, едва презрительно поморщившись, отпуская сына. — Через полчаса чтобы тебя там не было. И только попробуй отлынивать от своих прямых обязанностей. — Я понял, — отступая, соглашается Гарольд, и поспешно исчезает из гостиной. В коридоре на него опускается давящая тишина, чувство жгучего стыда и вины кипит изнутри, а взгляд настойчиво мутнеет, но парень упрямо прикусывает нижнюю губу и запрокидывает голову, рвано вздыхая, прежде чем решительно передёрнуть плечами и видимо успокоиться. Потому что хватит быть таким слабым и жалким. Вместо того, чтобы жалеть себя, нужно исправлять ситуацию… По пути в кабинет, Гарольд заглядывает в спальню близнецов. Его появление не остаётся не замеченным и только что оживлённо болтавшие о чём-то младшие замолкают, смотрят хмуро (Тони) и слегка озадаченно (Молли), при этом явно ожидая, что на них будут кричать, отчитывать и, возможно, ударят. Молли невольно придвигается ближе к брату, чуть прикрывая его своим девичьим плечиком, а тот, в свою очередь, упрямо сжимает руки в кулачки. Язык тела говорит Гарольду о многом. Так же, как и красноречивые выражения их лиц. Но ведь старший никогда не повышал голоса и не бил их. Просто он никогда не был с ними особо близок, и вместе с тем и внешне и манерой поведения был очень похож на их деспотичного отца. И в их к нему отношении Гарольд никого не может винить, кроме самого себя: раньше надо было думать и не ревновать — совершенно по-ребячески ревновать — маму — нет, Марту, — к близнецам, отдаляться от них и выглядеть таким же холодным и неприступным, как и Говард в их глазах. — Вы опять безобразничаете? — выходит резче, чем хотелось бы, и Гарри морщится от своего же нравоучительного тона. Близнецы упрямо хмурятся, сжимая губы в тонкие линии. Совершенно серьёзно, точно взрослые, и вместе с тем всё-равно такие маленькие в его глазах. Гарольд, как бы этого не хотел, а не может восстановить связь между ними, не может наладить общение — его никогда не учили, как обращаться с младшими, быть более благосклонным и открытым, а его несдержанность и вспыльчивость всегда только всё портила. Поэтому он и пытался всегда быть спокойней, но вместо желанной снисходительности и терпеливости у него получались лишь холодность и отрешённость. И некому было сказать, что с этим делать… Уж точно не безразличной к нему матери, ныне почившей, или отцу, который и приучил его к этой сдержанности. — Ладно… — вздыхает он, прикрывая глаза, подавляя собственное раздражение и разочарование в самом себе. — Больше так не делайте, — он смотрит на часы, прикидывает что-то в голове, прежде чем выдать: — Ужин будет через полтора часа. Приберитесь в комнате и убедитесь, что сделали уроки. Тони, позже поговорим о твоей успеваемости. Младший хмурится и показательно отворачивается от брата, дуя губы и складывая руки на груди. И с этим Гарольд тоже ничего не может поделать. Он, качнув озадаченно головой, закрывает за собой дверь и возвращается к нескончаемым делам, надеясь, что такого больше не повториться. И это повторяется. Очередные неприятности сваливаются на голову Гарольда слишком невовремя, младшие не повременили опять взяться за свои проказы. Тёмная одинокая улица в одиннадцатом часу вечера, на дворе начало зимы, неподалёку светится неоновыми ядовито-жёлтыми огнями витрина замызганного бара, до дома Гарольду остаётся всего ничего: пара поворотов, проходя мимо десятка домов, но вот из тени очередной подворотни выходят двое людей, явно не совсем вменяемые, дёрганые и напряжённые донельзя. Один из них подаёт голос: — О-отдавай в… всё, что есть. И только попробуй рыпнуться, н-недоносок, — предупреждает осипшим голосом долговязый мужчина, а в руке у него виднеется обычный кухонный ножик, судя по всему, давно не точеный и перепачканный в какой-то грязи. Гарольд хмурится, инстинктивно отступает, покосившись куда-то в сторону в попытке отыскать укрытие на всякий случай, если что пойдёт не так, и быстро возвращаясь взглядом к этим двум. У второго руки спрятаны в карманах прохудившейся куртки, а у того, у которого нож, они подрагивают. Судя по всему, наркоманы в период ломки. Парень не особо удивляется возникновению подобной компании на своём пути, быстрым движением потянувшись к револьверу. Он не хочет поднимать шума, травмировать этих полудурков, да и пули тратить — тоже, а потому предупреждает: — Я выстрелю, если вы сейчас же не уберётесь. С наркоманами нужно быть осторожней, то же касается и алкоголиков. Хрен знает, что стукнет в их бошки с помутнённым рассудком, и как в последствии придётся поплатиться за свои слова и действия. В нынешнем своём преимуществе Гарольд был уверен: у него были и некоторые навыки для ведения ближнего боя, и оружие, способное удержать потенциальную угрозу на расстоянии. И всё же Гарри гораздо больше рассчитывал на пистолет, а не на собственную физическую подготовку. Как оказалось, это он делал зря. — Да пздит он, — едва бормочет второй, вроде безоружный наркоша, посверкивая шальными глазами. — Хвтай его, и хер с ним… Первый, тот, что с ножом, начинает подходить ближе, явно уверившись в несерьёзности заявления Гарольда. И, если бы не одна неурядица, тот бы непременно корчился на земле с простреленной рукой, но судьба была не столь благосклонна к мафиози, и револьвер, вместо того, чтобы выстрелить и прервать звук тяжёлых, неровных шагов долговязого мужчины своим собственным раскатистым гулом, предательски заглох на потеху второго, наблюдавшего за ним незнакомца. — Я ж сказл, что пздит, — вновь запинается в словах второй, вынимая из карманов большие, грубые руки, на внешней стороне ладоней усеянные синими выпирающими венами. — Всечь ему хоршенько… Гарольд подавляет в себе сиюминутный порыв потеряно проверить магазин на наличие в них пуль, и вместо этого пытается отступить, но тот, что с ножом, делает резкий выпад вперёд… ***** — Болван, — холодно констатирует Говард, бросая на пол рядом с Гарольдом сумку с необходимыми медикаментами. — Обработай и перевяжи рану, зафиксируй повязку… Не забудь убрать тут после себя, и чтобы я тебя сегодня больше не видел. Парень, поморщившись от громкого хлопка дверью, что гулом разнёсся по ванной комнате, осторожно прислоняется к стене, и непослушными пальцами растёгивает пуговицы рубашки, оголяя бледную кожу и вместе с тем рваную рану на боку. Ранение не опасно глубокое, но от того не менее неприятное и болезненное, да и шрам от него непременно останется. Но револьвер его, конечно, подвёл… Пули на тренировочном оружии Гарольда были втихую подменены на игрушечные, видимо, без учёта того, что он не так давно для самообороны пользовался именно им, так как его «рабочий» конфисковал отец, восполняя утрату свое собственного оружия, да и просто в качестве наказания за предшествующие промахи собственного отпрыска. Гарри прикрывает глаза, тяжело вздыхая, и тянется за аптечкой. Всё могло быть и хуже. Он должен радоваться, что остался жив. И он рад, правда… Только вот это недопонимание между ним и близнецами, отчуждённость отца и грёбаное одиночество не может его не удручать… Впрочем, ведь всё это в порядке вещей, не так ли? Раз уж ничего поменять нельзя, то, быть может, это и к лучшему? А если уж так быть и должно, то кто он такой, чтобы спорить. Он не отступится от семьи, даже если она отвернётся от него. Он подстроится. Научится. Привыкнет. И непременно справится.