«I am the righteous hand of God And I am the devil that you forgot And I told you one day you will see That I'll be back I guarantee And that hell's coming, hell's coming Hell, hell's coming with me — Poor Man’s Poision, «Hell’s Coming With Me»
— Моя просьба сбила тебя с толку? Занятно. Вроде бы этот сюжетный поворот читался задолго до сегодняшнего дня. Кстати, не находишь всё это забавным? История повторяется один в один. Только сейчас напуган ты, а не Пик. Тот, кто всё это время без зазрения совести называл себя Габриэлем, стоял напротив того, кто все эти года свято мнил себя Красным Джокером. И в уголках его приподнятых губ скрывалась вся ирония мира, на которую подобные существа только были способны. Сама ткань реальности трещала по швам близ него. От каждого его вздоха, от каждого шолоха. — Кто… нет, что ты такое? — Джокер (он всё ещё сам себя так называл) в ужасе отпрянул прочь. Джокеру казалось, что он забыл каково это. Когда колени резко подламываются от страха, а тело кренится вниз, и хочется упасть, закрыть голову руками, защитить хотя бы лицо и глаза. Словно в тебя кинули гранату и бежать уже нет смысла. Потому что загривком, всеми своими жилами чувствуешь, что её полёт был слишком долгим и она вот-вот рванёт. Секундный миг становится нестерпимо размозжённым, и понимаешь наперёд, как сейчас будет больно. Сердце колотится и спирает дыхание, но молиться тебе некому. Ведь подсознательно ты всё ещё отрицаешь существование высших сил. Ему казалось, что он разучился испытывать подобный ужас, когда ему удалось заполучить силу Джокера. Однако теперь он прекрасно понимал — то была лишь угодная кому-то ложь. Все его игры по спасению мира происходили только потому, что им позволяли происходить. — «Что я такое»? Думаю, ты и сам уже нашёл ответ, — серьги продолжали по инерции качаться в его ушах, когда Габриэль опёрся о золотой посох и опустил на него подбородок. Его силуэт всё плыл и плыл в глазах Джокера. Но даже теряя зрение, он чувствовал и понимал, какова вечность и как мал человек рядом с ней, жалкий и слабый. По сравнению с огнём истинной магии, сотней, тысячей накопленных в нём лет. Перед ним возвышалось то, отчего он так долго бежал. Неизбежная судьба. Коронованное воплощение смерти. Невдалеке смазались лазурным всполохом силуэты резных колонн. Сердце Мира смешалось с территориями Резиденции Восьми, но больше не было над ними пёстрых переливчатых облаков. Только Купол, выбитый и опрокинутый, да изломанные статуи королей. Мир, стоящий в шаге от окончательного разрушения замер. Затемнился. — …значит, ты хочешь свою магию обратно? — Джокер, борясь с желанием закричать из-за накатившего приступа мигрени, облизнул губы и пригнулся ещё сильнее к земле, — Этернитас. Габриэль (но не совсем) улыбнулся. И как же, чёрт возьми, легко было поверить в искренность его улыбки. — Ох, это имя… как же давно я его не слышал. Он приподнялся на мыски сапог и шагнул в сторону. Начал медленно обходить Джокера по кругу. Конец золотого скипетра тащился за ним, царапая землю. — Да, я хочу её обратно. Но не то чтобы из вредности или прихоти. Просто иначе мне не закончить всего этого дела. Видишь ли, когда первый Красный Джокер пал, сила его осколками разлетелась по всему Карточному Миру. У меня — бо́льшая её часть, у тебя — мéньшая, но даже маленький огонёк способен подчас сотворить историю. Габриэль приобрёл лукавый вид, совершенно чуждый и напряжённой атмосфере, и мрачной реальности подле него. — Разве с того самого момента, как мы встретились в одном из твоих видений, ты не гадал, каково истинное будущее этого мира? То, где он будет окончательно разрушен, или то, в котором он уподобится реальному? И раз уж ты помог мне, я тебе покажу. Он не содрогал земную твердь или небеса, не навлекал на себя молнии. Не понадобились ему и нити, которые использовали смертные маги. Джокер просто пересёкся с Габриэлем взглядами, и знание озарило его. Никакой разрывающей боли, никакого давления на черепную коробку изнутри. Однако после увиденного у Джокера тут же навыкате распахнулись глаза. — Нет! — гневно вскрикнул он, стиснув руки в кулаки. — Нет, нет, нет… ВСЁ НЕ МОЖЕТ ЗАКОНЧИТЬСЯ ТАК! С тех самых пор, как он заполучил эту магию, эту про́клятую магию, которая мизерными обрывками поставляла ему информацию; которая как долбанного Гензеля по хлебным крошкам толкала собирать единую картину лучшего будущего и страдать до исступления, Джокер знал, что рано или поздно ему придётся расплатиться. Здоровьем, воспоминаниями о себе или (что самое страшное) — о Зонтике. Но и в кошмарном сне он представить не мог, каких огромных масштабов достигнет счёт! — Я не приму такое будущее! Я!.. его же можно исправить! Да, точно. Я его больше не вижу, но у тебя такая же магия, — Джокер порывисто, как прежде, отпрянул, слепо дёрнулся в сторону Габриэля, протянув к нему трясущиеся ладони, — скажи, что нужно сделать и я!.. Но Габриэль лишь покачал головой, став чрезмерно серьёзным. — Есть в жизни такие вещи, о которых поздно порой сожалеть. У Джокера перехватило дыхание. Он бестолково открыл рот и почти тут же заторможено его захлопнул. Это были его собственные слова, сказанные Императору много лет назад. Есть в жизни такие вещи, о которых поздно порой сожалеть. И которые нельзя исправить. Даже сил истинного Бога для этого теперь недостаточно. Хотя, справедливости ради, тот с самого начала желал кое-чего иного и останавливать энтропию в его планы уж точно не входило. — Но, в конце концов, ты ведь добился того, чего хотел, — ровно продолжил Габриэль, — Карточный Мир станет настоящим. Чуточку позже и лишь при одном небольшом условии. — …«небольшом»? — повторил за ним поблёкшим голосом Джокер. Его тело начало крениться книзу, он осел на сбитые колени и больше так и не выдавил из себя ни единого слова. Больше Джокер не улыбался, даже ожесточённо или в испуге. Когда он понял, к чему свелась его роль в этом представлении, что именно он натворил, из него вышла вся жизнь. Джокер задрожал, вцепился руками в голову. Всё это время он говорил себе, что лучше правителей восьми, что он — честнее и справедливее, что всех желает от них защитить, но жизнь ведь штука ироничная, не правда ли? Карточный Мир имел тенденцию умирать и возрождаться каждые двести лет. О чём Джокер не знал. О чём не знал никто кроме одного-единственного существа до этого самого момента. И да, чисто технически, и так рано или поздно, эта реальность в очередной раз схлопнулась бы. Однако в запасе у неё было ещё целых пятьдесят лет. Ну… было раньше. А сейчас из-за всех этих махинаций Джокера, с открытием-закрытием порталов, стрелки на циферблате часов её судного дня сдвинулись до нуля. Именно поэтому вокруг была чёрная пустошь. Одно, «небольшое», мать его, условие. Да, мир станет лучше, он возродится, но сперва всё живое и неживое должно в нём сгореть дотла. — Признай, ты правильно понял с самого начала. Магия показывала тебе и смерти королей и твою собственную, только ты отрицал это всю свою жизнь. Чтобы этот мир жил… — …все его Лживые Боги должны умереть. — Одними губами закончил Джокер, — Даже Зонтик. Даже я. — Верно. Пелена окончательно заволокла его взгляд, больно закололо и сдавило мышцы где-то у горла. Тьма и холод подступили ближе. — Но как же я умру после всего, что натворил? Я ведь хотел совершенно не этого. Чтобы мир жил, да. Чтобы он был лучше, но не такой ведь ценой! Я думал, что выбрал мéньшее зло… Он содрогался, обхватывая себя руками. Серебряные браслеты, напоминающие кандалы звенели на его запястьях. Джокер сбивался с мысли всё чаще и чаще. — Я просто хотел жить счастливо с тем, кого люблю, разве я просил многого? Почему вся моя жизнь была такой? Миг счастья в обмен на года страданий. То желание, что я загадал… Теперь Габриэль смотрел на фальшивого Джокера отрешённо и сложно было понять — сочувствовал ли он слому всей его жизни, горю и кульминации грехопадения или же просто делал то, «что был должен» в соответствии с предначертанной ему судьбой, в которую так свято верил. — Но ведь оно было не о спокойной жизни. Ты хотел, чтобы мир стал таким же, как, и в твоём видении. Реальным. Чтобы люди в нём, в общем, и Зонтик, в частности, жили счастливо и они и будут. Только без тебя. Он сделал непродолжительную паузу и приподнял лицо к растресканному Куполу. — Чтобы получить что-то одно, всегда необходимо пожертвовать чем-то другим. Нужно было быть осторожнее со своими желаниями, — сказал он, чуть качнув головой. И серьги в его ушах зазвенели. — Эта часть твоей магии, которой я пользовался… ты не можешь отобрать её силой. Ведь если б мог, то с самого начала бы так и сделал. Габриэль прищурил лазурные глаза до едва различимых щёлочек. — Да, так и есть. Как и Чёрный Джокер, ты должен вернуть её добровольно. Джокер мысленно прокрутил в голове альтернативные варианты развития событий. Он мог бы отказаться передавать магию обратно. Благодаря ей он помнил бы о произошедшем и мог учесть все ошибки, все свои промахи, мог бы быть с Зонтиком, который, напротив, всё забудет, ласковым и добрым. Но в таком случае магия, накопленная Чёрными Джокерами и не дополненная Красным рассеется. Этот мир снова сделает оборот и продолжит Цикл. И возможность сделать его полноценным, а их всех — смертными будет утеряна навсегда. Джокер зажмурился, задержал дыхание, ему живо представилась картина такого будущего. Раз за разом, оборот за оборотом, белый шум из одних и тех же кровавых повторяющихся событий. Пыль веков, стирающаяся в крошево. И в них всё меркнет, всё становится бессмысленным. Постоянные муки и страдания, сродни тем, что он пережил, только длящиеся бесконечно. Бесконечно. Вместе с Зонтиком, да, но… Как бы сильно Джокер не боялся смерти и потери близкого человека на такую жизнь он не мог обречь целый мир. И виной тому, что не было никаких альтернатив, послужил он сам. Он сам всю свою жизнь выстраивал нерушимый мост к этому единственно верному будущему. Глупый, алчный, зарвавшийся. Сверх меры повершивший в свои силы, не знавший всё в этой истории до конца, судивший её со своей предвзятой колокольни и однобоко. Осознание добило его. Единственное, на чём держалось хлипкая воля Джокера, его желание продолжать — это мысль о том, что он своими решениями, пусть непонятый всеми и одинокий, но сделает людям лучше. Зонтику, себе в конце концов. Но теперь? Джокер окончательно расслабил руки и спину, свесил голову и стал будто бы вдвое меньше. Лезвие ножа мерцало неподалёку в сполохах огня, но он даже и не попытался его схватить. Больше у него не было сил выносить всё это, он молча закрыл ослепшие глаза. Всё было кончено.***
— Все слышали? — Габриэль перевёл взгляд от Джокера к застывшим позади него клонам. Они замерли на приличном расстоянии, у пригорка, с тех самых пор, как улеглась буря. И одним небесам оставалось известно, отчего никто из них так и не влез в этот маленький, но окончательно расставивший все точки над i разговор. Тишина прерывалась сухим треском. То — медленно истекала магия, удерживающая окружающее в стазисе. Через неё лезли, наслаиваясь друг на друга тени. Бугрились уродливыми изгибами и хребтами. Проворачиваясь и смыкая круг, всё ближе к орхестре и разбитым статуям. Одно сплошное безумие, вот что это было такое. Габриэлю никто не ответил, и он сам двинулся к клонам навстречу, а когда подошёл к ним вплотную, то из всей тройки отреагировал только Зонтик. Коротко он посмотрел за его плечо и ещё крепче сжал алебарду. А затем точно пьяный, шатаясь из стороны в сторону, поплёлся к Джокеру. В свете лазурных теней от огня его глаза казались блёклыми и безумными. Куромаку протянул руку и попытался ухватить Зонтика за плечо, но его ладонь вместо наплечника соприкоснулась с другим металлом. Её аккуратно остановил золотой посох. — Не надо. Он сам закончит это дело. С минуту Куромаку сверлил Габриэля тяжёлым взглядом и не мог найти ни единого слова ему в ответ. Но и смотреть в его нынешние глаза было тяжко. Прозрачные, будто жидкое стекло и такие чистые, что в них не нашлось и грамма пигмента, присущего обычным людям. И в этой мертвенной идеальности крылось нечто отталкивающее и противоестественное. — Правильно я понял, — начал Куромаку, — что за пределами этого места больше ничего нет? Габриэль коротко кивнул. — Значит, люди… Габриэль кивнул ещё раз. — Да. И их нет тоже. Куромаку прокусил щёку и проглотил слюну, смешанную с горячей кровью, зажмурился от тошноты, поступившей к горлу. Вероятно, он знал это с самого начала, на каком-то подсознательном уровне. После смерти Феликса, после того как на Куполе появились трещины, он догадывался о том, что начатое необратимо. Что Габриэль о чём-то крупно умолчал, когда попросил их помочь. Но догадываться, потакая тревоге, представлять худшие варианты развития кошмарных событий и лицезреть их воочию — совершенно разное дело. И Куромаку ещё не успел переварить эту шокирующую мысль. Не успел в ужасе подумать о том, что всё, что он знал — рухнуло. О том, что больше не было ни Курограда, ни его жителей. Ни Зонтопии, ни Империи, ни Фелиции. Ни Вероны, ни Сукхавати, ни Варуленда. Ни Лили, ни Армета, ни Ару, ни Курона, ни Франца, ни Николь, ни Клео или Эммы. Ни Хелен, ни Вару, ни Ромео. Никого и ничего больше не было. Как вдруг с ним рядом зарычал Пик. — Не может быть! — его рот разверзся в разъярённом оскале, — не может этого быть! Как ты… Габриэль сделал шаг в его сторону и до того обескураживающе тепло улыбнулся, что Пик задохнулся во всей своей ярости на полуслове. Его глаза сузились, он пригнул шею и, разглядывая его, Куромаку понял: Пик по-настоящему боится. Потому что ощущает что-то, чего сам Куромаку в силу своей невосприимчивости к тонкого рода материям ощутить не может. — У вас всех тут были близкие, но от меня их смерть не зависела, lupellus. Теперь ты кричишь как Куромаку, но я уже показал ему. Скажи, Куро, ты понял, что Феликса было не спасти? И это напоминание — как удар под дых. Куромаку отвернулся от режущего взгляда Пика, отчаянно умоляющего его крикнуть: «нет!» и с отвращением выплюнул: — Да. — Здесь то же самое. Пик был немногословен, но даже так всегда находился с тем, что можно ответить. В любой момент и с любыми людьми, но не сейчас. От гнева у него перехватывало дыхание, пылали огнём глаза, но он не делал ни шагу в сторону, ни шагу назад или вперёд. Фигура существа перед ним вызывала у него величайший в его жизни диссонанс. Он хотел рвать и метать, но в то же время, кажется, он узнавал эту манеру речи, эту силу и магию. — Я зол, — ещё громче прежнего зарычал Пик, — я никогда так не был зол в своей жизни как сейчас. Пусть ты не мог исправить, но ты мог сказать с самого начала. Дать выбор. И… не смей меня так называть! Последние слова он рявкнул так громко, что даже Джокер вздрогнул, услышав его. А потом — страшно клацнул острыми зубами в воздухе. Габриэля, впрочем, это ни капли не напугало. Даже уголки его губ не дрогнули. — Хм, и правда, какой же ты lupellus. С тех пор целый lupus. А насчёт выбора — могу дать его прямо сейчас, — предложил Пику он. — Возвращайся на Землю, я открою для тебя портал. Он поднял ладонь, и его пальцы замерли, готовые в любую секунду щёлкнуть. Тогда Габриэль повёл головой в сторону Куромаку. — Если решишь к нему присоединиться и побежишь достаточно быстро, то может успеешь и Зонтика с собой прихватить. Но тут уж я ничего не гарантирую. — А что станет с людьми? Теми, кто останется? — спросил Куромаку. — Они снова оживут, однако без вас тут ничего не наладится. Из всех шансов вселенной — мы либо исправим то, что происходит с Карточным Миром сейчас, либо никто и никогда. Пик ощетинился. — И это — выбор?! Счастье целого мира в обмен на нашу свободу! Пик вцепился человеческой рукой в голову, схватил за волосы, потянул, но до того как он успел причинить себе вред, его остановило мягкое касание — это Габриэль положил поверх его ладони свою. Едва касаясь Пика, он гладил его пальцы, как гладят зашедшегося в истерике ребёнка. Ненастойчиво, но отвлекая его внимание. В первую минуту Пик замер, словно животное неспособное понять, что с ним вытворяет это странное создание — человек, а затем его глаза вспыхнули алым. Из горла вырвался низкий рык. Его золотая рука резко взлетела вверх, из неё ударила волна пара, обдавшая Пику шею и плечо. Лицо его исказилось от боли, но она не замедлила его движений. Когтями он вцепился в чужую руку. До хруста и треска костей. — Ты знал, что я не смогу их тут бросить. Знал, что так будет. Пик давил золотыми пальцами всё сильнее и сильнее, но Габриэль своих так и не отымал. Более того — улыбка, до тошноты понимающая всё не сходила с его лица, хотя воздух уже отравил медный дух крови. — Знал. Зрачки Пика сузились до едва заметных щёлочек. — Это тогда… не выбор! Не! Выбор! — вскрикнул он неожиданно высоким голосом. Точно эти объяснения были не объяснениями вовсе, а калёным железом. И причиняли ему такую нестерпимую боль, с которой никак не выходило бороться. — Мне казалось, ты был не против такого хода мыслей, — спокойно сказал Габриэль, протягивая к нему и вторую руку и медленно расправляя спутавшуюся фиолетовую прядь волос, похожую на волчье ухо, — спасти только себя, только семью. И наплевать на других людей. Так что же поменялось, Пик? — Всё изменилось. Всё, — зашептал Пик дрожащим голосом, будто ещё немного — и он заплачет. Но ни в его глазах, ни в глазах Габриэля не стояло ни единой слезинки. «Опыт видений фальшивого Джокера сильно повлиял на него. Видимо, в какой-то момент, как бы ни показывал противоположного, Пик понял, скольким людям сделал больно. И ужаснулся, пересмотрев свои взгляды на ситуацию». Куромаку понял в нём всю эту перемену интуитивно, ещё в реальном мире. Тогда, когда спросил у Пика, почему он не сбежал и не получил на удовлетворительного, по его мнению, ответа. Однако вот это чувство, липкое и противное, ощущение тотального неконтролируемого ужаса оттого, насколько выверено и рационально Габриэль провернул всё это за их спиной, Куромаку смог разделить только сейчас. То, как методично и годами потихоньку Габриэль двигался к намеченной цели, с самого начала, зная, к чему всё это приведёт. Никем не замеченный, не остановленный. Но так же сильно, как с чувственной точки зрения Куромаку и пугал этот прагматизм, он, ненавидя себя, не мог не согласиться: не было смысла жертвовать всем миром ради счастья пары людей. — «Хороший шут — прежде всего фокусник», да? — припомнив Габриэлю его же собственные, сказанные немногим ранее слова, спросил Куромаку и тот прищурился в ответ. «…а задача любого фокусника — сделать так, чтобы зрители поверили в его представление и упустили из виду самое главное». Да, вот ради чего ему всё это время был нужен фальшивый Красный Джокер. Для отвлечения внимания. — Так и есть. Пальцы Пика вдруг сами собой обмякли. Он снова обратил на себя внимание, но уже беспомощно, едва слышно. Кто бы мог подумать, что сам Император может выглядеть после подобного ужасного приступа гнева так жалко и разбито. — Скажи… они хотя бы не мучались? Габриэль, наконец, отступил от него и спрятал израненную ладонь в кармане брюк. Но на землю всё же успела упасть пара капель крови. — Они были вместе до самого конца. — Ответил, не отводя взгляда он, — Они были вместе и это максимум того, что я мог для них сделать. О чём глубоко сожалею… но на самом деле это не так больно, как кажется. Мир стирается быстро — максимум десять минут, и всё. А потом, промежуток до следующей жизни, который проводишь в нигде… эти воспоминания если и будут тревожить, то лишь изредка, в ночных кошмарах. Но размытых, таких, что посчитаешь произошедшее просто не в меру разыгравшейся фантазией. Очевидно, Габриэль судил по собственному опыту. — …на Земле ты говорил про, что объяснишь ещё кое-что, — выдавил Пик и Габриэль вдруг стушевался. Впервые на его лице проступило выражение хоть какой-то неловкости. — Ах, об этом. Хотя… ты ведь, кажется, и так всё понял? — Да. Тогда, когда ты открыл нам путь на Землю. Эта магия не самая незаметная, — Пик помолчал, а затем упрямо нахмурившись повторил, — ты обещал, что объяснишь. Про два варианта. — Верно, — вздохнул Габриэль, — но я также предупредил — они оба мало тебя устроят. По правде говоря, я и сам без понятия кто я такой. Если мы идём по оптимистичному сценарию, и верим в силы твоего отца чуточку больше, чем следовало бы, то может быть, я, — Габриэль постучал ногтем по золотому скипетру, — …его реинкарнация. Однако так много перерождавшаяся, что она уже не имеет ни памяти, ни опыта оригинала. Слабая. Если по более реалистичному — то искусственный конструкт, созданный лишь для того, чтобы вмещать в себя огромные количества магии, для чтобы всё это, — он махнул рукой на Купол, — Когда-нибудь произошло …так что как бы мне ни было стыдно это признавать, я могу лишь догадываться, а не знать это наверняка. Прости, Пик, но это всё, что я могу сказать. Лицо Пика посерело ещё сильнее чем прежде, но он промолчал. Несмотря на то что, очевидно, многое хотел бы высказать. — Зачем ты взял нас с собой? — резко и с раздражением перевёл тему он, — мог бы оставить нас с Куромаку. Умирать. Для плана тебе понадобился только Зонтик. — А тебе хотелось умереть вместе со всеми? — склонил голову набок Габриэль, и что-то животно жестокое промелькнуло в его взгляде. Мелькнуло и сразу же угасло, он запнулся на полуслове и стушевался, тут же отступая, — прости. Я не должен был так говорить. И хоть для плана и нужен был лишь Зонтик, вас в спутники я выбрал не просто так. Бо́льшая часть проблем в Карточном Мире возникла из-за вас двоих. Королей Севера и Юга, упрямых братьев, с кардинально разными взглядами на устройство общества и реальности. Именно поэтому в новой жизни вы должны сохранить свои воспоминания. Ведь какой смысл называть мир лучшим, если вы все совершите всё те же ошибки? Воевать можно и в незамкнутом мире. Пик молча обдумывал услышанное поджав губы и когда тишина стала уж совсем нестерпимой, Габриэль вновь коснулся его, теперь только не головы, а скрещённых в напряжении рук. Заискивающе, прося. — Пик, я очень виноват перед тобой, перед вами всеми, но скажи, какие у нас ещё были варианты? Обозначь я заранее, что тут больше никого не осталось, вы бы не смогли мне помочь и все люди, твои подданные, семья остались бы здесь навеки заперты. А вы? Остались бы на Земле и прожили бы бездарные жизни, раз за разом мысленно возвращаясь сюда. Так что было лучше? Как я мог вас всех спасти? Пик только открыл рот, чтобы ему ответить, как вдруг со стороны раздался истошный крик и он, Куромаку и Габриэль развернулись к Зонтику и Джокеру.***
Из того, о чём говорили клоны, Джокер не слышал ни слова. Сгорбившись над землёй так низко, что ещё вот-вот и упадёт, он сидел неподвижно даже тогда, когда одна из размытых теней подобралась к нему вплотную. Джокер на неё не смотрел. У него болели глаза, и тяжелели веки. А руки он при всём своём желании не сумел бы приподнять и на сантиметр. Чужое приближение давило на него, зудело в горящем лбу и за ушами, однако он бездействовал. За года проведённые в скитаниях Джокер научился чувствовать опасность всем телом, и потому он заранее понял, что будет ещё до того, как сталь нависла над его шеей. Человек, застывший над ним шумно дышал, борясь со своими внутренними противоречиями, и Джокер понимал, что он колеблется по тому, как густел воздух от дрожащего в руках оружия. Но он сам уже ничего не собирался с этим делать. Обессилев, он ожидал мести и кровавой расправы — скорой или болезненно долгой. Ему некому было молиться, не хотел он и о чём-то упрашивать. В целом, у каждого здесь присутствующего имелись свои с ним счёты, которые можно было свести. Так вот как он значит умрёт — глупой смертью, с которой столь отчаянно боролся на протяжении десятилетий. Но он и правда не мог встать и в отличие от другого «не мог» которое было на день раньше в овраге, не мог ещё и потому, что больше не видел в этом никакого смысла. Джокер крепко зажмурился и рефлекторно вжал голову в плечи, когда в воздухе свистнула сталь. Его сердце защемило от этого мерзкого секундного предвкушения. О, зачем человек и перед самым концом продолжает всё ясно осознавать? Лучше бы мрачный жнец сражал нас всех внезапно! «Сейчас всё будет кончено», — подумал Джокер и в этот самый момент древко, разломанное надвое отлетело в сторону, стуча по чёрным камням, вздымая клубы пыли. Джокера обдало волной щепок — с такой силой треснуло в чужих руках оружие, и он широко распахнул незрячие глаза. Тогда-то его и сдавили в объятиях. Неловких, но настолько крепких, что невольно он даже вскрикнул. Джокер слепо ткнулся носом в закованное железом плечо, а грудью прижался к груди, на которой уже отчего-то не было доспеха. Он ощущал биение второго сердца отчётливее собственного, а запах, столь знакомый и родной даровал ему подсказку много раньше, чем мозг выстроил единственно возможную логическую параллель. Железо, отсыревшая штукатурка и… полынь. По обветрившимся щекам Джокера хлынули слёзы. — Я…. не хотел, не хотел, не хотел… Джокер вжимался носом в его шею всё сильнее и сильнее и всё сильнее умолял о несбыточном. Жмурился, стискивал и расслаблял пальцы в перчатках, силясь схватиться за единственного человека, что всё это время был рядом с ним. Сперва поток его бессвязных нервических оправданий перерос в одиночные всхлипы, а затем — безутешный надсадный вой. Трясясь от страха и сожаления Джокер орал так, что кровь стыла в жилах. Как же ему было стыдно и страшно, и больно. Очень больно. Но даже так, пусть этот миг, в котором Зонтик позволил найти утешение в его объятьях, длился бы вечно! Несмотря на то что тело Джокера мучительно умирало, он был готов терпеть какие угодно пытки, лишь бы не открывать глаза перед страшной истиной. Зонтик прижимался к его щеке своей и капли холодного пота терялись меж их висками. Голос его задрожал, когда он начал говорить, но в нём помимо дрожи звенела и сталь. — За то, что ты натворил — в том числе и моими руками, я тебя никогда не прощу, — пальцы Зонтика вдруг сдавили его ещё крепче, когда Джокер утих, а затем — их сила внезапно ослабла, — …но раз уж это самый конец, то я хочу, чтобы ты знал — я всегда любил тебя до тех пор, пока магия не встала между нами. Это тебе не нужно было во мне исправлять. — Тогда… почему ты не сказал мне раньше? Нет… почему я раньше тебя не послушал? Я… никогда не хотел делать тебе больно. Я просто хотел, чтобы мы были счастливы вместе, понимаешь? Но, видимо, всё это время я ошибался. Я должен был услышать тебя ещё тогда, когда ты возразил мне в первый раз. Ах… все эти года я думал, что смогу спасти всех, пожертвовав лишь малым. Что убив королей я дам простым людям и тому, кого я люблю, жить свободно, но, — Джокер слепо оглянулся по сторонам, — я всех убил. Всех до одного. Чем я тогда отличаюсь от Императора, которого ненавидел? Боже, я и правда… жалок и мне очень, очень… — Да, ты не послушал меня раньше, но раз ты настроен, то послушай сейчас, — прервал его Зонтик, — Мне нравился Деус Эксгард. Человек, неравнодушный к проблемам другим, тот, кто стремился быть на стороне справедливости, хоть у него это и не всегда получалось. Добрый. Сострадательный. А если ты поступишь правильно, то я… хотя бы в последний раз увижу того человека, которого полюбил. Джокер знал, что Зонтик заплачет, знал даже, что слёзы покатятся по его левой щеке раньше чем по правой, ведь так у него было всегда, но максимум того, что Джокер теперь мог — это лишь утешить его словами. И он только открыл рот, как вдруг его поразила ужасная, но в то же время невероятно очевидная мысль. Он понял: Зонтик больше не видит в нём того, кого когда-то полюбил, потому что не было больше Деуса Эксгарда. Остался только тот, кто решил быть Красным Джокером. До самого конца. — Ты всегда разделял того человека и меня, да? Но Зонтик, ты его никогда и не знал. Он умер много лет назад, в тот самый момент, когда коснулся генератора. Без него, без этой силы он не встретился бы с тобой, однако и не сошёл бы с ума из-за бесплотной мечты. Из них двоих остался жить лишь Джокер, даже если в те года он и носил другое имя. И мне жаль, что всё, что ты видел во мне, было уже после того, как эта магия, нет… как я сам всё испортил. Если бы мы только встретились немного раньше, то, может, всё сложилось бы иначе… хотя сейчас, фальшивый или настоящий, тебя и весь мир вернуть может только Джокер. Но, Зонтик, если я сделаю это, неужели ты не боишься… — Умереть? Конечно я боюсь. Но, по-моему, мы с тобой брали взаймы у этого мира слишком долго. — И правда. Тогда помоги мне встать. Зонтик взглянул на острые скулы, на блестящие от злых и горьких слёз глаза и на лицо Джокера, выражение которого впервые за последние несколько лет выглядело по-человечески. Осмысленно. Он отпустил его плечи на мгновение, сдвинулся и подхватил Джокера со спины. Медленно поставил на ноги, но не отстранялся потому, что понимал — в одиночку Джокер уже не устоит. А у самого же Джокера, чем больше он разговаривал с Зонтиком, тем больнее сжималось сердце. Годы непрожитых счастливых моментов вместе с ним, годы недомолвок и самообмана. И ради чего? Конец всё равно был бы один. Весь его путь, все его страдания и все те страдания, что ощутили люди этого мира, всё это в итоге слилось в нём. Всю ту боль, что когда-либо принимали и причиняли, он вобрал в себя как энергию и вернул сюда — в точку исхода и точку невозврата. Фальшивый Джокер задрожал, осознавая, что сам мир избрал его для этой цели, для того, чтобы всё было именно так. И мог ли он и посметь хотя бы задуматься о том, чтобы поступить судьбе вопреки? Нет. Потому что теперь он знал, что так будет неправильно. Потому что уже попытался и в итоге лишь влип в самосбывающееся пророчество. Потому что даже без оглядки на чувства ему не было места рядом с Зонтиком, уже очень и очень давно. Ведь Зонтик заслуживал кого-то получше него, заслуживал лучший мир. Хорошо было бы увидеть то прекрасное будущее, которому он помог свершиться. Хотя бы разок собственными глазами. Однако, отдав всю свою силу, он сгорит дотла. Не будет никакого***
— Что теперь? — когда Зонтик более-менее пришёл в себя, спросил Пик. — Теперь нам надо подняться выше, — ответил Габриэль. И клоны двинулись за ним длинной расхлябанной вереницей, меж осколков Купола и жутких, вперившихся в них взглядами статуй, мимо разрушенной Резиденции Восьми и утопающей в пыли веков дороги. И вечная ночь шла за ними по пятам. На орхестру, у которой они все когда-то встретились, Куромаку забрался с трудом, но последние ступени ему помог преодолеть Зонтик. Пик же дошёл до привычного ему ещё по детству места — небольшой выбоины меж двумя раскрошившимися колонами. Ему казалось, что он даже нашёл на камне отметки, что успел нацарапать отцовским ключом, покуда тот этого не видел. В сторону он бросил: — Если ты всегда видел только истинное будущее, то значит, с самого начала знал, что у нас нет и не было никакого выбора, верно? Габриэль улыбнулся ему, ободряюще и ничего не ответил. Ответ на этот вопрос и без лишних слов был очевиден. И Пик отвернулся. «Какой же дерьмовый сегодня для всего этого день», — подумал он и ему отчаянно захотелось выкурить сигарету напоследок, но потом он подумал ещё и о том, что вряд ли хоть какой-нибудь день будет хорош для таких дел. Ему не хотелось этого делать. И Зонтику, несмотря на все его терзания с тем фальшивым Джокером, которого он любил, не хотелось тоже. Но дело есть дело и необходимость его разрешить настигает рано или поздно. Пик подступился ближе к огню — некогда единственному свету в его жизни и вдруг вспомнил о том, как отец гладил его по голове, когда ему было плохо и говорил: «Это ничего, волчонок. Ничего. Ты проживёшь долгую, очень долгую и насыщенную жизнь» И тогда Пик прижимался к его груди и притихал, успокоенный его теплом. И больше не плакал и не боялся на те краткие часы своей будущей смерти. Но теперь этот миг настал, и он оказался совершенно иным, нежели тот, что Пик изначально себе представлял. «Твоя судьба глубоко связана с этим миром, а потому и путь твой окончится тоже в нём» Возможно такое древнее и могущественное существо как его отец, находило своё странное нечеловеческое успокоение в том, что смерть, так или иначе, неизбежна для всех. Возможно, он никогда и не понимал, что этими словами он пугает Пика. А, возможно, и сам Пик до конца никогда не понимал мотивов отца. — Не хочу больше гоняться за призраками. Дальше буду жить только для живых, — глухо сказал Пик, даже не оборачиваясь к Габриэлю. — Это хорошая идея, — согласился с ним Габриэль, едва заметно стиснув набалдашник золотого посоха. Однако, несмотря на этот нервический жест, улыбка всё ещё оставалась при нём, — забери свои с Зонтиком карты. Их нужно будет непременно сжечь в этом огне. Тогда вы всё будете помнить. Пик сделал, как ему было велено, а затем — качнулся в сторону и своей грубой сухой ладонью прижал Зонтика к себе. Наверное, он никогда не признался бы, даже перед собственной кончиной, что это больше было нужно ему, а его не шепчущему молитвы брату. К кому именно Зонтик обращался — трудно было сказать, но, кажется, ему помогали эти слова. — Что вы оба планируете после всего этого? — прямо перед тем, как Пик поднёс их карты к пламени, спросил Куромаку. Зонтик приподнял голову и пересёкся взглядами с Пиком, затем неуверенно, но с явной надеждой спросил: — Как думаешь, Куро, а если бы мы все, ну… ещё раз попытались бы, то смогли бы наконец стать нормальной семьёй? У нас ведь больше и не осталось никаких разногласий. — Да, пожалуй, не осталось, — на губах Куромаку возникла не улыбка, а скорее её мимолётная блёклая тень, — так что думаю, это можно попробовать. Зонтик кивнул ему и просиял. — Хорошо. Я рад, что ты так думаешь. — А, ты, Пик? И Пик задумался над этим вопросом. Из-за всей этой истории с одержимостью долгое время он провёл в Зонтопии. А тамошний дождь успел его порядком так доконать. Стоило Пику только вспомнить вездесущую плесень и сырость, как ему тут же захотелось вернуться к себе домой, в Империю. Там у него была шикарная библиотека, прохладные залы которой не раз выручали в жаркий полдень. Личный кабинет, устланный коврами и деревом, книги, мягкая мебель, тяжёлые чёрные шторы и идеальная звукоизоляция. А за окном до самого центра города тянулся сад из пихт и когда начиналась золотая осень, запах сухой коры и облетевших иголок стоял просто умопомрачительный. Пик никогда прежде об этом не задумывался, но ему, оказывается, нравилось там. Нравилась нудная рутина и подчинённые то и дело заглядывавшие в кабинет, нравилась Эмма, скептически пихающая его в плечо, которую он подумывал сделать своей преемницей, нравились Зонтик и Вару навещавшие его время от времени. Пик принял вину за таких, как Деус Эксгард. За людей, продолжавших нести в себе его ненависть и страх, но теперь, как верно сказал ему Вару, настало время двигаться дальше и впервые Пик почувствовал, что больше не хочет жить вопреки чьему-то желанию, что ему больше не надо вырывать своё личное счастье и спокойствие из чьих-то рук и тогда когда он понял это, ему ещё сильнее не захотелось умирать. Но умереть было надо. — Я хочу отдохнуть от всего этого. Но буду не против компании. Хватит с него потрясений, и войн тоже хватит. Пик оглянулся на Куромаку и Габриэля через плечо и швырнул их с Зонтиком карты в огонь без предупреждения. Чего и в самом деле тянуть эту лямку если по-другому никак? Интересно, о чём думал отец, глядя на него с такого же ракурса? Сочувствовал ли хоть каплю, зная наперёд, чем закончится дело?.. Хотя, пожалуй, больше Пику и не хотелось этого знать.***
Когда исчез Пик, лазурный огонёк на мгновение полыхнул, и мир сузился до пределов орхестры. Обернувшись Куромаку чётко увидел его грань, обрисованную тьмой. То был абсолютный ноль. Ждущее его небытие. — Габриэль? — позвал Куромаку, но его охваченный страхом оклик тут же аккуратно подхватил шёпот. — Шшш… слышишь? Всё наконец утихло. Замерший за стеною колонн силуэт был Куромаку не знаком. Сгорбленные плечи в парче да золоте и высокие мыски сапог — вот всё, что едва виднелось из темноты. Ни общего контура, ни тонких черт внешности, лишь небольшие детали выхватывал тлеющий огонёк. И больше ни звука. Куромаку не слышал ни чужого, ни даже своего собственного дыхания. После смерти последних карт и правда наступила тишина. — Мир почти пришёл к равновесию. Осталось только это место. Маленькое место, полное воспоминаний. Однако и оно вскоре исчезнет. Уставший вздох прозвучал ностальгирующе. — …у тебя ведь остались ещё вопросы? Я обещал ответить на все. Куромаку с тяжёлой головой, как бывает поутру из-за сонливости, навязанной кошмарами, глядел на искры лазурного пламени. Оно сжалось до размера не больше ладони и медленно билось на мраморе в ритме подобном биению настоящего сердца. «Видимо, поэтому это место и прозвали так». Но время сейчас мало подходило для пустых философских сопоставлений. Поэтому он их оставил. — Можешь вместо моих сохранить воспоминания другому человеку? — попросил Куромаку. Существо позади него молчало, однако когда заговорило вновь, то проницательным вкрадчивым голосом. Похожим на тот, что Куромаку прежде слышал в портале и в то же время непохожим одновременно. — Желаешь, чтобы обо всём знал Феликс? А за самого себя не боишься? Ведь потеряв память, ты снова откатишься до своего худшего «я». Тут даже гадать не надо. Куромаку до белоты поджал губы, но тон его остался непоколебимым. — Я — единственный из восьми королей продержавшийся на троне без особых эксцессов. И знаю, что смогу выдержать ещё раз, если нужно. А вот Феликс… власть всегда тяготила его. Неприемлемо, чтобы он совершал те же ошибки и вновь страдал из-за них. Что же до меня… если я опять стану для всех угрозой, полагаю, Пик и Зонтик сумеют меня остановить. Со стороны послышалась пара сдержанных смешков. — Твоё мнение о них заметно выросло с прошлого подобного разговора. Забавно, но если глядеть вразрез статистики, то ты, кажется, единственный Куромаку решивший так сильно довериться другим клонам. Они снова взяли недолгую паузу. — На мой вопрос ты ответил вопросом, но не сказал, что это невозможно. Невзирая на твёрдый тон Куромаку заметно нервничал, ему было страшно. Самое ужасное в ситуации то — что приходится полагаться на силы Габриэля. Но ведь и они не безграничны. Да и отказать ему могут по каким-нибудь совершенно идиотским для личного понимания, но важным для мироздания причинам. И поди разбери — реальным или нет. — Нет, не сказал. Правда, во всём этом предприятии не обойтись без небольшого нюанса. Голос за его спиной вновь переместился в сторону. — …что? — шокированно запнулся Куромаку. Он ожидал чего угодно задавая единственный по-настоящему волнующий его вопрос и потому успел лихорадочно выстроить целую стратегию обороны, что помогла бы ему добиться своего. Но чтобы с его просьбой согласились так просто? — Ты думал, что я откажу тебе, не так ли? — и вновь его читали просто, как раскрытую книгу, — нет, всем, кто помог мне сегодня, я сильно задолжал. Так что пусть будет по-твоему. — «Обстоятельство» о котором ты говорил… Куромаку сморщился, припоминая, что в разговоре с фальшивым Джокером Габриэль и смерть мира и исчезновение его личности назвал «небольшим условием». Из чего напрашивался неутешительный вывод: понимание слова «небольшой» было у Габриэля далеко не толково-словарное. — При обычных условиях извлечение воспоминаний из человека притом не его собственных — задача невыполнимая. Поэтому я привёл сюда не кого попало, а именно вас троих. Да, так он объяснил всё Пику и Зонтику. — Но ты, Куро — особый случай. Взгляни на свою руку. — Там ни черта не- Куромаку гневно вскинулся, чувствуя, что его пытаются надурить, но сразу же оборвал фразу на полуслове, когда посмотрел на своё запястье. На нём покоилась еле видимая золотая нить. Габриэль продолжил своё объяснение. — Связи между людьми в нашем мире куда прочнее, чем принято думать. Особенно в твоём с Феликсом случае, когда они выстраивались не годами, а тысячелетиями. Да, обычно нити исчезают, если один из пары умирает, однако ты — старшая карта. И потому как бы сильно ни отрицал, обладаешь магией. Только проявилась она впервые вот так, сохранив всё, что было тебе дорого. Куромаку не в силах поверить услышанному шокировано молчал. Всё складывалось слишком удачно, а если так, в чём-то обязан был затаиться подвох. — Но даже сильным узам не под силу сохранить всё. Так что если следующий Феликс что-то и вспомнит, то воспоминания его будут обрывочны. Как и твои собственные. Опережая следующий твой вопрос: ты сам в этом уравнении появляешься только потому, что нити — это всегда о двоих и память, извлечённую из них, нельзя отделить одну от другой. Куромаку очень не понравилось всё это. Особенно часть о «если вспомнит» и он поспешно уточнил, что именно Габриэль имеет в виду. — Это — лотерея. Гарантированно передать я могу тебе твои же собственные воспоминания, но если включать в это уравнение Феликса, тогда процент успешного выигрыша снижается. Может статься, что вспомнит он один. Может, что один ты. Может быть, вы оба, а может, — Габриэль сделал паузу, — не вспомнит вообще никто и ничего. Куромаку нахмурил лоб и задумался. Ему нужно было решить очень важную задачу и дать отмашку решению, которое кардинально поменяет жизнь если не целого мира, то лично их с Феликсом жизни точно. Но, несмотря на это, ему в голову лезли абсолютно не подходящие под ситуацию мысли. «Зимой. И вечно-то мы сходились зимой» Куромаку и правда не мог припомнить ни одного лета, которое он провёл с Феликсом. Казалось бы — проблем у людей зимой больше. Нéгде кроме специально оборудованных теплиц и заводов выращивать пищу; минусовые температуры портят оборудование, сбоят человеческие биоритмы, однако работы всегда по закону подлости наваливалось именно летом. Если так подумать — на кой чёрт они все вообще установили смену сезонов над своими странами? Думая об этом сейчас, Куромаку почувствовал лёгкий укол раздражения, но довольно быстро понял — потому что все они так привыкли. Потому что хотели, чтобы этот пустой мир хоть чем-то напоминал им дом. Хотя бы и вытекающими из вариативного климата проблемами. Создание времён года было не в духе его рационального характера, как не было и то, что он собирался сейчас сделать. Да, с Феликсом они были знакомы много лет. Да, Куромаку молча всё это время его любил. Но если посудить со стороны — они провели вместе всего лишь две недели. Такое в народе не удостаивали словом «любовь». Страсть, желание — не более. Мимолётное, хотя и разрушительно сильное в моменте чувство. Неужели он был готов для этого чувства на столькое? Отказаться от выгодной для себя позиции, лишиться всего самому, но отдать другому? «Нет, это не мимолётное», — подумал Куромаку, — «Габриэль прав. За эти десятки, сотни лет в нём не осталось и капли мимолётного. Пусть я и не понимал никогда до конца, что именно чувствую, но чувствовал это так или иначе. Да, с тем объяснением Габриэля всё встало на свои места». И тут Куромаку вдруг вспомнил. Это было в конце июня-начале июля, несколько лет назад. Он сидел под завалом указов и писем в своём кабинете. Кажется, что-то перепроверял то ли за заместителем начальника архитектуры, то ли какого из других управлений. У пары из них в ту пору разрабатывался совместный проект и… тогда Феликс вломился к нему взъерошенный в перепачканных грязью сапогах и едва ли не за уши оттащил в коридор, а затем — в сад. С жаром он говорил, что Куромаку надо увидеть нечто собственными глазами, и что словами такое точно не описать и вообще: «Вредно, Куро, так рано начинать работать! Никто из твоих чиновников без тебя не убежит и работы точно не встанут». На самом деле очень даже встанут, поэтому Куромаку вовсе не ложился спать, и из кабинета этой ночью ни разу не выходил. Феликсу он, конечно же, солгал об этом, впрочем, как и Феликс ему, о том, что спал хорошо и без кошмаров. Куромаку явственно видел травинки, застрявшие в феликсовой шевелюре, намекающие на то, что тот если и дремал, то только в саду, но тема сна у них обоих была чем-то вроде негласного соглашения. Никто не отпускал обличающих комментариев друг другу. Плыло в мареве раннее утро и духота уже стояла в окнах, с самого седьмого часу. Это было первое лето после того, как Куромаку подарил Феликсу сад и сад, соответственно, впервые благодаря усилиям Феликса зацвёл. Неидеально: кое-где с проплешинами голой земли и парочкой увядших от чрезмерного полива цветов, но даже так, сад был бесподобен. С увлечённостью и жаром Феликс рассказывал Куромаку про то, что он сделал для этого, про грунт, про сорта цветов в оранжерее. Заспанному, сам тоже близкий к грани безумия из-за недосыпа. Но со счастливой улыбкой на лице и Куромаку сам не понимал отчего, но неумело улыбался ему в ответ. Когда они обошли небогатое убранство оранжереи и вышли на балкон, посмотреть на город, Куромаку рассеянно глядел на волосы Феликса и думал о том, как красиво на них ложится свет. Тогда он помнил это точно, Куромаку протянул руку и всё же их поправил. «Нет», — подумал Куромаку ещё раз, всё для себя уже решив, — «чёрта с два это мимолётное». Смешно жить с такими наивными и чистыми чувствами такому человеку, как он. Смешнее этого с ними только умирать. Однако Куромаку не ощущал себя молодым вспыльчивым дураком, как у него бывало порой, когда из-под твёрдой брони вылезали разыгравшись комплексы. Нет, Габриэль сказал правильно. Всё так, как и должно было быть. — Уже не передумаешь, да? — спросил у него Габриэль, — тогда я оставлю твою карту в колоде. Больше она тебе не понадобится. Куромаку кивнул, а затем не отрываясь взглядом от золота на своём запястье, горько усмехнулся. — И всё-таки это будут уже другие люди. Не мы. А копии с нашими воспоминаниями, — Куромаку с трудом подбирал слова. Он чувствовал, как замедляется движение атомов вокруг, как сжимается воздух, понижается температура. Времени почти не осталось. Выдохнув облако пара изо рта, он понял, что дрожит, но не от холода или боли. — А ты сам? Хоть Куромаку этого и не видел, Габриэль содрогнулся. Он посмотрел на собеседника удивлённо. — А что «я»? — Не сохранишь свои воспоминания? Ведь после их потери в этом новом мире от тебя, нынешнего тебя, не останется вообще ничего. — Мою память и личность стоит похоронить здесь, — спокойно произнёс Габриэль, — прошлое такого рода — клеймо и прожить нормальную жизнь с ним невозможно. Так что пусть последний Габриэль будет счастлив. Без меня. Отчего-то он запнулся на мгновение. — Впрочем, умерев тысячи раз, начинаешь смотреть на ситуацию немного иначе. Магия нас с тобой распылит до субатомов, а затем — пересоберёт обратно. И те, кто ничего не вспомнит, получат совершенно иной опыт, а, как следствие, и совершенно другие черты характера, однако… мне всё-таки хочется верить, что раз все те частицы, из которых мы будем состоять, одни и те же, то это делает нас нами самими собой хотя бы на некотором уровне, понимаешь? Хоть по факту «Цикл» — это каждый раз и смерть и появление чего-то нового, мне легче думать об этом как о перерождении. Куромаку был поражён до глубины души этим сложным, но в то же время простым ответом. Пусть Габриэль и видел время их реальности почти до самого её конца, он, очевидно, и сам не знал наверняка по каким законам она работала. Была ли вера в «переселение душ» его спасительной индульгенцией перед потерей памяти и всеобщим концом или же на самом деле имела место? И если уж сам Красный Джокер не нашёл ответа на этот вопрос, то Куромаку это тем более было не под силу. — Да, я не получу никакого спасения, но вместо этого оставлю после себя завершённый Карточный Мир. Тот, к которому стремился каждый Габриэль раз за разом, во всех тысяча пятьсот восьмидесяти пяти временных линиях и который смог воздвичь один лишь я. Пусть это и небольшая награда, но она способна утешить перед смертью. Да и потом, то, что не имеет никакого конца, не имеет и никакого смысла, верно? Такова была суть Цикла — бесконечно ровное колесо и оно перемалывало жерновами любого, кто смел на него забраться. — Ты уже всё решил, не так ли? — Да, Куро. — Тогда настало время попрощаться? Габриэль вновь согласился с ним. — Да. Прощай, Куромаку. Они оба хотели бы сказать что-нибудь ещё, но слова им обоим сейчас казались лишними. А ещё Куромаку пытался собраться с силами для того, чтобы сделать то, что он был должен. Смерть прежде не пугала его, но кто бы не боялся её перед самым своим концом? — Только одно мне скажи, Габриэль, что будет по ту сторону? — Куромаку замер с протянутым к пламени запястьем. Он догадался, что вместо карты нужно сжечь нить. Язычки пламени, хоть уже и хилые, и безжизненные, всё ещё согревали его руку. Габриэль его не остановил. — «По ту сторону»? Нет, Куро, не существует никаких сторон. Нет ни мира «до», ни мира «после». Ни конца, ни начала. Никакого Моста Чинват или Елисейских Полей. — А что тогда есть? — Бесконечная перспектива, — выдохнул Габриэль, — и она прекрасна. Голос его возвысился, заполонил всё доступное им пространство, а он сам того не замечая начал говорить нараспев. — Сгорит всё старое, сгорят боль, горе и страдания. Сгорит вся грязь и гниль. Сгорят дотла все сломы и углы, всё неправильное, что двигало мир к разрушению. А из пепла прорвётся росток новой жизни, второго шанса. Бессмертие не ведёт к развитию. Развивается только то, что рано или поздно закончится. Чтобы стать озером вновь, озеро рано или поздно становится болотом. Чтобы мир продолжал жить, мир должен умереть. — Ты ведь… солгал Пику? — Куромаку не смотрел в горящие лазурью глаза с вертикальным зрачком, но они сияли так ярко, что на мраморном полу было заметно их блики. Кажется, теперь он всё, наконец, понял. Габриэль тряхнул головой, и его голос из величественного вновь стал уставшим. — То, кем я когда-то был или не был это неважно, Куромаку. Уже неважно. Куромаку в последний раз вспомнил лицо Феликса. Своего Феликса. Его улыбку, руки, непослушные волосы. А затем Феликсов из других времён, которые казались ему не более чем сном, но ведь когда-то для других Куромаку они были реальными. — И вправду. Пока они разговаривали, не осталось ничего кроме догорающего меж мраморных плит огонька. Настолько крохотного, что он походил на искру. Однако порой, для перемен и искры было достаточно. Вспыхнула золотая струна и растворилась в лазурном отблеске, но огонь не обжигал. Он был утешающе тёплым. И Куромаку не почувствовал ни боли, ни страха и ушёл из этого мира так же, как и появился в нём. Был трефовый король и в следующее мгновение — исчез. И, пожалуй, теперь, в отличие от своего первого появления, исчез точно — в абсолютной пустоте. Или в абсолютной наполненности мироздания — это уж как посмотреть. Наверное, Куромаку в который раз поспорил бы насчёт правильности всех этих терминов с самим собой, вами или любым другим живым существом, что способно было его сейчас выслушать, но он уже не мог чисто физически. Как и сказал Габриэль — где-то там за гранью его ждала бесконечная перспектива и он отправился к ней, теперь уже без возможности вернуться.***
Лазурные глаза смотрели на того же оттенка пламя спокойно. Габриэль забрался рукой в отросшие синие волосы, смял на прощание черно-красный отворот шутовского костюма и вышел на свет. Их история всегда казалась ему пьесой, сюжет которой он с детства зачитал до дыр. Вот список действующих лиц, от героев до злодеев. Пожалуйста, вы можете с ним ознакомиться. Им всем даны краткие описания: внешности и характеров, за которые они (если не считать промашки начинающих актёров) не будут выходить. Но вы уж простите их, если что. Сегодня премьера и это всё-таки маленький авторский театр, а не главный в городе. И они начинают играть. Играть самозабвенно. В их химию веришь, в корявенькие диалоги хочется вкладывать смысл. Гнев, отчаяние, трагедия и наконец всепобеждающая любовь… А потом застывают в мизансцене по местам актёры, доломав декорации, досиживает заинтересованная, но подуставшая публика и кулисы после кульминации закрываются. История окончена. Гаснет свет, и под аплодисменты актёры выходят кланяться на бис. Все улыбаются и держат друг друга за руки. Злодей — главного героя, им хлопают дольше и сильнее всех. Затем — их парам. Человек с комедийной ролью отпускает пару пантомим в зал. Никто ни на кого не обижается, потому что их роли — всего лишь работа и за её пределами все они обычные люди со своими проблемами, счастьем и переживаниями. Так всё это видел Габриэль, знавший будущее до каждой запятой и точки. Он всякого воспринимал дальше навязанной им судьбы. И то ли это было забавное умственное искажение, то ли… — Если у этой истории и были зрители… надеюсь, она им понравилась, — тихо сказал он. Хотя бы пару раз развлекла, хотя бы не заставила мучиться от скуки. Габриэль опустился на колени и задумался. Это был нелёгкий путь, и ему хотелось надеяться, что он всё сделал правильно. Несмотря на то что в жизни всё сводится к тому, что мы — продолжатели чьих-то идей, волей или неволей попавших к нам в голову, Габриэль хотел думать, что с реализацией затеи древнего бога он справился достойно. Он пронёс тлеющий факел жизни через тысячи миров, изменившись сотни десятков раз и, наконец, смог достичь того, для чего когда-то был создан. И какая ирония, кажется, за эти года у него не осталось никаких вопросов. Он прикрыл глаза и представил последнюю сцену: уходят из зала зрители, гаснут на сцене софиты, билетёры проверяют не оставил ли кто в зале вещи, приводят его в порядок уборщики. Актёры снимают грим и костюмы и разъезжаются по домам, отдыхать от тяжёлой эмоциональной работы. И Габриэлю думалось, что всё это время непременно должна была играть торжественная музыка. Её он едва не слышал. — Если в истории есть ружьё, оно непременно должно стрелять. Не так ли? Сталь коснулась его подбородка так же страстно, как если бы это был поцелуй давно дожидавшейся его любовницы. Он поднял с земли пистолет Куромаку. Тот, кто уже не был Габриэлем, но и Красным Джокером не мог полноценно называться, улыбнулся. Немного печально, немного иронично, но все шуты, даже самые весёлые были не без капли тоски в своём нутре. Из таких, по его опыту, рождались самые отличные фокусники. — Наконец-то всё это… Его руки задрожали, по щекам чертили едва заметные следы слёзы, но в то же время он улыбался. Музыка в его воображении заиграла ещё быстрее и громче. — …я так рад, что всё это закончится. Побелевшие карты из колоды, посыпались из его карманов, карта Красного Джокера, бо́льшая её часть в том числе. Вместе с ними уйдут и все ненужные воспоминания. Раздался последний в их реальности выстрел и всё сущее, более не сдерживаемое от распада магией, наконец, разошлось по швам, а затем слилось воедино. Смерть вновь давала толчок новой вехе возрождения. Так, как и всегда было в этом мире.