Лживые Боги должны умереть

«Where must we go, We, who wander this Wasteland in search of our better selves?» — The First History Man

Куромаку потянулся, разминая затёкшую шею, и подумал, что неплохо, наконец, найти часы. Было глупо класть их с утра на стол и… Он подал руку вперёд, но его пальцы сомкнулись так ничего и не нащупав. Холодок вдруг коснулся его лица и плеч и Куромаку растерянно огляделся, словно очнувшись от затянувшейся полудрёмы. Ни слева, ни справа он не обнаружил ни мебели, ни завала книг. Не было ни кабинета в Курограде, ни важного дела, ради которого следовало бы поспешить. Только старое доброе Сердце Мира, его мрак и пустота сменившиеся на слепящую белоснежную пустошь. «И название-то какое чудно́е. Куроград» Но не без доли изящества, — тут же отметил про себя Куромаку. Да и практично: если уж строить приличное общество (страну, скажем), почему бы не обозначить сразу, от кого она пошла? Чего мудрить со всякими иносказаниями или акронимами. Бестолково неподалёку в кучу сгрудились клоны. Украдкой, смущённо они посматривали то на генераторы, то друг на друга. И тогда Куромаку вспомнил: «Точно. Приходил Фёдор» И не просто «приходил»; а ни много ни мало передал им машины, способные менять реальность на субатомном уровне! «Что само по себе звучит как пошленькая идея из книжки какого-нибудь Беляева, а не серьёзный научный концепт», — ворчливо подумал Куромаку, однако Пик быстро подтвердил делом слова Создателя. Выставив генератор перед собой он, будто бы привычный к его дурацкому внешнему виду, нажал на кнопку. Краткое «ззззап!» и вот Пик уже в закрытой одежде и плаще, подбитом белым мехом.       — Работает, — сухо заключил Пик и сощурившись зарылся в воротник левой рукой. Пальцы он при этом сгибал поочерёдно и как-то неумело, будто не пользовался ими уже очень давно, но это не мешало ему выглядеть до́нельзя довольным. Куромаку удивлённо моргнул. Странно. Ему отчего-то казалось, что для проверки генератора Пик выберет те доспехи, на которые он время от времени посматривал в Сердце Мира. Фиолетовые. Что прикажет машине перенести их каким-то образом и на него надеть, однако он этого не сделал. По компании клонов прошёлся тихий ропот. Все они взглянули на новоприобретённые возможности с разных сторон. Куромаку тоже. Пальцами, более зрячими, чем глаза, он ощупал обшивку генератора, изучил каждый болтик и неровность, зацепился за вертушку, с небольшим усилием её крутанул. Неведомая сила грела даже сквозь толстый слой металла, бурлила изнутри генератора. Куромаку удовлетворённо ухмыльнулся. Ох, сколько всего можно при помощи этого подарка судьбы сделать. Он несколько высокомерно глянул на удивлённые лица собратьев. Если делать, конечно же, по уму. И всё-таки… Уже чувствуя, что закипает, он полез ощупывать карманы пиджака. Это дурацкое ощущение, жужжащая навязчивая мысль так и не давала ему покоя!       — Чего-то потерял, а, Курочка? — с готовностью подскочил к нему Вару. Его зелёные очки в отблесках света из генераторного окошка выглядели ещё кислотнее и противнее, чем обычно. Куромаку с раздражением отпихнул его локтем.       — Не твоё дело.       — Часы, — невпопад выдал Габриэль и Куромаку аж замер на секунду, чтобы взглянуть в его свинцово-чёрные глаза, — ищешь их, верно? Вид у Габриэля был дурацкий, в целом как и всегда и Куромаку отметил про себя, что в точку тот попал явно случайно. Но всё равно, слова Габриэля заставили его очень нехорошо напрячься. И поди гадай почему.       — Часы? Будильник шоль? Да нету у тебя там ничего! — воскликнул Вару, зайдя с другого боку.       — Тебе-то откуда знать? — фыркнул Куромаку.       — Он по пиджаку твоему лазил, пока ты спал, — показал на Вару пальцем Габриэль с таким же абсолютно ровным выражением лица, что и минутой прежде. Вару схватился за свитер с правой стороны, видимо, полагая, что именно там у него бьётся сердце, и оскорблённо вскрикнул.       — На брата стучать!       — Но мы ведь не братья. А ещё я тебя не бил.       — Дурак! Это ж фрузиологизм! Пока Вару затеял полушутливую драку с Габриэлем, явно не понимающим правил по которым такие ведутся, Куромаку цокнул языком и вернулся к своему нехитрому занятию. Однако лезть в узкие брючные карманы с генератором в руке было неудобно. Окинув взглядом Зонтика, который всё это время стоял рядом с ним, Куромаку спешно впихнул ему в руки свою ношу.       — Подержи, — сквозь зубы выплюнул Куромаку. «Очень странно», — отметил он уже секундой позже и как-то заторможенно, — «столь ценный ресурс даже и на пару минут отдать такому как… Зонтик? Что это сегодня со мной?» В дело вплелась усталость, не иначе. Потому что чем-то иным Куромаку не мог объяснить себе, ни внутреннее отвратительно сентиментальное чувство уверенности, что генератор в надёжных руках, ни то, что сам Зонтик смотрел на перепалку в считаных метрах от себя до ужаса спокойно. При том что ещё вчера он дёргался от резких выкриков Вару и шугался каждой тени.       — Спорим нет там нихрена! — резко выпалил Вару и, крутанувшись на месте, показал на последний карман на одежде Куромаку, куда тот только собирался дотянуться.       — На что? — тут же отозвался Габриэль в своей излюбленной манере отвечать вопросом на вопрос.       — А пусть генератор свой за это отдаёт!       — А если проиграешь ты, Вару? — вдруг уголком губ неожиданно улыбнулся Куромаку. Вару в ответ нахохлился и вздёрнул подбородок, косясь на серые волосы собеседника.       — Я в отличие от вас, стариков, ещё не страдаю маразмом. Тень улыбки на лице Куромаку переросла в неприятную ухмылку, когда он медленно вытянул из внутреннего кармана пиджака за цепочку серебряные часы.       — А это тогда что? И только хотел Вару разразиться злобной тирадой, а Куромаку — наставительно и высокомерно ему ответить, как тут раздался голос Пика.       — Время? Куромаку от неожиданности приоткрыл рот. До сей поры они с Пиком упорно игнорировали друг друга и не выходили на открытый конфликт только потому, что оба чувствовали: начнут ругаться и недовольства Фёдора не избежать. В тесных стенах земной квартиры приходилось скрипя зубами держать нейтралитет, но Куромаку Пика не любил, верно было и обратное. А теперь Пик так буднично задавал ему какие-то дурацкие вопросы, что впору было призадуматься: что он затеял на этот раз, после выходки с Чёрным Джокером и ножом? Но Куромаку хмыкнул и ответил без лишних запинок. Такая глупая информация Пику никак не могла помочь в его злодейских планах.       — Четыре. Надо полагать, что дня.       — Четыре часа пополудни; день жаркий, но воздух чист и ароматен, — подхватил за Куромаку Данте и отчего-то расплылся в улыбке. Куромаку никогда таких на лице у него не понимал. Пик кивнул им обоим.       — Хорошо. Надо решать, что делать с этим миром. Неловкая возня между Вару и Габриэлем утихла. Замолк и Ромео, горячо шептавший о своих планах на ухо побледневшему Феликсу. Воцарилась тишина. Куромаку же сдавило неопределённое чувство тревоги. Однако из-за того, что видимых причин волноваться у него и не было, тревожность моментально перековеркалась в раздражение.       — Что тут думать? — фыркнул он, приподнимая пальцем съехавшие очки, — наконец появилась возможность сделать всё так, как каждый из нас сочтёт нужным. Разойдёмся по разные стороны. Обозначим свои государства. С суверенитетом, законами и политикой невмешательства во внутренние дела других стран. Куромаку однозначно был горд своей находчивостью и умением завернуть множество мыслей в лаконичную форму. Глядел бы на себя со стороны так и вовсе бы подумал, что слова эти пришли к нему на ум не просто так, что прежде он где-то их слышал. Однако клоны молчали, не спеша с ним соглашаться и он понял: что-то было не так. Все они это чувствовали, но никто не мог сказать что именно. Зонтик и Пик вдруг переглянулись, и между ними повисла общая догадка. Они даже не стали обговаривать её вслух. Пик перевёл взгляд от Зонтика к Куромаку, потом обратно, явно о чём-то сигнализируя. Зонтик, вздохнув, помассировал висок, а затем сказал медленно, осторожно:       — Слушай, Куро… это скверная затея. Куромаку вытаращился на него так, словно Зонтик отрастил за это мгновение себе третий глаз или вторую пару рук. Одно дело ему возразил бы Пик, может, Вару или Ромео, но Зонтик?! Впрочем, Куромаку всегда славился быстрой реакцией и оттого сразу же пришёл в себя. Поджал губы и недобро сощурившись скрестил на груди руки. И когда это Зонтик успел так ладно спеться с Пиком?       — Аргументируй. К ещё бо́льшему удивлению Куромаку, ледяной тон ничуть не испугал Зонтика, наоборот. Он улыбнулся даже теплее и терпеливее прежнего.       — Ну, подумай сам: этот мир пуст и ограничен. Если мы сделаем так, как ты предлагаешь, то рано или поздно столкнёмся с кризисом отсутствия пространства… или ресурсов! Или ещё чем похуже. Ведь как и сказал Фёдор: энергия в генераторах не бесконечна. С другой стороны — их силы можно и объединить! Попробуем сперва общими усилиями сделать этот мир настоящим, а уж потом устроим всё это дело со странами и их дележом.       — А неплохая идея! — присвистнул позади Ромео. За ним и Данте согласно закивал головой. А это нехитрое движение повторил и Габриэль, но скорее из солидарности, чем из явного понимания с чем он вообще соглашается. Куромаку сощурился ещё сильнее. В нём вдруг взыграла обида и появилось мелочное желание противоречить.       — «Энергия не бесконечна», и впрямь. А что, если её будет недостаточно для масштабных преобразований? Что, если она закончится в тот момент, когда наполовину сформируется атмосфера? Или первичный слой почвы? Что, если эту новую, только созданную планету вынесет в ту часть галактики, где нас мгновенно убьёт космическая радиация? Или врежет в Землю? И, в конце концов, откуда ты знаешь, что этот мир ограничен? Ого. А Куромаку и не подозревал, какие ужасы способен нафантазировать до того, как их озвучил. Пик, явно впечатлённый его тирадой, аж приподнял одну бровь, потом снова едва заметно развернулся к Зонтику. Но…       — Он ничего не помнит, да? Голос Феликса, хриплый и тихий раздался для всех неожиданно. Вопрос его был не к месту и совершенно невпопад. Сам он кусал губы до крови и с пустым взглядом раскачивался на каблуках, судорожно сжимая плечи. Его взгляд затравленно метался от одной фигуры подле него к другой.       — Не помнит чего?.. — на свою беду вопросил Габриэль и тут рыжие глаза Феликса едва не вылезли из орбит. Эта перемена, как и всё после неё, случилась с ним моментально и до того пугающе выглядела, что никто и не успел её ни осмыслить, ни его остановить. Феликс сделал шаг вперёд, словно оступился в падении, а потом вдруг оказался прямо перед Габриэлем.       — Мы так с тобой не договаривались! Ты обещал совсем другое! Отчаянный крик, злобный и горький вырвался из его глотки. Так, Феликс на памяти всех собравшихся не срывался даже тогда, когда поверил: в Карточном Мире им суждено умереть. А сейчас? Да будто бы и не он кричал это вовсе, а кто-то другой сквозь его зубы. В состоянии жутчайшего аффекта он выбросил к Габриэлю руку, но её внезапно перехватил Пик, затем дёрнул его на себя и оттащил брыкающегося в сторону.       — Пусти! — не своим голосом завизжал Феликс и Пик только крепче стиснул его со спины.       — И что сделаешь?       — Да я!..       — Возьми себя в руки и живи дальше! — зарычал Пик, — а всё, что было до — считай дурной сон. Феликс дёргался в его тисках, весь покрасневший, хватался за грудь и сжимал её, кричал от боли, точно у него там пульсировало не сердце, а сквозная дыра. Какой-то ужасный приступ накрыл его с головой, да такой силы, что больше он не выдавил из себя ни единого связного слова. Но всё это время налившимися кровью безумными глазами Феликс продолжал смотреть на Куромаку и тот сколько ни старался, не смог отвести от него взгляд.

***

Когда силы Феликса иссякли, он обмяк на руках Пика. Сознание покинуло его. Ромео высунувшись из-за Данте опасливо поинтересовался:       — Божечки, caro, что с ним случилось такое? Габриэль молча дрожал, прижимаясь к Данте с другого бока.       — Припадок. Нервное. Так бывает, — передёрнул плечами Пик и поднял безвольного Феликса на руки, — извёлся, всех напугал.       — Ничего и не всех! Но это ж надо… ненормальный! — стучащими зубами выплюнул Вару, трясущийся не хуже осинового листа на морозе. Впрочем, и правда, ни за кем не укрывшийся. Зонтик подошёл к Пику и потрогал лоб Феликса, потом — холодную шею, видимо, считывая пульс.       — Бедный, он и правда не должен был… карту же он не трогал, так что не представляю откуда… ой, это же такой стресс, буквально с того света и сразу на бал… ладно. Когда Феликс придёт в себя, мы окончательно решим, что делать. А и ммм… насчёт вопроса Куро про ограниченность мира — ну это ведь и правда легко проверить. Пойдемте, поглядим. За неимением лучших альтернатив они все подобрались и двинулись за решительно шагающим впереди Пиком и спешившим за ним Зонтиком. Внезапная сцена с Феликсом прибила их как пыль мешком и оттого все споры сами собой как-то и утихли. Только Вару, мельтеша рядом с опечаленным Габриэлем шептал себе под нос.       — И какого чёрта ему от тебя понадобилось, а? Вы ж даже не базарили хрен знает сколько до этого. А чё он на него, — (Вару кивнул в сторону Куромаку), — так стрёмно пялился? Насчёт последнего Куромаку и сам хотел бы знать. Он считал себя человеком невпечатлительным, однако эта сцена потрясла его до дрожи.       — …не знаю, — тихо ответил Габриэль, опустив острые уши, — но он выглядел таким печальным… мне Феликса жаль. Наверное, я действительно забыл сделать что-то для него важное.

***

      — И правда, стена, — удивлённо постучав ладонью по краю Купола протянул Ромео. Пологая, покатая, высотой точно больше многоэтажного здания, а ещё — как-то неприятно сужающаяся по краям. Это была полусфера и даже Куромаку, никогда не страдавший клаустрофобией потянулся за тем, чтобы ослабить галстук.       — Выходит, ты не врал, — сухо констатировал Куромаку, стрельнув глазами в сторону Зонтика. Тот покачал головой.       — Честно говоря, я просто догадался. Ведь если наш мир с самого начала мог сам по себе измениться и стать как Земля, то Красный Джокер не стал бы затевать всю эту историю с картами. Верно, Пик?       — Да.       — Ну вот. А ещё, мне кажется, Создатель что-то такое и хотел донести, когда отдал нам генераторы. Чтобы мы сами поменяли это место. Просто вслух не сказал, из-за того, что ему было тревожно с нами долго разговаривать. В первые две секунды как он пришёл Ромео и Вару чуть от него не сбежали. Ромео улыбнувшись отвёл взгляд, делая вид, что он абсолютно не при делах, а Вару чертыхнулся и надулся как фугу, набирая побольше воздуха в лёгкие для того, чтобы разругаться, но его опередил тяжёлый голос Куромаку.       — Даже если тут и есть граница, это не отменяет поставленных вопросов. Нет гарантий, что преобразование мира нас всех не убьёт.       — Вопрос в том, хочешь ты медленной и бесславной кончины или относительно быстрой. Если ничего не выйдет, — адские алые глаза Пика блеснули на свету, но Куромаку в отличие от всех остальных даже не вздрогнул, взглянув в них. Не вздрогнул он и от пугающих слов. С этим аргументом сложно спорить: решись клоны следовать плану Куромаку, и в замкнутом мире они рано или поздно придут к упадку. За то время что они добирались к краю Купола, когда ему указали на ошибку, он и сам это прекрасно понял. И из всех вариантов что перебрал, ни один не тянул и на малейше светлую перспективу. Из этого мира нет выхода. А потому как ни крутись — им не сбежать.       — Однако, нельзя исключать элемент случайности. До сей поры мы не брали в расчёт возможность того, что вернётся Создатель и…       — Больше не надейся. Он уже сделал всё что хотел и утешил совесть мыслью о том, что тут всё в порядке. Будь на самом деле это хоть трижды не так. Снова он не придёт, сколько бы кто ни молил. К удивлению Куромаку, Пик говорил об этом не злобно, а устало. Скрестив руки на груди и задрав подбородок кверху. Пик морщился и только теперь Куромаку разглядел на его лице помимо характерного шрама на переносице едва заметные светлые, тонкие полосы. Но на Земле их ведь не было?.. Тем временем Феликса, немногим ранее пришедшего в себя, закончил вводить в курс дела Зонтик. Они стояли чуть поодаль, и в самом конце объяснений Зонтик склонился и что-то зашептал ему на ухо. С каждым его словом Феликс всё больше тускнел и поджимал сухие губы, но больше не кричал. Может, на нём сказался упадок сил после истерики, а может, Зонтик сказал ему что-то такое, после чего он не видел особого смысла обвинять кого бы то ни было. Куромаку хоть периодически и оборачивался к Пику за время их разговора, бо́льшую часть времени боковым зрением следил именно за Феликсом. И сам не понимал отчего. В итоге Феликс едва открыл рот, чтобы что-то сказать, но его голос повис на тонкой ноте. И Феликс вцепился в жилетку Зонтика обеими руками. Пока он содрогался в плаче, Зонтик осторожно обнимал его и гладил по волосам. Глядя на них Куромаку, стушевался, сердце сдавило ещё сильнее. Неужели Феликса он жалел? «Нет. Это оттого, что он вытворил раньше. Испугал и меня тоже», — отмахнулся от дурацкого наития Куромаку. Крик и рыдания отчего-то так выбили его из колеи, что он и сам накрутился буквально за две секунды.       — То есть у нас сейчас типа на повестке аксиома Эскобара? Шо так подыхать, шо эдак? Неприкольно как-то, — поёжился Вару.       — Безвыходным мы называем положение, выход из которого нам не нравится. Впрочем, я скорее бы принял скорую участь, чем нескорую.       — Ох, а это будет больно или нет? Долго или коротко? А вообще, как мир переменится? Ладно! Я хочу за этим посмотреть и сделаю как Данте.       — Что ж, я бы с радостью не согласился со всеми присутствующими, но строить утопию заранее, зная, чем всё обернётся — гиблое дело! А роковой выбор… ну это даже в какой-то мере привлекательно. Эпатажно.       — Ум… ну я эту идею и предложил, странно было б отказываться. Пик тоже за. А ты, Феликс?       — …согласен. В новом мире второго Зелёного Солнца мне не хочется.       — Значит, остался только я? — прикрыл глаза Куромаку. Смысл идти ему в этом вопросе против большинства? Начни они менять мир, в случае провала, его отказ ничего не значил бы. Смерть для всех смерть. А вот если Куромаку согласится, это повысит их шансы на выживаемость. Хотя и чёрт знает насколько именно. Хмурясь, он всё-таки выложил свой генератор в центр круга, а затем уселся как и все остальные на пол и повторил все те движения, что попросил их сделать Пик. Внутренне Куромаку всё же был недоволен, хотя откровенно говоря, и не верил в то, что их история, едва начавшись, возьмёт и так бездарно закончится. Просто ему было неприятно соглашаться вразрез своему мнению с общепринятым. Особенно когда выбора ему как такового, в общем-то, и не оставили. Однако помимо нехорошего удивления, у Куромаку на душе зародилось удивление и иного характера. Прежде он считал Пика потенциальным убийцей и бандитом, а сейчас поглядев со стороны немного передумал. Когда приготовления остались позади и дошло до дела, Вару на протянутые ладони с обеих сторон взъерепенился:       — Мы что и за ручки держаться будем? Как девчонки, блин, на девичнике. Пик незлобно, но резко ответил:       — Не хочешь — сделаю всё за тебя. Создам вместо страны болото. Такое же зелёное, как и ты. Вот и будешь в нём жить. Вару, состроив испуганную гримасу, выдал затяжное «фууууууу» и крепко въелся в ладонь Пика пальцами. Едва ли его пугала перспектива жить на болоте, скорее то, что болото Пик навоображал точно уж не то, на котором можно было бы пинком распахивать дверь деревенского сортира под «Somebody once told me…»       — А теперь — думайте чего хотите. Сперва Куромаку закрыл глаза. Постарался полностью отгородиться от внешних раздражителей и стал рассчитывать нужный ему образ. Он представил заснеженную долину. Не слишком подробно — всё-таки художником он не был, а сосредоточиться из-за посторонних шумов удавалось с трудом. Перед веками мелькали белые мушки. Так странно вёл себя свет в пустом Карточном Мире или визуализировался снег?.. Потом он представил хвойный лес, широкий и густой как хвост пушной лисы. Представил, как краснеют от мороза пальцы и вырывается из горла дыханием пар. Представил крепость антагонистично пышущую льду гарью и жаром. Великое творение человеческой инженерии из композита и бетона. Высокие бронированные окна и изморозь на продолговатых лампах. Он представил себе город, шпилем распарывающий ночное небо и башни, доходившие до самых звёзд. «И на это», — понял вдруг Куромаку, — «энергии у генератора не хватит» Но образ так плотно въелся ему в память, что не пройдёт и тридцати лет и при правильной организации всё можно будет детально повторить. Такое Куромаку дал себе слово. Если бы он пренебрёг этой фантазией и сосредоточился на мире реальном то увидел бы, как плотными клубами валит от генераторов сияющий дым. Форма сменяла иную форму, и дым взвихрился ещё сильней, поднимаясь на дыбы, закрывая плотной завесой мир за пределами круга клонов. Не держись они тогда за руки — и их разбросало бы хаотично по миру, но Пик и его чутьё угадали правильно. Пространство сжалось как перед прыжком, а затем распрямилось по всем координатам разом. Разлетелось со скоростью звука в стороны. Свет сменился тьмой, затем опять светом и лавиной на клонов обрушились все пять чувств разом. Куромаку распахнул глаза и едва устоял — яростный порыв ветра почти сбил его с ног! Куромаку пошатнулся, но тут же за пиджак его схватила крепкая рука, а затем и вторая — за талию. Он обернулся. Феликс. Впору было возмутиться потому, что тактильным Куромаку не слыл от слова совсем, но его протестующий возглас оборвался на начальной ноте, когда он мельком увидел камешки, вылетающие из-под носков его туфель, а затем взглянул на линию горизонта. Все восемь клонов ютились на горной круче. Такой высокой, что казалось, с неё видно весь новый мир, что они создали. Так как пик её был остроконечен, обзор открывался панорамный, на триста шестьдесят градусов. Тучи, угольно налитые на юге расстилались над лесом в тысячи акров. Который с этой высоты ещё немного — и показался бы не больше песчинки. На севере, в месяцах пути, бушевали на равнинах грозы. На запад тянулась широким рукавом река, расходясь в стороны. У самого полога небесного свода искрился океан. А скалистый хребет убегал на восток, постепенно сдавая высоту, редко покрытый низкими кустарниками и зеленью. За спинами клонов на стальном флагштоке мотало из стороны в сторону разноцветный флаг, и небо с Солнцем висели над ним, точно как висели бы над любым флагштоком самые настоящие небо и Солнце в четыре часа пополудни. И даже такой бесчувственный человек как Куромаку обернувшись понял, что не видел в жизни ничего прекраснее этого.       — Надо спускаться, — прокричал кто-то рядом и Куромаку пошёл вниз. Столько мыслей разом заполонили его голову, что он и думать забыл о ладони Феликса на своём плече, и ни разу так и не поблагодарил, когда тот пару раз к ряду тянул его, зазевавшегося из пропасти наверх.

***

Если размышлять логически — в генераторах не могло быть столько энергии, сколько по итогу перевернуло народившееся мироздание. И тем не менее почва под ногами его правителей была рыхлой, ветер с гор острым, а сосны над их головами переливались и скрипели не хуже норвежских. На радостях, когда весь сложный путь был преодолён, Зонтик вдруг звонко рассмеялся, обращаясь к Куромаку:       — Ну вот видишь? Сработало же! У Зонтика едва хватало сил улыбаться. У Куромаку — говорить и всё же, стараясь не обращать внимания на то, что всё его тело дрожит, он сказал:       — Гм. Я бы не стал так рано радоваться. Нужно ещё изучить окружение. Возможно это место бедно́ ископаемыми, или…       — Чур я в ту сторону! — ворвался в разговор Вару и собирался он только убраться от надоевших собратьев подальше, как дорогу ему перегородил Данте.       — Найти свой собственный путь ты всегда успеешь. Однако нам стоит условиться.       — И о чём это?       — …сперва о средствах связи, — задумчиво постучал по обшивке генератора Куромаку. К его удивлению, несмотря на то, что они сделали, энергии в них всё ещё оставалось некоторое количество, — затем о том, с какой периодичностью и где мы будем видеться для решения политических вопросов. Пик указал на горную гряду, заплывшую туманом.       — Место хорошее. Найти легко. Спорщиков на это предложение не обнаружилось и скоро всё обговорив, они, как и прежде, объединив силы, сотворили при помощи генераторов Резиденцию, в которой прожили до той поры пока не поняли, что делать дальше. Кто-то из правителей ушёл, заранее создав себе подданных, чтобы легче пришлось в дороге, кто-то ушёл под руку с другими клонами, не желая в опасном новом мире проявлять излишнюю самостоятельность, а кто-то проделал весь путь в одиночку. Куромаку был одним из тех, кто планировал дольше прочих. В день, когда он уже отослал вперёд своих людей и проделывал последние приготовления, к нему подошёл Зонтик.       — Если будешь тратить с умом, — Куромаку, не отрываясь от своего занятия, склонил голову к поблескивающему синим генератору, — то хватит и на жителей и на нормальное государство. Зонтик кивнул, показывая, что внимательно его слушает.       — Ещё — у тебя в кабинете лежат кое-какие бумаги. Внимательно изучи и свяжись потом со мной, — Куромаку захлопнул капот машины, в которой немногим ранее копался, и выразительно посмотрел на Зонтика поверх запотевших на морозе очков, — тебе что-то от меня нужно? Улыбаясь Зонтик отрицательно покачал головой.       — Нет, просто хотел сказать, что буду обязательно ждать тебя в гости. Куромаку фыркнул недовольный излишними сентиментальностями. Но в случае Зонтика это было ожидаемо и терпимо.       — Планируешь уйти отсюда с ним?       — Имеешь в виду Пика? Да, нам по пути. Я бы хотел обосноваться где-нибудь у моря, а ему хочется на юга.       — Понятно. Сильно с ним не возись, а то сам знаешь, такому опасному элементу, как…       — Если что, я смогу постоять за себя. Не переживай. Зонтик разговаривал так же как и раньше — время от времени запинаясь или заполняя паузы неловким молчанием. Но что-то в нём сильно изменилось, и Куромаку явственно это понимал. Изменился и Пик, агрессивная аура которого будто бы лопнула разом и рассеялась с приобретением генератора и Куромаку даже стал думать, что возможно вся она изначально была направлена лишь на стесняющие его обстоятельства. Ни Земля, ни Фёдор с новым огромным миром более не интересовали его. Однако доверять ему Куромаку всё равно не спешил. Во дворе Куромаку застал и Феликса, глядящего на недавно выпавший на горах снег. Феликс обернулся, услышав шаги и сам подошёл ближе. В Резиденции Восьми всякий раз как они встречались, Феликс выглядел убийственно печальным. Оттого Куромаку крайне неловко было оставаться с ним наедине. Он искренне не понимал, чем единственный из всей восьмёрки, вызвал у Феликса такую бурную реакцию. Но это поначалу. Может быть, первый месяц-полтора, потом же в какой-то момент Феликс опять переменился. Стал выглядеть живее и начал общаться с ним как ни в чём не бывало, сделав вид, что всех этих неловкостей не было и в помине. И вот эта, новая его линия поведения отчего-то бесила Куромаку ещё пуще прежней. Потому что ему не объяснили какой-то очень важный нюанс, в корне переворачивающий поле игры. Следуя общепринятому мнению о том, что он бесчувственный чурбан каких поискать, Куромаку мог бы спросить у Феликса в лоб: а в чём собственно проблема? Но точно так же, как и Феликс, Куромаку отчего-то медлил. И именно в общении с ним вёл себя не так, как с другими. Чертыхался, злился, но молча терпел.       — И что ты тут делаешь? — прозвучало грубо, но Феликс на этот его выпад лишь широко улыбнулся.       — Гулял с утра, а тут вижу — ты собираешься. Вот заодно решил и проводить. Он подул на красные от холода пальцы и спрятал их в тонком пальто.       — В следующий раз свидимся нескоро, так что хотел ещё вот что сказать: ты прости меня за прежнее поведение. Я был не в себе. Теперь мне уже лучше. И сказал он это так легко, с непринуждённой улыбкой, что сердце Куромаку замерло на мгновение. Он не понимал в чём именно, но явственно чувствовал — Феликс ему врал.       — Как скажешь, — разозлился ещё больше Куромаку.       — Ну, не буду больше тебе мешать, лёгкой дороги. Так вот они и расстались до следующего собрания, на целых два года. Когда Феликс махал ему, удаляющемуся вслед рукой, порыв махнуть в ответ Куромаку в себе задушил. И это странное чувство, звон, возникший ещё в самом начале, когда он до преобразования мира искал карманные часы, исчез из его головы. Непонятно откуда они вообще взялись в его пиджаке, но это неважно. Как неважно и то, что Феликс плакал точно из-за него. Куромаку знал это, хотя у него не было ни единого тому доказательства. Он развернулся и шагнул в сторону, огибая поляну по широкой дуге в тени. Отныне они чужие друг другу люди. Больше благодаря силам генераторов, их ничего не связывает. Незачем подбирать слова и искать компромиссы. Чужим людям не стоит переживать за проблемы друг друга.

***

Это случилось ровно двадцать лет и три месяца спустя. После того, как они покинули замок в горах. На границе между Империей и Фелицией, у богом забытого городка, в котором из примечательного были лишь железнодорожная станция да больница. Тогда стояла июльская жара, а день тянулся по ублюдочному долго. Трещал от зноя воздух и даже стрижи не летали в вышине, забившись в щели чердаков и под окна. С рассвета и до ночи Куромаку пробыл в пути, и только под самый вечер внезапно понял: кажется, он умирает. Не так стремительно, как если бы речь шла о сердечном приступе или тромбе. Умирал Куромаку как-то иначе, но само это чувство неотвратимости и боли, которую не выходило выловить ни в каком из конкретных органов не оставляло ему никаких сомнений. Уже второй час его руки стыли, их бил противный тремор. Нормально править повозкой не удавалось, как не удавалось и успокоиться. Оставалось только стиснув зубы надеяться, что дорога до города окажется не такой долгой, как ему обещали. Он ужасно устал, но нужно было… Куромаку всего сдавило, и он завалился набок. Конь же, почувствовав, что из рук хозяина выскользнули поводья, не остановился, а продолжил идти вдоль дороги. Флегматично и медленно перебирая копытами. Хороший, однако, вопрос: зачем главе Курограда, самого технически развитого государства Карточного Мира, пришлось в одиночестве волочиться в Империю, сидя на козлах повозки, а не в поезде или машине? Что ж… Это история, требующая отдельного рассказа.

***

Начнём с наиболее простого: как Куромаку умудрился приобрести коня? Случилось это пару дней назад, причём максимально незапланированным образом. Пожилая супружеская пара, у которой он остановился на постой, собиралась переезжать на запад, ближе к детям. Перед переездом они распродавали последнее нажитое имущество. «А вот коня не к кому пристроить», — жаловалась фелицианка качая седой головой. «Может милсдарь возьмёт?», — подключился к разговору её муж, — «не, ну думайте, конечно, сами, но токмо поезда отсюдова раз в два месяца ходют. А скотина хороша: хоть и здоровая, но бегает быстро и груженная. На ней и камень, и вал, и людей возить хорошо. Шестерых за раз и повозку вытянет!» «И чем же мне эту вашу «скотину» кормить, позвольте уточнить?» — без особого энтузиазма осведомился Куромаку, расправляя газету. Фермер рассмеялся так, словно его кислое лицо было самой лучшей шуткой, что он когда-либо слышал и похлопал Куромаку по плечу. «Ну ему всяко легше вашой энтой коробки с колёсыми пишу выйдет найти» Спорить с этим утверждением не приходилось — в отличие от Курограда, поблизости не находилось ни ремонтных мастерских, ни заправочных станций. А ждать поезд ещё бог знает сколько в мироощущении Куромаку было смерти подобно. Так что он и правда, не веря сам себе, пошёл смотреть на коня, со всей души плюнув на окончательно заглохшую машину. Конь скучал на поле за домом. Огромный и с опущенной головой, а с приподнятой — так и вовсе целая гора. «Тяжеловоз», — понял Куромаку. А потом припомнил ещё то, что похожих на Земле использовали до широкого распространения тракторов в сельском хозяйстве. Такая лошадь и дом при должном усилии с места сдвинуть могла, если её хозяева задались бы такой целью. И как только с таким чудищем управлялись два немощных старика? При близком осмотре и знакомстве оказалось, что конь был до ужаса спокойный. Он лениво потряхивал серыми ушами, когда на него налетала стаей мошка или лезли в глаза оводы и было видно, что он скучал. Целина за домом не пахана, культуры — не сажены. В этом, видимо, и крылась причина скуки: лошадь привыкла много работать. И если Куромаку ещё раздумывал над этим предложением поначалу, то когда в комплект к коню пообещали выдать и повозку, то тут он точно решил не испытывать удачу дважды.

***

И всё же вопрос о цели его путешествия оставался открытым. В Верховном Совете Курограда ходили разные домыслы на этот счёт, однако все они сходились к одному: чтобы товарищ Куромаку днём и ночью живший у себя в кабинете взял и лично подорвался в Империю? Дело явно пахло керосином, да не абы каким, а мирового уровня взрывоопасности. Хотя поначалу товарищ Куромаку и пытался устроить всё это тайно, но вы ж его разве не знаете? Гений во всём, что касается работы и абсолютный профан в постылом быту. Конечно, вся его конспирация в два счёта провалилась. Парочка глаз увидела его на вокзале, парочка срастила, почему его заместители как в рот воды набрали и впахивают теперь втрое больше прежнего, а ещё парочка додумала за предыдущими двумя небылиц и так народная молва докатилась до масс. Теперь все ждали от этой поездки либо союза двух великих держав, либо, (как посмеивались в канцелярии) очень глупо развязанной войны, если товарищ Куромаку проделает весь этот путь только для того, чтобы лично бросить в лицо Императору перчатку. От Курограда до Империи дорога неблизкая — полконтинета с севера на юг и не везде есть даже грунтовые дороги, что уж говорить о железных? Но не зря Куромаку почитали на его вотчине как живое воплощение рационализма и логики: в два счёта он просчитал оптимальный маршрут с учётом всех затрат и издержек. И те полтора месяца, пока его машину нёс через тундру и горы поезд, а потом — джип по вересковым полям, ломая редкий бурелом, шли относительно неплохо. На деление «удовлетворительно» всё сползло в тот момент, когда машина заглохла в первый раз, потому что Куромаку заранее знал: скоро будет и второй, и третий, а он, следуя маршруту уже забрался слишком далеко в ничейные земли, чтобы рассчитывать на помощь. Скрипя зубами от раздражения за потерянное время и нарушенные планы, он скорректировал траекторию и поехал по окраинам Фелиции, тая в себе глупую надежду на то, что до столицы тёмных он дотянет и так. Но чёрт в его планах плавал. Джип заглох у очередной из деревушек, в которой Куромаку срочно пришлось искать жильё. И всё-то, казалось бы, ничего: быстро обнаружились радушные хозяева, готовые сдать ему целый этаж особняка за сущий бесценок, а машина? Ну и чёрт с ней! Буквально пара дней и до Империи рукой подать. Однако Куромаку в тот самый момент вдруг почувствовал, что его наотмашь ударила невидимая ладонь судьбы. До того ему вдруг стало всё мерзко и противно и в первый же день решения всех насущных проблем (которые для человека его уровня влияния и богатства, честно говоря и проблемами-то не были). У него случился ужасный приступ мигрени. А потом он начал медленно, но верно ощущать, что с его здоровьем происходит что-то непоправимое. Впрочем, Куромаку был слишком упрям, для того чтобы почти достигнув цели струсить, развернуться и поехать назад.

***

На краткий миг он пришёл в себя, когда чья-то рука настойчиво тряхнула его за плечо. «Грабитель», — сквозь пелену бредовых мыслей подумал Куромаку и снова закрыл глаза, так и не успев толком рассмотреть вымасленный луной силуэт. Приход ночи не ознаменовался прохладой. До сих пор висела в мареве полей духота, а пересохшее горло сушило ещё сильнее прежнего. Как ни старался, Куромаку не мог ничего сказать. «За шиворот — и на обочину» Но вопреки ожиданиям, на обочину Куромаку не выкинули. Более того: дёрнули, а затем — прижали и уложили поверх чего-то объёмного и мягкого. После — раздался свист, каким обычно погоняют лошадей, стегнул кнут, и повозка закачалась на рытвинах и ухабах. Они поехали быстро. «Значит, угнали вместе с лошадью» Куромаку вздохнул бы, да никак. Для человека, возведшего посреди степи мерцающий огнями мегаполис, талантливого инженера, при помощи которого мир перемахнул разом через сотни лет технического развития, умереть с каким-то конокрадом в глуши — это так пошло и бездарно. Зубы свело не то от обиды, не то от боли. Ну и зачем Куромаку только послушался себя и вообще поехал сюда? Какие бесы в нём взыграли? В очередной раз надо было просто перетерпеть и остаться дома. Надо было…       — Потерпи, — нервно и громко сказал чей-то голос, — потерпи, ещё немного, скоро будем на месте. Его потрепали по голове, нащупали у шеи дрожащей рукой пульс. И подстегнули всхрапнувшего коня сильнее. Эта манера говорить и вот так фамильярно лапать людей, показалась Куромаку смутно знакомой, но он не мог до конца опознать её из-за лихорадки. Не мог раскрыть даже рта или глаз, что уж там — кого-то вспомнить? Нет, это точно был грабитель. «И ведь за меня сейчас даже выкуп некому отдать» Рубашка, пропитанная потом противно липла к спине. Галстук как питон нудно душил шею. Тени под веками наползали из-за перемены освещения одни на другие и Куромаку не мог толком понять ни их формы ни размера, ни то, было ли реальным, что происходило с ним сейчас или нет. От страха и боли ему, возможно, впервые за много-много лет, по-настоящему захотелось вернуться домой. В Куроград, из которого он, не объясняя никому причин, так стремительно сбежал. В голове варилась мутная каша из сожалений и едва не выкипала через край. Когда повозка прекратила трястись, Куромаку попытались сдвинуть с места, но, поняв, что он не в состоянии стоять, вдруг совершенно неожиданно подняли на руки. Это произошло не как в дурацких мелодрамах — Куромаку был мужчиной взрослым и весил соответствующе, так что его похититель сопел от напряжения, закинув безвольное тело к себе на спину. Но несмотря на это, он всё же смог двигаться. Тьма опять сменилась светом и Куромаку, точно обжёгшись, непроизвольно спрятал в чужой шее лицо. Заскрипели половицы, и тащивший его человек задышал особенно жалобно. На пороге дома, в который они ввалились, зашумели дети.       — Оооо! Дядя притащил ископаемое!       — Подыхающее, подыхающее!       — Цыц, бесовки! — грянул в сторону тащивший Куромаку человек и выругался на каком-то местном диалекте, — вам разве не пора спать? Ночь на дворе, где только деда вашего носит…       — Помочь? — раздался из темноты низкий голос.       — Помоги, — не стал строить из себя героя похититель. Так, Куромаку дотащили по лестнице на второй этаж, и скинули на кровать. Ко лбу садистски приложили что-то холодное, руки отвели в стороны и придавили их, уговорами и угрозами заставили выпить чёрт знает что. «Плохо что второй этаж. Со второго в окно не прыгнешь. Напоили ещё. Наркотиками небось» И, видимо, что-то из размышлений о побеге в горячечном бреду вырвалось из него, ведь почему бы ещё ему на это ответили?       — Я те дам из окон прыгать! Но вскоре и возмущённый голос смело сном.

***

Небытие отступало от Куромаку тяжко, так что когда он пришёл в себя, время уже перевалило за полдень. Духота ела дом снаружи, но не трогала ту комнату, где лежал Куромаку. Стены в ней приятно отдавали побелкой и прохладой. Видно, их выстроили толстыми — и пушечным ядром не пробьёшь. В том же углу, где стояла кровать, висел и гобелен, изображающий не то нимф, не то фавнов, поедающих с золотых тарелок виноград. Были в комнате и деревянные полки, и плетёный тусклый ковёр, и разномастные шкафы с отсыревшими книгами немного бестолково составленными в кучу, и стол со стеклянной стенкой и хрусталём… Словом, обстановка напоминала классическую советскую дачу. Немного захламлённую и нисколько не пугающую. Но милые кружевные скатерти, и половики не умалили бдительности Куромаку. Он-то помнил, что было вчера. Ну кто в здравом уме притащит незнакомца в дом? И поможет ему просто так, по доброте душевной? Куромаку поджал губы, недовольный и невозможностью из-за слабости встать и уйти, и тем, что ни черта не понимает. Придирчиво он ещё раз оглядел окружение и вдруг на подоконнике, где сгрудились размытые следы от кружек, заметил блюдце с ложкой и вилкой. Ложку Куромаку смутно помнил — ей ему ночью разжимали зубы, а вот вилкой… видимо, давили таблетки — на ней всё ещё остались их белые крупицы. Извернувшись так, чтобы достать до своего лучшего временного оружия, Куромаку сжал его в руке. Ему оставалось только ждать.

***

Удивительно, что находясь прямо напротив двери Куромаку умудрился проморгать момент, когда её распахнули. Казалось, он только на секунду закрыл глаза, а потом… потом на пороге точно порыв ветра возник рыжий невысокий мужчина. Полный и с щетиной, в измахраченной соломенной шляпе, завёрнутой набекрень. Он старался быть тише, но выходило у него, мягко говоря, не очень — все скрипучие половицы паскудно скрипели даже тогда, когда он на них не наступал. В руках он держал графин с водой и стакан, из кармана шорт у него торчало что-то блестящее.       — Положь вилку на место, Куро. Она для еды, а не для убийств. Он достал и разломал таблетку, разболтал в стакане и протянул его, усаживаясь у ошеломлённого Куромаку в ногах. Тот машинально сделал то, что ему настойчиво вменяли.       — Что ты здесь делаешь, Феликс?.. — вопросил Куромаку, поправив очки и обсмотрев его с головы до ног.       — Живу, — фыркнул Феликс, — уже лет пять как. А вот что ты здесь делаешь, не в доме, в дом я тебя сам приёс, ха-ха, а в Фелиции — вот это уже вопрос на миллион.       — Как это ты? Меня вчера точно похитили. После этих слов, лицо Куромаку сразу же облапали, чтобы убедиться что он в порядке. Куромаку сердито отмахнулся рукой.       — Странно, — заключил Феликс, — температуру вроде сбили. Да и врач говорил, что сотрясения у тебя не было. Он ж в глаза смотрел с этой штукой, проверял… ну как она блин называется? Но говоришь ты всё равно странные вещи. Ты с чего взял, что тебя кто-то похитил?       — При мне были деньги, повозка, лошадь, — недовольно надувшись принялся перечислять Куромаку, пребывавший всё ещё под впечатлением от внезапной встречи, — поводы весомее некуда. Тем более, вчера вечером и что-то стальное на голову клали и руки за спину заводили и всё это… Он сбился, заметив, что уголок рта Феликса едва заметно подрагивает. Так, будто он старался не смеяться, но выходило у него это скверно. Куромаку вдруг и сам понял, какие глупости говорит и взбеленился.       — И вообще! Какой врач будет ставить диагнозы без обследования? Без анализов, без разговора с пациентом, без ничего! Тут Феликс и правда рассмеялся. Да так, что от его смеха заходила ходуном кровать.       — Ну ты, Куро, в своём репертуаре: только в себя пришёл и сразу ругаться. Ты прости, конечно, что я так себя веду, но я так вчера испугался, когда тебя нашёл! А сейчас ты кричишь… ну, значит, дела у тебя и правда получше стали. Куромаку серьёзно посмотрел на Феликса, и вся злость из него в одно мгновение вышла. Его напряжённые плечи, наконец, опустились, он выпил ту дрянь, что бултыхалась в стакане.       — Дурак ты Феликс, — заключил ворчливо он. Феликс усмехнулся и видя, что его не собираются сгонять, вальяжно развалился по низу кровати.       — Да-да, я тебя тоже люблю. Всегда пожалуйста за спасение! Подумать только, с Феликсом они не виделись больше пяти лет. Пяти лет, за которые Куромаку ещё больше закопался в планы, погребшие его за рабочим столом в Курограде. Пяти лет, за которые он сильно отдалился от своей семьи. На собрания за него ездили делегаты, созванивались по несрочным делам — заместители. А дела срочные? Быть может Куромаку и соизволил бы повисеть пару минут из-за них на видеофоне, да только сейчас в Карточном Мире была тишь да гладь. И никто против воли его особо и не тревожил. Только Зонтик добирался к нему от раза к разу, на самую крайнюю точку исследованного севера. Но Зонтика не стоило брать в расчёт — он любил путешествовать. И всё-таки не сказать, что Куромаку был совсем уж не в курсе последних новостей. Может, они и доходили к нему, как к чёрту на рога, но не так, как раньше, до изобретения «быстрой связи» с задержкой в полгода.       — Да уж. Праздный образ жизни явно не пошёл тебе на пользу, — сказал Куромаку, оценивая изменения во внешности Феликса. Тот улыбнулся нисколько не задетый его выпадом.       — Ну, это как посмотреть. Я б, наоборот, сказал, что выгляжу так оттого, что больше не нервничаю. Оставить правление Фелицией было лучшим моим решением если не за жизнь, то за последние лет десять уж точно. Спокойным и толстым я себе больше нравлюсь, чем злым и уставшим, но зато худым как жердь. Уж прости. Ха-ха-ха. Эти слова резанули Куромаку по уху. Если уж на то пошло, он и не помнил, чтобы Феликс когда-нибудь так уж сильно злился. С момента, как они сделали Карточный Мир полноценным, он взял себя в руки и успокоился. А ещё отчего-то стал выглядеть как человек, который знает гораздо больше того, о чём говорит. И это легкомысленности присущей всей червовой масти вопреки. Его государство не развалилось в первые же годы, как-то пророчил ему Куромаку. Наоборот. Фелиция хоть и не числилась сильнейшей державой, но вот стабильной в своих хороших сторонах точно была. Даже в регионах люди жили тут вполне себе, что уж говорить об уровне столицы? Край вечного урожая, холёных девок, загорелых мужиков и терпкого вина. Вот что такое была Фелиция. Забавно, но по ходу дела вся эта перемена, произошедшая в Феликсе, помогла не только ему самому, но и Ромео. Феликс частенько давал ему дельные советы. Но каким боком он до них доходил — для всех оставалось загадкой.       — Тоже мне, нашёл тунеядничанью оправдание, — фыркнул Куромаку, не удовлетворившись ответом, — врач-то этот твой… сказал, что со мной было?       — Угу. Ты, видать, где-то на Солнце перегрелся, а потом просквозило. Вот и простудился. Пока ехал, ещё и давление скакнуло. Ночью не выспался, да? И здрасьте-пожалста — обморок. Ну, главное кризис с температурой прошёл. Отдохнёшь немножечко, полежишь и получше станет. Вообще, ёмае, ну ты представь какой шанс на миллион? Что на тебя именно я наткнулся случайно. Хотя люди тут все хорошие, помогли бы если что, но… ну в любом случае повезло тебе, Куро. Куромаку с раздражённым вздохом приподнял очки и помассировал веки.       — Да уж, «повезло», так повезло. Мне необходимо ехать в Империю, а я со всем этим тут… столько времени потеряю.       — Зачем тебе туда? Куромаку едва не хватил удар, когда он услышал в дверях этот глухой голос. Само тёмное Солнце Империи, Король-Император, да и просто Пик стоял у порога комнаты. В нелепо коротких розовых с белым шортах и не менее нелепой и розовой гавайской рубашке с клубничками. С ложкой от мороженого во рту. Сперва Куромаку подумал, что ему почудилось, но Пик не спешил исчезать как какая-нибудь нелепая Фата-Моргана. Более того, помимо него на лестнице возникла ещё пара человек. Было слышно, как они приглушённо шепчутся.       — Твоя одежда, — вот и всё, что смог выдавить из себя Куромаку севшим голосом, вытаращивши на Пика глаза. Пик последовал за его взглядом и поддел пальцем ужасно вульгарный разрез у воротника.       — Ромео одолжил. Моя — сушится. Кажется его внешний вид ни самого Пика, ни уж тем более Феликса ни капли не напрягали. Более того, Феликс поглядев на него радостно хлопнул в ладоши.       — О! Ну, видишь, как удачно вышло, Пик как раз у меня гостит. Поговорите обо всём, о чём хочешь и поедешь себе спокойно домой. Сердце Куромаку забилось быстро-быстро, испуганно. «Домой? Нет-нет-нет-нет… я никак не могу сейчас домой!»       — Да ты заходи, — продолжил, обращаясь к Пику Феликс, — чего кота за хвост тянуть. Решите все насущные дела сразу, а потом Куро отдыхать буде…       — Нет, — резко рявкнул Куромаку, едва не подскочив в кровати. Феликс дёрнулся вслед за ним, испугавшись крика, а Пик вопросительно выгнул бровь дугой. Куромаку закашлялся. Его уши обожгло смущением за этот минутный порыв.       — Нет, — хотя и тише, но нервно сказал он, — мне всё равно нужно по делам в Империю. Поэтому я предпочёл бы, — он сверкнул глазами на подслушивающих на лестнице, — поговорить там. Без лишних ушей.       — Могу всех выгнать на улицу, да оставить вас тут вдвоём, проблем-то, — простодушно предложил Феликс и Куромаку скрипнул зубами. «Да какого дьявола он такой недогадливый?!» Куромаку нахмурившись замолчал и Пик, глядя на его состояние вдруг сказал:       — Выйди, Феликс.       — А?       — Выйди. Я с ним поговорю. Когда Феликс закрыл за собой дверь, Пик вдруг резко спросил:       — У тебя свои причины, да? Не успел Куромаку и рта раскрыть, как он продолжил:       — Сделаю вид, что ты рассказал мне о чём-то, что требует твоего личного в присутствия в Империи. Но что именно не объясню. Даже Феликсу. Я тут пробуду недолго, уеду точно раньше чем ты выздоровеешь. Так что приезжай. Стоило Куромаку заглянуть в алые глаза, как его тут же прошибло ледяным потом. Ему подумалось, что Пик на самом деле всё-всё про него знает. Или догадался, или бес его разбери как, но почувствовал истину при помощи магии.       — Мне от тебя, — угрожающе понизил голос он, — никакие подачки не нужны. Ни от тебя, ни от кого-либо другого. Пик пожал плечами и, больше не добавив ни слова, вышел. За ним в комнату снова просочился Феликс.       — Если б ты заранее Пика предупредил, что в Империю едешь, то добрался б как король, в первом классе! И не намучался бы по жаре, а так…       — Феликс.       — И ты меня выгоняешь? Ну дай хоть проветрю и посуду заберу.       — Я не об этом. Мне сказали, что неподалёку находится город. Насколько там всё плачевно… с больницами?       — Да почему плачевно? Очень неплохо даже. Открылась одна новая как раз. Тут же источники недавно какие-то чудодейственные нашли, магия-шмагия, пиу-пиу, все дела. Курорт вон строить вокруг них начали. Куча учёных докторские писать съехалась, и из столицы твои тоже, к слову.       — А оборудование там есть?       — Ну да. Не только для лечения, но и для исследований, я ж говорю.       — Хорошо. Тогда мне надо там быть и чем скорее, тем лучше. Ты уж прости за прямоту, но местным шарлатанам я мало доверяю. Тем более, у меня прежде никогда таких… затруднений со здоровьем не возникало. И я… Феликс движением руки прервал его на полуслове.       — Хочешь сам всё досконально проверить? Да-да, я понял. Ну раз так, то сперва поешь и выспись нормально, а завтра утром и поедем.

***

Если уж что Куромаку и понимал, так это то, что он от слова «совсем» не понимал Феликса. Ему было совершенно не в напряг ехать пару часов до города, ждать там почти до вечера, а затем — везти Куромаку обратно. И это притом, что из-за своего состояния находился Куромаку не в лучшем расположении духа. У него вечно что-то болело, причём боль не задерживалась на одном конкретном месте, а будто бы мигрировала вдоль всего тела. Он часто срывался и говорил через зубы, но Феликс, что удивительно, совершенно на это не обижался. Улыбался этак, понятливо и не приставал с излишними расспросами. Только насвистывал что-нибудь прилипчивое, когда тишина затягивалась надолго из-за того, что его собеседнику не хотелось с ним разговаривать. Куромаку ни черта не понимал в его реакциях и внутренне всё ждал подвоха. В какой-то момент Феликсу надоест, он сбросит маску благодетеля и станет вести себя также, как и все себя вели с Куромаку. Держа дистанцию. Холодно. Отстранённо. Он догадывался о том, что говорят о нём подчинённые: «Специалист отменный, но человек отвратительный». И честно? Куромаку сложно было с этим спорить. Он был въедливым, дотошным и если искренничать до конца — много лез туда, где его вмешательство даже и не требовалось. Сам это понимал, но остановиться не мог. Именно поэтому Куромаку нервировала неопределённость. Он привык вызывать у людей одну-единственную эмоцию. Чётко по шаблону. Так всё было логично, пусть даже эмоция эта и была плохой. Иногда вместо песен Феликс начинал рассказывать о чём-то своём. О ценах на репу, о том, как тяжело её сажать в сильно щелочной почве, о знакомых, которые остались при фелицианском дворе, о погоде, о котах, о гортензиях… Этим, он, казалось бы, должен был неимоверно раздражать Куромаку, но отчего-то… его голос напротив успокаивал. Хотя обычно Куромаку даже и не вслушивался в то, что он говорил. Управлял, к слову, Феликс повозкой с его лошадью. У серого тяжеловоза и Феликса, не то чтобы уж хорошо ладившего с животными, нежданно-негаданно сложилась удивительная гармония. Куромаку прекрасно понимал, что вверх иррационального — обижаться на симпатии животного, однако всё равно невольно строил недовольные гримасы.       — Как его зовут? — спросил однажды Феликс, расчёсывая гриву, лежащую на лоснящейся мощной шее.       — Комсомол, — сказал Куромаку с самым серьёзным видом первое, что ему пришло на ум. Старого имени коня он не удосужился у хозяев уточнить, но понимал, что рано или поздно скотину как-то нужно будет поименовать. Когда Феликс с хрипом сполз на землю и уткнулся коню лбом в ногу, тот, что удивительно не испугался. Не испугался он и когда Феликс начал, обливаясь слезами хохотать.       — Господи, Куро, ну это ж надо было такое додуматься… я щас задохнусь. Ему кажется и впрямь не хватало воздуха, он покраснел. А Куромаку имя и правда теперь казалось дурацким. Ему стало стыдно. И в тот самый момент, когда ему уже хотелось от смущения нагрубить, Феликс поднялся, вытер слёзы и, потрепав коня по загривку, сказал:       — Мне тебя не хватало. И все грубые слова мигом застряли у Куромаку в горле. Да, из-за обстоятельств они не виделись больше пяти лет, но до этого когда встречались по делам семейным или государственным, то Куромаку… Нет-нет-нет, и ещё раз нет. Феликса он совсем не понимал.

***

Недельные поездки туда-сюда не дали по итогу никакого результата. Ну, точнее как? Дали, но совершенно не тот, на который Куромаку изначально рассчитывал.       — Понимаю ваше беспокойство, товарищ Куромаку, — поспешил заверить его врач-курай, — но аппаратура здесь лишь несущественно уступает последним моделям куроградской. Мы провели столько исследований, что хотя бы на одном анализе или снимке, что-то бы да было видно. Простуда у вас уже прошла, а остальные симптомы… за исключением пары возрастных изменений, вы абсолютно здоровы. Ни следа патологий.       — «Ни следа патологий», — повторил на тон ниже Куромаку, — если ничего не нашли, значит, плохо искали. В какой дыре вы вообще учились?! Пусть температура и спала, но он действительно чувствовал себя дерьмово. Через раз его трясло, сон ночью вообще стал какой-то адовой пыткой. Давление скакало по пять раз на дню. Болел желудок и голова. Куромаку уже думал на рак, или любой другой вид реактивно протекающий онкологии, а тут на те — ему говорят, что с его анализами и симптоматикой и в космос лететь можно. Какой идиот вообще в такое поверит? Но на прямой выпад доктор только улыбнулся.       — Вы — человек занятой, так что, наверное, и не вспомните, но я был лучшим выпускником Академии Красного Креста в Курограде. Вы лично мне вручали и диплом, а затем моей команде — гранты и награды. Пять и одиннадцать лет назад. Но Куромаку вспомнил и сильно стушевался. Ого, Красный Куроградский «Крест». Туда попасть по бюджетному конкурсу сложнее, чем на Луну. Что уж говорить о «лучшем ученике» и о грантах, которых на всю страну-то ужасно мало было? Тем более, выиграть их ещё и не единожды. Да этот парень и правда гений. Каким только ветром его сюда занесло? Сколько людей так пронеслось мимо него в его бешеном темпе жизни? А Куромаку ведь и правда их не запоминал. Даже если и встречался с ними больше одного раза. Видя, что Куромаку больше не настроен грубить, доктор продолжил:       — Понимаю, что сложно с ходу во всё это поверить. Симптомы-то вам говорят об обратном. Что-то болит и кажется, что недообследовали как следует. Но тут уж вам придётся довериться врачам, — доктор поправил очки в толстой оправе, и ещё раз взглянул на него, — ваша проблема тоже касается здоровья, но здоровья совершенно иной плоскости. Куромаку с минуту молчал, затем — поражённо выдохнул. Он понял, к чему его так аккуратно и вкрадчиво сейчас пытались подвести.       — Вы говорите, что я схожу с ума. Врач приподнял руки и заговорил с ним ещё мягче.       — Ну зачем же так резко? Сумасшедшие, уж простите за откровенность, ведут себя совершенно иначе. Нет, вы не сходите с ума, но от работы вам… определённо стоит отдохнуть. Месяца два, а лучше три. Давайте поступим так: я выпишу вам курс препаратов, нормализующих сон, успокоительное, ещё кое-чего по мелочи, а там и посмотрим. Уйдут ли ваши симптомы или нет. Если всё останется как и было, то начнём думать в ином ключе. Куромаку поджал губы. Три месяца. Три. Что ж, если бы полгода назад ему сказали, что отстраняют от работы на такой длительный срок, то он плюнул бы на все рекомендации и вернулся бы к ней как ни в чём не бывало. И без разницы — от врачей исходили ли советы или нет. Сейчас же такой «приговор» его более чем устроил и всё-таки… не быть самим собой Куромаку просто не мог.       — Подобными заявлениями вы ставите на кон карьеру. Вы это осознаёте? — он недобро сощурил глаза. Врача пробрало его суровое выражение лица, однако он решительно кивнул.       — Д-да, товарищ Куромаку. Осознаю. С минуту Куромаку вглядывался в его добела сжатые в замок пальцы, прежде чем в приказном тоне отчеканить:       — Хорошо. Пишите дозировки.

***

Феликс всё это время из-за жары болтался в коридоре, но, по-видимому, Куромаку говорил так громко, что там всё было прекрасно слышно.       — Зря это ты, — сказал ему Феликс, когда они уже ехали домой, — люди ж тебе помочь хотят, а ты так на них своим положением давишь. Просто чтобы пар спустить.       — Не для этого, — упёрся рогами Куромаку, — и, можно подумать, тебя такой диагноз в тупик бы не поставил. Но этот аргумент совершенно прошёл мимо Феликса. Он подстегнул коня и нахмурился.       — Да брось, — сморщился он, — я тебя как облупленного знаю, потому это и говорю. Ты мог бы не кричать. И не угрожать человеку.       — Поучи меня ещё жить.       — Да не учу я, просто… ну тебе разве ж так не тяжело? Когда с людьми не по-человечески себя ведёшь, то и самому неприятно становится.       — Если будешь и дальше развивать эту тему, то я слезу и сам до дома пешком дойду.       — Чтобы потом, когда великий товарищ Куромаку грохнулся во второй раз в обморок, это было на моей совести? И ведь пойдёшь же… эх, Куро, ну ты иногда даёшь так даёшь. Кто б знал.

***

Всё это время от прибытия в Фелицию до постановки официального диагноза Куромаку корёжило. Кофе с четырьмя ложками сахара казался ему пресным, чужая мебель несуразно мягкой, трава во дворе заросшей, дёргались поочерёдно то одно, то другое веко. И даже Солнце, такое же как и всегда, до дрожи вымораживало чрезмерной яркостью. Так, что он аж сам за собой не замечая скрипел на него зубами. Впервые от получения генератора в марафонском забеге до великих целей Куромаку запнулся. Да ещё как! Стойкий оловянный солдатик, упав с полки, обнаружил вдруг, что он вовсе и не из олова, а из хрупкого фарфора. И перетрясся от страха, увидев обломанные конечности. Он ужасно привык бежать куда-то с бумагами на руках, выезжать самолично на объекты, проверять за сметчиками по ночам документацию, красной ручкой размашисто чиркать по рабочим проектам, опаздывать на какие-то совещания. Словом, разводить бурную деятельность-деятельность-деятельность! А теперь его насильно усадили под домашний арест. Угрозами о том, что мол дальше с таким-то темпом жизни будет только хуже и рано или поздно он не то чтобы выправится и приучится работать с приобретёнными травмами, а доломается окончательно. Но ни доктор, ни Феликс не осознавали истинную трагедию проблемы: то была у Куромаку не блажь, а целый образ жизни. На шее с хомутом на изнурительной должности он провёл целых двадцать лет. Не обзаведясь при этом ни хобби, ни друзьями, ни тем более уж семьёй. Силы черпал он только из бесконечного бега, но если бежать больше не получалось, что тогда? Как уж тут выздоровеешь, когда даже для выздоровления ничего больше не осталось. Если какой-то эффект от назначенного лечения и был, то пока минимальный. Программа рассчитывалась на длительное время и Куромаку не оставалось ничего, кроме как скрепя сердце и, сцепив зубы ждать пока ему, станет легче.

***

      — А ты не размышлял над тем, откуда Феликс достал для тебя такого врача в этой глуши? А потом ещё и обследование курировать упросил? Ромео сидел на веранде с пилочкой в руке и филигранно убирал длину ногтей. В его розовых волосах с редкими прядями седины терялось предрассветное Солнце. Куромаку уже не спал, он — ещё не ложился.       — Он сказал, что тут рядом лечебницу строить начали и что…       — Да-да, — на полуслове изящно перебил его Ромео, — это всё и без твоих пояснений понятно, мой хороший. Но задумывался ли ты о том, какая огромная очередь к столь именитому специалисту? В дневное время, на месяца вперёд. Я уж не говорю о том, чтобы он вдруг сорвался и поехал в это село по ночи, за тридевять земель.       — Значит, ночью тоже он меня смотрел?       — Схватываешь на лету. Уши Куромаку загорелись, он отвёл взгляд и поджал губы. Он… действительно не подумал об этом. Не до того, как Ромео сказал это вслух. Всё это время он только и делал, что жалел себя и зацикливался на своём состоянии. А Феликс ведь ему и без того крупно помог, притом что и не был обязан. И вот так Куромаку его отблагодарил?.. С другой стороны, ну а что он мог сказать? Извиниться? Все слова казались ему в подобной ситуации излишними. Извиняться надо было делом, а не пустой болтовнёй. Чёрт, ну возможно, ему всего этого вообще не хотелось! Ни ругаться, ни мириться, ни устраивать какого-то разговора по душам. Вся эта тема с эмоциями давным-давно стремительно прошла мимо него. Хотя… делать-то что-то надо со сложившейся ситуацией, верно? Видя, что Куромаку теперь в глубоком замешательстве, Ромео устало вздохнул, и всё аристократичное негодование покинуло его без следа.       — Ты… будь с Феликсом помягче, ладно? Ему ведь тоже нелегко приходится.       — В чём? Страной он больше не правит, — Куромаку спросил это совершенно не злым тоном и оттого Ромео ему улыбнулся.       — Ну, дорогой мой, не все человеческие проблемы измеряются правлением. Ты что ли присмотрись к нему получше. И, бога ради, не кричи так на него больше. Страшно потом смотреть, такой горем убитый ходит.       — Хорошо. Я… учту. За это проявление конструктивной критики… Ромео отмахнулся.       — Пустяки, дорогой.       — Ромео.       — М?       — Что вы с Пиком тут забыли?       — Отдыхаем, разве это не очевидно?       — Нет, я не об этом. Почему именно тут, почему именно вдвоём с Пиком?       — Ну, мои внучки дружат с его дочерью. Ты, может быть, из-за того, что так рано вставал, их пока и не заметил, дом-то большой да и… не знаю? Это уже своего рода традиция. Я с женой сюда каждое лето езжу. Хотя бы на неделю или две. Благо расстояние позволяет. Ромео поглядел на Куромаку ещё раз.       — И всё-таки ты чего-то не понимаешь, да?       — Да. Вы оба, в отличие от Феликса, всё ещё правители Вероны и Пиковой Империи. И оба взяли и бросили их без задней мысли. И ладно ты, но Пик? И в мыслях прежде не было, что он такой безответственный.       — Всем нужен отдых, Куро, — назидательно погрозив ему пальцем, сказал Ромео, — и мне, и Пику. И любому человеку. Думаешь оттого, что мы — правители, то чем-то от обычных людей отличаемся? На этих словах что-то ёкнуло на сердце у Куромаку. Он ведь тоже именно поэтому…       — Помнится, Пик раньше рьяно считал себя клоном. И никак иначе. Ромео пожал плечами.       — Те времена давно прошли.

***

Хоть предписание врача и было ему на руку, и хоть Ромео и попытался вставить ему мозги на место словами о том, что: «Тебе-то беспокоиться точно не о чем. У тебя-то наверняка все люди в администрации толковые», Куромаку не смел оставить рабочие вопросы без внимания. Поэтому, когда Ромео, зевая, ушёл к себе в комнату, Куромаку с ногами залез на кресло и всматриваясь в марево, плывущее над полем, набрал по видеофону Курона. Новости о том, что он задержится в Фелиции, а, соответственно, и в Империи, к удивлению Куромаку, его личный помощник воспринял не иначе как: «Ну слава богу! Вам уже лет десять, как пора сходить в отпуск». А потом сразу же добавил: «Мы всё уже распланировали. Ни из каких графиков не выбиваемся, мероприятия и собрания не срываются. Все указы на замещение уже почти подписали и ждали только отмашки, чтобы спустить их в оборот». Словом, работа шла как по маслу, и это Куромаку повергло в неимоверный шок. С одной стороны — да, конечно, он же сам всю эту систему и выстроил, ещё бы она буксовала и ржавела, а с другой — если уж все с такой простотой могли обойтись и без него… Он немедленно потребовал, чтобы ему предоставляли устные отчёты о проделанной работе. Каждый божий день. Чтобы в случае чего он успел всё исправить и предотвратить страшное. Курон поглядел на него задумчиво, но спорить не стал. Только уточнил: «Вы уверены, что хотите так рано на отдыхе вставать? Четыре утра у вас как-никак». Между Куроградом и Фелицией и правда была существенная разница во времени. У — Курона глубокая ночь, а у Куромаку — утро. И на деле им обоим всё это было жутко неудобно, но Куромаку сухо попросил рассказать подробнее о нынешней обстановке в государстве и снова поднимать тему Курон не решился. Феликса Куромаку заметил только под самый конец разговора. Босой, в шортах и распахнутом халате он облокотился о дверной проём беззвучно позёвывая. Невольно Куромаку скользнул по его перепутавшимся рыжим волосам, с них — на шею, а с неё — на грудь и руки. Сам Куромаку не был таким жилистым от постоянного физического труда как Зонтик, но и явной полноты за ним тоже не наблюдалось. Поэтому Феликс в этом смысле был для него диковинкой. На которую при всём желании не выходило не пялиться. Но это было как-то… Куромаку закашлялся и отвёл взгляд.       — …что, и не скажешь опять, что я зря своих людей сверхурочными мордую? Сказал и сразу же прикусил язык, потому что запоздало понял: он мог так в продолжение вчерашнего обидеть Феликса ещё сильнее. Но тот не выказал никакого раздражения, напротив, только сонно усмехнулся.       — Мне кажется, ты и сам всё прекрасно понимаешь. Ну, раз уж цепляешься за те мои слова. А если это так, то рано или поздно что-то на этот счет да и поменяешь. Привычки за день не переделать, тем более на нервах. «Ишь ты, умный какой», — Куромаку оставалось лишь искренне поразиться феликсовой сообразительности.       — Я тебя разбудил? — спросил он уже спокойнее.       — Да, — не стал кривить душой Феликс, — но, в общем-то, я и сам скоро собирался вставать. Дел нынче много. А ты зачем так рано подскочил? Болит чего?       — Нет, просто из режима выйти не могу. Тебе… Феликс уже начал потихоньку спускаться с крыльца, дошёл до бочки с холодной водой и ополоснул лицо, как вдруг Куромаку, пересилив себя, продолжил:       — Кхм, слушай, Феликс, тебе помощь какая-нибудь требуется? Куромаку сказал последнюю часть фразы тише и медленнее остальной. Феликс на неё заторможено покивал, еще раз зевнул, смахивая рукавом капли с бровей, а затем до него, наконец, дошло.       — О?.. О! Ты что серьёзно? Хочешь помочь? Мило с твоей стороны, но хм… — энтузиазм быстро сменился на его лице неуверенностью, — но, вообще-то, ты болеешь, Куро. Да и потом, ты — мой гость. Так что было б некрасиво- Куромаку скривился, недовольный то ли собственной нерешительностью, то ли необходимостью соблюдений всех этих социальных расшаркиваний. Он ведь переборов свои гордость и стыд предложил свою помощь? Предложил! А раз так, то нечего от неё отказываться.       — Давай без этой ерунды. Некрасиво то, что я до сих пор тебе не отплатил за помощь. И не настолько уж я болен. «Теперь уже и не настолько? Вчера ты вон вроде как белый лебедь: пел свою последнюю лебединую песнь. И на людей шипел» Феликс почесал подбородок призадумавшись. Потом внимательно поглядел на Куромаку, судя по всему, что-то для себя уразумев.       — Ну, я могу показать тебе примерный фронт работ, а там уже точно решишь. Хочется тебе помогать или нет.

***

При жилете, в брюках со стрелками и галстуке, с пиджаком через плечо Куромаку высился среди грядок, утопив в грязи дорогие туфли. Феликс же переодевшись обмахивался соломенной шляпой с опаской поглядывая на его настораживающий энтузиазм.       — Я эт самое, хотел до обеда повозиться с картошкой. Сор повыдёргивать, подкучить немного. А после обеда можно и воды натаскать. К вечеру — всё это дело полить. Ну и лошадь накормить ещё раз. Но это работа тяжёлая, так что давай ты завтра подключишься? Там ещё и не такую жару обещали. Но Куромаку не убоялся ни жары, ни тяжести работы. Он был человеком действия и уж если в душе решил, что будет помогать непременно с сегодняшнего дня, то ему это стало жуть как принципиально. О том, сколь сильно его подтачивала за своё поведение совесть, Куромаку старался не думать. Он вообще старался не думать о ней бо́льшую часть времени, но отчего-то тут, в этом доме, рядом с семьёй, которая была настроена к нему доброжелательно (?), сам, пребывая в уязвимом и больном состоянии, он почувствовал себя той ещё сволочью. Особенно тогда, когда ему об этом лишний раз напомнили. Раньше-то резкость «вождя Куромаку» все оправдывали тем, что Куроград только-только возводился. В снежной тундре, без единого клочка травы, где и воду надо было непременно топить изо льда, а пищу так и вовсе добывать через пот боль и слёзы. Чтобы выжить в таких нечеловеческих условиях и Куромаку, и его народу приходилось рассчитывать всё наперёд. Малейшая оплошность недопустима, и все принимали как должное то, что он мог кого-нибудь из них отстранить или вовсе — решить судьбу иначе от изначально запланированной. Но сейчас… настали мирные времена. Стужа белых ветров сменилась защитным покровом, город расцвёл осенённый светом и паром турбин. И только Куромаку укрывшийся в офисе, пришедшем на смену полевому лагерю, не оттаял со стужи. Спрашивается, зачем он вообще полез на крайний север, притом что на планете неосвоенных территорий пруд пруди? Ресурсы. Пусть территория подле Курограда и не могла похвастаться изобилием лесов или мягким климатом, в недрах хранился несметный кладезь ископаемых. Металлы, руда, самоцветы, нефть и всё это сосредоточено в одном месте. Плюс север из-за своей труднодоступности мало кого интересовал, это снижало конкуренцию. Да и выход в море всё же какой-никакой, но был. В тех местах природа сурова, но это виделось Куромаку приемлемым риском: сумей он совладать со стихией, и его страна мигом станет одной из самых продвинутых. Так, он обеспечит им на политической арене крупное преимущество. Хотя смешно, конечно. К чему политическое преимущество там, где никто по-настоящему не соревнуется? Даже Империя, от которой Куромаку все двадцать лет ожидал какого-то подвоха, оказалась «Империей» только на словах. Насчёт этого они как-то поспорили с Пиком. «Твоё государство даже ничего не завоёвывает!» «А ты хочешь, чтобы было наоборот?» «Нет, чёрт возьми! Просто используй термины правильно!» «Хмпф. Смешной какой. Термин этот «правильный» только в земных координатах. В этом же мире Империя запомнится иначе. Я этому самолично поспособствую. Тем более. И твоя страна ведь тоже не слишком походит на социалистическую» И вот что на такое ответить?       — С чего мне начать? — спросил, поправляя очки Куромаку. Феликс едва слышно вздохнул.       — Переоделся бы. Жалко такую красивую одежду марать.       — Ерунда, мне в ней удобно. И на моих рабочих способностях это точно не скажется.       — Ну, раз уж ты так в этом уверен, то вот тебе табурет. Перчатки и нож. Им удобнее у одуванчиков корни поддевать. Ещё ведро, сюда сорняки будешь скидывать. Феликс отошёл в сторону и оглядел сложившуюся картину: Куромаку в офисном костюме застыл у рядка картошки. И почти сразу же заулыбался, так это всё нелепо и забавно выглядело. А потом вытянулся вперёд и нахлобучил своему нерадивому помощнику на голову шляпу.       — Если устанешь или надоест — бросай это дело, ладно? Я начну с другого края.

***

Когда часа три спустя Феликс прошёл мимо него в дом, то несказанно удивился. Быстро стащив с кухни обед и захватив в графине воды, он приблизился Куромаку. Тот, утомившийся, как никогда в жизни, смотрел на него гордый за проделанную работу.       — Вот, только закончил. Он махнул рукой, и Феликс уставился на идеально прополотый пятачок — ни травинки, ни былинки. Абсолютно стерильный за исключением торчащего ростка картошки. Такой чистой почвы, пожалуй, даже специализированные лаборатории ещё не видали, а здешняя земля и подавно.       — Ого, впечатляет, — искренне поразился Феликс. Довольный собою Куромаку вздёрнул к небу нос, с которого тут же скатилась капля пота. Ну ещё бы! Всё, за что он брался, выходило превосходно и никак ина- Феликс легонько похлопал его по плечу.       — Хорошо, спасибо большое. Ты иди в тенёк, отдохни, а я оставшееся доделаю. Куромаку уставился на него во все глаза.       — …оставшееся? По его удивлённому выражению лица наверняка можно было сказать: он понял, что прополоть надо не этот маленький участочек земли, а вообще всё, только сейчас. Феликс пожал плечами.       — Да я быстро. Ты мне и так уже хорошо помог. Думаю здесь, ха-ха, до самой осени ничего лишнего расти не будет. Пожалуй, для него это недопонимание не было большой трагедией, в конце концов, он уже пять лет следил за урожаем и приноровился справляться со всем своими силами. Но вот Куромаку нахмурился и подскочил, переполошившись.       — Нет. Раз уж я неверно понял задачу, то тоже останусь тут. Поджав губы, Феликс призадумался. Очевидно, дело заключалось не в том, что Куромаку очень хотел помочь, и точно уж не в том, что его прости господи, мучила совесть. Даже если он сам так на полном серьёзе считал. Нет, было что-то ещё… Что-то, что тревожило его. Что-то из-за чего он в спешке уехал из Курограда никому об этом не сказав. Феликс понял это ещё в первый день, как они встретились; у Куромаку это разве что на лбу не было написано. При этом Куро был упёртым до ужаса и вытянуть из него правду именно сейчас, на пике его стресса казалось почти нереальным. Как и в целом повлиять на любое из его решений. Поэтому Феликс, заранее зная, что ему ответят, чисто из вежливости спросил:       — Ты уверен?       — Разумеется, — кивнул ему Куромаку и решительно перетащил табурет с ведром к следующему кусту картошки. Он закатал рукава рубашки и расстегнул на ней две верхних пуговицы. Его руки и кусочек шеи, который не скрывала тень от шляпы, уже успели обгореть. «Ух, ну и болеть же будет вечером», — поморщился Феликс и осторожно поставил возле Куромаку пакет с едой. Проголодается — поест. Хотя более вероятно, что в пылу работы и о еде забудет. Но Феликсу несложно — он чуть позже ещё раз о ней напомнит.

***

Как верно угадал Феликс, вечером Куромаку с самым несчастным видом лежал в прихожей, уткнувшись в подушки лицом. До дивана он ещё дошёл своим ходом (видимо, нахлынувший за работой адреналин не выветрился), но стоило ему только лечь! Такой боли в спине Куромаку не испытывал никогда. Одновременно и тянущая, и острая, и ноющая и вообще все эпитеты какие только можно было к ней подобрать на свете, и-       — Больно! — зашипел Куромаку.       — А ты не вертись, а то лекарство не подействует, — шикнул на него в ответ Феликс, сумевший, наконец, приложить ему компресс на шею. Чувствуя, как кожу приятно холодит мазь Куромаку и правда немного успокоился, но сдержать тяжёлого вздоха всё-таки не смог.       — …и зачем только полез? Знал ведь прекрасно, что не смогу ничего. Невольно озвученная мысль стала отличным поводом для Феликса подступиться к нависшей над Куромаку проблемой.       — Ну, Куро, а кто сразу же может то, чего он до этого ни разу не пробовал? Хоть Феликс и не видел лица Куромаку, но он заметил как его плечи и руки разом напряглись. Ага, значит, в яблочко попал. Больная тема.       — Я вот, можно подумать, много чего мог, когда работы во дворце было по горло. Так, только с цветами в свободное время немного возился. Научился только когда бросил правление и в этот дом переехал. Но Куромаку всё молчал и тогда Феликс продолжил.       — Тебе, наверное, кажется, что после первых попыток, если уж не получилось идеально, то лучше забросить? Что важен только результат? Но, блин, кому как не тебе знать, что только постоянные попытки ведут к развитию? Удачные ли, неудачные, все они чему-то да учат. Надо просто делать правильные выводы. По твоим проектам строились небоскрёбы, вот уж где истинная сложность. А земля и лопата это так. Чисто физическое умение рассчитывать силы. Перерабатывать бы тебе поменьше и меньше на работе зацикливаться. А, впрочем… — Феликс понял, что несколько увлёкся своими размышлениями и наговорил лишнего, — я в Курограде был всего раз и то недолго. Да и про тебя и твою работу наверняка всего знать не могу, так что это — только предположения. Последние пару минут Куромаку извернулся так, чтобы видеть Феликса и оттого что тот говорил, брови его поднимались всё выше и выше. Вот уж от кого-кого, но от Феликса он не ожидал подобных откровений. И как же он, интересно, так легко ухватился за корень проблемы? Чёрт, ну сначала Пик ему подыграл, теперь вот Феликс завёл этот разговор. Неужели для окружающих всё было настолько очевидно? Куромаку вздрогнул, поджал губы и ухватился за последнюю фразу Феликса как за травинку утопающий.       — Вот именно. Ты там почти и не был. Так что нечего на меня и мою страну наговаривать. Феликс кивнул.       — Хорошо, не буду. Ты главное — отдыхай, не нервничай. Феликс, перед тем как встать растрепал ему на голове смешной серый ёжик, чему Куромаку отчего-то не стал возмущаться. Каре он давно уже не носил и не любил, когда люди касаются его самого или его волос, но Феликсу можно. Феликс так кучу людей трогает и ничего, никто на это не обращает внимания. По малейшим признакам в его походке и поведении Куромаку пытался судорожно угадать: не разозлился ли Феликс? Придёт ли он позже? Поговорит ли с ним ещё? Одному в чужом доме, без работы, когда самые невесёлые мысли гонялись по кругу, Куромаку было до ужаса тоскливо. Но при этом он толком не понимал как с Феликсом общаться. Чего от него хотят? Почему так к нему доброжелательны несмотря ни на что? Стоит ли за этим какая-то меркантильная причина? Чего ему самому от этого общения хочется? И почему, чёрт возьми, он вообще об этом сознательно задумывается?! Желание вникнуть в мотивы и поведение Феликса было для Куромаку подобно хождению по кривой горной дорожке, с завязанными глазами. «Данте определённо похвалил бы за красивую метафору» Когда Феликс вышел, приподнявшийся на локтях Куромаку ещё простоял пару минут, а затем кряхтя сполз обратно на диван. И, кажется, попытался удавиться подушкой. Как же всё сложно. Ему больше ничего не хотелось замечать и видеть. Ромео же, наблюдавший всю эту сцену тайком из коридора, улыбнулся застывшему подле него Пику и хихикнул, кивая на Куромаку:       — Ну ты видел? Прямо как подсолнух за Солнцем шею свернул. Пик, глядя на уснувшего Куромаку, крайне красноречиво промолчал.

***

Куромаку и не заметил, как его сморило, но сны ему явно снились дурацкие. Ему отчего-то привиделся Феликс, страдающий от бессонницы, как если б у него были такие же проблемы, что и у Куромаку, и почему-то Феликс в том сне был блондином. Затем Куромаку увидел серого коня, купленного у фермеров и изумлённо спросил у себя: «откуда в Карточном Мире лошадь?». Он ведь прекрасно знал, что всю жизнь у него в подчинении были только люди да роботы, потому как разводить животных в замкнутом пространстве нецелесообразно. Ни для езды, ни на убой — слишком много затрат привносилось бы в хозяйство. «Нет, нет… роботов не было. Их же Зонтик отговорил делать. Сказал, что на данном этапе развития общества проще машины, чем сложные технологии…» — заплетаясь мыслями друг об друга, бредил Куромаку, хватаясь за горячую голову. Но откуда Зонтик знал, что в хозяйстве полезнее, а что нет? И на кой чёрт его он тогда послушал? А конь, всё никак не уходивший из сна, смотрел на Куромаку как на дурака самого на свете круглого, ясными точно слёзы глазами. Феликс же во сне менялся раз за разом, как в отражении калейдоскопа. Перемежался, разнился и не было понятно, который из них настоящий. «И правда, худой какой, кто же тебя так голодом морил?», — выдохнул Куромаку и протянул руку, чтобы коснуться белого пальто, но промахнулся. Вспыхнули во тьме щёлочки-зрачки и показались плесневелые пятна на руках. Образ вновь деформировался. Куро посмотрел на него и от жалости едва не заплакал. Последнее, что он увидел, как Феликс на холодной кровати лёг с ним рядом. И согрел его, даже не касаясь. Из-за чего Куромаку умудрился уснуть ещё раз. Во сне. А когда, наконец, проснулся, первое, что подумал: «Как хорошо что в повседневной жизни я так мало сплю, что из снов ничего не запоминаю». Свет из окон сменился сумеречной теменью, мотыльки с глухим стуком бились об уличный фонарь. Пела в кустах камышовка. Звёзд всё ещё не было видно. Куромаку попытался перевернуться набок, чтобы затем подняться в комнату, где он временно квартировался, но вдруг понял, что ему на поясницу что-то ощутимо давит. Пара килограмм, жаркое до ужаса, мягкое, а ещё оно медленно и глубоко дышало. Дрожащей рукой он нацепил очки и вывернулся поглядеть. Сперва он завидел смешные усы, топорщащиеся во все стороны, потом розовый с пятнами нос. А вслед за этим кошка, свернувшаяся у него на спине, зевнула и вытянула вперёд лапы. А потом как выпустила когти! Куромаку вздрогнул от неожиданности и хотел уже её согнать, но чёрно-белая бестия, мало того, что замурчала, так ещё и разлеглась так, что придавила его сильнее прежнего. И вновь уснула как ни в чём не бывало. Положение — бедственнее некуда и мог бы Куромаку с ним так и смириться и прикинуть, сколько долгих лет ему ещё придётся служить кошке подушкой, как вдруг на лестнице появился Пик. Куромаку он сперва не заметил, потому что явно шёл на кухню за водой, но когда всё же обратил внимание, то они с минуту буравили друг друга взглядами. Куромаку слишком смутился глупостью ситуации, чтобы попросить о помощи, а Пик никогда не отличался излишним желанием без просьб лезть в чужие дела. Выпив из графина, он поглядел и так и эдак и на Куромаку и на кошку и даже на улицу (видимо, в надежде, что там отыщется кто-нибудь ещё) и только после всего этого наконец, смилостивился:       — Давай сниму. Куромаку едва заметно кивнул, так чтобы его движение в лёгкую можно было списать не на мольбу о помощи, а на то, что он гонял комаров. Но стоило Пику только протянуть к кошке руку, как она тут же навострила уши, подскочила на лапы, выгнулась дугой и унеслась прочь. Пик в растерянности замер, глядя ей вслед, как и Куромаку, приподнявший голову.       — Дикая, — заключил Пик.       — А чего к людям лезет тогда? — разозлился Куромаку, рьяно отмахиваясь от шерсти, летящей во все стороны с пиджака. Выражение лица Пика, изменившееся всего на грамм, если и можно было как-то расценивать, то явно как выражение лица человека, углядевшего в словах Куромаку большую иронию.       — Ну, без компании и кошке скучно. Потом он помолчал и добавил:       — Легче стало?       — С чего бы это? Пик кивнул на следы от кошкиных лапок на паркете, и Куромаку догадался, что он имеет в виду примету. «Кошки всегда лежат на больном. И больное лечат» Куромаку пошевелил плечами и чуть прогнул спину в пояснице. И не веря самому себе, почувствовал, что ему правда помогло. Но на Пика всё равно по привычке фыркнул.       — Тридцать девять, а всё веришь в такую дребедень. Пик пожал плечами и уселся на подлокотник.       — Какая разница во что верить, если оно делает лучше. Теперь они оба помолчали, и Куромаку пригляделся к Пику повнимательнее.       — А «уши» твои где? — спросил Куромаку, указав на то, что пурпурные волосы бережно зачёсаны назад.       — Эмма убрала. Говорит так лучше. Час назад с подругами и их бабушкой из города вернулась. Но я ещё ничего. Ромео вообще хвосты. Штук сорок. Навели.       — И ты так просто ей позволил? — недоверчиво выгнул бровь Куромаку, помнивший с каким пиететом Пик в детстве, да и что уж, в молодости относился к своим нечесаным космам.       — Хуже не стало, — спокойно сказал Пик. И правда, морда его, по мнению Куромаку, если уж краше не вышла, то хотя бы приобрела вид менее уголовный в свете таких вот перемен. С натяжкой можно было б даже сказать, что стало по-дикарски благородно. «Какая содержательная у нас беседа», — подумал в прострации Куромаку. Они с Пиком никогда не говорили на подобные дурацкие повседневные темы. Но это было не плохо? Не хорошо? Неопределённо и странно скорее как-то. «И глупо», — добавил про себя ещё раз Куромаку, — «мы — правители величайших держав, создали и сами эти земли и жизнь на них. Сбежали от своих прямых обязанностей. Сидим в темноте, обсуждаем детей…» Он чихнул. Полез за платком в карман. «И кошку» Но… Он поглядел на Пика. Ему никогда не приходилось в таком спокойствии быть рядом с ним. Как правило, он в напряжении ждал какого-то выверта или подвоха, а сейчас…       — Ребёнок, которого ты упомянул, откуда она? Это твоя незаконнорождённая дочь? Потому что, если б у самого августейшего Императора наличествовала Императрица, или наследники, внешняя разведка бы давно обо всём сообщила Куромаку. Ну или Зонтик, одно из двух. Что касалось родни — он очень любил поделиться новостями. Пик хмыкнул.       — Какое слово злое подобрал. Она — моя преемница. Но я не её родной отец. Родной пытался пролезть в политику при дворе. И точно б дел наворотил, если бы его сообщники не кончили. Талантливый был человек, но… хм, ну видно, у некоторых людей кривая судьба не меняется несмотря ни на что. Даже если им и явно даётся жизнь взамен лучше прежней.       — И дочь его взгляды не разделяет?       — Она была совсем несмышлёной, когда её отец умер. Так что я за ней с тех пор приглядываю. За ней и за ещё одним… шутником. Что-то знакомое и настораживающее кольнуло Куромаку. Кольнуло и сразу же исчезло в глубинах сознания.       — Не знал, что в Империи при дворе есть шуты. Пик вдруг ухмыльнулся.       — Нет. Нету. Но этому дай волю, и он б с радостью им стал. Только вот мне ещё одного такого раза точно не надо. Но с другой стороны, у этого шутки в отличие от предыдущего, не такие отвратительные. Когда привыкнешь. Пик говорил о чём-то своём, совсем Куромаку непонятном, а потому он не стал развивать тему, вместо этого спросил:       — Пик, ты разве всегда был таким? Не сказать, что это стало для Куромаку откровением, всё-таки они виделись за прошедшие года не раз, однако если прежде спокойствие Пика казалось ему какой-то напускной стратегией, то сейчас, разговорившись с ним в неформальной обстановке Куромаку понял: Пик без притворства сильно изменился. Когда-то он рвал и метал из-за того, что весь его план, связанный с Землёй, пошёл прахом, а Феликса так и вовсе ненавидел больше всех, теперь же преспокойно сидел у него на даче. Всё перевернулось с ног на голову, когда пришёл Фёдор с генераторами, вспомнил Куромаку. Щелчок — и Пик словно за пару секунд переосмыслил для себя всю свою жизнь. Так ведь не бывает. За этим всем — слезами Феликса в те года, переменами в Пике и Зонтике, обязано было стоять что-то. Или это один Куромаку на всё так заторможено реагировал? Искал подвох во всём где ни попадя? Пик наконец ему ответил:       — Нет. Не всегда. Но мне помогли измениться. У тебя такой привилегии не было. Увы. Он сошёл на пол и хотел было добавить что-то ещё, но увидев возвращающегося с поля Феликса, передумал. Отвернулся.       — Уже поздно. Я спать. И ушёл восвояси.

***

Вечером того дня вернулась Аннет, жена Ромео. Вместе с нею и близняшки — дочери Хелен и Вару. С ними была и Эмма, про которую накануне Пик рассказывал Куромаку. Дети Вару были громкие и взбалмошные, хотя и не такие вредные, как их отец в схожем возрасте. Куромаку пару раз заставал их за учинением всякого беспорядка. Не только в доме, но и на улице, и в подлеске и у небольшой речки и где только ни попадя. И дело было даже не в неверном воспитании, а в том, что энергия из них обеих так и била ключом и куда-то надо было её разбазаривать. Если рядом с ними появлялась Эмма, то она укоризненно смотрела на них и объясняла что так дела не делаются. Но, кажется, ей нравилось их остроумие поэтому она им особо и не мешала. Самое забавное: испытывали они эти изобретения на самих себе. Однажды одна из девочек спрятала под кровать другой толстый шнурок, а когда та уснула, начала медленно его вытягивать. Визгу на весь дом, но зато после объяснений они обнимались и смеялись как ни в чём не бывало. Искусственная змея прошла проверку на натуралистичность. Во внучках Ромео и Аннет души не чаяли и совсем их не ругали. Ведь плохого они ничего собственно и не делали. А то что баловаться любили? Так это у многих детей бывает. Но то, что червовая масть благосклонно относилась к детям (ожидаемо), Куромаку не впечатлило так же сильно как и то, что дети хвостом вились за Пиком. Он, казалось бы, даже не делал ничего особенного для того, чтобы заслужить их любовь. Просто существовал в одном с ними пространстве. Если девочки не ввязывались в очередную авантюру, то неизменно вешались ему на шею с просьбой «рассказать что-нибудь новенькое». Тогда он усаживался в кресло, приобретал загадочный вид и начинал по памяти объяснять сюжетец какого-нибудь старенького фильма или аниме. Несмотря на то что голос Пика звучал глухо и совсем невыразительно, ребятня слушала его затаив дыхание, и всякий раз трясла за руки или за волосы, когда он решал произнести: «На сегодня. Хватит. Ждите следующей серии». На такие чтения приходил даже Феликс с измазанными тестом руками и так и сидел где-нибудь рядом с Куромаку. Куромаку, что забавно, тоже поймал себя в какой-то из дней на том, что внимательно слушает. Больше всего ему понравилось про Властелина Колец, хотя и проскальзывала там отсебятина. Положительную сторону процесса он отметил Пику словами: «память у тебя отменная». Пик ему молча кивнул. Вот такие похвала у них вышли и благодарность. С Ромео и Аннет Куромаку сталкивался не так часто, в силу того что они много времени проводили с детьми, или вместе. Но его сильно удивляло, что с таким трепетом Ромео относился к одной-единственной женщине, при том уже и немолодой. Он как-то спросил его об этом напрямую, на что Ромео усмехнувшись ответил: «Я это тебе никак не объясню, мой хороший. Любовь — это то, что можно пережить только самому. Но моя личная позиция такова: если уж кого-то любишь, то его будешь любить любым. И в горе и в радости, и в болезни, и в здравии, да… пока смерть не разлучит вас. Многих мужчин с возрастом пугает, как вырастают их дети, как старятся жёны, потому что это вызывает закономерный вопрос: «неужели и мне недолго осталось?» Но если они бросают свои семьи из-за внутренних страхов, то могу сказать лишь одно: такие люди их никогда на самом деле и не любили» Куромаку тоже, как и эти гипотетические мужчины, никогда никого не любил, поэтому осознать то, что Ромео сказал, мог только логически. Однако всё-таки что-то в этой речи его зацепило. Столь трепетному отношению оставалось только восхищаться. Или завидовать. Аннет оказалась женщиной бойкой и даже озорной, но в присутствии Куромаку она притихала. Так, что с ней он не говорил ни разу. Только однажды в неловком молчании пил утром чай на террасе. Заняться Куромаку было решительно нечем. Попросить объяснить как и что делается по дому он не мог из-за самолюбия, памятуя на недавнюю провальную попытку. Искренне считая, что то, как правильно сажать цветы или перековывать лошадь, базово знает любой взрослый человек. Так что он маялся скукой страшно, слоняясь с первого этажа на второй. Даже книги, которыми завалили всю его комнату, не скрашивали досуг. Куромаку жутко ломало по работе. Нервные приступы случались с ним всё реже, симптомы с течением времени и правда притупились. Тревога и перенапряжение сменились апатией. Не помогало и то, что с семьёй Куромаку общался редко и теперь, когда они на постоянной основе окружали его со всех сторон, чувствовал себя не в своей тарелке. Но не успел он толком к ним привыкнуть, как выяснилось, что за дочерьми скоро приедет Вару и после этого все разъедутся по домам. Только сперва, как выразился Феликс, «Соберутся посидеть вечером. На дорожку». В доме на следующие пару дней стало живо и шумно. Дети, пользуясь занятостью взрослых сбивая колени, носились туда-сюда, Аннет помогала собирать Ромео вещи, а Пик с утра ушёл в подлесок и вернулся только в обед с двумя жирными дикими утками. Куромаку весь этот яркий праздник жизни молча созерцал со стороны.

***

Вару приехал почти под ночь, с головы до ног покрытый кирпичной пылью и ещё какой-то дрянью. Но к папане в драной куртке и немыслимо вырвиглазном платке девочки бежали с визгами и восторгом. Он, как выяснилось, занимался устройством пограничных предприятий Империи и Варуленда.       — Зачем детей тут надолго оставил? — спросил без особого энтузиазма Куромаку. Вару поднял на него глаза и захихикал.       — Понимаю, что старых коммуняк вроде тебя будоражит мысль о школьниках на заводе, но хе-хе, я типа твоих взглядов ваще не разделяю. Скучно ж им там будет. Так что чё их таскать за собой почём зря? Слово за слово, как-то так все и переместились сперва в гостиную, потом на кухню, а с кухни вытащили и раскладной длинный стол на улицу.

***

Куромаку скучающе рассматривал тусклые нож и вилку. Хотел есть, но и крошки в рот не взял. Темы, обсуждаемые на застолье, были максимально локальными, а собравшиеся то и дело отсылались к одним им понятным событиям. Собственно вечер шёл так, как и любой в компании дружных дальних родственников, с которыми толком не общаешься. «Лучше бы притворился, что отвратительно себя чувствую. Остался бы дома», — с тоской и нарастающим раздражением думал Куромаку. Но эта мысль стала так похожа на ту, из-за которой он и уехал из Курограда, что его аж передёрнуло и он поднялся из-за стола, движимый не то страхом, не то злостью на самого себя и свои идиотские эмоции, которые он предпочёл бы никогда не испытывать. Слава богу, все были слишком рады друг другу, чтобы спрашивать у него куда он и зачем. Куромаку бесцельно побрёл по тропинке в поле.

***

Диких зверей в округе, по словам Феликса, не водилось, но уйти слишком далеко Куромаку всё же не решился. Отыскав в кустах ржавеющий капот, он уселся у него с самым недовольным видом. По привычке похлопал себя по карманам, прекрасно зная, что никаких сигарет там и в помине нет, ведь он заставил себя бросить. Проклял это дебильное решение от злости и отвлёкся тем, что попытался угадать, что же за модель трактора раньше ездила по здешним ухабам. Не получилось. В поле было так тихо, что взрывы хохота и выкрики прослушивались за много километров вокруг. «Ты же взрослый человек. Да, тяжело. Но ты мог через силу перешагнуть свой ступор и заговорить с кем-нибудь из них. Хотя бы раз, чисто для поддержания статуса-кво. Потом ушёл бы в дом, сославшись на самочувствие. А теперь наверняка они поняли, какой ты жалкий».

«Перешагнуть? Да они же все поголовно странные! И темы их и поведение. Я вижусь-то с ними только на собраниях и то, на «подобные гуляния» никогда не задерживаюсь. Тут выхода не было. Но что же мне в таком случае? Может, надо было ещё и опуститься до их уровня? Напиться? Начать говорить о…»

«Никто там не напивался. Прекрати истерику. А ты не пьёшь потому, что в отличие от людей, умеющих держать себя в руках быстро скатишься до пятой или четвёртой степени алкоголизма. И сам это отлично знаешь. В чём-чём, а в саморазрушении ты — мастер, верно? Всё горазд оправдать тем, что работа у тебя, бедного тяжелая»

«Заткнись»

«Неудачник. Сидишь, мужик под сорок спрятавшись в траве как какая-то девчонка лет двенадцати, слушаешь, как остальные веселятся. А ведь во всём виноват от начала и до конца сам. Кто тебя заставлял жить так, как ты сейчас живёшь? Забираться в самую задницу мира, изолироваться, въёбывать на этой долбаной работе? Чисто для справки, тебе хоть раз за всё это кто-нибудь сказал «спасибо?» Ругать себя на чём свет стоит Куромаку при желании мог ещё долго. Но тут неподалёку раздался треск сухостоя и шебуршение. Куромаку вздрогнул и всё из его головы мигом вылетело. Кто-то шёл в его сторону, и он отчего-то безошибочно угадал заранее кто именно. Одной рукой Феликс удерживал гранёный стакан то и дело плеская из него на ухабы и кочки (вино, как заметил Куромаку), а вот другой бережно цеплялся за корзинку с едой. Добредя до Куромаку он расставил перед ним кучу всего, а затем плюхнулся в медовую свежесть осоки. И тут же закрыл локтем лицо. Он хорошо выпил и потому во время ходьбы запыхался. Куромаку сам ничего не говорил и не трогал, хотя и понимал что это какое-то деланное ребячество. На душе у него скреблись кошки. Ему не хотелось понимать почему.       — Куромаку.       — Что?       — …ничего. Мне просто нравится, как звучит твоё имя, — простодушно усмехнулся Феликс. Кажется, если бы кто-то другой попробовал его сейчас разговорить, то ничего бы не вышло. Но Феликс — другое дело.       — Знаменитый червовый эгоцентризм. Ты же сам его придумал. Феликс отнял руку от лица и поглядел на Куромаку с таким удивлением, будто видел впервые в жизни. Потом с чувством хлопнул себя по лбу. Подвыпивший он вёл себя экспрессивнее.       — Точно! А я и забыл. Но скажу тебе по секрету, — он перевернулся так, что щекой уткнулся Куромаку прямо в ладонь, и перешёл на шёпот, — мне казалось, что ты всегда был Куромаку. Я просто первый сказал это вслух. Но это так… знаешь что? Лучше ешь давай! А то остынет и будет невкусно. Из сонно-удивлённого состояния Феликс моментально перешёл к деятельно возбуждённому. И тут же совершенно не сопротивляющемуся Куромаку были всунуты и пирожки, и шашлык, откупорен и чай, налита в пиалу и какая-то местная терпкая зелень с соусами. Оставалось только наслаждаться, что ж поделаешь? Куромаку жил с мыслью о том, что разговаривать за трапезой — верх неприличия. К тому же когда у тебя на обед, ввиду вечных завалов на работе, есть всего семь-шесть с половиной минут и тебе при этом не хочется портить желудок, приходится концентрировать всё своё внимание на еде. Гипнотизируя её не хуже удава, перед тем как заглотить. Но дойдя до пирожка с брусникой, он невольно выдохнул:       — Вкусно. Скупая похвала, но Феликс просиял хлеще медного пятака.       — Рад, что понравилось! Краб, печёная картошка с укропом и маслом, утка, зажаренная до корочки на мангале, кислые пирожки с посыпкой из сахарной пудры, козий сыр, чабрец, щавель, ягоды и терпкий, засушенный с лесными травами чай. «Ну с таким рационом, хочешь-не хочешь, а пару килограмм доберёшь», — подумал Куромаку, но при этом ему стало будто бы теплее. Всё это готовилось с душой, не то что еда в промышленных масштабах, которую он, как и все клерки в Курограде, ел. Там, даже если человек и горел своим делом, хотел-не хотел, но в угоду скорости и объёмам, чем-то эфемерным и неуловимым, что присуще только домашней еде, всё равно жертвовал. Давно же Куромаку не ел такой приятной еды.       — А ты чего ото всех ушёл? Неужели меня пожалел?       — Ну да, — выпалил, не потратив ни секунды на раздумья, Феликс, а затем сразу же покраснел и исправился, — но вообще… Он поджал губы и надвинул на брови соломенную шляпу. Скользнули по его щекам шнурки-завязки.       — У меня сегодня что-то вроде годовщины. Так что мне немного одиноко в большой компании сидеть. Вижу, как народ хорошо общается и это напоминает мне… ну, в общем, да. Напоминает всякое. Он потянулся за вином и отпил.       — Годовщина чего?       — Отношений, надо полагать, — передёрнул плечами Феликс, — только я отмечаю не их начало, а завершение. «Вот это номер», — удивился Куромаку. Ему-то Феликс до этого откровения казался убеждённым холостяком. У которого связи если и существовали в картине мира, то сугубо родственные или дружеские. Как у персонажа семейного шоу рейтингом 0+.       — Если я правильно осведомлен, в случаях тяжёлых разрывов врачи советуют проходить все стадии принятия, а не зацикливаться в ущерб ментальному состоянию на конкретной. Да и потом, неужели этот человек настолько хорош, что стоит таких страданий? Феликс сдавленно захихикал, разлив ещё больше вина.       — Ну видишь, какой ты умный, — его глаза потемнели, и пальцы невольно сжались на стекле, — … интересно, что ты сделал бы на моём месте. Если бы один всё… Куромаку хотел ему предложить пару вариантов, но Феликс вскинул голову, минута хандры в нём прошла и он опять был весел.       — Ха-ха, как мы с тобой вообще к теме отношений перешли? Ты — наверное, последний человек, кому интересно разговаривать о таком, да и слушать моё нытьё тоже. Обычно я об этом не рассказываю никому. Точно подразвезло сегодня… больше мне не наливать! Он опрокинул небогатое содержимое стакана в кусты и демонстративно перевернул его вверх дном на земле. На стекле причудливо заиграли блики первых звёзд. Честно говоря Куромаку и сам не ожидал, что тема так его, что… заденет? Заинтересует? Обычно он ведь не лез к людям ни с расспросами, ни советами. Особенно в те сферы, которые не понимал. Однако тут, он не мог точно объяснить, что именно это было, но какое-то маленькое болезненное чувство кололо ему изнутри горло из-за всей этой ситуации. Возможно, он просто пожалел Феликса? Так, чисто из общечеловеческой солидарности.       — И всё-таки ты не ответил. Феликс нахмурился и засопел.       — Был ли он хорош? Ну как и у всех, у него куча недостатков. Он противный. Временами до ужаса. Трудоголик, света белого не видящий. Слишком на незначительном зациклившийся и упустивший огромные сигналы того, что игнорировать не стоило, — говоря это всё, Феликс внезапно посветлел лицом, даже голос его стал мягче, — и в то же время он добрый и ответственный. Не бросал никого из близких, когда у них случались проблемы. Плохого не совершал ничего. Всё старался в жизни довести до логического конца. Хорош… ну, наверное, он и был хорош, — Феликс вздохнул, — по крайней мере, для меня. Может быть, даже слишком хорош. Но как-то вот… мы много раз были вместе, при разных обстоятельствах. То сходились, то расходились.       — И что в итоге?       — Ну… у него теперь своя жизнь и со стороны, честно говоря казалось, что ему подходящая. Однако в последнее время я начал сомневаться в том насколько. Может быть, я зря отстранился и мне надо было остаться рядом? Попытаться начать всё сначала? Помочь? Докричаться, объясниться? Или всё это сделало бы только хуже? Всё-таки за другого человека жизнь не проживёшь, но я вижу, как он мучается и так за него переживаю! Ах, сам ни черта не понимаю теперь! Феликс в особенно яростном порыве самобичевания боднул Куромаку головой в плечо, да так там её и оставил. Куромаку замер, но не стал его сгонять.       — На твоём месте, — рассудил Куромаку, — я бы не стал вмешиваться. Раз этот человек больше тобой не интересуется, то пусть живёт как хочет, без тебя. Какой бы плохой или хорошей его жизнь ни была.       — Вот как, — Феликс взглядом задержался на лице Куромаку, и они, долго не отводя глаз, смотрели друг на друга, прежде чем он поник, но согласился, — да. Правда. Наверное, нам всем рано или поздно приходится отпустить прошлое. Его ладонь сжалась рядом с ладонью Куромаку, подгребая под себя полевые цветы и землю.       — Каким бы близким и манящим оно не казалось. Куромаку порывался утешить Феликса, хотя бы дежурно, делов-то? Потрепать по голове или сухо приободрить, но Феликс отстранился, и момент был упущен.       — Что ж, поздноватенько уже, — Феликс улыбнулся, — На том и разойдёмся. Спасибо, что составил компанию, теперь мне не так печально, да и я, наконец, решил, что нужно делать дальше. Я очень счастлив. Счастливым он не выглядел от слова совсем. А «очень» уж и подавно.       — Тебе виднее, — ответил Куромаку, подразумевая то, что Феликс когда-то олицетворял радость. А про себя Куромаку подумал, что пусть тот, про кого говорил Феликс, живёт своей дурацкой жизнью и дальше. Ведь может быть, большого ума или ответственности за Феликсом и не водилось, и по меркам Курограда он и не смог бы занимать ведущую должность, но в Фелиции его трудолюбия и того, что он хороший человек было более чем достаточно. «Раз уж этот самый некто тобой больше не интересуется и даже не переживает о том, как ты в разлуке, он тебя недостоин. И вообще, огромный дурак». Рассказ «об этом человеке» (видимо, о девушке? Просто Феликс благородно не называл имён) несколько разозлил Куромаку и он раздражённо, закрутив термос и сложив всю снедь в корзину, решил перевести тему. Ляпнул первое, что в голову пришло.       — Что ты, что Ромео, так часто говорите о любви. Но чисто для справки, что для тебя вообще такое любовь? Феликс некоторое время пристально смотрел на линию горизонта. Его белоснеж- нет, рыжие волосы, — поправил сам себя Куромаку, шевелил сгущающийся сумрак. Он выглядел чертовски загадочно со всей этой своей эзоповой полуулыбкой. Хотя несклонный к романтике мозг Куромаку опроверг эту мысль. Любое минус семь на каждый глаз в подобной темноте доходит до минус одиннадцати. А с таким «разрешением» что угодно станет загадочнее в тысячу раз. С ответом Феликс медлил не слишком сильно.       — Мы — это и есть любовь.       — Что? — опешил Куромаку.       — Люди, я имею в виду, — Феликс позволил уголкам своего рта доползти до полноценной улыбки, — хотя, думаю, и в тебе, и во мне её тоже достаточно. Пока живо человечество, будет жива и любовь. В таком понимании, в котором она существует для нас с тобой. Или для Пика. Или Ромео. Или любого из тысяч наших или не наших подданных и знакомых. Впрочем, — он поиграл травинкой, зажатой меж двух пальцев, — если бы и людей внезапно не стало, всегда нашлось бы что-нибудь способное на любовь в этом мире, как и то, что можно любить. Вне зависимости от того, что это самое «что-то» собою представляет. Он взглянул на Куромаку и рассмеялся.       — О, ты не ожидал от меня такого ответа, не так ли? — Куромаку уже не видел из-за того, что они сидели слишком далеко от дома, но слышал, насколько Феликс был доволен своим маленьким выступлением. Он продолжил его до того, как Куромаку успел дать ему ответ, — ну, я тебя не виню. Феликс фыркнул.       — Я уверен, почти на… как ты это там раньше говорил? «На все девяносто девять и девять, девять, девять»…       — И ничего я так не говорил, — влез Куромаку, но неумолимый счёт Феликса это не остановило.       — …девять-девять-девять десятых, тысячных, хреналион в какой-то там степени процентов, что тот же Фёдор сказал бы: «Переписывайте! Это вне его персонажа! Такой дурак, как он не может выдавать такие умные мысли, да ещё и, будучи капец каким пьяным!». Феликс, очевидно, улыбнулся ещё шире.       — При чём тут Создатель и твоя способность оперировать пространными размышлениями? — поинтересовался Куромаку. Феликс задумчиво замычал.       — Пик как-то говорил мне, что Фёдор пишет про нас истории. Всякие. Люди вроде как их даже читают.       — А Пику почём знать? Феликс замычал ещё неопределённее. На этот вопрос он уже не даст чёткого ответа — вдруг понял Куромаку. Поэтому было принято решение тактически отступить и зайти с другого фланга.       — И ты не спросишь у меня того же самого? Феликс встал, отряхнул колени и подал ему руку, помогая подняться.       — Мне кажется, тебе это только предстоит озвучить. Когда-нибудь. Самому себе или ещё кому. Ты понимаешь, что такое любовь, Куро. Все люди в той или иной степени это понимают. С самого начала. Но не все могут выудить это понимание из своей головы. Тем более, в неподходящее время.       — А оно, по-твоему, неподходящее? Феликс пожал плечами. Больше той ночью они не разговаривали.

***

Проводы были пышными и всё никак не желали прекращаться. То кто-нибудь из детей объявлял о том, что забыл в доме игрушку, или просился поесть, то Ромео никак не мог отлипнуть от Феликса, то загрузить свой багаж в повозку, то ещё что-нибудь, что-нибудь, что-нибудь. Куромаку, щедро выделивший для их скорейшего отъезда лошадь, недовольно хмурился, когда и его в порыве семейной бескомпромиссной любви сгребли и потащили на вокзал. Облепили со всех сторон, пихали и тянули, заставляя участвовать во всём этом балагане. Но уже стоя на перроне и теряя в клубах паровозного дыма лица Вару, его детей, Пика, Аннет, Ромео он чувствовал непривычную пустоту. И никакого злорадства о том, что ему, наконец, удастся нормально отдохнуть в тишине и спокойствии.       — Ну что, Куро, вот мы и остались с тобой одни, — хлопнул его по плечу Феликс, — пойдём домой?       — Да. Пойдём. Странное дело, но усадьбу Феликса и правда с лёгкой руки можно было назвать «домом».

***

Феликс частенько готовил на улице, у старой скосившейся веранды. С утра, стоя полубоком, он резал салаты из мелких помидоров и шпината, заправлял их жирной сметаной и давал поклевать до основного приёма пищи. В обед варил до насыщенного морского запаха креветок и скидывал их в дуршлаг охлаждаться. Чуя их, под ноги к Куромаку часто лезла та самая кошка, явно выпрашивая еды. Морда у неё была смешная, двухцветная. Куромаку понимал, что это не очень правильно, но иррационально ему кошку баловать нравилось, и пока Феликс не видел он втихую совал ей куски курицы или рыбы под столом. Иногда кошка приходила к нему, когда он долго сидел на диване и пачкала ему своим мехом все брюки. Куромаку чихал и торчал в ванной потом добрых полчаса пытаясь это безобразие оттереть, только для того чтобы кошка снова пришла вечером и этот круг пошёл на новый оборот. Когда Куромаку спросил Феликса, откуда она тот очень сильно удивился. Как оказалось, кошка была настолько ловкой, что вечно умудрялась убежать до того, как он обратит на неё внимание.       — Это не местная. До самого близкого к моему дома дому ехать добрых полчаса. Да и то, там у хозяйки аллергия на животин. Ума не приложу, откуда она здесь, разве что в повозку твою в самом начале забралась, ну так и осталась, — сказал Феликс.       — Как не местная? А чья же?       — Ну, видимо, теперь твоя? — игриво пихнул его локтем Феликс, забирая заспанную кошку с его коленей. Кошка зевнула и растянулась как гармошка, — о или, — он хихикнул, выдумав какую-то шутку, — как в коммунизме? «Это не моя кошка, Феликс! Она «наша!» Так, кошка из бесхозной стала их общедомовой собственностью. На ужин у них случались арбузы и дыни, реже — утка или устрицы с латуком. Как-то так они и жили. Куромаку всё ещё разговаривал по утрам с Куроном, но чем дольше это делал, тем больше понимал: исчезни он насовсем и никто бы даже не застопорился. Мир бы продолжил крутиться, Куроград — жить как жил, а люди — ходить на работу.

«И зачем тогда ты им сдался? Ничтожество»

После очередного из созвонов Куромаку стиснул голову руками и сказал:       — Очевидно, у вас всё в порядке. Так что прекратим практику с отчётами. Лицо Курона на маленьком окошке, покрытом помехами, просветлело и он выкрикнул:       — Так точно! Надеюсь, вы сможете хорошо отдохнуть, товарищ Куромаку!

«Видишь, как радуется? Больно-то ты им нужен, архаизм»

Морщинки на лице Куромаку разгладились, он молча нажал на отбой и закрыл глаза. Вроде бы поступил правильно, но всё внутри него противилось принятому решению. Спустя пару минут заскрипели рядом половицы, нависла над ним со спины тень. Феликс никогда не умел подкрадываться незаметно.       — Напугать меня решил? — хрипло спросил Куромаку.       — Я, вообще-то, тебя звал, несколько раз даже просто ты не слышал. Наверное, думал о чём серьёзном, вот я и решил тебе не мешать, — Феликс маячил где-то сбоку ладонями, держась за высокую спинку кресла. Куромаку чувствовал тепло его рук в считаных сантиметрах от своей шеи. Прежде чем Феликс спросил у него то, что хотел, неожиданно для самого себя Куромаку выпалил:       — Ты когда-нибудь чувствовал себя жалким? Ляпнул и аж до крови прикусил язык. Это ж надо! Такую чушь сморозил, ну сейчас… Но вопреки худшим его прогнозам Феликс не рассмеялся. И не посмотрел на него свысока. Не стал и злиться за бестактный вопрос. Только его ладонь, нерешительно вздрогнув, переместилась Куромаку на плечо.       — Слушай Куро, я вот что предлагаю: съездим в город, прогуляемся? Я вчера кое с кем договорился, он за мной заедет, но твоей компании он тоже будет рад. Мне надо по делам, и я с ними закончу быстро, а ты на природу посмотришь, развеешься заодно. И разговор этот тоже продолжим там. Вижу, что тебе уже немного неловко, но поверь, мне есть что на эту тему рассказать. И надеюсь, после моего рассказа тебе станет малость полегче. Только вот ещё что… Феликс осторожно вытянул его из кресла и вручил комплект своей выстиранной повседневной одежды.       — Заставлять я тебя не буду, но лучше оденься как местные. Так народ меньше любопытствовать будет. Сам не зная отчего Куромаку согласился.

***

Человека, который прибыл за Феликсом на допотопной паровой машине, звали Франц. И, как выяснилось, он служил при фелицианском дворе секретарём, от времён правления своего создателя и по сей день. С ним сперва как и со всяким новым знакомым Куромаку неохотно перекинулся парой фраз, не зная, к какой теме обратиться. Он никогда не был мастером непринуждённых разговоров, в коих преуспевали Феликс или Ромео. Ему нечего было о себе рассказывать. Но нежданно-негаданно, когда обсуждение свелось к импорту и экспорту Фелиции за прошедший год, Куромаку нашёл где развернуться. Про другую страну он мог рассуждать без особой опаски, ему интересно было её покритиковать и похвалить и он и сам не заметил, как разговорился аж до того, что показал свой явный энтузиазм и даже несколько повысил голос. Когда с него, наконец, схлынуло первичное возбуждение, кончив доказывать очередную прописную истину о финансовом секторе, Куромаку с удивлением понял, что слушают его внимательно и с удовольствием. Франц по долгу службы интересовался политикой, а Феликс с хитрой улыбкой щурился на совершенно любые его рассказы. Это Куромаку уже давно приметил. Разгладив усы, Франц характеризовал его «выступление» так:       — Не знаю, где вы нашли себе такого эрудированного товарища, мсьё, но крайне рад, что вы меня с ним познакомили. Диву даюсь какая в Курограде сейчас талантливая молодёжь. Тут-то Куромаку и понял, что из-за одежды и того, что он в рабочие дни был так занят, что не встречался ни с кем, даже приближёнными его семьи, его попросту не узнали. Не узнали и, несмотря на это, слушали внимательно. Идея с переодеванием поначалу казавшаяся ему дурацкой внезапно расцвела в новом свете. В таком темпе прошёл весь день: Феликс по старой дружбе помогал с поручениями органам местного самоуправления, а чиновники только и рады были спихнуть пару проблем человеку покомпетентнее. Франц же болтал с Куромаку, перевозя их от одного управления к другому. Глядя на то, как ловко Феликс управляется с документами, (и даже!) не усмотрев у него из-за плеча ни единой ошибки, Куромаку задался вопросом: а что собственно сподвигло Феликса покинуть трон Фелиции и переехать в эту глухомань? Ну, если дела шли так гладко. Они разговорились уже ближе к вечеру, когда попрощались с Францем и на перекладных поехали домой, в груженной бочками и сеном телеге.       — Твой бывший подчинённый замечательный. Аналитический ум и схватывает на лету, — с искренним восхищением поделился Куромаку, — сегодня в отличие от прошлой недели мне было так легко разговаривать. Вообще ничего не мешало! Феликс задумчиво погонял соломинку в руках, прежде чем ответить.       — Думаю, дело не совсем во Франце. Точнее… только отчасти в нём. Мне кажется, вне рабочей обстановки и при новом человеке, который знать не знает, кто ты такой, тебе не страшно быть собой. А семья — это семья. Перед семьёй невольно стараешься соответствовать определённой планке. Но, может быть чрезмерной?       — Чрезмерной? — нервно фыркнул Куромаку, — да они сами ведут себя в моём присутствии отстранённо. Я прекрасно вижу, что им не нравлюсь.       — Куро, боже мой! Да они же тебя все любят, ну вот скажи, откуда ты вообще всё это про плохое отношение взял?       — Ну, со мной почти никто не разговаривал-       — Пф, и это всё? Пика ты же сам прекрасно знаешь! Из него по году слова лишнего не вытянешь, а к тебе он вон сам приходил, я видел, не отнекивайся! Что дальше? Дети? Ну дети они на то и дети, что им друг с другом интереснее, носились туда-сюда, их легко было и вовсе не заметить. Рома? Рома у нас всю жизнь одним женщинам время уделял, так что, что уж такого удивительного. А Аннет? Она боялась тебя побеспокоить. Она женщина не из застенчивых, но у тебя такой вид всегда серьёзный был, что перед тобой и правда страшно глупость ляпнуть.       — То есть всё-таки людям из-за меня страшно?       — Да ну, блин, а ты б не испугался человека, расхаживающего по селу в наглухо застёгнутой тройке, в тридцатиградусную жару, да ещё и с галстуком? Я тебя тоже иногда боюсь.       — Но при этом всё равно не прекращаешь попыток выйти на контакт.       — Ну вот видишь, какой я уникальный? Ха-ха-ха! Цени это, Куро! Но если без шуток, то многие люди по первости друг друга побаиваются. И вы все начали уже друг к другу притираться, просто обстоятельства так сложились, что им пришлось разъехаться. Но плохо о тебе точно никто не думал. Может был занят своими делами, или стеснялся, но это совсем не то же самое, что кого-то ненавидеть. Я-то уж в таких вещах разбираюсь. Да и потом, я просто особо не вникая, сразу с головой в омут лезу, потому что голова у меня эта самая пустая. Так вот и бывает потом, что ляпну что-нибудь на эмоциях малознакомому человеку и весь оставшийся день жалею. А вот люди так обычно не делают. Феликс не говорил ни о каких изысканных истинах, но его слова приятно удивили Куромаку. Ну вот как он так мог? Будто для него и вовсе не работала та пресловутая фраза о «людских душах» и «потёмках». «То есть не я один их всех боюсь, но и они меня — тоже. А со стороны им, наверное, кажется, что я высокомерен. А мне — что меня ненавидят. Как же глупо! И по этому поводу я так сильно нервничал»       — Умение говорить друг с другом, Куро. Вот что важно, — продолжил Феликс, — простые правила для того, чтобы проще общаться. Если тебя что-то беспокоит в людях, поделись с ними этим и погляди на реакцию. Может статься, что всё не так страшно, как ты сам себе напридумывал.       — И откуда ты такой умный произошёл, а Феликс?       — «Умный», да ну, скажешь тоже. Я просто много с кем общаюсь, это не ум, это другое. А в тему того, о чём ты утром спрашивал… чувствовал ли я себя когда-нибудь жалким? Думаю как и все люди. Время от времени, — передёрнул плечами Феликс, — хотя, как правило, случалось это когда я перегружался работой. Начинал себя излишне критиковать, казалось, что сделал недостаточно, раз не добился внушительного результата. Обычные такие загоны, все дела. «Как же внезапно он перескочил с темы на тему. С другой стороны, может Феликс и прав: в совсем уж дерьмовом настроении о таком разговаривать — только себе хуже делать. Хорошо что я с ним поехал. И то, что говорим мы о неприятных вещах уже вечером, тоже хорошо»       — Уж извини за грубость, но ты не выглядишь как замученный работой человек, — сказал ему Куромаку, никак не показывая своего довольства или благодарности. Феликс хихикнул и завозившись устроился на стоге сена поудобнее, закинув ноги на бочку.       — В этом весь ты, да? Сухо просишь прощения, а за ним всё равно говоришь такие вот вещи на голубом глазу. Но да, мне сложно с этим спорить. Сейчас хоть работы и много, вся она касается сугубо моих личных дел. Я ей не загнан. А вот когда был королём Фелиции… да, те деньки давали жару. Не спал, не ел, всё носился как угорелый туда-сюда. А знаешь, как от власти, наконец, отошёл? Такая дурацкая история! Даже рассказывать теперь стыдно. Феликс лежал с ним совсем рядом и от него пахло мёдом, потом и топлёным маргарином. Этот запах сильно выбивался из привычной картины мира Куромаку; в Курограде воздух был стерильно чист, а его жители больше любили металл, синтетику и свежесть. Сам Куромаку носил год за годом один старый одеколон. Постылая стабильность, никакого разнообразия.       — И что же произошло?       — А представь картину: приехал сразу же после пятнадцатого Съезда, до него дел — во! Потому что надо было успеть их до него всё закрыть. После — тоже накопился непочатый край… Куромаку кивнул, вникая. Да, он хорошо помнил тот год. На югах тогда стояла продолжительная засуха, а помимо Фелиции на шее Феликса висела ещё и предкризисная Верона. Проблемы всё по итогу он разрулил, однако именно после этого сразу же ушёл в отставку. И плохо знающий Феликса человек легко мог бы решить, что он просто испугался ответственности, однако Фелиция видала времена гораздо, гораздо хуже. И всё их он помог преодолеть. Так что же особенного было в пятнадцатом году?       — …а я, знаешь, когда минутка свободная была, с цветами копался на клумбе, прямо под окном кабинета. Ну и сам понимаешь, когда ты правишь страной время у тебя свободное есть только ночью, пока все разошлись по домам и ни по каким вопросам тебя не дёргают. Вот с одной стороны — мог же просто спать или книжку в это время какую читать, но душа требовала другого.       — И как цветы связаны с…       — Как-как? Да выдрали их мне все, пока я в отъезде был. Куромаку уставился на Феликса в немом шоке. И вот это — весомая причина?       — Думаешь, ерунда? — прочитал по выражению лица Феликс, — а я тогда часа два не прекращая орал. Сам не понял, откуда столько матерных слов знаю. Но печальнее всего то, что этим вот всем я людей напугал. Ну и… посидел потом, подумал крепко, довёл все дела до конца, нашёл на кого сложить полномочия, проверил и его, и всех его замов на всякий, а потом написал заявление по собственному и поминай как звали! Ехал со столицы куда глаза глядят. Остановился вот, неподалёку, а на следующий день местные с хлебом-солью пришли. Потащили дома смотреть, думали, я купить что-нибудь здесь решил. Ситуация смешная, я-то как и ты, транзитом так сказать, а вот возьми да и ляпни, показав на усадьбу, на самом краю: «мол ну, если эту продадите, то возьму!» Специально на неё ткнул, потому что видно было: дом обжитый, хороший, большой. Ни в жизнь из него не съедут. А обижать людей не хотелось. И что думаешь? Через день оказалось, что хозяин давно дом хотел продать, да только его цены не устраивали. А я — бывший король и по его разумению заплатил бы сильно дороже. Ну вот как-то так здесь пять лет уже и живу. Судьба, не иначе.       — И что, тебя вернуть не пытались? — поразился ещё больше прежнего Куромаку.       — Пытались, ещё как пытались, — хохотнул, Феликс вспоминая, — приезжали консультироваться первое время, думали всё, что у меня это блажь и я, как в деревне надоест, обратно прибегу. А как поняли, что ни в какую — так огроменной делегацией налетели со всех министерств. Ну а я что? На стол им накрыл, соленья и первый урожай года вытащил. Как стряпню тогда расхваливали — мама родная! Меня так в жизни никто хорошо не хвалил.       — А ты не думал, что своими комплиментами они просто хотели тебя задобрить? Что им всё твоё старание на поприще кулинарии вовсе не сдалось? Феликс прыснул.       — Ну, может, и хотели, да только, как видишь, их слова против них сыграли. Ха-ха. Я вот какую штуку провернул: ответил, что раз уж им всё так понравилось, то лучше мне оставаться фермером, а не королём. На том и порешили. Колёса экипажа остановились, крикнул их с козел селянин, согласившийся подвезти. Приехали. Куромаку медленно переваривал получившийся диалог. А Феликсу было что ещё сказать.       — Слушай, ну дело же совсем не в цветах. Цветы — это последняя капля или вроде того. Просто я тогда я понял, как сильно засиделся на своём месте и что это больше никакой особой пользы Фелиции не принесёт. Да и мои взгляды на политику слишком устарели. Я рад, что ушёл вовремя. Не для себя даже, а для людей. Но Куромаку всё молчал. Его представление о Феликсе если не перевернулось с ног на голову, то определённо совершило резкий кульбит. Пять лет назад, со стороны, его уход казался ребячеством, но на деле был взрослым решением, в котором всё вышло до красоты рационально. Феликс создал свою страну, помог ей встать на ноги, а когда понял, что больше ему дать ей нечего — спокойно передал бразды правления, заблаговременно подготовив для этого почву.       — Немного странно, — в прострации и невпопад, как и утром, произнёс Куромаку, — но мне почему-то стало недавно казаться, что у тебя всегда были белые волосы. Феликс шёл к дому с ним бок о бок, так близко, что через раз они случайно соприкасались плечами.       — Эффект Манделы, не иначе. Я всегда был рыжим, Куро. Просто говорил как-то давно, что хочу быть блондином. В детстве, — он смущённо кашлянул, — мне казалось, что образ принца на белом коне хорошо подойдёт. Шпагу при себе таскал. Хотел и цвет волос генератором поменять, ай да и поменял бы, наверное.       — А отчего не стал?       — Потому что перемены внешности ничего во мне самом не изменили бы. Да и потом… энергии в генераторе после преобразования мира совсем мало осталось. Не разбазаривать же его на такую ерунду. Дорожка из плитки обходила картофельное поле и Куромаку прищурившись остановился у самого его начала. И правда, то место которым занимался он, в отличие от остальных не подавало и признака зарастания новым сорняком.       — Завтра с утра хочу попробовать ещё раз, — внезапно и для самого себя сказал он, кивая на посевы. Феликс не был уверен, он увидел это лишь мельком, но ему показалось, что Куромаку улыбнулся.

***

Так незаметно пролетело ещё полтора месяца. Летняя жара постепенно стала сдавать перед осенним цветом. Со двора теперь каждый день пахло дымной сухой травой, а небо, наливаясь синевой, становилось всё чище. Чёрные штормовые облака хоть и ворчали где-то в горах, пока не спускались в долину. Куромаку частенько сидел у окна и глядел на монотонные изменения в природе: вот зашевелился сухостой, зашумела в позолоченных грушевых деревьях листва, прокралась между расчищенными грядками кошка. Так, он мог просидеть и до десяти утра, а потом Феликс, заметивший что он уже проснулся, кричал ему издалека и зазывно махал рукой и Куромаку вставал и шёл к нему. Он, в общем-то, и не заметил, в какой момент на его плечи перебрались вытянувшиеся кофты, затем — свитера и футболки, а все дорогие брючные костюмы начали пылиться на дальнем углу полки. Куромаку уморительно смотрелся в штанах, заканчивающихся ровно над его лодыжками и джемперах на несколько размеров больше своего. Но он и не думал о том, чтобы приобрести что-нибудь новое. Одолженные Феликсом сапоги так вообще были столь удобными, что Куромаку не мог больше представить себя в чём-то другом. Как же он поедет без них обратно? Но ещё больше он не мог теперь представить себя в каком-то другом месте. Когда он закрывал глаза, то видел прохладную виллу с толстыми стенами, горы с заснеженными шапками и пологими склонами, огород, а за ним светлый реденький лес и бегущую меж его берегов, увенчанных серенькими берёзками, речку.       — Я никогда прежде не замечал, как пахнет земля, сено, ели, море. Летом ведь слишком жарко, зимой — холодно и оттого обычно никакие запахи и не чувствуешь, — поделился с Феликсом Куромаку.       — Ого, да ещё немного и ты у нас тут в поэта превратишься.       — Нет, точно этому не бывать. И вот ещё что, возьми.       — Что это?       — Проект, — ловко поправив очки, пояснил Куромаку, — пока только стадия «П», но я примерно прикинул, что выйдет по затратам. Обмерял тебе теплицы, кое-что по мелочи добавил в дом. Можно было бы сделать освещение здесь, здесь и здесь. Ещё настроить автоматику на окнах так, чтобы они открывались в определённое время и полив сам по себе работал. В подвале можно провести кое-какие перемены, тогда отсыревать он будет меньше, ещё-       — Куро, ты что втихаря всё это время работал? Ну врач же тебе говорил что…       — Нет, проектирование — это моё хобби, не работа. А работа… на самом деле я давно уже нормально не работал. Именно чтобы самому, своими руками. Арматуру связать, или утеплитель положить. Всё в кабинете сижу, ошибки вон за подчинёнными правлю. Которые, будем честны, и без меня бы заметили. Он не удержался и сплюнул себе под ноги. Феликс нахмурился, прижимая чертежи к груди.       — Ну, поправлять ошибки в расчётах это важно. Запроектирует кто неправильно здание и оно же рухнет. Куромаку ничего ему не ответил. Только зло и некрасиво улыбнулся. До того ему противна была эта тема. Да и феликсову веру в свой авторитет Куромаку не посмел бы пошатнуть. На самом деле Феликс его не понял. Он давно уже не инженер. Всё, что от него как от «вождя Куромаку» осталось, так это почётное место начальника, который должен сверять отчёты и лепить поверх них свою размашистую подпись. И совершенно не чувствовать, что его задачи, коих было бесконечное море, хоть кому-то приносят пользу.       — Кажется, тебе не нравится нынешняя работа, — попытался узнать у него точнее Феликс, но Куромаку не ответил ему и на этот раз. Тогда после пары минут молчания Феликс, разворачивая бумаги, с восторгом, всматриваясь в них, добавил вот ещё что:       — Но хобби это всегда приятно. Я очень рад видеть тебя счастливым. Феликс с благодарностью смотрел на Куромаку и делился мыслями насчёт того, где и как можно будет применить его идеи, а Куромаку глядел на него в ответ и крутил в голове только одну мысль. «О, Феликс если бы нынешняя работа мне только «не нравилась» Он вздрогнул от мысли, что скоро придётся ехать в Империю, а после неё — возвращаться на север. «Я её ненавижу» И будто бы не было за тридевять земель Курограда: города-завода, пышущего жаром из композита и бетона, Левиафана, стоящего за двух задних лапах. Куромаку любил Куроград всем своим сердцем. Об этом городе он мечтал с самого детства, мечтал выстроить его и сделать высшим светочем науки и ремесла. Он любил Куроград, но, кажется… отдал этому городу слишком многое и теперь лишь мешал его развитию. Пора отпустить его в свободное плаванье, также как в своё время сделал и Феликс. Однако если Куромаку уйдёт с должности и даст всему идти своим чередом, то что же тогда останется ему самому?..

***

После разговора на тему правления на Куромаку снизошло озарение: оказывается, Феликс был очень даже хорошим человеком. Время в тот вечер будто бы отмоталось назад и Куромаку резко осознал: Феликс ужасно много для него сделал. Но ладно «сделал», продолжал делать до сих пор! Так, Куромаку и стал помогать ему в ответ. И, сверх того, в свободное время отчего-то ходить за Феликсом по пятам. Теперь, даже если и хотел, он не мог пропустить ни единого его слова мимо ушей. Что-то явно изменилось. С ним Куромаку больше не боялся пробовать новое. Будто бы рядом с Феликсом в пространстве происходило какое-то искажение положительно влияющее на настрой. Однажды на сельской ярмарке, увидев играющий у кабака оркестр, Феликс вопросительно взглянул на него, а затем на Куромаку. Намёки Куромаку всегда читал отвратительно, но за этот зацепился за секунду.       — Я не умею танцевать. Покажешь как нужно? — вперёд любых мыслительных процессов сказал он. Феликс просиял.       — Да запросто! И они оба в резиновых сапогах, в которых нога выворачивалась чёрт знает эдак, в мешковатой фермерской одежде, танцевали как дурные весь вечер напролёт. Да так, что на них то и дело из толпы показывали пальцами, но никуда, что удивительно не прогоняли. Опомнились они оба только тогда, когда в городе уже совсем потух свет, а их обоих больше не держали ноги. Тогда они так устали, что не поехали домой, а еле доплелись до телеги, залезли в сено, распряги и пристроили рядом лошадь. Так и ночевали. На следующий день к ним за нарушение общественного правопорядка привязался городской полицмейстер, с утра скучающий и ждущий взятки. Но едва увидев Феликса он отжелал с тремя поклонами «мусье и (он искренне и долго пытался усмотреть в спутнике бывшего короля женщину и потому пауза затянулась)… мусье всего хорошего» и поминай как звали. Феликс ещё с неделю смеялся с глуповатых рож, которые строил им полицейский, а Куромаку глядел на него и думал, что ему нравится, как улыбается Феликс. Искренне, ярко, всеми зубами сразу. И на сердце у него от этих улыбок становилось спокойно и больше он не вспоминал ни про нервы, ни про работу. Не пугался он уже ни истощения, ни внезапных приступов озноба, ни того, что все его странные состояния могут и не пройти. Настолько, что он больше не способен будет выполнять свои обязанности. Настолько что совсем перестал загоняться над своей «нужностью» хотя бы кому-нибудь. Пребывая ещё в блаженном неведении о том, насколько же сильно он попал. Но уже по совершенно другой «жизненной статье».

***

Осознание нагрянуло на него внезапно, в одну из терпких осенних ночей. Тогда, когда ему приснился Феликс. Этот сон Куромаку помнил урывками. Помнил, как сильно на Феликсе жёлтый потрёпанный халат с окантовкой разошёлся в стороны из-за беспорядочности движений. Помнил едва чадящую у стола лампадку, побелку на стенах и запотевшее оконце. Ковёр с нимфами. Помнил, как растрепались по оголённым плечам огненно-рыжие волосы и как приятно сжимались под пальцами тяжёлые мягкие бёдра. То, как смотрели на него сверху вниз затуманенные сладостной поволокой глаза и то какой невыносимый жар исходил от пропитанных потом простыней. То, как он сам ловил ладонью ладонь Феликса и переплетал с ним пальцы, а ещё кажется, кто-то из них плакал, произнося бесконечное: «Как же долго я тебя ждал, как же сильно я тебя…» Куромаку подскочил в ту ночь потому, что у него из груди едва не вылетело сердце. Он скорчился на кровати, закрутился, сжался, и вдруг! На него сошла лавина. А потом всё затихло. Он лежал с широко открытыми глазами не в силах поверить в то, что произошло. Но оно произошло, и не с кем-нибудь, а с ним. И ему было приятно. Первые минуты чувствовалось, что вышло всё как-то правильно, а потом, как это обычно и бывает накатило тяжёлое и грузное послевкусие. Впилось в ноющую плоть ощущение смертности. Его придавило эмоциями ещё сильнее чем во сне, а потом, едва сползши по покрывалу Куромаку поднялся и так и ходил кругами по комнате с трёх ночи до самого утра. Его разбивала непонятная ему нервная судорога и в тысячный раз, пытаясь приказать сердцу и мозгу, скомкать и выкинуть из головы это обжигающее наваждение, он задохнулся от возмущения потому, что понял: это не та область над которой он хоть когда-нибудь в жизни сможет командовать. Так, ему и мерещилась та сновидческая плывущая комната, и губы с которыми он целовался и спина, и руки которые он трогал и… Чёрт возьми! Он хлопнул громко дверью и выбежал в коридор к спасительной сырости ступенек.

***

В продолжение ночной рефлексии, к своему стыду, Куромаку вспомнил, что за эти пару месяцев ему уже снились похожие сны. Да только обычно он их забывал. Наверное, потому что Феликс там был какой-то другой: блондин, худощавый, вследствие чего он и не воспринимался всерьёз. А сегодняшний же… прямо как настоящий. Куромаку никогда ещё не было так приятно, когда до него дотрагивались. Прижимались, целовали… по его шее пробежались мелкие мурашки, а руки непроизвольно накрыли лицо. Нет, всё. Это финиш. Он не был в отношениях. Никогда. Что он мог об отношениях сказать? То, что они случаются с другими. Точка. Точно ослеплённый он провёл пальцами по сухим губам из-за накативших воспоминаний. Чёрт возьми, ему уже за тридцать! Слишком поздно меняться, слишком поздно понимать о себе такие вещи. Так бы он и просидел в прострации добрую часть дня, размешивая в остывшем кофе сахар, если бы на кухню не спустился Феликс. Смешно растрёпанный с утра и, как назло, в этом долбанном жёлтом халате. Куромаку сощурился и отвёл взгляд. Боже! Что в нём такого, что он так въелся в память? Старьё старьём! «Ну, старьё не старьё, а на Феликсе ладно смотрится»

«Ничего подобного!»

«Чего. Его во что ни одень…» При нём Куромаку невольно расправил плечи и втянул живот. Хотя было бы что втягивать, ей-богу. Сел в самую неудобную, но кинематографичную позу из всех, что знал. Рядом с Феликсом он всегда подбирался быстро. Дурость какая-то. А потом едва не подскочил со стула, когда его осторожно коснулся виновник торжества. Глаза цвета расплавленного золота глядели сочувствующе.       — Что-то ты сегодня нервный. Что у тебя случилось, Куро? — участливо спросил Феликс.       — А ты что-то слишком внимательный, — зашипел было Куромаку и тут же осёкся, схватив ладонь Феликса, чтобы он, не дай бог, не ушёл, — нет… нет, забудь. Ты тут совершенно ни при чём…

«Ну да, ну да. Ври больше»

      — … ни при чём, — продолжил растерянно Куромаку и сам того не ожидая, вздохнул, — мне просто приснился сон, не выспался. Феликс, слушая его, придвинув стул, сел за стол. Его локоть коснулся локтя Куромаку. Стоп! Неужели он все эти дни так близко садился?!       — Кошмар? — склонил голову Феликс.       — Нет, сновидение… иного толка, — стиснув зубы Куромаку выдохнул в чашку и помассировал висок, но поймав вопросительный взгляд Феликса торопливо добавил, — но, не менее мерзопакостное. Оно напомнило мне о проблемах кое-какого рода. До отъезда я их решить точно не смогу.       — Вот как? Жаль. Но знаешь, жизнь у нас всё-таки короткая… Феликс прижался к нему едва не вплотную и Куромаку пробил нервный тремор оттого, что он большим пальцем неспешно погладил его ладонь, проникновенно заглянул ему в глаза.       — Ромео вот всегда говорит, что сдерживаться в таких вещах вредно, особенно когда есть кому помочь, так что не отказывай себе.       — Я… — Куромаку, потерявший дар речи явственно почувствовал, как по его шее от смущения расползаются красные пятна. Но и это было не всё. Разум его, всё ещё растревоженный из-за ночного видения сам достроил все детали. То, как Куромаку приподнялся бы, как прочертили бы путь по скрипнувшим половицам ножки стула. Как прижался бы к Феликсу изо всех сил и почувствовал грудью его тепло. Как положил бы руки к нему на плечи, и они встретились бы взглядами. Потом соприкоснулись губами, и этот миг тянулся бы. Долго, долго… Он наклонился чуть ближе. Волосы Феликса, влажные и растрёпанные пахли мёдом, и что-то у Куромаку заныло в груди, а потом прошлось волной вдоль всего тела. Он вздрогнул и отшатнулся. Феликс глянул на него вопросительно. С трудом Куромаку проглотил ком в горле, и образы перед его глазами развеялись, но вот мысленно ему ещё не удавалось слезть с этой паршивой карусели. «Ты должен рассказать ему. Он ведь сам научил тебя, о том, как это важно в общении: «Если тебя что-то беспокоит в людях, поделись с ними этим…» Взглядом Куромаку скользнул по оголённым ключицам, по сильным загорелым рукам. Однако, Феликс, кажется, уставший ждать его ответа продолжил свою фразу. И сказал то, что хотел сказать:       — Поделись тем, что тебя тревожит. Обещаю, я выслушаю очень внимательно. Словно ушат холодной воды на голову. Впору было нервически расхохотаться от идиотии происходящего, но Куромаку, напротив, посерьёзнел, хотя его щёки до сих пор и горели. Он многое хотел бы объяснить, но не стал. Только вздохнул через силу и, едва перебив кислую мину, улыбнулся.       — Не стоит заострять на этом большое внимание. Сны — это лишь сны, кроме того, они снятся только бездельникам. Их переплетённые пальцы неловко распутались.       — Вот как? Выходит, ты давно их не видел?       — Много лет, — нехотя продолжал откровенничать Куромаку, — до того как приехал сюда.       — Ого. Ну, видимо, ты всегда ложился и вставал в неподходящее время. Ну там, фазы сна, проснёшься не в определённую и всё забудешь. Мне обычно сны не снились тогда, когда у меня был строгий рабочий графи… ааааа так вот почему ты сказал про бездельников, — лицо Феликса за две минуты сменило аж четыре разных эмоции. От задумчивости до удивления, затем — озарения, и последнее — он рассмеялся! Хотя на Куромаку за подобный сарказм всегда глядели как на врага народа.       — Может быть, — согласился он, немного оттаяв из-за хорошего настроения Феликса.       — Хм, раз уж эта тема слишком личная, то давай о другом. Знаешь, я тут на днях подумал, а может тебе заглянуть на грядущий Съезд? Ты всё равно едешь в Империю примерно в этих числах.       — Да. Но зачем?       — Ну… мне показалось, что тебе интересно наладить отношения с семьёй. Они все соберутся там. К тому же не придётся никого из твоих бедных посыльных через полконтинента гонять. Ну и с Зонтиком заодно повидаешься. Видишь, сколько сразу плюсов обнаружилось?       — Действительно. Тогда я сообщу Курону и Пику об этом чуть позже. Думаю, из Курограда пока никто ещё не успел выехать, напомни, Съезд в этом году…       — Будет в конце сентября. С двадцать пятого по тридцатое число. Сердце Куромаку кольнуло от неприятного напоминания. Он в последнее время и думать забыл о том, чтобы следить за числами.       — Значит, осталось две недели. Выехать ведь нужно заранее.       — Да, Куро, всего две недели, — опустил глаза Феликс и поднялся, чтобы начать готовить завтрак, — всего две недели и кто знает, когда мы с тобой в следующий раз увидимся.       — Тебе… — не поверив своим ушам, решился спросить Куромаку, — тебе жаль, что я уезжаю? Он думал, что Феликс переведёт тему или начнёт юлить, как поступил бы на его месте любой другой человек, но он, не прекращая стучать ножом по разделочной доске, сказал:       — Да. Как ты мог заметить, этот дом довольно большой, и хоть у меня частенько бывают гости и часто я сам выбираюсь в город, чаще я провожу время в одиночестве. Спокойная жизнь в деревне мне нравится гораздо больше городской, но иногда я думаю о том, что мне не хватает близкого человека рядом. Куромаку не нашёлся с ответом, потому что искренне был уверен в том, что в силу обстоятельств истрактовал слова Феликса неверно. Так что он допил свой кофе и принялся помогать с домашними делами.

***

Последние две недели обернулись для Куромаку сущим кошмаром. Дурацкие сны мало того, что не желали прекращаться (несмотря на то, что Куромаку усиленно старался о них не думать) так ещё и с каждым днём повышали градус дозволенного. Его приводило в искренний ужас всё, что нельзя планировать и контролировать. Так что если бы возбуждение приходило к нему по расписанию, Куромаку со вздохом смирился бы. Ему не впервой терпеть неприятные телесные ощущения. Но чтобы так?.. Он едва не умирал на месте, когда Феликс как и обычно, без спроса касался его, но всякий раз когда ему хотелось с раздражением вскрикнуть или махнуть рукой, что-то Феликсу запретить, то он терял дар речи. Засматривался на объект своей фрустрации и только поджимал губы. Что ж, внимание, с другой стороны ему даже и льстило, хотя наслаждение этими качелями начало казаться Куромаку чем-то ужасно мазохистическим. Он и сам искренне считал, что не заинтересован ни в какого рода отношениях, однако, избавившись от фактора стресса в виде изнурительного труда, наладив режим сна и питания и добавив свою жизнь минимальные физические нагрузки, он понял, насколько шутки его подчинённых про: «наш вождь женат на работе» не имели ничего общего с действительностью. Это пугающее, истинно мужское желание было для него ново и столь же отвратительно сколь и…

(…будоражаще).

Но отметая вопрос страсти, момент душевного влечения не был для Куромаку нов. Просто ему не хотелось обманываться, как и несколько лет назад, когда он уже посматривал на Феликса с интересом, а тот взял и растворился в каких-то пасторальных сельских далях, полностью исчезнув со всех радаров. И только встретив его вновь Куромаку вдруг понял, насколько то исчезновение было для него обидно. Притом что тогда они особо и не общались. «Тебе как и в прошлый раз просто показалось. Не может такого быть, чтобы такому, как он нравился такой, как ты» Нет, ну правда. В подобных вопросах надо быть реалистом. Если объективно глядеть на себя со стороны, то что Куромаку мог найти в себе хорошего? За что его можно полюбить? За вздорный характер? За вспыльчивость? За идиотский трудоголизм, от которого никому ни жарко ни холодно? А может быть за не к месту острый язык? За ум? Ну так это тоже, пожалуй, для отношений только минус. И прости господи, уж не за красивое тело. Тут точно по всем параметрам можно уйти в минус. Бледный, рельефа никакого. Прозрачные глаза и седые волосы, вечно недовольное выражение лица. Фу. Нет. Однозначно нет. На все девяносто девять и девять, девять, девять-девять-девять-девять десятых, тысячных, хреналион в какой-то там степени процентов нет. Куромаку абсолютно и точно сам себя не любил.

«А Феликса?»

«Да что ты прицепился с этим своим!..»

«И всё, а фразу-то договорить никак. Себя поносить сколько угодно можно, а его язык не поворачивается, верно?»

И всё. Правда всё. И что только с этим «всё» теперь поделаешь?

***

Пострашнее осознания о том, что он — не бездушная машина, Куромаку стукнула только мысль: «а что если кто-то узнает?» нагрянувшая аккурат к концу второй недели. Тогда, когда он уже порядком измотался от вынужденной рефлексии и сам себя успел раз десять довести. «Что если кто-то узнает?» Ну, подумает, наверное, что тебе придурь в голову стукнула. Что никакая это не любовь, что ты прицепился к первому, кто в беде руку подал»

«Неправда. На самом деле о тебе вся семья заботилась, не только Феликс. Только ты всегда на это глаза закрывал»

«Хочешь сказать, что и подчинённые судачить не будут? На-те: ехал по делам и тут мужика с собой какого-то приволок»

«Ну, во-первых, Феликс не какой-то там «мужик», он бывший король. Во-вторых, никуда он не согласится ехать, ему и тут хорошо. И в-третьих, те, кто захотят, примутся и об отсутствии личной жизни… как ты там выразился? «Судачить». И вообще, люди в Курограде тактичные и примерные, ничего такого они делать не будут. Ты их также, как и семьи боишься, а меж тем все только рады тому, что у тебя отпуск»

«Ну коне-»

«В хорошем смысле.»

«А Зонтик? Что он скажет?!»

«Это запрещённый приём! Нечего брата сюда приплетать!»

Куромаку кошмарно стыдился тех эмоций, что испытывал, однако привычки всю жизнь обтачивавшие характер не меняются за раз. Вот и в нём начали бороться две противоположные сущности: душащая всё хорошее рациональность и годами подавляемая сентиментальность, посмевшая едва поднять голову. Первое твердило ему, что всё это блажь, что эмоции быстро пройдут на почве чего они с Феликсом, так или иначе, рассорятся. А когда это произойдёт, то и вся семья, с которой отношения только начинали налаживаться, станет на него смотреть косо. Не взяв в руки нового, ничего и не потеряешь: оптимальная стратегия. Впрочем, очень печальная и зацикливающая жизнь в одних и тех же рамках. Куромаку впал в ступор из-за того, что в один прекрасный момент проснулся, и не понял чего он хочет, из-за тоски по скорому отъезду, из-за того, что скоро придётся возвращаться домой. Хотелось бы ему себя утешить тем, что всё это несерьёзно и скоро пройдёт, но чем дольше он думал над всем этим, тем больше понимал: ему ни за что и никогда не хочется оставлять Феликса одного.

***

День отъезда с самого начала задался паршиво. Хлестала с позапрошлого вечера по водостоку грязная вода, гремел в чёрных тучах гром. Ливень стоял непроходимой стеной. Дождь, в Фелиции за те пару месяцев, что Куромаку тут жил, конечно, случался, но настолько беззубый, что Куромаку и думать забыл, что климат здесь, вообще-то, умеренно муссонный, а не континентальный.       — Это с Империи прёт, — высунувши в окно руку, которая мигом намочилась аж до локтя, поделился Феликс, — меня Франц ещё на прошлой неделе предупреждал. Эх, если бы знал, что всё настолько плохо будет, то мы бы к поезду заранее поехали. Гостиницу в городе взяли.       — Дождь обещали на три дня позже, так что ничего. Всего заранее не угадаешь. Феликс окинул взглядом Куромаку, вытянувшегося по струнке в кресле на кухне, у пары небольших чемоданов. Его лицо в полумраке непогоды казалось особенно бледным, а глаза — тёмными. Будто бы и не было лечения и отдыха.       — Так-то оно, конечно, так, — смягчился Феликс и, сделав шаг к Куромаку, коснулся его лба ладонью, — но я же вижу, как ты нервничаешь. Может быть, ну его, ехать сегодня? Веки Куромаку дрогнули и он побледнел ещё сильнее.       — Если не сегодня, то ждать поезд придётся ещё два месяца. Такого времени у меня нет. За окном грянул гром и Феликс, улыбнувшись сквозь силу, переместил руку на его плечо, потрепал почти невесомо.       — Ну тогда ничего не попишешь. Пойду запрягу лошадь. Комсомола, который очень пригодился в хозяйстве, Куромаку решил оставить здесь, за оказанные доброту и поддержку в лечении. Тем более что и конь очень к Феликсу привязался и воспрял духом, честно таская на своём горбу то его самого, то дрова в запас на зиму, то ещё какую-нибудь нужную в огороде дребедень. План был прост: Феликс довозит Куромаку до вокзала, там они по-скупому и дружески попрощаются, может быть, даже обнимутся ещё разок и разъедутся кто куда. Делать вид, что их обоих ждёт до ужаса увлекательная одинокая жизнь. Куромаку представил эту самую картину так явственно, что аж вцепился в подлокотники кресла не хуже недавно найденной им кошки. Лицо Феликса смажется в водяной завесе, а что дальше? Что будет после Империи? В этом затхлом душном кабинете, в котором ты уже ни секунды не можешь высидеть. Как теперь, обретя столь трепетную привязанность, вообще через силу притворяться? Хлопнула входная дверь и появился Феликс в сапогах и невыносимо ярком дождевике, весь мокрый с головы до ног. Отряхнулся по-собачьи и, пройдя с коврика в прихожую, оставил за собой цепочку из небольших луж. Протянул Куромаку ладонь.       — Ну что, пойдём? Куромаку кивнул и, еле отодрав пальцы, переместил их на ручки чемоданов. От одной только мысли о том, что Феликса он больше никогда (или в лучшем случае много-много лет) не увидит, Куромаку пробрал озноб и тошнота подступила к горлу просто нечеловеческая. Ему было страшно оборачиваться, когда он выходил из дома. Потому что казалось, что обернись он — и дом Феликса и он сам тут же развеются. И останется Куромаку один стоять под дождём и глядеть на лошадь осознавая, что всё, что у него хорошего за последние годы было, лишь сон собаки, призрак. Что может быть, он до сих пор лежит ночью в душной степи и это одна сплошная галлюцинация.       — Так, — Феликс, совершенно не замечая его настроения, пристроил в крытую часть повозки скарб и продолжил возиться с креплением хомута, — ты полезай внутрь, пока не промок, а я тут довожусь и на козлах останусь. Ещё немного и-       — На самом деле я сбежал из Курограда. У меня нет никаких дел в Империи. Сперва Феликс замер на секунду и Куромаку явственно слышал, как колотят по крыше и листве деревьев капли. Затем — быстро обернулся. На его лице отразился неподдельный шок.       — То есть… как это сбежал?       — Помнишь как-то на днях ты сказал мне, что все мои «тройки» выглядят невпопад?       — К чему ты…       — …всё потому что, я прямо в кабинете нашёл пакет для мусора, туда всё, что в шкафу было побросал. Даже домой заходить не стал. В чём сам был, в том и поехал. Чемоданы сильно позже купил, уже на границе. Феликс, округлив глаза, молчал и Куромаку, не узнавая своего глухого тяжёлого голоса, продолжил:       — Ты говорил, что твоя история с решением прекратить править дурацкая? Тогда как тебе такая: у меня не происходило ничего ужасного. Никто не рвал моих цветов под окном и не отнимал свободного времени больше положенного. Не наступал на ногу в общественном транспорте, не обливал кофе. Не грубил и не ненавидел. Просто в какой-то прекрасный момент я вышел из кабинета в туалет. Заперся там и курил в кабинке сорок с лишним минут, пока мои подчинённые искали меня, сбивая ноги по всей округе. И потом, сами себе объяснили со смехом, что я-де, видимо, был у кого-то из их начальников. И каждый из начальников думал на другого. А я сидел и думал о жизни и едва физически не блевал оттого, что мне за день ещё нужно успеть сделать. Они ведь даже и не подумали, что сам вождь Куромаку может быть таким слабохарактерным трусом. Конечно, не подумали. Это ведь немыслимо, чтобы правитель целой страны вёл себя как обычный человек. Поэтому когда я сообщил уже постфактум, что появились срочные дела, требующие моего вмешательства, они и это приняли на веру. Но скажи-ка мне, Феликс, как долго ещё продержится их уважение? Как скоро они поймут, насколько я никчёмен и не способен больше выполнять свою работу? Как скоро меня за это возненавидят? Как долго из уважения дадут паразитировать на лаврах прошлых заслуг? Вся моя жизнь от и до посвящена работе. И прежде я думал, что это высшее благо. Но что я вижу теперь? Она пустая и жалкая и я понятия не имею, как я до такого докатился. Мне казалось, что я знаю, чего хочу. Я был счастлив, когда строил Куроград, но теперь, когда он завершен, мне там просто не осталось места. А меж тем нужно возвращаться.       — Но тебе не хочется, верно? Их взгляды — потухший и щемяще сочувствующий встретились. Феликс приложил к сердцу руку.       — Куро, если всё так, ты можешь… ммм… может быть не сразу, да, но… ты дал Курограду достаточно. Выбери преемника, а затем-       — «Брось всё» — неожиданно для самого себя холодно и высокомерно усмехнулся Куромаку, — и кем же, позволь спросить, я тогда стану, если лишусь своей должности? Гром заворчал ближе, ближе сверкнули и молнии. Заржал недовольный долгим простоем конь.       — Куро, то что ты создатель Курограда это важно, но это не всё, кто ты есть. Ты — это просто ты. То как ты думаешь, то как поступаешь и это всё останется вместе с тобой и вне работы. И если, ты переживаешь, что тебе некуда пойти, то ты всегда можешь остаться у меня. Куромаку вздрогнул, его глаза потемнели ещё сильнее. На самом деле он с самого начала боялся, что реши рассказать правду и разговор вышел бы в это самое русло. Что Феликс сделает ему предложение. Если не это, то столь же искренное и сходное по смыслу.       — Остаться? — выплюнул Куромаку и сжавшись отвернулся, — чтобы что? На грядках всю жизнь копаться? «Лечить свои нервы» и дальше? Ты же… это каждому встречному предлагаешь небось. Нет… это только для таких, как ты или Ромео ничего не делать — высшее благо. «Жить вместе с ним? Любить его? Какая глупая мечта!»       — Твой образ жизни, это безделье… заразно. Поверить не могу, что на секунду мне даже захотелось бросить всё ради тебя. «Это сплошь блажь и дурь, и любой нормальный человек выкинет её из головы. Выкинет и перетерпит. Ни к чему херить стабильность, будешь больше пить лекарств, будешь и дальше нормально работать» Однако вопреки всем его словам, всем его помыслам, душа Куромаку со стоном рвалась на части. Себе, как ему казалось, он даёт пощёчину в разы сильнее, чем Феликсу.       — И эти твои ужимки твои, касания… наверняка ты ко всем так — Стоило в пылу тирады Куромаку приподнять взгляд и увидеть Феликса, как всё в нём тут же оледенело. Молча тот стоял под дождём, поджав бледные губы. Капюшон с его головы сорвало и все волосы, плечи, шея были насквозь мокрыми, а лицо — отчего-то Куромаку наверняка знал, что это был не дождь, а именно слёзы. Куромаку испугался его вида и онемел, а Феликс молчал невероятно долго, прежде чем ответить.       — … нет. Не ко всем, — он поднял абсолютно вымокшую руку и безрезультатно утёр лицо. Затем отступил от Куромаку и разбито ухмыльнулся, — но если уж я на тебя так плохо влияю и тебе это влияние не нравится, то тебе и правда стоит уехать. Феликс плакал? Впервые на памяти Куромаку! Дар речи к нему так и не вернулся. Он ожидал скандала, что Феликс взорвётся, что остановит его, что скажет ему как он не прав, что… если уж и сам испытывает подобные чувства, то с боем признается первым в конце концов. Но не такого. Страшнее осознания того, что он только что натворил, было только смотреть на вмиг подёрнувшиеся ржавчиной глаза. Они всегда видели Куромаку насквозь. Ему всего-то и нужно было обнять Феликса и сказать: «Ты мне нравишься» Куромаку сжал кулаки и непроизвольно, до боли задержал дыхание. «Ты мне нравишься так сильно, что меня это пугает. Так сильно, что я наговорил тебе дряни прямо противоположной тому, что хочу. Потому что боюсь остаться, потому что боюсь, что я так ужасен, что у нас с тобой ничего хорошего не выйдет. Мне никто никогда настолько не нравился, слышишь Феликс? Никто! А ты…» По едва видной линии жизни прочертили дорожку пара капель крови и Куромаку обошёл коня со стороны. Сгрёб невидяще поводья. В целом, к чему дальше тянуть этот фарс? Куромаку не изменится, не бросит работу. Куромаку живёт далеко отсюда, они не смогут часто видеться, они с Феликсом по каким угодно стандартам не пара. Но, но, но… это мерзкое чувство «но». Его ладонь вдруг перехватила твёрдая рука Феликса. Даже по этому движению было видно, как он разочарован и зол, но при этом он не сделал Куромаку больно, лишь остановил.       — Постой. По спине Куромаку волной прошлось это слабовольное предвкушение. На миг он представил, что Феликс в очередной раз просто спишет всё на его характер и простит. Как делал и множество раз до этого. Он представил, что всю работу с этими признаниями за него выполнит сам Феликс, он же просто со всем согласится. Как же это было бы хорошо.       — Я провожу тебя, — криво улыбнувшись сказал Феликс, и сердце Куромаку упало, — тревожно отпускать тебя в такую погоду на поезд одного. Да и лошадь на станции ты бросишь, разве ж я не знаю. Так что уж потерпи меня в последний раз, хоть эту прихоть бездельника и эгоиста выполни. Раз уж гостил у меня почти задаром. Рука с ладони Куромаку исчезла так же быстро как и фантомное ощущение тепла. Феликс больше к нему не поворачивался и, осмотрев коня, залез наверх. И даже когда Куромаку, движимый не то каким-то странным наитием, не то раскаянием сел не внутрь крытой повозки, а рядом, не посмотрел на него. Только молча подстегнул лошадь. Они поехали. «Ты — славный человек, Феликс», — подумал Куромаку, боком в тесноте ощущая его бок и в одночасье возникшую меж ними стену, — «слишком славный для такого, как я. Это был лишь вопрос времени, когда я тебя ранил бы, так что лучше уже так чем…» Нет, не лучше. И он это прекрасно знал.

***

Им пришлось остановиться на полпути в город, перед ущельем на узкой дороге размытой селью. Бурные потоки воды вперемешку с грязью и горной породой, в своем пиковом состоянии сходили час или два назад, однако их последствия до сих пор мешали безопасной переправе.       — Я пойду, посмотрю по какому месту можно аккуратно проехать, — сказал Феликс, натягивая на себя ещё один, запасной плащ, выпростанный из-под сапогов.       — Шторм усилился, — попытался остановить его Куромаку, но это не возымело особого эффекта.       — Вижу. Поэтому и одеваюсь, — усмехнулся Феликс. Глазами он с момента ссоры так больше и не встречался со взглядом Куромаку.       — Помощь нужна? Феликс скептически осмотрел бледного и едва живого от нервов Куромаку.       — Сиди уж. Унесет драгоценного вождя Курограда в пропасть, в какой-то глухомани, и что же тогда местные делать будут? Войну твоим верноподданным проигрывать? — шутил он беззлобно, абсолютно ровным тоном, но именно из-за этого безжизненного тона Куромаку и понимал как сильно устал и разочаровался в его поведении Феликс.       — Ты…       — Бога ради, Куро! — взорвался наконец Феликс, показав ему разом все зубы, — не́чего, после того как херни наговорил разыгрывать из себя учтивость! Я от дождя и неразделенной любви помирать не собираюсь! Не льсти себе. Он резко дернул молнию, с громким «вжжжжик!» разом застегнув ее до упора и едва ли не бегом сорвался с места. Капюшон так и болтался как неприкаянный на его плечах. Куромаку ещё пару минут смотрел Феликсу вслед, пока рыжая макушка не скрылась за поворотом, затем едва слышно выдохнул и начал проверять собственную одежду на герметичность. Хоть Феликс и попросил его сидеть на месте, Куромаку решил потихоньку отправиться за ним. Что-то омерзительно тревожное, свистело у него в голове, с того самого момента, как лошадь начала взбираться на гору. И пусть, только этим путём можно попасть в город, пусть в обычное время он до смешного безопасен, пусть, сорвавшись в ущелье нельзя умереть из-за его небольшой высоты, но Куромаку всё равно переживал. Что-то ему это всё напоминало, а воспоминания, в свою очередь, оседали на языке мерзким привкусом крови и горечью пепла. И одна только странная фраза крутилась у него в мыслях:

«Спроси у того, с кем окажешься рядом, захочет ли он покинуть тебя ещё раз»

      — Бессмыслица какая-то, — пробормотал Куромаку, засовывая замёрзшие руки как можно глубже в карманы. Дождь нервировал его до ужаса. Ноги в сапогах разъезжались по жидкой грязи, а очки покрывались противными капельками с такой скоростью, что ему через каждых два шага приходилось останавливаться и раздражённо смахивать их ладонью. И всё-таки чертыхаясь и костеря погоду на чём свет стоит, Куромаку шёл вперёд. И только тогда, когда неподалёку показалась рыжая шевелюра Феликса, он невольно выдохнул от облегчения.

«Видишь? Всё с твоим ненаглядным в порядке»

«Ну да, не считая того, что ты разбил ему сердце» Феликс стоял спиной к горе, у самого края обрыва и, кажется, прикидывал, хватало ли расстояния с учётом заваленного камнями участка, безопасно проехать повозке. Но к чему бы размышления его ни привели, он не спешил возвращаться.

«А кто бы захотел бежать к тебе в припрыжку после того, как косвенно признался и был отвергнут?»

«…стоп, что?» Куромаку зажмурился, чувствуя, что упускает что-то очень и очень важное, затем его глаза в шоке округлились. Когда они ругались, он не обратил на это внимание, потому что оно скакало между строк, но когда Феликс уходил, он напрямую сказал что… «Я от дождя и неразделённой любви помирать не собираюсь!»       — Какой же я идиот, — ужаснулся Куромаку и спешно зашагал вперёд. Всё это было роковой ошибкой, от начала и до самого конца и ему нужно, нет, жизненно необходимо было это исправить! Если хотя бы не потому, что он будет жалеть о том, что ничего не рассказал до конца своих дней, то хотя бы для того, чтобы попросить у Феликса прощения.       — Феликс, — он остановился совсем рядом, — на самом деле я… Феликс обернулся, его рыжие волосы разлетелись от резкого движения в разные стороны и во вспышке молнии стали вдруг ослепительно-белыми. И тогда камень, над ним, точёный словно клык, стремглав понёсся вниз. Не чувствуя ни сердцебиения, ни воздуха в лёгких, рванулся к нему и Куромаку. Задолго до того, как понял, что сейчас будет. Вперёд его кинуло это мерзкое чувство дежавю, через которое он продрался, как через масляную плёнку. Эхо грома стояло у него в ушах. Снова мелькнула молния да так близко, что Куромаку на миг ослеп. А затем гора обрушилась на них. Сцепившись руками и ногами, они с потоками грязи, комьями глины и градом валунов покатились вниз. Небо и земля менялись местами, кости трещали, пробуя склон на вкус. Куромаку пришёл в себя, из-за резкого приступа боли, и, тут же обламывая ногти, схватился за ближайший выступ, мёртвой хваткой уцепившись и за Феликса. Так, он держал их обоих над краем пропасти, до белых пятен перед глазами, пока последние камни не пролетели мимо, а грохот не стих в вышине. Неведомо, из каких сил, Куромаку подтащил Феликса к себе и сжался от приступа тошноты. Каждая клеточка его тела горела, в голове был один дрянной туман, дышать получалось только хрипом. Феликс не шевелился, его глаза были широко раскрыты. Ударила ещё одна молния и на секунду в её отсвете Куромаку разглядел давно забытое: почерневшие хребты и фигуры людей под ними. Вот одна падает, он как и сейчас её ловит. Безуспешно. И сжимается, воя, так, будто ему разом выбили все зубы. Так же быстро как и появилось, видение прошло. И больше ни гор, ни фигур. Был только тёплый Феликс и кровь на его руках, завеса дождя и схлынувшие под защиту скал призраки прошлого.

***

      — Куро! — едва придя в себя закричал Феликс. Он схватился за живот и рывком сел в темноте. Сердце гулко билось в его груди будто ещё чуть чуть и тут же разорвется. Загнанно дыша он осматривался по сторонам. В комнате не горело света. На улице всё так же шпарил дождь, но было уже далеко заполночь. Плотно задернуты занавески. Неприятно кололо одеяло. Кровать далеко от окна. В воздухе — сладковатый привкус медикаментов. Левая нога тяжелая и не чувствуется. Рядом с подоконником был человек, спрятавший в ладонях лицо. Кажется, что за то время, что Феликс провёл без сознания, он постарел на добрый десяток лет. У Феликса словно камень с души свалился, когда он понял, что это Куромаку. Сидит на расстоянии вытянутой руки, живой и здоровый. От этого осознания грудь Феликса стала вздыматься ровнее, плечи через пару минут перестали мелко трястись. Пусть он и не помнил ничего из того, что произошло в горах, однако они оба теперь в безопасности. Это главное.       — Лошадь через завал провести не получилось. Но по ту сторону от него её заметили деревенские и привели сюда. Пару часов назад. Голос Куромаку сорвал. Но в тишине даже шёпот был прекрасно слышен. Феликс, напрягая зрение, пригляделся. Лицо сплошь в ссадинах, некоторые пальцы перевязаны почерневшим от крови бинтом. Одежда — какая-то левая, будто бы дали первое, что попало под руку. Ни пиджака ни брюк, ни чемоданов.       — …что?       — Конь-       — Нет-нет, про это я уже понял, я про… что с нами вообще случилось? Феликс и сам хрипел, но заметно меньше сгорбившегося Куромаку. Тот же склонил голову ещё сильнее и прищурил глаза за погнутыми очками с разветвленной трещиной.       — Оползень сошел. Тебя задело.       — Ого, но я… ну со мной ведь всё хорошо? — Феликс вновь осмотрел себя, а затем вернулся взглядом к Куромаку. Тот так и не сменил позы, — благодаря тебе, верно? Кивок в абсолютной тишине.       — Мы сейчас в больнице. Снова кивок.       — И ты… что, всё это время тащил меня сюда на руках? Ещё один. Феликс не смог сдержать пораженного вздоха. Теперь понятно почему Куромаку выглядел смертельно уставшим и потрепанным. В голове не укладывалось…       — Я, видимо, отделался простым испугом, да? — шокированно пробормотал Феликс.       — Нет. Левая нога сломана.       — Но она… — Феликс тут же откинул одеяло и стушевался при виде гипса, — совсем не болит.       — Пока действует анальгин.       — Ох… — Феликс прикрыл глаза и откинулся на подушки, целиком и полностью осознавая глубину той задницы в которую они по глупости умудрились попасть, а затем — то с каким невероятным везением из неё выкарабкались, — доктор что-нибудь говорил?       — Что скоро с нами поседеет. Но это фигура речи. Он — курай у него волосы и так серые. Куромаку говорил как-то странно и отнюдь не из-за сорванного голоса. То замолкал, то набирал темп и интонацию. Будто не мог решить: относиться к случившемуся эмоционально или с безразличием. Посматривал на Феликса ещё косо так, исподлобья.       — Вот и успели называется к поезду… мне казалось из нас двоих отсылки к Гайдаю должны к тебе липнуть. Ситуация буквально ж один в один: «Поскользнулся, упал, очнулся — гипс», — Феликс тихонько рассмеялся, но внезапную веселость в нём задушила боль — на спине расцветали синяки. И дышать-то неприятно, не то что так. К тому же, они с Куромаку накануне серьезно поругались и теперь неловкость в купе с непониманием как переоценивать ситуацию буквально висела в воздухе. Под кроватью вдруг что-то заскреблось и Феликс неожиданно резко для пострадавшего перегнулся через бортик, выставив вперед руки. Из закромов на божий свет показалась кошка.       — Ой! А ты чего тут делаешь?! Нет ну ты посмотри-ка, — Феликс устроил её, все извазюканную у себя на животе и кошка покорно дала себя тискать, — опять пролезла в повозку? Или сама сюда заранее добежала? Ну точно, серый кардинал, только от мира животных. Это тебя надо было «Куромаку» назвать а не…       — «Куромаку» — это ширма в театре кабуки. Дословно «черный занавес», не «серый кардинал». Феликс удивленно уставился на Куромаку. Тот всё продолжая как-то непонятно смотреть добавил:       — Ты ведь совсем не разбираешься в кандзи.       — Тогда зачем ты взял его? — начиная чувствовать вновь поднимающуюся волну обиды спросил Феликс.       — Даже если имя совсем ничего не значило, оно делало тебя счастливее, — Куромаку заговорил совсем тихо, — кажется, я тогда впервые обратил внимание на твою улыбку. И не смог отказать. Он вскинул голову и без тени страха и смущения, без единой запинки, отчеканил:       — Насчет того, что я высказал тебе прежде: понимаю насколько это неприятно. Ты не обязан меня прощать, но хочу поставить тебя в известность: я был не прав. Мне крайне жаль. На самом деле я совсем так не считаю. Влияние ты на меня оказываешь сугубо положительное. Феликс оторопело уставился на него широко раскрыв рот. Да, вот настолько то, что Куромаку — гордец каких поискать и извечный упрямец прямым текстом извинился, поразило его. На душе у Феликса противно заныло и он, толком не отойдя от потрясения незнамо как нашёлся:       —Ты вспомнил, — тихо проговорил он, и кошка, почувствовав, как ослабела его хватка тут же выскользнула из его рук. Больше произошедшему не могло быть никаких объяснений. Куромаку кивнул.       — Столько лет спустя, — продолжил ошеломленно Феликс.       — Да. Когда ты вновь чуть не умер у меня на руках. Ты… упал спиной вниз, эта глыба тебя едва не проткнула… я думал шею переломал, или… ты не дышал какое-то время и мне пришлось- Голос Феликса обернулся звенящей сталью.       — Нет, не у тебя. Куромаку поднял взгляд, в нём отразилась тень пережитого страха.       — Феликс…       — Нет! Ничего не говори! Просто… выслушай меня, ладно? Для тебя это, конечно всё как гром среди ясного неба. Воспоминания сильно путают. Вспомни, что было со мной, после того как всё началось заново. Мне тогда казалось, что это — моя жизнь, мои эмоции, но на самом деле мы — не они, понимаешь? Память может показывать тебе что угодно. Но не ты лечил меня четыре года в Объединенном Королевстве. И я не сходил с ума от магии Джокера. Не я умирал. Всё это было задолго до нас. Ты ведь это понимаешь? Нахмурившись Куромаку кивнул. Он соврал бы, если б сказал что не понимает. Но при этом эмоции взбунтовались в нём против всех логичных доводов еще сильнее. Феликс сцепил ладони вместе, не зная куда себя деть от неловкости и шока. Подумать только!       — Куро, ты… жил эту жизнь без меня и я свою без тебя и мне казалось что ты счастлив. До поры до времени.       — А ты, Феликс? Он закусил губу.       — Я жил хорошо, но мне… порой тебя не хватало. Впрочем, я всё равно умею отделять одно от другого. Хоть на меня почти сразу же свалились все эти воспоминания, я прожил другую жизнь и считаю себя отдельной от того Феликса личностью, что уж говорить о тебе? Человеке, сформировавшемся без влияния прошлого. Феликс даже и не заметил, как унялся за окном ветер, как потихоньку прокравшись по кровати свернулась у него в ногах кошка, как сел рядом с ней и Куромаку.       — Что последнее оттуда ты помнишь?       — После того как ты умер, я… — Куромаку осекся поймав предупредительный взгляд, — …тот Куромаку, договорился с Габриэлем и в обмен на то что ты… он будет помнить и пожертвовал ради этого своими воспоминаниями.       — Ну конечно. Теперь все встало на свои места. Они правда сильно друг друга любили. Но мы — это не они. Я выгляжу иначе и мои привычки, и характер-       — Меня всё устраивает.       — Не устраивало несколько часов назад.       — За это время что я жил у тебя, — серьезно сказал Куромаку, — я умудрился влюбиться в тебя ещё раз, не помня ни капли из того что забыл. Феликс вспыхнул. Господи, как же ему захотелось броситься из-за этих слову прямо сейчас к нему на шею! Но через силу он взял себя в руки, как сделал бы любой взрослый человек на его месте и усмехнулся:       — Ты хотел уехать.       — Потому что испугался. Я в этой жизни никого до тебя не любил.       — А я пытался, — вздохнул Феликс, — но так ничего и не сложилось. Бросали раз за разом. Люди чувствуют, когда у тебя на сердце кто-то другой. И всё-таки…       — Всё-таки?       — Давай смотреть правде в глаза, Куро. Ты бы уехал если б не эта случайность. Они оба знали что это так. Но в то же время Феликс знал и то, что сколь сильно он сам не ставил бы себе границы дозволенного, сколь сильно не повторял бы как заведенный мантру «это было не с нами, это было не со мной», к Куромаку его всё равно до ужаса тянуло. Всё равно именно о нём он вздыхал всякий раз когда думал о любви. Но не одному Куромаку было страшно обжечься.       — Ну тогда, — Куромаку поймал ладонь Феликса в свою, холодную, израненную, — я буду благодарен этой случайности всю оставшуюся жизнь. Их взгляды встретились. Сталь и янтарь, холод и жар, прошлое и…       —Любовь — это мы, Феликс. В этом у нас с тобой взгляды сходятся. Прости меня ещё раз, что заставил так долго ждать. Ты сказал верно, что я не тот Куромаку, да я им быть и не стремлюсь. Объективный минус конечно, что у меня характер гораздо труднее, но если бы ты позволил, мы могли бы попробовать. В его словах — ни капли сомнения. Ни капли неискренности. И от этакой бескомпромиссности слезы потекли у Феликса по лицу. Он встряхнул головой, застыдился, улыбаясь и одновременно растирая глаза ладонями.       — Ненавижу когда ты так убедителен! Лучше бы так хорошо умел что-нибудь другое. Куромаку подался вперед, тоже едва заметно, как мог только он и никто другой, улыбаясь. Сгреб Феликса, прижал к своей груди, уткнулся ему носом в макушку и стиснул. Так что аж у самого руки заболели.       — Как тебе известно, Феликс, — усмехнулся он, — логика — моя любимая наука. Феликс наморщил лоб пытаясь вспомнить из какого диалога их прошлой жизни Куромаку выдернул эту фразу. А потом смешно открыл рот и посмеиваясь пихнул его в плечо.       — Куро, какой же ты дурак!       — Зато дурак твой личный.

***

Немного погодя, когда все страсти улеглись, когда пришёл и заспанный доктор, услышавший из палаты голоса и проверил Феликса со всех сторон, когда они успели немного поболтать о том да сём, Куромаку спросил ещё об одном, не дающем ему покоя моменте:       — Почему ты не рассказал мне? Ни прямо ни косвенно? Феликс немного поник и потупился.       — Знаешь, — он прижался к обнимающему его Куромаку ещё сильнее, — я ведь много над всем этим думал. У меня в отличие от тебя были годы для этого. Что если всё, что между нами было, было как раз плохим пережитком Цикла? Или что ещё хуже: нужно было только для того, чтобы дела нашего мира поправить и потеряло смысл когда всё благополучно разрешилось? Что если именно поэтому ты ничего не вспоминал столько лет? Габри на этот раз нас всех попытался сделать счастливыми. Да, некоторые проблемы остались, но мы живем мирно и глядя на тебя я подумал, — он начал перебирать пальцами, — а может это — твоя счастливая жизнь? Может наша связь всегда была противоестественной? Куромаку прижал к себе его ещё крепче и твердо проговорил:       — Я смотрю на эту ситуацию с кардинально другой стороны. Раз за разом как бы плохо дело не складывалось, те версии нас стремились друг к другу, будучи при этом от природы совершенно разными людьми. Они тянулись к друг другу так сильно, что преодолевали различия. Так что я не считаю, что наше прошлое было проклятьем. Но если тебя это беспокоит, и если всё начнет катиться куда-то не туда, то полагаю, мы с этим разберемся. Вместе. Как и всегда это делали. Знаешь, Цикл всегда обрывал нас на самой кульминации отношений. Плохих ли, хороших ли. Однако теперь у нас есть все время мира, верно?       — Да, Куро. Да, есть.       — Я соскучился, Феликс. Даже если и сам до конца не мог этого вспомнить, но… как же я соскучился, — прошептал Куромаку.       — Я тоже, Куро. Я тоже.

***

      — Хм? Острое ухо Габриэля дрогнуло и приподнялось вверх. Но не по направлению к звуку, а от него. Тонкие пальцы неловко путались в верёвке, и зубами Габриэль стащил одну из перчаток, чтобы, наконец, расквитаться с завалившейся поклажей. Вот тогда-то на него и совершили коварное нападение. Налетели со спины, с такой силой, что повалили наземь да так и прокатились вместе с ним добрых пару метров, не забывая о ведьмовском гомерическом смехе. Когда снежная крошка осела, то первым, что Габриэль увидел, были топорщащиеся под ушанкой красные волосы. Солнечный зайчик, пущенный линзой очков, неровно дрожал у него на шее.       — Ты меня напугала Николь, — поставил он в известность прижавшую его к земле девушку. Та, хохотнув, растрепала ему волосы и уселась рядом.       — Спасибо большое, я очень старалась. Когда она говорила, пар вырывался из её рта, однако Габриэль чувствовал, как рыхлый снег уже успел намочить ему тулуп. Хоть в горах на мили вокруг и лежал вечный снег, осенью температура была всё же не такой удушающе морозной.       — Ты бродишь тут уже на полчаса больше условленного, — сказала Николь, как бы объясняя, почему решила прийти за ним и заодно подшутить, — опять о чём-то задумался? Габриэль приподнялся и сел на рюкзаке, с нею рядом.       — День сегодня вроде совершенно обычный, но у тебя нет ощущения, что прямо сейчас закончилась целая история?       — Оооо, а ещё что-нибудь странное донимает моего испытуемого? Николь сделала вид, что щёлкнула невидимой ручкой и перевернула воображаемый блокнот. Габриэль, улыбнувшись, с готовностью включился в её новую игру.       — Ещё? Ну ещё мне кажется, будто всё ужасно перепуталось и поломалось. Данте вон, как и другие клоны, стареет почти так же, как и все их подданные, а ты… тебе не кажется, что ты должна была родиться лет через пятьдесят?       — Так, диагноз пациента ясен, — сняв очки для пущей важности и спрятав их в нагрудный кармашек, заявила Николь и выдержав театральную паузу опять коварно свалила его в снег, — острая нехватка обнимашек!!! Габриэль звонко смеялся, впрочем, отбиваясь от неё не слишком сильно. Но когда они вновь растянулись на земле, голос Николь стал чуточку серьёзнее.       — Нет, Габри, ты же знаешь, я почти нечувствительна к магии. А всё, что ты описываешь похоже на какие-то остаточные её проявления. Неопасные, насколько известно науке, но если они будут донимать тебя сильнее обычного, лучше поговори об этом с Данте.       — Хорошо, — послушно согласился Габриэль, — я так и сделаю. Ещё немного они насладились тишиной момента, затем поочерёдно отряхнув друг друга от приставшего снега, собрали рассыпавшиеся припасы и потихоньку пошли к лагерю. Известная меж скал тропинка вела живописным маршрутом, и Габриэль подумал, что сколько бы лет он ни находился рядом с подобной природной красотой, всё равно никак не мог перестать ей восхищаться. Даже в рутине, когда надо расчищать путь или топить снег то и дело шмыгая раскрасневшимся носом, он умудрялся каким-то образом выглядеть до ужаса довольно.       — Перед нами целый мир, Николь. Представляешь? Огромный-преогромный мир! А ведь когда-то пределом наших мечтаний была хрущёвка на окраинах Ростова, — внезапно всплеснул он руками. Габриэль не понимал откуда, но знал наверняка: теперь можно просто идти. Больше нет никаких предназначений, никакой судьбы.       — Не жалеешь, что в этом году мы не попали на праздник?       — Имеешь в виду Съезд? Немного, но думаю, Пик всё понимает и не обижается.       — А к цивилизации в целом пока не планируешь возвращаться? — играясь, пихнула его в плечо Николь. Габриэль, приподняв острые уши, заулыбался. Видимо, уже слышал, как зовут их из лагеря.       — Может быть, когда-нибудь, когда я обойду всю планету по кругу. Но сейчас единственное чего я хочу — это идти вперёд. Внизу у первой из ряда палаток виднелась невысокая фигура человека в белом. Он кивнул им обоим и взмахнул рукой. Тогда в костре, который устраивали ватийцы, наконец, загорелся огонь. Габриэль помахал Данте в ответ. Воздух в горах звенел от чистоты, пейзаж не мог не завораживать. Что сказать? Этот мир и вправду был прекрасен.

***

«И всё-таки, летом и поздней осенью по-особенному на морскую гладь ложится Солнце», — последнее, что Зонтик успел дочитать перед прибытием в порт. Затем раздался гудок, хлынули со всех сторон шум и гам. Повыскакивали в коридор пассажиры, хватая на ходу поклажу. Зашоркали сумками по полу, зашелестели, рассматривая под лампами паспорта и билеты. Столпотворение царило неимоверное, люди перекрикивались между собой на разных языках, будто прибыли в столицу Империи прямиком со строительства Вавилонской Башни. Впрочем, Зонтик запомнил страницу книги на которой остановился, и обернув её тканью бережно уложил на дно рюкзака, для жителей их мира этот город наверняка выглядел столь же величественно, как в своё время и Вавилон для вавилонян. Пока команда выполняла швартовочную магию, корабль дал три звонка, всё по совести. Закрепился на берегу трап и поток пассажиров хлынул вниз. Из своей тесной каморки пригибаясь и перекинув через плечо рюкзак, Зонтик вылез самым последним. Роман сильно скрасил последние дни его путешествия, однако с изложенным Зонтик мог спорить. Как человек, бо́льшую часть жизни проведший в море, он подтвердил бы: по-особенному оно выглядело каждый день в году. То серой дымкой стелилось над ним небо перед тропическими грозами, то обдавала во льдах безмолвием прекрасная лунная ночь. Море и его изменчивость — самое художественное в мире, что только можно нарисовать или включить в книгу. Порт встретил Зонтика приятной осенней прохладой, буйством красок, и милым сердцу оживлением, указывающим на то, что накануне праздника у горожан всё складывалось хорошо. Тащили из воды заполненные рыбой кунгасы, кричали над трубами чайки, город, чёрный и гладкий точно обсидиан, величественным видением возвышался над пропастью волн. По зову сердца и долгу службы Зонтик чаще ходил по северному пути, оттого и развитие Курограда мог наблюдать до мелочей, а вот Империя стала для него сюрпризом. Последний раз он был тут, кажется… лет семь назад? Съезды чаще проводили ближе к центру материка, туда, куда всем было удобнее добираться, а оттого Империя и Куроград редко принимали гостей. И хоть Зонтик любил Верону с её цветущими садами, и Фелицию с рассыпавшимися по долине гроздьями пальм, портовые города всегда теплее отзывались у него на душе. В них наличествовала своя, непередаваемая атмосфера, непрекращающееся движение, энергия, бьющая ключом. Круглыми сутками днём и ночью что-то разгружалось, что-то выгружалось, что-то отходило, что-то прибывало. Рабочие, краны, повозки, машины, гудела и дымилась железная дорога. Всё дышало как единый живой организм. Здоровый и полный сил. Зонтика так заворожили перемены города, так сильно он погрузился в свой восторг, сравнивая по памяти то, что видел раньше и то, что видел сейчас, что он и не заметил, куда вынес его поток людей. Толчея и очередь у главных ворот сменились площадью, затем его протащило между плотно составленными на пешеходной улице магазинами, а потом он каким-то неведомым боком очутился на рынке, на холме.       — И как же мне теперь отсюда слезть? — склонил голову и подпёр её кулаком Зонтик. Ох уж эти южные рельефы… Но вид с возвышенности открывался захватывающий: чёрный камень города со всех сторон окружённый большой водой. Громадины облаков вдали плывущие над морем. Зонтик улыбнулся, довольный своей удачливостью (новое открытие! здесь он прежде не бывал) и решил заодно осмотреть торговые ряды. Образовался рынок стихийно, так что продавали на нём кто что горазд. С равной долей вероятности на прилавках встречались и самоцветы, и рыбья чешуя, кричали и слева, и справа, о свежести модных тканей и морепродуктов. Зонтик повертелся у украшений, но ничего так и не зацепило его взгляд. Только у самого последнего стола он замер, невольно привлечённый знакомым ароматом. То была лавка с цветами. Продавец — немолодой фелицианин перекатил во рту травинку.       — Последний урожй года ваша милсть, — из-за акцента он смешно проглатывал слова, — вм для дммы? Дсть клссику? Зонтик покачал головой и с интересом осмотрел кадки с садовыми растениями и горшки с домашними, залез даже носом в выставленные в прозрачных стаканах розы. Но всё это было не то. Тот запах был насыщеннее, но в то же время приятнее, чем у роз или астр. Это был запах воспоминаний. Зонтик напрягал память изо всех сил, но всё никак не мог взять в толк, откуда помнит всё это, пока не увидел их. В самом низу, далеко за прилавком, стоял большой букет лилий, на лепестках которых блестела россыпь капель. Прекрасное зрелище. Глаза Зонтика расширились, он потянулся рукой к бархату листьев, едва узнав свой севший голос.       — Беру. Он был готов заплатить за цветы любые деньги, но поглядев на него, продавец завысил цену лишь немного. Видимо, ему польстила реакция покупателя. Зонтик уложил ему в руку серебряный и забрал всю перевязанную лентой охапку. Бережно прижав к груди лилии, он мыслями унёсся в прошлое. Ему нужно было найти путь к замку, но он совершенно не следил за дорогой. Хотя теперь в отличие от самого прибытия в порт, по совершенно другой причине.

***

Очнулся он только часа пол спустя, в толчее у площади, когда концентрация людей подле него резко повысилась. Зонтик встрепенулся и перевернул лилии так, чтобы их случайно не задели прохожие. И вновь он оказался где-то на пригорке, но теперь внизу виднелся не весь город, а только широкая дорога, по которой аж до самого замка растянулась многочасовая процессия. Зонтик сощурил глаза, затем скользнул в карман за очками с уморительно толстой оправой. Ну точно: обозы, телеги, королевские флаги. Видимо, какое-то особо важное продовольствие, раз уж к нему приставили столько солдат. Зонтику было искренне жаль, что к собранию он опоздает. Первая пара часов, когда все были более-менее свежи и веселы, отличались бо́льшим числом разного рода забавных курьёзов, которые он любил запоминать. Эх, ну, с одной стороны, и бог с ним, конечно, а с другой… «Что ж, не судьба. Видимо, здесь…»       — …никак не пройти, — раздался совсем рядом севший голос, — как бы я ни старался всё равно не успею. Чужая мысль стала продолжением его собственной. Настолько же естественной, как вложенная в руку ладонь любовника. Как солнце восходящее на востоке, как… Тёмные фиолетовые волосы, размётанные ветром по плечам, строгая офисная одежда и набитая доверху сумка. Он был миражом из сна, своим собственным перевёрнутым отражением, он был…       — …Деус? — Зонтик и сам не понял, каким чудом вымолвил его имя. У человека, находящегося от него на расстоянии вытянутой руки, были безумно красивые голубые глаза. Влажные от холодного ветра, но абсолютно свободные от гнили лазурного цвета. В прошлой жизни такими их Зонтик уже не застал. Однако, чем дольше Зонтик вглядывался, тем больше понимал: Деусом его можно назвать весьма условно: внешность чересчур разительно отличалась от предыдущей. К своему удивлению, Зонтик не испытал от этой встречи ни страха ни боли. Только бесконечное изумление оттого, что человек на которого он глядел, не был Деусом Эксгардом и в то же время был им в любом смысле в каком его можно было Деусом Эксгардом назвать. Единственное, что без капли самой мало-мальской магии. Знал ли заранее Зонтик, что они сегодня столкнутся и поэтому вспомнил о белых лилиях впервые за прошедшие двадцать лет? На самом деле нет, но что-то подобное он призрачно предчувствовал. Пауза, в которую оба молодых мужчины непозволительно откровенно для незнакомцев пялились друг на друга, затянулась. И тогда, когда Зонтик уже решил сказать, что обознался, Деус вдруг сделал к нему шаг и резко согнулся, поклонившись почти в ноги. А после первого торопливо последовал и второй поклон.       — Нижайше прошу простить меня за дерзость, но только вы можете мне сейчас помочь! — лицо его мигом приобрело решительный вид, но в то же время Деус встрепенулся, из-за того что из-за его поведения на них с интересом стали посматривать люди. Тогда он перешёл на шёпот и указал на сумку на своём плече, — Ваше Величество. Мой друг сейчас в больнице и эти лекарства я привёз из Сукхавати. Мне нужно срочно передать их для него. Это вопрос жизни и смерти, а с этой процессией… только один из Восьми и сможет что-нибудь сделать. Его голос дрожал, он едва держал себя в руках. Зонтик глупо моргнул, глядя на него. Они не были знакомы в этом мире, так как же Деус узнал его в лицо? Впрочем, после секундного шока шестерёнки быстро завертелись в его голове. Зонтик вновь окинул улицу взглядом. И правда, обычному человеку её сейчас не преодолеть. Отвернувшись от обоза, Зонтик случайно заметил и то, как одинокая слеза рябит на ресницах всё ещё склонившегося перед ним Деуса.       — Значит, тебе нужно на ту сторону? Деус, не веря своему везению, запоздало вскинулся, проследив за направлением, на которое указывал Зонтик.       — Всё так. «Как же странно видеть его… столь прямолинейным» Пусть Зонтик, как и Феликс, не соотносил себя со своей прошлой версией, и пусть в отличие от всё того же Феликса помнил не так много, у него с предыдущей жизни имелись свои симпатии и антипатии. Заранее он сложил о паре явлений, мест или вещей своё мнение, так было и с Деусом Эксгардом. Зонтик помнил его как улыбчивого, саркастичного и при этом скрытного человека. Утаивающего если не специально, что было у него на уме, то просто из натуры, любившей переводить многое в ранг шутки. Редко когда Зонтик видел его до той истории с клонами столь искренне обеспокоенным. Так что то, что произошло дальше, стало и для самого Зонтика одной большой неожиданностью. Не особо думая он молча впихнул Деусу букет с цветами, сумку с лекарствами, чтобы та не болталась и одним движением его самого подхватил на руки. Деус вскрикнул рефлекторно вцепившись пальцами одной из ладоней в зонтиково плечо.       — В…Ваше Величество! Сцена вышла шумной и оттого к ним приковалось много лишних взглядов, но Зонтик всё их стойко игнорировал.       — Держись крепче, — единственное, что он сказал перед тем, как разбежаться, оттолкнуться и сигануть с парапета, прямо вниз. Оживлённое столпотворение на возвышенности сменилось яркими цветами процессии, свистом ветра и чувством, которое возникает у всякого в свободном падении. Рука сдавила плечо Зонтика ещё сильнее. В полёте он только краешком сапога задел крышу одной из повозок, а в целом они с Деусом перелетели через улицу в мгновение ока. Магия — такая штука, полезная иногда до ужаса.       — Ты как, жив? — вежливо осведомился Зонтик, не опустив ещё свою ношу на землю. Деус же испуганно таращил глаза. Ещё до того как он успел ответить, совсем рядом раздались крики солдат. Кажется, эскорту, сопровождающему императорский заказ, такие акробатические трюки прямо над тем, за что они отвечали головами, не понравились.       — Куда дальше? — попытал удачи во второй раз Зонтик. Ему не очень-то хотелось попадать к Пику в замок через насмешки о том, что он умудрился загреметь в городскую тюрьму. Когда в проулок набежали солдаты, Деус отмер и указал пальцем в сторону узкой тропки, поднимающейся вдоль косогора.       — С… сюда, Ваше Величество! Зонтика имперцы, даже с человеком на руках, ясное дело, не догнали.

***

      — Ох, господи… м… мы и правда оторвались и улицу перелетели! Спасибо вам большое за помощь! Деус, ошалевший от быстрой погони и того, как именно Зонтик решил его проблему, кланялся ему за последние десять секунд, наверное, уже в пятый или шестой раз. В нём зашкаливала нервная энергичность, чему Зонтик всё никак не мог надивиться.       — Не стоит, — сказал ему Зонтик, — но ты же куда-то торопился? Глаза Деуса замершего в очередном жесте благодарности комично расширились ещё раз.       — А, точно! Это сюда! Он подскочил на месте, крутанулся и, вцепившись в рукав Зонтика, потащил его к очередному повороту. Зонтик без вопросов и возмущений последовал за ним.

***

Когда они добрались к больнице (золотая табличка на вратах несколько подстёрлась), Деус пропал в ней минут на пятнадцать, не больше. Притом он искренне удивился, когда, вернувшись на улицу, обнаружил Зонтика, скромно сидевшего на крыльце и посматривающего по сторонам.       — Ох, Ваше Величество, я думал вы… — по выражению лица Деуса было заметно, как он хотел сказать: «уже ушли», но примерно на середине фразы он вспомнил, что сам потащил своего спасителя за собой и после этого от смущения утратил всякую способность говорить. Зонтик, глядя на его фрустрацию, понял, что за руку его схватили абсолютно неосознанно. Как и то, что этому Деусу в отличие от прошлого, как и любому другому имперцу не чужды были мысли об авторитете правящих лиц.       — Я не собираюсь делать с тобой ничего ужасного за попранный этикет. В конце концов, я ведь первый без разрешения сделал всё то, что сделал, — мягче, чем планировал, сказал ему Зонтик, затем немного помолчал, — …так чем закончилась история с другом? В глазах Деуса отразилось огромное облегчение вкупе с благодарностью. И правда, кого бы не порадовала новость о том, что тебя не казнят за косой взгляд или неудобный королю жест? Но улыбка у него всё равно вышла малость неловкой.       — О, с ним всё будет в порядке! Лекарства, что я привёз — магические. Такие кого хочешь на ноги поставят. Главное, что их ему вовремя дадут, — он замялся, — но вот меня врачи выгнали. Сказали, что буду только мешаться. Промедли я буквально на час или два… нет, ладно, не стоит об этом. Он поправится и это всё благодаря вам. Чудо, что вы мне встретились, не иначе. Он стушевался, не понимая, отчего Его Величество так пристально его разглядывает, и предположил:       — Вы, наверное, ждали меня тут потому, что не у кого спросить дорогу ко дворцу? Да… местечко-то непроходное особо. Вообще-то, Зонтику интересно было узнать, чем обернулась его помощь, но он решил не вгонять Деуса в краску ещё сильнее такими откровениями и подыграл. Тем более что до этого он и правда аж дважды потерялся. Вот что бывает, когда отказываешься от помпезной встречи с кучей рыцарей, которых тебе щедро собирался назначить брат.       — Как ты догадался?       — Как? И правда… даже не знаю, — задумался Деус, — просто ткнул пальцем в небо и убил птицу. Но сегодня ведь Съезд, а вы ушли от замка совсем далеко. За те семь лет, что вас здесь не было, в Империи многое поменялось. Ну, в плане архитектуры. Город расстроился — во! Я бы сам потерялся, если бы тут не жил. К слову, давайте я вас провожу? Это меньшее, чем я могу отплатить за вашу помощь.       — Откуда ты знаешь про семь лет? — спросил у него поднимаясь Зонтик. Деус стушевался ещё сильнее.       — Вы… только не подумайте ничего такого! Просто внешность у вас очень уж примечательная, я ещё с прошлого Съезда вас запомнил. Я служу при дворе у вашего брата, организация собраний Восьми и ещё кое-каких поменьше — это часть моей работы, — он понял, что в начале своего объяснения наговорил лишнего и покраснел, — простите. Зонтик неожиданно для самого себя улыбнулся. Забавно, обычно ему, наоборот, говорили, что вид у него не запоминающийся и что его очень легко потерять в толпе. Потихоньку они одолели самое начало пути во дворец.       — А из-за чего твой друг попал в больницу, если не секрет? Деус с праведным возмущением подхватил новую тему для обсуждения.       — У этого обалдуя с рождения здоровье слабое. Причём вечно вылезет у него беда откуда ни попадя: то простудится летом, то остывшим чаем обожжётся, то вот как сейчас… он певец, ну, не сказать, что прям на весь мир знаменитый, но в Империи его много кто знает и любит даже. Так вот, он перед концертом заболел сильно, я ему и говорю: отменяй всё нахрен, температура под сорок, хрипишь вон как. Тут не то что фигово спеть, а помереть в процессе можно. Но нееет, кто б меня слушал! Он же упрямый. И такой дурак, что ему стоило б родиться в Фелиции, рыжим. Хотя прилетело, как говорится, откуда не ждали: отыграл-то вроде всё слава богу, можно и в больницу ложиться, так его какой-то фрик на выходе из бара заточкой пырнул. Две секунды, даже охрана отреагировать не успела. В общем, мало того, что и так ослабший был, так ещё и операцию срочно делать пришлось. И у врачей-то руки золотые, но организму, откуда ресурсы брать? Мне и сказали: езжай в Сукхавати, срочно. Мол мы пока запрос туда сделаем сами, дольше времени на бюрократию уйдёт ну я и вот. Приехал-то буквально час назад. Он перевёл дух и добавил:       — Извините, я, кажется, слишком много болтаю. Накипело тут за эту неделю. Последнюю часть фразы он проворчал, скорчив такую кислую мину, что Зонтик невольно улыбнулся. Этот Деус был намного раскованнее того, что он помнил.       — Понимаю. На самом деле, если бы такие серьёзные проблемы случились и у моего близкого, я бы тоже переживал. А чем именно ты занимаешься при дворе? И как так вышло, что Император взял тебя на службу? Если бы при этом разговоре присутствовал сам Пик, это было бы первое, о чём Зонтик его спросил. Ведь с фальшивым Джокером они друг друга ужасно ненавидели, а теперь он давал пусть не своему злейшему врагу, но его отражению в этом мире… работу?       — Если таково желание моего благодетеля, то я расскажу об этом. Хотя бы немного вас после грустной истории повеселю. Деус поднялся на крутой холм и протянул Зонтику руку, чтобы помочь ему взобраться. Шли они какими-то задворками, где даже и домов особенно не встречалось, но Зонтик не сомневался, что эта дорога выведет их к дворцу куда быстрее центральной. Несмотря на то что выглядела она сомнительнее и тяжелее.       — У моего отца, — медленно подбирая слова начал Деус, — была идея фикс: пропихнуть меня к военным. Ну вот страсть ему хотелось, чтобы я бегал по плацу и бил людей в морды. Он поморщился и тут же усмехнулся.       — Но Император в тот день… это просто нечто. Он лично каждый набор стражи курирует и говорят, ни до меня, ни после, он ни на кого с таким лицом не смотрел. Знаете, что сказал? «Всех принять, а этого и на пушечный выстрел к оружию не подпускать». Мне тогда всего семь было, но я понял, что буду любить его до скончания жизни, — Деус не сдержавшись рассмеялся, — потому, что получив прямой запрет от Императора, отец угомонился, а я смог жить в своё удовольствие. По факту я сейчас личный помощник его Императорского Величия. Но уфффф, как мимо тренировочной арены хожу, до сих пор в дрожь бросает. Это ж надо! В одно и то же время вставать и заниматься-заниматься-заниматься. С ума сойти можно. Я лучше книжку в это время почитаю или месячную смету составлю. Не представляю в каком стрессе я бы жил, если бы родители добились того, чего хотели.       — А что если выбора тебе бы не оставили? — притормозив в тени раскидистого дерева, спросил Зонтик. Словно что-то выискивая он взглянул на Деуса, — и твоей работой всё-таки стало кого-то защищать? Деус ответил не раздумывая.       — Понимаю, что у телохранителей редко такое бывает, но в таком случае я был бы рад только если бы оберегал того, кто мне искренне дорог. Из-за морского климата его волосы вились смешными барашками, сильнее, чем прежде и Зонтик задумался: а были ли волосы Деуса в прошлой жизни, как и его глаза, тусклыми из-за лет, проведённых под землёй? Пик упоминал, что ему жаль, что вся эта история с рудниками зашла так далеко и говорил, что то, что Деус стал Джокером отчасти его вина. Видимо, на этот раз он всерьёз решил всё исправить.       — В сегодняшней ситуации меня кое-что удивило, — совершенно безо всяких предисловий начал Зонтик, — раз ты так близок к Императору, то почему просто не попросил у стражников остановить процессию и пропустить тебя? На щеках Деуса появились ямочки.       — Честно говоря, когда я вернулся домой и увидел, что в больницу никак не попасть, то ужасно растерялся. Знаете, как когда бежишь стометровку и спотыкаешься перед самым финишем? Сил встать уже нет, только плачешь и злишься. Так что в тот момент я даже не подумал, что так можно. Выполнять свою работу хорошо — это одно, но просить чего-то сверху — совершенно другое. Вмешивать службу в личные дела — это превышение должностных полномочий. А я… никогда не злоупотреблял властью, такое, — он вдруг поёжился, — развращает рано или поздно.       — Да, но неужели ты думаешь, что мой брат был бы рад, если б твой друг умер? Он ведь тоже его подданный и ты!.. Глядя на вспыхнувшего в секунду Зонтика Деус прикрыв рукой лицо рассмеялся. Покрасневшему Зонтику он объяснил свою реакцию так:       — Простите меня за дерзость в который раз, Ваше Величество, но вы — очень хороший человек. А отвечая на ваш вопрос; думаю когда с меня сошёл бы шок, я всё равно нашёл бы как выкрутиться. Не давя своим положением на солдат, но в то же время и не опуская руки. А вот это уже что-то новенькое. Прежде Деус верил только в неизбежность и то, что максимум в его силах — выбрать меньшее из зол, что доведётся совершить. Теперь же он говорил, что выбрал бы третий путь.       — Выходит, ты не веришь в судьбу? Деус улыбнулся.       — Уж не знаю, существует ли она на самом деле или нет, материи такого рода, как по мне, далеки от простых смертных. Но мир, в котором всё было бы предопределено заранее? Звучит ужасно, вам так не кажется? Но Зонтик не ответил и Деус, погрузившись в свои мысли, продолжил:       — Нет, в судьбу я не верю, но… верю в то, что иногда, в нашей жизни внезапно появляются люди, которые способны привести нас в нужное место. Чтобы что-то нам показать или чему-нибудь научить, а затем также бесследно раствориться. Иногда это оставляет неизгладимый след на душе, да. Но в то же время делает нас теми, кто мы есть. Деус вновь потянул Зонтика, давно переставшего следить за дорогой, за рукав и в который раз тепло ему улыбнулся.       — Мы на месте, Ваше Величество.

***

Они стояли у величественного замка и так же, как и на площади молча смотрели друг другу в глаза. Первым паузу разбил Деус.       — Поэтому за то, что помогли спасти дорого мне человека, ещё раз большое вам спасибо.       — Услуга за услугу, Деус. Ты ведь показал мне дорогу. Деус чуть приоткрыл рот в замешательстве, настолько коротком, что если б Зонтик не помнил все его телодвижения, то и не заметил бы этой маленькой ужимки.       — …вы действительно удивительный человек Ваше Величество, — он выдохнул это искренне, с едва заметным румянцем на щеках. Тут же он неловко перекатился с ноги на ногу, до последнего раздумывая, стоит ли объяснять свой порыв, и всё-таки сказал:       — Знать то, что обычно никому не рассказывают, могут только поистине талантливые маги. Я ведь не называл вам своего имени, правда вот, — он прикусил губу, — …меня только хотели так назвать. Ну, точнее, хотел отец, но мать запретила. Сказала, что такие вычурные имена детям дают только дворяне, поднявшиеся из деревенщин. Они крупно поругались на этот счёт, даже вроде не разговаривали пару дней. Вот почему я сказал, что ваша магия — это нечто. Заглянуть так глубоко в прошлое… И тут до Зонтика дошло.       — Имя, которое я назвал — не твоё, верно? Он прищурился, его волосы растрепало на ветру, и Зонтик зажмурился на мгновение. Только вопрос был готов сорваться с его губ, как тут…       — Зонтик! Его окликнул знакомый голос и Зонтик обернулся, на минуту забыв о том, как вообще складывать слова в предложения. Завидев его, вниз по широкой лестнице спешил Куромаку. Когда он поравнялся с ним, Зонтик поражённо выпалил:       — Ох, Куро… а ты что здесь делаешь? Правитель Курограда выглядел не таким замученным, как в их последнюю встречу, что радовало. Зонтик вообще долго пытался образумить его на тему здоровья и жутко за него переживал, однако Куромаку, как и друг Деуса, всё его беспокойство пропускал мимо ушей. У него даже на себя не хватало и капли времени, тем удивительнее было видеть его на Съезде, за тридевять земель от дома. И кажется даже… отдохнувшим? В новой одежде и с не тронутым гримасой скуки лицом. Так, Куромаку выглядел на добрых лет пять моложе, что, вообще-то, было до ужаса подозрительно.       — Что делаю? Зонтик, ты ведь сам просил меня посещать собрания почаще. И говорил, что мне необходимо налаживать отношения с семьёй. Неужели ты предлагал всё это только из вежливости?       — Ох эээ… нет, конечно! Я рад тебя видеть, ой, а это… цветы, да. Возьми, тебе. Ну то есть! Не конкретно тебе, а всем, наверное. Купил их на площади, подумал, что будет неплохо поставить на стол за обедом, они красиво выглядят и пахнут тоже красиво… Зонтик был взрослым мужчиной, избороздившим половину морей, но перед Куромаку — строгим старшим братом привычно стушевался. И всё-таки прав был Пик: некоторые вещи никогда не менялись. Но Куромаку вопреки ожиданиям Зонтика принял из его рук лилии спокойно и даже склонил голову, чтобы разглядеть их поближе.       — Хорошо, раз хочешь, поставим. Ни слова о тупости подобных жестов, ни комментария на тему нецелесообразного разбазаривания денег. Куромаку выглядел разительно по-другому. Вспомнив что-то Зонтик вдруг встрепенулся.       — Что такое? — спросил Куромаку, — что-то потерял?       — Нет. Не совсем. Человек, приведший Зонтика в замок, исчез и он обернулся к толпе у дворцовых ворот, но как ни старался, так больше его и не отыскал. Сердце у Зонтика защемило от той недосказанности, что осталась между ними, он покачал головой. Зонтику захотелось окликнуть его ещё раз, спросить его имя, спросить был ли тот самый друг его названым братом умершим в рудниках много лет назад. Ему хотелось спросить, как жил этот человек все эти годы, в печали в радости ли? Помнил ли он хоть что-нибудь? Зонтик было подумал о его новом имени, тем, каким оно могло бы быть, но затем медленно отвернулся, закрыв рот так и не произнеся ничего напоследок. Он опустил поднятую руку, на его губах осталась лёгкая полуулыбка. Он всё ещё ощущал чужое фантомное прикосновение и тепло. Деуса больше не было. Но и Красного Джокера не было тоже. Остался лишь кто-то иной, Зонтику пока незнакомый. Тогда он решил попытать удачи на другом поприще:       — Скажи мне, Куро, неужели ты вспомнил? Это был нейтральный вопрос, который можно свести к любой из поднятых на их прошлой встрече тем. Чуть что — с лёгкостью можно и притвориться, что он выдал часть внутреннего монолога вслух. Но Куромаку прищурился и кивнул, утвердительно.       — Не подробно, но в общем и целом — да. Двадцать лет и одну сломанную ногу Феликса спустя. Он едва заметно улыбался, так как делал это прежде, и от этого Зонтик не сумел сдержать слёз. Потом, две первых секунды спустя, когда на него нагрянуло окончательное осознание, из расстроенного он сделался похож на Куромаку.       — Ох, б… боже! Погоди, Феликс ногу сломал? Да что же у вас там творилось?! Ей-богу, вас вдвоём вместе и на пять минут оставлять нельзя, вечно вот что-то такое выкидываете!       — Долгая история. Как и то, как его из больницы сюда вообще отпустили. Но не ты, ни я вроде никуда не торопимся? — усмехнулся Куромаку, поднимаясь обратно во дворец и протягивая Зонтику свободную руку, — идём. Все тебя уже заждались. Зонтик перевёл взгляд на шпили замка, в облачную вышину. Их ждало и много прекрасного и много тяжёлого, в этом он был уверен. Но также Зонтик знал и то, что весь этот огромный опыт, каким бы тот ни был, ему хотелось прожить. Столкнуться с ним и выстоять, и не бояться больше ничего. Две слезинки скатились из уголков его глаз. Но то были не слёзы горя, а слёзы радости. Руки, что сегодня так крепко сжимали его плечи были тёплыми. И никаких ужасных шрамов на них не было. Потому что как и Боги, никакие Джокеры этому миру больше не были не нужны. И Солнце сияло на небе, и прохлада осени смешивалась с запахом прелой листвы и солёного моря. Улыбаясь, Зонтик смотрел на площадь, залитую светом, на радостных людей вокруг, на чистое синее небо. Ушла одна эпоха, началась другая. «Я не знаю, как Габриэль это сделал, но, кажется, судьба больше не властна над нами» Зонтик был счастлив. На самом деле, впервые настолько счастлив за всю его долгую жизнь. Он чуть согнул пальцы и сжал ладонь Куромаку.       — Да, идём. Теперь у них точно всё будет хорошо.

Конец.