***
Зона - место весьма специфическое, полнящееся разного рода слухами, поверьями да странноватыми приметами. О том, что прощаться с кем-либо, уходя в очередной рейд, иди ты до Свалки от Кордона или до Припяти, - дурная примета, знал здесь практически каждый, даже недоверчивые и скептически настроенные зеленые сопляки в Деревне Новичков, схлопотав пару раз по ушам за такие "прощания", - и те понимали этот простейший неписанный закон. Однако, о том, что прощаться с кем-либо в случае ухода из группировки, тоже дурной знак, насколько Мятному было известно, представлений не было, да и не по-человечески это как-то, если ты не с позором уходишь, тебя в шею не гонят, а ты ни от кого не скрываешься; а валить из клана - благо, этого никто запретить не мог - сталкер Мятный надумал уже очень давно, ровно тогда, когда понял, что и нравы свободных людей ему не по душе, вайб у них не тот, как он сам однажды заявил сгоряча. Мятный, конечно, та ещё рыжая бестия, злостный матершинник да истеричка местного разлива, но не попрощаться с некоторыми знакомыми и для него было грубостью и абсолютным отсутствием уважения, а не методом защиты самого себя от других. Одним из таких "старых знакомых" был весьма спорный персонаж - другом бы его Мятный назвать не решился, как и "полноценным" корешем, однако звание приятеля, пожалуй, Боснийцу можно было бы выдать, пусть и витала вокруг него какая-то непонятная аура, основанная на подколках и косых взглядах некоторых товарищей, что с важным видом порой восседали вокруг костров. На временной базе царила практически полная тишина, людей практически не было: остались одни растыканные кое-как по периметру часовые да пара пока ничем не занятых ребят вроде того же Мятного, что отсыпались после рейда или перед таковым. Сам того до конца не осознавая, докуривший последнюю в пачке сигарету с кнопкой, Мятный уныло топал к импровизированным казармам, которые всё больше хотелось назвать именно бараками. Еще вчера идея рвануть отсюда с какой-нибудь группой и больше не думать об идеологии, правилах и каком-то стоящем где-то далеко наверху лидере казалась ослепительно-блестящей, находящейся на грани гениальности, теперь же в собственной гениальности рыжий и вихрастый дурила сомневался едва ли не с каждым часом сильнее, порой казалось даже, что он был бы весьма рад, если бы вдруг кто-то заставил его встать в позу для отстаивания собственных идей и соображений - авось поможет такая терапия вместе с обыкновенным самовнушением - однако храбриться здесь было не перед кем, всем было откровенно фиолетово, кто и куда тут собирается. Пока Мятный в смятении проводил свой моцион по временной базе группировки, образовавшейся на востоке Затона — в Лесничестве, Босниец уже добрую треть часа пытался заснуть, а всё не выходило. Сначала голова вдруг стала грузной, словно её забили осмием, то ли он пространных мыслей, то ли от общей атмосферы нынешнего дня. Потом, когда стало полегче и тяжесть отошла — тем не менее отнюдь не исчезла — занудели ноги, поочередно немея и отвергая нервные окончания, местами «пропадая», будто растворяясь в напряжённом пространстве. Впрочем, хоть команды ими всё ещё исправно выполнялись — уже не так паршиво, как могло бы быть. Вскоре этот хворый дуэт перерос в трио, ведь припухлые веки свободовца так и порывались разомкнуться, отчего их пришлось сжимать сильнее, что напрочь выбивало остатки концентрации из сознания мученика. Всё дело было в звуке. Механическом гуле, протяжном, заунывном и свистящем. В дополнение к этому, раз в невычислимый интервал, слышалось бряцание, находящееся, судя по ощущениям, где-то на границе с ультразвуком. Потому как сам мозг отказывался реагировать на тональность логичным образом, только нагонял тягостных, томительных и беспощадных наплывов парестезии, которой у мужчины отродясь не было. К сливающемуся в пыточную квинтэссенцию шуму можно было привыкнуть, как уверяли соклановцы. Дескать, неделя-другая и перестанешь замечать его. Как бы не так. Босниец уже два месяца торчал в твердыне «Свободы», успел даже свыкнуться с неспокойным соседством, однако когда раз, когда два, реже всего целых три раза в десять дней, местная аномалия доканывала его и заснуть получалось только когда силы окончательно покидали телесную оболочку, а рассудок заваривался в кашу и оставался доходить до готовности под крышкой, орошая серое вещество конденсатом. Да, это была именно аномалия, причём иного толка, без дикого вредоносного виляния, просто бесящая, ровно что назойливый младший брат, которого ты вынужден терпеть. Все на территории всего старого комплекса слышали этот звук, каждый, кто только находился по эту сторону ворот. Чем ближе к выходу — тем тон слабее, но и то не факт. Всечасно казалось, что источник шумов находится в ближайшем здании, притом установить его точное положение было невозможно. Гул убегал от преследователей споро, прытко, живо, прямо вприпрыжку, неизменно оказываясь то спереди, то сзади, то ниже, то выше, то и вовсе в любом угле и градусе. Во всех плоскостях, если говорить короче. Особо страдающие как-то собрались группкой в семь рыл, решительно прочесали область, в первую очередь по отдельности, опосля уже парами. По итогу собрались все у костра, злые, взъерошенные, молчаливые, в общем, готовые друг другу глотки раздербанить за каждое слово лишнее, хотя и без слов всё понятно было — затея успехом не увенчалось, бряцанье вновь их обскакало. От тяжелых дум, да воспоминаний о природе такого пакостного явления сон панически бежал и очи свободовца таки снова затранслировали ему не беспроглядную темноту с переливами из чёрного в иссиня-чёрное, но картину окружающего мира. - Сука. - коротко и ясно обратился к возмутителю покоя мужчина, переворачиваясь на спину, подпихивая руки под подушку. В ответ брякнуло, виски запульсировали, потом стрельнули. Урок был усвоен. В казарме было пусто, даже нет, одиноко как-то. Редко случались дни, когда никого нельзя было найти среди пары десяток коек да спальников, размещённых недалеко друг от друга. Но покамест у сталкерского калана настали не то чтобы тяжелые, скорее работящие времена. Такие, когда нужно было прямо по-стахановски вдарить на благо идеологии и собственного набитого кармана, чем сейчас все и были заняты. Босниец тоже был бы, если бы не «отгул», выданный ему за боевые заслуги на прошлом задании. Боевыми заслугами оказались два трупа гопников-имбецилов, чьи не обременённые большим умом головы, на пару решили вмешаться в отстрел снорков ребятами из группы Боснийца. Бандиты, думая, как это у них водится, недолго, решили, что смогут и фрименов обобрать и мутантам стопы срезать — один сплошной фарт и ничего больше. Разве что бывшие зэки наивно уверовали в то, что троих человек никто не прикрывает, не следит за тем, чтобы всё прошло мирно и тихо, настолько, насколько это возможно во время отстрела отвратительных человекоподобных кусков плоти, скачущих туда-сюда, прямо как Фигаро. Первого герой того дня снял без особых указаний и команд — некогда было, ворьё набралось решимости, расхрабрилось, второго он уже точно подранил, а вот убил ли — вопрос хороший, в ту сторону молниеносно послал свой вклад в борьбу с бандитизмом его напарник — Спонжик, всё так же без наставлений и указок. Ситуация, в принципе, довольно стандартная, чего только не случится посередь Зоны, однако начальство решило иначе: впаяло Боснийцу выходной, в отряд на его место вписав «стажёра» с позывным Самоед — бесформенное невесть-что, а не члена группировки, который теперича должен был отдуваться за героя, отдыхающего на протяжении одного задания, кое, конечно же, подразумевало под собой лишь сутки, но те с лёгкостью могли обратиться в куда больший временной отрезок. Свободный день мужчина выжидал с упоением, однако встретил его тоскливой ленью, что набухала в нём на манер дрожжевого теста, которое и помешать-то было некому. Праздность и ничего больше, совсем ничего. И вроде в таком вот сибаритстве можно было найти свою гармонию, покой, умиротворение. Загвоздка была лишь в том, что мужчина терпеть не мог безделье, пусть и так легко ему придавался. Вот вам и конфликт личности, вот вам и парадокс. Об альтруизме и речи быть не могло - только круглый дурак или законченный трудоголик в свой парадный день пойдёт пахать. Оставаться наедине с мыслями совсем не хотелось и не из-за их тяжести — все тяжелые тезисы ЧЗО из него давно вытравила, принудила от них откреститься — всё напротив из-за их лёгкости, расшатанности и непоследовательности. Идти было решительно некуда, да и покидать «дом родной» желания не наблюдалось. Шила в заднице тоже не наблюдалось, что было хорошо. Вот и выходило, что не о чем было думать горе-анархисту, кроме насущных заданий, теперича и те отобрали — так и явила себя раздражающая до чесотки скука. "Побалакать" было не с кем, все «его» люди с базы успешно слиняли, разделившись на две группы, с «чужими» же знакомиться ближе, выходя за рамки приветственных и прощальных рукопожатий, было как-то не с руки. Отоспаться не вышло, растормошить себя тоже, даже банальной бодрящей физической тренировки Босниец себе не устроил, а прошло уже больше половины дня. Мини-отпуск катился коту под хвост и спасти его могло лишь только чудо. Рыжее, конопатое, с вечным бардаком вместо волосяного покрова. Мятный, не кто иной, своей собственной персоной маячивший в дверном проёме. Искал он несомненно Боснийца, либо приключений на свою пятую точку, что, в принципе, можно было зачесать под одну гребёнку. Третий этаж административного корпуса был отведён под спальные места группе Бескожего и Печени с его ватагой, ни с кем из этих почти двух десятков парней «львиная игрунка», как называл Мятного Босниец, не якшалась. Кроме самого Боснийца. Да и вся имеющаяся в закромах памяти информация предлагала самую очевидную версию — обезьянка зашла сказать короткое «всего доброго», впрочем, это отнюдь не было похоже на рыжекудрую бестию, что-то этот юнец затевал… Становилось интереснее. - Я слышал, ты нас покидаешь?.. — лежавший фримен зашёл с козырей, лишая собеседника возможности крутить витиеватые загадки вокруг данной новости, что давно расползалась по всему Лесничеству, может даже за его пределы успела улизнуть, - Какое счастье! Что, забежал попрощаться? Правильно, чай не последние люди. Давай, обними меня крепко, по-братски, расскажи как скучать будешь. Ну, чего стоишь? Я не кусаюсь. Но только сегодня. Мятный нервно хохотнул над собственной дурацкой шуткой и двинулся по направлению к товарищу, который не удосужился даже оторваться от койки, чем уже начал раздражать рыжего. Всякое желание вести разговоры с ним в таком положении постепенно таяло. - Ну ты хоть поднимись, что ли, - прогнусавил Мятный, - А то лежишь тут, ещё и объятий требуешь. Мне на тебя сверху присесть, проверить, проломаешься ты или прогнёшься, али как ещё? - Попробуй - несмотря на свою позицию, лежебока смерил подтянутого светлокожего гостя взглядом сверху вниз, приукрасив это действо скользнувшей по морде вытянутого лица злобной ухмылкой. - Ладно, - через мгновение добавил он, - Чего только не сделаешь, по случаю твоего скорого отбытия, - мужчина двумя рывками - рук и корпуса - перешёл в положение сидя, на большие поблажки он пока был не готов, пусть рыжий сначала хоть ближе подойдёт, проявит заинтересованность. Чай он не девочка, чтоб за ним бегали. На самом деле лежать Босниец не собирался так и так, слишком уж неуютно, беззащитно и уязвимо он чувствовал себя в такой плоскости. К тому же, если визит знакомца заставит его оторвать задницу со старого продавленного матраса, побороть истому, забыть о фоновых шумах и сделать хотя бы несколько подходов тех же отжиманий - это уже успех. А нынче о больших активностях и мечтать не приходилось. - Знаешь ли, друг мой ситцевый, я бы, может, и попробовал, но как-нибудь в другой раз, - невинно пожал плечами рыжеволосый нарушитель спокойствия, - Я же знаю, что с тебя станется и ребра мне посчитать, и профиль на манер твоего собственного подправить, а идти с опухшим лицом по окрестностям шариться, как ты сам знаешь, не очень удобно. - Ситцевый, ага, спасибо, что хоть не хлопковый. Но моська моя чем тебе не приглянулась? - уязвлено интересовался "друг", ощупывая потными и липкими пальцами свой орлиный нос, впалые щёки, длинный и массивный квадратный подбородок, на котором осмотр и закончился, но конечностей Босниец не убрал - подпёр тыльной стороной ладони челюсть. - С опухшей мордой, кстати, как раз проще по окрестностям ползать - из общей картины не выбиваешься. Тебе, между прочим, полезно будет, однако я не настаиваю - моё дело предложить. Не имеющий особых планов касательно издевательств над Боснийцем Мятный всё же приблизился к лежбищу товарища и остановился у соседней койки, оперевшись на неё спиной. Предложение товарища подправить черты лица «народными методами» было осторожно опущено, дабы ситуация не накалилась – мало ли, вдруг Босниец заскучал от безделья настолько, что даже от такого вида развлечений не откажется. - И как тебе одному сегодня валяется? Уже скучаешь по сноркам, собакам да прочей нежити? - Паршиво, если честно. - брехать о своем положении и настроении носатый не стал, несмотря даже на то, что "игрунка" неучтиво его вопрос опустила, продолжая спрашивать о своём. - Но по нежити не скучаю абсолютно, ещё век бы её не видел и жил бы припеваючи, однако - служба. - смолчав с полминуты, сидевший снова подал голос, - Ты как-то издалека заходишь, окольные тропики ищешь. Почему бы сразу в лоб не ударить, а? - В лоб говоришь? Ну уж нет, увольте, не стану, как бы мне тут ещё чем-нибудь по лбу за такие выпады не прилетело. – брезгливо сморщился конопатый нос Мятного, - Я тут пришел с тобой по душам перед разлукой поговорить, а ты меня в дебри тропические гонишь, ну не говнюк ли ты? После таких ответов изливать всю душу и раскрывать переживания совсем не охота, а тебе весело всё, как я погляжу. - Да какое уж тут веселье... - отрешённо скрипнул Босниец, вкрадчиво проходясь своими почти однотонными аспидо-черными зрачками и склерами по верхней части тела конопатого чуда, оставляя в своей памяти зарубки, останавливаясь в окончании на его миниатюрном и жутко активном носике. - Ты, Мя... Тый, вроде обезьянка умная, способная, мы из тебя человека почти сделали, эволюцию утвердили окончательно, но думать, как я погляжу, тебе всё ещё трудно. Сначала за свой лоб боишься, потом говнюком меня открыто обзываешь, ёрничаешь. Что это, как не прямое приглашение отправить тебя в родные для твоей натуры тропики, так ещё и с сапогом в заднице? - анархист довольно хмыкнул, небогатого воображения всё же хватило на не самую богатую, но весьма комичную иллюстрацию, - Давай либо душу на стол выкладывай, резать будем, вскрывать, либо я действительно воспользуюсь названным ранее методом. Голова у меня мозжит, понимаешь? - Голова обычно у жен «мозжит», - вскинулся Мятный, изо всех сил стараясь походить на обиженного избалованного ребёнка, - А у тебя вот, как я погляжу, сообразительности и энергии на то, чтобы организовать страдания моим ушам и заднице, хоть отбавляй, как и желания это провернуть. Сам тут мятый-помятый от недосыпа, а ни в чём не повинных людей обзывает. - Да брось обижаться, всё равно не поверю, - раздул ноздри второй, несколько запинаясь, отводя глаза и старясь быстро разобраться в потоке памяти, выудить из неё необходимое. Казалось, словно конопатый намеренно пытается то ли раззадорить, а то и подыграть своеобразным шуткам оппонента, которые тот отпускал без задней мысли, до этого момента. На первый раз он пропустил всё мимо ушных локаторов, но после такого просто не мог не задуматься: «- Ты тоже в курсе что ли, сучёныш? Пришёл под конец убедиться, реакцию мою посмотреть? Я же тебе...» - рассуждающий впал в ступор, он ещё не придумал, что бы мог такого ему сделать, но уже определённо хотел заставить сопляка смутится, отказаться от своей идеи, вытащить из него неловкое прощение и прогнать в шею, но для того нужен был особый метод, что на ура берёт молодняк за грудки. В «эскадроне» Бескожего все знали о нестандартных предпочтениях черноглазого свободовца. Как-то сдал его бывший «партнёр», ну а Босниец отпираться не стал — резона не было: мол, так и так, и туда и туда могу, люблю, хочу, умею, практикую. Тогда все поржали просто, успокоились, лишь изредка шутили о подобном, но сил обижаться на товарищей не было, зла в их колкостях не наблюдалось. Иначе дело обстояло с Мятным, тот прознал от кого-то про ориентацию приятеля и пришёл этим знанием удивлять, играться и развлекаться за счёт недоумевающего старшего, пробовавшего понять, в курсе событий его гость или это всё просто совпадение. «- Кто же мог ляпнуть?.. Гауляйтер! Только этот бес мог растрепать всё малознакомому примату. Лучше тебе живым с этого рейда не возвращаться, друг мой сердешный. Услышь меня и прислушайся». – из догадок и спиритических сеансов вырвало уразумение того, что затишье продолжалось слишком долго, рыжий уже недоуменно-вопросительно уставился на коротко обритую голову ситцевого с россыпью коротких, едва торчащих орехово-корчиневых волос. Нужно было действовать. Бодро, грубо, внезапно. Примерный план, состряпанный на ходу, но признанный рабочим, в голове уже теплился. - Раз уж я тебе сегодня так не мил, раз испоганил тебе всю дружескую беседу, то исправить мою оплошность могут только не менее дружеские объятия. Иди ко мне! - темноволосый анархист пытался излагать всё театральным тоном, однако выходило у него крайне худо и дурно. Мужчина подскочил с койки, не давая опомнится зазевавшемуся Мятному, с дуру хватанул его за слегка подавшуюся вперёд правую руку, своей правой бойко обхватывая тоненькую талию. Всё это позволила провернуть разница в килограммах, ведь роста сталкеры были примерно одного, впрочем, за «ситцевым другом» числился балласт в полтора десятка тысяч грамм. Правая конечность так и осталось в стороне, крепко сжимаемая в районе запястья другой, куда более толстой. Дабы, если конопатый захочет вырваться, не давать ему случая начать сопротивляться двумя руками сразу. Но захваченных врасплох и не думал сопротивляться, кажется, из-за потрясения, а значит всё шло по плану, можно было переходить к следующему этапу. Босниец приблизился к губам своего «пленника» на расстояние всего пары сантиметров и замер, ожидая, как тот заверещит, заворочается, начнёт дёргаться в попытка вернуть себе свободу и выкрикивать что-нибудь нецензурное, только чтобы прогнать настойчивого мужеложца, который понял всё неправильно. Тем не менее этого не случилось. Случилось обратное. Юноша едва уловимо облизнул пересохшие припухлые губки и подался вперёд, отвечая взаимностью. Тут уже опешил «пленитель», сам лишившийся власти на короткий период. Освободившийся от цепкой хватки здоровенных лап Мятный хлебнул свободы, десницей, которая до того болталась как вот-вот норовящий упасть сочный плод, он приобнял партнёра, шуйцой же обхватил его колючий затылок. Первый поцелуй вышел каким-то глупым, дурашливым, смутным, тягучим, слово две подружки решили научиться такому мастерству при помощи друг друга, еле-еле перебарывая смущение. Но primo сразу перешёл в secundo, куда более приятный, пусть и слишком уж медленный и нежный. Босниец ощутил, как рыжеволосый полностью прижимается к нему, ощутил, как его медленно переходящий в состояние эрекции член упирается в… Уже стоявший член самого черноглазого. Он и толком не успел заметить, как тело без ведома хозяина отреагировало на простейший, не забытый за месяцы лишений знак, обращая всё в круговорот несуразицы и животного желания. До этого конкретного инцидента носатый сталкер и подумать не мог о том, что будет испытывать столь необузданную тягу к этому огненному комку несерьёзности и плутовства, такие мысли вообще обычно обходили свободовца обиняком, о половых контактах он и не думал шибко, хоть и не отказывался, когда выпадали случаи, похожие на текущий. Однако надо же, как безобразно и возмутительно он алкал тощее тело этой игривой обезьянки. Мятный уже вовсе забыл о стеснении, бесстыже покусывая и присасывая нижнюю губу «ситцевого», поглаживая его цепкими медлительными движениями, начиная тереться своим фаллосом о соседний, от раза к разу всё усерднее. До этого второй участник развивающихся плотских утех отвечал слабо, словно на автомате, мимоходом умудряясь всё обдумать, произвести тактическую оценку предстоящего поля боевых действий. Впрочем, как только с этим было покончено, Босниец активно включился в работу, обхватывая поджарую тушку выигрышнее, утягивая её за собой на ложе. Усевшись на краю, он помог своему пленнику расположиться сверху, так, чтобы тот окольцовывал ногами сидевшего на мягком матрасе. Предварительные ласки и не думали останавливаться, агрегат конопатого же уже упирался в низ живота, передавая собственное тепло и крепость, накаляя напряжение до предела. Избавлялись от одежды друг друга они хаотично, прерываясь на неряшливые и несподручные лобызания после каждой снятой детали гардероба. Куртёжка, футболка и буцефалы старшого быстро были отправлены на пол, а вот с «убившим дедушку лопатой» пришлось повозится. С него нужно было сбросить разгрузку, ветровку, флиску и футболку - собрался в долгий путь, ничего не скажешь - под конец, с большим трудом стащить с нахальных ступней невысокие берцы, которые тот умастил прямо на матрасе, что естественно было недопустимо — ну какой порядочный человек лезет на тахту, причём не свойскую, в грязной обуви? Штаны пока стягивать было несподручно, потому они вновь увлеклись обменом слюной и микробами. Через минуту-другую Босниец таки позволили себе оторваться от потрескавшихся, влажных от слюны, столь приятных уст и осмотреть сухопарый торс того, на чьё гузно имел уже весьма конкретные планы в своей бедовой коробке передач. Кожа была бледной, под тон платинового освещения, проникавшего в помещение через пару чудом уцелевших ставень. Туловище выглядело гладким, вовсе без волос, что не могло не радовать, ведь приоритет шатена всегда был обращён к женственным парням, а этот мальчик подходил ему полностью. Пока что. От него так и пахло азартом, спесью, строптивостью и чудовищным желанием утопить это всё в подчинении кому-то постарше, покрупнее, поопытнее. Плечи, инкрустированные веснушками, поначалу привлекли большое внимание, но скоро их потеснил худенький втянутый живот, без единого намёка на мускулы, что немудрено. «Ситцевый» удовлетворённо фыркнул, ведь у него самого уже давно имелся небольшой животик, тем не менее сильно он не выпирал, а значит и повода для беспокойств не было. По Большой Земле часто ходят байки, что сталкеры в Зоне чуть ли не все поголовно культуристы, каждый как на подбор, с литыми развитыми мускулами, рельефом. Сухие, как долины Мак-Мердо, в особенности со столь любимым у народа прессом, непременно в шесть безупречных секторов, поделённых между собой сухожилиями. В принципе, звучит романтично и эстетично, как и многие другие истории о Чернобыле и его обитателях, только зачастую это брехня, как и в нашем случае. Интереса ради, спросите у любой потаскухи в окрестностях границы «запрещённой для сводного доступа территории», сколько у неё было таких вот бодибилдеров — ответ вас разочарует. Легко поверить в обременённые мышечной массой ноги и руки, ибо тут дело простое — топчут дёрн бродяги много, руками тоже нередко нужно что-то потаскать, с плечами и спиной дело аналогично понятное — вещмешок редко когда весит меньше десяти, а то и двадцати кило. Грудь ещё тоже может быть в какой-то мере тренированной, тут опять все сводится к активности рук и отжиманиям, являющимся одной из любимых мер наказания, а то профилактики в различный боевых формированиях, но чтобы это всё было без жира, отточенным, выпирающим, восхитительно складным, так ещё и украшенным аполлоновскими брюшными мышцами — увольте, днём с огнём не сыщете того аномального старателя, у кого это всё на месте. Потому как известно почти любому недо-спортсмену, что пресс — область самая капризная, требующая больше всего внимания, приносящая больше всего лишений, так ещё и к хорошей генетике требовательная. Ей - как и всему будущему эталонному телу, впрочем, но брюху в особенности — подавай низкоуглеводное питание с постоянным наличием белка в рационе, почти полное отсутствие мучного и сладкого, а главное — здоровый сон и малое количество стресса. Теперь же переносим все эти рекомендации на условия радиоактивных земель и получается у нас то, что и должно было получится при всех законах логики. Нет, есть конечно и исключения: молодые парни с образцовым, быстрым метаболизмом, только массой они обычно совсем не блещут, а то, что можно увидеть на месте пресса — лишь жалкие отголоски влажных людских мечтаний. По крайней мере, именно таких взглядов и мнений придерживался носатый анархист, апеллируя тем, что только круглый напыщенный болван будет обращать столь редко появляющиеся свободное время и энергию в сизифов труд. Вся эта длинная струйка размышлений пронеслась за мгновение, во время которого можно было только заметить конопатую морду, кокетливо поглядывающую на широкие плечи своего «друга», играющуюся уголками губ, то и дело демонстрирующую длинный и острый язычок. Это дразнило ещё сильнее, темноглазый сталкер прижал свою жертву к себе, но в этот раз до рта её не добрался, остановившись на крохотных, тоненьких, таких красивых сосках. Его тонкие вытянутые трубочкой губы, обхватили один возбуждённый бугорок, втягивая и выталкивая его, давая ощутить то давление, то вакуум, изредка прерываясь лишь на быстрые поигрывания языком. Второй рудиментарной молочной железе по первости досталось только ласковое прикосновение перст, но через какое-то время и она получила свою дозу мокрого блаженства, сменив на этой позиции первую. «Игрунка» дышала всё глубже и тяжелее, впиваясь своими отросшими ногтями в плечи коротко стриженного фримена всё сильнее, даруя ему тем самым настоящее самозабвение. Но вскоре Мятный вдруг бесцеремонно отстранился, толкнул в ключицы новоиспечённого любовника, не успевшего толком осознать, что происходит, и сполз ногами на грязный, холодный кафельный пол, сразу же принимаясь за штаны и трусы компаньона, потом стягивая и с себя весь этот комплект, включая термобельё. «- Действительно ведь уходить собрался, может и без задней мысли зашёл попрощаться...» - успел прикинуть старшой, подаваясь вперёд. Получив смазанное прикосновение чужих губ к своей скуластой щеке, Босниец удивился, что его тут же не вернули в исходное положение, с посылом «лежи, не дёргайся, получай удовольствие». Вместо этого рыжик слегка лизнул его левое ухо, дистанцировался и в один ловкий скачок оказался на койке в позе собаки, оперевшись на локти, раздвигая длинные жердеподобные ноги, демонстрируя свою покорность, готовность и предстоящую «область работ» во всей красе. Анальные ямки и промежность у парнишки были на манер тела — совсем без «нитевидного белка», если выражаться научно, что вновь радовало. За годы прибывания в ЧАЗ приходилось повидать многое, пусть и редко. Порой ради сомнительно удовольствия прорывались настоящие дебри того самого «белка». Не сказать, что иные перспективы развития пугали темноволосого, от затеи он так и так бы не отказался, однако с относительно чистыми поверхностями сталкиваться всегда было несколько симпатичнее. Приблизившись он упёр колени в тюфяк, положил ладони на ягодицы «обезьянки» и поочерёдно шлепнул по каждой из них, да с размаху. Спереди послышался довольный стон, а скуластый фримен тяжело выдохнул — жопа у подопечного была обычной жопой «не жирного» молодого человека, а особой услады от прикосновения к такой не получишь. Но хоть не одни кости, есть за что ухватиться, что хлестать, и на том спасибо, всё же это рациональная плата за другие параметры. Уперев свой детородный орган прямо в окантовку ануса конопатого, мужчина подался вперёд, но лишь немного, после чего вновь наградил мягкое место ударом и прошептал: - Сучёныш, — звучал его бас ласково, вкрадчиво, даже бархатно и совсем без злобы. Такое обращение абсолютно точно можно было считать комплиментом. - Не так быстро. Сучёныша моментально подхватили под мышки крепкие, уверенные в каждом своём действии руки и утянули к их обладателю. Тот заточил своей правой верхней конечностью обе культяпки в нехитрый замок, левой поддерживая робко трепыхающуюся грудную клетку «примата». Огненный малец ощутил одно за другим слабое, чуткое, ломкое прикосновение огрубелых губ к шее и трапециевидным мышцам, а после его контрастно дернули за гриву, оборачивая к себе, теперь уже сливая уста в едином жесте влечения и потребности. Пятерня черноокого в тоже время начала свой спуск вниз, ощущаясь словно неведомый крупный паук, медленно перебирающий лапками. Такая аналогия заставляло его «жертву» невольно вздрагивать, а это было весьма забавно для одной из сторон. Наконец, задержавшись в поглаживаниях перед недавно бритым лобком, внушительная длань плотно сбитого сталкера ухватилась за чужой пенис. Босниец, выглядывающий из-за плеча, ублаготворёно оценил прибор уже бывшего однополчанина. Он был не обрезан, часто усеян прожилками и венами, головка едва вздымалась вверх. Особо толстым или длинным он не являлся, но и об обратном заявить не выходило, всего было в самый раз, чтобы держать такой в руке, стимулируя его, как решил про себя носатый муж. А чего-то иного и не требовалось — ведущий бы никогда не позволили кому-то устроить смену ролей для него, даже такому милому юнцу. Хотя нет, в особенности такому милому юнцу. Кроме того, габариты фримена и здесь превзошли, новоиспечённого сталкера, пущай и не сильно. А значит гордость останется в полном порядке, не очерняя противным дёгтем целую бочку с мёдом. Старшой, проведя агальцами по достоинству снизу вверх, оторвал руку и, сформировав из неё аляповатую лодочку, приставил к лицу сучёныша. Тот, уразумевший все с двух нот, собрал всю масленую слюну, что болталась во рту и сплюнул. - Молодец, сучёныш. - огласил второй, уже старательно растирая секрет по всей поверхности конца вверенного в его лапы «подданного». Он просто обожал, когда во время соития от сношаемого не было лишнего трёпа, когда он давал всё понять своим телом, своими действиями и чутко принимал позывы и знаки от партнёра. Поначалу Мятный держался ладно, дыша ровно и флегматично, не совершая лишних резких движений, лишь сдавлено и хрипло поднывая от услады, явно смакуя затуманивающую истому. Решив, что негоже парнишке стараться изображать недюжинную выдержку, ведущий прибавил в интенсивности, время от времени, передышки ради, сдавливая «достоинство" и пару раз встряхивая его, или порой, вместо этого, слегка оттягивая мошонку. Время от времени смазку приходилось обновлять но механизм у парочки в миг стал чеканным, работал надёжно, как швейцарские часы. Всего через три таких остановки титан пал: рыжий бесёнок обратил поднывания в самые настоящие стенания, полные признания и довольства, начал непроизвольно дёргаться, подаваясь вперёд, из-за чего взял и впился ногтями в ляжки Боснийца, чем опьянил того ещё сильнее, заставив набрать новый оборот скорости. Шатен так сильно жаждал эту бестию, что пару раз хотел уж было остановиться и сразу перейти к куда более решительным действиям, но сумел найти в себе крупицы выдержки, зарываясь носом в морковные космы, вдыхая запах свежего пота и счастья. Иначе ведь всё было бы не столь занимательно. С пяток минут спустя, общие усилия привели к тому, что «львиная игрунка» начала невольно и натужно тянуть букву «А» в абсолютно разных тональностях и тембрах, ни разу не попадая в ноты. Это всё сопровождали извивания, выгибы, сотрясения, эпицентр которых находился в тазу. После каждого такого толчка прохладный воздух комнаты жадно поглощался ртом. Бледноликий сталкер немного погодя обхватил крепкую шею «напарника», заведя одну из рук за свою спину, вторая же конечность слегка обхватила рабочую свободовца. Тем временем, концентрация первой буквы алфавита на единицу времени всё продолжала множиться. Почувствовав на крайней плоти веснушчатого большое количество чавкающей естественной смазки, его «истязатель» сразу смекнул к чему дело идёт, застопорил процессию, чуть сжал длань и как умел спокойно спросил: - Ты скоро, сучёныш? Погоди, давай так чтобы… - его нудную, необязательную, по мнению сучёныша, речь оборвал радостный визг, изливающий всю сласть и усладу, нежная дрожь ослабевающего костлявого тельца, энное количество пульсаций лингама и наконец вполне конкретное ощущение чего-то тёплого, водянистого и склизкого. Босниец тяжело выдохнул и набрался сил взглянуть на неутешительную картину, смотрел он далеко не на паховую область Мятного - там всё было ясно - а на свой голый матрац, который теперь был орошён россыпью капель все того же вещества. Конопатое чудо, тем временем, совсем расслабилось, сползо, полностью наслаждаясь невесть как полученным оргазмом, оно ранее пыталось найти губы, к которым смогло бы обратится с весьма конкретным предложением, но те были слишком высоко, обоюдности нисколько не проявляли, поэтому небольшая патлатая головка сподручно нашла точку опоры на грузном плече. - Твою богу душу, сучий ты сын… Я же как лучше ему, остановился, спросил… Как ты умудрился спустить вообще?! - внятного ответа не было, лишь довольное мурчание. Коротко обритый шатен понимал, что глупо горевать по такому поводу, да и при таких обстоятельствах. Сатисфакции можно было добиться только одним путём — надо было действовать. Стан «примата» послушно, как мешок картошки, плюхнулся вперёд, разве что коленей не распрямляя, по каждой из его не особо пышных булок был прописан хлесткий шлепок, уже нисколечко не щадящий, на который спереди отозвались с закрытым ртом, но вполне довольно. Только опосля этого свободовец позволил себе отклониться, дотянуться до маленькой прикроватной тумбы, открыть первый её отсек, выудить оттуда ветошь и удалить с руки чужеродный биоматериал, захватить «безымянный» лубрикант, после чего можно было и на исходную возвращаться. - Ты хоть жопу мыл, я надеюсь, - неторопливо молвил он, смазывая уже свой «приап», - Не хотелось бы твоё дерьмо месить. - Звучали все эти вопросы и опасения не так, словно мужчина стал бы испытывать от обратных условий отвращение, неприязнь или хотя бы брезгливость. Скорее создавалось впечатление, будто он просто надеется на благоприятный исход для себя, при котором он сможет получить максимум кайфа. Содержимое тюбика со стёртой этикеткой только начало растекаться по злачному месту Мятного, как в него без предупреждения затолкали что-то весьма увесистое, объёмистое, окладистое. Затолкали чуть ли не полностью. И это что-то в момент стало венцом экстаза и забавы. Принимать его в себя, давать ему пространство, использовать его для собственных нужд было великолепно. О, такое безграничное удовольствие мог подарить только плотный мужской член, жаждущий именно твоей задницы. Босниец отнюдь не стеснялся, не берёг сил, не думал о постепенности. В нём закрепилось соображение о том, что суровое, грубое соитие станет сорванцу уроком, но, кажется, тому не суждено было сбыться. Надеясь на сигналы боли, просьбы замедлиться, дать пощады или хотя бы передышки, в ответ свободовец получил только частый ропот, свидетельствующий о том, как сильно партнёру нравится проникаться движением на всю, поглощать собой всё, что дозволенно, как он закабалён безбрежной тягой к большему. «- Кто же тебя так развратил и разворотил, голубок?..» - прикинул было шатен, оценивая лёгкость усилий, с которым ему давалось желаемое. Впрочем, осознав, что ритм от пришлых мыслей падает, не стал искать ответов и вернулся к прежним показателям коэффициента полезного действия. Отработав в ладном темпе несколько бодрых сотен секунд, короткостриженный мужчина решил таки, что пора бы и удивить своего бывшего однополчанина финальным штрихом. Отныне член его проникал в анал рыжекудрого куда решительнее, вчистую, целиком и почти сразу же подавался назад, чуть ли не покидая пределы, но каждый раз останавливаясь там, где нужно. Всё это происходило прытко и резво, обращаясь в самый настоящий натиск, а мощь была такая, что каждый раз слышались шлепки соприкасающихся в районе таза тел. «Сучёныш» раз за разом подмечал, как по нему стучат яйца черноокого и это, на удивление, было ему приятно, хотя куда больше феерии скрывалось в самих толчках, резких и чётких. Широкоплечий фримен ни разу не застонал за всё это время, стараясь дышать ровно, размеренно, полной грудью, дабы не кончить слишком быстро и непреднамеренно, таких форс-мажоров не должно быть ни в коем случае — слишком редко в ЧАЗ удаётся насладиться подобными моментами и потому прочувствовать их должно в полной мере. Обаче именно в нерегулярных, куцых, придушенных придыханиях, ярости напора, крепкой хватке можно было обнаружить всё величественное нагромождение дурмана, которым прямо таки удавалось дышать, пропуская его через лёгкие, вскармливая эффект с каждым импульсом. Только для того, чтобы подчёркивать тусклые символы, необходимо было провести вместе хотя бы пару ночей, а этого времени у бывших однокашников не было. Один раз. Ничего более. Сухое веснушчатое туловище одновременное с этим осело, поплыло, распласталось. Сама «игрунка» стала похожа на пряничного человечка, которого уронили в чай, от чего тот начал терять форму. Теперь локти его уже не так стойко поддерживали тело, раздвинувшись в стороны, перебросив часть своих обязанностей в напряженные до белых костяшек кулаки, левая сторона лица упёрлась в мягкую подстилку, став третьим не самым устойчивым стабилизатором положения, спина выгнулась, а попу его в основном поддерживали цепкие крупные ручища «друга». Ситцевый же, лицезря это, сдавил глупую лыбу, знаменующую его победу в этих гонках. Но оставить всё в таком виде было выше его сил, успех ещё нужно было закрепить. В завивающиеся локоны бледнокожей обезьянки вновь запустили пятерню, собрали морковную гриву в недобросовестную копну и срыву потянули на себя. Парнишка застонал, в этом звуке силились боль и наслаждение, выплеснутые наружу столь же резко. Огненное чудо в короткий срок прямо таки воспаряло духом и плотью, уловив анданте с первых ноток, сноровисто вклинивая своё «но» в уже вроде как закостеневшие устои. Вновь рыжий одной конечностью ухватился за прямую мышцу бедра загорелого товарища, а второй принялся за свою успевшую отдохнуть и восстановиться елду, пусть и держащуюся нынче не так крепко и высоко. «- И откуда в нём столько сил и желания? Тестостероном его пичкают что-ли или что там за потенцию в ответе?» - озадачился смущённый носач, отклоняясь назад, закрепляя ладони у границ матраса. Корпус его вытянулся на сорок градусов, а нижняя часть туловища осталась почти неизменной, только голени теперь подпирали собой всё остальное, соприкасаясь с ним. Нужно было дать оппоненту шанс на реванш. Примат же, хлебнув воли, тотчас собрался с духом, обурел, расхорохорился и принялся выскакивать на скуластом анархисте, ничуть не убавив ритме, упорстве и прессинге. Отличный из веснушчатого юнца наездник вышел, на бычке держался он весьма уверенно, это если говорить иначе. Так продолжалось ещё какое-то время, Босни позволил себе прикрыть очи, разнежиться и свободно получать свою дозу кайфа, спутавшегося с томлением. Это было ошибкой. Сначала тонкое, робкое и неназойливое онемение теплотой обдало основание его достоинства, что могло свидетельствовать только об одном — наступает последняя фаза, тем не менее это ещё не было столь страшным. Бесило и резало уши то, как стонал, нет, уже откровенно орал своим писклявым тенором сухотельный дезертир. Его, по всей видимости, уже в конец перестал волновать вопрос конспирации — таковым было вовлечение в эксплуатацию. Самоотдачу конечно стоило уважать, но тут нужно и честь знать. База может и полупустая, а часовых и заурядных зевак никто не отменял. Что первые, что вторые определённо захотят понять, что же это такое творится на третьем этаже административного корпуса, кому там так плохо или наоборот хорошо. Чего-чего, а вот в это лучше никого не посвящать. Круто тряхнув головой, согнав выступившие на лбу капельки пота, шатен оттолкнулся от «перин» ухватил свою жертву одной рукой за плечо, а второй вновь вцепился в лохмы. - Ах ты… Сучёныш, уткни сосало! - с этими угрозами молодое тельце рухнуло прямиком навзничь, уже даже не пытаясь поддерживать само себя, лежать бревном было крайне отрадно, когда всё сделают за тебя, а ты только лежи, получай удовольствие, да активно его выражай. Потому-то Мятный и взялся за свою любимую букву алфавита снова, продолжительно и звонко оперируя ей, прерываясь только на скорые вздохи, дававшие возможность продолжить оттачивание первой буквы алфавита. Правда делал он уже это не так истошно да рьяно, вроде как по инерции, потому как член своего пленителя больше не ощущал, мог только мастурбировать свой, чем активно и занялся. Хозяин тёмных радужек же тем временем вовсю занимался организационными вопросами. Поправил щуплую, бледную, усеянную венозными каналами тушку, как ему было удобно: сдвинул её чуть наискось, свои ноги расставил шире, пропуская под собой нижние конечности «дедо-убийцы», пихнул под взъерошенную голову свою подушку, обновил смазку, после чего вышел на финишную прямую. В этот раз в туз рыжевласого он проникал медленно, со смаком. Отчасти потому, что тот оказался немного зажат в таком положении, а отчасти и просто ради утехи. Головка сперва упёрлась в стенки, чувствуя сопротивление, но вскоре, не без приложения минимальных усилий, её удалось пропихнуть внутрь, дальше же уже всё пошло как по маслу. Примат только хотел было заверещать, да привычная уже правая длань беспардонно уткнула его мордой в припасённую для этого дела подушку, почти перекрывая доступ к кислороду. Теперь его всего накрыло второй волной отчаянного безумства, в котором хотелось стонать во всю глотку, забыв обо всём на свете, даже о старательном партнёре. Теперь был только он и его личный оазис, живительные соки которого пропитали всё, принося очарование и благоговение, сравнимые с безумием. Бронзовокожий же не мог целиком отринуть все думы, ведь ему нужно было хоть иногда давать любовнику вздохнуть полной грудью, выслушивая его признательность в не самой приятной и осмысленной форме. Но уж лучше так, чем дать этой рыжей бестии простор, ну или дать задохнуться. Труп конечно орать не станет, но вот тащить его до ближайшей аномалии в гараже будет неудобно и лениво. В какой-то миг он вдруг понял, как ему хорошо именно с этим сорванцом. Так, как в просторах Чернобыля пожалуй никогда не было, да и за её пределами не всегда. Приходилось признать, что этот тощезадый паренёк был получше некоторых барышень и мужей. Он был своенравен, но в тоже время легко поддавался учёности, грубости, нажиму. Его было интересно ломать, с ним секс превращался в настоящие игрища, что задирало, воспаляло и подстёгивало похлеще самых лучших предварительных ласок. И главное — он был увлечён процессом, получал от него неприкрытое наслаждение, жил лишь одним этим моментом. Так же в его копилку можно было добавить приятную внешность, обаятельно гадкий характер и молчаливость в нужных этапах, пусть именно она и компенсировалась возгласами, плюс говорливостью в остальную пору. Впрочем, должно же быть в характере что-то стойкое, цельное, своё, тем ведь люди и привлекательны. Чем ближе они вместе приближались к концу, тем сильнее становилась потребность: повеление прямо сейчас заорать вместе с ним, попросить игрушку остаться ещё на пару дней, вынудить признать и её тоже, что у них вышел идеальный тандем. «- Чёрт. Чёрт. Чёрт!» - бранил, останавливал и отговаривал себя в мыслях широкий в плечах свободовец, точно зная, как это будет глупо, абсурдно и постыдно. Он пожалуй так и продолжал бы мучиться, попутно мучая и своего пленника, если бы не жаркое оцепенение, резко бьющие гейзером от начала до самого конца детородного органа бритого мужчины и столь же бойко возвращающееся обратно. И так из раза в раз. Из раза в раз. Совместно с этим части тела начали как бы уставать, разомлевать, слабнуть, изредка вздрагивая сетью сладостных колебаний. Каждая капля испарины на спине обратилась вдруг отчётливо ощутимой, будто неделимо связанной с каждым нервным окончанием, которого касалась, поддевая его крючком, обязуя медово-липкой шалью покрыть разум и сам организм. Голова где-то потерялась, слабо реагируя на внешнюю среду, больше сосредоточившись на чувствах, дыхание сбивалось, даже не пытаясь выровняться, грудь как бы сама сдавливалась до лёгкой боли, сразу же награждая пощёчиной самого взаправдашнего чуда. Наконец Босниец не выдержал, отпуская голову «львиной игрунки», он зарычал от восторга, смака и драйва, уже даже почти не слыша криков спереди. В момент он вынул агрегат из рабочей зоны, решая, что все дела стоит закончить снаружи. Такова будет его месть, сейчас он зальёт всю спину веснушчатого мальца и сгонит его с тахты, заставив одеть футболку на грязное мокрое тело. О да, это будет достойным завершением — торжеством справедливости. Дёргаясь, отчаянно наяривая болт, всё ещё урча на каждом выдохе, он вдруг обнаружил, что «сучёныш» повернулся на спину, демонстрируя свой стан во всей красе и вопросительно зыркая на лезущего вон из кожи компаньона. «- Тем лучше!» - решил обладатель каштанового ёжика волос, «- Может и до твоей нахальной морды чего долетит, хех!» Он сызнова его недооценил. И вдругорядь был отрадно удивлён, чем оборачивается его самоуверенность. Мятный впился острыми ногтями в ягодицы, оторвал грудной отдел позвоночника от тюфяка, проворно подтягивая себя к паху партнера с темными зеницами. Он, поддерживая себя одной дланью, мягко, даже нежно положил вторую на крепкий хват свободовца, заставив того остановится в недоумении, подчиниться слабой, но такой соблазнительной воле. Рыжеголовый плавно разжал чужой «замок», убедил опустить кисть и дать волю своей. Ухватив основание члена, он неожиданно оперативно, почти без промедления и препятствий, заглотил его почти полностью. Потом чуть ретировался и со второго захода уже смог полностью взять эту высоту. Смуглый «ситцевый друг» при этом во всеуслышание охнул, выдавая прямодушный стон непревзойдённого упоения, удерживая морковную голову за затылок, не давая ей двинуться. Зной, вязкий секрет, клеящийся к коже точно намертво, упругая и шершавая поверхность вздрагивающего выроста дна ротовой области — всё это совсем не хотелось оставлять. Но после парочки сигналов отпустить пленного пришлось, пусть и без энтузиазма. Зато, в награду, его самую тактильную частичку пустили туда снова, причём почти без перерыва. Только шрамированный широкоплечий старшак хотел пожаловаться на исчезновение бархатистых, угодных, лакомых впечатлений, как их сразу подавали, ровно что по первому немому капризу. Второй раз. Третий. Четвёртый. Скуластый фримен не мог больше стойко сдерживаться. От мочевого пузыря до ключиц лёгкой кавалерией промчались мурашки,сам орган пошёл забью пульсаций, каждая из которых была хлеще предыдущей. Рамена рухнули от захлестнувший релаксации, живот выкатился, вздулся, округлился, демонстрируя фигуру не в самом лучшем свете. Впрочем, тогда было плевать, слишком увлекало происходящее, уж очень хороши были впечатления. Босниец вытащил его в самый последний момент, а носитель веснушчатого покрова ловко подхватил пенис десницей, устраивая налёт поступательных движений. Сил кричать уже не было, только громко дышать, рассматривая то увеличивающийся, то слегка уменьшающийся член, из которого вскоре залпами полилась мазеобразная лоснящаяся субстанция, что кропила острое, молодое и довольное веснушчатое личико с прикрытыми веками. Что-то попало на власы и лоб, даже на одно веко, нос и щёки, однако основная масса собралась на тонкой полоске губ, изрезанной морщинками, стекая по выступающему подбородку редкими каплями. Шатен выдохнул изо всех сил, завлекаясь вперёд от наступившей расслабленности. В эти пять-десять секунд ему по обычаю казалось, что он любит своего партнёра больше всего на свете, что всё в этой жизни было ради одного уединения с ним. Впрочем, всё так же стремительно и ушло. Привычка. - К дьяволу. Ты хорош, сучёныш, дьявольски хорош. - подытожил бритый анархист, перебираясь в другой конец койки, располагая залитую слюнями подушку мокрой стороной вниз, на чистой стороне умещая свою затуманенную голову. Мятный же не унимался, в попытках показать свою непревзойдённость: он даже не вытираясь подполз к любовнику и принялся вылизывать оголённую крайнюю плоть того своим длинным языком, останавливаясь только чтобы откровенно посмеяться. Это уже не было потребно, тем не менее было беспримерно приятственно и лестно. Почудилось, что на лестнице кто-то есть — шаги были вполне отчётливыми, вольными. Сил на скорую «эстафету на одевание» не было, всё обуздала праздная лень и нега с лаской. Тёмноглазый только глянул в дверной проём и узрел там фигуру в «Ветре Свободы», это был Хай — штатный снайпер, сегодняшний дежурный. Его выдавала маленькая, по сравнению с жердеподнобным телом, голова, приземистый ирокез на почти на лысо стриженной голове и шемаг, натянутый по самую переносицу — средство для сокрытия жуткого ожога, который так или иначе вырывался из под неё, змеясь к клиновидной кости черепа. Снайпер встал столбом, начал было жестикулировать, остановился, потёр лоб предплечьем и наконец выдал: - С тебя бутылка водки и я ничего не ви-и-и-д-е-е-е… - букву «л» он проглотил, совместно с этим павлином вытягивая шею перед собой, сжимая и без того копеечные глазки. Примат ведь даже ухом не повёл в сторону незваного гостя. Мгновение спустя, глаза уже стали непривычно широкими, как старинные монеты, а голова будто от удара дёрнулась назад. Сгорбленные брови, морщинистая арка на лбу и приподнятые края щёк выражали всё предельно ясно — крайняя степень замешательства, с элементами омерзения. - Две бутылки. - наконец решился он, - Я определённо хочу ухрюкаться до беспамятства. - ответом ему был едва уловимый кивок, полный незаинтересованности и отчуждённости. Дежурный помялся, опустил голову, сгорбил плечи, добавил, - Жду в баре. Полчаса. Пока моё пиво не закончится. - и поспешил удалиться. Семенящие грузные ботинки ещё долго обстукивали бетонную лестницу. Рыжик уже унялся, оставив утратившее свои габариты мужское достоинство, перебрался на волосатый мягенький живот, без сил плюхнувшись на него щекой. Босни в кой-то веки благосклонно, мягко, елейно гладил буйную головушку веснушчатого ёрника и думал: «- Две бутылки водки за такое — это почти что даром. К тому же Хай один пить не будет, не умеет. Предложит примкнуть к нему, керогазить вместе. Только бы лишнего ничего не болтнул, темы неправильные заводил и нормалёк. А сучёныш… Пущай валит на все четыре стороны, «остаться ещё на пару дней», тьфу ты, чуть тряпку из меня не сделал. И всё же выходной он мне спас, превратил в фантастически шикарный день с непредвиденной развязкой. Чудо. Рыжее, строптивое, дерзкое, но чудо».***
- Слушай, я ведь реально сперва подумал, что ты бабу чпокаешь. Жутко плоскую только, да и нет у нас тёлок здесь, но мало ли кого нелёгкая занесла. Другие отряды там, пополнение долгожданное, а как понял… - Ша, забейся! Допивай уже своё пиво и давай приглушим чего покрепче, шоб ты забыл то, что хотел. - А ты?.. - А я ничего не хочу забывать.***