Мелкие радости и большие гадости

      О странном умении влазить друг-другу в головы, порой даже не преднамеренно, Ящик, пулеметчик с некогда изувеченным лицом, знал давно. Ещё год назад он случайно узнал о таком "бонусе" от Тихона, который, вроде как, только так и общался: либо в головах у других шел таблички с надписями двигать, либо писал сообщения в чате, и никогда не пользовался голосом для этого, отвергая наиболее простой, доступный и естественный способ общения. Некоторые и вовсе думали, что Тихон - немой, но Ящик давно понял, что это совсем не так: он слышал как тот молился, тихо, едва-слышно, но удивительно разборчиво, особенно если брать в расчет то, как много он обычно молчит. Однако, благодаря неразговорчивому брату Ящик и познал некоторые тонкости межличностного общения, и с той поры очень сильно старался не думать громко, во-первых, чтобы не забивать "эфир", а во-вторых, чтобы кто-то лишний не узнал о нём что-то из разряда того, за что придется вымаливать прощение и в чем доведется каяться. О том, что Старшие и без всякого приглашения могут погулять по его мозгам, заглянув в каждый темный закуток и обнаружить каждую припрятанную "запрещенную" игрушку, Ящик тоже старался не думать - слишком уж глупо было бы "попасть в эфир" с такой мыслью, а в состоянии стресса все так или иначе начинали думать куда громче, чем сами того хотели.       Особенности некоторых в делах подобного рода обнаруживались достаточно быстро: кто-то думал образами, кто-то - словами, некоторых было сложно понять и найти истину в их идеях, одни думали очень "тихо" и быстро, другие же - громко и медленно. Последних более "восприимчивые" братья не очень любили, с громкими тугодумами, как ни крути, было куда сложнее работать: попробуй реши, куда тебе стрелять или хотя бы смотреть, пока кто-то стоящий рядом с тобой вовсю гоняет в своём мозгу картинки вчерашнего ужина, а то и чего похуже. Бывали и те, кто обычно думал тихо, не мешая остальным, только на лицах их была написана крайняя озабоченность тем или иным аспектом их собственной или, что реже, чужой жизни, но под грузом определенных обстоятельств они начинали думать громко, масштабно и красочно. И как с таким фоном справляться? Этому Ящик так и не научился даже год спустя. Порой особенности восприятия остальных его поражали, повергали в шок и недоумение, возможно, вызывали бы отвращение, если бы лично для него такая "опция" была предусмотрена.       Просиживая наиболее скучные и тихие часы после Выброса на одной из позиций, пока сталкерьё не выбралось из своих нычек, а мутанты все еще не разбрелись по обычным местам своего обитания, Ящик имел такую редкую, но чудесную возможность: слушать.  Он не лез туда, где его не ждали, не вламывался в чужое сознание, лишь подбирал те крупицы информации, что оставались в общей доступности. Кто-то из рядом стоящих спокойно обдумывал план дальнейших действий, кто-то мысленно благодарил Всевышнего за часы спокойствия, в то время как кого-то порядком накрыло. Чьё-то сознание буквально захлестнула волна боли и... отвращения? Понять это чувство сразу не удавалось, складывалось впечатление, словно некто упивается собственным отвращением, получает от него особое извращенное удовольствие. Вопреки собственному желанию, Ящик вдруг отчетливо увидел картину, которая доставляла столько удовольствия кому-то, и лицо его, и без того изуродованное, скривилось от слишком ярких чужих эмоций.       Парень или, быть может, мужчина, уже практически не имеющий лица, был надёжно привязан к стулу, и уже не пытался дёргаться, только тихо мычал, не имея возможности разговаривать. Знание о том, что изувеченной жертве отрезали язык, пришло из ниоткуда, как-то само по себе. Представление о раскалённом докрасна лезвии ножа было таким живым и понятным, что у Ящика непроизвольно выделилась слюна и противно зазудило где-то за нижним рядом зубов, казалось, он даже почувствовал вкус крови во рту. Но это было раньше, гораздо раньше, этим цирк уродов лишь начался.От чьей-то слишком живой фантазии Ящику стало не по себе, по спине невольно пробежал холодок, когда внутреннему взору во всех красках представилось снятие части скальпа с чьих-то уже не узнаваемых челюстей, сопровождаемое чавканьем, хлюпаньем и мычанием уже давно обезумевшей от боли и препаратов жертвы. Палач издевался над ним ради собственного удовольствия, больше не преследуя никаких целей. Ящик молча сплюнул под ноги и потряс головой. Чужая боль и упоение стали чуть тише, отдалённее, но отголоски этих чувств не спешили покидать его. Он медленно обернулся, обвёл пристальным взглядом всех присутствующих, пытаясь понять, кому было так плохо и хорошо одновременно. Он совсем не удивился бы, будь такая фантазия плодом аморального отдыха одного из палачей, однако, те почти всегда были Старшими, и умели надёжно закрывать свои мысли от любопытствующих.       В углу вальяжно расположился Кот. В тот самый момент, когда его взгляд нашел маленькую фигурку в полумраке, Ящик наконец догадался: именно этот тихий и зачастую безразличный ко всему парнишка искал и жаждал получить порцию чьих-то страданий, словно наркоман новую дозу. Голова Кота была запрокинута, глаза давно закатились, а на лице растянулась какая-то неестественная и от того ещё более пугающая ухмылка. Поговаривали, что Кот, как и еще пара бойцов из недавнего пополнения, досталась кому-то из тех самых наиболее фанатичных и жестоких Старших, прежде чем попасть в руки Сплита.       Голову Ящика вместе с внезапным спазмом, прострелившим одновременно два виска, вдруг посетило ещё одно видение из чужой, совсем не здоровой фантазии: с жертвы только снимали лишнюю одежду, дабы та не мешала последующему процессу. Парень, испуганный и юный совсем на вид, постоянно мычал, надрываясь, всё ещё пытаясь выплюнуть мастерски сделанный из какой-то верёвки кляп. Светлые волосы, бледная кожа, огромные болотного цвета глаза и татуировка на запястье. Ящику стало нехорошо. Теперь он тоже знал: на стуле с самого начала сидел Кот.