Маленькие люди

У меня не раскрывался зонт. Дрожащие пальцы не могли толком щёлкнуть по рычажку, а дождь к тому же мгновенно сделал ручку зонта скользкой. Волосы стремительно намокали, капли забивались под ворот пальто и противно скользили по шее вниз, за платье вдоль позвоночника. Я повела плечами, стряхивая противные мурашки. Щёлк — зонт наконец раскрылся. Только теперь можно было оглянуться по сторонам и обнаружить, где я. Оказывается, я неслась назад вдоль улицы, туда, откуда мы приехали, оказывается, в стремительном ожидании столкнуться с Чон Чонгуком, оказывается, чтобы рассказать ему. Да. Точно. Ах, ещё кое-что — мокрые ладони уже шарили по карманам в поисках телефона. Его там не оказалось. И понадобилось же мне убрать его в сумку! Перебросив её через плечо, я распахнула её одной рукой, а второй принялась копошиться среди отделов. Мне прилично мешала коробка, сунутая под мышку. «Намджун», — звенело в моей голове голосом Пак Чимина. «Что ты понимаешь, Намджун?» — приглушённые хохотки. «Нет, Намджун, дружище…», — фамильярно, как будто речь идёт о человеке ближайшего круга. Эх, старина… нет, это невозможно. Ким Намджун ненавидел гангстеров. Он фыркал от отвращения всякий раз, когда просто принимал незнакомца в толпе за гангстера. Он видел таких в армии, он не переносил их на дух, он держался от них подальше. Он холодно относился даже к Одноглазому Оте… до недавних пор. Воспоминания падали на голову, как валуны. Недавняя пре-светская беседа этой парочки в холле между кафе и тату-салоном подсвечивалась в мозгу, словно воспалённый пузырящийся ожог. Этот их ехидный смех, эти взаимные саркастичные фырканья, это возмутившее меня грубое «ты». Они знали друг друга. Они знали друг друга хорошо. Пак Чимин назвал его лучшим другом. Ладонь нащупала телефон, и я торопливо выхватила его. На ходу залезла в контакты, ткнула по иконке татуировщика, нажала вызов. Перекрёсток уже был тут как тут. Можно было притормозить, подождать здесь Чонгука. Шаги постепенно замедлились. А у самого уха тем временем раздались гудки. Я застыла на месте, не зная, что думать, что делать, как быть. Гудки были протяжные и испытывающие. Совсем не то, что прерывистые громогласные толчки моего сердца, отзвуком тарабанившего в висках. Прозвучал один гудок — невыносимо долгий. Второй — наверное, целая вечность прошла, прежде чем он оборвался. Третий — ты что, издеваешься надо мной, Ким Намджун? Возьми трубку. Я сцепила челюсти, стала нервно топать ногой и сжала пальцы добела. Отвечай, Намджун, дружище… А ведь он обращался ко мне за помощью. Попросил сделать всё, что в моих силах, с этим моим умильным лечением душ. Он даже справлялся о моих результатах в этом деле. Как там мой Пак Чимин? — спрашивал он, пока мы брели к дому моих дяди и тёти по сумеречной аллее. «Давай-ка надавим на него психологически». Потому что никакие убийства со стороны Пак Чимина не пойдут нам на пользу. Так ты сказал, да? Этот парень опасен — предостерегал ты о человеке, который только что разразился тирадой, посвящённой ровно пополам пустоте и тебе. Я должна была попытаться отгородить его от падения — эти слова принадлежали тебе, дорогой Ким Намджун. Отгородить от падения. «Что он говорит, Рюджин! — хохоток моего учителя танцев. — Что запачкаю руки, запятнаю имя, что стану в душе злодеем…» Мне вспомнилась глупость, которую я ляпнула. Она сиюминутно выделилась среди шквала нахлынувших горячкой воспоминаний. Я сказала: «Он, кажется, боится вас», — татуировщику о Пак Чимине. Боится вас. Участников вашей группы, — имела в виду я — той самой, что точит зуб на Дэнни Многорукого. Мне упорно верилось, что мой учитель танцев страшится мятежных проделок предателя. Из-за этого же он всегда носит с собой пистолет. «Он боится», — подтверждал Намджун. Чимин и вправду боялся. Но не доносчика, а своего босса. С чего бы ему, в самом деле, трепетать от ужаса перед безымянным стукачом, который никогда не нападает лично и скрывает своё лицо, и всего лишь устраивает молчаливые доносы на организацию? Разве подобный человек стал бы заявляться собственной персоной, чтобы расправиться с Пак Чимином прямо в стенах его дома? Это больше походит на кого-то другого, не правда ли? На лицедея, который, как сообщали мои друзья, утром может пригласить на задушевный бранч того, с кем уже вечером покончит. На того, кто наказывает с пристрастием. Кто не гнушается убивать внезапно и собственными руками. Гудки оборвались. Послышался волнительный вздох. Тот, кто взял трубку, явно торопился, чтобы успеть ответить. Он схватил телефон в спешке. Стало быть, прибежал из другой комнаты. Но теперь медлил со словами: всё-таки он странно разошёлся с той, кто теперь ему звонит. Его в этот миг волнует вовсе не Пак Чимин, не правда, которую он деликатно спрятал от моих глаз за своими плечами. Его волнует наш последний разговор. — Да? — послышался нервный оклик Намджуна. И снова тот голос, тот же сочащийся, тот же нежный, что был в раздевалке. — Рюджин… Что ж, недолго ему оставалось обитать там, в розовом озере мыслей о нас, в котором сама я плескалась совсем недавно. Добро пожаловать в новый мир, мир правды, которая мне известна. — Привет, — спокойно сказала я. — Что у тебя там за шум? — я знала эти две нотки, знала переход от одной к другой: из удивления в старшебратское беспокойство. — Ты что, на улице? — Да, я на улице. Тебе тут просили кое-что передать, — оставив прелюдии, пропечатала я, — знаешь, кто? Пак Чимин. Зловещая тишина с той стороны линии. Я яростно торжествовала, ликовала, я пребывала в каком-то триумфальном исступлении. Тишина рассыпалась по коже горячими мурашками, как если бы меня нахлынуло дюной в жаркой-жаркой пустыне. Было нечто упоительное в этой тишине. — Рюджин, — романтика из его голоса выветрилась подчистую, на смену ей явилась неожиданная серьёзность, лишённая всего личного, менторская, рабочая, — что он сказал? Где ты сейчас? И где он? Это срочно. Как ни странно, его слова меня отрезвили. Я ещё крепче сжала трубку. Забыла про поединок, к которому готовилась. — Он сказал, что переходит к какому-то плану «Б», — отчиталась я тем же тоном, лишённым личного, — попросил это передать. — Проклятье… — было последнее, что я услышала. А после звонок оборвался. Я ошарашенно уставилась на экран. Хотела набрать снова, но краем глаза заметила приближающийся со стороны соседней улицы силуэт. Он шагал неторопливо, даже медленно, смотрел исключительно в землю, сунул одну руку в карман куртки, а другой держал зонт — Чон Чонгук. Шёл на бал, на который нам не суждено было попасть. Я решительно двинулась навстречу, пока шальной ум скакал с одной мысли на другую. Я должна была ему сказать. Должна была сказать хоть кому-то. Он заметил меня только тогда, когда между нами осталась всего пара метров. Дождь здорово затопил все звуки, а Чонгук, к тому же, был погружён в натужные раздумья. На него покушались — мелькнула среди прочего вороха юркая искорка мысли. На него вместе с его родителями. — Рюджин? — изумился он; это слово я поняла только по губам, так как с непривычки он разговаривал обычным тоном, но, услышав, как собственный голос утонул в ливне, добавил уже громче. — Ты что тут делаешь? Где Чимин? — Чонгук, это он, — прокричала я; так обычно общаются с глуховатыми старичками, — это он — доносчик! Он уставился на меня с озадаченной гримасой, как если бы я была чудаковатым экспонатом в музее современного искусства. Мы были на этой узкой улочке совершенно одни, как я ошибочно полагала в ту секунду. Два недоумённых зонтика под завесой дождя. Дымного, серого, аплодирующего монотонным шквалом по крышам. — Чего? — Чонгук придвинул ухо; это он был глуховатым дедушкой. Я отбросила эти обезьянничества и подбежала к нему вплотную. Прыгнула под его зонт, а свой опустила, приблизилась к его уху и проговорила уже обыкновенным голосом: — Ваш доносчик, предатель организации — это Чимин. Он только что сказал мне об этом. Он высадил меня из машины и уехал. Ты что, не видел, как он проезжал? Я ничего не понимаю! Он наговорил целую кучу всего. О его бюро, о том, что это заказные убийства, что ему, кажется, заказали убийство твоих родителей и тебя. О господине Чон, камердинере, о каких-то людях, на которых кто-то должен поработать. Он куда-то поехал по чьему-то поручению. Я оторвалась заглянуть ему в лицо и созерцала, как ледяная рука осознания медленно касается его ума. Кажется, ему тоже только что пришлось вынырнуть из озера романтических переживаний в студёную действительность. Да, и ты сюда же, добро пожаловать к нам, Чон Чонгук. Он потрясённо уставился на меня. Мы стояли под одним зонтом. Он наклонился ко мне и спросил: — Ты сказала: господин Чон? — после чего отстранился, чтобы увидеть, как я покивала. — Проклятье, это мой отец, что ли? Он говорил «господин Чон»? Мы принялись попеременно то наклоняться, то тянуться на носочках каждый друг к дружке, чтобы говорить исключительно на уши. — Он не уточнял, — в свою очередь встала на носочки я, после чего вернулась в прежнее положение. Чонгук снова наклонился ко мне. — Ты сказала: камердинер? — и отстранился обратно, вопросительно глядя на меня. Я повторила ритуал с киванием. Тогда Чонгук спросил: — Что он сказал про камердинера? — его голос обжигал мне ухо, в нём разгоралась паника. — Что общался с кем-то только через камердинера, — пояснила я, подтянувшись вперёд. И отстранилась, внимательно всматриваясь в него. — Это мой отец, — крикнул Чонгук, больше не наклоняясь и глядя куда-то мимо, — это с ним Чимин общался через камердинера! Этого камердинера зовут Рё, он работает на отца много лет! Он ведёт его дела здесь, когда отец отсутствует! Только дела первой важности! Я снова нетерпеливо потянулась к его уху. — Сегодня Чимин встретился с ним лично, не через камердинера. И есть ещё какие-то люди, и кто-то с кем-то работает, и кто-то в сговоре против кого-то. Был господин Чон, да. Это твой отец? Чимин говорил что-то о папаше! Что они в Сеуле, что папаша хотел тебя встретить у коттеджа и что Дэнни рассказал кому-то про бал, и что не состоится никакого «Алмаза»! По мере того, как говорила, я и сама стала медленно соображать, что к чему. Они — те самые, которые в Сеуле — это родители Чон Чонгука. Они хотели встретить сына у дверей коттеджа. Дэнни рассказал им об «Алмазе» несколько дней назад, и они приехали раньше, чем планировали. Они были вне себя от ярости. Я срочно отстранилась, чтобы мы с моим взбалмошным товарищем наконец смогли взглянуть друг на друга в ошеломлённом озарении. Он бросил преисполненный смертного ужаса взгляд мне за спину, туда, где за перекрёстком тянулась окраинная улица, на исходе которой начиналась пустынная территория. Территория коттеджа под названием «Алмаз». Чонгук делал трусливый шаг назад. И ещё один, ещё более заячий. На какой-то безумный миг мне показалось, что он сейчас развернётся и даст дёру в гордом одиночестве. — Мне надо сваливать отсюда, — заявил он, не сводя глаз с перекрёстка, и я снова поняла его только интуитивно, потому что говорил он почти неслышно, а дождь по-прежнему шпарил в полную силу, — давай пробежимся, ты не против? Прежде чем я успела возразить, он схватил меня за запястье и рванул в том направлении, откуда мы приехали. Так случилось, что зонт он держал здоровой рукой, а теперь, поскольку ею ему пришлось вцепиться в моё запястье, зонт с ветерком улетел в сторону. Не успев посовещаться с головой, мои несчастные ноги пустились бежать. Коробка с туфлями выпала, собственный зонт тоже выскользнул из мокрой ладони, я отчаянно на них обернулась, но они очень быстро стали убывать, три несчастных предмета посреди асфальта, и смотреть на них долго было нельзя, пришлось обернуться прямо навстречу бьющему по лицу дождю, чтобы не упасть. Мои ноги не созданы для одурелых аллюров, которые брал Чон Чонгук, я осиливала этот бег едва-едва. — Ты с ума сошёл! — кричала я. — Остановись! Тебе уже не сбежать отсюда сейчас! — Я и не из таких засад сбегал, Рюджин! — ревел он пугающе громогласно, словно лев, так что даже дождь, казалось, пронялся уважением и зашипел чуть тише. — Ну ты и зараза, Пак Чимин! Улочка, как я уже упоминала, была узенькая, и все дворики с домиками были напрочь припаяны друг к другу. Никакой щёлочки, никакого прохода, чтобы ловко проскользнуть и больше не быть тут, на этой пустой дороге, как на ладони — оставалось только нестись до ближайшего поворота. Можно было бы, конечно, вскарабкаться на забор и галопом поскакать прямо по крышам, но это, наверное, чересчур даже для Чон Чонгука при всём его залихватском нраве. Его плюс заключался в том, что для него не существовало безвыходных ситуаций. А минус — в том, что выходы, которые он придумывал, всегда были, мягко говоря, сомнительны. В голове у меня клокотало, что я занимаюсь какой-то дуристикой. Звучала именно эта фраза, именно это слово — дуристика. Оно казалось смутно знакомым. Как вдруг в памяти щёлкнуло, что так однажды выразился Ким Намджун. Тот самый, что беспринципно сбросил трубку пару минут назад. «Это всё не по-настоящему, — наконец пришла я к самой разумной мысли за вечер, — это всё просто сон, и мы по-прежнему едем с Тэхёном в машине, вот и всё». Тэхён, Ким Тэхён… вспомнив о нём, я чуть не расплакалась. Мне его не хватало. Мне не хватало того убежища надуманных ожиданий, в которое можно было убраться в случае чего, пусть бы оно и было лживым. Дождь хлестал по лицу, словно маленькими копьями. Я здорово промокла к тому моменту, когда осознала, что мы замедляемся. Наконец мы застыли совсем, и я вопросительно глянула на силуэт спереди. Он стоял, как вкопанный, перед чем-то неотвратимым. Я высунулась из-за него и тоже посмотрела в направлении его взгляда. На перекрёстке стоял чёрный минивэн. Он стоял на несвойственном месте, там, где обычно не останавливаются машины. Его фары не горели. Я уставилась на него завороженная, и колокольный перезвон мыслей ненадолго стих. Остался лишь грохот ливня, бившего нам по головам. Пальто на мне отяжелело, по ощущениям, килограммов на двадцать. Холод пробирал до костей. Рука Чонгука орлиной хваткой вцепилась в моё запястье. Было нечто наводившее оторопь в открывшейся нам картине. Что-то неопределённо зловещее в этой машине, стоявшей, где не положено, и надёжно перекрывавшей нам путь. Наконец дверь распахнулась. Из автомобиля вышел некто чрезвычайного роста. Над ним сразу же раскрылся зонт. — Ну и ну! — прокричал Чонгук. — Здорова, Реми! Силуэт бодро двинулся в нашем направлении и с каждым шагом, как мне чудилось, только пуще увеличивался в размерах. Как только он оказался совсем рядом, раскрылся ещё один зонт, уже над нашими головами. — Господин Чон-младший! — он тоже заговорил на повышенных тонах, чтобы перекрыть дождь, но голос его при этом оставался глубочайше низким и умудрился сохранить формальный оттенок. — Сколько лет, сколько зим! Вам не холодно? Мы можем сесть в машину. Они продолжили полукрикливые переговоры светскими голосами телеведущих. — Где отец? — Господин Чон-старший пока занят, у него неожиданно появилось дело. Мы должны перевезти вас куда-нибудь отсюда. Но лучше пока не возвращаться ни в один из домов, господин Чон-старший всё ещё обеспокоен безопасностью нахождения здесь. Не желаете остановиться в каком-нибудь отеле? Ваш отец скоро освободится и присоединится к нам. — Никаких отелей, — отрезал Чонгук. Но этот Реми не растерялся: — Как насчёт ожидания на смотровой площадке в парке, где-нибудь повыше? Господин Чон-старший прибудет туда, и мы сможем отправиться в один ресторан неподалёку. Вам всегда нравилось на открытом воздухе, господин Чон. Чонгук чуть наклонился и заглянул ему за плечо. — Ну, и сколько вас там, в этой машинке? — во весь голос усмехнулся он. — Может, ты закроешь глаза, а я — это самое? — Я бы воздержался от разыгрывания драм, господин Чон! Нас вполне хватит, чтобы взять вас силой. Тем более, вы не один сегодня. Чонгук беззвучно рассмеялся и, повременив в бурливых раздумьях, простодушно развернулся лицом туда, откуда мы только что прибежали. Я обернулась за ним следом. Плотная стена дождя застилала идущую вдаль улицу. Меня мучило произошедшее. А ещё невнятные доводы о том, что будет после. И о том, что происходит сейчас. Всё вместе неистово билось, билось, билось в барабанном марше. И ещё этот ливень, оглушительный ливень. — Поехали со мной, Рюджин? — вдруг громко опомнился Чонгук. — Если кто ответит на наши вопросы, в том числе и о Пак Чимине, то это мой папаша. Ты мне нужна в качестве свидетеля, — он всё шутил и зубоскалил. — Чёрт знает, что он со мной сделает! Тебе же всё равно никуда не нужно? — Не знаю. Наверное, да, не нужно. Хорошо, поехали. Нас проводили к небольшому минивэну, где помимо водителя в гробовом молчании располагались ещё двое крепких парней. Минивэн понёс нас в неизвестном направлении — улицы за его окнами отчего-то казались недостигаемыми. Чонгук заметно нервничал. Он сидел напротив меня и беспрерывно дёргал ногой, его торопливые глаза носились по деталям меняющихся панорам и ни на чём не задерживались, как будто он старался ухватиться за проносящиеся улицы и остаться на любой из них, но не выходило. Я достала телефон, бездумно щёлкнула по недавнему вызову и приложила к уху. Последовали гудки. Они походили на приступы ноющей головной боли. На этот раз они не увенчались ответом. Ещё раз звонить я не стала, вдруг занят? Вместо этого я плюнула — а чем чёрт не шутит? — и набрала своего учителя танцев. Но и здесь меня встретили лишь ожидаемые гудки, воющие в пустоту, словно волки на луну. В небольшом пустынном парке, в который мы наконец приехали, дождь шпарил совсем не так агрессивно. Либо он в целом успел пойти на убыль. Как только минивэн притормозил, Чонгук вывалил обратно на улицу, и я за ним следом. Реми спокойно нас сопровождал, остальные два телохранителя остались внутри. Вот так мяться в ожидании нам пришлось очень долго. Этот господин Чон-старший не опасался огорчить нас опозданием. Мы встали под одним из деревьев и смотрели вглубь улицы, которая впадала в парк. Перпендикулярно ей тянулась другая, уже вдоль парка. Именно откуда-то с этих трёх сторон должен был появиться тот, кого мы ждали. Мужчина подле нас, тот самый Реми, который отказался передать нам зонт и держал его над нашими головами сам, несколько раз предлагал нам вернуться в автомобиль, когда задували леденящие душу сквозняки. Чонгук спрашивал меня, я безразлично пожимала плечами, и он решал, что лучше мы постоим снаружи. После я много раз воспроизводила этот пустой отрезок времени и гадала, чем в эту самую секунду занимался Пак Чимин. Мимо какой из станций своего умопомешательства он нёсся прямо тогда, когда мои плечи равнодушно взметнулись вверх и снова опустились в ответ на вопрос Чон Чонгука? Близко к конечной или пока нет? Был ли он в грязи, ныли ли сдувшиеся, но по-прежнему каменные мышцы под его бесцветной кожей, ломился ли ум от несметного числа мыслей или же в голове было пусто, промок ли он до нитки там, куда направился, был ли убийственно голоден или же не смог бы взять в рот и крошки, охватил ли его озноб или даже горячка, ликовал ли он или горько сожалел? Тяжёлая, должно быть, у него выдалась ночка. А мы всего-то стояли и смотрели вглубь улицы. — В прошлый раз, когда я вот так поджидал вас, — чуть погодя заговорил Реми с Чонгуком уже обычным голосом, потому что гул дождя значительно поубавил в мощи и походил теперь на убаюкивающий шорох пустых радиоволн, — это было в порту Хитакацу на острове Цусима. Вы приплыли на него на пароме из Пусана и здорово нахохотались, когда увидели меня на причале. Теперь же я поджидаю вас в здесь, в Сеуле, в двух шагах от вашего дома. Теряете хватку, господин Чон. Чонгук смеялся беззвучно, только зубы блестели в тени зонта. — Не забывай, что я сам сюда приехал, — парировал он, — захотел бы затеряться в австралийских пустынях, и чёрт бы меня кто нашёл, хоть каждому кенгуру заглядывай в сумку. — Что заставило вас вернуться? Вам никогда не нравилось дома. Господин Чон-старший серьёзно зол насчёт всего этого. Это правда, что вы теперь знаетесь с некой преступной группировкой? — Кстати, об этом. Пока этот августейший господин не почтил нас своим великолепным присутствием, не подсобишь-ка мне? Ты не в курсе, наш доходяга Рё случайно не общался в последнее время с одним пареньком, чёрненьким таким, моим другом? Пак Чимин зовут. Я затаила дыхание. Реми выдержал каменную угрюмую паузу. — Г-м. Я в Сеуле всего несколько дней. И мне, вообще-то, не положено это с вами обсуждать. Но да. Общался, насколько мне известно. Рё о нём мельком говаривал, когда мы виделись сегодня впервые после моего возвращения. Сказал, что это парень вашего круга. Рё же и поведал, с кем вы водитесь, сам я не знал. Господин Чон-старший не посвящал меня в такие тонкости, я только слышал от него мельком, что вы, как обычно, чините ему проблемы. Но если что, я ничего не говорил. Я и сам этим располагать не должен, и Рё не следовало со мной сплетничать. — Сдурел, что ли? Я тебя сдавал хоть когда-нибудь? Эка всё интересно получается. А ты ходок, Пак Чимин! С моим папашей спутаться, надо же. Так что у них за шуры-муры? Рё не проболтался? — Нет, конечно, нет. У них всё за закрытыми дверями, как обычно. Да и знай я, тут уж профессиональная тайна не позволила бы… но нет, мне это всё не известно. Я догадываюсь только, что у господина Чона-старшего счёты с этой вашей группировкой. Оттого он и вне себя, что вы там околачиваетесь, во вражеских кругах. Кажется, так. — Счёты! Вот это я удачно заглянул. И как давно Чимин спутался с Рё? — Насколько я могу судить, не так давно. Может, месяц назад или немногим больше. Около месяца с чем-то назад я стал замечать, что ваш отец чаще обычного выходит на связь с Сеулом, оттуда и отталкиваюсь. Стала заметна суета во всех этих звонках, переговорах. Раньше такого не было. — Месяц назад… — Чонгук бросил мне косой взгляд, — насколько я помню, шум в организации поднялся раньше. К Чусоку мы уже катались последствия разгребать, а это было даже не начало его художеств. Помню, Чимин же уже тогда о каких-то сорванных ограблениях заикался. Которые, получается, сам же и срывал. Значит, тогда он ещё не сунул лапу в мою семейку. Это как-то связано с тем, что Дэнни меня грохнуть должен был? — Только не собственными руками, а запасными, как обычно, — подала голос я, — насколько я поняла, из-за этого Чимин в предатели и подался. Наступила пауза всеобщего гнетущего осознания. В тот миг мы наконец оклемались и стали подступать к пониманию, через что Пак Чимин на самом деле проходил всё это время. — У нас ходят злые слухи, — снова заговорил Реми, обращаясь к Чонгуку, — что вы теперь парализованы на одну руку и имеете слабость к каким-то сильным препаратам. — Правы твои слухи, почти. Плечо заживёт, и рука снова будет мобильна. В остальном всё верно. — И вы в этот улей сунулись, где ваше имя и ваше положение, — с сухой печалью в голосе продолжал этот удивительно великодушный гигант с зонтом, — тут же использовали против вас. Я всегда опасался, что не доведут ваши похождения до добра, господин Чон. — Кто ж знал, — глухо хохотнул Чонгук, — что у Дэнни хватит идиотства ставить палки в колёса моей двинутой семейке! Ничего не понимаю. Бизнесов у папы предостаточно и врагов, я уверен, тоже, но не до такой же степени. Да ещё и меня чохом туда же. Вот ты, Реми, наверняка подслушивал многие его беседы с адвокатом. Я хоть что-нибудь наследую? — Ничего значительного. Насколько мне известно, только всякие мелочи. Господин Чон-старший считает вас ненадёжным. — То-то же! — цокнул мой младший товарищ. — Юридически мы друг другу никто. Держу пари, в этом их клубке злых языков всем прекрасно известно, что мы друг друга на дух не переносим, что я ходячее бедствие и получу шиш с маслом. Да папа бы им спасибо сказал, если б меня грохнули. В его дела я никогда не совался и не собираюсь. Я-то тут при чём? — Чимин что-то сказал про это, кажется, — отрешённо бросила я, собирая в памяти воедино все те паззлы, что мой учитель танцев швырнул мне россыпью в лицо, — что твой отец насолил кому-то, собрал какой-то компромат на кого-то или что-то подобное. — Что ж, это вероятно, даже очень. Все эти его казино и неоновые афтепати — уверен, там много интересных фамилий побывало при всяких интересных событиях. Но я всё равно не понимаю, при чём здесь я. Я напряжённо смотрела вдаль, чувствуя, что ответ где-то рядом. Он звучал призрачным шёпотом в умиротворённом шелесте дождя, растворялся в мягком перестуке капель. Я взяла телефон и вместо ещё одной тщетной попытки позвонить открыла мессенджер. «Ты занят, я так понимаю?» «Расскажешь мне потом, как будешь свободен?» «А то я схожу с ума». Мобильник мгновенно улетел в карман. Заметив моё копошение, Реми озабоченно поинтересовался: — Вы должно быть, замёрзли, госпожа… — он вопросительно запнулся, предоставляя мне возможность назвать своё имя. — Пожалуйста, зовите меня просто Рюджин и обращайтесь ко мне исключительно на «ты», — улыбнулась я. — Даже не мечтай об этом, — предупредил Чонгук, — он не может так разговаривать ни со мной, ни с любым человеком из моей компании, ему так не положено по уставу. Я уже пытался поменять настройки у этой машины, всё без толку. — Почему же, я могу по имени. Если не хотите ждать в автомобиле, может, вынести вам полотенце или плед, а заодно и что-нибудь горячее, госпожа Рюджин? Реми тепло мне улыбнулся, и я робко отказалась. Тем не менее, я с первых минут пронялась к нему невольной симпатией. У него было правильное каждой своей чертой лицо: с угловатой челюстью, с густыми бровями, острым длинным носом и строжайше очерченной прямой линией губ. Идеальная внешность для главы охранного состава, коей, как я выяснила позднее, он являлся. Ничто его не выдавало, кроме глаз. Глаза с треском проваливали сухой педантический образ. Во-первых, ресницы у него были какие-то сердобольно длинные, да ещё и изогнутые дугой. Во-вторых, у него был удивительно мягкий взгляд. Морщины, впрочем, тоже играли не в его пользу. Они прорезались едва заметными тонкими полосами посередине лба, а не грузно висели на переносице — значит, он гораздо чаще поднимал брови в порыве светлых чувств, чем хмурил их под напором мрачных. Ещё небольшая паутинка морщин рассыпалась у внешних уголков глаз, прямо как у моего дяди — значит, он часто расплывался вот в этой доброй улыбке, какая была у него сейчас. Нет, это был наш человек, человек мягкосердечный. При всей его исполнительности он давал волю чувствам, оттого он и проговаривался сейчас Чон Чонгуку о том, о чём не должен был: он его любил. Рука его всё ещё держала зонт над нашими головами. Она у него, наверное, здорово затекла — подумалось мне. Захотелось пойти в машину просто оттого, что мне стало жаль его руку, но я знала, что Чонгук в такую секунду точно свихнётся в крохотном пространстве. А это было опасно. Более того, Чонгука положение руки охранника совершенно не заботило, даже и близко. Сам того не осознавая, он принимал такое отношение как должное. Я вздрогнула, когда телефон в кармане завибрировал. Обмёрзшей ладонью, потому что было действительно холодно, я достала его, разблокировала и нервно взглянула на экран. «Извини», — был ответ на мою просьбу. Под именем красовалась надпись печатает. «Извини, что всё это вот так на тебя свалилось». «Я хотел рассказать, честное слово». «Но сейчас важно другое». «Мне нужна твоя помощь». «Что он тебе сказал?» Я с несколько секунд прожигала глазами сообщения, а после принялась взвинчено отстукивать ответ. «Это тяжело передать». «Слишком много слов и слишком мало толку». «Рассказал, что у него за задание в рамках бюро, что это убийство всего семейства Чон». «Что Дэнни всё у него отбирает». «Что он не жалеет, что связался с политиками». «И что это — я не знаю, что он имел в виду — его единственный выход». Мне казалось, я передаю рассказ даже в более доходчивом виде, чем я сама его получила. Но, увы, для Ким Намджуна всё это было бесполезным. «Он не сказал, куда именно едет?» — вместо ответа уточнил он. «Не сказал, зачем, к кому, во сколько и где будет?» «Знаю, я замечтался, но хотя бы приблизительно». Я стала натужно думать. И вдруг вспомнила. Принялась торопливо печатать. «Он сказал, что кто-то назначил фальшивую встречу». «От чьего-то лица». «На неё кто-то явится, кажется, Дэнни». «Чимин пойдёт на эту встречу, потому что ему так сказали». Ответы с той стороны на сей раз прилетели незамедлительно, даже молниеносно. «Где состоится эта встреча?» «Во сколько?» «Он не упомянул?» И наконец последнее, самое важное, прямолинейно указывающее в самую сердцевину происходящего: «У него был с собой пистолет?» — с волной мурашек меня захлестнуло осознание. То самое убийство, от которого Ким Намджун просил предостеречь Пак Чимина. Это было вовсе не убийство семьи Чон Чонгука. Это было убийство Дэнни Многорукого. Только его и никого другого мой учитель танцев стремился сжить на тот свет. Этого поступка Чимин боялся до одурения, о последствиях этого поступка Чимин плакал и горестно сокрушался, перед этим поступком он встал на колени и выразил то самое мертвенное смирение, которое так меня коробило. И всё-таки он не мог сделать этого в одиночку. Любое существование, даже самое убогое, — говорил он — гораздо лучше небытия. Он не хотел погибать, ни в моменте, ни после, а покушаться на жизнь Дэнни Многорукого в одиночку — это самоубийство. Может, мгновенное, а может, в перспективе ближайшего будущего, но всё-таки самоубийство. Здесь на сцену и выходили те самые «политиканы». Это они назначили встречу, и назначена она была Дэнни Многорукому. Наверняка она была удобно обставлена таким образом, чтобы печально известный мафиози оказался в достаточно уязвимом положении. Её назначили те, на кого он рвался поработать… те, кто заказал ему убийство семьи Чон Чонгука. Вот только Дэнни не знал, что они, его заказчики, уже в сговоре с тем, кого недавно заказывали — с господином Чоном-старшим. Встреча была липой. На неё должны были явиться не заказчики, а Пак Чимин. С одной единственной целью — избавить мир от того, кого встретит. Они организовали это мероприятие, они подготовили все необходимые обстоятельства, выбрали время, выбрали место и состряпали условия для своей жертвы, которой полагалось явиться туда только для того, чтобы расстаться там с жизнью. Пак Чимину было всё равно. Он был согласен. Для него это означало бы лишиться спокойного будущего здесь, в его привычной жизни, он и на это сухо кивал головой. Пускай его не будет — зато и Дэнни Многорукого не будет. И как удобно выходило для господина Чон Сониля, Чонгукова отца, что о планах Дэнни по внедрению в политические круги не знал абсолютно никто. Никого из своей старой команды Ким Джеук не планировал прихватить следом, кроме Пак Чимина, его преемника номер один, коего он втайне любил пуще всех, на которого ставил своё будущее и которого гораздо более прочих истязал. Ах, ещё кое-что — которого он так и не отважился самостоятельно прикончить, даже догадываясь, что предатель — именно он. Ведь это действительно было странно, разве нет? То, что Пак Чимин получал столь много липовых дел кряду. Пак Чимин бросился разбираться с бедолагой Клещом, когда тот попал в засаду из-за доносчика. Пак Чимин занимался глумливым наказанием невиновных, поехал на обмен партии оружия, заранее обречённый превратиться в перестрелку — из-за облавы, случившейся по вине доносчика. Пак Чимин отправился с голыми руками на поджог небольшой конторки и встретил там вооружённых до зубов противников, коих сам же недавно и предупредил о готовящемся поджоге. Пак Чимин пошёл на ограбление, о котором лично и осведомил полицию загодя. «Рюджин?» — нетерпеливое сообщение вернуло меня в реальность. Я ещё раз пробежалась глазами по экрану. И ответила: «Да, он достал пистолет прямо перед тем, как уехать». Больше никаких ответов не последовало. Намджун мгновенно вышел из сети. Но я всё равно таращилась в экран и обновляла диалог, сама не зная зачем. — С кем ты говоришь? — вдруг хмыкнул сбоку Чонгук. Я покосилась на него. — С Ким Намджуном. Он неопределённо помычал. Но я знала, что за этой неопределённостью всё-таки таился упрёк. — Впрочем, ничего удивительного. В конце концов, Тэхёна здесь как не было, так и нет. — Дело не в этом, — усмехаясь, я убрала телефон в карман, — Ким Намджун в этом тоже замешан. — Чего? — Чонгук уставился на меня во все глаза. — Ты говорил, что я изменилась после того, как провела у него ночь после обмена? Что ж, тогда он рассказал, что тоже принимает в этом заговоре какое-то участие. Мне пришлось скрывать это от вас. Оттуда и перемены. — Не может быть, — выпалил Чонгук, — это уже совсем Альфред Хичкок какой-то. Я не нашлась, что на это ответить. Мой младший товарищ тоже ненадолго притих. А когда пришёл в себя, бодро протараторил: — Значит, Тэхён был прав, когда говорил, что от этого тату-мастера нигде не укрыться, что он в каждой бочке затычка и везде сунет нос. А я твердил, что он половину додумывает… почему ты молчала? — Ну, наверное, потому что вы постоянно распалялись, как было бы здорово, чтобы доносчик «попался наконец», «сдох в подворотне», «был проклят» — и всё такое. Он задорно присвистнул. Помолчал немного. И на этот раз совсем невинно, без всяких едких подтекстов, а даже с некоторым сожалением выдал: — Тэхён тебе этот секретик ни за что не простит. Сердце громогласно ударилось в каком-то истеричном испуге, эхом отдаваясь в сознании, как если бы били по огромному гонгу. Я стиснула зубы и нервно сжала телефон в кармане. Странно. Я же сама торжественно прощалась с ним раз и навсегда буквально час назад, махала белым платочком в никуда и корчила из себя зрелую умудрённую даму. Но вот всё то же самое в виде сухого утверждения озвучил некто другой, и мгновенно вернулся до боли знакомый дёрганный страх. Я гадала, насчёт чего мы бы сейчас сокрушались, будь Ким Тэхён здесь. Насчёт Чимина и путаницы его ухищрений или насчёт Намджуна и моей прелестной лжи. Что-то подсказывало мне, что его гораздо больше волновало бы второе. — Они знают друг друга, — сменила тему я, — Чимин и Намджун. Чимин только что говорил об этом. Они, кажется, вдвоём как-то и проворачивают всё это против Дэнни. В их компашке есть ещё люди, я точно не знаю, кто они и сколько их. Но в это вовлечена полиция. Не знаешь, где и когда эти двое успели снюхаться? Я не могу понять. Не знали же они друг друга прежде? Намджун никогда не говорил мне о Чимине, а он точно рассказал бы, он вообще любитель потрепаться о мафии. Чонгук задумчиво помычал. Я на него обернулась. Вид у него был совсем отсутствующий. На лице ничего толком не отображалось, глаза пустые. Но волшебным образом я почувствовала, что вместо всего этого хаоса его вновь заботит то же, что волновало по пути на бал. «Надо же», — завистливо подумалось мне. Здорово, наверное, быть влюблённым парнем, стоящим у самых истоков своего чувства. Он не хотел ничего из того, что с нами происходило — теперь не хотел даже больше, чем прежде. Ему хотелось только вернуться в розовое озеро, и единственной настоящей проблемой был отец. Он прикидывал, как теперь быть, с учётом новых обстоятельств. — Нет, — заключил Чонгук в конце концов, — они точно не были знакомы до того, как мы приходили набивать тату. Я эту татуировку бил самый первый, это же была моя идея. Я сам нашёл твоего драгоценного тату-мастера, я и посоветовал его остальным. Но мне тут вспомнилось кое-что. Чимин же пошёл спустя пару дней после меня, так? Дело было под вечер, у него был выходной. Он обычно такой себе ходок гулять, а тут задержался часа на три, не меньше. Я любезно поинтересовался, где его шатало, и он ответил, что заболтался с тату-мастером, что тот якобы оказался смешной и страшно надоедливый тип, — Чонгук посмотрел на меня, наши ошеломлённые взгляды встретились, — я даже не придал значения. Мы об этом больше и не заговаривали никогда, и оно забылось. Это что получается, они с августа шушукаются? — Намджун мне об этом не рассказывал, — пробормотала я, потупившись, — но он тогда, ещё в августе просил меня посмотреть, что означает надпись, которую вы набили. Это было после прихода Чимина. И он тотчас заявил, что вы можете быть связаны с мафией. Я подумала, как странно вот так притягивать мафию за уши из-за двух одинаковых татуировок… Чонгук бесшумно рассмеялся. — Всё чудесатее и чудесатее! — воскликнул он и, покачав головой, вздохнул с тусклой опечаленной улыбкой. — И как теперь быть? По-хорошему, я Пак Чимина должен в подлецы записать, за то, что он сговорился с папашей и бросил меня ему. А получается, что он мне жизнь спас? Я тут строю планы, а на меня самого их уже понастроено. Вот что такое отцовские делишки, я стал забывать. И он здесь собственной персоной, заявился, чтобы восполнить мои пробелы. Как раз тогда, когда я стал раздумывать, не послать ли всё это к чёрту и не покинуть ли это игрище, — повисла недолгая пауза. — Как же всё это не вовремя. Мы мрачно помолчали. Дождь накрапывал по зонту ласковым шепотком. Мокрое пальто висело на теле мёртвым грузом. И было ужасно холодно. — Ты неплохо держишься, кстати, — только и сказала я. — Я знал, по правде говоря. Знал, чем всё кончится. В каком-то роде даже легче стало. — Что теперь с тобой будет? Он пожал здоровым плечом. — Может, немножко приложится по мне кулаками, — прикинул он, косясь на меня с плутоватой ухмылочкой, — а потом устроит мне персональную тюрьму. Школа построже и поскучнее, наверное. Личная охрана, чтоб не сбегал. Да, Реми? — Вы правы, господин Чон, — я вздрогнула, когда Реми вновь заговорил, хотя всё это время он не отходил от нас ни на шаг и даже по-прежнему держал для нас зонт. Удивительное свойство. — Господин Чон-старший как-то обмолвился, что готов держать вас взаперти в какой-нибудь избушке в горах до конца ваших дней, раз распоряжаться свободой с умом вы не умеете. Чонгук фальцетно расхохотался. — Узнаю папашу! — Это было в порыве гнева, — сдержанно добавил телохранитель. — Я так понимаю, теперь ты ко мне приклеен, — вздохнул Чонгук. — Он тебя уже уполномочил, да? — Всё верно, господин Чон. — Хорошо хотя бы, что это ты. — Когда дело касается вас, господин Чон-старший предпочитает приставлять кого-то, кому доверяет и кто, к тому же, знаком с вашими повадками. Мой горе-товарищ брезгливо махнул рукой. — Всё равно никогда не работало. Нет, ему лучше и вправду меня запереть. На каком-нибудь острове Святой Елены, как Наполеона. А что? Много чести на одну персону, да? Кто ещё таким похвастается в восемнадцать? — Не исключено, что до этого дойдёт, — осторожно осведомил Реми, вдруг понизив громкость, — конечно, не на всю жизнь, но он, кажется, подумывает о вашем заключении под домашний арест. С обучением там же, по месту заключения, с посуточной охраной и… системой наказаний за провинности. — Что это у тебя за зловещий голос? — усмехнулся Чонгук. — Я не очень-то удивлён. Если полиция заграбастает меня хоть за что-нибудь, даже за мелочь, да ещё и здесь, в Сеуле, это обернётся огромными неприятностями на его многострадальном поприще. Он меня, конечно, прежде отсылал подальше, чтобы со мной не возиться. Надеялся, что какая-нибудь из хвалёных школ сама выхолит из меня кого надо. Бьюсь об заклад, он был в бешенстве, когда узнал, как я тут куролесил. — Если что, я вам этого не говорил, господин Чон. — Повтори это ещё раз, и я на тебя обижусь. Разговор снова сам собой оборвался. Мы часто умолкали, пока стояли в тот вечер под дождём в ожидании Чон Сониля. Я всё-таки произнесла вслух, что ужасно замёрзла и не отказалась бы от чего-нибудь согревающего. Моё желание мгновенно исполнили. Это были рамки чьей-то чужой, незнакомой и несколько экзотичной реальности. Временный побег от разрухи в собственной жизни, прибежище, в которое меня любезно пригласили пересидеть свихнувшуюся бурю. Было неплохо стоять здесь, ждать непонятного человека для непонятного разговора. Без этого у меня оставалось бы… что? Я даже не знала. Всё было слишком непонятно там, во внешнем мире, где бушевали дожди. — Хочешь, пойдём в машину? — тут же бодро выпалил Чонгук. Я покачала головой. В машине он бы сошёл с ума. Так что я изрекла: — В машине я сойду с ума. Чонгук довольно цокнул: — Это точно. Сам такой же. — Я сейчас распоряжусь, — отозвался Реми и достал телефон, — ваше пальто не подходит для подобной погоды, юная госпожа. Я вижу, что оно совсем промокло. Вы не будете против отдать его нам и пока что накрыться пледом? Не волнуйтесь, он очень тёплый, и его удобно надевать на себя. И вам вынесут горячий чай. Какой вы предпочитаете? На его вопросы я отвечала в основном «да» и «нет», не веря, что овладевший организмом холод можно будет хоть чем-то согнать. Его указание кому-то в автомобиле было выполнено, оттуда выбежал ещё человек. Уже спустя минуту я стояла укутанной в теплейший тяжёлый плед, который завязала тесёмками под подбородком, и держала в руке термос с чаем. Это было до того изумительно, что из беспамятной мерзлоты сознание протрезвело обратно до нормального. «Он убьёт его? — колыхнулись колокольчики тревоги и неверия. — Неужели в самом деле убьёт?» Я же прекрасно видела, как непринуждённо эти двое держатся друг с другом, какие у них становятся ленные лица, какие фамильярные голоса и расслабленные движения. Это были не просто начальник и подчинённый, это были стародавние приятели. Пак Чимин знал этого человека как облупленного. Он с раннего детства ступал за ним по пятам, он слишком долго был ему бесповоротно верен. Верность его жила в нём годами, и годами она консервировалась, прела, подгнивала, окисляясь до состояния желчной ненависти. Но даже так, неужели теперь эта ненависть была способна всё перекрыть? В конце концов, ей предстояло противоборствовать могущественнейшей из сил, той самой, что не отпускает нас, когда нам явно пора, той самой, что лишает нас мужества, порабощает нас, закупоривает нас в зловонных застоях несчастий. Этой силой была привычка. Неужели он решится? А если да, то что потом? И наконец, самое животрепещущее — даже если решится, у него вообще получится? Что-то же могло пойти не так. Если Пак Чимин был здесь, в этом городе, его ещё можно было остановить. Но я не знала, где его искать, куда податься. Я была заперта в собственном бессилии, как в тесной коробке без воздуха, и меня душила клаустрофобия. Ничего уже нельзя было предпринять, ни на что нельзя было повлиять, оставалось только топтаться здесь, в сонном глухом лесопарке, и с обессиленными ладонями едва держаться на ватных ногах, и осоловело глядеть в исход пустой улочки, из прохладной полумглы которой веяло ледяным дыханием неизбежности. — Лучше расскажите, что у вас ещё нового? — неожиданно нарушил тишину Реми. — Что-нибудь из хороших новостей. — Не поверишь. У меня появилась девушка. — Ну, это совсем не новое… — смутился Реми. Чонгук нахохлился и возмущённо добавил: — Нет, ты не понял. Я её, типа, люблю. Кроткого телохранителя это не проняло. — Г-м… это я тоже слышу не впервые… — Так-с, слушай-ка сюда. Если допустить, что я урву себе немножко свободы. Ты же всё равно хотя бы на первое время будешь со мной повсюду, да? — Всё как обычно, господин Чон. — Только попробуй ляпнуть вот это, что ты сейчас сказал, — Чонгук ткнул ему пальцем, — при моей девушке. Никаких «ничего нового». — За кого вы меня держите, господин Чон? — Кстати, матери о ней ничего не говори, когда она будет обо мне расспрашивать. Лады? Наконец Реми затих. — Разве вы не любитель приводить в дом кого попало и устраивать экскурсии в вестибюле? — он уклончиво улыбнулся; давать подобных обещаний он не стал. — Правда, это очень расстраивало вашу матушку… — Нет, моя красавица обойдётся без экскурсий, — фыркнул Чонгук, — либо они с моей семьёй возненавидят друг друга, либо сердечно подружатся. Я даже не знаю, что из этого хуже. Лучше пусть она держится подальше, и мои тоже к ней не лезут. Отец — это ладно, он и так не станет, ему всё равно, а вот матери только дай повод, — он вдруг обратился ко мне, — как-то раз я застал её за копанием в моём телефоне. Тогда даже не было мессенджеров, но я много переписывался через SMS. Она прочитала все переписки, а в ответ на возмущение просто спросила, правда ли, что я уже не девственник. Она, видите ли, прочитала это в одном из сообщений и была глубоко потрясена. Привела ко мне эту чокнутую психотерапевтичку на сеанс, которой самой не мешало бы подлечиться, и та задавала вопросы, пока мама сидела рядом и с крокодильими слезами сморкалась в платок. Как часто у меня случается непроизвольное возбуждение? Преследуют ли меня эротические фантазии? Может, снятся сны? Просыпаюсь ли я с поллюциями? Были ли у меня половые связи и когда? Мне было четырнадцать лет. В ответ на всё я рубил простое «никогда». Но мне всё равно постановили вызывающую опасение гиперсексуальность и прописали какие-то таблетки. Мамашу хлебом не корми, дай объесться таблетками, и меня она тоже всю жизнь пыталась подсадить то на одно, то на другое. Наверное, это от неё у меня такая уязвимость к обезболивающим, — Чонгук недобро осклабился. — Был ещё случай, я заглянул в свой тайник в стене и обнаружил, что моих личных вещей, которые я специально от неё прятал, нет. Дотянулась-таки, нашла. Больше полутора лет назад это было, когда я ненадолго кантовался дома, а до сих пор берёт бешенство. Я назло ей тащил в дом подружек и малознакомых приятелей, которые на всё глазели и до всего хотели дотронуться руками, у неё от этого всегда случались истерики. Особенно, когда они трогали вазы. Эти вазы — вообще отдельный разговор. Что это за дом такой, чёрт побери, в котором ни к чему нельзя прикасаться? Тут в монолог подключился Реми: — Это уже что-то новенькое, господин Чон, — бодро сменил тему он, — я не помню, чтобы вы прятали кого-нибудь, кто вызывает у вас романтический интерес, от семьи. Скорее, с шестнадцати лет вы стали как-то уж очень выставляться… назло, потому что это не поощрялось. Я надеялся, что вы это перерастёте. Значит, переросли? Чонгук не ответил. Он как-то неожиданно умолк, и по его растерянному лицу я догадалась, что он смутился. Со всех сторон ему улюлюкали: «У-у-у, как все серьёзно», — и это вгоняло его в ступор. Он сам до сих пор не до конца верил, что всё серьёзно. Пока мы молчали, я старалась заново вникнуть в то, что узнала. Ничего не шло не ум, в голове была сплошная каша вопросов и светящихся эпизодов из недавнего прошлого. Намджун спросил: «А куда ты потом собрался везти Рюджин?» — в самой требовательной форме. И Чимин послушно ответил: «Домой», — теперь, если вдуматься, даже слишком послушно. Помимо того, татуировщик даже не поинтересовался, с какого перепугу, собственно, я вырядилась в танцевальную одежду. Из-за всего, что он наговорил, я напрочь позабыла об этом подумать. Тем вечером, когда направлялась в сторону дядиного кафе, я, хотя и внушала себе, что не хочу с ним пересечься, смутно прогоняла на задворках ума, что буду отвечать на его вопросы. Но никаких вопросов не последовало. Потому что он и так всё знал. «Блефовать со мной бесполезно, — хвастливо заявил он как-то раз, — я мог бы учуять запах твоего блефа, даже если бы ты находилась на другом континенте». Как если бы он догадался, что мы с Ким Тэхёном разыгрываем спектакль. Вот только он не догадался. Он знал. «Это просто пафос, — комментировал Тэхён эти слова Намджуна, — ты уверена, что он к тебе не клеится?» Значит, Чимин всё это время попросту докладывал Ким Намджуну о каждом шаге, который я предпринимала. «Побег, — мысленно ужаснулась я, — выходит, Намджун знал о побеге?» А если знал он, знал и дядя. Дядя говорил, что хотел уберечь меня от опрометчивых поступков, потому он и не рассказывал, что правда обо мне и Ким Тэхёне ему известна. Каких именно опрометчивых поступков он опасался — теперь ясно. Дядя, ох, дядя. Он прощал мне гораздо больше, чем я могла предположить. Казалось бы, все паззлы встали на свои места, но что-то не давало мне покоя. Пак Чимин и Ким Намджун — товарищи. Что-то не вязалось. Что именно? «Когда они успели сблизиться? — смутно подумалось мне. — С самого начала? И если нет, то в какой момент? И как это произошло?» — Что ты там притихла, Рюджин? — неожиданно обратился Чонгук ко мне. — Небось гадаешь о своём тату-мастере? Смотри, свет фар вон там, за поворотом. Гвоздь программы пожаловал. Может, сейчас нам и прольют свет на творящееся безобразие, а? Я всмотрелась в исход улицы. И правда, в мареве мелкого дождя, казалось, можно было различить свет. С каждой секундой он становился всё менее призрачен и более ощутим, и в конце концов из-за поворота вырулил автомобиль. — Это что, Роллс-Ройс? — брякнул Чонгук. — Кое-что не меняется, правда? Будь его воля, он и женился бы на одной из своих лошадок. — Кстати, недавно господин Чон-старший пополнил коллекцию… — подтвердил Реми. — Вы в курсе, что налог на модели премиум-класса вырос на… И они беспечно заговорили о вещах, в которых я ничего не смыслила. Я уставилась на светящиеся глаза фар, с каждой секундой всё более яркие, слепящие — они хищнически приближались. Автомобиль очень плавно притормозил в тупике перекрёстка прямо напротив нас, и в новой особенной тишине я отчего-то впервые за прошедший час отчётливо услышала дождь. Шелест каждой капли, как мне мерещилось, был различим. Не то дождь стал громче, не то наши мысли благоговейно притихли перед авторитетом появившейся персоны. Фары не гасли, из машины никто не выходил. Я обернулась на Чонгука, с пламенным вызовом уставившегося вперёд. В конце концов он дерзко кивнул в сторону минивэна тому, кто сидел внутри Роллс-Ройса, и решительно развернулся. Я, краем глаза заприметив, как кто-то за рулём развернулся и что-то передал назад, поспешила за товарищем. Зонт тоже поплыл за нами, словно сам собой. — Держись меня, Рюджин, — бросил Чонгук, — он будет пытаться от тебя избавиться, но первое время он всё-таки вынужден будет держать при тебе лицо. Давай надеяться, что у него это будет получаться. Ни в коем случае не предпринимай попытки ретироваться сама. На его обходительные предложения покинуть нас тоже не реагируй. На грубые требования убраться отсюда — тем более. Хорошо? — Хорошо, постараюсь, — пролепетала я, торопясь следом. — Мы едем в ресторан? — Нет, я думаю поговорить прямо здесь, в минивэне, — у двери автомобиля он остановился и развернулся ко мне, — он не должен отказать. Поездка куда-то означала бы, что мы потратим больше времени на общение друг с другом. Если хоть в чём-то мы с отцом и солидарны, так это в том, что нам обоим хотелось бы, чтобы это душещипательное семейное воссоединение скорее закончилось. Я снова понимающе покивала. — Спасибо, что делаешь это для меня, — Чонгук издал бодрый короткий вздох и совершенно неуместно заулыбался, — ну что, проклятье, приступим? Уф-ф… Он открыл дверь автомобиля, и мы залезли внутрь. Реми был последним, он закрыл зонт. У меня учтиво забрали пустой термос. Ждать пришлось не больше минуты, но у моего несчастного друга уже вовсю дёргалась нога. Неосознанно он постоянно притрагивался к больному плечу, что тоже не шло ему на руку. Предстоящее противостояние, сразу поняла я, значило для него очень много, и он начал проигрывать ещё до начала. Когда наконец заявилась чета Чон, всех, кроме Реми, попросили ретироваться. Крепкие молодчики, сопровождавшие пару, тоже остались снаружи. Чонгук озирался по сторонам, не шевеля головой и только боковым зрением подмечая, как исчезают «свидетели». — Обычно твои люди верны тебе, как средневековому монарху, — было первое слово, которое произнёс кто-либо, и это был Чонгук, — я помню только пару случаев, когда ты выпроваживал бы водителя. Реми уселся на второй и по совместительству последний ряд. Мы с моим младшим товарищем сидели перед ним, в первом ряду. Перед нами было пустое пространство, а за ним располагались развёрнутые к нам сиденья, на которых чинно восседали господин и госпожа Чон. Первый — не отрывал холодных глаз от сына. Вторая — забилась в самый угол, смотрела исключительно в темноту тонированного окна и теребила в руках платок. От них пахло парфюмом, свежестью и дождём. Они были парадно разодеты. Их волосы были безукоризненно уложены. Их лица были идеально презрительны. — Это потому, — наконец звучный голос господина Чона-старшего прорезал пространство; должна признать, звучал этот человек так же внушительно, как выглядел, — что я не привык проводить беседы в машинах. — Странно, — усмехнулся Чонгук, — ты же так боготворишь свой багаж. Я подумал, это будет в твоём стиле. Чон Сониль закинул ногу на ногу и сам медленно откинулся на кресле. К его лицу приварилось суровое выражение, которое, казалось, никакими усилиями невозможно отодрать. Взгляд двигался медленно, тяжело, но глаза цепкие. Тем не менее, при всём этом они с сыном были поразительно похожи друг на друга. Господин Чон-старший медленно осмотрел Чонгука с головы до ног. Задержался на неестественно зажатом плече. В этот вечер Чонгук был без фиксатора, и когда он не шевелился, я даже не могла сказать, что с его плечом что-то не так. Более того, теперь он был в верхней одежде. И всё-таки, когда глаза отца семейства задержались на его плече, мне вдруг почудилось, что изъян очень заметен. Некоторые взгляды способны на подобное — они выводят скрытое на поверхность. Чон Сониль продолжил осмотр. Снова задержался, на этот раз на дёргающейся ноге. Брезгливо отвёл глаза. Анализ окончен, выводы сделаны. И наступила моя очередь. Мои волосы, моя парадная одежда, наброшенный на меня плед, принадлежавший им, и, наконец, моё лицо, которое перестало интересовать его в ту самую секунду, как он на него взглянул. «Кто это здесь? — как бы подумал он и тут же увидел. — А, никто…» — Я смотрю, — обратился он к Чонгуку, — чувство юмора у тебя всё такое же скверное. Тебе не кажется, что это неподходящее место, чтобы приводить одну из своих подружек? — Это одна из моих лучших друзей, — усмехнулся Чонгук, — и она здесь на всякий случай. Чтобы ты, если что, поумерил свои методы воспитания. Я не хочу, чтобы один из вон тех симпатяжек учил меня уму-разуму в твоём стиле. — Должно быть, ты много кем успел стать, пока был здесь, — парировал Чон Сониль, — не знал, что ты стал ещё и трусом. — Трусом? — скалясь, передразнил его сын. — Это я — трус? Так с тобой один на один я-то не прочь выйти. Трус, по-моему, это тот, кто нанимает кучу человек, чтобы часть из них держала, а другая била одного-единственного соперника. Лицо Чона-старшего оставалось каменным. — Ах, как обидно, — монотонно произнёс он, не меняя сурового выражения, — постой-ка, не поделишься, а чем ты занимался все последние месяцы? — О, так мы сразу к делу? — Чонгук подвинулся вперёд и даже заинтересованно потянулся в сторону отца. — Какое облегчение! Может, расскажешь, что там у тебя с моим соседом Пак Чимином, м? Воцарилось молчание. По лицу Чон Сониля ничего нельзя было сказать, оно совершенно не изменилось. Как вдруг из его уст прозвучало кое-что ошеломительное: — Я не знаю, кто это, — отрезал он. Мы с Чон Чонгуком продемонстрировали ему красноречиво ошалелые лица. — Значит, ты хотел бы сохранить ваше общение в секрете? — оклемавшись, ехидно подметил мой товарищ. — Поздно, Чимин рассказал нам, что общался с тобой. Прямо перед своим уездом. Взгляд Чон Сониля снова коснулся меня. Медленный, спокойный, но на этот раз не столь незначительный. Вот теперь я ясно осознала, что я здесь лишняя. — Это какая-то ошибка, — повторил он сыну, — я не знаю никого с подобным именем. Я покосилась на Чонгука, на его лице уже вовсю бугрились желваки. Он потупил глаза, тихо негодуя и сомневаясь. Было предельно ясно, какого рода сомнения вертелись в его голове. Он мог бы сдать Реми. Мог бы сказать, что тот подтвердил всё через Рё, того самого камердинера, упомянутого ранее. Почему Чон Сониль отрицал своё общение с Чимином? — думалось мне в каком-то нехорошем предчувствии. Что самое неприятное, я довольно быстро догадалась, почему. Он хотел обставить убийство Дэнни Многорукого именно как убийство, а не как заказное убийство. Естественно, что об общении убийцы Дэнни с семейством Чон должны были знать только самые приближённые, и то, скорее всего, даже они знали только об общении, а не о планируемом преступлении. Именно потому мне был подарен ещё один взгляд отца Чон Чонгука. Я не должна была знать того, что знала. Это не входило в план. — Прекрати хорохориться, я всё знаю, — потеряв самообладание, прошипел Чонгук, — Дэнни открывал бюро заказных убийств, мы должны были стать в этом бюро первым почётным файликом. Поэтому Пак Чимин как-то на тебя вышел и стал что-то крутить с тобой вместе втайне от моего начальника. Мне всё известно, так что прекрати этот цирк. — Ах, ты про это, — Чон Сониль изобразил озарение, причём изобразил нарочито плохо, голос у него не дрогнул ни на полутон, — да, точно, я вспомнил. Был какой-то из твоих оборванцев, твердил, что нам якобы что-то угрожает и что мы должны ему помочь. Рё с ним разговаривал, но, Чонгук, я давно привык не обращать внимания твоих дворовых дружков. Многие из них пытались воспользоваться твоим положением, чтобы добиться от моей семьи какой-нибудь выгоды. Если начать бежать на зов каждого, я только и буду, что с ними разговаривать. У меня совершенно нет на это времени. У меня работа. — Брось, папа, — улыбнулся Чонгук, — у него проблемы? Или он известен кое-где в полицейских кругах в качестве доносчика, и для твоей репутации важно не иметь ничего общего с бандитом, несмотря на то, что ты ему как-то помогал? Вокруг этого всё крутится, правильно? — Чонгук, — подала голос я, аккуратно оборачиваясь к нему, — Чимин сказал, что избавится от Дэнни. Мне теперь кажется, он имел это в виду буквально. Чонгук ошалело уставился на меня, приоткрыв рот. Яростно обернулся на отца. Тот не спускал с меня глаз. — Я так понимаю, вы сейчас говорите, — обратился он ко мне, — о разборках какой-то уличной группировки, в которой состоял случайный сосед моего сына. Не понимаю, какое это имеет отношение ко мне и моей семье. — Заканчивай ломать комедию, репортёров здесь нет, — разозлился Чонгук, — это ты подговорил его, не правда ли? Я хорошо знаю этого парня, вообще-то. Тому, что он исподтишка доносил на организацию, я ещё не удивляюсь, но он никогда сам не решился бы на открытую конфронтацию с Дэнни. Ты не мог нанять кого-нибудь из своих людей? — Вспомни, о чём ты говоришь, Чонгук, — на этот раз последовало притворное лёгкое удивление. — О внутренних интригах какой-то преступной шайки. Меня подобные вещи не касаются и не должны касаться. «Ясно», — подумала я. Вот почему Пак Чимин. У него были личные счёты, и к семье Чон это не имело никакого отношения. — А потом что? — Чонгук мрачнел с каждой секундой. — Какие-нибудь пути для отхода? Что с ним будет? Наступила пауза. Отец смотрел на сына. Его лицо было по-прежнему твердо и спокойно. — Вы говорите о пугающих вещах, — наконец заговорил он, — о некоем преступлении, насколько я понял. Вижу, ты очень взволнован, это понятно. Люди, в особенности подростки, часто взволнованы преступными происшествиями. Извини, мне это неинтересно. Откуда мне знать, как и что происходит с преступниками после их преступлений? Довольно часто их ловят, и они несут ответственность. Но, к сожалению, не исключены и обратные случаи, когда преступление совершается грамотно и со знанием дела. Тогда преступнику удаётся избежать наказания, как это ни прискорбно. Но, конечно, преступник в этом случае должен действовать очень осторожно. Мы с Чонгуком погрузились в поражённое молчание. Избежать наказания, значит? Вот что задумал Чон Сониль. Он нашёл выход из тупика, как выразился мой учитель танцев. Вместо полицейского преследования он предложил собственный вариант и пообещал помочь избежать последствий. — Так что с ним будет? — в конце концов глухо спросил Чонгук. — Понятия не имею. Он приходил попрошайничать от твоего лица, его выпроводили. Куда там понесло твоего уличного дружка, уже никак не касается нашей семьи. Вряд ли мы когда-нибудь его увидим. Я нервно сжала ткань юбки. «Вряд ли мы когда-нибудь его увидим». Только это предложение на самом деле и было ответом. Судьба Пак Чимина вдруг очень ясно предстала перед моими глазами. Безымянная, затерявшаяся в паутине неизвестности, где-то очень далеко отсюда. Мне вспомнился его отрешённый любовный взгляд, блуждавший по белым стенам танцевальной комнаты. Вспомнилось, как он предложил наведаться в корейскую кухню. Как он, несмотря на страх перед ужасами прошлого, чувствовал, что должен в последний раз посетить старую квартиру, чтобы унести оттуда часть своей истории. Как неожиданно заявил Чон Чонгуку и Ким Тэхёну, что хочет сделать с ними общую фотографию в гостиной Скворечника. Как и мне предложил то же самое. — А ты не промах, — пробормотал Чонгук, — грамотно всё устроил. Я так понимаю, мне нужно принимать участие в этом спектакле. Меня в этой организации знают, к твоему сведению. Если в ближайшее время всплывут какие-нибудь громкие убийства, меня могут приплести как того, кто околачивался поблизости. — Что мне эти «поблизости», — отмахнулся господин Чон-старший, — главное, чтобы всякие там громкие убийства не причиняли неудобств мне. Но с чего бы это, если они меня никак не касаются? А мелкие бандиты могут сколько угодно доказывать, что видели тебя краешком глаза то тут, то там. Выпил пару раз с одним, поздоровался с другим — подумаешь. Ты просто выбрал неудачного арендодателя, чтобы снять жильё. С каждым может случиться. — Слухи всё равно поползут. — Слухи никогда не прекращают ползать, — отрезал Чон Сониль, — их бояться нечего. Бояться стоит только существенных происшествий. К нам такие не привязать. Да никто и не подумает пытаться. Но спасибо тебе, что сделал всё, чтобы случилось обратное. Чонгук рассеянно посмеялся, почёсывая бровь ногтем большого пальца. — Что, наконец мы добрались до филейной части? — он выдыхал бесшумные смешки. — Той, где ты принимаешься меня отчитывать? — Тебе смешно? — Вообще-то, да. Я восхищаюсь твоей способностью выходить сухим из воды. Ты нашёл того, кто на тебя покушался? — На меня действительно покушались, — господин Чон-старший продолжал упорно изображать дурачка. — Полагаю, ты догадался из-за того, что я долго отсутствовал. И да, разумеется, я выяснил, кто это. Чонгук зловеще осклабился. — Ну, и как? — весело спросил он. — Что с ними будет? — Сейчас мне слишком невыгодна вражда. Мы зарыли топор войны. — Бедолаги, — фыркнул Чонгук, — зря они так думают. А ты не в курсе, зачем им я? Наконец губ господина Чона-старшего коснулась тонкая улыбка. — Вообще-то, ты никому из моих недоброжелателей не нужен, Чонгук, — осведомил он, — если бы кто-то захотел от тебя избавиться — это была бы его личная инициатива. С нашей семьёй это было бы никак не связано. Что ж, в таком случае осталось бы только поаплодировать твоей способности выбирать друзей. Так держать. — Дэнни — меня? Да за что? — Чимин упоминал, — снова осмелилась заговорить я, — что Дэнни избавлялся от всех, кто, по его мнению, отвлекал Чимина от их с ним целей. Ты случайно не настраивал Чимина против Дэнни? — Конечно, настраивал, чёрт побери. С самого первого дня, и я этого никогда не скрывал. Мы покосились друг на дружку. Чонгук потупился, натужно вспоминая прошлое. — Дэнни спросил у меня как-то раз в самые первые дни, как мне его бравый солдатик Малыш Джей, не обижает ли он меня, — хмыкнул он. — Я сказал: «Отличный парень, но слишком уж твоя шестёрка. Ничего, мы это исправим. Смотри, он у тебя взбунтуется, ещё начнёт показывать зубки», — я шутил, разумеется. Но он не посмеялся. Посоветовал не оказывать никаких дурных влияний на его ученика, потому что он им очень дорожит. Ну, и да, я Чимину пару раз советовал отказывать Дэнни во всяких его сумасбродных просьбах, и он меня слушал. В первое время он был более волевой, чем потом, оттого он мне и нравился тогда больше. Это что получается, — Чонгук потемнел от гнева, — Дэнни меня вздумал пришить только за то, что я с Пак Чимином якшался? — Странно, да? — пробормотала я. — Но что-то такое будто всегда чувствовалось. — Это точно. Меня здорово напрягала эта нездоровая верность. Эти их многозначительные гляделки друг с другом, они не нравились Тэхёну. Бедняга Пак Чимин. А что с его связями с полицией? — спросил он у отца. — Ты в этом тоже принимаешь участие? — Разумеется, нет. С чего бы мне принимать участие в делах какого-то бандита? — отозвался тот. — Мне ничего не известно об этом. — А им о тебе? — Зачем этот бандит стал бы рассказывать им, что пытался прибиться к нашим дверям? Если у него и были какие мотивы для подобного, то только самые неблагородные. Делиться об этом с блюстителями закона ему бы вряд ли захотелось. Не думаю, что они знают. — «Не думает» он, — небрежно усмехнулся Чонгук, — ну, раз уж ты «не думаешь»… — Как ты себя чувствуешь? — осведомился господин Чон-старший. — После того, как чуть не встретил бестолковый конец от руки свихнувшегося торговца пушками и органами? Осознаёшь ли ты хотя бы частично масштабы случившейся катастрофы? Осознаёшь масштабы своей глупости? Своей вины? — О, уверен, ты отлично справляешься с этим и без меня, — нахально заявил Чонгук, — так что предоставлю это тебе, благодарю. Это стало последней каплей в чаше самообладания Чон Сониля. — Он мог швырнуть тебя в подвал, мог запереть в чулане, мог связать и сунуть в рот кляп, — зашипел он с неистовой ненавистью в глазах, — но нет, он позволил тебе шастать по улицам… — по мере того, как он выплёвывал слова, на губах его сына расцветала презрительная ухмылка, — бегать по домам и рисковать каждый день попасть в полицейский участок за какое-нибудь безмозглое мелкое преступление. — Ну, господин Чон-старший, — усмехнулся Чонгук, откидываясь на спинке, — он прекрасно понимал, что связанный я тебе даром не сдался. Ты бы ему только посоветовал, какие ноготки мне вырвать в качестве воспитательной меры. Он же не идиот, он знает, на что давить. — А ты и рад услужить, — продолжал его отец, словно бы ничего не слышавший, — пока я ищу, кто на меня покушается, мой сын делает всё, чтобы я больше никогда не смог вернуться. — А где ты был? На каком-нибудь острове? И что тебя не устраивает? Пляж, солнце, кокосы… — Посмотри на себя, Чонгук. Посмотри, во что ты превращаешься. Посмотри на себя в зеркало, загляни себе в глаза. Тогда ты испугаешься того же, чего я боюсь прямо сейчас. Бесконечной тупости, плоскости, пустоты, которую увидишь. Что ты собирался сделать с нашей фамильной драгоценностью? — Сбыть её где-нибудь на чёрном рынке, — беспечно махнул ладонью Чонгук. Рот господина Чона искривился в выражении презрения. Так не поступали в его мире, где всему своё место. Он говорил не с сыном, он говорил с уличным бродягой. Его глаза были полны отвращения. — Сколько было шума из-за этого возмутительного несчастного случая с Джоан, — холодно произнёс он; Чонгук мгновенно ощетинился, — и вот как теперь ты вздумал обращаться с диадемой сестры. — Диадемой сестры? — Чонгук аж наклонился вперёд. — Диадемой сестры, к которой ей было запрещено прикасаться? Когда ты объявил, что эта цацка переходит во владение Джоан, ты даже не удосужился снять её с витрины! Джоан ни разу в жизни не надевала вещи, которая ей принадлежала, она вообще не прикасалась к ней. Мы стояли там, в твоём кабинете, ты с видом напыщенного индюка представлял ей эту цацку, и она шепнула мне: «Как по-твоему, сколько за неё дали бы на чёрном рынке?» — что скажешь на это, а? Тоже мне, поборник чести усопшей. — Не моя вина, — потемнел от злости господин Чон, — что Джоан не знала цены вещам, к которым прикасалась. — Всё от и до, всё, что произошло с ней и что происходит со мной — всё это твоя вина. — В чём именно я виноват? Может, в том, что из всех открытых для тебя дверей ты выбрал участь жалкого рэкетира? В том, что решил прибиться к грязнейшему мафиози Сеула с репутацией психа и горой трупов за спиной? Может, в том, что ему вздумалось продырявить твою пустую голову, тоже виноват я? Стоило оставить тебя ему, да? — Я тебя умоляю! — всплеснул рукой Чонгук, гневно кривясь. — Не веди себя так, будто делал это ради меня! Это нелепо. — Всё, что я делаю, я делаю ради семьи, — твёрдо пропечатал господин Чон. — Ты делаешь это ради своих карьерных интересов, в которые попросту входит видимость безупречной семьи. Не подменяй одно другим, двуличная сволочь. И спасибо я тебе говорить не буду, ты не для меня потел. Извини, меня эти твои глянцевые ценности вообще не колышут. С чего бы, если тебя не колышут мои? Лицо господина Чона-старшего угрожающе дёрнулось. — Бесполезно надеяться, что ты исправишься, — рыча, провозгласил он, — остаётся только думать, как лишить тебя возможности множить мне неприятности. — Инсценируй несчастный случай, — щёлкнув пальцами, подкинул вариант Чонгук, — ты же в этом профи, а? — Запри его где-нибудь! — ни с того ни с сего задребезжал голос госпожи Чон. — Запри его до конца его дней. Видеть его не хочу! Чонгук, бодро сверкнув зубами, махнул ей ладонью: — Привет, ма. Она только мазнула по нему взглядом, и глаза уже застелила пелена слёз. — Можешь даже не пытаться извиняться передо мной, — плаксиво надрывался её голос. — Это тебе совершенно не поможет, молодой человек. — Я не собирался перед тобой извиняться, — холодно отрезал Чонгук уже безо всякой улыбки. Возникла недолгая пауза. А после госпожа Чон вдруг разразилась горестными рыданиями. Я спрятала глаза, и все остальные, как я почувствовала, тоже. Это была неприятная, поразительно громогласная и давящая на виски сцена. — За что всё это на мою долю? — выкрикнула и сморкнулась в платок она; слёзы ручьями текли по её раскрасневшемуся лицу, у неё содрогались плечи. — Дочь-самоубийца и сын-бандит — за что, за что мне всё это? — замерев как бы в осознании собственных слов, она поглядела в пустоту водянистыми глазами и, мысленно лицезрев весь ужас своего открытия, надорвалась в новой волне яростных слёз. — Почему именно мои дети должны были стать такими? За что — я? Икнув, она истошно разрыдалась во весь голос. Приступы рыданий были ужасно надсадными и походили то на вой, то задыхающееся кудахтанье, от них у неё сильно сжималась грудная клетка, наверняка до боли. Растасканные в стороны губы, оголявшие излишне безупречные зубы, казалось, свело страшной судорогой. Глаз не было видно, но они сочились слезами. И у неё была попорченная косметологическими процедурами кожа, при всех плачущих гримасах она не мимикрировала и оставалась гладкой и ровной, словно резиновой, что выглядело до жути неестественно. Пожалуй, эта женщина не понравилась мне гораздо крепче, чем её муж. Было что-то странное в её лице, недоступное. Окружающий мир был для неё отражением собственных внутренних драм и ничем более. Других людей, их интересов и переживаний для неё не существовало. Ты мог бы общаться с ней, но она, общаясь с тобой, разговаривала бы сама с собой. Она смотрела на окружающих, как на плоские картонные декорации в постановке спектакля о ней самой. Это несколько пугало. Пока она плакала, а плакала она долго и с великим энтузиазмом, я мучилась в невыносимой неловкости, как и все остальные. Когда кто-то настолько не владеет собой, обычно не остаётся ничего, кроме блеяния неловких утешений, однако в данном случае это было бы неуместно, и все просто молчали. Чонгук доблестно сносил происходящее, лицо его оставалось невозмутимым. На мать он даже не смотрел. — Хватит, — в конце концов лязгнул, словно лезвие, голос Чон Сониля; его ладонь опустилась на ногу жены, а сам он даже на неё не взглянул и был всё так же непоколебимо спокоен, — возьми себя в руки. Рыдания моментально прекратились. Госпожа Чон теперь почти беззвучно всхлипывала, но и эти всхлипы вырывались непроизвольно, их она тоже старалась подавить. Лицо совершенно разгладилось, глаза разомкнулись и теперь опустошённо смотрели в пол. Грудь нервно подёргивалась. Ладонь и команда успокоиться подействовали на неё молниеносно. Она взглянула на мужа с трепетным почтением, именно с таким, с каким собаки смотрят на хозяев. Мне стало не по себе. Интересно, Чон Чонгук когда-нибудь замечал, что это именно та форма отношений, которую сам он выстраивал со своими бескостными, потерявшимися в нём без остатка партнёршами? — Твоя дочь не самоубийца, — напомнил Чон Сониль жене, — она погибла в результате несчастного случая. Госпожа Чон отрешённо потупилась, словно провинившаяся двоечница. — Да… — пробормотала она, всё ещё шмыгая носом и тихо вздрагивая грудью, — да, точно… Чонгук бесшумно посмеялся себе в грудь. А после наклонился вперёд, уже в сторону матери. Я видела, какой угрожающей была его поза, со спины чувствовала, до чего у него раскалённая кожа, как она пыхала жаром. — Думаешь, тебе сойдёт с рук, что ты вот так избавилась от неё, да? — его елейный голос походил на змеиный шёпот, сочившийся ядовитой усмешкой и враждебностью. Его мать замерла, глядя на него с испуганным недоумением; глаза у неё были красные, слабые, всё ещё затуманенные кисейной пеленой дум о собственной трагической участи. — Думаешь, как хорошо, что она взяла и испарилась сама собой. Теперь можно положиться на эту несусветную чушь, которую вы сочинили, и вздохнуть с облегчением. Она была бельмом на глазу, и вот её не стало, она в прошлом. Она больше не беспокоит тебя. Твой всемогущий муж избавит тебя от бремени вины и от всякой ответственности, ты будешь кивать, как его болванчик, и всё будет хорошо. Нет, не тут-то было. С каждым годом ты всё больше теряешь контроль над собой, ты же видишь. Я даже отсюда чую, как от тебя несёт сумасшествием. Ты далека от состояния адекватности, и это становится заметно. Очень скоро ты тоже станешь для него обузой. Так же, как Джоан. Как я. Тебя ждёт та же участь, что и нас. Радуйся, пока можешь, потому что радоваться осталось недолго. Вот увидишь, мама. Ты следующая. Про тебя придумают точно такую же смехотворную небылицу, вот только о твоей правде никто не станет скорбеть. Ни одна живая душа. Никто не станет за неё бороться, она сгниёт с тобой вместе. Госпожи Чон млела перед лицом сына, словно оглушённая. Все черты безобразно исказились, лицо одеревенело от первобытного страха. Для неё это была отнюдь не пустая угроза, мгновенно смекнула я. Каким-то волшебным образом и здесь Чон Чонгук прощупал именно то, чего она по-настоящему опасалась, причём опасалась до потливой паники. По небрежному отношению её мужа было довольно легко распознать, что он относится к ней как минимум не с нежностью. Это её нервировало, как нервировала и собственная несдержанность, и отсутствие владения рассудком, и чувство маячившей где-то далеко расплывчатой реальности, походившее на перманентную нетрезвость. Её сын заметил это, просто взглянув на неё. Уж с чем-чем, а со своими пороками эта женщина была знакома достаточно хорошо — и они её пугали. В семье, частью которой ей посчастливилось стать, безупречный порядок был богом, и она молилась этому богу с сектантской страстью, но немного переборщила. В своей дурной одержимости всё контролировать она как-то дошла до того, что плохо владела даже самой собой, наверняка иной раз ещё хуже, чем нынешним вечером. А такое в её мире каралось крайне сурово. За ней, может, имелась пара погрешностей, которые сама она не прощала себе и которые, как она боялась, мог не простить кто-то ещё. Это красноречиво отобразилось на её искажённом животным страхом лице. — Прекрати пугать мать своими глупыми страшилками, — бесцветно прокомментировал Чон Сониль, — если тебе и стоит о ком-то побеспокоиться, то только о самом себе. — Валяй, — дерзко плюнул Чонгук, — давай, озвучивай приговор. Хватит меня припугивать, мне всё равно не страшно, давай покончим с этими смехотворными семейными посиделками. Куда угодно, лишь бы не лицезреть твою каменную рожу. Несчастный случай — говорит… неужели ты в самом деле ничего не чувствуешь? Как у тебя поворачивается язык говорить такое? — Как у тебя хватает бессовестности, — рыкнул отец, снова выходя из себя, — устраивать разгром из праздника, который мы устроили в память о ней? И почему же, только потому, что его организовываем мы? Что, только тебе можно скорбеть, проклятый мерзкий скоморох, только ты один имеешь на это право? Это танцы, которые она заучивала, с которыми выступала, это произведения, которые она играла, дом, который она любила. Как ты посмел использовать её в качестве мотива, чтобы попросту ограбить свою семью? — Папа, — глухо усмехнулся Чонгук, — Джоан ненавидела танцы. Она ненавидела балы. И ей всегда было некомфортно в платьях. Твоя проблема даже не в том, что ты её не знал и не знаешь, а в том, что ты никогда не хотел и всё ещё не хочешь её знать. Даже её смерть ничего не изменила. Напротив, теперь тебе легче делать из неё то, чем она никогда не была. Легче притворяться. Устраивать эти лживые памятные приёмы, как будто ты скорбящий папочка. Если бы бал сорвался, — он демонстративно коснулся пальцами татуировки на шее, — ей бы это понравилось. Она бы сочла это смешным. Потому что она никогда не хотела в них участвовать. — Это варварство, — выругался господин Чон-старший сквозь зубы, отводя преисполненные сурового возмущения глаза, — это дикость! Хватит наказывать меня за её невыносимый нрав. Я не виноват, что она такая. Столько людей прилагали усилия, было затрачено столько времени, столько денег, столько связей на воспитание, на образование, на мероприятия, и всё для неё одной. А она воротила нос, от всего отказывалась и закатывала скандалы. Ей всё было не так! — Нет, до тебя не достучаться. Ты никогда не прощал ей, что она не мечтала о том, о чём тебе хотелось бы, чтобы она мечтала. — Она была избалованным ребёнком, — тихо прорычал Чон Сониль, — ей необходимо было научиться делать то, что должно. Когда её не стало, её новобрачный женился заново, на точно такой же дочери уже другого бизнесмена, и та как миленькая пошла под алтарь, — пока он это говорил, Чонгук яростно качал головой; желваки ходили ходуном; кулаки крепко сжаты, на глазах выступили слёзы, — чем эти две безмозглые девицы так уж отличаются друг от друга? Брак подставной, у неё было бы всё: деньги, вещи, любовники, раз уж ей так нужно было смазливое лицо… — Она не хотела денег, вещей и любовников, — потянувшись вперёд, процедил Чонгук, уставившись на отца затуманенными от ярости и слёз глазами, — она хотела свободы распоряжаться собственной жизнью. Работать с лошадьми, влюбиться, по-настоящему выйти замуж или вообще ни за кого не выходить. У неё были свои мечты, ей не нужны были те, что ты для неё сочинил. Не все горят желанием жить по фальшивому сценарию на радость твоему бизнесу. — Мои интересы — это интересы всей семьи! — Твои интересы принадлежат тебе и только тебе! — Хотела то, хотела сё, — злобно откинувшись на спинке, выплёвывал господин Чон-старший, — у неё должны были быть и обязательства. Для неё делали всё, а она была и осталась ребёнком, капризным, неуправляемым и избалованным ребёнком! Последнее слово отзвенело, как финальный удар в колокольном перезвоне. Воцарилась утомлённая тишина, обычно так глухо бывает на стадионах после матча. Рёв болельщиков на трибунах, кажется, всё ещё эхом доносится откуда-то из недалёкого прошлого. Даже те, кто не участвовал в случившемся диалоге, выдохлись от него. Было влажно, несмотря на работающий кондиционер, и тихое шмыганье матери моего друга доносилось из угла салона. Какой-то гнетущий, безвыходный конфликт. — Ты повторяешь себе эти слова без устали, не так ли? — бросил Чонгук спустя время. — «Ребёнок, просто избалованный ребёнок». Интересно, ты веришь себе на самом деле? Себе ты врёшь так же искусно, как остальным? Ему никто не ответил. Чон Сониль безучастно таращился в сторону. Он устал от этого разговора. Общество сына ему претило, оно вносило хаос в его отлаженную систему, и ему не терпелось уйти назад, в привычные спокойствие и порядок. Самое грустное, как мне померещилось, что он всё-таки любил если не Джоан, то хотя бы Чонгука. Где-то там, в тех далёких закоулках души, в которые никогда не забредал, а ещё несколько извращённым, эгоистичным способом. Оттого он и не мог находиться с ним рядом. Он был предан, не понят и презираем собственным сыном, и сам он ненавидел и презирал его. То, что было свято и первостепенно для каждого из них, неизбежно было чудовищно и недопустимо для второго. — Как я хотел бы, чтобы вся эта вылизанная чистота, — Чонгук неопределённо махнул рукой, — была просто привычкой, которой ты подчиняешься, чтобы не сойти с ума. Всегда ненавидел, что ты такой чистенький. Было бы здорово, если бы на самом деле ты проживал собственный ад. Тогда я даже смог бы попытаться тебя понять. Но нет, всякие там ад и рай — это слишком идеалистичная штука для твоего компьютерного сознания. — Пусть будет по-твоему, — отмахнулся Чон-старший, — какой кошмар, я не ношусь, как ты, галопом по свету и не устраиваю безумных выходок, с каждым днём всё больше рискуя потерять себя, а заодно и семью утащить за собой на дно. Не рвусь разменять великую жизнь, которая мне суждена, на конюшню и лошадиный навоз, как твоя безмозглая сестра. Нет, для неё всё было безнадёжно с самого начала, она была с рождения поражена недугом беспросветной глупости, но ты… как я разочарован в тебе. Ты неплохо досаждал мне и до её смерти, но всё-таки мог вызывать невольное уважение. Тебя было невозможно прогнуть. Ни толпы мастеров, ни телесные наказания, ни целые дни взаперти — не действовало ничего, ничто не могло сломить твою волю, ты только становился ещё более бешеным и ещё стремительнее развивался в том русле, в котором тебе хотелось. Я думал, каким устрашающим ты станешь, когда перерастёшь свои юношеские бунты. Я верил в тебя. Но ты решил ничего не перерастать. Ты решил увязнуть. И ты уже увяз — передо мной сидит печальное, жалкое, кривляющееся убожество. После её смерти ты напрочь лишился рассудка, кто бы мог подумать, что тебя от безумия отделяет такая тонкая грань. Значит, ты никогда не был так несокрушим, как я считал. Ты унаследовал кое-какие мои сильные черты, но вместе с тем прихватил эмоциональную необузданность матери и решил отдаться этой необузданности без остатка. До чего унылая картина. Не таких детей я хотел. — Ты меня задеть пытаешься, что ли? — усмехнулся Чонгук. — Мне абсолютно всё равно, что обо мне подумает персона вроде тебя. Господин Чон-старший ещё раз отрешённо помотал головой, глядя в сторону. — Не таких детей я хотел, — глухо повторил он. — Не о таком сыне мечтал. — Надо было завести ещё парочку машин, — огрызнулся Чонгук, — вот уж где не прогадаешь. Все характеристики сразу прописаны, всё ясно как день. Новое молчание наводнило салон. На этот раз утомлённо выдохнул и Чон Чонгук. Он откинулся на спинке и задрал голову, прикрыл глаза и обмяк, словно жидкость. — Столькие безуспешно пытались меня достать, — негромко изрёк Чон Сониль, — и в конце концов я чуть не сыграл в ящик по вине собственного сына. — Это многое говорит о тебе как об отце, не правда ли? — Чонгук слабо улыбнулся. — Что ж, начальник из тебя получился отличный, а отец паршивый. С кем не бывает? Нельзя же быть гениальным во всём. — Нет, Чонгук. Это из тебя получился паршивый сын, — губы господина Чона-старшего теперь едва шевелились, — паршивый сын, и больше ничего. Ты абсолютно ничего из себя не представляешь, — он выдержал подготовительную паузу и наконец торжественно провозгласил, — я позабочусь о том, чтобы ноги твоей не было в Сеуле и в этой стране. Будешь проходить домашнее обучение и получишь аттестат о среднем образовании, чтобы мне не задавали вопросов, почему его у тебя нет. В университет ты не пойдёшь, я не дам тебе такой свободы. Ты уже доказал, что намерен пользоваться ею исключительно мне во вред. Я обеспечу тебе скудное существование где-нибудь подальше. Буду высылать деньги, и мои люди будут следить, чтобы ты тратил их как подобает, а заодно и за тобой присмотрят. Будешь жить тихо и оставаться никем. Чонгук бесшумно смеялся с запрокинутой на спинку сиденья головой. — Сомневаюсь, что это законно, — выдыхая смешки, прошелестел он. — Что ж, подай на меня в суд. — Эх-х… — Чонгук вдруг рванул корпусом вперёд, и по этому решительному рывку я вдруг поняла, что всё это время он прокручивал в голове некий план, который теперь решился озвучить. — Это, конечно, страшно заманчивое предложение, — прохрипел он, ухмыляясь и глядя на отца исподлобья, — но я, пожалуй, откажусь. Повисла недолгая пауза всеобщего замешательства. — Откажешься? — господин Чон-старший наконец заразился настроением сына и тоже улыбнулся во все тридцать два зуба, отчего эти двое стали совсем уж пугающе похожи друг на друга. — Боюсь, такой опции у тебя нет. — Вот тебе моё предложение, — резко выпрямляясь и расправляя плечи, бравурно провозгласил Чонгук, — я возвращаюсь к обучению в школе, которую выберу себе сам. Не бойся, это будет не в этой стране, меня здесь ничто не держит. Я успешно получаю аттестат и вручаю его тебе на блюдечке, а после поступаю в университет уже без твоей помощи — это мне, надеюсь, будет по силам. Поступлю я так же на ту специальность, которую выберу сам, в университет, который выберу сам. Окончив его, я устроюсь на работу по специальности и заведу порядочную, законопослушную жизнь вдали отсюда, как и подобает сыну человека твоей профессии. Пока я буду учиться в школе, со мной будут твои парни. Они убедятся, что я не предпринимаю попыток сбежать, что не лезу на рожон и не рвусь как-нибудь или эдак нарушить закон. Если я успешно продержусь этот испытательный срок, а я продержусь, к поступлению в университет ты их отзовёшь и оставишь меня в покое. Я больше не сделаю ничего, что как-либо очернит твоё имя. Даже дорогу на красный переходить не буду. А ты взамен заставишь свою полоумную жену прекратить за мной слежку, которую она осуществляет через служебный персонал. Пусть не смеет допрашивать моих телохранителей и по совместительству надзирателей, не смеет заставлять их докладывать ей о каждом моём шаге, принуждать их читать мои переписки, копаться в моей одежде и прочих моих личных вещах. Я прекрасно знаю, что они много раз делали это, когда находились со мной по твоей указке, и предоставляли ей подробнейший отчёт. Справедливая сделка, по-моему. Наши линии не пересекутся, господин Чон-старший. Я сам по себе, ты сам по себе. Чон Сониль выслушивал тираду, как какой-то забавный анекдот. — Ты, должно быть, рехнулся, — усмехнулся он, — что это, отчаяние? Или я создаю впечатление глупого человека? — Не понимаю, какие у тебя могут быть причины не верить мне, — с мертвенной серьёзностью возразил Чонгук, — покопайся в памяти хорошенько и укажи хотя бы на один случай, когда я бы тебе врал. Я врал хоть когда-нибудь, что окончу школу? Врал, что не буду ни во что ввязываться? Врал, что буду белым и пушистым? Вообще-то, — он снова наклонился вперёд, на этот раз с вызовом, — я всегда так и говорил тебе в лицо, что ничего у тебя не выйдет. Всякий раз, когда ты ловил меня, я, смотря на тебя вот так же, как смотрю сейчас, обещал, что сбегу снова. И сейчас я обещаю тебе то же самое. Можешь попытаться провернуть всё вот это, чем ты меня сейчас запугивал, да только ни черта у тебя не выйдет. И проблемы тебе обеспечены, можешь не сомневаться. В крайнем случае я просто воспользуюсь первой же возможностью, чтобы сгонять в ближайший полицейский участок и начать грандиознейшее копошение по твою душу. Расскажу и про твою связь с Пак Чимином, и про инсценированный несчастный случай, и про моё насильственное удержание. К счастью, ты всё обставил так, что терять при этом мне будет совершенно нечего. Так что либо соглашайся на мои условия, либо просто убей меня прямо сейчас. Потому что удержать меня как-нибудь иначе у тебя не выйдет, хоть целую армию для этого найми. Ты заставлял меня проделывать невозможное слишком много раз. И после всего попросту угрожаешь мне очередной невозможностью? Подумай дважды. Я никогда не опускался до того, чтобы трусливо врать тебе, никогда не давал обещаний. Сейчас я могу тебе его дать, впервые в жизни дать обещание вести себя тихо — в обмен на выполнение моих условий. На моих глазах завертелась карусель впечатлений. Облик Чон Сониля менялся от секунды к секунде. Из брезгливого неверия он медленно впал в омут настороженных сомнений, но довольно скоро вынырнул обратно в сухой скептицизм. Тем не менее, и при нём он оставался совсем недолго, после чего всё-таки снова поддался невольному соблазнительному подозрению, что слышит правду. Наконец всё ознаменовалось тонким, чувствительным к деталям любопытством. Чуйкой, что подобные обещания не появляются сами собой без весомых причин. — Что-то изменилось, правда? — задумчиво проговорил он и вдруг заострил взгляд на плече сына. — Как тебе результаты твоих похождений? Нравится? Его реплика осталась без ответа. Господин Чон-старший медленно, победно улыбнулся. Чонгук, крепко стиснув челюсти, сносил всё молча. — Я внесу поправки, — заявил Чон Сониль, и его жена с ужасом шатнулась в его сторону. — Не слушай его! — испугано пробормотала она. — Он всё врёт! Ты не должен!.. — Я много раз просил, — тот слегка развернул к ней голову, но так на неё и не взглянул, голос его стал гортанно строгим, — не оспаривать мои решения при детях. — Да, но… Наконец Чон Сониль обернулся на неё окончательно и всё-таки подарил ей молчаливый возмущённый взгляд. Этого оказалось достаточно, чтобы она всё-таки проглотила возражения и уткнулась себе в колени. Тогда он снова обернулся к сыну. Тот уже вовсю нетерпеливо дрыгал ногой. Я знала, что в эту секунду Чонгук переживал мучительнейшее унижение. Его начинали разгадывать. К сути его тревог, в которую он весьма неохотно посвящал даже близких, теперь подобрались самые нежелательные люди. Его разглядывали, изучали, над его незавидным положением глумились. Он был понимаем в самом гадком смысле этого слова. Он был уязвим и уязвлён. — Я дам тебе список из нескольких школ, — спокойно проговорил Чон Сониль, — ты выберешь из них ту, которая больше всего придётся тебе по вкусу. Ты не будешь жить на территории кампуса, я сниму для тебя квартиру, достаточную, чтобы вместить тебя и твоих телохранителей. Они пробудут с тобой до самого выпускного, их будет двое. Если хочешь, я отдам тебе Реми, он сам к тебе напросился. Для работы со мной он оставит заместителя, я всё равно доверяю им обоим почти одинаково. Телохранители будут сопровождать тебя повсюду, за исключением стен школы. Ты можешь устраивать свидания, ходить гулять с друзьями, приглашать кого-нибудь на дом, но при всём этом мои люди не будут отлучаться от тебя ни на шаг. По окончании школы ты представишь мне университет, который выбрал, а также специальность, которой собираешься себя посвятить. Мне нужен будет развёрнутый аргументированный ответ. Не волнуйся, я готов одобрить абсолютно любой твой выбор, но университет должен иметь престижное имя и задавать высокие стандарты обучения. Поступив туда единожды, ты лишаешься права бросить или быть отчисленным за неуспеваемость, иначе наша договорённость прекращает своё существование. Тем не менее, если по каким-то причинам тебе захочется сменить направление, ты можешь попытаться добиться перевода в другой университет и на другую специальность, с учётом потери лет. Против этого я не буду возражать, но предупреди меня заблаговременно и предоставь презентацию уже нового заведения или специальности. Наконец, последнее. По завершении обучения в университете ты должен будешь поработать со мной. Чонгук моментально выплюнул презрительный смешок. — Я так и знал с самого начала, к чему все идёт, — выпалил он, — ждал, когда же ты наконец до этого доберёшься. — Ты согласен или нет? — Я не хочу работать на тебя, — выдохнул Чонгук, прикрывая глаза и снова откидываясь назад, — почему ты никак этого не примешь? — Что ж, раз ты успел подрасти достаточно, чтобы начать смутно догадываться, что сам себя закапываешь, может, ты вырос и для того, чтобы наконец объяснить мне доходчиво и по-человечески? Что так коробит тебя в профессии, за которую прочие молодые люди убиваются в хвост и в гриву? — Отличная попытка, папа, но не надо разглагольствовать о каких-то там закапываниях. О моих мотивах ты ни черта не знаешь, и раскрывать я их не намерен. Самым главным условием договорённости была моя удалённость от тебя, а ты вместо этого предлагаешь влиться в твою жизнь и стать твоей марионеткой. — Хорошо, давай зайдём с другого угла, — с некоторым намёком на воодушевление слабо улыбнулся Чон Сониль, — наверняка ты хотя бы примерно прикидываешь, куда целишься. Поделись секретом? — Я не знаю, — Чонгук лениво отвёл глаза, — подумывал о медицинском… последние два дня. — Что за вздор? — его отец скривился. — Ты истратишь потенциал на просиживание задницы в кабинете в белом халате? Ничего себе. Вот это характеристика для одной из самых престижных профессий нашей страны. Я поймала себя на мысли, что слежу за каждым из этих двоих с затаённым дыханием. — Может, я изобрету панацею, — фыркнул Чонгук, — на самом деле, я это не всерьёз. Просто хочу удариться в науку, причём в такие её дебри, куда ещё не заглядывал. К математике у меня уже пропадает интерес. — Допустим, ты изобретёшь панацею, — холодно подхватил господин Чон, — и тогда я, — он приложил ладонь к груди, — и такие, как я, используют твоё изобретение для своих политических замыслов. Твоё творение доберётся до масс если не никогда, то уж точно очень нескоро, оно вообще перестанет тебе принадлежать и попросту мгновенно станет ресурсом в чужом противостоянии. Учёные и их, несомненно, благородная деятельность — всего лишь инструмент в наших руках. Почему тебе так пристало быть среди тех, кем играют, вместо того чтобы быть среди тех, кто играет? — Потому что те, кто играет, — глухо отозвался Чонгук, глядя в сторону, — вызывают у меня отвращение. Я не хочу быть среди таких, как ты. Превратиться в тебя — мой самый большой кошмар. Чон Сониль ненадолго умолк, усиленно рассуждая. Я догадалась, что услышанное ни капли его не задело. Он просто думал, чем крыть. Любовь сына была ему не нужна, зато на его способности он очень даже имел виды. Наконец к чему-то придя, он всё-таки подал голос: — Видишь ли, я смотрю на тебя, слышу, что ты говоришь, и уверен на семьдесят процентов, что всё это чушь собачья, — он тонко улыбнулся, — но при этом, — последовала короткая, томительная пауза, — мне хочется верить в оставшиеся тридцать. Ты лжёшь, но лжёшь так убедительно и о столь желаемом, что я почти добровольно готов обмануться. Ты отлично знаешь, что от тебя хотят услышать, и отлично знаешь, чего от тебя слышать не хотят. Ты умеешь озвучивать и то, и другое, когда тебе это выгодно, при этом до самого последнего момента окружающие даже не подозревают об этой твоей способности, — он откинулся на спинке, его улыбка стала шире, — разве ты не видишь, Чонгук? У тебя великий талант к стезе, которую ты так презираешь. — Да всё равно мне, — выдохнул мой товарищ, жмурясь в потолок салона, — сказал же, не хочу. Я хочу быть обычным, хорошим человеком, и заниматься тем немногим, чего добьюсь сам. Я слишком много наворотил на пути к этому пониманию, но я всё-таки дорос до этого, я готов. Мне больше не нужна месть тебе, не нужно твоё падение, оно мне не по силам, и меня это устраивает, мне всё равно. Оставь меня в покое, пожалуйста… и я оставлю тебя в покое. — Год, — провозгласил господин Чон-старший, — ты поработаешь на меня год. Они пытливо уставились друг на друга. — Три месяца, — выпалил Чонгук. — Девять месяцев. — Полгода. — Идёт. Воцарилась мёртвая тишина. Кажется, дождь уже не стучал в окна. Я не заметила, как он стих. — Знаешь, что меня смущает? — хмыкнул Чон Сониль впервые после долгого, грузного молчания. — Причина, по которой ты лжёшь так убедительно, — он в нарочитой печали пожал губами. — Ты лжёшь убедительно, потому что в момент лжи сам себе веришь. Ты веришь, что благополучно окончишь школу и получишь аттестат, что спокойно поступишь в университет и, как ты выразился, не будешь переходить дорогу на красный. Именно потому звучит так пугающе правдоподобно. Ты веришь, что так и будет. Вот только, Чонгук, твоя главная проблема никогда на самом деле не заключалась в том, что ты не хочешь поступать по-человечески, — он наклонил голову и зловеще уставился на сына исподлобья, — это была пыль в глаза. Пыль в глаза мне, всем остальным, даже самому себе. Манёвр, отвлекающий от настоящей правды. А заключается она в том, что ты не просто не хочешь по-человечески, ты не можешь по-человечески. Да уж. Так вывести из самообладания всё-таки нужно уметь. Чонгук, мой бедный друг, сделался бледным, как полотно. Его выдавала здорово вздымающаяся грудь, дрожащие губы, ладони, яростно сжимающие ткань брюк. К счастью хотя бы, что на этом всё. Что бы ни рвалось наружу, он сумел это подавить. Но и этого было достаточно, чтобы всем стало ясно, до чего в яблочко ударили озвученные слова. — Могу, — сдавленно процедил Чонгук. — На твою радость, мне и самому интересно, сможешь ли ты теперь, когда всё твёрдо решил, — с мрачной беспечностью отозвался его отец, — но на всякий случай хочу предупредить кое о чём. Если ты нарушишь нашу договорённость, случайно или намеренно, возможности добраться до ближайшего полицейского участка тебе может уже и не представиться. Я непременно до тебя доберусь, а когда доберусь, тебе останется только распрощаться со свободой раз и навсегда. Если понадобится, я не поскуплюсь и найму для этого, как ты выразился, целую армию. Надеюсь, ты понимаешь, что после всего случившегося я не буду с тобой церемониться, — очередная дерзкая ухмылка. — Тем не менее, давай полагать, что до таких неприятных сценариев не дойдёт. Мне и самому претит излишний пессимизм относительно нашего диалога, тем более, когда ты впервые в жизни согласился на него пойти. Сейчас тебя отвезут на Чеджу, ты поживёшь там недолго, пока я не обоснуюсь в Сеуле. Добираться отсюда будете на другом автомобиле и с другим водителем, он, наверное, уже давно здесь и ждёт вас. Только подбрось свою подругу до дома. Завтра я вышлю тебе список школ, будь добр, ответь мне как можно скорее. Мы сию секунду приступим к твоему зачислению. Вопросы? Чонгук глядел перед собой безучастно, отрешённо. — Мне нужно заехать кое-куда, — тихо бросил он, — сегодня, даже сейчас. — Пусть будет так. Но тебя будут сопровождать. — Куда? — снова гневно встрепенулась госпожа Чон. — Куда тебе может быть необходимо заехать в такой час? — Кое-куда, — равнодушно выдохнул Чонгук. Тогда неугомонная женщина сделала кое-что показательное. Она пристально уставилась нам за плечо, туда, где безмолвной тенью восседал Реми. Она заранее требовала от него отчёта. — Она снова это делает, — разозлился Чонгук, обращаясь к отцу, — это именно то, о чём я говорил. Она станет допрашивать Реми, и ему придётся подчиниться. Скажи ей! Господин Чон-старший утомлённо вздохнул. Потёр переносицу, зажмурил глаза, чтобы размять веки, повёл плечами в некоем подобии зарядки. — Дорогая, — обратился он к жене, — ступай. Мы сейчас поедем. — Ты что, правда встанешь на его сторону? — вновь опасно дрожащим голосом проронила та в ответ. — После того, как он чуть не угробил нас всех? — Я разберусь с ним по-своему, — настоял незыблемый глава семьи, — тебе необязательно это видеть, так что ступай. Её остервенелые глаза прицепились к сыну в выражении злорадного торжества, а после снова устремились к Реми, на этот раз ещё более требовательные. Тем не менее, она, преисполненная горделивой жеманности, ловко выскользнула наружу. Тогда Чон Сониль обратился к человеку, сидящему позади нас: — С этого дня и на всё время пребывания при моём сыне ты подчиняешься непосредственно ему и мне, — монотонно пропечатал он, — указания со стороны моей жены не входят в список твоих обязанностей. Если такие поступят, смело их игнорируй и ссылайся на мой авторитет. То же самое передай новенькому, пусть не забывает. — Да, господин Чон, — раздался строгий голос за нашими плечами. Тогда названный обратился уже к Чонгуку: — Доволен? — Да, так лучше, — растерянно бросил тот, — у тебя кто-то новенький? — Да, он подаёт большие надежды. Я приставил его к тебе ещё тогда, когда решил отправить в заключение, — по-светски хмыкнул господин Чон-старший, после чего сам едва заметно обратился корпусом к выходу и попутно сверился с наручными часами, но вдруг притормозил и, подумав, протянул сыну руку, — кто же знал, что ты окажешься достаточно умён, чтобы вынести из случившегося урок. Я приятно удивлён. Жду не дождусь с тобой поработать, Чонгук. Такие люди, как ты, нужны в моём деле. Чонгук покосился на протянутую ладонь, а после поднял глаза на отца. — У меня правая рука не мобильна, — изрёк он, — не могу протянуть её в ответ, извини. Чон Сониль обречённо усмехнулся, качнул головой и безо всяких слов покинул минивэн. Мы остались одни, и я наконец могла сделать то же, к чему участники случившегося диалога то и дело прибегали — откинуться на спинку и растечься по сиденью обессиленной жидкостью. Силуэт Реми прошмыгнул между нами и водрузился на кресле напротив. — Поздравляю, господин Чон, — бодро заявил он, — вы были удивительно дипломатичны. Мой товарищ, такой же растёкшийся по сиденью, как и я, тихо и сонно расхохотался. — Ты издеваешься, что ли? — вздохнул он. — Он всё-таки добился этого. Придётся на него работать. Он твердит об этом с тех пор, как мне исполнилось шесть, если память мне не изменяет. — Господин Чон-старший верит в ваш потенциал, — подметил Реми, — должен признать, я понимаю его в стремлении вас привлечь, даже при ваших с ним неоднозначных отношениях. Если бы у меня было такое значимое дело жизни, как у него, я бы тоже хотел завещать его ближайшему родственнику, а не постороннему. Сегодня вы возродили его надежду на это. — Что ж, к сожалению, ей суждено умереть снова. — Ты что, — подключилась к разговору я, — в самом деле вздумал в медвуз поступать? — Разумеется, нет, — хохотнул Чонгук. — Я это просто так ляпнул. — А про школу? — продолжала допытываться я. — Про дорогу на зелёный? И правда всё сделаешь или снова сбежишь? — Нет, про это я не врал. Я и сам об этом думал, ещё до того, как с отцом встретился. Как раз сегодня, когда шёл на бал. — Кстати! — я развернула к нему голову, он сделал то же самое. — У тебя что, серьёзно нет аттестата о среднем образовании? Он снова зашёлся беззвучным смехом. — Я же сбегал из всех школ, — пояснил он, — так что да, окончить какую-либо пока не довелось. — Ну ты даёшь. Мы немного помолчали. — Как же я устала, — в сердцах выпалила я. — Смотри, что тут есть, — оживился Чонгук, потянулся вбок, что-то там понажимал, и спинки наших кресел опустились ниже. Я издала одобрительное «о-о-о», и мы удобно развалились уже полулёжа. Какое-то время никто ничего не говорил. — Ты веришь, что Чимин сделает это? — пробормотала я. — Что пойдёт и вот так… — я проглотила концовку. — Если честно, — вздохнул Чонгук, — у него не особо есть выбор. Когда начинаешь сотрудничать с моим отцом, всегда заканчиваешь тем, что у тебя не остаётся выбора, — он немного помолчал, и салон погрузился в угнетённую атмосферу его слов. — Что ж, во всяком случае, есть и плюсы. Если отец не затаил на тебя тайную обиду и не плетёт по твою душу какой-нибудь хитроумный заговор, то он, скорее всего, выполнит свои условия сделки. — Господин Чон-старший — человек-слово, — подхватил Реми, — я уверен, ваш друг в безопасности. — Если он сотрудничал с полицией, значит, ему приходилось тайком работать аж на три лагеря, — тучно бубнил Чонгук. — Скорее всего, он пытался добраться до Дэнни через полицейское бюро, но не смог. — Намджун должен быть частью как раз этой компашки, — подхватила я, — он упоминал, что с ними вместе работает какой-то высокопоставленный полицейский. Чонгук озадаченно покачал головой. — Не могу понять, при чём тут этот тату-мастер… — буркнул он. — Я тоже, — воодушевлённо выпалила я, — какая-то бессмыслица. — Он как-то с полицией связан? У него там знакомые? — Нет. Он говорил, что нет. Кстати, я вспомнила! Это же он передал полиции сведения о контрабанде на «Цезарии», и они организовали облаву. Об этом он рассказывал так, будто это деяние принадлежит всецело ему. Он этим гордился. — Ну, спасибо ему, получается, — мрачно усмехнулся Чонгук, — за то, что случилось с моим плечом. Он взглянул на меня, я взглянула на него. Мы помолчали, и наши лица вдруг стали постепенно меняться. Одновременно мы подбирались к смутному открытию неведомо чего. Очертания этого открытия вырисовывались всё точнее с каждой секундой, но по-прежнему оставались мучительно непроглядными. «Что-то здесь не вяжется! — в волнительном напряжении медленно озаряло меня. — Здесь что-то не так, именно с этой облавой порта, с этим обменом». — Но ты тоже там была, — скороговоркой протараторил Чонгук, — на этом обмене. — Да, я там была, — поражённым эхом вторила я, — Намджун ни за что на свете не позволил бы мне там быть, если бы он мог на это повлиять. Если бы они с Чимином были друзьями, он бы попросил, чтобы я не шла, вот и всё. — Даже если к тому времени эти двое общались, друзьями они быть не могли, — продолжал палить Чонгук, — иначе я не понимаю, за каким чёртом Чимин тебя взял. Кстати, он был в бешенстве, что «Цезарию» взяли. Ему из-за этого ни за что ни про что пришлось колошматить ребят из бюро Карлика. Он прямо ночью поехал к Дэнни и был неимоверно злющий. Сомневаюсь, что он это отыгрывал. — Значит, на «Цезарию» Намджун донёс помимо воли Чимина. — Да, думаю, что да. Я подскочила на кресле, развернувшись к товарищу всем корпусом: — Я спрашивала Чимина об этом. Спрашивала, зачем он взял меня с собой на этот обмен, и он так и не ответил. Он начал как-то неуместно смеяться, сказал, что я задаю пугающе правильные вопросы. Чонгук тоже подскочил. — Знаешь, что ещё я вспомнил? — выпалил он, улыбаясь. — Тогда, когда меня ранили, эти двое схватили нас и повезли в одной машине. Я урывками приходил в сознание уже по дороге и частично слышал их разговор. Тэхён был за рулём, он не мог придумать, что с тобой делать, у тебя был сильный жар. Дэнни уже вызвал их двоих разбираться со всем, что случилось, и оставалось только вручить тебя Доктору. Тэхён не хотел тебя ему вручать. — Да, я знаю, — отрешённо кивнула я, — поэтому он и решил позвонить Намджуну. — Не-а, — Чонгук ликующе щёлкнул пальцами, — чёрта с два. Это Чимин предложил позвонить Намджуну. Вернее, он просто предложил закинуть тебя к твоим. Я ошеломлённо разинула рот. — Чёрт побери, — хохотнул Чонгук, — до чего естественно это звучало. Я бы в жизнь не подумал, что за этим что-то стоит. Они оба были почти не в себе, оба спешили, оба перепуганные до смерти. К тому же, я их едва слышал, всё было как через вату. Это походило на их общую идею, но на самом-то деле её предложил Чимин. Тэхён сказал: «Не везти же её прямо в тату-салон или в кафе к её дяде — в таком состоянии». Чимин предприимчиво ответил что-то вроде: «Могу покопаться в её телефоне, поискать номер кого-то из них». Он полез в твой телефон, нашёл номер и вернул Тэхёну. И сказал, мол: «На, сам разговаривай». — Чимин не мог посмотреть номер в моём телефоне, — глухо пробормотала я почти шёпотом, — мой телефон запаролен. Мой товарищ безудержно расхохотался, снова падая на спинку кресла. — Я сейчас в обморок свалюсь, — заявил он, — вот так номер. Он его, получается, наизусть знал! — Это просто невероятно, — пролепетала я. С характерным кряхтением Чонгук снова подорвался и сел ровно. Улыбка играла на его губах. — Давай-ка всё по порядку, — весело заявил он, — для начала, этот тату-мастер как-то узнаёт о «Цезарии» и докладывает на неё в полицию. Далее, Чимину это резко не нравится. Он решает взять тебя с собой на дело, на которое тату-мастер тебя гарантированно не пустил бы. А после заботится о том, чтобы ты в весьма нелицеприятном виде попала к тату-мастеру в руки. Как пить дать, Чимин ему просто мстил. За «Цезарию». — Звучит гораздо убедительнее, — невольно согласилась я, судорожно вглядываясь в неопределённую точку в полу, — чем то, что Чимин якобы верил, будто я смогу помочь. — Так какие же они тогда друзья? Разве друзья вот так гадят друг другу? — Я тоже не понимаю. — А ещё по-прежнему неясно, как этот тату-мастер оказался по уши ввязан в дела полиции, если он обычный гражданский. — Вроде бы Чимин не шутя говорил, — бубнила я, — что они друзья. Значит, они позднее подружились? Чонгук задумчиво помычал. — Допустим, они начинали, как враги, — согласился он, — но где-то по пути всё-таки спелись. Всё равно не понимаю, каким образом они с полицией общались, ещё и когда там была толпа людей Дэнни. Твой тату-мастер, выходит, должен был знать, что Чимин доносит на организацию. И он, получается, в этом помогал, раз «Цезарию» именно он сдал. При этом они враждовали. Ни черта непонятно. — Понятно одно, — вздохнула я, — у них не особенно получалось играть против Дэнни. — Ага. И поэтому, наверное, Чимин обратился к моему отцу. Решил зайти с другой стороны. — Намджун был против этого, — вспомнила я запоздало, — он просил его не связываться с политическими кругами и от убийства Дэнни тоже отговаривал. — Ещё бы, — усмехнулся Чонгук, — этот твой Намджун — полицай до мозга костей. Что ж, как ни грустно, итог у всего этого один. У Чимина не осталось никакого выбора, кроме как делать, что мой папаша говорит. К беседе ни с того ни с сего подключился Реми: — Пожалуй, я всё-таки могу поделиться. Рё рассказал мне немного об этом парне, господин Чон, — с отстранённым спокойствием хмыкнул он. — Тяжёлое, конечно, у него положение, но при этом на протяжении месяца он старался выудить информацию о том, кто заказчик убийства вашей семьи. Это была просьба вашего отца. Насколько я понял, вашему другу это удалось. Это благодаря ему господин Чон-старший смог спокойно вернуться в Сеул. А он не забывает таких жестов. Чонгук заинтересованно рассматривал своего телохранителя. И снова произнёс: — Думаю, отец позаботится, чтобы он смог убраться куда-нибудь подальше и обосноваться там, но дорога в Корею, наверное, ему теперь заказана до конца жизни. Даже не знаю, чем это убийство обернётся здесь. В особенности, если тело найдут, а его найдут рано или поздно. Возможно, из Чимина сделают главного подозреваемого. А может, его не приплетут. Кто знает, как там они всё провернули? Но даже если полиция никак к нему не подкопается, это сделают в организации. Если он доносил на них всё это время, то после смерти Дэнни хотя бы часть из этого непременно всплывёт, и тогда они захотят мстить. — Разве не странно, — я обернулась на друга, — даже представлять, что Дэнни может быть мёртв? Свет в кабине минивэна был тускловатый. Тёмный, глухой парк за окном мерещился чуть ли не лесом, далёким и бесконечным. Города не существовало, ничего не существовало, кроме леса. Чонгук буравил меня тучным взглядом, прежде чем ответить: — Сам виноват. Захотел податься в политику, но прибился не туда. Он, вообще-то, мог просто подозвать меня и спросить, что есть такое мой папаша, у меня в те дни даже хватило бы тупости честно ему ответить. Но нет, он выбрал прикончить меня и всю мою семью. Это очень ошибочный ход. — Сотрудничать с господином Чоном-старшим у главы преступной группировки вышло бы очень вряд ли, — скромно добавил Реми, — думаю, как раз потому этот… деятель и думал приткнуться к его недоброжелателям. — Да уж. При всём моём неуважении к папаше, он такой чистоплюй, что побрезговал бы знаться с мафией. Я же поэтому и прибился к Дэнни, знал, что именно это выведет отца из себя лучше всего. Нет, моё мнение такое. Дэнни вообще не следовало в это лезть. Его никто не трогал, полиции было его не взять, львиная доля бизнеса у него за рубежом. — Боюсь, закручивание гаек вынудило его действовать, — возразил Реми, — сейчас бесчинствовать так, как это делают подобные ему, всё сложнее. — Ах, это, — Чонгук злобно осклабился, — ну, допустим. Банкирам вряд ли нравились его визиты, а чиновникам так тем более. Ну и что? Оставил бы эти свои ограбления, занимался бы исключительно торговлей, всё равно она по большей части внешняя. И понадобилось же ему прыгнуть выше, доказывать что-то не то кому-то, не то себе. Нет, папаша бы на эту удочку в виде меня никогда не попался. Если бы Чимин не оказался предателем, может, дуба дал бы я, но никак не отец. А уж после моего убийства, когда было бы очевидно, кто к нему причастен, Дэнни и всей организации здорово прилетело бы от моей семейки. Если господин Чон-старший и имеет к чему-то пагубную страсть, так это к мести. По мне бы он, ясное дело, не плакал, но за повреждённую репутацию отплатил бы сполна. Чимину повезло, что он сменил кураторов, иначе с ним всё было бы так же плохо, как с Дэнни. Да и плевать мне, что будет с Дэнни. Он моего друга держал на короткой привязи с малых лет, а меня так вообще пришить хотел, мне о нём тосковать неохота. Жил и сдохнет, как бандит, и так ему и надо. А мне лучше бы подумать, как не закончить точно так же. — Эта история изменила вас, господин Чон, — серьёзно заявил Реми. — Да, — подтвердила я, — это точно. — Рюджин, — Чонгук обернулся на меня и вдруг с волнительной важностью пообещал, — Чимина я найду. Не сейчас, пока что у меня связаны руки. Зная отца, он может и сам быть ни сном ни духом, куда отправляет своего несчастного исполнителя, просчитать только пути и способы уезда, а конечную цель оставить Чимину, чтоб вот прямо совсем им друг с другом разойтись, как кораблям в море. Но хотя бы наводку он должен смочь дать. Может, получится его уломать, как поработаю у него. Или даже раньше. — Расскажешь мне? — встревоженно попросила я. — До сих пор не верится. Неужели мы его правда не увидим? Мы же виделись только сегодня. Он сидел рядом. Держал в руке пистолет. «Если бы я знала тогда, — гулом носилась мысль, — если бы только я тогда обо всём знала… что тогда было бы?» Может, ничего бы и не изменилось, но у нас был бы совсем другой разговор. Как отчаянно, невозможно, до боли в груди мне хотелось в ту секунду этого самого другого разговора. Как хотелось бы вернуться и, уже обо всём зная, по-иному ответить на его исступлённые безвыходные слёзы. Подобрать другие, правильные слова, или не подобрать никаких, но поделить пополам молчаливую безнадёгу. «Неужели мы его не увидим?» — неверие бешено клокотало в груди. — Увидим, — твёрдо ответил Чонгук, — обещаю. Я ему задолжал благодарственное рукопожатие. Хочу ему в глаза посмотреть. Да, я тебе расскажу. А пока что давайте проветримся и поедем? Я переоделась из пледа обратно в пальто, мы вышли из минивэна, и в него мгновенно залез водитель. Автомобиль завёлся и с негромким шорохом покинул парк. Я и забыла, до чего снаружи было темно и холодно, а ведь у всех присутствующих здесь людей, кроме меня и Чон Чонгука, можно сказать, было рабочее время. Дождь уже перестал, у нас с Чонгуком успели обсохнуть головы и одежда. Но вселяющее тоску ночное дыхание было морозно влажным и пробирало до костей. Неподалёку нас уже ожидал ещё один автомобиль, на этот раз компактный. Рядом с ним мялся второй телохранитель, он двинулся в нашу сторону и бодро представился моему другу. Тот в ответ лишь приветственно махнул рукой и заявил, что мы подышим воздухом, прежде чем отправиться. Новый водитель остался сидеть за рулём. Фонари на прилегающей к парку улице светили тускло и зеленовато. Мгла лесопарка, казалось, жадно поглощала их блеклое свечение и сильно выигрывала у них в противостоянии. — Меня повысили, — сонно хохотнул Чонгук мне, — теперь их двое. Раньше меня вот так пас один. Реми или кто-нибудь ещё, когда Реми был занят с отцом. Но я всегда находил способ извернуться и сбежать. И теперь — вуаля! Я буду ластиться к своей подружке, а эти двое стоять поодаль и неловко кашлять в кулаки, напоминая о себе. Целых два красавчика вместо одного. Ну разве это не повод для гордости? — Можем не кашлять, — шутливо отозвался Реми. Чонгук оглянулся на него с вялой ухмылкой. Обернулся назад ко мне. Расхохотался каким-то совсем бестелесным, пьяным смехом. Покачал головой; Чеширский оскал всё не исчезал. — Ох уж этот Реми, — обратился он ко мне, — сколько я себя помню, он у нас работал, — после чего снова обернулся к охраннику, — слушай, а если начистоту, куда ж всё-таки подевались твои приятели: фа, соль, ля и си? — Годы идут, — отозвался тот со слабой улыбкой, — а вы до сих пор шутите одну и ту же шутку, господин Чон. — Мы же в последний раз расстались почти два года назад? — В Сиднее, господин Чон. Я сопровождал вас до школы. — Да, точно. Только в школе я тогда уже не учился. Правда, этого ты не знал. — Вы, кстати, здорово возмужали. Стали выше ростом, как я заметил? И определённо шире в плечах. Я выдыхала пар и, испытывая прилив странной будоражащей бодрости, выбивающей из сознания всякую мысль, рассматривала блёстки влаги на асфальте. — Вообще-то, я и тогда был ничего так! — обиделся Чонгук. — В тринадцать я выглядел на шестнадцать. После хоккея, подтягиваний и всего этого молока с мясом рост полетел, как ошпаренный. Как-то раз я представился студентом медицинского вуза в толпе, когда одной даме стало плохо. Мне все поверили. Мне тогда было пятнадцать. — Зачем? — подключилась я. — Зачем ты представился студентом медицинского вуза? Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом. — Не знаю, — бросил он, отворачиваясь. — И что ты сказал? Ты её осмотрел, что ли? Он всё как-то грустно отчуждённо посмеивался, глядя в пустоту. — Я её и правда осмотрел. Все так волновались. Спрашивали меня: «Что там?» — как будто я профи. Знаешь, что самое забавное? Я понял, делать вид, что ты профессионал — это и есть львиная доля профессионализма. Сами профессионалы, по-моему, по большей части просто делают вид, что они профессионалы. Эта дама вскрикнула и плюхнулась в обморок, а пока падала, ударилась о что-то и заработала сотрясение. Дело было неподалеку от церкви, кажется, как раз когда закончилась служба. Вокруг неё образовалась толпа выходивших со службы людей. Я пролез перед ними, наклонился, пощупал пульс, поднял ей веко. И прошептал: «Скорую, чёрт побери!» — склонившийся рядом мужичок передал всё толпе уже криком. Я разом потребовал трубку, и мне её вручили. На вопросы скорой я отвечал «да» и «нет». Она дышит? — да. Кровь есть? — нет. Пульс нормальный? — нет. Он вообще есть? — да. Слабый? — да, очень слабый. Про пульс я соврал, всё у неё с ним было нормально. Просто я побоялся, что они будут ехать дольше, если у неё не будет никаких критических симптомов. Впрочем, скорая примчала быстро. Я представился им её братом. Это было лето, тропическое лето, страшная духота, а она узнала по телефону, что умерла её любимая собачка, которой было двадцать два года. Вот и грохнулась без чувств в такую-то погоду, когда дышать и так было нечем, и ударилась головой. Но это было всего лишь сотрясение. Медики были раздражены, что я ввёл их в заблуждение. Решили, что безутешный братик перепугался. Ещё их насторожило, что для брата и сестры у нас с ней слишком большая разница в возрасте, но и на этом они не стали зацикливаться. Было слишком жарко, чтобы на чём-то зацикливаться. Мы прыгнули в машину, — он снова глухо рассмеялся, — я хотел доехать с ней до больницы. А она возьми и прямо по дороге приди в себя. — Разве им не сказали, что ты представился студентом медвуза? — недоумевала я. — И в толпе не удивились, что ты оказался её братом? — Разумеется, нет, Рюджин. Всё происходило быстро, все паниковали. Работники скорой не обращали внимания на толпу, толпа не мешала работникам скорой, да и большинство уже успело рассосаться. Её осмотрели, сказали, что на первый взгляд всё не так серьёзно. Никому не было дела, медик я или брат. Какому идиоту вздумается просто подбегать с улицы и представляться тем, кем он не является? Никому это и в голову не придёт. Медики спрашивают меня в грузовике скорой помощи: где ты у неё слабый пульс нашёл, парень? Испугался, что ли? А я сижу, смотрю перед собой и не отвечаю. Ну и жарища была. Они вытирали пот со лба. Тут-то они дали ей чего-то, и она встала. Сходу стала бормотать про собачку, в салфетку сморкаться. Они ей светят фонариками в глаза и говорят: мы везём вас на компьютерную томографию, у вас сотрясение. Как хорошо, что помните про собачку, значит, провалов в памяти нет. Вот, кстати, ваш брат тут. Мы с ней молча смотрим друг на друга… — он прыснул и тихо расхохотался, — и она им: «Ничего не понимаю. Я впервые вижу этого человека». Тут уж они перепугались. Подумали, значит, всё-таки провалы в памяти. А она на них возмущается, твердит, что помнит всё великолепно, просто нет у неё таких братьев и никогда не было. Да вы хоть посмотрите, сколько ему лет — говорит. И они, конечно, теперь окончательно присмотрелись. Скорую остановили, стали вызывать полицию, хотели отдать им меня за хулиганство. Ух, и злющие они были. Разумеется, я свинтил при первой же возможности, ещё когда они набирали по телефону. — Зачем ты всё это делал? — ошарашено пробормотала я. Он тряхнул плечом. — Не знаю я. Мне было скучно. — Ничего подобного, госпожа, — вмешался Реми. — Госпожа Чон вела его на прием к психологу. Он не хотел идти, сбежал от нас на полпути и воспользовался этим переполохом на улице, чтобы скрыться. Я уставилась на Чонгука с разинутым ртом. Он с улыбкой смотрел в пустоту. — Мне никогда не давали столько, сколько мне есть, — с какой-то тоскливой гордостью выдал он. — Это работало ровно до того, как вы начинали говорить в полный голос, господин Чон. Голос, он вас выдавал. Помните? Чонгук пожал губами, уставившись куда-то мимо, далеко в прошлые годы. Лицо у него было странно пустым, словно у собаки. На губах цвела улыбка. — Я помню, как беспрестанно сипел, чтобы он звучал ниже. Неплохая такая нагрузка на связки, — тут он вдруг обратился ко мне, — это оружием вот этого мелодичного парня я чуть не пришил папашу. Он же меня и остановил. — Вам выбило зуб, насколько я помню? Отдачей, господин Чон. Зуб-шестерка, кажется? — Ба-а, ты при моей подружке тоже будешь выставлять меня идиотом? Мне его вырвали, выр-ва-ли. — Потому что он стал пошатываться от удара. Нет, ему было уже не удержаться. Здорово вы себя тогда шандарахнули. И зуб вы попросили золотой, а не керамический. Кажется, вы сказали, что это будет по-пиратски. Ваша матушка была очень расстроена. — Никогда не забуду, как увильнул и всё-таки поставил себе золотой зуб. Я нашёл этого стоматолога по очень сомнительному объявлению. Прихожу домой, она меня как раз зовёт на прием, а я ей зуб показываю. — Она так плакала… — Какая же она полоумная женщина. — Не нужно так о матери, господин Чон. — Реми до сих пор на меня обижается, — улыбнулся Чонгук мне, — он боялся, что потеряет работу. Из-за того, что чересчур мне доверял. Я был расстроен из-за смерти Джоан, и он ослабил бдительность, хотел меня утешить. — Это было непрофессионально с моей стороны, — вставил свои пять копеек Реми. — Не понимаю, как ты выносишь свою работу, — сочувственно цокнул Чонгук, — никакие деньги не стоят постоянного нахождения в нашем дурдоме. — Я люблю свою работу, господин Чон. — М-да, — улыбка Чонгука увядала, пока он глядел в никуда, видимо, в панораме воспоминаний, которая вертелась перед его глазами, наступали тёмные времена, — м-да, это похвально. Ну что, будем выдвигаться? Мне не терпится увидеть Момо. Смешное у неё имя, да? Момо. Как название какой-нибудь конфетки, — тут он обратился ко второму охраннику, стоявшему рядом с Реми, — ты, приятель. Ещё раз, как тебя зовут? Второй охранник снова представился. — Изумительно, — равнодушно бросил Чонгук, — у меня к тебе просьба. Постарайся загородить собой Реми, когда мы встретимся с моей девушкой, угу? Без обид, но ты не шибко симпатичный. Зато Реми красавчик, меня это напрягает. Ещё и красавчик постарше, как она любит. Будет глазеть на него вместо меня, даю свой золотой зуб. Или руку на отсечение… правую, она всё равно без дела телепается. Охранник широко улыбнулся. — Вы говорите обидные вещи, господин Чон, — хохотнул он, — ваши слова могут ранить людей, вы в курсе? Чонгук беззастенчиво отвесил челюсть. И тут же весело заулыбался. — Ничего себе, да ты свой! Это такая редкость, чтобы папашины люди отвечали на мои шутки! — он направился к охраннику и дружелюбно протянул ему руку, которую сумел вытянуть только ниже локтя. Может же, когда захочет. — Как, говоришь, тебя зовут? — У Джан, господин Чон, — представившись в третий раз, охранник тоже протянул руку, — надеюсь, мы подружимся. — А ну-ка, ещё проверка, — зажмурив один глаз, улыбнулся Чонгук, — скажи-ка начистоту, как в ваших кругах телохранителей относятся к моей несчастной персоне, а? — Г-м, — ответил Джан, сжав улыбающиеся губы в раздумьях, — сатирически, господин Чон. — Сатирически! — хохотнул Чонгук. — Мне нравится. А моего папашу вы, стало быть, обожаете, да? — Что правда, то правда, господин Чон. — Не понимаю, как ему это удаётся. — Всё очень просто, господин Чон, — всё так же бодро улыбаясь, отрапортовал Джан, — он — то, что нужно нашей стране. Всем нам прекрасно известно, что ваш отец — один из тех немногих, кто никогда не брал и не давал взяток. Зато ему известно очень многое обо всех тех, кто их берёт и даёт, и он умеет вовремя и грамотно избавляться от таких людей, умеет среди них вертеться и выживать. Он удерживается при любом президенте и любое обескураживающее событие оборачивает в пользу для государства. Может, закон он и нарушал, но исключительно для того, чтобы остаться в игре, никогда не против обычных граждан в целях собственного обогащения. Мы верим в него, и до тех пор, пока это так, готовы простить ему многие вещи, в том числе и его никудышное отцовство. Конечно, отношениям в вашей семье не позавидуешь. Но ваша драма — это всё-таки не наша драма. Мы относимся к ней так же, как относятся все сплетники к драмам господ — перемываем вам кости. Вот и весь секрет, господин Чон. Чонгук смотрел на него со снисходительным улыбчивым добродушием. Так смотрит человек, который знает гораздо больше тебя и мог бы разбить тебя по всем фронтам, но намеренно позволяет тебе оставаться при твоих иллюзиях. Он не был согласен с услышанным, но ни в коем случае не собирался никого переубеждать. Какой интересный конфликт убеждений, подумалось мне. Конечно, этот У Джан и вправду наверняка многое не знал о своём начальнике, слишком многое, чтобы доверять ему так страстно, как он доверял. С другой стороны, а было ли то, чего этот подобострастный слуга не знал, на самом деле настолько преступно? Или же преступность этих сокрытых от чужих глаз секретов была сильно преувеличена, раздута до гиперболичности в среде ненавистических чувств Чон Чонгука к отцу? Кое-что было ясно наверняка. Оба они отчасти и были правы, и заблуждались. Оттого их разногласия и были непримиримы: каждый хватался за свой кусочек неоспоримой истины. Кто же всё-таки на этих весах противостояния был ближе к Истине настоящей, я не знала. — Да, это тоже нужно уметь, — только согласился Чонгук, — обзаводиться такими верными соратниками — это талант. — Согласен, господин Чон. — Поехали, — бросил Чонгук, разворачиваясь в сторону автомобиля, — тебе куда, Рюджин? — Насколько я знаю, — вмешался Реми, — нам было велено подбросить вас либо до некоего кафе, либо на адрес одного из ваших домов. Как вы сами выберете. — Вот тебе и «я не знаю Пак Чимина», — улыбчиво фыркнул Чонгук. Растерявшись, я помолчала. Значит, Чимин даже моей благополучной дорогой до дома озаботился. Я озадаченно взглянула на часы. Без пятнадцати одиннадцать. Было поздно, кафе уже закрылось. Впрочем, обычно после Рождества и до самого нового года дядя как раз до поздней ночи задерживался в кафе, подводил годовые итоги. Вполне могло быть, что он и теперь сидел там. Стулья в тёмном зале, наверное, уже стояли на столах ножками вверх. А он склонился над экраном компьютера в своём кабинете. Дверь в стафф была распахнута настежь, и всюду клубилось марево сигаретного дыма, на которое поутру непременно пожаловались бы поварихи. Я решила поехать туда. Даже если дядя ушёл, от кафе до его дома недолго было идти пешком, а времени у меня было полно. Может, если не полностью, то хотя бы частично он знал, что происходит, и рассказал бы мне. Грудную клетку от одной мысли сдавило в удушливом волнении. Гадкое, всё-таки, чувство — обессиленно отсиживаться где-то вдали от страшных событий и просто ждать в мучительной надежде, что всё чудом завершится благополучно. Особенно, когда многие признаки предвещают иной исход. Тем временем, мы неспешно забрались в автомобиль, и я назвала адрес кафе. — Это далеко, — постановил Чонгук и скомандовал водителю, — сначала едем на мой адрес. Там я с Джаном и Реми высаживаюсь, а ты везёшь Рюджин, после чего едешь куда-нибудь отдыхать, потому что мы надолго. У тебя случайно не заканчивается смена? — Нет, господин Чон, я с вами до самого вашего отбытия на остров. — Отлично. Мы тебе позвоним, когда ты понадобишься. Автомобиль мягко завёлся и неспешно поплыл по дороге. Очень скоро он оказался в тоннеле, через который прежде мы не проезжали, и салон затопило оранжевым. Мы с Чонгуком сидели посередине, позади нас У Джан. Реми расположился спереди. — Как думаешь, Рюджин, — заговорил Чонгук, и я обернулась к нему; блики играли у него на лице, он смотрел в окно, — я еду прощаться, да? — Почему? — Мы же разъезжаемся. Она едет в свою Индию. А я — в одну из школ, которые папаша представит. — Может, какая-нибудь из них будет в Индии, — весело подначила я, — брось, не будь так пессимистичен. Ты ей очень нравишься. Не позвонишь перед приездом? Чонгук посмеялся, но как-то уж совсем вяло и безжизненно. — Нет. Свалюсь как снег на голову. К тому же, я еду прощаться, — глухо выдал он уже в виде утверждения. Теперь, когда всё было обговорено и решено, оставалось только тонуть в толщах сожалений, перебирать в уме ретроспективы упущенных нюансов. Минивэн выкатил из тоннеля прямиком в мягкие объятья темноты, и за моим окном сверкающим ковром расстелился город. Я безучастно пробежалась глазами по огонькам, словно по узору драгоценных камней, вышитому на тёмном полотне. Разве я могла полагать тем мрачным сизым утром, стоя в обшарпанной палате Доктора, когда Чон Чонгуку сделали экстренную операцию, что это последний раз, когда мы все вчетвером собираемся вместе? Наверное, если бы знала, я вела бы себя не так беспечно. Я бы бросила несколько добрых слов о том, как приятно постоять вот такой разношёрстой компанией. Справедливо погрустила бы об этом моменте, потому что он достоин того, чтобы о нём грустить. Но иногда значимые события проходят мимо нас незамеченными. Нам остаётся только уныло вздыхать из будущего, оборачиваясь и глядя на самих себя прежних, пребывавших в слепом неведении и не придававших значения роковому. Что ж, есть и положительные моменты, если это можно так назвать. Прощания, о котором с бренной хрипотцой говорил Чон Чонгук по дороге к японке, не состоялось. Они официально начали встречаться в ту ночь. И ни его отъезд, ни его заключение «под стражу» ни капельки не смутили Момо Хираи. Обоих телохранителей она так вообще угостила чаем с шоколадными кексами, причём бедолагам пришлось доесть их все, чтобы кексы у неё не пропадали. По-настоящему смутил японку только смокинг, в который Чон Чонгук был наряжен. Хотя он и божился, что планировал всего лишь зайти в здание и поглядеть на люстру, и никаких диадем красть ни в коем случае не собирался. К компромиссу по поводу того, соблюл ли он всё-таки условия и свернул ли «Алмаз», эти двое так и не пришли. Попытки Момо подключить меня не помогли делу, я и сама сомневалась. С одной стороны, в смокинг он и правда нарядился, да и фиксатор снял, и нам не сказал, что всё отменяется. С другой стороны, как он сам талдычил не один раз, он не взял с собой пистолет, да и в запертые комнаты проникать не умел. Если уж совсем начистоту, то, по-моему, Чонгук понятия не имел до самого последнего момента, собирается он покуситься на драгоценность или всё же нет. Но, конечно, он ни за что бы в этом не сознался. Я и предположить не могла, что смешное слово «девушкотерапия» выстрелит с таким ошеломительным успехом. Вы помните тот мой грандиозный план? Ким Тэхёну, считала я, влюблённость помогла отвлечься от дел организации, а значит, то же самое может помочь и Чон Чонгуку с его дуростями. Таков был расчёт. Не учла я только одного: Чон Чонгук не Ким Тэхён. Он, будучи влюблённым, представлял из себя совсем другую, более гремучую смесь, и охарактеризовать её однозначно весьма сложно. Эти двое, Момо и Чонгук, расставались и снова сходились так много раз, и в целом представляли из себя до того необузданную карусель кипучих страстей, что голова могла закружиться у всякого, кто попросту взглянет на это диво со стороны. Так что у терапии эффект был отнюдь не всегда терапевтический. Тем не менее, тогда, когда вместе с Реми и Джаном мой младший товарищ покинул автомобиль и с озорной ухмылочкой отсалютовал мне через окно, ничего ещё не было ясно. И я прощалась с ним с ответной улыбкой, немой и, по правде говоря, очень искусственной. Мне отчего-то казалось, что мы видимся в последний раз в жизни. Когда его силуэт исчез, а меня автомобиль повёз дальше вдоль пустующих сонных улиц, я показалась себе до того безнадёжно одинокой, что в тисках невыносимой печали голова по ощущениям была близка к тому, чтобы расколоться надвое. Злостная необратимость всего удушала. Как и всякий прочий раз в жизни, конец наступил слишком быстро. Я была не готова, меня вытряхнули из родного аквариума привычных будней. В чуждых реалиях близящегося нового дня мне было плохо, мучительно. Спустя неизвестное количество времени за окном автомобиля замелькали знакомые улицы, отчего-то вдруг показавшиеся чужими, как будто и сюда мне уже не было хода. — Остановите здесь, — попросила я неподалёку от кафе, чувствуя дурноту, — мне нужно подышать, дальше я пойду пешком. — Вы уверены, госпожа? — Да. — Мне поехать за вами? — Нет, не нужно. — Вы не против, если я прослежу хотя бы с перекрёстка, чтобы вы дошли до места? У меня указание довезти вас до пункта назначения, я не уточнил, могу ли нарушать его по вашему велению. Это показалось мне чудаковатым. Что ж, мало ли, какие строгие правила у семейства Чон. — Конечно, если вас это не затруднит. — Нисколько, госпожа. Я вышла наружу и побрела по коридору проулка, сунув руки в карманы и всматриваясь в детали. Это были те самые улицы, по которым мы бродили летними вечерами с татуировщиком. Странно, как я тосковала об этих временах ещё недавно, но теперь и они стали призрачными, недоступными, и едва-едва брезжили в сердце. Словно не осталось ни мыслимых, ни действительных путей куда-либо, существовал только крохотный островок этой улицы, потонувший в мелассовом море ночи, в океане померкнувших воспоминаний о старом и невозвратном. Мне просто необходимо было поплакать, но слёзы не шли. Ноги механически передвигались сами собой, слабые и норовящие вот-вот споткнуться. Раз в несколько минут сердце, словно бы кувыркнувшись, замирало — это было о Пак Чимине. Вырулив на улочку дядиного кафе, я нервно сгребла в охапку ткань пальто и платья в районе солнечного сплетения и яростно растёрла грудь. Хватит так чесоточно болеть, угомонись. Даже машина, подвозившая меня, осталась позади. Не видя ничего перед собой, я брела и брела на своём маленьком одиноком островке, как вдруг застыла на месте. Это было почти у самого кафе, у его потемневших витрин. Дверь в само здание светилась жёлтым прямоугольником, у неё снаружи стояли несколько человек. Среди них был татуировщик, двое незнакомых мне мужчин: один постарше, другой помоложе; и Одноглазый Ота. На дороге у двери стоял автомобиль. Я прибилась поближе к стене, подобралась к ним тихо, словно кошка, и встала рядом с чуть затемнённым столбом. — Я был у него, — с суровой взвинченностью говорил татуировщик рослому мужчине справа от себя, — его машина на месте. Значит, он вернулся и оставил её. Он говорил, что должен подготовить дом, не оставить подозрительных следов. Думаю, этим он тоже озаботился. Но его самого уже не было. — Ты должен был рассказать мне раньше, — звучным дикторским голосом ответил тот, к кому Намджун обращался, — не могу поверить, что ты скрыл это от меня. — Извините. Я до последнего надеялся, что мне удастся его образумить. — Говоришь, лучше разделиться? Я не хочу пускать тебя одного. — Предпочтительно, чтобы тебя вообще не было при всём этом, ни с нами, ни тем более без нас, — добавил другой паренёк, тот, что молодой, — ну, найдёшь ты их, и что предпримешь? А если этот бандюга сделал ход конём и всё-таки припёрся с оружием? Голыми руками попрёшь на двух вооружённых людей? — Это должен быть утёс, потому что они хотят подстроить самоубийство, — протараторил Намджун, видимо, не в первый раз, — давайте проверим три ближайших утёса… — Намджун, — осёк мужчина постарше, — нет. Ты туда не поедешь. Мы проверим два утёса, и будь что будет. — Вы не вызовете подкрепление? — опешил татуировщик. Вид у него был потерянный, словно у маленького мальчика. Я его таким прежде не видела. Вот, значит, какой он перед теми, на кого смотрит снизу вверх, с благоговейным уважением. Двое незнакомых мне людей переглянулись. — Если вызовем, — предупредил тот, что постарше, — всё это станет уже не подпольной заварушкой. Их обоих придётся брать, начнётся официальное расследование, и в таких условиях у Чимина будет крайне мало шансов выжить, а ещё неприятностей схлопочешь ты. Единственный вариант — не поднимая шума остановить его до происшествия, другого выхода я не вижу. Либо надо сделать всё тихо, либо лучше ничего не делать вообще. Татуировщик был ошеломлён. Но вместо ответа только слабо кивнул, тупясь в землю. — Я тоже поеду, — пробормотал он. — Нет, — отрезал мужчина постарше. — Это мой друг, — настоял Намджун, тыча себе в грудь ладонью, — это я вывел его из инкогнито и лично показал вам. Он послушает меня, и только меня. Я должен быть там. Если он сделает это, пути назад для него уже не будет. Это будет моя вина. Одноглазый Ота отмалчивался в стороне, опираясь на дверной косяк плечом. — Это его выбор, — сомнительно поморщившись, выдал тот, что моложе, — и нам, если так подумать, лучше вообще не светиться возле места предполагаемого убийства… или самоубийства, не знаю, как уж там этот чиновник всё обустроит. Могут впоследствии найтись свидетели, которые заметили странного человека, похожего на одного из нас, как раз в примерное время происшествия, и придётся за это отвечать… Пока он говорил, лицо татуировщика полнилось отчаянием. — Вы не поедете? — слабо уронил он. Вопрос, рухнув, встретил тишину. — Нет, поедем, — вздохнул старший мужчина и похлопал Намджуна по плечу, — разделимся, как ты и хочешь. Поехали. Только бы успеть, он же уже давно выехал. — Вы серьёзно? А если с ним что-то случится? Кто будет отвечать? — недоумевал младший. — Не я и не ты, — пожал плечами старший, — очевидно, он сам. Как я вижу, он к этому готов. Намджун ещё более сбивчиво затараторил: — Да. Давайте выдвигаться. Может, мы и успеем, он же к себе домой заезжал, — он выполнил торопливый разворот к Оте, — господин Хо же разрешил взять фургон, да? Проклятье, давным-давно надо было отремонтировать свою машину… я знал, что однажды мне это аукнется. Но что-то на периферии зацепило его взгляд, и он бездумно и бегло посмотрел в сторону. В ту сторону, где рядом со столбом стояла я. Ошеломление коснулось его только на секунду, а после он в спешке поблагодарил Оту и бросил ему же: — Смотри, пожаловала, — кивнул на меня, и в мою сторону обернулись сразу несколько голов. — Целая и невредимая, как Чимин и обещал. Даже ехать за ней не придётся. Заберёшь её отсюда, ага? Растерявшись, я забегалась глазами по всем присутствующим. Трое из них, в числе которых Намджун и двое незнакомых мужчин, мгновенно потеряли ко мне интерес и стали утрамбовываться в машину. Профиль Намджуна, погружённый в глубокую тревожность, мелькнул в последний раз и скрылся за дверью автомобиля. Тот, затарахтев, стремительно двинулся прочь. А Одноглазый Ота неспешно оторвался от косяка, развернулся и в мою сторону и привычным скрежещущим голосом заговорил: — Здравствуй, Рюджин. Поедем со мной, хорошо? Не волнуйся, твоего дядю я уже увёз.