Маленькие люди

В бесформенное зыбкое сновидение вмешался шум волн. Неудивительно, домик располагался совсем неподалёку от моря, и его тревожные воды, начинавшиеся за идущей к пляжу дорогой, было видно даже из окошка моей стылой комнаты. Я не заметила, как уснула. После двух часов дороги меня одолевала свинцовая сонливость, даже на то, чтобы по-человечески расположиться, не хватало ни физических сил, ни трезвости ума. Комнаты были тёмными и студёными, когда мы вошли. Я умыкнула с дивана сложенный аккуратным квадратиком плед, уползла в угловую комнатушку, сбросила с себя пальто и прямо в платье прилегла на широкую кушетку. Колючее суконное одеяло пахло пылью и солью. Где-то за спиной, за приоткрытой дверью копошился Одноглазый Ота: включал свет, растопил камин, потому что было зверски холодно, кажется, даже зажёг газовую плиту и поставил чайник. Чуть ранее, ещё когда мы были в машине, я спросила: — А куда мы едем? Где дядя? Руки и ноги были ватные, я ровным счётом ничего не чувствовала, кроме, как ни странно, острой реальности происходящего. — Мы едем в рыбацкий домик одного из приятелей господина Хо, — пояснил Ота, пристёгивая ремень, у него был сиплый, свистящий голос, а ещё дурная манера говорить себе в нос, — сам господин Хо поехал к этому самому приятелю. После он к нам присоединится. «Значит, дядя тоже обо всём знает». — Зачем мы уезжаем? — спокойно продолжала я расспрос. Я нисколько не сопротивлялась намерению меня увезти. Теперь, гораздо позднее, чем следовало бы, мне в кои-то веки захотелось поступить как подобает, не соваться в поток событий, не натворить лишних глупостей и быть полезной хотя бы тем, что не заставляю ещё и о себе переживать. Если нынешним вечером от меня требовалось пройти несколько проулков от кафе до парковки, залезть в принадлежащий Оте Хирате потрёпанный внедорожник — значит, так и быть. Лучше было не вмешиваться, не отвлекать расспросами и требованиями остановиться, дать разбираться со всем происходящим тем, кто по-настоящему в это вовлечён. Потерянное, детское замешательство в лице Ким Намджуна убеждало гораздо эффективнее его непоколебимых назидательных речей. Над ним тоже тяготели и дилеммы, и сомнения, и воодушевление, и разочарование — просто он продвинулся с этим на шаг вперёд, а ещё никогда не открывался мне этой своей уязвимой стороной. Отчего-то, видя его таким, я и о себе беспокоилась меньше. Мы не разные с ним, и он вовсе не выколочен из камня. Всё не приходит к нему само собой, словно по наитию, просто оттого что он умён, уравновешен и уверен в себе больше моего — вовсе нет. В его жизни происходили некие поворотные моменты, и перед их лицом он был так же растерян и напуган, как я перед собственными перипетиями. Он меня восхищал. — Видишь ли, — проговорил Ота, — Пак Чимин собрался раскрыться. Если предположить, что его план сорвётся, Ким Джеук может выйти и на Намджуна, и на следственную группу, и вообще на всех причастных. Поэтому на всякий случай близкие всех, кто относится к этому делу, отправляются ненадолго в поездки со своими родными. Господин Хо считал, что вовсе необязательно и ему уезжать, он-то здесь уж точно ни при чём. Но господин Ли его переубедил. Месть мафиози имеет очень широкий размах. — Значит, Намджуну и самому надо скрыться, — пробормотала я, — он-то всё ещё в городе. — Как видно, господин Ли позволил ему следовать за своим выбором, даже если тот ошибочен. Не переживай, эта поездка — просто мера предосторожности. Лично я верю, что Чимин со всем справится. Мне кажется, господин Ли верит в то же самое. Он, как я и советовал, хочет наглядно доказать, что иногда даже сделать всё от тебя зависящее недостаточно, чтобы добиться своего. Остановить Чимина не получится, взять в плен тоже, и уж точно из него не удастся ничего вытрясти, — Ота вздохнул, его мрачные глаза уставились на дорогу, — конечно, будем надеяться, что до таких страшных вещей не дойдёт. Но и отнять его у его выбора уже не выйдет. — Кто такой господин Ли? — Полицейский, который ведёт это дело. Ты видела его у кафе. Он старший суперинтендант. «Вот значит как». Утёсы, утёсы, утёсы… убийство, обыгранное как самоубийство. Интересно, как подобное вообще возможно провернуть, каков алгоритм действий, каковы риски. Пистолет в этом случае наверняка необходим был на всякий случай или исключительно для угрозы. Чтобы она подействовала, сам Дэнни Многорукий должен был явиться на встречу без оружия и без охраны. А ещё всё непременно обязано было происходить вдали от посторонних глаз, под покровом строжайшей секретности. Утёс вписывается в подобную картину просто великолепно. Если речь о так называемом самоубийстве, значит, кто-то с этого утёса должен был полететь. Всё равно не укладывалось в голове, как можно провернуть такое в одиночку, пусть бы и с оружием против безоружного. Позднее я узнала, что Пак Чимин припарковал голубой Хёндай у дома, в котором жил с друзьями, и не оставил внутри машины никаких своих документов. Ключи от неё остались под карнизом крыши. Сам Скворечник он тоже заблаговременно прочесал на наличие подозрительных вещей, к примеру, холодного или огнестрельного оружия, и от всего избавился. Он умудрился сделать это ещё тогда, когда жил с Чон Чонгуком. Его личных вещей так же не осталось, никаких документов, никаких фото или писем. «Намджун что, решил поехать прямо туда, где сейчас Чимин и Дэнни? — в смутной тревоге думала я. — Он знает, что всё должно состояться у какого-то утёса, и решил броситься к любому утёсу наугад?» Странно, но в силу услышанного я волновалась за него только слегка, по наболевшей привычке. Казалось маловероятным, что трое человек набредут на место предполагаемого преступления, должного состояться в огромном городе, если вообще не за его пределами. Речь же шла о горных кручах, причём, скорее всего, удалённых от людей. Вызывать подкрепление для более масштабных поисков никто, кажется, не собирался, да и не поднимет полиция такой хай по первому же зову, если поднимет вообще. А в данном случае счёт шёл на часы. — Разве такое убийство легко организовать? — засомневалась я вслух. — Ещё и обставить всё как самоубийство. От колеблющейся рядом действительности меня немного мутило. Мы стремительно покидали город не просто так. — Это преступление тщательно спланировано, — возразил Ота, — и, к тому же, влиятельными людьми. Мало ли, они просто избавятся от всех несостыковок, заставят где надо закрыть на них глаза, и всё. Но не забивай этим голову, лучше постарайся отдохнуть. Тебе, наверное, тяжелее. Мы-то хотя бы знали обо всём заранее и готовились к этому. Намджун сказал, что Чимин просто вывалил всё на тебя сегодня вечером и был таков. Ты с Чимином тоже дружила, правда? «Дружила», — мрачным отзвуком раздалось в уме. Дружила — в прошедшем времени. — Да, и до сих пор дружу, — нахохлилась я и с любопытством покосилась на водителя, — а вы? Неужели тоже? — Он слишком молод, чтобы я мог назвать его другом, — сипло усмехнулся японец, — но я его знаю, он мне нравился. Они оба с Намджуном. Беспрестанно лаются друг с другом и гнутся в дугу — приятно смотреть. Я заново представила Пак Чимина и Ким Намджуна вместе. Теперь вот такими, как мне поведали — лающимися. Зрелище всё ещё было несуразным. Как ни странно, здесь, среди фигур дяди и татуировщика, от которых я с таким упорством бежала подальше, теперь везде витал дух Пак Чимина. Мы с ним часто виделись, он преподавал мне танец, но по нынешним ощущениям это в Скворечнике он был чужаком, а в рассказах Одноглазого Оты он совсем свой, знакомый, понятный с головы до ног. — Намджун его не найдёт, — пробубнила я, — мне кажется, никто из них его не найдёт. Улыбка сошла с лица Оты. Мы к тому времени уже выехали за пределы города. — Если честно, я тоже так считаю, — угрюмо согласился он. — Намджун отважный парнишка, но с тем же успехом он мог бы пытаться шевелить горы одной своей отвагой. Что ж, я не раз говорил, что это послужит ему хорошим уроком. Иногда полезно проигрывать, полезно сталкиваться с собственным бессилием и нести ущербы — это здорово отрезвляет. До поры до времени, мне кажется, он полагал, что он всесилен. Я умолкла, про себя дивясь, до чего много этот человек знает о происходящем. А ещё я никогда прежде не слышала, чтобы он произносил настолько много слов за раз. Почему-то теперь, когда он наконец заговорил, я больше не удивлялась, что они с Ким Намджуном сдружились. Они были одного поля ягоды. А ведь дядя всегда давал своему посудомойщику самую лучшую характеристику, неспроста оставлял его за главного, когда уезжал, доверял ему больше, чем кому-либо, и строжайше пресекал всякий дурной слух об Оте Хирате, который доходил до его ушей. К нелюбви татуировщика к этому загадочному японцу дядя тоже всегда относился с осуждением. Мы больше ничего не говорили. Я мечтала только о том, чтобы переодеться, но этой возможности мне не дали. Ни на что не отвлекаясь, словно надела шоры на глаза, я смотрела на дорогу, темнеющую за крошечным островком фар. Брезжащий островок света. Непроглядная тьма за его пределами. Мириады вероятностей, спрятанные в её гущах. На одну из этих вероятностей мне вот-вот предстояло наткнуться в своём слепом путешествии. — Этот человек, приятель господина Хо, — бормотал Ота позднее, где-то в два с чем-то ночи, пока мы выбирались из автомобиля в особенный, резкий приморской холод, — говорил, что оставил чистые простыни… просил располагаться, как дома… комнаты наверняка не прогреты, но он подготовил для нас камин… там должен быть и обогреватель, а ещё я сейчас поставлю чайник… сегодня очень морозная ночь. Ты, должно быть, устала? В ту секунду я клевала носом и почти его не слушала. Простыни на диванчике в парадной комнате рыбацкого домика и правда оказались, но я и думать о них не хотела. Одного пледа было более чем достаточно, лишь бы не околеть. Когда моей щеки коснулось колкое, пахнувшее солёным сквозняком сукно, оно показалось мне самой сладостной периной на свете. Поворочавшись, чтобы сомкнуться в кокон под пледом, я ослабила молнию на своём платье и обессиленно обмякла всем телом. Мне мерещились я, Пак Чимин и Чон Чонгук чуть ранее, буквально этим же вечером. Нервные взгляды в сторону часов, чесоточное предчувствие катастрофы, намеренное избегание острых тем, парадные костюмы. Наши наряженные силуэты размазывались до состояния клякс, тускнели и пачкались зернистой умбровой полумглой. Вязкая каша мыслей разжижилась и в конце концов испарилась совсем, и я погрузилась в сон. Он оказался таким глубоким, что тело под его грузом сделалось совершенно неподъёмным. Краешком сознания я улавливала какие-то значимые события внешнего мира. К примеру, слышала, как приехал дядя, как он заглядывал ко мне в комнату, отчего-то сильно пахнувший хвоей, как они с японцем о чём-то беседовали вполголоса, пока на плите свистел чайник. Но ничего из этого не могло вырвать меня из вязкого болота сна назад в действительность, и я безо всякого сопротивления проваливалась обратно. Забвение наконец стало немного терять в весе только тогда, когда в комнату, уже успевшую растопиться до того, что мне стало жарко, кто-то вошёл и аккуратно приоткрыл форточку. Этот заботливый жест я почувствовала довольно отчётливо, хотя всё ещё спала. А спустя недолгое время, в течение которого сон продолжал рассеиваться и редеть, воздушный шум волн, ворвавшийся через приотворённое окно, разбудил меня окончательно. Белая комната, в прошлый раз представшая тёмным пятном, теперь была залита блеклым дневным светом. Со стороны форточки тянуло будоражащим сквозняком и бодрым шелестом волн. Первым делом я двинулась к ней, чтобы закрыть её, и обнаружила на горизонте беспокойное графитовое море. Я оглянулась по сторонам. Комната была совсем крохотной, кроме кровати я досчиталась только стола со стулом и почти игрушечного шкафчика. На полу рядом с моей колючей постелью лежал небольшой меховой коврик. По помещению гуляли ещё не успевший осесть сквозняк и отчётливый сладковатый запах хвои. Я вышла назад в парадную комнату. Дядя сидел слева, на широком подиуме, на котором располагалась вся кухонная зона; он решал кроссворд за обеденным столом. Больше в доме никого не было. В камине потрескивали дрова. А справа от камина возвышалась свежая, пушистая ель. — Проснулась! — дядя заметил меня почти мгновенно. — Ты долго спала. — Когда ты приехал? — поинтересовалась я, двинувшись в его сторону. — Рано утром. — А где Ота? — Я послал его в магазин докупить кое-чего: зубные щётки, скатерти и всякое такое — а после он посидит с нами, выпьет чаю и вернётся в Сеул, чтобы заправлять кафе, пока меня нет, — дядя кивнул мне в сторону хвойного дерева, — смотри, что я принёс. Предлагаю встретить новый год здесь, вместе. Что скажешь? — Ты что, снял этот дом? — улыбнулась я, подходя и усаживаясь за стол. — Да, давай. Мы сидели друг напротив друга, глядя друг другу в глаза. Никто не произносил ни слова. У дяди Хо было смуглое щетинистое лицо, худое, но при этом не слишком узкое, с уверенной нижней челюстью; флегматичные глаза, незлобивые и в то же время рассудительные. Расслабленные, твёрдые черты. Он питал страсть к широким фланелевым рубашкам тёмных однотонных цветов: чёрная, бурая, тёмно-серая, тёмно-бежевая или цвета морской волны; и всегда носил самые обыкновенные классические брюки широкого кроя, удобные для повседневной носки. Обувь тоже всегда одна и та же. Коричневые или чёрные туфли, тоже классические, но при этом удобные — он покупал такие в одном и том же месте годами. Он ходил так на работу, выбирался так в поездки, проводил так рабочие переговоры. Одежда, обувь, стрижка — всё от одних и тех же проверенных продавцов, в одном и том же салоне у бессменных мастеров. Легко было сказать, что в его жизни владычествует привычка. Дядя следовал ей неукоснительно и никогда ничего не менял. Именно оттого было странно видеть его в его привычной чёрной фланелевой рубашке сидящим здесь, в гуще всех сумасбродных событий. Вот куда я его втянула. Сам бы он ни за что не попал в подобную ситуацию. — Есть новости о Чимине? — поинтересовалась я. — Намджун не связывался с тобой? — Они его не нашли, так что новостей нет, — ответил дядя, — Намджун звонил, сказал, что господин Ли и детектив Чон тоже вернулись ни с чем. Пока что ничего не понятно, так что лучше на какое-то время оставаться здесь. Но уже очень скоро мы вернёмся. Вечно прятаться нельзя. — Значит, вчера я видела господина Ли и детектива Чона? — Да, это были они. Собственно, они ведут это дело. Мы помолчали. Вопросов было так много, что невозможно было чётко сформулировать хотя бы один. Я принялась ёрзать на своём стуле с вязаной подушечкой, усаживаясь поудобнее. — Ты не была в курсе, кстати, — заикнулся дядя, — что Намджун уволился из салона и разорвал договор об аренде? Я ошеломлённо застыла. И тут же выпалила: — Когда? — Несколько дней назад. Вижу, ты так же удивлена, как и я. А мне казалось, ты сможешь пролить свет на происходящее. Между вами ничего не стряслось? Что-то перевернулось в животе. Подогнув под себя ногу, я опустилась руками на стол и отрешённо уставилась в столешницу. — А он сам не говорил, что случилось? — скомкано пробубнила я. — Между нами. — Он вообще больше тебя со мной не обсуждает, — улыбнулся дядя, — тем более, подобные вещи, о таком он всегда молчал. И я с ним о тебе тоже мало разговариваю. Ты же попросила, помнишь? Я передал ему твои слова и объявил, что отныне я тебя ему ни в чём не сдаю. Он согласился, что так будет правильнее. Можешь не рассказывать, если это слишком личное. Просто знай, что я, если что, всегда готов тебя выслушать. — А он не говорил, — откашлявшись от сухости в горле, прохрипела я, — что теперь будет делать? — В том-то и дело, что он был нем как рыба. Я спросил, но он отмахнулся обещанием, что расскажет как-нибудь потом, когда точно будет знать. Понятия не имею, что конкретно он имел в виду. — А у тебя самого нет предположений? — с каждой секундой мной всё увереннее овладевало тревожное волнение. — Может, хотя бы отчасти догадываешься, какие у него планы? — Точно не знаю, но он, по моим наблюдениям, давно подумывал об увольнении, — задумчиво промычал дядя, почёсывая подбородок и отхлёбывая из своей чашки, — после выхода из армии все те два года, что проработал рядом со мной, он неплохо зарабатывал, но не тратил почти ничего. Он всё время жаловался, что у него пустые карманы, но я имею дурную привычку подсчитывать всё на свете, и у него, по моим расчётам, всё-таки должны были водиться какие-то деньги. В последнее время он так вообще явно копил. Какие-то планы у него, безусловно, есть. Но он ими не делится. — Как это на него похоже, — глухо изрекла я, — он никогда не закрывает рта, при этом ты не знаешь о нём почти ничегошеньки. Если честно, я всегда подспудно чувствовала, что у дяди Ким Намджун обосновался не насовсем. Я спрашивала его о дальнейших планах, он беспечно отмахивался, что что-нибудь сообразит, но по его суровому, решительному лицу становилось ясно, что какие-то соображения у него имеются, просто впускать посторонних на эту зыбкую территорию он не намерен. Единственной неожиданностью теперь было то, что он вообще никого не посвятил, куда уходит. Ладно я, мы с ним расстались непонятно кем друг другу, но даже дядя пребывал в святом неведении, а это уже было немного странно. Это было не в его духе. Неужели это из-за меня? Сердце оплетали дурные предчувствия. «Может, проблема во мне, — разбито подумала я, — может, это я заставляю всех бежать от меня». Ким Тэхён на бал так и не явился, он вообще пропустил всё на свете. Вчерашние решения относительно татуировщика, дерзкие и незыблемые, с наступлением утра рассыпались в труху. Это пугало. Пугало, что я училась на ошибках, взвешивала за и против, находила в себе смелость шагнуть вперёд — и всё рассыпалось. Снова. Сколько ещё неожиданных поворотов собиралось нагрянуть по мою душу? Потому что мне и этих хватало с лихвой. — Не переживай, Рюджин, — попытался успокоить меня дядя, — Намджун, по-моему, просто опасается заговаривать о том, что писано вилами по воде. Наверное, пока что он сомневается, потому и молчит. Уверен, как только он решит что-то точно, он обязательно расскажет. Комната была хорошо прогрета. В самом её центре, лицом к камину стоял диван с двумя креслами по бокам, перед диваном на очередном меховом ковре располагался столик. В стене позади дивана имелись двери в душевую и две спальни, в одной из которых спала я. Справа от камина, если смотреть со стороны спальных комнат, в самом углу была массивная входная дверь, а в перпендикулярной ей стене — единственное окно. Там же, под окном стоял комод. В левой части помещения, на невысоком, но достаточно обширном подиуме, как я успела мельком упомянуть, располагались кухонная и столовая зоны. Стены были отделаны буазери из тёмного дерева, а ещё увешены бесчисленными тарелками, картинами, снастями и разнообразными панно. Некто, наверняка страстно любивший рыбалку, позаботился о том, чтобы это место имело вид самого настоящего храма рыболовства. — Чей это дом? — поинтересовалась я, решив перевести тему. — Одного моего знакомого, тоже бизнесмена, — пояснил дядя, — ты с ним вряд ли встречалась. Он продаёт рыболовные снасти в Кёнджу, неподалёку отсюда. Мы дружим с армейских лет. — Ах, наверняка это господин О Кёну, — догадалась я, — он обещал Сонгуку взять его с собой на рыбалку, когда приезжал в деревню на твой день рождения. Дядя расплылся в добродушной улыбке. — Значит, ты с ним пересекалась, — подтвердил он, — да, это он. Неплохо он тут всё отделал, да? У него квартира не выглядит так шикарно, как этот рыбацкий домик. Сейчас Ота понакупит ёлочных игрушек, какие будут в ближайшем крупном магазине, и мы украсим ёлку. Что думаешь? — Конечно, давай, — дядя пытался меня подбодрить, и я, чувствуя, что улыбаюсь точно так же, как улыбалась фотокамере в парке аттракционов четыре с половиной года назад, постаралась изобразить бодрость в голосе, — море тут так близко. Я думаю как-нибудь прогуляться к нему. — О, да, сходи, только нужно будет одеться теплее, — дядя окинул глазами моё одеяние. — Правда, одежду придётся купить. Конечно, я сказал Оте прихватить на рынке самое необходимое, что примерно подойдёт тебе по размеру, но сама понимаешь, что он там накупит… — Не переживай, — я улыбнулась, — мне подойдёт что угодно. Только бы из платья вылезти. Мы снова неловко умолкли, и в наступившей тишине я отчётливо почувствовала ком в горле. Невыплаканные детские слёзы просились наружу, но вместе с тем я была слишком истощена для столь бурных проявлений чувств. В бездыханной груди не осталось сил содрогаться. Вчерашний день спешно собрал пожитки, свернулся торопливым лагерем и укатился прочь, как бродячий цирк или ярмарка, а передо мной на оставшемся после него пустыре разве что блестели то тут, то там редкие ошмётки конфетти. Ни одна деталь прошедших месяцев не была настоящей — всё было ложью. Как чужой ложью, так и моей собственной. — Что ж… — испустив тяжёлый вздох и подавив просящиеся слёзы, произнесла я, — Пак Чимин. Тишина. В камине треснуло полено. — Извини, — проговорил дядя, — ты, наверное, сгораешь от любопытства. Как я понимаю, он даже не удосужился тебе ничего разъяснить. — Ты тоже обо всём знаешь, да? — Да, разумеется, — спохватился дядя с притворной бодростью; не зная, куда деть взгляд, я конфузно косилась на светящиеся лоскутки огня в камине, и дядин голос размыто разливался где-то фоном, — и о твоём плане побега, и о вашей с Ким Тэхёном попытке его воплотить. Потому я и отпустил тебя в город из деревни. Я знал, что Пак Чимин всё равно не даст тебе поучаствовать в их приключениях. Самой тебе в этом деле я по понятным причинам нисколько не доверяю. Но я, конечно, не предполагал, что ты можешь вот так пуститься в неизвестность прямо посреди ночи. Япония, да? Уму непостижимо. Последние месяцы ты неоднократно превосходила мои ожидания. Я не ответила. Мы ещё помолчали. — С тех пор, как пришёл к Намджуну со своим планом, — продолжил дядя, — Чимин только раз нарушил обещание. Когда взял тебя с собой на эту перестрелку. На этот ужасный пустырь. Собственные челюсти стиснулись с такой силой, что, казалось, могли бы раскрошиться зубы. Дядя беспечно прогуливался мимо возмутительных происшествий моей жизни, переходил от недопустимого к недопустимому, озвучивал то, о чём ни в коем случае не должен был узнать. — Он взял меня туда, — спохватилась я, — из-за «Цезарии», да? В отместку за то, что корабль взяли? Я была как бы его заложницей? Он вам угрожал? Дядя недоумённо двинул бровью. — Да, — подтвердил он, — откуда ты знаешь? — Мы с Чонгуком вчера сами догадались. Дядя испустил очередной тяжёлый вздох, потёр щетину натруженными пальцами, поглядел куда-то мимо. Добрые глаза, омрачённые печатью усталости и печали. Он прятал их от меня, но я всё равно видела саднящую в них горечь. — Всё это в целом, можно сказать, началось исключительно благодаря тебе, — бросил он как-то небрежно, бестелесно, куда-то совсем в воздух, — благодаря тому, что Пак Чимин случайно подслушал тот твой план побега, который ты разработала на пару с Ким Тэхёном. Плохо, всё шло плохо. Дяде тяжело было выложить всё вот так как на духу, связать воедино все ниточки. А мне тяжело было вникнуть. То тут, то там проступала ясность, которая ещё больше вводила в заблуждение относительно полной картины. Я по сей день не могу перестать удивляться исключительному, невероятному чутью Ким Тэхёна. Почти с самого начала он заикался, что нас могли подслушать. «Знаю, это звучит, как бред свихнувшегося параноика, и всё-таки…» — причитал он. И оказался прав. Когда я, притаившись в узеньком проходе стаффа, между полкой с коробками молока и высоченным гробом морозильника, случайно застукала дядю и татуировщика за обсуждением плана нашего с Ким Тэхёном разлучения, я помчалась к своему новенькому возлюбленному и предложила сбежать. Так уж вышло, что по чистой случайности тот наш разговор услышал Пак Чимин. С тем, что выяснил, он на следующий же день вернулся обратно к дяде и татуировщику, и круг замкнулся. Началась их история, запутанная, сложная и перетёкшая из вражды в товарищество — она вилась параллельно нашей. — При чём здесь вообще мой план побега? — нахмурилась я. — На самом деле он и до этого наведывался к Намджуну, — неторопливо оговорился дядя, всё ещё по ощущениям беседовавший сам с собой, с собственными воспоминаниями, — требовал убрать тебя с глаз долой. Жаловался, что ты действуешь ему на нервы. Когда я об этом узнал, а узнал я не сразу, то очень удивился, что он пришёл не ко мне. В конце концов, это я твой опекун. Но ещё больше я недоумевал, что от меня скрыли эти визиты. Как сам Намджун объяснял, тогда он надеялся, что вот-вот сможет тебя образумить, и всё закончится. Что ж, ему всё же пришлось мне рассказать. После того взлома чьего-то частного дома, в котором ты поучаствовала. Чимин разрешил тебе пойти с ними, просто чтобы позлить Намджуна. Разумеется, у него получилось. Намджун был взбешён до неузнаваемости, он бесперебойно твердил, что, мол, проломит этому Пак Чимину череп. Ещё его ужасно злила ты. Как бы там ни было, эти двое друг другу крепко не понравились, но при этом продолжали упорно друг с другом пересекаться. — Мне Намджун тоже ничего не говорил о том, что они общаются, — отрешённо добавила я, — причём с самого начала, даже до Тэхёна. — А, эта их встреча, самая первая, — подхватил дядя, усмехаясь, — я не удивлён, что ты о ней не знала. Случилось то, что редко случается с любителями с умным видом почесать языком. Один из них наткнулся на другого, точно такого же. Как я понял, в этой беседе мелькала тема попустительства или не попустительства преступлений. Кто имеет право попускать, а кто нет, кому можно попустить преступление и кому нельзя, когда и в каких случаях попустительство имеет место быть, могут ли вообще существовать некие особые обстоятельства. О чём-то таком они спорили. Чимин выступал за, Намджун — против. — Ну и что? — недоумённо надавила я. — Почему не рассказать мне? — Потому что твоя персона в этом разговоре тоже фигурировала, — дядя беспечно хмыкнул, пожав губами, — в качестве примера. Мне так припоминается. «Легко тебе вещать, что всех казнить и вешать, — что-то подобное, кажется, Пак Чимин приводил как аргумент, — а если это кто-нибудь, кого ты любишь?» Я затаила дыхание. Мы с дядей встретились взглядами. Он медленно продолжил: — Намджун ответил, что тот, кого он любит, от преступности непреодолимо далёк — имея в виду тебя. Тогда Чимин попросил представить хотя бы гипотетически. Намджун представил, и с этой секунды он проиграл спор. Поэтому он тебе и не говорил. — Он сам рассказал тебе это? — Да, когда выпил, — очередной глухой смешок, — разве не иронично, что гипотетическая ситуация вскоре стала реальной? Как бы там ни было, в один прекрасный день я всё же узнал о Пак Чимине и сам захотел встретиться с ним. Встречу мы организовали. До чего я был удивлён, впервые встав перед этим мальчишкой. Мне рисовали бесчеловечное чудовище, какого-то отпетого негодяя с вываленным языком и бешеными глазами, а передо мной был сущий ребёнок. Тощий, зашуганный и злой — мне его даже жалко стало. Мы никогда не встречались ни в кафе, ни в тату-салоне, ни в наших окрестностях. Это всегда были случайные места. Помню, я усадил его перед собой, извинился за тебя и объяснил, что меня самого пугает твоё неадекватное поведение. Но мне хотелось бы действовать осторожно и в лучшем случае разлучить тебя с твоим избранником максимально естественным образом, чтобы вы оба не взбрыкнули всем назло и не выкинули какую-нибудь дикость. — Значит, ты всё-таки собирался насильно нас разлучить, — скорбно улыбнулась я, — как ты собирался это сделать? — Было много идей на этот счёт. Правда, поначалу я был непростительно наивен. Ты была всего лишь девушкой мелкого преступника и не намеревалась расставаться с ним по причине рода его деятельности — вот и вся проблема. Страшно, конечно, но можно пораскинуть мозгами и сочинить какой-нибудь выход. Я ошибочно полагал, что у меня вагон времени. Разумеется, я и думать не смел, что ты начнёшь сама ввязываться в серьёзные бандитские заварушки. Такое мне даже в голову не приходило. — Я так перед тобой виновата, — безжизненная полуулыбка не желала оставить мои губы; щёки чесало зудом, — даже не знаю, что сказать. «Это всё по-настоящему, — где-то между рассказа подумалось мне, — настоящая история вершилась не с нами, она разворачивалась за нашими спинами». Мы наблюдали за тенями, сидя в платоновской пещере. Причудливые блики панорамой проносились перед нашими глазами, недосягаемые для нашего сознания. Но странно, во всех этих словах, в этих воспоминаниях, в пустых проулках ретроспектив мне мерещилось что-то знакомое. Всё это я уже видела, пусть и в виде теней. Где-то там, в глубине тяжёлого взгляда Ким Намджуна. Когда мы были у него дома. Когда сидели друг напротив друга на крыльце моего подъезда. Когда он бормотал свою речь на веранде в доме дяди и тёти, в деревне. Дядя продолжал говорить, словно бы и не слыша моих неуклюжих комментариев: — Когда мне рассказали, что ты уже успела вломиться в чей-то дом, я понял, что всё гораздо серьёзнее, чем мне хотелось бы верить. Но мне необходимо было время. Я попросил не давать тебе больше участвовать в их делах, раз уж Чимин мог. А там уж вступлю я, и больше он тебя не увидит. Чимин согласился без колебаний. Мы считали, что нам повезло, поскольку его слово имело вес в компании твоих друзей, а сам он только и желал, чтобы ты держалась подальше. Но наши надежды не оправдались. И на Чусок, вместо того, чтобы поехать со мной в деревню, ты отправилась испробовать себя в качестве медсестры, — дядя посмотрел на меня с решительной, твёрдой горестью, и я, стоически выдерживая пробирающие до мурашек волны стыда, вцепилась в ткань юбки ногтями, — на этот раз Чимин не пришёл этим хвастаться, он это скрыл. К его чести, он устыдился, что нарушил обещание, данное мне. Мы узнали об этом гораздо позднее. Тогда, когда он заявился к Намджуну, чтобы вынудить его присоединиться. Вот она. Та самая обескураживающая часть рассказа. «Не могу понять, — бубнил Чон Чонгук. — При чём тут этот тату-мастер…» Я тоже не могла этого понять. При чём здесь Ким Намджун? — Вынудить присоединиться? Что это вообще значит? Зачем? — Он поведал о твоём сумасбродном решении сбежать, — пояснил дядя, — и представил Намджуну свои условия сотрудничества. Во-первых, Чимин возвращает тебя в этот ваш план по краже диадемы, чтобы до декабря вы с Ким Тэхёном даже не думали куда-нибудь дёргаться из Сеула. Во-вторых, он не даёт тебе принимать участие ни в каких ваших похождениях и в то же время всячески поддерживает мнение, что ты у них своя, что сейчас вам можно оставаться в городе. В-третьих, грубо говоря, он вообще позволяет тебе остаться в живых. Взамен на это Намджун должен был всякий раз, когда Чимин предоставит ему те или иные сведения, идти прямиком в полицейский участок и самостоятельно обо всём докладывать. Я потрясённо молчала, потупившись в стол. — Сам Чимин напрямую обращаться в полицию боялся, потому что никогда не знал, где могут оказаться люди Ким Джеука, — продолжал дядя, — он жаждал сотрудничать, но не представлял, как правильно это делать и с чего начать. Анонимные доносы на ограбления, которые он совершал, не дали результата. Напрямую идти в случайный участок он не мог, поскольку довольно скоро об этом разлетелись бы слухи по всем отделениям, и в конце концов они непременно дошли бы до Ким Джеука. Более того, Чимин не планировал раскрывать себя никому, даже полиции: первое время он вообще надеялся продолжать жить старой жизнью и после поимки его босса. В связи с этим ему показалось отличной идеей, чтобы сам он сохранял статус инкогнито, и всё совершалось через третье лицо. А самым подходящим лицом был Ким Намджун, совершенно в этой истории посторонний. Во-первых, Чимин угрожал его близкому человеку; во-вторых, он отлично знал, что этот парень уж точно не пойдёт докладывать бандитам о заговоре против них; в-третьих, он попросту был растерян и жаждал совета, хоть чьего-нибудь. Наступила торжественная тишина. Я не отрывала глаз от стола. Узор на лакированной деревянной столешнице походил на полосы разрезанной пополам луковицы. Собственные пальцы намертво приварились к смятой ткани. «Это я», — гремело в уме. Я втянула их в этот хаос. Ким Намджун, коего я совсем недавно обзывала самоубийцей за то, что сунул руку в змеиную нору и вздумал задушить голыми пальцами Дэнни Многорукого, был на самом деле безвинен. — Нельзя было на это соглашаться, — глухо постановила я. — Чудо, что всё это не закончилось трагедией. — Вообще-то, — смеясь и усаживаясь удобнее на своём стуле, возразил дядя, — случилось кое-что, чего Пак Чимин не ожидал. А именно то, что Намджун пришёл в восторг с заговора, в который его втянули. Он потребовал от Чимина полный рассказ обо всех его свершениях против организации. Запросил подробнейший портрет его начальника, описание отношений того с полицией, с подчинёнными, с прочими коллегами по цеху; выведал всё о роде занятий Ким Джеука на его бесславном поприще и в целом был страшно заинтересован его характеристикой как человека, как начальника и как деятеля. От идеи вслепую докладывать о любом утёкшем слухе куда попало Намджун мгновенно отказался, вместо этого он разработал собственный план. Рассказ небрежно оборвался дядиным ёрзанием на стуле, и наступила очередная интерлюдия молчания. — Не могу поверить, — брякнула я, хотя на самом деле поверить в подобную реакцию Ким Намджуна было слишком легко, — что он задумал? Глухое веселье зыбилось на дядином лице. — Пак Чимин, конечно, поведал ему, что Ким Джеук намеревается расширить сферу влияния и в будущем сотрудничать с политическими элитами. Это навело Намджуна на мысль, что институт полиции должен быть поражён не до самой верхушки. Поскольку полицейские начиная с должности генерального суперинтенданта и выше, вплоть до генерального комиссара — это как раз политические деятели. С чиновниками Ким Джеук сотрудничать не мог, раз он только планировал начать это делать. Иными словами, все коррумпированные шпионы непременно должны были сидеть в полицейских бюро, а не в кабинетах чиновников — во всяком случае, пока что. Это уже сильно развязывало руки, можно было не бояться удара сверху. Оставалось только сузить круг подозреваемых. Уголовных бюро в Сеуле целых пять, им принадлежат десятки участков. Но делами мафии занимаются отделы по расследованию преступлений, связанных с наркотиками и организованной преступностью — они тоже относятся к уголовным бюро, но бюро с такими отделами в городе уже всего два. Намджун разыскал всё, что смог найти в свободном доступе, об этих двух бюро. Нашёл двух старших суперинтендантов, под покровительством которых эти бюро работают. Сделать это совсем не сложно, главное быть в этом заинтересованным. Когда нашёл имена старших суперинтендантов, он предложил Пак Чимину проверить, есть ли среди них кто-то, кто берёт взятки и работает на мафию. Чтобы покрывать достаточно крупные преступления, входящие в послужной список Ким Джеука, мало быть рядовым инспектором и даже суперинтендантом конкретного участка — Намджун ставил прямиком на старших суперинтендантов, глав целых уголовных бюро. Конечно, иногда может хватать и кого-нибудь помельче, но проверять работу любой структуры лучше начинать с головы, особенно в таком опасном деле. Намджун полагал, что хотя бы один из двух начальников бюро должен сотрудничать с мафией, поскольку с двумя исправно работающими бюро, а значит и с кучей их участков с отделами по организованной преступности Ким Джеук так не распоясался бы. Крупная ставка была сделана на то, что поражены не оба бюро, а только одно — это значительно сократило бы количество потенциально опасных полицейских участков и в то же время подсветило бы те, в которых царит продажность мафии. Для проверки Намджун попросил у Пак Чимина надёжную наводку на два любых готовящихся некрупных преступления организации, чтобы анонимно направить информацию о них в головные участки обоих бюро, по одному доносу на каждое. Если оба преступления впоследствии свернулись бы самим Ким Джеуком, это бы значило, что ему доложили о доносе с головных участков обоих бюро. Это худший сценарий. Если бы свернулось только одно преступление, а на второе действительно была бы организована облава полицией — у Чимина и Намджуна появилось бы относительно проверенное бюро с отделами по расследованию организованной преступности. Именно на этот вариант Намджун надеялся. Если бы облава осуществилась на оба преступления, это бы означало, что влияние Дэнни в полиции значительно мельче и распространяется исключительно на некоторые отдельные участки и управляющих ими суперинтендантов. Но, как я уже сказал, этот вариант не рассматривался — Ким Джеуку прежде удавалось замазывать слишком крупные преступления, а для подобного необходимо иметь у себя под крылом хотя бы одно уголовное бюро Сеула вместе со всеми его районными полицейскими участками. — Уму непостижимо, — вставила я. — Думаю, где-то начиная с этого момента, — поплыл в улыбке дядя, — Пак Чимин и стал проникаться уважением к нашему Намджуну, пускай тогда он себе в этом ещё и не признавался. Они сделали всё, как планировали. Намджун получил свои две наводки и направил по одной в головные участки каждого бюро. И, на их везение, поражённым действительно оказалось только одно. А у них теперь был более или менее надёжный старший суперинтендант — Ли Бёнхон. Его ты и успела мельком увидеть у кафе. Намджун вычитал всё, что только можно и нельзя, об этом человеке: его биографию, карьерный путь, личные заслуги и даже хобби — и твёрдо решил, что доверится именно ему и никому другому. — Он рассказывал мне об этом Ли Бёнхоне, хотя и не называл имени, — подтвердила я, — говорил, он им восхищается. — Это правда. Намджун мечтал сотрудничать с ним, да ещё и по такому серьёзному поводу, как Ким Джеук. Однако это ещё нужно было как-то организовать. Идти и в открытую заявлять о своём положении даже не прямиком в отдел особо тяжких преступлений, а в самый обычный участок уголовного бюро, пусть и прошедшего их с Пак Чимином маленькую проверку — Намджун панически боялся. Он хотел говорить именно с Ли Бёнхоном. Естественно, — дядя хрипло посмеялся, откидываясь на спинке стула, — уже в участке в аудиенции ему было отказано. Хотите написать заявление — пожалуйста, пройдите на стойку информации и заполните форму, вами будет заниматься инспектор. Он же и решит, относится ваше дело к отделу организованной преступности, как и вообще к уголовке, или нет. Мы не провожаем прямиком к старшим суперинтендантам всякого проходимца с улицы, даже если он уверяет, что его дело первой срочности. — Так как же ему удалось на него выйти? — только теперь я заметила, что всё это время сидела с чуть приоткрытым ртом. — Ему же это удалось, раз вчера я видела этого Ли Бёнхона. — Всё очень просто, — задорно фыркнул дядя, — Намджун выловил его в нерабочее время и заставил выслушать себя. Я откинулась назад на стуле, отводя рассредоточенный взгляд куда-то дяде за плечо. Помолчала вот так, в ошеломлённом одеревенении. И в конце концов тихо рассмеялась. — Это невозможный человек, — проговорила я. — Ему это удалось не с первого раза. В первый раз Намджун сглупил и попытался выловить Ли Бёнхона, когда тот направлялся к машине. Естественно, господин Ли смог быстро скрыться и тем самым отделался от надоедливого преследователя. Во второй раз Намджун поступил сообразительнее и подошёл к Ли Бёнхону, когда тот обедал в кафе. Господин Ли был искренне возмущён подобной наглостью и чуть не вызвал патрульных. В какой-то момент бедный Намджун был близок к тому, чтобы оказаться в участке за хулиганство и преследование. — Как ему всё-таки удалось добиться своего? — рассеянно хохотнула я. — Как он умудрился? — О, ты же знаешь Намджуна, — махнул рукой дядя, — когда надо, он профессионал по заговариванию зубов. Как только уговорил Ли Бёнхона выслушать его, он начал действовать по плану, который ему надиктовал Пак Чимин: сказал, что некая личность, желающая остаться инкогнито, угрожает ему и требует через него осуществления совместного сотрудничества с полицией против деятельности Ким Джеука. Но в полиции, видите ли, слишком много купленных сотрудников, потому Намджун и вынужден теперь обращаться напрямую к тому, кому доверяет. — Значит, первое время в полиции действительно не знали о Чимине? — нахмурилась я. — Как тогда они узнали о нём позже? — Разумеется, всё было не так, Рюджин, — возразил дядя с ленивой весельцой, — Ли Бёнхон был посвящён во все детали происходящего, среди которых фигурировало и имя Пак Чимина, в первый же их разговор с Намджуном. Полиция никогда не выполняет требований преступников. Чимину, я думаю, следовало бы об этом знать. Раскрыть личность доносчика Ли Бёнхон потребовал в самые первые минуты беседы, и Намджун без колебаний её раскрыл — просто Пак Чимину об этом до поры до времени не рассказывали. — Бедный Пак Чимин, — горестно улыбнулась я. — Значит, Ли Бёнхон заинтересовался сотрудничеством с ним? — Поначалу он куда более заинтересовался фактом продажности одного из уголовных бюро, но и Пак Чимин здесь пришёлся к месту. Дело завели вот как. Ли Бёнхон запросил у генеральной комиссии разрешение на создание тайной следственной группы против Ким Джеука, которая будет сотрудничать с доносчиком. Необходимость в секретности он объяснял той самой сорвавшейся анонимной наводкой Ким Намджуна во второй головной участок и, как следствие, вероятной коррумпированностью сотрудников целого бюро, если вообще не нескольких бюро. Что уж об отдельных участках, из которых эти бюро состоят: счёт мог перевалить за десяток. Господин Ли добавил даже, что на участках его собственного бюро тоже могло быть не всё чисто, а заявлять такое о подразделении, за исправную работу которого отвечаешь лично ты — это достаточно смелое признание. Разрешение генеральная комиссия поначалу давать отказывалась. Однако запрос послужил поводом для запуска другого расследования, уже внутри того самого бюро, скрывшего наводку. Расследование привело к обнаружению многочисленных случаев коррупции, цепной реакцией оно распространилось на некоторые участки прочих бюро, а местами даже на тюрьмы и СИЗО. За месяц рабочие места потеряли тридцать два человека, начиная от кучи инспекторов и заканчивая несколькими старшими суперинтендантами. Правда, с Дэнни их удалось связать лишь косвенно, через его драгоценные мелкие руки. Самому ему всё ещё ничего не угрожало. Как только генеральному комиссариату стало ясно, что в секретности действительно есть смысл, они дали разрешение на проведение тайного расследования. Под покровительством Ли Бёнхона его повёл выходец его собственного бюро, инспектор из отдела организованной преступности с девятого участка — Чон Хосок. Его ты тоже вчера видела. Справка об этом расследовании не появлялась в полицейской базе данных. Документация, ход дела, причастные лица — всё было скрыто. Дело велось в секретности — никто не знал, кто и в каком бюро ведёт расследование. Никто вообще не был в курсе, что такое дело существует — и все знавшие были сплошь подхалимы Ким Джеука. Как говорил сам господин Ли, становилось до смешного наглядно, когда кто-то из сотрудников начинал рыскать по базе данных в поисках этого дела. Узнать о существовании такого расследования как-либо, помимо связей с Ким Джеуком, было невозможно — это развязывало руки, чтобы начинать копать под вполне определённых личностей. Поводы при этом придумывали самые смехотворные. Намджун был просто в восторге, я помню, как он ходил взад-вперёд и запальчиво рассказывал мне об этом. Грандиозное копошение, поднявшееся в полиции, он причисляет на пару себе и Ли Бёнхону. — А сколько в генеральном комиссариате человек? — я забралась на стул с ногами и обвила руками колени. — Кто они по званию? — Генеральные суперинтенданты, — отозвался дядя, — их в комитете четверо. — Значит, этих чиновников тоже нужно благодарить за то, что согласились провести расследование. Даже не верится, что они согласились. — Ли Бёнхон постарался. У него не было никаких доказательств его теории, кроме сомнительных сведений от доносчика из организации, — улыбаясь, согласился дядя, — конечно, у комиссии находились и поводы препятствовать. Например, когда расследование всё же согласились провести, его собирались отдать отделу особо тяжких под эгидой уже другого районного уголовного бюро. Господин Ли был против этой затеи. Ему пришлось бы передать всю имеющуюся информацию кому-то другому, а он никому не доверял. Он едва уговорил комиссию оставить Пак Чимина ему. Я задумчиво помычала. И невольно хохотнула: — Чимин, наверное, здорово вышел из себя, когда узнал, что его личность была рассекречена с самого начала? — Вовсе нет. Когда Намджун убедил его добровольно предстать перед их скромной следственной группой, эти двое уже примирились, и Чимин, раскрывая себя, не жалел, что и до того был раскрыт. В конце концов, это действие по итогу соответствовало его собственным намерениям, так что злиться уже было не на что. Очередная пауза. Забавно, как всё складывалось воедино. Точно так же комната задорно кружится в первые секунды после пробуждения, но постепенно вращение замедляется, и все замирает на кругах своя. Вдруг я наклонилась вперёд, смекнув до смысла очередного лоскутка истории, случайно вырванного у татуировщика, и выпалила: — Намджуна отстранили из-за этого, да? Когда появился сам Чимин, надобность в том, чтобы Намджун принимал во всём участие, отпала. — Именно так, — провозгласил дядя. — Ты знала, что его отстранили? — Он жаловался как-то раз. Упоминал, что он больше не у дел. Какое это было облегчение… — Угроза тебе от Пак Чимина, если когда-то и была реальной, тоже растаяла. Я активно покивала. — Да, постепенно мы сблизились. А эти двое, как они умудрились спеться? Дядя склонил голову на бок и задумчиво покряхтел, потирая ладонью шею. — Разве что каким-то чудом, мне кажется, — пробубнил он. — Я с самого начала понял, что они чем-то друг друга зацепили, слишком уж они были ощеренные, слишком злые друг на друга. Более того, не мог же этот странный Пак Чимин из раза в раз требовать встреч с нашим Ким Намджуном просто так. Об этом, конечно, лучше спрашивать их самих. Но если говорить с моей точки зрения, то, по-моему, каждый из них был воплощением того, что другой считал самым недостойным видом зла. Намджун не терпел тех, кто верит, что мир что-то им задолжал, и использует это в качестве оправдания, чтобы брать без разрешения. Чимин является как раз таким преступником. Сам же Чимин, в свою очередь, не терпел тех, кто, родившись в достатке и не имея лишений, щеголяет каким-то поверхностным, легко доставшимся благородством. Намджун является примером как раз такого благородства. Я умолкла, вдумываясь в услышанное. Да, они в самом деле очень разные… были. Изначально. А вот в последние дни я то и дело ловила себя на мысли, что Пак Чимин говорит словами Ким Намджуна. Это было неспроста. — Как глупо, что Намджуну приходилось всё скрывать, — брякнула я, — я должна была знать о том, что с ним происходит. Я поддержала бы его. Не дала бы собой манипулировать. — Так уж ты поддержала бы его? Разве ты не заняла противоположную позицию? В нашем с тобой споре разве не ты апеллировала доводами Пак Чимина? — Я это делала не по-настоящему, — отмахнулась я, — просто чтобы поспорить. Чтобы как-то выгородить Ким Тэхёна. И тогда не было таких ставок. — Да что ты? — двинул бровью дядя. — Значит, теперь ты решительно против того, что делает твой друг? Ты этого не приемлешь? Мы схлестнулись взглядами. — Не приемлю, — после недолгой паузы подтвердила я, отворачиваясь, — я и так решила это на днях, ещё до всего. Прохладная пауза вклинилась в разговор. — Я рад это слышать, — удивлённо отозвался дядя, — впрочем, не буду врать, в последнее время я предчувствовал, что ты наконец приходишь в себя. — Всё равно я не заслуживаю такого лёгкого прощения, — невольно я поёжилась, улыбаясь, обнимая себя за плечи и всматриваясь в трепыхание костра, — в этом что-то неправильно. Должно быть какое-то наказание. Наказание. Блики огня томились в стенах камина. Блюдца и панно на стенах отражали мистичность происходящего. Дядя молчал, внимательно всматриваясь в меня. Я невольно нахмурилась, не отрывая глаз от костра. Вот что было так странно. Всё это время, начиная с моей беседы с Ким Тэхёном на детской площадке под толщами ливня, я только и делала, что ждала наказания. Где же оно? Оно вершилось прямо сейчас? Топор уже был занесён над моей шеей? Или моя голова уже катилась по плахе? Я не чувствовала этого. Глаза мои были завязаны, кругом творилось какое-то движение, и я не знала, что происходит. Мне было не по себе. Мне хотелось знать, там ли топор или нет. Слетит ли вот-вот голова или она уже слетела. Хотелось облегчения. — Твой друг Пак Чимин, как ты относишься к его прошлым проступкам? — подал голос дядя. — К тем, о которых знаешь, и особенно к тем, о которых не знаешь ничего. Ты прощаешь их ему? Я обернулась на него. — Да. Конечно. Он не видел ничего другого с малых лет — неудивительно, что для него очень долго считалось нормальным то, что нормальным не было. Я много раз это говорила. Может, не простила бы, если бы это сильно навредило мне. Но это меня не касалось. Так что прощаю. — Видишь, как легко. Вот так это и делается, Рюджин, — торжественно улыбнулся дядя. — Ты удивляешься, что кто-то слишком охотно готов закрыть глаза на твои проступки, а сама в то же время готова поступать так же. То же самое происходит с Пак Чимином, он тоже опасается, что прошлое его настигнет, что ему не отмыться. Это и есть наказание — постоянное предчувствие, что оно где-то рядом. Это есть истинная расплата за любое преступление, и сколько бы преступник ни убеждал себя, что никаких наказаний не заслуживает. Ему уже не отделаться от этого противного чувства.       В камине, на задорно потрескивающих раскалённых поленьях трепыхались лоскутки огня. Они меня гипнотизировали. В них было что-то далёкое от людского, некая особливая закономерная природная магия — вечная, неизменная, диковинная. Когда слишком нагромождается мирское и человеческое, для неказистого человеческого ума крайне полезно скрыться в мире, где всё говорит и дышит неподвластным, завораживающим языком природы. Мы не способны объяснить ни его истоков, ни его причин, и оттого он остаётся во многом величественнее нас. Он нас очищает. Вымывает из головы льющуюся по-корейски тарабарщину невзгод. Вбирает нас, слабых и эфемерных, в божественное тело вечности. Дядя был прав. Наказание приходит вслед за проступком — в виде страха, в виде голоса совести, в виде постоянных сомнений в собственной правоте и надобности её отстаивать. Каким бы идейным ни был преступник, он обречён на подобные последствия собственных деяний, и они идут прежде всего изнутри него самого. Походка его всегда будет шаткой. Это замкнутый круг всякого преступления. «Я подлец!» — сказал себе Иван Карамазов. Не существует мифического пляжа с шезлонгом и коктейлями, и дома размером в торговый центр за спиной — той концовки, о которой грезил Ким Тэхён. Ты обречён опасаться каждого косого взгляда — навсегда.       Прикончив завтрак, мы с дядей разошлись. Он снова отправился к другу, и я осталась одна. Напротив камина, в пустом безвременье. Когда дородная фигура Оты Хираты появилась в пороге рыбацкого домика, уже близился вечер. Он чуть ли не с головы до ног был нагружен покупками. Я сидела провалившись в диван и укутавшись в плед. Дядя всё ещё не вернулся. Мы с Отой принялись разгружать покупки. — Тут столько всего, — бормотала я, разбирая целый пакетище с одеждой примерно моего размера, — спасибо вам. Тем временем Ота, покопавшись в другом пакете, явил мне на суд расписную кретоновую скатерть. — Что скажешь? — просипел он. — По-моему, достаточно праздничная. Расстелете её тут на стол, а? — Красивая, — улыбнулась я, принимая скатерть у него из рук и приглядываясь к расшитому нитями кудрявому узору, после чего подняла глаза на посудомойщика, — жаль, вы не можете остаться с нами. Кажется, он был удовлетворён моей реакцией. Он продолжил спокойно разбирать покупки. Я украдкой за ним наблюдала, отложив скатерть. — Вы не обидитесь на меня за грубость? — кротко заговорила я. — Я хочу спросить вас о вашем прошлом. Ота совсем не удивился. — Наконец набралась смелости? — он достал из пакета коробку с ёлочными игрушками и, задумчиво рассмотрев её, опустил её на стол. — Что тебя интересует? Полагаю, то, что обо мне судачил Ким Намджун? Тебе, кстати, нравятся игрушки? — Да, мне не терпится начать украшать ёлку, — пробормотала я, едва разнимая губы в страшной неловкости, — спасибо, что позаботились об этом. Поймав мой преисполненный замешательства взгляд, Ота тихо и добродушно рассмеялся. — Да, Намджун был прав, у него отличная чуйка, — подтвердил он. — У меня за душой не вполне чисто. — Значит, это правда, что вы были бандитом или вроде того? — продолжила я. — Дядя запретил распространение таких слухов. — И всё-таки они не врут. Люди за версту чуют тех, кто попадал в истории. Даже не понимая, что их настораживает, они будут чувствовать себя некомфортно. — Расскажите. Ота устало вздохнул. Помедлил, прежде чем начать. Впрочем, он нисколько не волновался и приступил к рассказу с самым беспечным видом: — Технически я был бандитом, но с меня всего лишь собирали деньги, — он достал очередную коробку, уже с гирляндами, и опустил её на стол. Каждый его осторожный жест выдавал кротость его характера. Странно, что раньше я этого не замечала. — С этой историей связано и моё прозвище. В Японии, в родном городе, когда был совсем мальчишкой, я принадлежал к местной группировке. Как и многих других, меня просто привязали за долги. Долги я унаследовал от отца, с его побегом они легли на мои плечи. Всё, что зарабатывал официантом, я отдавал в уплату долга, а ещё вынужден был принимать участие в их крупных драках. На этом моя роль заканчивалась. В качестве расправ эти ребята часто вырезали глаз в назидание остальным. Если кто-то ходил без одного глаза, всем становилось ясно, с кем он имел дело. Даже среди старших их участников половина была без одного глаза. Оттого всю группировку целиком и называли Одноглазыми, включая тех, у кого оба глаза на месте — то есть, таких как я. В своём кафе я тоже был известен, как Одноглазый. В это самое кафе как-то раз и заглянул твой дядя с его друзьями-сослуживцами. В нашем городе они проходили учения в рамках каких-то японско-корейских договорённостей и стали постоянно проводить у нас свободные часы. Они жалели меня, поскольку я был совсем молод, и часто просили именно «официанта из Одноглазых», чтобы оставить мне чаевые. Твой дядя особенно мной интересовался, мы с ним подружились. Он был старше, он служил, мечтал завести бизнес — я очень уважал его. Я выслушивал его идеи и даже предлагал свои. С ним было интересно. Перед ним разворачивалась жизнь, та самая, которая мне никогда не сулила. Моё же положение между тем стремительно ухудшалось: как ни вертелся, я не успевал расплачиваться. Мне приходилось воровать кошельки на вокзалах и в людных местах, но и это не помогало. Периодически меня били в качестве запугивания и угрожали в скором времени лишить глаза, если на раздобуду деньги — час расплаты неумолимо приближался. В один из визитов Одноглазых, когда им срочно нужны были наличные, а у меня ничего не оказалось, я получил вот это, — он указал на шрам, рассекавший ему лицо, — твой дядя, по счастью ещё не уехавший, в очередной раз наведался в кафе, увидел моё увечье и решился меня вызволить. С помощью своего брата, твоего отца, он организовал, оплатил и физически устроил мою переправу на полуостров. С тех пор, как переехал в Корею, я работаю на него, — из пакета появился коробок со спичками. Ота сосредоточил на нём пустой взгляд и ещё долго вертел его в пальцах. — В вечер нашей первой встречи, когда господин Хо с друзьями заявился в кафе, я подбежал к ним, не успев оставить поднос с грязной посудой, и всё обронил прямо перед их ногами. Я был очень неуклюж и суетлив, а ещё для своего возраста чересчур рослый. Хозяин кафе обругал меня, извинился за меня перед гостями и тут же поведал им, что я Одноглазый. Кто такие Одноглазые, в городе знали все, в том числе и приезжие солдаты. Так они меня с тех пор и называли, но они стали первыми в городе, кто озвучивал это прозвище по-корейски и, что главное, без его уничижительного значения. Прыгая с языка на язык, прозвище как-то дожило и до сегодняшних дней, несмотря на то, что твой дядя давно уже так меня не зовёт. Комната тонула в золотом свечении настенных светильников. В камине потрескивали поленья. На столе были разложены вещи. Я осторожно подала голос: — Неужели эта группировка существует до сих пор? — Конечно, нет, — японец улыбнулся, сминая шуршащий пустой пакет, — всего спустя год после моего отъезда Одноглазых стали массово вылавливать, а спустя ещё три года группировка полностью стёрлась с лица земли. Сейчас о них уже мало кто знает. — Почему же вы не вернулись домой? — сочувственно помычала я. — Неужели вы до сих пор их боитесь? — Нисколько, — простодушно отозвался Ота, — просто я не могу назвать родной город домом. Настоящий дом я обрёл здесь. Господин Хо обучил меня всему, что знает сам, и давно предлагает мне должность своего заместителя, да только я не хочу. Мне нравится беззаботность, которую я здесь обрёл. Работа, дом и спокойная жизнь без страха за завтрашний день — это всё, что мне необходимо для счастья. Я скучный человек. Да. Скучный человек. Неудивительно, что Ким Намджун его так полюбил. — Извините, — я покосилась на стопку кофт, которую держала в руках, — что я судила о вас так предвзято. — О, ты просто ребёнок, который транслировал всякое мнение Ким Намджуна, — рассмеялся японец, — я на тебя вовсе не обижаюсь. На самом деле я никогда не обижался вообще ни на кого. Я не признаю обид, мне на них не хватает тонкости чувствования. К тому же, людям свойственно побаиваться тех, кто от них отличается. В этом нет ничего ненормального. — Как так вышло, что вы сблизились с Намджуном? — поинтересовалась я, прижав к себе кофты и улыбнувшись. — Разве он когда-нибудь сделал бы первый шаг в вашу сторону? Помычав в раздумьях, Ота присел за стол. Нас разделяла гора покупок. На всём играли блики огня, от предметов отходили тени. Где-то за окнами бушевали волны — ничто, казалось, не забывало об этом. Пусть бы их и не было слышно. — Это на самом деле интересная история, — произнёс он, — как-то у них случился конфликт с господином Хо. Намджун обвинил твоего дядю в том, что с тобой происходит. «Вы держите у себя бандита, вы приучили свою племянницу думать, что знаться с ними — нормально». — Не может быть, — ужаснулась я, — он так сказал дяде? — Это было после встречи с Пак Чимином, после их встреч он бывал неимоверно зол. Намджун сам это вспоминает без восторга. Господин Хо заставил его подойти ко мне и извиниться за предрассудки. В случае, если бы он отказался, господин Хо обещал разорвать с ним контракт об аренде и вообще покончить с их товариществом. Конечно, такой угрозы Намджун испугался и в качестве извинения перед твоим дядей заявился ко мне, хотя и без энтузиазма. Мы с ним поговорили, я безо всякого смущения подтвердил его опасения на мой счёт и вывалил ему всю подноготную, как сейчас тебе. С тех пор он приходит постоянно. Мне это даже иногда докучает. Он такой бодрый и инициативный, а я люблю тишину. Ота говорил об этом с мягкой улыбкой. Ни капельки ему это не докучало, — подумалось мне. — Дядя такой дядя, — брякнула я. — Господин Хо — мой герой. Я обязан ему всем. — Вы уже давно выплатили свой долг. Уверена, дядя со мной согласится. Вы, наверное, устали. Хотите выпить чаю? Приготовить вам что-нибудь из того, что здесь есть? — Я не откажусь, — довольно расплылся Ота. — Правда, я смогу приготовить только что-нибудь простенькое. — Я не привередлив, Рюджин. Не переживай. Но давай-ка сначала чаю: здесь, у моря, очень холодно. Я завертелась, как заведённая, параллельно хватая одну из кофт и натягивая её поверх платья, и принялась понемногу разгребать завал на столе. Ота не один раз заменял дядю, когда тот не мог управлять кафе, так что он частенько бывал мне начальником, и общаться я с ним привыкла подобающе. Я разговаривала формально, он — неформально. Но даже в нашей привычной рабочей манере на этот раз чувствовалось нечто иное. Деловой формализм между нами исчез, он остался только в речи. Я убрала все игрушки на диван, собрала продукты и перенесла их на рабочую столешницу. После нескольких монотонных щелчков зажглась конфорка, и я поставила на неё чайник, параллельно раздумывая насчёт продуктов. Меня терзало чесоточное волнение, радостное и вместе с тем душераздирающе грустное. Как будто жизнь со всеми её турбулентностями продолжается. Как будто телега нашла на каменистую тропу и то и дело подскакивала, но впереди уже проглядывалась гладь. Как будто я взрослею. «Ким Намджун, — думала я, пока готовила рамён и параллельно выливала взбитое яйцо на сковородку, — ты такой смешной. Ты тоже совершаешь ошибки». Он был где-то там. Он проживал свои потрясения. Он искал друга, в которого превратил врага. Эти поиски тщетны — верила я. Мне так хотелось сказать ему об этом. Хотелось всё это прекратить, вздохнуть и пойти наряжать ёлку, а потом, может быть, прогуляться по пляжу до самого пирса. Как я хотела заглянуть ему в глаза! Как хотела сказать что-то сокровенно правильное, так, как он сам умел говорить. «Не пытайся прыгнуть выше своей головы», — ласково сказала бы я. Сейчас ничего от нас уже не зависит — так иногда бывает в жизни. Сдайся, как я сдалась несколько часов назад. Ты мечешься, рвёшься, сотрясаешь воздух — столько лишних телодвижений, столько потраченных сил, столько упущенных ожиданий. Это не то, что мы в состоянии изменить. В нашей борьбе не было правды, в нашем смирении не будет лжи. Ты так устал. Пора отдохнуть. Почему бы тебе не вернуться ко мне? Море, серое и беспокойное, будет слева от нас, а справа от нас протянется прямиком к рыбацкому домику испещренная трещинами дорога. Давай будем друг у друга несмотря ни на что. Что ты на это скажешь? Я хлопотала между столами, и зудящее волнение пылало на щеках. Или это было тепло камина, гулявшее кудрявыми волнами по всей комнате. — Я, кстати, участвовал в той их пьянке, — снова заговорил Ота, принимая к своему чаю приготовленные мной скромные рамён и нарезанный рулет из омлета, — после которой ты наведалась к ним обоим. — Какой ещё пьянки? — отрешённо пробормотала я, возившаяся с чаем уже для себя и затянутая в топь мыслей обо всех, обо всём. — Что значит, наведалась к ним обоим? — Спасибо за ужин, — смеясь, старый японец схватился за палочки, — я про тот вечер, когда Пак Чимин впервые явил себя полиции и вышел из статуса инкогнито. Они устроили небольшую пьянку, и Намджун пригласил меня. Так вот, потом и Намджун, и Чимин рассказывали, что ты в тот же вечер наведалась к обоим. Намджуну ты, кажется, позвонила. А к Чимину почти сразу после этого зашла прямо домой и застала его там нетрезвым. Они про это много шутят. Не могла не заявиться, как чувствовала! Я ошеломлённо застыла с кружкой в руках, уплывая в марево воспоминаний. Ота говорил про вечер двойного свидания в «Ракушке». Когда я после примерки платья и приступа паники в примерочной позвонила Намджуну, чтобы удостовериться, что он жив. Его голос тогда показался мне странным. Он говорил непривычно приятные вещи. Так ласково он разговаривал только тогда, когда был пьян. Разумеется, он был пьян. Чуть погодя я действительно застала и Чимина в нетрезвом виде в Скворечнике, он сидел в темноте и в одиночестве и ровным счётом ничего не делал. Он тоже был пьян. Что было странно, поскольку Пак Чимин никогда не пьёт. «Не пьёт в компании Многорукого Дэнни», — тут же мысленно оговорилась я. Тогда мой учитель танцев заявил, что я могу о нём не беспокоиться, поскольку у него уже есть друг. Я набросилась на него с уверениями, что его босс ему никакой не друг. А он имел в виду не своего босса. Больше ничего не сказав, Ота со скудной улыбкой приступил к рамёну. Я тоже присела и молча, неспешно попивала свой зелёный чай, обводя пальцем древесные узоры на лакированной столешнице и проворачивая в голове прошлые события. Как жаль, что всё это прошло мимо меня. «Мы же расстались не навсегда, Пак Чимин? — спрашивала я у совсем ещё недавнего воспоминания. — Ты же всё ещё где-то там, и мир слишком маленький для такого долгого явления, как расставание навсегда». Навсегда… разве я могла полагать ещё прошлым вечером, стоя перед серым полутрупом в крохотной комнате, что совсем скоро расстанусь с ним навсегда? Последние встречи не должны быть такими. Мы так и не собрались все вместе. Не поглядели друг на друга в тишине, зная, что это конец. Ким Тэхён безо всяких прощаний сбежал самый первый ещё незадолго до всего. Чон Чонгук, не то собиравшийся выкрасть диадему, не то собиравшийся с духом принять моё предложение, в последний раз бегло взглянул на часы, натянул куртку и нетерпеливо потоптался в дверях, ожидая нас. Пак Чимин, облачившийся в маску равнодушия и преисполненный решимости отвезти нас в тупик, бодро схватил зонт и молча кивнул всем на выход. Я, рассеянная и отрешённая, бежала со всеми вместе до автомобиля, прячась под зонтом от грохота ливня и прижав к себе коробку с туфлями, которую вскоре выронила. Ким Намджун, на днях закрывший тату-салон и сдавший дяде ключи, в своей нагромождённой коробками квартире как раз отправлялся в душ, и ближе к полуночи ожидал звонка от Пак Чимина. Тот должен был поведать, что мы станцевали вальс и ни к чему в коттедже не притронулись, и уже благополучно разъехались по домам. Чон Сониль, всё ещё скрывавшийся неизвестно где, ничего не узнал про сумасбродные планы сына и по просьбе моего учителя танцев должен была пока не заявляться в город, так что время ещё оставалось. Они могли бы начать думать над чем-нибудь ещё — теперь, когда «Алмаз» остался позади. Пока семейство Чон Чонгука не заявилось в Сеул и пока Ким Джеук не потребовал привести его план в действие. Время ещё было. Ничего ещё не было потеряно. Чуть погодя, когда Ким Джеук оказался бы за решёткой, я наконец смогла бы открыто встать перед этими двумя, смогла бы собственными глазами взглянуть на их угрюмые фигуры друг рядом с другом, смогла бы даже привыкнуть к этому зрелищу. Так всё и должно было произойти — и никак иначе. Разве можно было предполагать хотя бы краем сознания, что настоящий конец разворачивается вокруг нас в этот самый момент? Вымышленная картинка была столь реальной и досягаемой, и во всех смыслах правильной, что действительные события казались нелепыми, ошибочными, ненастоящими. Но со временем желаемое хирело, а действительное утверждалось. Всё вышло, как вышло. Конец прятался в пустых смиренных глазах Пак Чимина, и, молча воплотив его, он исчез без следа. А я ничего не чувствовала, кроме растерянности. Ким Намджун, к примеру, смирялся больнее, он неукротимо сопротивлялся и ушёл в яростное отрицание, что его грандиозная игра закончилась так внезапно и вообще без его ведома. Ему с его характером в целом тяжелее отказываться от того, во что он упёрся, даже если всё вокруг кричит против. Я чувствовала это даже издалека, когда он был неизвестно где. Мне было жаль его. Мне невыносимо хотелось быть в эту секунду его другом — так же, как он всегда умел быть моим. Дядя вернулся только затемно, и мы решили, что Ота отправится в Сеул наутро. За компанию с дядей мы приготовили более существенный ужин. Позднее в тишине, нарушаемой только потрескиванием камина, мы нарядили ёлку. Странно было облачать в праздничные тона свои совсем не праздничные настроения. Странно вообще было находиться здесь, в этом рыбацком доме неподалёку от моря. Странно было быть где угодно и заниматься чем угодно, когда на периферии догорает пожарище собственной жизни. Но игрушки послушно опускались на веточки, и никто ничего не возражал. По-настоящему задуматься обо всём я смогла только тогда, когда убралась в душ. Я заимела вредную привычку распариваться до головокружения. Какой вздор! Согласилась сходить на бал с симпатичным мальчиком в пёстром костюме — и вот чем всё кончилось. Дядя был прав с самого начала, что я сбилась с пути. Но был ли у меня вообще путь, и если был, то каков? Я не чувствовала, что у меня есть путь. По-моему, ты должен чувствовать такие вещи. Тем вечером, новым зловеще тихим вечером после всего, стоя в крохотной душевой комнате и прислонившись к кафельной стене лбом, под струями зверски горячего тропического душа я наконец проплакалась от души, отчего-то взывая к Ким Тэхёну. Как приятно было быть потерянными и запутавшимися вместе, сидя в машине и панически боясь всего. Сбежать от этого безобразия мы тоже должны были вместе или же вместе встретить всё лицом к лицу. Куда же он делся? — Не хочешь присоединиться к нам? — мягко пригласил дядя к столу, когда я вышла. Они с Отой пили чай. — Ты вся красная, в следующий раз снизь градус воды. Так можно и в обморок свалиться. Я шмыгнула носом и покачала головой. Подошла к дивану и взяла с него приготовленное для моей спальни постельное бельё. — Я уже пойду спать, — бросила я. — Никаких новостей, пока я была в душе? Дядя сочувственно поджал губы. Я спрашивала о новостях далеко не в первый раз за день. — Никаких. Ким Джеук не объявлялся, Пак Чимин тоже, а теперь и Намджун исчез. Сказал, у него дела. Всё, что от него зависело, уже сделано. В конце концов, в действительности это и близко не его дело. И не должно быть его делом. То же касается и нас, Рюджин. Постарайся отвлечься на что-нибудь. Пока кто-нибудь не объявится, живой или мёртвый, ничего в этом деле не прояснится. — Это значит, что у Чимина получилось, да? — я потёрла глаз. — Раз Дэнни не появляется, значит, с ним покончено? — Вероятнее всего, — отозвался Ота, — как я и думал. — Ота сказал, что ты весь вечер смотрела в камин, — в дядином голосе сквозило беспокойство, — как ты себя чувствуешь, Рюджин? Из-за тусклого света огня его лицо подсвечивалось, словно раскалённый металл. Всё казалось гротескным, как во сне. — Всё в порядке, — улыбнулась я, прижимая к себе стопку белья, — завтра я схожу к морю, а сегодня отдохну. И вы отдыхайте. Дядя помолчал в сомнениях, явно порываясь сказать что-то ещё, но в конце концов только коротко покивал. — Да, хорошо. Я убралась в комнату и оставила дверь чуть приоткрытой. Через щель проходила золотая нить света, в неё был совсем немного виден камин. Я застелила постель и оделась в новую одежду, которая оказалась мне несколько великоватой, и забралась под одеяло. Постель была стылой и совсем необжитой, от её холода мгновенно бросило в дрожь. Немного подумав, я привстала, потянулась к двери и открыла её пошире. Диван заслонял камин, но блики огня доходили до самого потолка. Я смотрела, как они отблеском мерцают на тарелках и панно. Чем сильнее я погружалась в сон, тем более нечётким становилось их сияние. Перед глазами отчего-то стояли мама, папа и младший брат. Удивительно чёткие, знакомые лица — впервые за долгое время. Папа ругал меня за оценки, я даже помнила эту конкретную сцену, эту самую ссору, действительно случившуюся между нами однажды. Просто так вспомнить отца было тяжеловато, но стоило подумать об этой ссоре, как его лицо становилось детальным вплоть до последней пóры. С мамой было почти то же самое, но она проверяла тетради, и выражение её лица оставалось неизменно строгим, учительским. Она никогда не повышала голос, не теряла самообладания и отлично умела расположить к себе. От неё исходил запах солений, она их часто крутила. Запах был даже более явным, чем её черты. Что до брата: капризный, смеющийся, расстроенный, спокойный — он менялся каждую секунду. От воспоминания к воспоминанию. Не человек — события, включающие человека. Их ряды теперь пополнились новыми призраками. Призраками моих друзей, которые исчезли так же неожиданно, как появились. Голоса дяди и Одноглазого Оты доносились из парадной комнаты тихим бормотанием. «Что я буду делать без дяди?» — была одна из последних моих мыслей перед сном. Снова вернулся страх, что он переедет в деревню. Нет, даже не страх, а скорбь. Потому что дядя как будто бы уже переехал. Вернее, это я переехала. Если вам интересно, Ким Джеука в конце концов обнаружила береговая охрана Синана. Его тело носило по морю пять с чем-то недель. Понадобилось немало времени, чтобы его опознать. Он был почти гол из-за изодранной одежды, тело было изуродовано неспокойными водами моря, скалами и галькой. Никто не стал писать заявление о пропаже: преступники не обращаются в полицию; Ким Джеук, к тому же, не слыл постоянством и ещё при жизни вполне мог пропасть безо всяких объяснений. Даже когда стали срываться назначенные им встречи и нарушаться запланированная им работа, по его душу не начались официальные поиски. В бандитской среде прекрасно знали, что, вероятнее всего, случилось с тем, кто вот так внезапно исчез. Слухи ползали самые зловещие, причём закопошились они в первые же дни пропажи. Но внутри организации с арестом Белого и его последующими донесениями и без того было предостаточно забот. Заявление о пропаже наконец написала никому не известная любовница Ким Джеука, она сделала это спустя два с небольшим месяца после его исчезновения, она же опознала труп по предложенным ей фотографиям изуродованного тела. Такова была история опознания, долгая и затянутая. А вот дело об убийстве завели моментально. Каков бы ни был план Пак Чимина изображением самоубийства, он провалился. Возможно, Чимин брал с собой пистолет исключительно для запугивания или угрозы, а не для убийства — это неважно. Ему всё-таки пришлось использовать оружие. Выстрел был воспроизведён в голову, пуля задела черепную кость, и факт насильственной смерти стал для следствия неоспорим. Более того, в лёгких умершего не обнаружилось воды, а это значило, что в море он был сброшен уже не при жизни. Тем не менее, место преступления полиции определить не удалось: было неясно, откуда и как Ким Джеук попал в море. К берегам Синана его могло принести откуда угодно. Расследование вообще сдвинулось с места только после опознания, спустя аж два месяца, а к этому моменту было слишком поздно. В конце концов убийство повесили на Мин Юнги, по свидетельствам скрывшегося спустя неделю после предполагаемой смерти дяди. Выстрел был сделан из оружия, найденного впоследствии в принадлежавшей ему машине, пусть никаких отпечатков на оружии и не обнаружилось. Пиль Ютэк, заведовавший оружейным бюро, подтвердил, что это оружие из инвентаря, который организация использовала для раздачи исключительно собственным участникам. Многострадального племянника объявили в розыск, но найти его так и не удалось. Через Чон Чонгука я узнала, что у Шуги всегда имелся план побега на случай, если с его дядей что-то случится. Этот план разработал лично Ким Джеук, о сыне любимой сестры он пёкся с завидным упорством. Каким бы бестолковым ни вышел племянник, сколько бы горемычный дядя ни сокрушался над его безынициативностью, это всё-таки кровь. А кровь не водица. Для следствия всё сходилось на «ура», но каждый участник организации, от верхушек до коллекторов — каждый, кто хотя бы немного знал Мин Юнги, прекрасно понимал, что убийцей не мог быть он. Во-первых, у него не было никаких мотивов против дяди: под его покровительством Мин Юнги вытворял всё, что хотел, и не имел никаких обязательств. Во-вторых, ему могло хватить ума, но уж точно не могло хватить смелости провернуть такое убийство в одиночку и после столь удачно скрыться. В-третьих, он практически не умел пользоваться оружием и обыкновенно боялся даже носить его при себе, хотя и хранил в квартире целые огнестрельные коллекции. В-четвёртых, всем казалось крайне маловероятным, что он доносчик, а убийцей скорее всего должен был оказаться тот, кто доносил на организацию. Наконец, любой, кто вздумал бы избавиться от Дэнни Многорукого и подставить в убийстве постороннее лицо, использовал бы именно Мин Юнги. Потому что это было проще простого. Время смерти удалось определить лишь примерно — это затрудняло работу следствия, но не помешало предъявить обвинения Мин Юнги. В один голос о невиновности Шуги заявлял каждый, кого опрашивали по делу об убийстве Ким Джеука. Находились и такие, кто обвинял непосредственно Пак Чимина — например, Белый. Но всё тщетно. Побег моего учителя танцев не значил для этого дела ничего: в те дни, когда Белый, а за ним и Доктор под следствием стали активно доносить на организацию, бежали очень многие, в том числе и ценные свидетели, и подозреваемые. Я до сих пор не знаю, какую роль во всём этом сыграл Ли Бёнхон и как много подробностей, вынесенных из сотрудничества с Пак Чимином, ему пришлось скрыть даже от начальства. Знаю только, что Пак Чимина объявили в розыск, который спустя время прекратили. Дело же, которое против Ким Джеука вела следственная группа во главе с Ли Бёнхоном, автоматически закрылось после опознания Дэнни. Оно так и не попало в полицейские архивы и благополучно кануло в лету. Это, конечно, значит, что о связях Пак Чимина с какими бы то ни было политическими деятелями никто никуда не доложил. Прошла целая вечность, прежде чем всё это завершилось. Тогда, когда я лежала и глядела на блики после пустого дня, нагруженного разве что тяжёлыми мыслями, я наивно полагала, что всё происходящее будет исчисляться в днях. Но нет, вся эта бурливая возня приобрела затяжной характер. Что ж, как бы там ни было, я больше не была её частью. С расставанием сначала с Ким Тэхёном, а после и с Пак Чимином, и с Чон Чонгуком я официально стала посторонней в этой истории. Обо всём я узнавала только из слухов, и получаемая информация теперь, когда не касалась ни меня, ни моих друзей, имела для меня мало ценности. Тем не менее, кое-что важное всё же прояснилось. Пак Чимин убил своего начальника. Он выстрелил ему в голову и сбросил его в беспокойное из-за непогоды море с одного из самых опасных утёсов страны. Встреча произошла на частной территории в удалённой горной местности, в пустующем доме некоего политика, с которым Ким Джеуку, как он надеялся, предстояло сотрудничать. Поначалу он встретил, кого и ожидал. Тот, кто приветствовал его, удостоверился, что гость явился без оружия и один. Он же и опоил Дэнни, как он полагал, успешно, а в действительности нет. Позднее подоспел Пак Чимин — пешком. В план входило привезти бессознательного Ким Джеука на его же машине к утёсу, располагавшемуся совсем неподалёку. Сбросить его живьём в море. Пешком вернуться назад в город и далее следовать плану Чон Сониля. Но что-то пошло не так. Об этом плане я впервые узнала только спустя два года от Чон Чонгука. Ему пришлось попотеть, чтобы выпытать у отца кое-какие подробности. Правда, он не знал, как же так вышло, что всё сорвалось. Машину Дэнни нашли в жилом районе на другом конце города, на крохотной и не самой популярной старенькой парковке. В машине не обнаружилось никаких следов крови, ничего специфического, что помогло бы расследованию. Она была закрыта, как если бы хозяин просто припарковал её и ушёл. Ключи отсутствовали, их нигде не нашли. Следствие полагало, что они ушли на дно с хозяином автомобиля. В действительности это было не так. Потому что Дэнни не мог оставить машину на этой парковке. Её туда перевёз убийца. Как только выяснили некоторые подробности, мы прогулялись в эту местность, к злополучному особняку. От ближайшего жилого квартала до него, как мы выяснили, сорок минут ходьбы по глухим пустынным тропам, да ещё и в гору. На машине дорога, конечно, заняла бы гораздо меньше времени. А это значило, что Дэнни Многорукий в свою последнюю ночь доехал минут за десять-пятнадцать. Но Чимин добирался до этого гористого уголка пешком, ночью и в дождь. Позднее, видимо, в ходе развязавшейся борьбы он убил начальника либо в доме, либо снаружи дома, и должен был транспортировать тело до утёса. Мы прогулялись и от дома до утёса тоже. Полчаса ходьбы. Снова идти ночью и в дождь, но уже с трупом. Мы не знали, отвёз ли Пак Чимин сначала машину Дэнни на парковку и после вернулся, или же он избавился от тела, а уж после позаботился о машине. Может, автомобиль отвозил вообще не он, а его соучастник. Или соучастники. Мы предполагали всякое вплоть до невероятного. Ясно было только, что ночка у Пак Чимина выдалась сумасшедшая. Пока я ехала в стареньком внедорожнике в направлении рыбацкого домика и засыпала на ходу, мой учитель танцев, вероятно, тащил труп до утёса вверх по склону. Дождь к тому времени уже сошёл на нет, но земля была влажной и скользкой, а ещё поднимались ветры, и чужое тело наверняка здорово отягощало и без того нелёгкое путешествие. Мы с Пак Чимином находились на одном и том же клочке полуострова в ту ночь. В нескольких сотнях километров друг от друга. Как подумаю об этом, у меня кружится голова. Почему безнадёжное иной раз кажется таким обманчиво решаемым? Что ж, всё это было потом, потом. История Пак Чимина частично выяснилась потом. А пока что я сомкнула и без того слипавшиеся веки, и сон накрыл меня тяжёлым покрывалом. Грузный, но удивительно короткий. В какой-то миг я вздрогнула, в испуге распахнула ресницы — и было уже утро. Моего плеча касался дядя. Было ещё совсем рано, солнце даже не показалось над землёй, но дядя сказал, что уже к обеду погода обещает испортиться, так что, если я хочу прогуляться до моря сегодня, мне стоит подняться и приступить к завтраку уже сейчас. Я едва нашла в себе силы сесть на кровати. Собственное тело одеревенело и не желало шевелиться. Дневной свет в комнате был ещё блеклым, он только-только проступал сквозь полупрозрачную мглу. Все предметы были на месте, тихие и безжизненные. Я не заметила, как дядя ушёл. Новый день вдали от Сеула отчего-то начался с внезапного страха. «Вот так теперь всё и будет», — ужаснулась я. Так же пусто и глухо. Завтрак прошёл в молчании. Было сказано только, что новостей нет. Дядя решал кроссворд и попивал чай, а я впервые с позавчерашнего дня залезла в телефон. На душе отчего-то стало тепло, когда я увидела кучу сообщений от Момо Хираи. Она чирикала, что «наступила в капкан», «попала в западню», «клюнула» — всё это, конечно, о Чон Чонгуке. Запальчиво делилась впечатлениями обо всём том сумасшествии, что с нами приключилось. Упомянула Чимина и Намджуна, отчего мне стало ясно, что некий длинный язык разболтал ей всё на свете. Завалила меня тучей вопросов обо всём, начиная с того, что я куда-то подозрительно запропастилась, и заканчивая тем, что встретить тату-мастера посреди этой заварушки она уж точно не ожидала. Улыбаясь и похлёбывая кофе со сливками, я строчила ей ответы. Она мгновенно появилась в сети и с порога заявила, что собиралась объявлять меня в розыск. Мы переписывались без малого полчаса, и под конец Момо выдала ещё кое-что, отчего я уж совсем обрадовалась. — Дядя, — позвала я, навалившись на стол локтями и даже подавшись вперёд, — а можно моя подруга приедет на денёк? Дядя отрешённо оторвал голову от кроссворда и вопросительно глянул на меня. Снял очки, от которых его глаза становились зрительно больше. Протёр веки пальцами. — Подруга? — удивился он, потянувшись к заварнику и плеснув себе ещё чая. — Какая подруга? — Момо Хираи, — вдруг оробев, процедила я сквозь едва ворочавшиеся губы, — та самая, которая Ли Сора. — Ах, знаменитая Ли Сора, — дядя хрипло рассмеялся. — Конечно, можно. Будет замечательно познакомиться с ней по-настоящему. А ей не тяжело будет сюда добираться? — Она говорит, что не тяжело, — я тут же воодушевлённо полезла в телефон, чтобы ответить японке, — спасибо! Мне нужен будет адрес этого места. — У меня к тебе тоже просьба, — добавил дядя; я вскинула голову, молча давая понять, что слушаю, — тот самый мой друг, О Кёну, как оказалось, завтра уезжает до самого тридцать первого декабря. У него в городе остаётся собака, он попросил за ней приглядеть. Мы живём в его рыбацком доме, так что я не мог отказаться. Пса нужно будет выгуливать дважды в день, а ещё следить, чтобы у него были еда и вода. Можешь заняться этим, пожалуйста? Сегодня вечером Кёну завезёт животное, а утром тридцать первого сам приедет и заберёт. Это всего лишь на три дня. — Конечно! — воскликнула я. — А что за собачка? Какой породы? Я могу не справиться с ним, если он крупный. — Насколько я понял, какой-то пудель. Он славный, маленький и светлый, совсем не шкодливый. Составит компанию тебе и твоей подруге, можете взять его с собой, если захотите прогуляться к морю. Когда она приедет? — Скорее всего, уже сегодня вечером. — Вот и славно. — Надо же, — рассмеялась я, подперев ладонью подбородок и забравшись ногой на стул, — взяли и из ниоткуда нарисовались целых два гостя. Дядя вдруг умолк. Молча понаблюдал за мной с затаённым любопытством; в уголках губ пряталась полуулыбка. — Как ты сегодня? Чувствуешь себя получше? — Да, я совершенно воспрянула духом, — с фальшивой бодростью отчеканила я. — Тебе не о чем волноваться. Но, к моему удивлению, дядина улыбка в ответ на мои слова быстро сменилась неким смурным, серьёзным выражением. Что ещё более насторожило, так это то, что он вдруг принялся откладывать в сторону свои бумаги. Я невольно выпрямилась за столом. Опустила ногу назад на пол. Мы сидели перпендикулярно друг другу, прямые, как на экзамене или собеседовании. — Рюджин, — неловко скривившись, начал дядя, — могу я задать неудобный вопрос? — Конечно, — простодушно выпалила я, недоумевая с официозности наших поз, — мне больше нечего скрывать. Спрашивай о чём угодно. — Что у тебя с Ким Тэхёном? — выстрелил он в лоб. — В каких вы сейчас отношениях? Я моментально скосила глазки к столу. Мысли посыпались в разные стороны, разбиваясь на более мелкие, как шарики ртути, и в конце концов стерлись в пустоту растерянности. — Даже не знаю, — выпалила я, — тебе нужна полная история? — Если честно, то да, мне хотелось бы её знать. Он же уехал, и ты о нём совсем ничего не говоришь. Ответ у меня был: короткий, чёткий и бесхитростный — но слова вдруг застряли комом в горле. Нет, всё-таки признаваться в подобном сложно. Даже если дядя и так знал, всё равно сложно. — Он сбежал. Ещё тогда, когда уехали вдвоём, мы с ним поссорились по дороге, он оставил меня на автозаправке неподалёку от Чонсона и сбежал один, — в порыве минутной смелости я подняла глаза, столкнулась с дядиным недоумением и срочно потупилась снова, — с тех пор он не появлялся. Я и сама хотела бы знать, где он. Очень долго дядя не произносил ни слова, и его лицо обратилось в маску плохо скрываемого ошеломления. — Чимин тебе не рассказывал? — неловко промямлила я, прежде уповавшая на то, что дяде всё и так известно, и мне не придётся озвучивать эту постыдную часть рассказа самостоятельно. — Он же наверняка докладывал тебе, что я не в городе. — Он сказал, что вы с Ким Тэхёном уже разъехались, но не упомянул, что это произошло таким образом. После этого мы не общались. Он, наверное, сказал Намджуну, но мне они о таких вещах не отчитываются, — пробормотал дядя и задумчиво отвёл глаза; выдержав долгую паузу, он прокашлялся и продолжил, — то есть, ты говоришь, что даже не знаешь, куда он уехал? — Я даже не знаю, уехал ли он, — глухо усмехнулась я, — может, он и теперь где-то в Сеуле. Мы с дядей снова как-то совсем невзначай встретились глазами, и до меня мгновенно дошло, что что-то не так. Он прицепился ко мне въедчивым взглядом, вдруг грузно откинувшись на спинке и прикипев подбородком к груди. Так, словно ему было что добавить к этому моему неведению. — Рюджин, — вступил он, — думаю, пришло время и мне кое в чём признаться. Я знаю, куда он уехал. Секунду-другую я попросту глупо моргала. От дядиной кружки всё ещё струилась ниточка пара. — Что значит, знаешь? — Это значит, что я знаю. Извини, что не заговаривал об этом. Я не мог понять, в курсе ли ты, как у него обстоят дела. Не знал, поговорили ли вы и как много он тебе рассказал, и стоит ли мне вмешиваться. Должна ли ты будешь приехать на суд или вы больше не общаетесь, и раз так, это тебя не касается. А тут ещё и вся эта катавасия. Для справки я должен кое-что спросить. Он не говорил тебе, что ему писала мать? В маленькой круглой вазе в центре стола стоял букетик из сухоцветов. Он был совсем свежим. Кто его поставил? Не мог же Ота озаботиться даже этим перед своим уездом. — Откуда ты об этом знаешь? — прорезался в пространстве мой голос. — Да, он рассказывал. И какой ещё суд? Дядя испустил тяжеленный вздох. Помолчал, прежде чем заговорить. — Помнишь, Ота уходил в отпуск? — продолжил он. — Давно, ещё в начале осени. — Да. Одноглазый Ота никогда прежде не брал отпусков — запоздалым эхом отдалось в уме. — Он уезжал по моему поручению, — выдал дядя, — я с моим знакомым полицейским, ты его уже встречала, нашёл родителей Ким Тэхёна. Я же отправил Оту проверить, кто такие эти люди и что из себя представляют. Если бы мы убедились, что они нормальные и не причинят мальчишке вреда, мы уже с ними вместе попробовали на вас повлиять. Я поражённо разинула рот. — Всё это вышло почти случайно, — спешно продолжал дядя, — я просто позвонил своему знакомому, так как он работает в полиции, честно рассказал о твоей ситуации и спросил, как мне быть. Это он предложил идею отдать беглеца родителям, чтобы те держали его от тебя подальше и вообще не давали ему спуску. Я не стал торопиться с этим, поскольку из дома не сбегают просто так, и отправил на разведку Оту. — Нет, Тэхёна нельзя отдавать им, — пробормотала я в ужасе, потупившись, — его отец с ним жестоко обошёлся. — Та женщина, которую ты видела у кафе перед нашим отъездом в деревню, — перебил дядя, — это мать Ким Тэхёна, она знала о тебе и просила передать, что была очень рада тебя встретить. Мужчина, приехавший с ней, приходится Тэхёну отчимом. Не бойся, Рюджин. Я же не просто так отправлял своего доверенного человека в эту глухую деревушку, на родину твоего друга. У Оты отличная чуйка на всякое неблагополучие, даже замаскированное. Если бы ему хоть что-то не понравилось в доме Кимов, он не стал бы их подключать. Он представился им знакомым их сына и в зависимости от того, понравились бы они ему или нет, собирался либо передать привет и сказать, что не знает, где теперь Ким Тэхён, либо поведать им правду и просить их участия. — Так это и был твой план, — пробормотала я, — с самого начала, ещё до Пак Чимина. — Да, — дядя печально улыбнулся, — мы как раз обсуждали это с Намджуном, когда ты нас подслушала. — Намджун говорил, что вы просто собирались сдать нас в полицию. — Что ж, он не совсем солгал. Это он хотел сдать твоих друзей в полицию, в первую очередь Пак Чимина. Собирался обратиться в участок и заявить, что они хранят при себе огнестрельное оружие. Намджун предлагал насильно разлучить тебя с Тэхёном и отправить учиться куда-нибудь подальше, желательно за границу. Он был уверен, что ты не простишь ему этого, и всё равно был готов на это пойти. Я согласился, но сначала хотел дождаться Оту. Правда, уже на следующий день Пак Чимин заявился со своими ультиматумами, и всё резко изменилось. — Как хорошо, — выпалила я, — что всё изменилось. Что вы не отправили меня куда-нибудь. Я так и знала, что ваш план был не таким, каким Намджун мне его представил. — Об этом можно спорить сколько угодно, но споры эти не будут иметь никакого смысла, — улыбался дядя, — сейчас важно не это, а то, что Ота в конце концов вернулся из родной деревни Ким Тэхёна и многое поведал о его семье. Во-первых, его мать почти сразу после побега Тэхёна развелась с мужем. Во-вторых, спустя время она снова вышла замуж. Как признался её новый супруг, он знал Тэхёна с детства, потому и захотел тоже принимать во всём участие. В-третьих, отец Тэхёна находится в СИЗО за покушение на убийство и дожидается суда, он чуть не прикончил бывшую жену после того, как узнал о её втором замужестве. Выяснив всё это, Ота решился рассказать им правду. — Невозможно, — затараторила я, — Тэхён знает об этом? — Да, его мать с ним связывалась. Я думал, он так и сказал тебе, что уезжает по этой причине. Не мог же я догадаться, что он бросил тебя и уехал молча. — Как долго она ему пишет? С самого возвращения Оты? Он ничего мне не говорил. — О, нет, — посветлел дядя, — она совсем недавно согласилась во всём участвовать. Когда Ота поделился с ней нашим планом, она отказалась иметь с нами дело. Во-первых, она оправлялась после покушения. Во-вторых, не доверяла постороннему человеку подозрительного вида. В-третьих, была разочарована, что сын пошёл по преступной дорожке. Через Оту она передала, что будет разговаривать только напрямую с родителями якобы девушки сына, если таковая действительно существует — то есть, только со мной. Совсем недавно я выловил возможность и съездил к ней. На этот раз, к моему удивлению, она не сомневалась, что всё правда. Мы вернулись в Сеул втроём с ней и её мужем, и она тут же предприняла попытки связаться с сыном. Правда, она наотрез отказывалась ему звонить. Мы предлагали обманным путём обустроить и личную встречу, это она тоже панически забоялась делать. Ей хотелось оставить ему выбор, отвечать ей или нет. Она опасалась, что он сбежит, но насильно его забирать не хотела. — Насколько я успела заметить, — почти шёпотом произнесла я, провалившись в совсем недавние, но отчего-то глухие и тернистые воспоминания, — он не собирался с ней общаться. — Она всё-таки написала ему про суд, хотя поначалу не хотела, — парировал дядя, — предложила, чтобы он выступил свидетелем. Сразу после этого он живо примчался по адресу, который она указывала в каждом своём письме, в отель, где она проживала с мужем. Тэхён согласился выступить свидетелем на стороне обвинения, против отца. Они уехали в деревню втроём в тот же день, когда ты вернулась в Сеул после вашей с ним ночной поездки в Чонсон. Я лично попрощался с Тэхёном, спросил его о тебе, но он не ответил ничего толкового. Сказал, что о тебе можно не переживать, о тебе позаботятся. Кажется, он смутился. Поблагодарил, что я воссоединил его с семьёй. К счастью, это было уже после того, как мы с тобой поговорили по телефону, так что я о тебе не волновался. — Значит, он сейчас в деревне, — сердце у меня обливалось кровью; я ничего перед собой не видела, кроме профиля Ким Тэхёна, уставившегося на дорогу, — и он будет участвовать в суде. Дядя кивнул. Я откинулась на спинке стула. До чего странно знать. Наконец, спустя столько дней мучений я знала, где он. Он не исчез без следа и в то же время не присутствовал незримым гипотетическим духом на улицах. Он был вполне осязаем, где-то тут, на южнокорейском полуострове, у себя дома, со своей семьёй. Готовился к тому, чтобы выступить свидетелем в суде. Живой и настоящий Ким Тэхён. Я понятия не имела, как теперь относиться к этой информации. — Эта милая суетливая женщина, его мать, — добавил дядя со слабой, сочувственной полуулыбкой, — звонила мне на днях. Суд состоится в десятых числах января. Она предложила тебе приехать и посидеть при процессе, если ты захочешь. Сказала, что Тэхён кажется ей необыкновенно печальным, и она за него переживает, но напрямую с ним разговаривать стесняется. В конце концов, они долго были в разлуке. Ей кажется, что ему будет легче, если он увидится с тобой. Ещё она просила передать, что читала твоё письмо так много раз, что почти выучила его наизусть. Ты писала ей письмо? Письмо. То письмо младшим братьям, которое мы с Ким Тэхёном отправили когда-то очень давно, в прошлой жизни. Его в самом деле написала я. — Это было не моё письмо, — возразила я, — это было письмо Тэхёна. — Она так мне и сказала, но добавила, что писала его ты. Ей доводилось проверять школьные тетради сына, это был отнюдь не его почерк. К тому же, он ни за что не решился бы написать домой. Она сразу догадалась, что почерк девичий, а по наивной писанине, из которой письмо состояло, смекнула, что девочка ей пишет совсем юная. Это убедило её в правдивости нашей истории — она поверила, что мы не какие-нибудь бандиты. Меня она встретила очень радушно. Я безутешно рассмеялась, прикрыв наверняка свекольно-красное лицо ладонями. — Да, я понаписала ей всякой ерунды, — пропищала я, — писать в никуда было так просто. Кто же знал, что мы с ней когда-нибудь встретимся. — Что скажешь? Ты поедешь в деревню? Навестишь Ким Тэхёна? — Конечно, поеду. Обязательно поеду, — я оторвала ладони от лица. — Правда, у меня работа. Если что, придётся просить Момо замолвить за меня словечко. Мы немного обсудили подработку в школе ещё посидели молча, после чего я поделилась с японкой адресом и активно засобиралась к морю. Близился обед, нужно было поторопиться. Я не стала никак комментировать дядин неудавшийся план разлучения: у меня попросту не находилось слов. Более того, кто знает, где бы мы с Ким Тэхёном находились в этот самый момент, если бы не сообщение от матери, которое он получил в дороге той ночью, когда мы сбежали? Может, прежде я и ужаснулась бы дядиных намерений, но теперь они казались незначительными, сморщившимися и пожухлыми в пожарищах всего, что случилось после. Ота купил мне свитер и шерстяные штаны: и то, и другое оказалось мне велико, но при этом не настолько, чтобы носить было совсем некомфортно. Помимо того, японец, как я выяснила, озаботился моим промокшим пальто: оно было высушено и даже бережно почищено от образовавшихся катышек. Также я обзавелась новой парой перчаток, шапкой и шарфом — всё самое обыкновенное, купленное на ближайшем рынке и наверняка связанное местной же бабушкой из достаточно жёсткой шерсти. Зато цвет — здесь я не сдержала тайной насмешливой улыбки — нежно-розовый. Своё платье я постирала и оставила сушиться на батарее в душевой ещё прошлой ночью, но к утру оно магическим образом переехало в мой шкаф и теперь аккуратно висело там на вешалке. Получается, пока я спала, сидела у камина и пребывала в тяжёлом забытьи, японец успел переворотить по дому целую уйму дел. Теперь, когда оглядывалась назад уже с высоты проделанной им работы, я вдруг почувствовала себя страшно неловко и пообещала себе в будущем обязательно как-нибудь его отблагодарить. Выйдя из дома, я тут же оказалась на широкой территории флигеля. В прошлый раз, когда мы только приехали, я совсем не обратила внимания, как выглядит дом снаружи. Он оказался довольно высок, хотя и компактен. Фасад был выполнен полукруглыми полосками горбыля. Дощатый пол крыльца, а также перила флигеля и поднимающиеся к нему ступени — всё было новым, но не вполне жилым, покрытым пылью зимних ветров. Я вышла на тропу и задрала голову к небу. Слепящее пятно солнца плавало на абсолютно пустом голубом куполе. Прогнозы были обманчивы — решила я. Не могла такая ясная погода испортиться. Солёный ветер, тем не менее, был резко холодным и нещадно хлестал по щекам. Я обошла дом и двинулась по памяти по покрытому трещинами асфальту. Море слепило глаза, но пляж, вопреки моим ожиданиям, не появлялся в поле зрения. Никакие дома не встречались — наверное, мы жили в самом крайнем домике населённого пункта. Справа и слева от дороги вырастали сосновые рощицы, дорога шла сначала по крутому спуску, а потом снова потянулась вверх. Когда я достигла низины, море исчезло из вида. Где-то там же, на полпути, справа среди сосен я увидела тропинку, уходившую в рощу. У её начала был водружён столб с табличкой, на которой было написано «сосновый парк». Тут же ещё один столб, на этот раз указательный, обещал, что парк тоже приведёт к пляжу. Наконец, был и третий столб, на котором располагалась крохотная табличка с картой местности, подтверждавшей обещания указателя. Изучив её, я поняла, что придётся сделать круг, если идти через сосновый парк. Но у меня была удивительно тёплая одежда и целая куча энергии, скопившейся в ногах за прошлый день. Так что я ступила на тропу: она была полудикой, явно редко использовавшейся и окружённой аркадой сосен. Их верхушки оставались зелёными даже зимой. Игольчатые лапы испещряли чистую небесную голубизну. Я медленно брела в тишине и одиночестве, завороженно поглядывая вверх. Ветра тут почти не было. Шёпот волн тоже стих. Кругом бодрое умиротворение. В ушах тем временем стоял страшный ментальный шум, походивший на базарный лай, как на каких-нибудь китайских рынках. Каждое из умозаключений, толком не завершившись, булькало в студёную тишину сосенной аркады. Лицо Ким Тэхёна, его синие черты, его грузное дыхание прямо надо мной, его шевелившиеся от злости желваки — всё ожило. Я бодро продолжала прогулку, время от времени пинала то камешек, то веточку, и не обращала на гам в голове никакого внимания. Физически я была здесь и сейчас, как никогда в жизни. Ментально же обитала и во всём, и как бы над всем одновременно. Спустя добрых пятнадцать минут вдали аркады показалась лужайка, и я поняла, что рощица иссякает. Однако и когда лужайка полностью сменила парк, стало очевидно, что путь ещё не окончен. Это меня уже разозлило. Когда наконец покажется пляж? На небе откуда ни возьмись уже вылупились реденькие облачка — это значило, что погода всё-таки могла ухудшиться в ближайшее время. Одно радовало: шум волн стоял оглушительный. Я была близко. Пришлось пройтись по притоптанной коричневой траве вверх по склону ещё добрых минут пять, прежде чем я наконец обнаружила, что стою на вершине небольшого буерака, и прямо передо мной располагается немного крутоватый пляжный спуск, о берег которого беснуется резвое пенистое море. Песок был белоснежен. Пляж тянулся и влево, и вправо. Где-то очень далеко слева от того места, где стояла я, начинались низенькие, кривенькие заведения. Там была зона для купаний. Справа же шла белой дугой только песочная пустота, а на самом её исходе, тоже совсем вдали виднелся одинокий пирс, и там же были пришвартованы игрушечные лодочки. Я решила сходить к пирсу, потому что там менее вероятно было наткнуться на людей, но, как только проскользнула ботинками вниз по песку и подбежала к бьющему солью и холодом зимнему морю, резко наступившему и чуть не облившему мне ноги, как только почувствовала пробиравший до костей мороз со стороны воды и мельком взглянула на спокойно гулявшие облака, не без тоски осознала, что до пирса пройдусь только в следующий раз. Он тоже был невыразимо далеко, а вокруг даже не обнаруживалось никаких мест, где можно было бы спрятаться на случай, если погода всё-таки разгуляется. Поразмыслив немного, я вернулась чуть назад, уселась на песок на небольшом возвышении, и уставилась на море. Оно, казалось, было отлито из бутылочного стекла. Волны там, вдали были острые, глубоко-синие, как витражная мозаика — именно стеклянные. Только набегая на берег и яростно разбиваясь о него белой пеной, они давали понять, что были водой. Вид моря резко опустошил ум, чуть не до головокружения. Волны отступали и набегали снова, раз за разом, в одной и той же манере, одними и теми же налётами облизывая берег и игриво пенясь — ничего не менялось. И они шумели: бравурно, но в то же время ласково шумели. Не знаю, сколько я вот так просидела. Должно быть, очень долго, потому что когда в следующий раз осознанно взглянула на небо, обнаружила, что вылупившиеся облака успели прилично раздуться, хотя небо они по-прежнему не заволакивали. Нужно было возвращаться. Вздохнув невесть о чём, со странной тупой болью в груди я поднялась на ноги и нехотя двинулась назад. Аркада сосен на обратном пути растеряла свою сказочность, её потайной смысл сделался для меня недоступным. Попадавшиеся под носки ботинок шишечки задорно отлетали в стороны. Среди деревьев мелькнула белка: извиваясь, она ловко взбиралась вверх по стволу. На самом деле тут были и другие деревья, но они стояли нагие, чёрные и низкорослые, и выглядели совсем не очаровательно. Странно, что я не заметила их в прошлый раз. Я медленно возвращалась к своей земной сущности, оседала до понимания того самого базарного лая, к которому совсем недавно относилась с беспечной снисходительностью. В конце концов, этот лай — мой родной язык. «Скоро я его увижу», — со странным неверием думалось мне о Ким Тэхёне. Осознание этого будто бы коснулось меня только теперь, и я ему не поверила. Более того, мне стало неловко. Он же уехал, а значит, не хотел, чтобы его нашли. С другой стороны, он должен был понимать, что рано или поздно дядя мне всё расскажет. Я не знала, правильно ли было с моей стороны преследовать его вплоть до тех мест, в которые он никогда не собирался меня приглашать. И зачем? Чтобы всё обсудить — ха! Пузырёк пустоты разрастался в уме. Что обсуждать — тоже неясно. Никаких дельных слов не подбиралось, наш так называемый разговор представлялся в виде немого кино. Лица у обоих тучные, серьёзнейшие; губы спешно шевелятся, а о чём персонажи разговаривают — остаётся только гадать. «Как ты мог меня вот так бросить», — восклицать было несколько неуместно, учитывая, что он был занят такими вещами, как свидетельствование в суде против собственного отца. Но и бросать всё в утиль, словно бы ничего не случилось, казалось неправильным. А кроме всего прочего, он вообще мог и сам решить меня не прощать. «Ну и всё равно мне», — решила я, пиная очередную шишку. Ехать я так или иначе собиралась, причём настроена была весьма решительно. Вот доберусь до него и узнаю, о чём это там беседуют немые персонажи. Следующей мыслью — точнее, не следующей, а просто ещё одной из кучи, потому что всё перемешалось и голосило вразнобой — конечно, была мысль о Ким Намджуне. Я не получала от него никаких сообщений, и он не звонил. Хотя они разговаривали с дядей, это же наверняка он передал новости о том, что Пак Чимина так и не удалось найти. Мельком дядя и Ота упоминали, что Намджун отправился к своим родственникам, чтобы встретить вместе новый год. Он оплатил им поездку из собственных накоплений и представил её в виде сюрприза, так что теперь всё семейство Ким отдыхало где-то на Чеджу. Значит, он был свободен. Тем не менее, он не звонил и не писал, не предлагал всё обсудить. А ещё он уволился и закрыл тату-салон. «Он отвернулся от меня? — я невольно застыла на месте. — После того случая в раздевалке?» Но то, что произошло теперь, было же важнее. Неужели он считал, что я не заслуживаю услышать обо всём из его уст? Стало так грустно, что тропинка и окружавшие её столбы деревьев потеряли явные очертания. Твои слова имеют влияние на людей, — сияла мысль. Ты должен подбирать слова вдумчиво. То, что ты скажешь, не всегда есть то, что другой услышит. Я поёжилась и вдруг осознала, что замёрзла. На задворках сознания назойливо жужжало будущее. Совсем как раньше, ещё до Ким Тэхёна. Вот чем чреваты побеги. Куда ни беги, на финише ожидает не что иное как самое начало. Что делать? Куда податься? Как быть? Впрочем, я привыкла к этим кусачим вопросительным знакам. Это была ни дать ни взять ещё одна пчела в рое тревог. Жужжание её терялось в путанном рое мыслей. Я в самом деле вернулась к началу, в свою комнату, за свой рабочий стол, к разглядыванию своего фото в парке аттракционов. Единственное, что изменилось — время. Оно было безвозвратно утеряно. «Ким Намджун, — с тянущей болью в районе солнечного сплетения подумала я, — я хочу поговорить с тобой». Он бы что-нибудь сказал. Он был нужен мне хотя бы как друг, как тот, на кого можно равняться в его буддийском спокойствии. Раньше у меня это не получалось, но теперь получилось бы, а он исчез. Как я могла оттолкнуть его вот так? Момо Хираи в самом деле приехала тем же вечером, а с ней вместе и Джо, тот самый пудель, о котором говорил дядя. За все дни, что провели у моря, мы с этим пуделем и японкой прогулялись и до пирса, и до пляжной зоны купаний не один раз. Момо рассказывала, что уже пообщалась со своей сестрой, у них случилась «задушевная беседа». Они даже договорились, что в конце января она сможет отправиться в волонтёрский тур. Всё потому, что Момо наконец представила Хане университет, в который собралась поступать, а ещё поделилась рассказом обо мне, о своём новоиспечённом молодом человеке и в целом о своих переживаниях, чего раньше не делала никогда. Университет располагался в том же городе, в который собирался поступать Чон Чонгук. Когда я усомнилась в решении выбирать учебное заведение, город и даже страну, в которой придётся провести следующие четыре года, только из-за того, что там будет находиться парень, японка от меня отмахнулась. «Сказать по правде, я сама понятия не имела, куда податься, — заявила она, — конкретных вариантов у меня не было — этот твой обожаемый фат просто облегчил мне выбор, вот и всё». Я не стала возражать. Но, как вы понимаете, впоследствии Чон Чонгуку это всё же аукнулось. Одно из бесконечных расставаний многострадальной парочки было инициировано Момо, поскольку она не могла больше выносить, что пошла на такую «огромную жертву» и в итоге получила «вот это всё». Был и ещё один разрыв, случившийся уже с инициативы Чонгука, которому надоело, что его этой так называемой «огромной жертвой» попрекают при каждом уместном и неуместном случае. Дядя, к слову, просто влюбился в Момо Хираи. Ли Сора словно бы напрочь стёрлась из его памяти, стоило только японке с задорным смущением прощебетать нечто неразборчивое о том, как всё это страшно неловко. Это дядя настоял, чтобы Момо осталась на новый год, хотя изначально она и приезжала на день. Она вернулась в город всего днём раньше нас. Только обняв меня на прощание, отчего всё лицо мне защекотала её пушистая горжетка, японка обеспокоенно спросила, как я себя чувствую. Один-единственный раз за весь визит. Я была несказанно благодарна ей за это. И ответила: «Просто замечательно», — потому что мне казалось глупым отвечать «не знаю». Разве было у меня право убиваться и жалеть себя, когда Ким Тэхён готовился к суду, Чон Чонгуку предстояла жизнь под строгим надзором на следующие несколько лет и после ненавистная работа у отца, а Пак Чимин так вообще вынужденно избавил свет от весьма крупной преступной фигуры и теперь пропал без вести? Я удивительно легко отделалась. Но лёгкости как-то не ощущала. Я ощущала себя наказанной за что-то, причём жестоким, тихим, подспудным образом. Наконец, чтобы замаскировать нашу короткую беседу о моём самочувствии, японка в очередной раз разразилась тоской о Джо, которого забрали под новый год. Она полюбила Джо, Момо вообще была заядлой собачатницей. Она выучила пуделя подгавкивать ей так же, как это делал Бу, всего за полдня, чем глубоко впечатлила дядю. В сотый раз посмеявшись с того, какое всё-таки смешное пятнышко у Джо на спине и в какой он впадает милый восторг, когда носится по пляжу — мы попрощались, и Момо уехала. А на следующий день в Сеул отправились и мы с дядей, и ещё спустя сутки я вышла на подработку в школе. К тому времени моя тревога трубила во все трубы — это были ужасные тёмно-серые зимние утра, ужасные студёные чёрные вечера. Ничего не менялось, и это меня убивало. Все просто исчезли ровно в один миг, и кругом царила зловещая повседневность. Впрочем, я привыкла к ней гораздо быстрее, чем могла бы от себя ожидать. В появившейся тишине появлялось местечко для серьёзных размышлений. Буря прошла мимо меня, физически она меня не затронула. По крайней мере, я уяснила, что бросаться в её водоворот — это не выход. Никакие новые катаклизмы мне не угрожали. Дядя был прав: я пришла в себя. Теперь можно было начинать что-то предпринимать. Даже не можно, а нужно. Перед моими глазами была Момо Хираи, её удивительные расторопность и инициативность. Вот на кого стоило равняться. Пускай линия её целеустремлённости тоже долго петляла не там, где надо, и путалась в узлы, теперь японка что-то делала. Куда-то направлялась. Я тоже так хотела. Самое страшное — неотвратимость — миновало, и я по-прежнему стояла на ногах. Ничто не мешало мне, ничто не тяготило. Кроме разве что нескольких штрихов. Царапающиеся на периферии незавершённости. Нельзя было их так оставлять. После первого же своего рабочего дня я не сдержалась, приехала к дяде и расспросила его о татуировщике. — Мы так и не общались с тех пор, как он позвонил и сказал, что они не нашли Пак Чимина, — хмыкнул дядя, — но он казался очень занятым. Даже предупредил, что будет занят. Он же спешно собирался в поездку со своей семьёй — стало быть, он это имел в виду. Мы сидели в дядином кабинете. Над нами гудела дневная лампа. Я смотрела на свои ладони, намертво сцепленные друг с другом и лежавшие на коленях. В воздухе витало дядино понимание всех нюансов нашего разговора. Но он был удивительно деликатен. Не улыбался, не заискивал, не оставлял двусмысленных комментариев. — А он ничего не говорил, — насилу, через толщи страшного смущения произнесла я, — обо мне? — О тебе? — дядя снова задумчиво помычал. — Спросил, как ты. — А ты что ответил? — Я сказал, как есть. Что ты в шоке и ступоре. Так оно и было, а может, и до сих пор есть. — А он что? Очередное дядино натужное мычание. Кажется, он не помнил. — Кажется, он ничего не ответил, — заключил дядя, — перевёл разговор на злободневную тему. Естественно, он перевёл разговор. В те дни было не до обсуждений моей персоны. Я убралась ни с чем и продолжила вертеться в кабале, рабой у утр и вечеров. Был только раз после этого случая, когда я сорвалась и сделала глупость. Я наконец поняла кое-что, пусть и вынужденно. Когда теряешь себя, теряться в ком-то ещё — не решение проблемы. Примерно это имел в виду Ким Намджун, когда говорил, что моя беда сродни лудоманству. Сама бы я, наверное, не нашла в себе сил дойти до этой мысли, просто так сложились обстоятельства. Все исчезли. Пришлось собирать себя по кусочкам, решать, что же делать дальше. В тот день, когда я сделала глупость, меня отпустили чуть раньше из школы. Я брела по пустому кварталу и размышляла о каком-нибудь танцевальном кружке, который было бы неплохо поискать. Копошение учеников в коридорах, их манера говорить шёпотом на территории школы, даже запах кофейника в учительской — всё это клубилось вокруг меня электрической будничной вибрацией. С японкой мы, к нашему разочарованию, на работе почти не пересекались. Снега по-прежнему не было, улицы стояли тёмные, мутные, словно в толщах грязной аквариумной воды. Подойдя к своей остановке, я отчего-то не замедлила шаг, спокойно прошествовала мимо и перешла дорогу. И, постояв у другой остановки, не моей, прыгнула не в свой автобус, когда тот подоспел. Адрес Ким Намджуна я знала всегда, потому что мы иногда встречались у его дома, а его конкретную квартиру я запомнила со своего прошлого визита. Я не стала заранее звонить или писать ему, предупреждать о своём приходе. Мне было страшно, что он не захочет ни о чём разговаривать. В конце концов, он уволился и ничего не сказал. Когда приходила к дяде, я не смогла не обратить внимания на глухую и тёмную стеклянную дверь, которая прежде вела в подсвеченный неоновыми надписями тату-салон. Сама по себе эта почерневшая дверь уже говорила о многом. Намджун мог отвергнуть мой порыв. Мог быть уже потерянным для меня. Мог сказать: «Давай не будем». Однако он не смог бы сделать этого, глядя мне в глаза. Не смог бы сказать мне «нет», если бы мы просто смотрели друг на друга. Я знала об этом своём преимуществе. Оттого я и не стала звонить. Путь от остановки до его дома прошёл в забытьи, в волнительном стуке сердца. Ужасное, громогласное сердцебиение поглотило меня, как землетрясение. Всё в этих местах было знакомое и в то же время диковинное, везде чувствовался Ким Намджун. Родной Ким Намджун. Мой Ким Намджун. Грубоватый, хриповатый и угрюмый — он был тут повсюду. «Я правильно поступаю, — в яростной решительности осознала я, стоя напротив домофона и глядя на номер его квартиры, — нужно поговорить с ним до суда». Это было бы честно. Я нажала на кнопку в ошалелом порыве, и запиликал звонок. Пиликал он невыносимо долго — я уж было подумала, что никого нет дома. Тем не менее, трубку всё-таки подняли. — Слушаю? — голос, к моей растерянности, принадлежал женщине. — Кто это? Я никого не жду. Она была достаточно взрослой, судя по тембру. Его мама? Или, может, его обожаемая бабушка. — Извините, — спохватилась я, — я пришла к Ким Намджуну… — Ах, Ким Намджун! — тут же радостно воскликнула женщина; имя татуировщика прозвучало странно из её уст, как имя чужака. Тем не менее, домофон пиликнул, и тяжёлая дверь отворилась. — Проходите, проходите. Я переступила порог подъезда в спутанных чувствах. Проехала в лифте, тревожно глядя на увеличивавшиеся цифры этажей. Вышла в узкий холл, когда лифт звякнул. Женщина ждала меня у одной из дверей, она нетерпеливо поманила ладонью. Я медленно двинулась к ней, с каждым шагом всё яснее осознавая, что это не мама и не бабушка Ким Намджуна. Это кто-то чужой. Грудь сдавило, как если бы сердце сжали в кулак. — Я уж вас сегодня и не ждала, — суетливо запыхтела женщина, проходя в квартиру и оставляя дверь широко открытой, чтобы я тоже прошла, — должна признаться, мы с вашим заказчиком остались крайне недовольны сервисом вашей компании. Намджун обратился к вам ещё позавчера, а вы заявляетесь только сегодня, ещё и не позвонили заранее. А если бы я уже ушла в сауну? С этими словами она удалялась вглубь холла и в конце концов совсем пропала в комнате, которую я с порога опознала как спальню татуировщика. С беспощадным осознанием всего я осматривала пустые стены и, почти задыхаясь, едва сдерживала слёзы. Пустые полки у двери, не застеленный кусок кровати, видневшийся из спальни, пара коробок, громоздящаяся у двери в гостиную. Затоптанный пыльный пол. В этой квартире никто не жил. Я уставилась на вернувшуюся из спальни с небольшой коробкой женщину. Она была низенькой и груз тащила едва-едва. — Между прочим, — продолжала кудахтать она, — у людей могут быть свои планы. Они не могут ждать вашего курьера целыми днями в пустой квартире, как у моря погоды. Вам очень повезло, что я оказалась здесь, — с этим она подошла и вручила мне коробку. Я приняла груз. Глупо потупилась на него. Подняла глаза обратно на женщину. — Произошла ошибка. Я не курьер, — собственный голос казался дёрганным и тонким, как плохо зажатая струна. — Я подруга Ким Намджуна. — Ах, подруга! — женщина прикрыла рот, немного помолчала и тут же неловко забрала коробку назад. — Так ведь Намджун здесь больше не живёт, деточка. Я хозяйка квартиры. То-то я думаю, что для такого тяжёлого груза они выбрали слишком маленького курьера… — она озадаченно осмотрела меня с головы до ног; мысли её уже утекали в русло моего телосложения. — Так он съехал? — зачем-то продолжила блеять я. Она, очнувшись и вернувшись к нашей беседе, активно закивала, выпучив глаза в недоумённом сочувствии. — Да-да, совсем недавно. На днях. На днях. Ким Намджун съехал на днях. Я что, проклята? Слишком знакомо было это чувство, что я преследую кого-то по горячим следам, кого-то исчезнувшего. — Неужели он вас не предупредил? — слова едва ли давались мне сквозь крепко сжатые челюсти; я решила выяснить, как давно он задумал съехать. — Об этом же предупреждают заранее, правда? — Предупредил, хотя и всего за неделю, — возразила она, — Он доплатил за это. «Странно». — Вы не знаете, куда он съехал? — отчаянно допытывалась я. — И почему? — А что ж вы у него не спросите? — женщина строго нахмурилась и заглянула мне за плечо; моё не-курьерство мгновенно сделало моё дальнейшее присутствие в её квартире нежелательным. — Ну, он говорил, что якобы всё. Не будет жить в Сеуле, переезжает в другой город. Послушайте, вы лучше спросите об этом у него самого. Вы потеряли его номер телефона? Я могу вам его дать. Правда, мне он перестал отвечать. Но он предупреждал, что будет не на связи, — не дожидаясь моего ответа, она полезла в карман халата за телефоном, твёрдо настроенная дать мне номер татуировщика. Чтобы всё это не выглядело совсем странно, я притворилась, что действительно потеряла с ним связь. — Вы, наверное, старая подруга? — суетливая хозяйка продолжала свою незатейливую угадайку, пока я переписывала и без того имевшийся у меня номер. — Давно с ним не общались? Я изобразила извиняющуюся улыбку. — Да, очень давно. Я только помнила, что он живёт здесь, а номер не сохранился. Спасибо вам. — Послушайте, — она участливо опустила мне руку на плечо, — он будет не на связи, как он мне сказал. Так что не удивляйтесь, если какое-то время не сможете до него дозвониться. Перед глазами рябило. — Надо же, какая незадача, — собственные брови растерянно сдвинулись; актёрская беседа продолжалась, — а почему он не на связи, вы знаете? Пульс вибрировал в подкорке. Мне не удавалось совладать с дыханием. Благо, хозяйка квартиры этого не замечала. — Нет, — горестно покачала головой она, глядя в никуда и приложив ладонь к губам. — Не сказал. Я только жду его курьера, чтобы забрал книги. А уж как там дальше, не знаю. Я вот подумала, как же это курьер свяжется с ним, раз Намджун не на связи. Стало быть, родственники? — она не заметила, как пустилась в рассуждения уже о доставке. — Понимаете, самое главное, чтобы они не притащили коробку обратно… Я почти не помню, как разговор завершился. Напоследок она осведомилась, сильно ли на улице холодно, и я, подтвердив её опасения, наконец убралась из этого вдруг опустевшего, незнакомого, не-намджуновского дома. Купол неба висел низко-низко, уже опускались сумерки. И стоял лютый холод, такой, от которого в носу слипается воздух. Он пробирал до костей, от него становилось не по себе. Выйдя из подъезда, я встала на крыльце и слепо поглядела перед собой. «Другой город, — гулом отдавалось в сознании, — он сказал, что переедет в другой город». Куда? Зачем? И почему он смолчал? Я достала телефон и набрала его. Намджун оказался вне зоны действия сети. «Это уже чересчур», — какое-то время трезвонила только одна мысль. Это уж чересчур, это уж чересчур. Мутные улицы неспешно проплывали мимо. Пустая остановка, малолюдный автобус с тусклыми серыми лампочками, тёмная периферия меняющихся дорог. Вязкая каша в голове. Я не понимала, просто не понимала. Мне упорно казалось, что в конце концов мы поговорим. Неважно, что между нами произошло, мы обо многом лгали друг другу, у нас должен был наконец состояться этот честный разговор безо всяких утаек. Я постаралась примерить на Ким Намджуна все те страхи, которые испытывала, когда сбежал Ким Тэхён, и пришла в недоумение. Нет, это было на него не похоже. Наверняка он проводил время с семьёй и был занят, а потому и не выходил на связь. Готовился к тому, чтобы вступить в новое ближайшее будущее, раз уж он уволился с работы. Обустраивал переезд в другой город… о котором и словом не обмолвился. «Неважно, всё неважно», — я смахивала редкие слезинки, глядя в окно автобуса. Как только всё устаканилось бы, он непременно заявился бы с тем, чтобы обо всём рассказать. По-другому быть не могло. Он не вскакивал и не уходил, если разговор не окончен. Ему всегда было надо, чтобы последнее слово оставалось за ним. Да же? Я убеждала себя в этом, но сомнения не утихали, стук сердца не утихал. Что, если он недопонял меня тогда? Что, если он был чересчур разбит из-за неудачи с Пак Чимином? Что, если он не собирался ничего объяснять? Что, если это конец? Как бы там ни было, а дни шли, и он не появлялся. Со временем вопросы подрастеряли свой вопросительный тон и стали перерастать в неуверенные, призрачные утверждения. Близился день суда. Сейчас мне будет очень тяжело передать, что именно происходило тогда, помимо работы в школе. Когда чего-то мучительно ждёшь, время сжёвывается, как старая плёнка в кассете. А после, когда ждать перестаёшь, становится ещё хуже. Одно могу сказать точно: я не знала, куда двигаюсь. Меня носило ото дня ко дню, как маленький плот по бескрайнему океану, и у меня не было ни желания, ни сил гадать, куда я прибьюсь в конце концов. Единственным памятным событием до суда стал визит Чон Чонгука однажды после работы, когда мы с японкой решили сходить в тематический бар, который она где-то выискала. Мы пошли туда втроём, и он продемонстрировал свою правую руку, протатуированную от плеча до пальцев. Заявил, что это теперь его «проклятая рука». Это она у него была парализована. Как любезно объяснил Реми, в фирме отца Чонгука просто не жалуют татуированных сотрудников. Это было немыслимо. Несчастный Готаймэн. К слову, то его выздоровление от зависимости не было последним, и, насколько мне известно из рассказов Момо, был ещё один период, когда он впадал в своё лауданумное пьянство. Но это случилось только раз, на один месяц. После он оправился окончательно. В январский же вечер 2011-го года, когда Чон Чонгук приехал с Чеджу с двумя своими крепышами за спиной, он был бодр, как огурчик. Поделился, что о Пак Чимине ему никто ничего не рассказывает, а потому он столь же несведущ, как и мы. Выслушал мой рассказ с отвисшей челюстью. А вот к Тэхёну ехать не захотел. — Брось, — возразила я, — у вас такая дружба. Мы сидели за круглым столиком с бархатной бордовой скатертью и попивали некую вишнёвую гадость, «кровавую», если верить меню. Она успела здорово ударить в голову. Бар был готический. Играла жуткая музыка, лился тусклый свет, в одном из углов висела декоративная паутина. За соседним с нашим столом сидели Реми и Джан. Гигантские стражи; бывает же у людей работёнка — думалось мне. Чонгук злобно фыркнул в ответ на мои слова о Тэхёне: — Он мне не друг. Столько я о нём пёкся, всё думал, что он какой-то уж слишком младенчески наивный, даже с собой его, лопуха, думал таскать повсюду, и вот чем он мне ответил. Ни объяснений, ни извинений за своё отсутствие, ни весточки — он просто сел и укатил. Да пошёл он к чёрту. — Он верил, что твоё дело обречено… и был прав, вообще-то. — Ты тоже верила. Вот только он оказался слишком труслив, чтобы тогда, когда это выяснится, быть здесь и посмотреть мне в глаза. Никакой он не друг. — Чонгук… — Его подружка его обидела, его карьерный план накрылся медным тазом, — прошипел Чонгук, вместе с тем скалясь, — как ни крути, а он прогорел по всем фронтам, после чего тихо сделал ноги, чтобы не расхлёбывать последствия. Такие люди — всё равно что крысы. Стоит чему-то пойти не так, как они просто убираются восвояси и обосновываются в другом местечке. Наступила тяжёлая, давящая тишина. — Разве ты не сбегал? — аккуратно спросила я. — Из всех своих школ. — Рюджин, всё, что я делал, я делал исключительно смеха ради, — с мрачным весельем парировал Чонгук, зачем-то хватая умолкшую Момо за руку, — ради развлечения и вызова. Я намеренно лез на рожон и намеренно давал немножко мной помыкать, только чтобы позднее со злорадством выставить напоказ, что ничего у них не выйдет. — Нашёл, чем гордиться, — едва слышно вздохнула Момо, но на его рукопожатие всё же ответила. Она была в ужасе с татуировок и весь вечер на него ворчала. — А вот Ким Тэхён — просто трус, — упрямо отрезал Чонгук. — Ладно, хватит об этом, — Момо начала злиться, — давайте найдём тему повеселее. — Прости, что расстроил, — видимо, заметив мою отстранённость, спохватился Чонгук; невозможно было заставить его остановиться, раз уж он начал, — брось о нём загоняться. Посмотри, как это выглядит со стороны. Он от тебя смотался, а ты теперь за ним бегаешь. Раз уж друг мне ты и к отцу со мной прокатилась ты, я отныне говорю исключительно как твой друг, а не чей-то ещё. Осталась одна, ну и чёрт с ним. Одиночество не всегда плохо, иногда оно даже нам на пользу. А вот к этому трусу на радостях возвращаться не вздумай. Как стрелой в лоб. Я удручённо промолчала. «Трус», — дребезжало в висках. В последнее время, ещё до бала это слово невнятно вырисовывалось в моих мыслях, но я старалась не обращать на него внимания. Теперь же оно обрело материальную оболочку, стало явным, чётко очерченным, незыблемым. Трус. Прежде я могла сгоряча выкрикнуть нечто подобное в момент ссоры, но никогда не позволяла себе думать о Ким Тэхёне столь презренно. Думать о нём в подобном ключе было просто больно. А Ким Намджун? «Нет, — тут же погнала от себя я, — не хочу об этом». Эта головная боль сделалась тогда моей каждодневной спутницей. Потому что нет, он не был трусом. Если он и ушёл, то только оттого, что я сама попросила его уйти. Гадать, насколько правильно или неправильно я выразилась в той злополучной беседе, в той раздевалке, было изнурительно. Я извела себя каждым словом, каждым жестом. Я даже лелеяла себя его мягким: «Рюджин…» — когда позвонила ему в ночь бала, ещё до того, как успела передать ему слова Пак Чимина. Устала, устала гадать, придёт он или нет. Его телефон так и был выключен. А незадолго до этого он съехал. А незадолго до этого уволился. А незадолго до этого я попросила дать мне время — так неумело, что это можно было расценить как просьбу оставить меня в покое. Мне думалось, что происшествие с Пак Чимином всё меняет, отодвигает каких-то внешних нас на второй план, но так могло думаться только мне. Я выбилась из сил гадать, что происходит, какие у всего происходящего причины и какие будут последствия. А потому я просто досидела с Момо и Чонгуком, убралась к себе домой и легла спать. А спустя два дня отправилась в родную деревню Ким Тэхёна, где смогла поприсутствовать на заседании суда над его отцом. Нужно было избавляться от незавершённостей. Доделывать штришки. Доносчик, за личиной которого скрывалось целых несколько силуэтов, испарился в воздухе, исполнив своё зловещее предназначение. Доподлинная его история во всех мельчайших подробностях так и осталась для меня неразгаданной. Пак Чимин остался неразгаданным. С того самого вечера, как он сидел подле меня в маленькой старой машине, в грохоте ливня, и маниакально смотрел вперёд, прошло почти пять лет. Но я так и не выяснила, куда же на самом деле был обращён его взгляд. С тех пор я больше ни разу его не видела.