Маленькие люди

Я внимательно наблюдала за передвижениями Пак Чимина. Он меня не видел, не знал, что я уже пришла в Скворечник и сижу у окна на втором этаже. Его движения были беззвучны, как в немом кино, что только придавало им зловещести. У самого двора, уперевшись руками в бампер Хёндая, он свесил голову и тяжело дышал. Откачнулся от машины назад, теперь запрокинув голову к небу, и мучительно зажмурился. День выдался удивительно тёплый и очень солнечный, совсем не зимний: даже жарковато было в свитере и пальто — я рассмотрела блестящую плёнку пота, глянцево переливающуюся на его лице. Он снова встал прямо, свесил голову к груди и уткнулся лицом в ладонь, и у него затряслись плечи. Потом он яростно протёр тыльной стороной ладони глаза, набрал полные щёки воздуха и медленно выдыхал. Ещё постоял, уперев руки в бока едва заметно качаясь, как зомби в режиме сна. А после наконец присел на бампер и долго-долго сидел совсем неподвижно. Полез за спину и вытащил пистолет. Проверил патроны, снял с предохранителя; на секунду у меня перехватило дыхание: он что, сейчас пристрелится? Но он только с уважением рассмотрел оружие со всех сторон. Поставил на предохранитель и спрятал туда, откуда достал. И ещё посидел, скрестив ноги и руки и уставившись в землю. Один раз участливо взглянул на небо, видимо, изумляясь погоде. И наконец двинулся в сторону дома. Чон Чонгук уснул около получаса назад. Он удивительно много спал, а когда не спал, в основном возился с задачами по экономике или решал за студентов контрольные, или делал для них рефераты и эссе. Я до сих пор не имею представления, как он находил покупателей. Он был невообразимо хорош. Меня поражало, что человек, любимой танцевальной фигурой которого были поступательные движения бёдрами, превращался в машину, когда дело касалось планирования какой угодно учебной работы. Он знал почти всё, а чего не знал или к чему не успел приспособиться, открывал, с беззаботным видом почитывал, как беллетристику — и отныне тоже знал. Беспечно грызя яблоко, он проделывал то, на что я убивала тучу сил. Работу он выполнял со скучающим лицом, недовольно корчась от неудобства фиксатора и сложности обхода защиты от жуликов. «Да не войдёт сюда не знающий геометрии», — отплевался от меня он, когда я подошла с вопросом о его недавней встрече с японкой, и помахал мне, чтоб убиралась: он занят. «Обижался, что я не прихожу, а теперь гонит», — подумалось мне. Это было уже не в первый раз — ну да ладно. Я удалилась в танцевальную комнату, в которой репетировала свои отвратительно выходившие adagio. У нас была запланирована репетиция, но Пак Чимина неожиданно вытащили на работу. У меня хорошо выходило поднимать ногу в сторону, стоя на носке — получался почти идеальный угол в девяносто градусов, зато с поднятием ноги вперёд с такой же позиции были серьёзные проблемы. Наступало время, когда пора было садиться на шпагат, как на продольный, так и на поперечный. Разумеется, от этого я была далека. В очередной раз потеряв равновесие, я споткнулась, выпала из позиции и решила устроить перерыв. Усевшись у стены, спиной к одному из зеркал, я глядела на лазурное мансардное окошко, сквозь которое столпом лился солнечный свет. Всё казалось странно искусственным, в воздухе царила дремота, и дымка пустоты заполоняла будни. Я подумала, как странно сидеть сейчас здесь, совершенно вымотавшись от балетных упражнений. Как будто в один прекрасный день тебя выхватили из твоей жизни и пихнули на страницы другой книги. Раньше я была далека от спорта, никогда не думала о том, что мне нужно бы есть больше белка, чтобы росли мышцы, никогда и близко не беспокоилась о таких вещах как клетчатка. Ещё совсем недавно мы с Ким Тэхёном проводили большую часть времени в машине или в каких-нибудь забегаловках, или с Чон Чонгуком, и во всём присутствовал какой-то ажиотаж, некое зловещее предчувствие, ожидание чуда или трагедии, а вместе с тем и нашего отъезда — всё двигалось к своему естественному разрешению, да так стремительно, что мы сами за всем не поспевали. Тогда я ела, не думая о еде. Я неслась, как угорелая, утопая в предвкушении и не замечая времени. Теперь же приёмы пищи были медленным и осознанным занятием. Голову занимали упражнения. Дни проходили размеренно, в перманентной задумчивости, которая обрывалась только с наступлением сна. Я была словно бы совсем другой человек. О том, что Ким Тэхён может никогда не вернуться, я стала впервые думать, когда до бала оставалось три дня. Это было тогда же, в танцевальной комнате, в тот самый день и в тот мой перерыв. Конечно, я не поверила этой мысли. Глупости, в самом деле: он же обещал Чон Чонгуку, что вернётся. Да и я, какая бы плохая ни была, по собственным расчётам не заслуживала такого. «Но куда он подевался? — вяло думала я. — Может, встретился со своей мамой?» Его мама, появившаяся из ниоткуда. Она тоже частенько захаживала в мои мысли в те дни. Я только теперь стала думать, что от неё он тоже сбежал тогда, пару лет назад. И теперь она его нашла. Искала ли она его всё это время? Когда он сбежал, сколько она сидела вот так, как я, в ожидании, что он вот-вот появится на пороге? Ким Тэхён никогда не отзывался о матери плохо, даже наоборот, о ней и о братьях он говорил с теплотой. Но её появление его всё равно покоробило. Потому что он бросил её позади, а то, что он бросает позади, он больше не хочет видеть. Мне стало не по себе. Ещё одна женщина, которая его любила — и он оставил её, оставил молча, оставил на годы, если не на целую жизнь. Раз он поступил так с ней, значит, и со мной теперь мог поступать точно так же? Он выбросил бы телефон в окно, если бы увидел моё сообщение? Почему бы и нет. «Да нет же, не может быть, — не унималась я, — есть же ещё Чон Чонгук и бал, а то, что я не смогла ничего сказать тогда, на заправке, вовсе не значило, что я с ним согласна. Он должен вернуться». И тогда я была бы во всеоружии. Он ушёл, предоставил мне шанс использовать его побег в качестве оправдания и безо всяких зазрений совести объявить, что всё кончено, но я всё равно оставалась верной нам и той ответственности друг перед другом, что мы несём. Я была непреклонна. Я поступила правильно. Да же? «Часами, днями напролёт…» — эхом отдавалось в уме при любом удобном и неудобном случае. Я прикрыла глаза, невольно вспоминая его, моего хмурого и непрошибаемого друга, моего Ким Намджуна. Его в тот вечер, его в том холле, его в той комнате. Негодяй. Губами он меня не касался, зато словами расцеловал. Хитрец! Слова — вот его конёк. Надо же, так искусно болтать, складывать словечки. Он таким был всегда, но я не ожидала, что однажды мне придётся пасть жертвой его красноречия. Потому что когда доходило до его страхов, до его надежд, до его чувств — до всего, что делало бы его уязвимым, он становился нем, как рыба. Мне вспоминались все те действительные странности между нами. Надо же, насколько всё просто и ясно в ретроспективе, до того, что кажется абсурдом, что ты ничего не видел, не замечал, упускал или же намеренно закрывал глаза. Было же достаточно много эпизодов. Он сказал: «Ты угадала». Как я могла быть такой слепой? Нет же, вторила я себе, эти эпизоды — всего лишь эпизоды, вот в чём загвоздка. Всё остальное время мы спорили, он меня дразнил, я дулась, топала ногой и показывала ему язык; это были самые типичные братско-сестринские отношения. Мы слишком привыкли к этим ролям, мы в них застряли и не могли из них выбраться, даже когда природа наших чувств друг к другу изменилась. Ким Намджун, к примеру, лгал мне о дяде, причем не только о нём. Он многого не рассказывал из «воспитательных» соображений, и я тоже врала ему именно так, как врут дети родителям. Подобная модель была до того привычной, естественной и не вызывающей сомнений, что заподозрить нечто иное как за собой, так и, тем более, за ним, казалось просто немыслимым. Я гадала, как на него снизошло озарение. Он тоже был в недоумении с самого себя? Тоже ударялся в яростные отрицания? Тоже думал об этом только в тишине и темноте, боясь, что кто-нибудь подсмотрит мысли? «Я правильно поступила, — в очередной раз мысленно выдавила я, притянув к себе колени и уткнувшись в них лицом, — Тэхён, ты не получишь от меня таких подарков». Ответь я в тот вечер, в той крохотной комнате взаимностью другому, и у Тэхёна появилось бы неоспоримое, железобетонное оправдание. «Вот потому-то я сбежал», — мог бы с важностью изречь он. Ну уж нет. Я не собиралась облегчать ему груз ответственности. Он должен был понести её сам. Если бы он, конечно, вообще захотел со всем этим разбираться. Если бы захотел всё вернуть. Если бы сам вернулся. «Я всё обрубила, — с холодом на сердце отвечала я на собственные увещевания, тоже не в первый раз, — мне всего лишь нужно было время, чтобы привести мысли в порядок, а вместо этого я попросила его оставить меня навсегда». И без того Ким Намджун переступал через себя, ожидая меня в холле — когда я уже его оставила. То, что он предчувствовал, противоречило всему, что я говорила и делала — и он был прав в своём предчувствии, прав в неверии моим словам, моим действиям. Но я не дала ему этого понять. Между нами всё кончено. Как раз за этими невнятными мыслями меня застал Чон Чонгук, который закончил со своей работой. Он позвал меня глянуть чего-нибудь «безмозглого», и мы битый час таращились в телепередачу, в которой две строгие леди ходили по чрезвычайно грязным домам и с причитанием на нерадивых хозяев наводили уборку. — Ты с ней так и не виделась? — спросил Чонгук, когда один из экспертов в белом халате показывал под микроскопом, сколько в очередном спальном матрасе некоего грязнули было пылевых клещей. — Она уехала в гости, договориться насчёт Бу, — отозвалась я, — какая-то её подружка оказалась проездом в Пусане, Момо хочет отдать Бу ей, чтобы та увезла его в Японию. — Зачем? Поехал бы с ней, когда она сама соберётся. — Так она пока не собирается в Японию, — хмыкнула я, — она ждёт открытие волонтёрского тура в конце января. Мы развалились на диване лёжа. Я чуть обернулась на Чонгука и по его озадаченному лицу поняла, что он не знал о скором отъезде японки. — Зачем тогда вообще было брать пса с собой? — Когда она сюда приезжала, она ещё не знала, что будет тур. Чопорные леди тем временем превратили дом в конфетку, а смущённый хозяин жилища обещал больше не устраивать из него свалку. Потом показали, как спустя месяц леди его навестили и обнаружили, что он сдержал обещание. В доме по-прежнему было чисто. Я зевнула и посмотрела на время. Пак Чимин задерживался, мы должны были выдвинуться ещё утром. А что если бы он вернулся под ночь? — Так что у вас с ней стряслось? — проговорила я, пока играла заставка следующей серии. — Чимин рассказывал, что ты с ней виделся. — Она предложила мне встречаться. Я отказал. Сначала я только совсем слегка нахмурилась. А после вскочила на диване и развернулась к нему с ошалелой миной. — Она что? — выпалила я. — Ты что? Бледная улыбка заиграла на его губах; Чонгук не отрывал полумёртвого взгляда от экрана телевизора. — Примерно такой мордашки я и ждал, — глухо хохотнул он. — Ну, давай, нападай, я примерно знаю, что ты скажешь. — Она сама тебя позвала? Улыбка сползла с его лица. — Вообще-то, нет, — неохотно протянул он, — это я ей написал, и она случайно спалила, что она на свидании в зоопарке. Я заявился прямо туда и выбил её у этого её приятеля. Так себе сцена, не буду врать; этот ноу-нейм совсем растерялся, какой-то он прямо мягенький. Она на меня так взъелась, что он ушёл. Сказала, что у них только-только стало получаться общаться и что она приложила для этого кучу усилий. Что я всё испортил, что я ей всё порчу с самой нашей встречи, что она мечтает от меня избавиться. Я попросил прекратить творить дичь и попёр на таран — и пошло-поехало. Так распалялась, а спустя пару минут уже позволяла себя целовать. Мы потом ещё погуляли, я сводил её на ту гору, где мы с сестрой часто бывали вместе. Тогда, когда расходились, она и предложила встречаться — и я отказал. Я выслушивала этот сумасбродный рассказ с беззастенчиво отвешенной челюстью. — Ну ты и скотина, — провозгласила я и достала из кармана телефон. «Только что узнала о Чон Чонгуке», — улетело моё сообщение японке. «Извини, что столько дней игнорировала». «Момо, это ужасно». «Когда ты приезжаешь?» «Давай встретимся». — Знаешь, как это было? — Чонгук тоже сел на диване, яростно щёлкнул по пульту (телепередача встала на паузу) и рывком развернулся ко мне с раскалённой злостью на лице. — Она сказала, что мы уже ничего не можем с этим поделать, что мы заигрались, что если мы теперь не попробуем — нам из этого не высвободиться, нам всегда будет мучительно хотеться разгадать этот квест. Поэтому чем быстрее мы перестанем ходить вокруг да около и начнём встречаться, тем быстрее закончатся химия, мистика и влечение, и тогда мы наконец сможем спокойно возненавидеть друг друга и освободиться от этого смехотворного гормонального буйства. Я не хочу вступать в отношения, Рюджин, которые начинаются только для того, чтобы наконец завершиться! — Зачем тогда ты к ней пошёл? — холодно пропечатала я. — Зачем выбил её у другого? Ни себе, ни другим — так, что ли? — Не знаю, зачем! — рявкнул Чонгук, отворачиваясь. — Потому что слабак, вот и всё. Он снова завалился спиной на многочисленные подушки, при этом болезненно морщась и касаясь рукой плеча. Мне тем временем пришёл ответ от Момо. «Нет, не прощаю». «Я приехала в Сеул ещё позавчера». «Знаю, ты просила написать, когда буду тут, я как раз собиралась». «Мне как-то не по себе здесь без Бу». «Не знаю, что тут делать ещё целый месяц». «На самом деле я пошутила, конечно, я на тебя не обижаюсь, душка». «Да, давай встретимся». «Может, сегодня?» Вообще-то, у меня были планы. Я задумалась на минуту, разрешит ли Пак Чимин взять с собой Момо Хираи, но его воображаемые ответы представлялись мне совсем неутешительными. Правда, у меня имелся кое-какой козырь… пускай я и не хотела доставать этого кролика, выбора не оставалось. Я рассказала японке о своих планах и пригласила её со мной и с Пак Чимином без разрешения последнего. Она заметно воодушевилась. Мы ещё поговорили о том, что непременно всё обсудим, когда увидимся. В ответ на мои нападки в адрес Чон Чонгука, как ни странно, она ответила только смущёнными улыбочками. — Я считаю её гадкой девчонкой, — проговорила тем временем жертва сплетен сбоку от меня, — а она меня считает ребёнком. Тебе не кажется, что те, кто только начинает встречаться, должны чуточку лучше думать друг о друге? — Чонгук, — строго осекла я, — я считаю, что то, как она поступала с тобой, не идёт ни в какое сравнение с тем, как ты поступал с ней. Она никогда не унижала тебя публично с помощью пошлых комментариев, не трещала направо и налево о том, чем вы с ней занимались, и не срывала твоих свиданий с другими. Так что кто ещё из вас гадкий. И да, она права: ты ребёнок. Безответственный, капризный и эгоистичный, ещё и с какими-то собственническими замашками. Всё, я тебе не союзница. Он крепко сцепил челюсти, не отрывая острого нервного взгляда от неподвижной картинки на экране телевизора. — Ты сейчас с ней переписываешься? — Да. — И что говорит? — Не твоего ума дело, — я убрала телефон и уже шевельнулась, чтобы подняться. Но Чонгук вскочил и задержал меня, и с поднятыми домиком бровями, с убитой, жалобной мольбой выпалил: — Ну, Рюджин, пожалуйста… Я воззрилась на него с молчаливым осуждением. — Ничего. Она никак это не комментирует. — Вы встретитесь? — Она пойдёт со мной и с Чимином сегодня. — Я с вами. — Нет, — отрезала я. Хотя, если подумать, при других обстоятельствах это было бы здорово. Если уж собираться по тому поводу, который я намеревалась использовать в качестве козыря, то надо делать это всем вместе… то есть, всеми, кто сейчас здесь и может поучаствовать. Стало даже жаль, что Чонгук всё испортил. — Рюджин, я не хочу вот так, — рьяно затараторил он, — я отказал по всем тем причинам, которые назвал; если тебя утешит, это было последнее, чего я от неё ждал. Мне бы остаться друзьями, прекратить это всё, бросить изводиться и изводить. Я пальцем её не трону: когда это делаю, всегда выходит, что совершаю какую-то дикость, с которой сам потом в тихом шоке. Я бы и рад вот так, как ты, уметь поступать по совести. Но я не умею, я это не специально, я это не контролирую! Мне только хочется спокойствия, — он скривился, как если бы был близок к тому, чтобы расплакаться; помня о его прискорбном положении, которого он даже не знал, я стыдливо потупилась, — я с этим плохо справляюсь, понимаешь? Очень плохо. Мы молча посмотрели друг на дружку. Я излучала сердитое сочувствие. Он, чуя, что я сдаю позиции, только ещё охотнее изображал из бровей домик. — Сам с ней договаривайся, — сделала вывод я, — если согласится, тогда хорошо, пошли. — Договорюсь, — решительно кивнул он. — Чонгук, — я печально вздохнула, — рано или поздно даже твоего обаяния перестанет хватать, чтобы прощать тебе твои выходки. Эти поступки имеют накопительный эффект, понимаешь? — Понимаю. И он полез в телефон — строчить сообщения. На этот раз на звонок у него не хватило духу. Я же включила телепередачу и бездумно уткнулась в неё. Вот так, пока ждал ответа японки, который, разумеется, последовал далеко не сразу, Чон Чонгук и уснул. А я ещё немного посмотрела на преображающиеся из грязи в князи жилища и решила подняться наверх, чтобы приступить к новой волне тренировок своих adagio. Как раз когда только достигла второго этажа, я и заслышала шум мотора со стороны двора. Ай да старичок Хёндай — именно благодаря его дедовскому тарахтению мне довелось стать свидетельницей того, что там творилось. Затаив дыхание, я наблюдала за остервенелыми метаниями Пак Чимина из стороны в сторону, походившими на агонию умирающего зверя. Когда он наконец направился к дому, я решительно бросилась вниз и уселась на одной из ступенек в демонстративном ожидании. Надо заметить, ждать пришлось довольно долго. Стало быть, по дороге к дому он умудрился ещё несколько раз зависнуть. Наконец дверь отворилась, и он явил себя. Прямая осанистая фигура, ровное беспечное лицо, лёгкость в каждом движении. «Актёр», — подумалось мне. — Давно ждёшь? — спросил он прямо с порога, сбросив с себя бомбер и оставив его на пуфике. — Извини, срочно вызвали. — Да, давно, — кивнула я, — я у тебя хотела спросить совета по поводу моих адажио. — Валяй. Пошли в кухню? Я высыхаю от жажды, — он двинулся в сторону кухни. — Видела, кстати, что на улице творится? Лето какое-то. Я проследила за ним пристальным взглядом, чувствуя себя шпионкой, которая выяснила что-то, что ей не положено было знать. Вскочила со ступеньки и двинулась за ним. Прислонилась спиной к косяку арки, пока он копался в холодильнике. Он достал бутылку воды, нетерпеливо её открыл и, запрокинув голову, осушил её одним махом. — Где Чонгук? — напившись, Чимин двинулся к мусорному ведру. — Чем занимались? — Мы смотрели шоу, Чонгук уснул, — брякнула я и настороженно добавила, — а ты? — Работа, — он обернулся ко мне, — ну, пошли, покажешь, что там с твоими балетными штучками, а потом выдвигаемся? Вместо ответа я спросила: — А что за работа? Мой учитель танцев уставился на меня долгим взглядом учёного. Начал что-то подозревать. — Ничего, что тебя бы заинтересовало, птичка. — Ну, ты расскажи, а я уж сама решу, интересно или нет. Тонкая ухмылка. — Что, погода так на тебя влияет? — усмехнулся он. — Решила снова стать невыносимой? Не надо, Рюджин. — Я видела тебя во дворе, — молниеносно парировала я, — что с тобой происходит? Тишина мерцала в столпах солнечного света. В воздухе повисла дремотная дымка. Скворечник пребывал в умиротворении. Чон Чонгук спал в гостиной. Бросив играть со мной в гляделки, Чимин удручённо вздохнул и направился в сторону танцевальной комнаты, на ходу бросив: — Пошли, — и присовокупив, — ходил на кое-какое ограбление. Оно оказалось облавой, мы ничего не взяли, и меня чуть не закрыли. Я невольно вытянулась в лице и поспешила следом. «Ограбление, — обрушилось на ум, — то самое, о котором говорил Ким Намджун?» Разве Дэнни не должен был сам в нём участвовать? — А почему туда пошёл ты? — волнительно бросила я ему в спину, спешно поднимаясь за ним по лестнице. — Тебе позволяют участвовать в таких делах? — Как сказал Дэнни, — как-то глухо усмехнулся Чимин, не оборачиваясь, — это в качестве поощрения. Вышло, правда, немного наоборот. Я стремительно поравнялась с ним, чтобы его видеть. — Как думаешь, — выпалила я, — он знал? С чего бы ему отправлять кого-то другого туда, когда он обычно ходит сам? — Либо он не знал, и это действительно было поощрение, — Чимин настиг двери и схватился за ручку, но замер на месте, глядя в тупую стену перед собой, — либо он знал, и это было наказание за что-то. — Ничего не понимаю, — буркнула я; Чимин ввалился в танцевальную комнату, и я прошмыгнула за ним хвостиком, — ты же поведёшь его новое бюро. Как так выходит, что ты уже второй раз участвуешь в обречённом деле? — Я был там не один, — прошелестел мой учитель танцев, пройдя вглубь помещения и оборачиваясь; всего лишь миг, а от него живого и беспечного не осталось и следа, как если бы он вдруг стал бесплотен и прозрачен, — со мной бел Белый, и его взяли. С тем же успехом он мог в меня выстрелить и посмотреть на мою реакцию. Я застыла, слепо уставившись перед собой. Поглядела на Чимина, на его удручённый вид. Хван Минхан — тот, что лучший друг Дэнни Многорукого. Белая тень, следовавшая за своим предводителем повсюду. Паренёк с зализанными назад волосами, говоривший много, но исключительно вполголоса. Тихим, слабым тембром не вполне твёрдого, но надёжного человека. Именно такие могут всю жизнь ходить в помощниках и не испытывать от этого никаких неудобств. Первый переговорщик со всеми наводчиками, а заодно единственный, кто участвовал во всех ограблениях, совершённых его боссом. Теперь он находился в руках полиции. «Уму непостижимо, — чуть не вырвалось у меня, — что на это скажешь, Намджун?» — Страшно? — участливо спросила я наконец. — Боишься, что будешь следующим? Пак Чимин беззвучно расхохотался. — Твоё плохо прикрытое восхищение доносчиком меня просто смешит, — елейно пропел он, оборачиваясь на мансардное окно со слабой улыбкой, — бьюсь об заклад, дай тебе возможность переговорить с ним, и ты бы не раздумывая бросилась ему кланяться. Держи свои трепетные чувства при себе, птичка, здесь они совершенно не к месту и не встретят ничьего одобрения. Не лезь, куда не просят. Что до меня — не переживай так. Мне не нужно от тебя ни анализирования случившегося, ни слезоточивых утешений, ни даже чудодейственного решения, которое ты так мечтаешь сочинить. Сразу наваливается такая усталость, будто вот-вот прибьёт к полу, и уже никогда не подняться. Не об этом я хочу вспоминать спустя годы, когда этот славный день будет далёк и недостижим. Моя отдушина в другом, поверь мне. Сегодня такое приятное небо. Давай я помогу тебе с твоими очаровательными упражнениями, а потом мы купим тебе платье и мне костюм, как собирались. Ближе к вечеру подойдут запасные ребята, которых Дэнни обещал Чонгуку на случай, если Тэхён не вернётся. Можешь болтать о каких угодно глупостях, мне это только в радость. Но не суй нос в мою работу, я тебя прошу по-человечески. Будь так добра. В каждом его слове, в каждом мимолётном вздохе, во взгляде, мечтательно и влюблённо обращённом к квадратному лазурному островку неба в косом потолке — играло одно единственное чувство. Смирение. Он был безмятежен, как глубокий старик или как ребёнок. Голос трепыхался распевно и неузнаваемо мягко. И не скажешь, что этот самый человек проходил через некий срыв ещё пятнадцать минут назад. Натужно подумав, но так и не придя ни к чему толковому, я молча подошла к станку и, постояв у него немного, попросила сориентировать меня относительно корректности выполнения упражнений. Почему поднимать ногу в сторону мне так просто, а вперёд почти невозможно? Мой учитель танцев попросил продемонстрировать. Я проделала оба упражнения под его внимательным надзором. — Потому что ты выполняешь его неправильно, — заявил он, как мне подумалось, о том упражнении, которое у меня не получается, — ты разворачиваешь таз, он должен оставаться прямым. Только когда он подошёл, чтобы наглядно показать, что имеет в виду, и принялся выполнять упражнение, я не без отчаяния догадалась, что речь шла о том, которое, как я наивно полагала, у меня выходило хорошо. Мой учитель танцев сначала поднял ногу на идеальные девяносто градусов с прямым тазом, стоя на носке. А после сделал то же самое, но поднимая таз вслед за ногой и тем самым помогая себе — это уже была демонстрация моей ошибки. Я была просто разбита. Попытавшись выполнить упражнение уже правильно, я ожидаемо не смогла. «Теперь они у тебя получаются одинаково плохо, — весело заключил Пак Чимин, — потом потренируешься, идём». Пока мы спускались, я терзалась сомнениями. С одной стороны, мне до жути хотелось позвонить Намджуну и расспросить, что там с арестом Хван Минхана. С другой стороны, последняя наша встреча ознаменовалась твёрдым «нет», после которого не полагается названивать и интересоваться, как дела. И всё-таки я сгорала от любопытства. Что это было по итогу? Ловушка — раз Дэнни Многорукий не явился на дело сам? Или всё-таки успех, раз явился его лучший друг и тем самым попался? Так или иначе, нужно было поблагодарить Намджуна, хотя бы формально, за то, что дядя передал утром. Или это лишнее? Я задержалась в танцевальной комнате, чтобы переодеться, после чего спустилась в кухню и была встречена заботливо приготовленной для меня чашкой кофе со знаменитым печеньем Чон Чонгука. — Мне нельзя сахар, — скромно открестилась я от печенья. Чимин вовсю попивал кофе напротив меня и глядел себе в окошко с отрешённым видом. — Почему? — хмыкнул он. — Хватит страдать ерундой. Золотое правило здорового питания — сократить потребление вредного и увеличить потребление полезного. Исключать что-то полностью не надо. Ешь. Подумав, я все-таки придвинула печенье обратно. Взяла одну штучку и рассмотрела. Если моё новое питание тоже было крайностью, в которую я ударилась из-за слома, значит, он был прав, и пора прекращать. Проблема в том, что в рамках этих строгих правил, в том числе пищевых, я не чувствовала себя притеснённой. Напротив, всё было куда проще и понятнее, когда требовалось следовать определённому алгоритму. Режим питания был частью процесса обучения, как и упражнения, и я следовала всему этому неукоснительно — и испытывала оттого небывалое облегчение. Появлялось ощущение контроля, которого мне так не хватало. — Но я хочу, чтобы мышцы росли, — смущённо возразила я, — нужно пихать в себя кучу белка, а если есть что-то лишнее, тем более сахар и всякие лёгкие углеводы, на белок уже не останется места. Мне и так приходится есть больше, чем я могу. — Куда ты мчишь? — усмехнулся Чимин, оборачиваясь ко мне. — Что будет, когда достигнешь цели? И какова вообще цель? Оставь свою погоню и наслаждайся процессом. — Я не пойму, ты что, впал в нирвану? — нахмурилась я. — Что-то ты в последнее время совсем разлюбезничался. — Я тебе вот что скажу, — нахально ответил он, — мне ужасно хочется съесть чего-нибудь корейского. Заглянем в кафе? Я настырно сощурилась. Он прыснул и ещё хлебнул кофе. — С нами моя подружка пойдёт, — вспомнила я, — ничего страшного? — Никаких подружек, — с мгновенно вернувшейся суровостью обрубил Чимин, — всё, что мы делаем, официально считается работой. Мне даже наслаждаться этим не положено — это я нарушаю правила. Не вздумай. Что ж, настало время доставать мою карту. Хотя, учитывая, что он сказал, даже она могла не сработать. — Я очень хочу, чтобы она пошла с нами, — пробубнила я себе в губы, потупившись к столу. — Да с чего это вдруг? Встретишься с ней в другое время, делов-то. И не делай такую мину. — Нет, я хочу, чтобы мы были все вместе, — я жалобно воззрилась на него исподлобья, врубая «мину» на полную мощность, — чтобы было как можно больше людей. Чимин озадаченно нахмурился и наконец стал похож на обычного мрачного себя. — Зачем? — брякнул он. Я вздохнула и, неловко отворачиваясь, промямлила: — Потому что сегодня двадцать первое декабря, — и, невольно вспоминая с постылой тоской о наших с Ким Тэхёном планах относительно наступления этого дня, добавила, — у меня день рождения. Мой учитель танцев посидел немного в угрюмой задумчивости. Но в конце концов вздохнул и объявил: — Ладно, твоя взяла, — пока я пронималась довольной улыбкой, он, не меняя тучного выражения, бросил, — с днём рождения. А что ты молчала? Мы встретились с дядей ещё ранним утром, до начала его рабочего дня. Накануне, когда мы созванивались, он предлагал устроить более пышное празднование вечером в кафе. Это я настояла на утренней встрече, причём ни в коем случае не в кафе. Утренней — поскольку я помнила о наших планах с Пак Чимином. Не в кафе — поскольку… что ж, думаю, с этим вопросов не возникнет. Впервые за долгое время дядя пришёл ко мне в гости, я его пригласила. Он прихватил торт, а ещё подарил мне абонемент на обучение в автошколе — я могла приступить к занятиям в любой день. Но и это было не всё. От дяди Хонсока и тёти Хёджон мне достались шикарные кашемировые шарф, перчатки и зимняя панама, которые они не успели отдать из-за моего скорого отъезда — всё в одинаковом иссиня-чёрном цвете. Было и ещё кое-что. Ким Намджун передал золотую цепочку с такой же золотой подвеской в форме маленького бутончика розы, в центре которого блестел крохотный синий камушек. Вместе с этим он приложил книгу. «Нортенгерское аббатство», только с его пометками, когда он сам его читал. На титульном листе он лишь пояснил, что на страницах будут его карандашные надписи, а также, что он собирался отдать мне книгу и поговорить на третий день нашего пребывания в деревне, но не успел, поскольку случилось всё, что случилось, и я уехала раньше. Как только дядя благополучно удалился, я принялась пролистывать страницы. Мне удалось насчитать своё имя на полях шестнадцать раз, все они относились к отрывкам, в которых Кэтрин Морланд говорила, полагала или совершала нечто невообразимо наивное, смешное или доброе. Каждый раз имя было написано по-разному. «Рюджин?..» «Рюджин…» «Рюджин!» «Ха-ха, Рюджин, определённо». Это было просто незаконно. Я захлопнула книгу и посидела в тишине, прикрыв рот ладонью. «Я же правильно поступила, — в очередной раз заверила себя я в то солнечное раннее утро, пока за окном щебетали воробушки, и в очередной же раз добавила, — нет, неправильно». Трюкач. Фокусник. Я находила какое-то сладостное упоение в том, чтобы сочинять про него всё больше и больше словечек. — Не знаю, это было не очень уместно, нет? — хмыкнула я теперь, выныривая из тёплого озера воспоминаний обратно в прохладную кухню Скворечника. — Я оставила это на крайний случай. — Всё уместно, не прибедняйся, — прошелестел Пак Чимин, — давай, заказывай, раз уж такая пляска. Хочешь что-нибудь? Я отрешённо поглядела на него. — Хочу, чтобы Момо пошла с нами, — бросила я, — я не ожидала, что она уже в Сеуле. Это, наверное, эгоистично, но, раз уж мы собираемся, ещё хочу, чтобы она позволила Чонгуку тоже пойти. И можем съесть что-нибудь корейское, да. И купить мне платье, а тебе костюм, хотя и не факт, что они нам понадобятся. А потом… не знаю. Можем посмотреть, как пожилые леди вычищают грязные квартиры. — Я ненавижу эту идиотскую передачу. И я имел в виду, хочешь ли ты что-нибудь в качестве подарка. — Разве что тортик. — Договорились. Ты, кстати, сказала «Момо»? Это та самая японка? Я её ни разу не встречал. — Да, — я улыбнулась, — странная компания собирается, правда? — Ты забыла про Роя и Себастьяна, — кисло процедил он, — они придут сегодня. — Кого-кого? — Это замена… Тэхёну, если он не вернётся. Для «Алмаза». Дэнни выделил их для Чонгука. — А… — растерянно бросила я. — Ну, ничего, их тоже тортиком угостим. Смешные у них прозвища. А ведь совсем недавно Пак Чимин утверждал, что побег в такое время выйдет боком как нам обоим, так и единолично Ким Тэхёну. Однако Тэхён уехал, и никто как-то не бросился рыскать по углам с собаками в его поисках. Выслали Роя и Себастьяна — и довольно. Значит, это была пустая угроза, страшилка, чтобы нас попугать. Чимин утверждал это не потому что бежать было поздно, а потому что он решил, что дать нам сбежать нецелесообразно. Он сдался на наш счёт. Бросил идею, что можно заставить нас одуматься. И пришёл к выводу, что предусмотрительнее вынудить нас оставаться пока что в поле его зрения, чем дать укатить неизвестно куда и натворить несусветных глупостей, за которые, возможно, ему потом отдуваться. — Это не прозвища. Их правда зовут Рой и Себастьян. Я выпучила глаза. — У вас же все берут себе прозвища. — Как они любят пояснять, их зовут Рой и Себастьян, и другие имена, помимо Роя и Себастьяна, им не нужны. — Они что, иностранцы? — хохотнула я. — В том-то и дело, что нет. Просто их мамаша любит всё иностранное. Они близнецы и не работают друг без друга, — Чимин вздохнул, поднимаясь из-за стола, — сама всё поймёшь, как их увидишь. Ну что, как будем выдвигаться? Мне пришлось организовать встречу. К счастью, Момо Хираи уже успела закидать меня сообщениями относительно того, что наш нерадивый младший товарищ снова ей написывает. Естественно, она заподозрила за этим мою кукловодскую руку. Она была права, и я без обиняков заявила, что выговорила ему всё, что о нём думаю. Тогда японка, опять-таки к моему везению, простодушно предоставила всё на мой суд. «И что отвечать?» «Он мне тут дружбы предлагает». «Это уже совсем нелепость, на мой вкус». «Я ничего не понимаю». «Что посоветуешь?» Так у меня появилась возможность чистосердечно признаться, что сегодня мой день рождения и что, раз она в городе, было бы неплохо собраться. Естественно, мне бы хотелось видеть и её, и его, но при этом я оставила за ней право отказаться и пообещала в этом случае встретиться так, чтобы они с Чон Чонгуком не пересеклись. На её вопрос о дружбах я ответила, что, во всяком случае, когда говорил со мной, он был серьёзен. С другой стороны, через минуту у него может измениться настроение, и это будет совсем другой человек — так что чёрт его разберёт. Предложению встретиться всем вместе Момо даже обрадовалась: так у неё появлялся легальный повод увидеться с Чон Чонгуком, чтобы вести себя с ним прохладно и отстранённо, говорить с ним даже не капризно или язвительно, а с самым естественным равнодушием, какое она была способна изобразить. Когда он вот так оставил её и ушёл — объяснила Момо — она осталась как бы безутешной влюблённой дурочкой, и ей не нравилось такое положение вещей. На его предложение «дружить» она ответила положительно, хотя и без энтузиазма — это тоже было изображение равнодушия. Я переписывалась с ней сидя на ступеньках, пока Пак Чимин плескался в душе. К тому времени, как он вышел, я успела и просто посидеть, и договориться с японкой обо всех её хитроумных махинациях, и десять раз зайти в диалог с татуировщиком, только с тем чтобы десять раз молча из него выйти. Мне никак не шло в голову, что и в какой форме ему писать. «Спасибо за подарок, он изумителен. Кстати, ты в курсе, что стало с Белым?» Нелепость какая-то. Ты не заявляешься с бухты-барахты и не пишешь о житейских обыденностях тому, кто «бормотал бы без перебоя, как ты сводишь его с ума». Химик. Артист. Дверь из душевой комнаты отворилась, и я перевалилась локтями на две ступеньки назад, чтобы взглянуть в коридор. — Готов? — спросила я. Мой учитель танцев снова был весь в чёрном. Если бы не мокрые волосы и розовый душок от кожи лица, я бы и не поняла, что хоть что-то изменилось с его прихода в Скворечник. — Готов, — ответил он, — ты что тут расселась? Разбудила Чонгука? — Нет, я же с Момо договаривалась, — я поднялась на ноги, и он со мной поравнялся, — она не против. Вот теперь можно его будить. Чимин решил, что хватит с меня и одного кивка. Мы вместе двинулись вниз и принялись с боем расталкивать хнычущего соню, который, как только слегка оклемался, ринулся к телефону. Он вчитывался долго и внимательно, скорчив неоднозначную озадаченную физиономию, как вдруг вскинул голову и воскликнул: — У тебя день рождения? — вскочил с дивана и потянулся ко мне с одноруким объятьем. — А чего ты молчишь? Мы бы чем более праздничным занялись, чем залипать тут в телек. С днём рождения, старушка. — Я до недавнего времени даже не знала, что что-то будет, — улыбнулась я, встречая объятья, — спасибо. — Как жаль, — посетовал он, отрываясь от меня, — что Тэхёна здесь нет, да? Улыбка на моём лице скукожилась сама собой. Я не нашлась, что ответить, и покосила глазки в пол. Но Чонгук этого словно бы не замечал. — Я ему вправлю мозг, как вернётся, — ответственно провозгласил он, — вот увидишь, устроим тут махач. Так что не переживай. — Сегодня Рой и Себастьян придут, — тихо оповестил Чимин как бы невзначай, — надо их в курс дела ввести… на всякий случай. Чонгук побуравил его угрюмым взглядом. Он сам попросил замену, но предложенный вариант ему, как я догадалась в тот миг, пришёлся не по вкусу. — Ты их даже не встречал, — воспротивился Чимин молчаливым нападкам друга, — радуйся, что кого-то выделили. — Ладно, пусть приходят. Посмотрим, что это за фрукты. Хотя я слышал от Шуги, что у них мозг один на двоих, и каждому оттого недостаёт половины. — И внезапно он слушает Шугу, — съязвил мой учитель танцев, — это, конечно, очень авторитетное мнение. — К чёрту, поделом им всем. Главное, что моя японская красавица меня помиловала. Ещё и день рождения свалился на голову, — Чонгук бодро двинулся в прихожую мимо нас, подмигнув мне, — какие у нас планы? Платьишки всякие покупать? Жрать бум? — Корейская кухня, — подтвердила я, и мы двинулись следом. Момо Хираи настигла нас уже в специализированном магазине одежды для бальных танцев, адрес которого я ей предварительно отправила сообщением. Само собой, она сильно опоздала. К тому времени, как в магазине звякнула дверь, и она торопливым душистым облачком ворвалась внутрь, я примеряла уже третье платье. Чон Чонгук, развалившийся на диванчике, оглядывал меня оценивающим взглядом члена жюри и провозгласил: — Дорогая, никогда в жизни больше не смей надевать ничего жёлтого и с перьями. Ты превращаешься из девятнадцатилетней в девяностолетнюю. Я раздражённо вздохнула, впрочем, глядя на себя в зеркало и невольно соглашаясь со своим судьёй, когда за спиной зазвенел колокольчик, и японка появилась в пороге. — Вы уже тут! — распалилась она, срочно подбегая и на ходу успевая рассмотреть меня с головы до ног. — Привет, именинница. Представляешь, как я опоздала? Боковым зрением я заметила, как Чон Чонгук приосанился на своём диване. — Привет. Представляю, — улыбнулась я тем временем, — почти на час. Но тебе повезло, мне пока что ничего не подошло. — Я вижу. Срочно сними это, и пошли, я выберу тебе нормальное, — рассмеявшись светлой трелью, Момо меня обняла, — с днём рождения! У меня, кстати, сегодня приличный повод для опоздания, — она извлекла из сумочки и довольно помахала передо мной бархатной бордовой коробочкой. — Да ну! — охнула я, протягивая к ней руку. — Не стоило… Но Момо отдёрнула коробочку прочь от меня. — Ты не будешь принимать подарок в этом, — клацнула она, — сначала мы тебя переоденем. Пошли. — Привет, — подал голос Чонгук, который теперь даже вскочил со своего места. Момо воздушно обернулась на него, и её сияющая улыбка, обращённая ко мне, плавно остыла до спокойной, вежливой и удивительно безразличной. — Привет, — отозвалась она неловко и без всяких колючих подтекстов, — давно не виделись! Наверное, в тот день мне впервые довелось увидеть Чон Чонгука в том его могущественном амплуа, которым он так хвастался. Конечно, на моих глазах он не один раз включал галантного кавалера при своих многочисленных жертвах, но прежде это никогда не производило на меня впечатления, разве что возникало безудержное желание закатить глаза и треснуть его по его смазливой физиономии. В этот же раз я была действительно впечатлена. Он не купился на безликую вежливость своей «подруги» и в упор уставился на неё твёрдым, многозначительным взглядом. При этом уголки его губ были едва заметно приподняты вверх как бы в поддержание её прелестного театрального представления. Никто ничего не сказал, но всем всё было ясно. Этот панцирь светлого спокойствия, в который забралась японка, не значил для него ничего, он был ему даже смешон, и ему не терпелось от него избавиться. Для чего? Мне стало жаль Момо. На её месте я бы недоумевала, зачем то отвергает меня, то влачится за мной этот мутный тип, у которого на уме бардак и бесовщина, но который всегда, когда возвращается, действует так напористо и убедительно, что у меня просто не остаётся сил сопротивляться. Ещё вчера было предельно ясно, что он за меня голову расшибёт, сегодня же он не хочет меня видеть, а завтрашнего дня я так вообще жду с содроганием сердца. Он и не отпускает, и не даёт к себе подступиться — ужасно. Тем не менее, и Момо Хираи была не промах. Она не сдала позиции, стоило только чуть надавить — вот на её лице появились и деланное смущение, и деланная растерянность, и она осторожно отвернулась. Как будто к ней приелся липким взглядом незнакомец в метро, и ей попросту нужно было деть куда-то глаза. Никакого ответа на громкое молчаливое послание. Всего лишь кроткая неловкость. — Ну, идём, Рюджин? — улыбнулась она мне. Я кивнула. Но уйти мы не успели, потому что из мужского зала приплыл Пак Чимин уже в третьем чёрном костюме. — Ну как? — буркнул он. — Скажите, что это оно, или я выметаюсь отсюда и никуда не иду. Тут он заметил японку. — Привет! — мгновенно просияла она. — Момо Хираи, очень приятно. Я о тебе много слышала. — Пак Чимин. Я о тебе тоже, — коротко изрёк Чимин, но тут же потерял к ней интерес и обратился ко мне. — Ну? — Извини, — я покачала головой, оглядывая его одеяние, — не оно. Чонгук издевательски расхохотался своим заливным смехом и грузно уселся обратно на диванчик. Даже консультантка, всё это время державшаяся в углу и лишь изредка выдававшая тихие осторожные комментарии, теперь выказала признаки несмелого молчаливого веселья. Только вот моему учителю танцев смешно совсем не было. — Ты надо мной издеваешься, чёрт побери. Они все одинаковые. Я сдержала напрашивающуюся улыбку. Вообще-то, это была правда. Я над ним немножко издевалась. Если бы он мгновенно купил костюм, он ни за что не стал бы ждать, пока я выберу себе платье. Пришлось бы брать то, что он сказал — потому что это он за всё платил и он единственный решал, когда нам уходить. А Пак Чимин ненавидел ждать попусту. Одно его слово, и я могла бы уйти из магазина с жёлтым платьем с перьями. — Я говорю серьёзно! — обиделась я. — Момо подтвердит! — Подтверждаю, — важно подхватила та, — хочешь, мы с Рюджин не сговариваясь скажем на счёт три, что здесь не так? — Не знаю, как он, а я точно хочу, — вклинился Чонгук, — валяйте. Раз… два… три! Мы с японкой идеальным хором выпалили: — Бабочка. По лицу Пак Чимина стало похоже, что он готов вгрызться кому-нибудь в глотку. Чонгук взорвался от новой волны хохота. Консультантка тихо хихикала в ладошку. — Бабочку можно заменить, — пискнула, тем не менее, она. — Нет, не стоит, — вежливо отказалась я и бросила Чимину, — у тебя там остался последний, давай его посмотрим. Срывая с себя несчастную бабочку, осуждённый рывком убрался приводить в исполнение свой приговор. Мы с Момо, довольно переглянувшись, пошли искать мне платье. Вернее, она возглавила нашу процессию, а я плелась за ней следом, как утёнок за уткой. Прежде всего она поинтересовалась, какой у меня размер, и, услышав цифру, решительно кивнула. Мы отправились в путешествие по коридорам между рядами, и она принялась строго их шерстить. — Пока мы одни, — прошептала она тем временем, — ты видела эту его гримасу? Или я уже схожу с ума? Она, конечно, говорила о Чон Чонгуке. — Видела, видела, — активно закивала я, — не понимаю, что он хочет, — и перешла на шёпот, — может, я зря позвала его? Момо вытащила на свет какую-то тряпку, бегло её оглядела и тут же брезгливо сунула назад в ряд. — Нет, всё в порядке, — тем временем торопливо бормотала она. — Ты очень наивная, Рюджин. Я прекрасно понимаю, что он хочет. Он хочет беспардонно меня отшить сразу после того, как сам прибился к моим ногам, и, вместе с тем, чтобы я не делала вид, что мне от его выходок ни холодно ни жарко. Я должна быть печальна и безутешна, и разбита, а он должен корчить снисходительно сожалеющие моськи и причитать: «Дело не в тебе, дело во мне». Маленький ублюдок. Я еле сдерживаюсь от того, чтобы пойти и расцарапать ему физиономию. У меня новый маникюр, он подходит для такого дела пугающе отлично. Ещё одно платье выскользнуло из ряда на её суд. Оно уже легло ей в руку, и японка продолжила обход. — Я до сих пор удивлена, что ты ему это предложила, — продолжала я, — что на тебя нашло? — На меня нашла усталость. Всё это приобрело затяжной характер. Я захотела пощадить и себя, и его, и дать нам возможность наконец потерять друг к другу всякий интерес. А для этого нужно покончить со всеми загадками и встать друг перед другом открыто. — Это правильно, наверное, — хмыкнула я. — Спасибо, — она тяжело вздохнула, остановилась и обернулась ко мне, и далеко не сразу нашла в себе решимости заговорить, — а он ведь только начал мне нравиться. Ким Джихён, тот парень, с которым ты пересекалась. Мы каждый день виделись, он ко мне забегал после учёбы и забирал вместе с Бу гулять. Он простоватый, конечно, зато весёлый и добрый. Даже хотел познакомить меня со своими друзьями, чтобы мне не было одиноко в чужой стране. Я узнала, что у него есть младший братишка, и он болеет лейкемией, — неожиданно на её глазах выступили слёзы, — Джихён о нём очень переживает. Это сработало, представляешь? — она легким движением костяшки смахнула слезинки. — Давать шансы. Я поняла, что сама, вообще-то заслуживаю шанс далеко не всегда. Это сработало. Но приползло это насекомое и всё мне порушило. Я была выставлена полной дурой. И знаешь, что самое ужасное? В глубине души я была рада, что он пришёл. Новая пелена слёз застелила её глаза. Я потянулась к ней, и она, обняв меня, тихо расплакалась. — Я ничего не понимаю, — тихо простонала она, — он мне даже не нравится, особенно как человек. Почему я каждый раз ведусь на его дешёвые уловки? Я негромко вздохнула, невесомо пригладив ей волосы. — Думаю, потому что такие, как он, всё-таки редко встречаются, — тихо проговорила я, — это цепляет, наверное. Как ни крути, а его не назовёшь обычным. Только это далеко не всегда хорошо. — Меня от него уже тошнит, — прорычала она, отрываясь от меня и доставая платочек из кармана своей шикарной стёганой дублёнки, — вот бы он просто оставил меня в покое. Почему он не оставит меня в покое? Я неловко скривилась, глядя, как она аккуратно подтирает следы слёз. — Мне кажется, потому что ты ему нравишься, Момо, — промямлила я, — просто он слишком трусит признать это всерьёз. А трусит как раз потому что прекрасно понимает: он непременно облажается. Если он и хочет с тобой встречаться где-то в глубине души, то точно не для того, чтобы ты смогла поскорее его возненавидеть. Она воззрилась на меня с хмурым удивлением, а после задумчиво покосилась в сторону, словно бы сказанное мной было для неё открытием. Мы ещё походили между рядов, вроде и молча, а вроде и порываясь что-то сказать. Я нашла ещё одно платье, которое показалось мне симпатичным, и на этом мы решили остановиться и отправиться в примерочную. По правде говоря, причина заключалась вовсе не в нежелании и дальше прогуливаться вдвоём без лишних ушей, а как раз в том платье, что мне попалось. И я, и японка были уверены, что это оно. Мы не ошиблись. Когда вышли назад в зал, мы застали Пак Чимина во фраке. — Ну? — нетерпеливо бросил он. — Сногсшибательно, — бросила я, проходя в примерочную, — оно. Он облегчённо выдохнул: — Аллилуйя, — и тут же добавил, — давай быстрее. Я улыбнулась, оставляя зал позади. Шифоновое платье, которое мы подобрали, имело мягкий кремовый цвет, его юбка была пошита сильным клёшем во много слоёв и оттого походила на распустившийся цветок, а узкий верх изобиловал паутинкой страз, струящихся вдоль швов толстого корсета. Плотное декольте в виде широкого ворота, опоясывающего плечи, было расшито узором из серебряных нитей. К платью шли перчатки без пальцев выше локтя, на одной из них была выполнена паутинка страз, а на другой — узор из всё тех же серебряных нитей. Платье, несмотря на то, что не было белым, оказалось светлее тона моей кожи, что, как ни странно, только ещё лучше и оттеняло меня, и осветляло его. Я явилась в нём на свою скромную публику, и публика одобрительно вздохнула. До сих пор отлично помню этот момент славы. Чимин вышел вперёд ко мне и шикнул мне с улыбочкой: — Надо так станцевать. Мы же идём завтра на прогон? — Конечно, идём, — отозвалась я, — но это завтра. А пока что мы идём наедаться. Консультантка вручила мне подходящие к платью туфли. Наши одеяния упаковали в коробки, и уже с ними мы двинулись в ближайший корейский ресторанчик, где Пак Чимин с энтузиазмом, которого я никогда от него не видела, жарил барбекю, и с тем же энтузиазмом его уплетал. И даже любезно раскладывал всем по тарелкам. Момо распевно причитала о том, что непременно должна увидеть наш танец, а Чонгук больше задумчиво на неё засматривался, но тут же отворачивался, стоило ей заметить его взгляд и ответить ему преисполненным святой беспечности немым вопрошанием. Я наконец получила свой подарок — это оказались духи в крохотном флакончике. Они мне очень понравились. Это удивительно, но не было ни единого случая, чтобы Момо Хираи дарила или подбирала для меня что-либо, что мне бы не понравилось. Даже несмотря на наши абсолютно разные вкусы она умудрялась всегда попасть в точку. Я до сих пор завидую этому её исключительному умению. Подарок я приняла с искренним восторгом. А сразу после случилось кое-что удивительное. — Пошли с нами, — предложил Чимин ей, — в Скворечник. Давайте посидим там. Можем даже сыграть во что-нибудь. Только на секунду растерявшись, Момо озарилась кошачьей улыбкой и промурлыкала, деловито мотнув головой: — Раз уж ты настаиваешь. Надо заметить, она вообще неплохо так строила глазки моему учителю танцев. Я бы сказала, что это меня удивило, но нет. Это было очень, даже слишком в её духе. Что действительно было удивительно, так это то, что Пак Чимин любезно улыбался ей в ответ. Я просто опешила с этого его приглашения. — А меня встретить вот так же дружелюбно ты не мог? — хохотнула я. — Где был этот душка, когда мы с тобой впервые увиделись? — Вот именно, — подключился вдруг Чонгук, глядя на товарища с невесёлым прищуром, — что-то странное с тобой творится в последнее время, бразза. Да, он был прав. Даже несмотря на то, что вступил в этот разговор исключительно из-за японки. С Пак Чимином творилось странное. Им в последние дни овладела совсем несвойственная ему сентиментальность, из-за которой начинало казаться, что он собирался в скором времени разорвать с нами всякое общение. Впрочем, у меня были и другие поводы такое подозревать. Со вступлением на новую должность его нынешняя повседневность, обыденная, беззаботная и чистая, подходила к концу — и он проникся к ней неожиданной любовью. Ким Тэхён уже сбежал. Чон Чонгук должен был в скором времени либо попасть в руки родителям, либо тоже сделать ноги. А общаться со мной после «Алмаза» у моего учителя танцев не оставалось повода, да и при своей новой работе он этого вряд ли хотел. Скворечник обещал опустеть — он очень ясно это предчувствовал. Мне казалось, я могу прочесть это в его лице, обращённом к мансардному окошку. Мы уже брели на выход из ресторанчика, когда Момо и Чонгук чуть отстали от нас и наконец совсем немного поговорили наедине. Я наблюдала за ними, застёгивая пальто. Они брели в нашу сторону и перекидывались невесомыми словечками, и оба выглядели донельзя беспечно, даже чуть-чуть посмеялись. А после, уже когда мы утрамбовывались в автомобиль, японка шепнула мне, что она про меня не забыла. Я должна ей историю. К счастью, мы довольно быстро уселись, оказались не одни, и натиск миновал. Я вкратце пояснила Момо, как обстоят дела и какие дальнейшие планы, и после ехали молча. Недалеко от Скворечника Хёндай притормозил, мы с Чимином забежали в крохотный кондитерский магазинчик, где взяли бисквитный торт с клубникой. После чего, снова заняв заднее сиденье рядом с японкой, я откинулась на спинке почти лёжа и глядела, как безоблачный день за окном медленно тускнеет. «И правда, жаль, — глухо откликнулось в груди, — что Тэхёна сейчас здесь нет». Где он был? Что он делал? Может, в этот самый момент он ломился с кулаками ко мне в квартиру? Может, неторопливо расхаживал по крыльцу Скворечника, ожидая прихода остальных и время от времени приветственно маша деревьям, или занимаясь ещё какой ерундой, которая была очень в его духе? Сердцем овладела мучительная, губительная надежда, та самая, которая так и шепчет тебе на ухо, что лукавит, а ты всё равно отчаянно хочешь верить её сладкому голосу. Когда ещё ему вернуться, если не в этот день? Я успела по нему соскучиться, известись, замучаться. Сейчас было самое время. «Вернись, Тэхён». Вместо него на пороге Скворечника ожидали Рой и Себастьян. Это оказались два невообразимо крупных паренька с несуразно детскими лицами, один в один похожими друг на друга. С самой первой секунды, как их увидела, я удивилась, до чего они простые и незлобивые. Даже странно было, что вот такие добродушные парни работали на Дэнни Многорукого. Пак Чимин представил всех друг другу. — Не знал, что с нами будут дамы, — лучисто улыбнулся Рой, глядя на нас с Момо, — но я совсем не расстроен. Мы ему улыбнулись. — Это тебя кто так? — поинтересовался тем временем Себастьян у Чонгука. — Как же ты работаешь теперь? Мы как раз зашли в Скворечник и стягивали с себя верхнюю одежду. От всей этой кучи народу образовалась толкучка. Момо с интересом оглядывалась по сторонам. — На задании схлопотал, — ответил Чонгук пока что дружелюбно, — я и не работаю с тех пор. — Не работаешь? — опешил Рой, отвесив челюсть. — А как ты за аренду платишь? На что ешь? — Я не плачý, — нахмурился Чонгук. — За проживание я никогда не платил, оно входило в оплату работы. А теперь просто живу здесь с Чимином. Близнецы многозначительно переглянулись. Мы с Пак Чимином тоже. Действительно, не странно ли? Рой задорно цокнул: — Мне бы так! Какие-то мы с тобой, видать, разные коллекторы. Значит, ты просто живёшь себе и в ус не дуешь? Тем временем мы передислоцировались в гостиную и стали рассаживаться кто куда. — Как Шуга, — тихо добавил Себастьян. — Какой ещё, к чёрту, Шуга? — мгновенно взбеленился Чонгук, пробиравшийся через журнальный столик к креслу, на котором восседала Момо. Он занял место на широком мягком подлокотнике этого кресла, тем самым возвышаясь над остальным сборищем. Момо, бросив мне беглый взгляд, чуть от него отодвинулась. — Без обид, парни, но я просто уровнем покруче. Вы только самых мелких забияк попугиваете, насколько я знаю? Мы с Роем заняли остальные два кресла. Пак Чимин разместился дальше всех, на пуфике. Себастьян уселся на краю дивана. Это был грузный, высоченный и серьёзный парень с самым беззлобным, самым невозмутимым лицом. Глядя на него, ни за что нельзя было поверить, что хоть что-либо способно вывести его из равновесия. Он не был угрюм, он просто был нечеловечески спокоен, как будда. На слова Чон Чонгука он ответил оценивающим с головы до ног взглядом. — Прости, приятель, но ты? — монотонно проговорил он как бы извиняющимся, широким голосом. — Уровнем покруче меня и брата? В тебе и в твои лучшие времена едва ли набралась бы треть моего веса, а о нынешнем твоём состоянии и говорить нечего. — Без обид! — весело хохотнул следом Рой. — Ладно вам. Давайте не будем мериться… я бы сказал, чем, если бы не дамы. Он галантно взглянул на Момо, потом на меня. Я ответила ему улыбкой. А что? Иногда приятно для разнообразия побыть и «дамой». Тем не менее, это его предложение было пропитано душком снисходительного утешения; по нему было предельно ясно, что мериться, конечно, никто ничем не станет, но чисто из их с братом великодушия, и если всё-таки мериться — результат бесспорно будет за ним и Себастьяном, и это вообще всем ясно, как день. Разумеется, Чон Чонгуку такие благородные жесты пришлись далеко не по душе. Он ненавидел, когда ему указывали на немощность. Да ещё и в такой снисходительной манере, даже если никакого желания поддеть за ней не было. Тем не менее, он довольно долго молчал, внимательно присматриваясь к своей замене. Момо тем временем украдкой разглядывала гостиную комнату. Пак Чимин сидел где-то на отшибе, как бедный родственник, которого наказали. Я же заранее учуяла, что грядёт какой-то скандал. — Какой работой вы в целом занимаетесь? — спросил Чонгук. — Что обычно делаете? — О, мы всякое делаем, — гордо расплылся Рой, — тачки вот чиним. Видел этот ваш Хёндай, как-то работал с малышом. Ну и драндулетище. Постарше моей бабули, да упокоится её душа. — Когда у Шуги с кем-то тёрки, он всегда зовёт нас, — добавил Себастьян, — у него же вода не держится… — он прошёлся по мне и японке торопливым взглядом и решил не заканчивать предложение, — ну, там чутка припугнуть, и его обидчиков обычно как ветром сдувает. — Нежели кто грубит или в срок не платит Доктору за какие таблетки, — заключил Рой, — всегда зовут нас, и мы припугиваем. Чон Чонгука явно не впечатлил этот послужной список. И я понимала, почему. Близнецы не имели дел с реальными должниками, не выслеживали, не пробирались в их дома, не занимались шантажом и вымогательствами, как это делали мои друзья. Это правда были коллекторы «классом пониже». Естественно, что такое серьёзное дело, как ограбление, сомнительно было доверять им. А кроме того, Чонгуку не понравились их лица, их говор, их манера держаться — словом, сами они. В каком-то роде это можно понять, наверное; пускай наш младший товарищ и был к ним слишком суров. Иногда они говорили совершенно невпопад. Мы ещё помолчали. Никто не спешил ввести близнецов в курс дела. — Вас правда так зовут? — вдруг заговорила Момо. — Очень… необычные имена. — Мы не стали брать прозвища, — отрапортовал Себастьян. Японка нахмурилась. — Какие ещё прозвища? — Они все их берут, — пояснила я. — Не все, — Рой гордо усмехнулся, — только что же сказали, что мы не брали! Я вот не брал. И брат тоже. Это был первый раз, когда Чонгук стрельнул в него, а потом и сидящего в отдалении Пак Чимина довольно резким взглядом. Благо, он не успел ничего сказать, потому что его отвлекли. — У тебя тоже есть прозвище? — спросила у него Момо. Было странно, как его осанка, лицо, даже голос менялись, когда он всем своим естеством обращался к ней. Он не рисовался, это не было похоже на бахвальство — скорее, он будто правда становился другим. Внимательным, учтивым, но в то же время нисколько не пресмыкающимся. Колоссальная разница с тем, что было в "Ракушке". — Ага. Джон Кук, — сказал он серьёзно, чуть развернувшись к ней и глядя на неё сверху вниз. Момо похихикала, отворачиваясь от него. — Звучит глупо, — беспечно хмыкнула она и чуть вытянула шею, чтобы суметь рассмотреть спрятавшегося Чимина, — а у тебя какое? Чонгуку не понравилось, что она обратилась к Чимину. Но он сохранил невозмутимый вид и уставился в пустоту. Я не могла надивиться этой его неожиданной перемене. — Ну, его-то все знают, — прогудел Себастьян, — это старый добрый Малыш Джей. — Это звучит ещё глупее, — разочарованно протянула Момо. В ответ от Чимина прилетело: — Это не я выбирал. — Я вообще-то хотел, чтобы меня звали Ковбой, — с кривой ухмылкой признался вдруг Рой, — но потом мы решили, что ну его. Не нужны нам прозвища. Мы — это мы. Гробовая тишина. — Почему Ковбой? — наконец любезно поинтересовалась Момо. — В смысле: почему? — гоготнул Рой, обернувшись на неё так, словно всерьёз сомневался её умственных способностях. Но он всё-таки вздохнул и сжалился, и снова подобрел: девочка, всё-таки. — Зацени, — принялся объяснять он и выставил перед собой ладонь, как бы рисуя огромную надпись в воздухе, — Рой-Ковбой. Мы с Момо переглянулись, она округлила мне глаза. Я изо всех сил сжала губы и срочно потупилась в пол. К сожалению, японка была не столь великодушна. — Нет, но почему именно Ковбой? — не унялась она. — Можно же и другое слово зарифмовать. — Так ничто больше не рифмуется с Рой, — обиделся Рой. Чонгук буравил старшего товарища убийственным взглядом, а тот, в свою очередь, отвечал недоумённым вопрошанием и нетерпеливо кивал на ребят, поторапливая объяснить им, что им надо будет делать. Момо тем временем озадаченно нахмурилась. Она действительно вознамерилась вести насчёт имён серьёзную беседу. — Ну уж нет, это неправда, — чирикнула она с растерянным видом, — много что рифмуется с Рой. Рой вздохнул, украдкой взглянул на брата и покачал ему головой. «Вот привязалась», — выражал его взгляд. Брат почти незаметно махнул ему рукой, призывая не запариваться. — Например, что? — обратился Рой к японке. — Гной, — не растерялась она. — И что мне, гноем зваться, что ли? — буркнул он. — Ну вы хоть подумайте… Тут в беседу вступил его брат, который с глубокомысленным видом бросил: — Крутой, — и тут же умолк. — Ну, Крутой — ещё куда ни шло… — рассудил Рой. — Плейбой! — с сияющим лицом подхватила японка. На этот раз Рой ей даже лучисто улыбнулся. — А что, мне нравится, — почесал подбородок он, — неплохо! Может, даже получше Ковбоя. — Тупой, — неожиданно вклинился в беседу Чон Чонгук, злобно вперившийся в пол. — Выйдем на минутку, малыш Джей? Поможешь мне с фиксатором? Чимин, церемонно восседавший поодаль, молча поднялся, и они поплелись на выход. — Ой, раз уж у нас перерыв, — спохватилась Момо, — Рюджин, пошли тоже сходим в уборную? Мы мгновенно оказались на ногах и срочно ретировались, по большей части потому, что обеим нам было любопытно поглазеть на перепалку, которая должна вот-вот разразиться в прихожей. Зрелище нас не разочаровало. — Они не зайдут в мой дом, — как раз тихо шипел Чонгук старшему товарищу, когда мы подошли, — ни за что! — Что тебя не устраивает? — Чимин не заражался настроением негодующего и, держа спину прямохонько, разговаривал самым монотонным голосом. — Всю работу, которую им поручают, они выполняют на совесть. — Ты что, серьёзно? — захныкал Чонгук, хлопая себя по лбу, после чего ещё раз ткнул пальцем в сторону гостиной и тихо взвизгнул. — Рой-Ковбой?! — Если хочешь, диадему будет забирать Себастьян… — Не произноси это имя, — перебил Чонгук шиком сквозь зубы. — Оно похоже на прозвище собаки. Вышвырни их отсюда. Дэнни, должно быть, находит меня и моё дело ужасно забавными, да? Вот уж дудки. Я скорее сдохну, чем позволю Рою-Ковбою коснуться диадемы. — Что ты предлагаешь? — вздохнул Чимин. — Кого он мне дал, того я тебе и показываю. Если есть какие-то претензии, милости прошу высказать их Дэнни. От меня ты что хочешь? Чонгук отшатнулся, запрокидывая голову назад и яростно жмурясь. — Я хочу, чтобы вернулся Тэхён, — надсадно процедил он, после чего вдруг крутанулся на одной ноге и со всей дури врезал по балясине перил здоровой рукой, — где его носит, чёрт возьми?! — Может быть, он уже и не понадобится, — вдруг бросила Момо ему в спину, — и вообще, никто не понадобится. Это её заявление озадачило меня. Я заметила, что оно озадачило и Пак Чимина тоже. И только Чонгук медленно обернулся и ответил ей холодным молчаливым пониманием. Но, что самое странное, после его острый холодный взгляд переместился на меня. Наконец он молча прошёл мимо всех назад в гостиную, и оттуда тут же донёсся его голос: — Ладно, ребят, знаете что? Вышла ошибка… Мы срочно поплелись за ним следом, и я зашептала Момо на ухо: — Что значит, никто не понадобится? Она ответила мне той из инвентаря её улыбок, которая всегда заставляла меня насторожиться. «Я о тебе кое-что знаю, — говорила эта улыбка, — а ты не промах!» Но в ту секунду было не до этого. — Что это всё значит? — говорил с обиженной улыбкой Рой, когда им с братом вынужденно пришлось подниматься на ноги и собираться на выход. — Нам заработок обещали. Я с тобой не общался раньше, Джон — не знал, что ты такой сноб! Я тебе в помощники не гожусь, или как? Или тебе брат лицом не понравился? Ты так и скажи, он всегда был уродцем, но я-то при чём? Я-то красавчик! Он вот так шутил до последнего. И по его весёлой манере, и по сдержанной манере его брата было ясно, что Чон Чонгук представляется им пренеприятным напыщенным снобом, который мнит о себе гораздо больше, чем на самом деле из себя представляет. Они были ужасно оскорблены, но слишком добры, чтобы начинать из-за этого серьёзную грызню, тем более при «дамах». К тому же, они действительно веровали в некий «блат», которым обладал наш младший товарищ… впрочем, в этом они не совсем ошиблись. Мне было их даже жаль. Чонгук выставил их из дома в крайне невежливой, суетливой манере. Я даже не смогла предложить им остаться на торт. Напоследок они сказали мне и японке, что мы обворожительны, и бросили Чимину: — Бывай, Малыш Джей. Вернее, и то, и другое было от Роя, но я уверена, что он говорил за двоих. Как только дверь за ними закрылась, Чимин развернулся к Чонгуку с тихим гневным рыком: — Ну, и что теперь? Кто пойдёт, ты? — А может, и я, — фыркнул тот. — То есть, ты скорее рискнёшь раскрыться, чем поубавить своё эго. — Я тебе ещё раз повторяю, — потемнел Чонгук до состояния такой тяжёлой, такой густой и леденящей кровь злобы, какую я видела в его исполнении крайне редко, в основном на больничной койке, — это не шутки для меня. Или я делаю это с людьми, которым доверяю, или я делаю это один. Раз уж мне суждено схлопнуться, пускай это будет по моей вине, а не по вине Чаппи и Педигри. Для проникновения в кабинет нужен кто-то тихий, ловкий и незаметный, вроде тебя или Ви. Эти громилы не останутся незамеченными, даже если вышвырнуть их за стратосферу. А ещё они в жизни своей ничего не воровали. Откуда мне знать, что они не запаникуют, не сдадут назад или не залипнут, распинаясь направо-налево, что их зовут Рой и Себастьян? Проклятье. — Ладно, успокойся, маньяк, — встряла вдруг Момо, — у Рюджин день рождения, оставь свои наполеоновские планы на потом. Чонгук разъярённо пошевелил челюстью. Поглядел на меня. И буркнул: — Да, извини, Рюджин. Я просто так зол, что Тэхёна нет… — Хватит говорить о нём, — снова строго осекла японка, — ты думаешь хотя бы иногда, что кому-то могут быть неприятны твои слова? Забавно, что Момо Хираи сама заботилась о том, в чём упрекнула Чонгука, далеко не всегда. Но между ними всё-таки существовала некоторая разница. Японка могла вести себя подобным образом исключительно с теми, на кого ей всё равно, или же с теми, кто вызывал у неё в силу каких-то причин, не всегда объективных, раздражение и злость. Как только человек начинал нравиться ей как личность, её бестактные нападки прекращались, а если они и возобновлялись, то непременно с каким-нибудь намерением, часто корыстным. Чон Чонгук же палил абсолютно по всем: и по чужим, и по своим — причём без видимых причин. — То есть, если притворяться, что всё тип-топ, всем будет легко и приятно, — язвительно бросил он, — грязь — она и есть грязь. Если об этом деликатно помалкивать, она грязью быть не перестанет. Эти двое — неплохие ребята, но они не подходят для моего дела, потому что они глупы как гуси и никогда не выполняли серьёзных задач. Тем не менее, если я произнесу это вслух, если озвучу то, что вы и сами прекрасно понимаете, то я вдруг скотина и богохульник, а вы одуванчики. — Никто не одуванчик, — подала голос я, — и да, это ужасно, что Тэхёна нет. Все воззрились на меня. Я уставилась на Чонгука. Мы встали в прихожей вчетвером: как-то некомфортно и совсем не расслабленно. — Теперь всё так, как ты хотел? — продолжила я. — Когда всё озвучено. — Нет. Всё будет так, как я хотел, когда он вернётся. — Что ты от меня хочешь? — От тебя? — хмыкнул он. — Ну, раз уж ты спросила. К примеру, объяснений. Куда он запропастился? И почему сбежал? — То есть, ты обвиняешь меня. — Ничего подобного, Рюджин. Я всего лишь задал вопрос. Похоже, это ты обвиняешь себя. Видимо, есть за что. — Как ловко, — усмехнулась я, убираясь в гостиную, — поймал на крючок! — Чонгук, хватит, — тихое шелестение голоса Пак Чимина разнеслось позади. Вся процессия двинулась за мной следом. Чонгуку это тихое «хватит» было всё равно что комариный укус. — Мне просто интересно, — с бодрым азартом продолжал он мне в спину, — что могло его настолько напугать, что он взял и бросил меня вот так? — Не спрашивай у меня, я не знаю, — круто развернувшись к нему, процедила сквозь зубы я, — сама только и делаю все эти дни, что задаюсь вопросом, как он так мог. — Так уж ты не знаешь, — распевно поддел Чонгук. — Да пошёл ты к чёрту, — выплюнула я. — Чем вы там занимались в деревне с твоим тату-мастером? — нагло осклабился он, приближаясь. — И тогда, когда мы завезли тебя к нему с температурой после обмена. Что-то изменилось с тех пор. Интересно провели время, а? Тут передо мной возник, как громоотвод, затылок Момо Хираи. — Прекрати, — приказала она Чонгуку, — прекрати сейчас же, или мы с Рюджин уходим. — Скатертью дорожка. — Уверен? — в голосе Момо зазвенел металл. — Я-то уйду, вот только больше не пиши мне, не звони мне, не ищи со мной встреч. Никогда. Они долго молчали. В конце концов меня чуть отшатнуло в сторону, подальше. Это уже было что-то личное, что-то, касавшееся только их. Мы с Чимином снова обменялись тучными взглядами. — И чёрт с тобой, ты искусственная — вся до последнего ноготка, — вдруг спокойно парировал, к моему потрясению, Чонгук, — проклятье, ты заставляешь несчастного отца играть в гольф. Ты отлично впишешься в змеиное логово, в котором всё так же фальшиво и лицемерно, как ты сама. Если честно, я просто растерялась. Конечно, я бы бросилась на её защиту вот так же, как она прежде бросилась на мою, но меня словно гвоздями прибило к полу. Это были оглушительные слова, они прострелом пробирались под кожу, как электрический ток. Я остолбенела в абсолютной растерянности и ничего не сделала, не возразила, не вышла вперёд. Момо, стоявшая напротив Чонгука, долго смотрела на него каким-то упавшим, выцветшим взглядом, прежде чем её глаза застелила пелена слёз. Наконец она потупилась и пустилась прочь мимо его плеча. Вот тогда-то я готова была кинуться следом. Но Чонгук меня опередил. — Нет… — выдохнул он, прикрывая глаза, после чего круто развернулся и широкими шагом пустился за ней, — нет, подожди… постой… Он настиг её в прихожей, кажется, спешно одевавшуюся, и всё бормотал: — Пожалуйста, прошу… останься… Момо… прости… прости меня… — тут он сорвался в тихий стон, — не уходи, пожалуйста, не уходи… Я всё-таки направилась в прихожую. У самой двери Момо застыла над последней оставшейся пуговицей с почти спокойным лицом, по которому катились крупные слёзы. Чонгук склонился над ней, выставив перед ней ладонь свободной от фиксатора руки, но не смея её коснуться. Он смотрел на неё ошалевшими перепуганными глазами, млея и деревенея от осознания, что только что официально всё разрушил. Я подошла к ней, оттолкнув его, и тихо сказала: — Я пойду с тобой, хорошо? — Знаешь, что самое печальное, — бросила она мне через плечо, — это было не что-то, что ты сказал просто назло, потому что у тебя плохое настроение и тебе хочется наговорить гадостей. Это то, что ты на самом деле обо мне думаешь. — Нет!.. — сдавленно разнеслось за моим ухом. — Да, — отрубила она, подавив остаточные всхлипы и тщетно попытавшись двумя махами стереть слёзы с щёк, после чего всё-таки застегнула пуговицу. — Но ещё хуже то, что ты прав в этом своём мнении. Я именно такая, как ты описал. Да, пошли, Рюджин, — обратилась она ко мне. Я кивнула и спешно направилась к шкафу за пальто. Чонгук тем временем воспользовался освободившимся пространством и снова к ней подлетел. — Не приближайся ко мне, пожалуйста… — раздалось её скомканное тонкоголосое возражение, которое он, разумеется, проигнорировал. — Сказать, как всё на самом деле? — с надрывом выпалил он. — Я чертовски хорошо умею задевать за живое, вот как всё на самом деле. Я ужасный, ужасный человек. Ты непременно меня возненавидишь и бросишь меня. Я стану тебе не нужен. Для этого же ты хочешь начать встречаться, да? Я торопливо надевала пальто. — Ничего я уже не хочу. — Ещё как хочешь. — Да что ты о себе… — Именно потому я не перезвонил тогда, когда так трусливо от тебя убрался, именно потому что знал, чем всё это кончится и по чьей вине. Я же знаю себя, знаю пределы своего добра и беспределы своего зла. Первый шаг тебе навстречу — это всего лишь первый шаг к тому, чтобы тебя потерять. И чем хуже я буду, а я буду плох, очень плох, тем легче тебе потом будет от меня избавиться. Ты ещё превратишь мой череп в кубок и будешь из него вино распивать, и не говори, что это не так. Я застегнула пуговицы и развернулась в сторону преддверия, где стояли эти двое. Но двинуться туда отчего-то не решалась. — Раз так, оставил бы меня в покое. — Для этого я оказался слаб. Не хочу я оставлять тебя в покое. — А мне с этим что делать? — Не знаю. Хорошо, я согласен. Если ты так хочешь, будем встречаться. Она ощерилась, как дикая кошка. Я невольно поморщилась. «Эх, Чон Чонгук, кто говорит это вот так?» — Ты, верно, с ума сошёл. — Почему? Что я сказал не так? Скажи, как сказать правильно, и я скажу. — Невозможно. Ты мог бы сказать тогда, ещё когда забоялся всё испортить: «Нет, я не допущу такого конца. Я буду стараться», — клацнула она, — мог бы сам попытаться поверить, того глядишь, и меня бы смог убедить сделать то же самое. Но теперь уже решительно ничего не исправишь. Пошли, Рюджин. Я сделала шаг в их сторону и снова замерла, потому что Чонгук выпалил: — Хорошо!.. Говорю сейчас. Я не допущу такого конца! Я буду стараться! — Нет. Ни за что, — вдруг, не дожидаясь меня, она вылетела на улицу. Он влез в ботинки и шмыгнул за ней следом прямо так, без верхней одежды. Я прошла ещё на несколько шагов и всё-таки застыла. Наверное, было неправильно за ними идти. Им всё-таки нужно было поговорить, чтобы наконец прийти к какому-то знаменателю. У меня было как-то пусто и на душе, и в голове. Слишком сонный день — чем дальше, тем невнятнее. Спустя время из гостиной появился Пак Чимин. — Торт будешь? — прошелестел он, и именно так я, вздрогнув и обернувшись, заметила его на пороге арки. Он был невозмутим и прохладен, но казался немного уставшим. Я ещё раз осоловело оглянулась. — Как думаешь, мне стоит туда идти? Чтобы поддержать её? — Думаю, нет, птичка. Во всяком случае, не сейчас. Ты хочешь, как лучше, но сейчас ты там будешь лишняя. Она тебя позовёт, если в самом деле захочет уйти с тобой. Вздохнув, я постояла ещё немного и принялась медленно снимать пальто. — Хорошо. — Я знал, что они ему не понравятся, — кисло промычал Чимин, — Рой и Себастьян. Они в самом деле не подходят. — А почему Дэнни выделил их? — Потому что он эту тему всерьёз не воспринимает. Получится, не получится — разницы нет. Главное, чтобы его родители клюнули. Выделил Роя и Себастьяна, потому что это самая дешёвая рабочая сила. Ещё одного Ким Тэхёна он на забавы Чонгука тратить не хочет. — Ясно, — я повесила пальто обратно в шкаф и развернулась к нему, — да, пошли есть торт. — Извини, что так вышло. Я так и знал, что он взбесится. У меня даже наскреблось сил на скудную улыбку. — Ничего. Какой же он беспощадный временами. И правда знает, на что давить. Я же действительно виновата, что Тэхён уехал. Чимин раздражённо мотнул головой. — Послушай, — сурово выплюнул он, — причины, по которым он вот так от тебя сбежал, ни меня, ни Чонгука вообще не касаются, и комментировать их мы не имеем никакого права. А вот причин кидать так Чонгука у Тэхёна попросту нет и не может быть. Более того, сбежал он из-за того, что узнал от Доктора, и из-за того, что случилось на нашем последнем задании — из укрепившегося убеждения, что его дело здесь обречено и сулит ему скорее опасностью, чем вознаграждением. Вот увидишь, чёрта с два он заявится на бал. К тебе он, может, вернётся, но не сюда, не во всё это. И ни ты, ни ваши с ним проблемы здесь совершенно ни при чём. Просто Чонгуку нужно было на кого-то сорваться, и он сделал это в своей… — здесь он запнулся, явно пропуская какое-то слово, вертевшееся у него на уме, — манере. Ты выучила со мной программу, ты сходила за этим несчастным платьем, ты собиралась завтра на репетицию вальса в его коттедж, для его дела. Я потупилась и сдержала детское желание расплакаться просто оттого, что меня жалеют. — Я его всё-таки обманываю… — Поверь мне, обманывая его, ты спасаешь ему жизнь. Всё, идём есть торт. Так мы и поступили. Заварили жасминовый чай, который очень любил Ким Тэхён, и уселись нарезать небольшой тортик на треугольники. Всё проделывали молча, под несколько тускловатой кухонной люстрой. Цвет дня уже иссяк, за окнами зияла темень. Мы успели весьма медленно, маленькими ложечками съесть уже по половине своих кусочков, когда Момо и Чонгук вернулись. Торопливо пройдя вперёд прихожей, оглянувшись и отыскав нас глазами, Момо зашла в кухню. Попутно она расстёгивала дублёнку. У неё был непривычно измождённый вид, делавший её каким-то чудесным образом ещё более утончённой и женственной. — Пришлось вернуться, — тихо сказала она, — он отказывался возвращаться без меня и продолжал идти за мной раздетый. И ещё я забыла телефон, — она виновато улыбнулась мне, — и тебя. — Всё в порядке, — я тоже ответила ей улыбкой. — Нет, не в порядке, — Момо предосудительно покачала головой и закатила глаза, стягивая дублёнку с себя, — у тебя день рождения, а мы тут такое устроили. Это кошмар. — Эй, любовь моя, — за её спиной, у арки появился неуверенный силуэт Чонгука; он обращался ко мне, — можно тебя на минутку? Одну. О, я отлично знала, что под собой подразумевало это «эй, любовь моя». Вздохнув, я оставила ложечку, встала из-за стола и проследовала за ним в гостиную. Там я присела на подлокотник одного из кресел, а Чонгук походил вразвалочку, постоял, ещё походил, посмотрел на гору хлама так, словно видел её впервые, взял свою шайбу, рассмотрел и её со всех сторон и положил на место — словом, мялся в нерешительности. — Ну что, сколько там у меня осталось обаяния? — спросил он наконец, оборачиваясь ко мне. — Наберётся ещё на этот случай? Я не спускала с него пристальных глаз. — Нет, — после того, что сказал Пак Чимин, я чувствовала себя удивительно уверенной, — не наберётся. Чонгук выдохнул и мгновенно приобрёл обречённый вид, и тут же подлетел ко мне поближе. — Ты же знаешь, я не имею в виду почти ничего из того, что говорю, — прожужжал он с неузнаваемой серьёзностью, — ты ни в чём не виновата. Он обязательно вернётся, Рюджин. И тогда мы с тобой устроим ему хорошую взбучку. А пока мне приятно просто то, что ты здесь, что приходишь и смотришь со мной телевизор. Становится так спокойно, ты себе не представляешь. Но ты иногда делаешь мне какое-нибудь замечание, даже не всегда прямо, говоришь или указываешь на что-то, за что мне становится обидно, особенно если это правда, и я начинаю вот так обороняться — не знаю, зачем! Меня задевают за живое, и мне кажется, что я тоже должен задеть за живое — и говорю то, что, как мне чувствуется, заденет тебя больше всего, а не то, что я сам о тебе думаю. Понимаешь? Не знаю, что с этим делать, я это не намеренно. Посоветуй что-нибудь, пожалуйста, если знаешь. Но не бросай со мной дружить, ладно? Не сдавайся на мой счёт. Мы помолчали немного. Вот оно, это чувство, снова. Словно он окаянный родственник, непутёвый братишка, которого не исправишь и которого не выбросишь — кровь, всё-таки. Я отрешённо помолчала, вспоминая синюю парковку. Тогда тоже была эта пустота, эта усталостная пустота в голове. Я бы, может, могла разозлиться на Чон Чонгука, но мне его, честно говоря, было слишком жаль. Он был марионеткой в чужой игре. Это было ужасно. — Что у вас с ней? — спросила я в конце концов. Он тряхнул плечом и растеряно опустил глаза. — Сам не знаю. — Как это? Вы просто вернулись назад? — Вроде того, — отрешённо бросил он. — Она велела мне возвращаться, я всё равно увязался за ней. А потом мне стало холодно, и ей стало меня жалко. Мне кажется, она побоялась, что я прыгну за ней в такси. — Что ты ей говорил? Он шмыгнул носом. — Извинялся за то, что наворотил. — А она? — Она стала спрашивать: «Наворотил когда? Перед той вечеринкой или, может, в зоопарке, или сегодня?» — А ты что? — Что мне было говорить? Сказал, что за всё это. Она ответила, что извинениями здесь уже ничего не исправить, что это была плохая идея и что друзей из нас не выйдет. Что она правда пыталась, но это просто глупо. Что она на меня совсем не злится — чтобы я об этом не переживал; просто нам лучше оставить всё это и жить дальше. Чонгук нервно ковырялся в ногтях и не отрывал от них глаз. Он вдруг стал младше, значительно младше на вид. Приятно было знать, что в чём-то мы всё-таки одинаковы, что он не убежал здесь далеко вперёд. — Что ты ответил? — продолжила я после недолгой паузы. — Не помню. Кажется, я перевёл тему. Спросил, как там Бу, правда ли, что он теперь в Пусане. — Зачем ты перевёл тему, Чонгук? Он ответил не сразу. — Не знаю, испугался. Она выглядела так, будто на этот раз говорит серьёзно. Не рисовалась, в общем. Обсуждать Бу она не захотела, поделилась только, что он вернётся в Японию в середине января, а пока что вообще поедет в Шанхай. Я кинулся её поцеловать — она меня отпихнула. Попросила прекратить, потому что у неё голова идёт кругом и потому что она устала. Я ответил, что нам лучше вернуться, а уж потом мы всё решим. Она сказала, что это глупо, что я иду за ней из чувства вины и что решать нечего, что я замёрз и мне следует вернуться одному. Потом она пошла дальше, и я за ней. Она предупредила, что я околею и обязательно простужусь. Я сказал, что никогда не простываю, и шёл за ней. В конце концов и она согласилась вернуться, потому что, как она выразилась, ей не хочется быть в ответе за то, что я умру от обморожения. Она поставила условие, что я должен перед тобой извиниться. Я сказал, что так и так бы это сделал. И мы пошли назад. Мы ещё помолчали. — И что теперь? — Понятия не имею. Как она решит. — А ты чего хочешь? Он бросил мне торопливый взгляд и спешно отвёл глаза. Ответа не последовало. — Всё ясно, — заключила я. Чонгук вдруг усмехнулся в своей рассеянной манере. — Знаешь, что странно? У меня, вообще-то, всё чертовски плохо, а думаю я не о том. Ты в курсе, что оксикодон — это, оказывается, неплохой такой опиоид? А я, умник, не удосужился спросить, чем меня пичкает Кен и кустарно ли это было произведено. Тебя не было здесь, когда у меня развился абстинентный синдром от отмены обезболивающих. Чимина тоже почти никогда не было, и Тэхёна не было — не было никого. Мне думалось, я так и хотел, но постоянно лезли представления, в которых вы заявляетесь в мою комнату и говорите, что я не буду терпеть это один, — он виновато ухмылялся и почесал бровь. — Это было ужасно, я всерьёз думал, что мне вот-вот помирать. Может, я тряпка и сейчас некрасиво взываю к жалости, может, не стоит так развешивать нюни — я это сам ненавижу, но всё-таки не могу отрицать, что это было гораздо сильнее меня. Мне не доводилось ещё сталкиваться с настолько серьёзными внутренними испытаниями, я к ним не привык. С самим собой у меня никогда не было проблем, а тут вот такое. Ломило все мышцы, знобило, рвало и шатало; нос тёк, глаза тоже, и я совсем не мог спать, а по больше части только плакал в каких-то ненормальных истериках. Как-то Чимин обмолвился, что ты заходила за сумкой — я обиделся, что ты ко мне не наведалась, убрался в свою комнату и заревел, как ребёнок! Это точно не могу быть я — это всё эта проклятая отмена. Он глухо посмеялся. Его рука в фиксаторе казалась безжизненной, как ссохшаяся ветвь дерева. Ладонь торчала из-под него, словно ползущая из-под оков узница. — Чимин говорил, что ты проспал большую часть первой недели, а когда не спал, держался бодрячком. — Чимин почти всё время работает. В те редкие времена, когда он бывал в Скворечнике, я или притворялся спящим, или прикидывался, что мне всё по барабану, да. Не хотел, чтобы он меня таким видел, да и чтобы вы тоже. Вернее, я хотел, конечно, но чтобы вы разглядели это сами, а я это как бы не показывал и даже скрывал, и вызывал восхищение своей выдержкой. Ну, Чимин, думаю, всё понимал, просто не стал тебя пугать. В конце концов, в первые дни видок у меня был устрашающий. Мне хотелось одного из двух: либо добыть таблетки, либо сдохнуть прямо сейчас и не мучиться. Доктор предупреждал, что так будет, ещё когда я был у него после операции, даже до вашего приезда. Я спросил его, как слезть, сколько будет отпускать — он слово в слово описал всё, что со мной впоследствии и происходило. Пришлось попросить его не говорить вам, и он согласился, но добавил, что в такие времена напротив нужна моральная поддержка. Мне не хотелось моральной поддержки — вернее, мне не хотелось её у вас просить, слишком было не по себе, что я поднял такой переполох. Теперь я хотел показать, что справлюсь сам. И надо же, действительно справился, правда до сих пор не понимаю, как я это сделал. Он выписал мне какие-то дополнительные лекарства, витамины, что ли, и что-то для сердца, потому что заранее предсказал, что оно у меня будет скакать, как обезумевшее. На пятый день стало чуть отпускать, если говорить про физическое состояние. В голове помимо боли и ломки появилось пространство для мыслей, для какого-никакого сегодня. Это было здорово, эти увеличивающиеся просветы, когда можно было дышать полной грудью и расслабленно лежать безо всякой ломоты. Появилось ощущение, что я взобрался на Чирисан пешком без оснащения и могу наконец передохнуть. Но это только в физическом плане. В моральном, пожалуй, стало ничуть не лучше — и даже хуже. Мне опротивел дневной свет. Приходилось пихать в себя еду. И всё казалось каким-то далёким. Гнусное состояние, до того гнусное и безотрадное, что всё равно довольно сильно хочется таблеток. Тогда я и стал писать ей, и пошёл в этот зоопарк, и выбил её у этого молодчика. Хороший парень, вообще молодчага — безупречные манеры. Зря я это, конечно. Ни черта от этого не полегчало, только хуже стало. У меня всегда были проблемы с тем, чтобы ляпать неправильные вещи в самый неподходящий момент. Если бы ты знала, сколько школьных занятий я срывал, сколько раз получал леща или в нос, сколько попортил семейных званых ужинов. Всё это усугубилось, но лучше бы она исхлестала мне лицо пощёчинами, чем предложила то, что предложила. Я растерялся. Он снова улыбнулся. Помолчал. Облизнул губу. Снова сдавлено прыснул. И сказал: — Но в этом и суть. Это и есть то, к чему я веду. У неё здорово получается занимать котелок и выбивать из него всё остальное. Конечно, чаще в плохом смысле, но до чего приятно страдать о ней вместо того, чтобы страдать обо всём остальном. Посмотри на моё положение. Я уже не корчусь от боли, но до конца меня всё-таки не отпустило, и отпустит неизвестно через сколько… дней, месяцев — понятия не имею; я должен кучу денег и буду расплачиваться всю жизнь, я никогда уже не буду полноценно здоров, я обязательно попадусь отцу, и у меня всё разваливается с моим «Алмазом». А всё, о чем я могу думать — подпустит она меня к себе или не подпустит, и если да, то что потом? От этого напрямую зависит настроение, от того, к какому выводу меня прибьёт. Не получится — значит, всё плохо, и все проблемы раздуваются до смертоносных. А получится — значит, можно ходить весёлым, и неважно, что остальные катастрофы всё ещё там, на своих местах и никуда не делись, они становятся какими-то пшиками. Разве не странно? — он беззвучно посмеялся, сверкая зубастой улыбкой. — Надо же, — хмыкнула я. — Девушкотерапия сработала. — Что? — хохотнул Чонгук. — Ничего. — А ты сама, Рюджин, неужели тоже успела понаделать чего-нибудь, о чём жалеешь? Помедлив, я бросила: — Ага, успела. Чонгук поражённо и испуганно, именно испуганно уставился на меня. И мгновенно вернулось то, чего я никак не ожидала — дымное раздражение, словно я его предала. Но он его сдержал, отмахнулся от него, как от невразумительной небылицы, от зацепившейся за ум репейной колючки. Очень скоро я узнала, с чем была связана такая его вспыльчивая реакция даже на намёк о татуировщике. А пока мы вернулись к остальным, организовали переезд торта и чая в гостиную, на журнальный столик, и уселись уже все вчетвером. Момо предложила сыграть в «Я Никогда Не». — Нужен алкоголь, — возразил Чонгук. — И, мне кажется, у нас у всех есть что-то, чего остальным лучше не знать, — тихо добавил Чимин, подливая себе чаю, — к тому же, я не пью. — А я не знаю, что это за игра, — глупо призналась я. Мне объяснили правила. Каждый участник игры говорит о чём-то, чего он никогда не делал, и если за столом находятся те, кто всё-таки делал это, они должны выпить. Суть в том, чтобы быть честным, даже когда доходит до откровенных и неловких вопросов. — Мне нравится! — заявила я. — Давайте в это сыграем. Мне никогда не доводилось играть в подобные игры в компаниях — естественно, мне было очень любопытно. Чон Чонгук мгновенно вспомнил: — Тут в чердачной комнате, вообще-то, есть кое-какие запасы. — Я не пью, — снова оговорился Чимин. — Ты спрашивал меня, — возразила я, — хочу ли я чего в подарок. Я хочу поиграть. — Слишком поздно, птичка. Ты уже выбрала тортик. — Брось, — чирикнула в мою поддержку и Момо, — давайте все поскорее отвлечёмся от сцены, что тут случилась, и поиграем. Будет весело! Наконец вмешался и Чонгук: — Это бесполезно. Он ни за что не согласится. Но я не была намерена так легко сдаваться. — У тебя передо мной должок, — с зажатой улыбочкой проговорила я, — как перед начинающей танцовщицей. — Грязно играешь. — Ты не оставляешь мне выбора. — Слова всех превосходных манипуляторов. — Ну, Чимин! — хохотнула я. — Пожалуйста! Странно, но я предчувствовала успех. Было что-то в его поведении, что убеждало: именно сегодня к нему возможно подступиться. С ним приключилось и сорванное ограбление, и бог весть какие ещё неудачи на работе, и этот страшный нервный срыв, и утомлённое меланхоличное забытье, и удивительно ясная сонливая погода, и приступ сентиментальных чувств к нынешнему дню, к нынешнему моменту, а вместе с тем и к окружающим его людям, то есть, к нам — я чувствовала, что он пойдёт навстречу. — Ладно, — в конце концов со вздохом весьма официозно заявил он, и пока Чон Чонгук пучил глаза в неподдельном шоке, добавил, — так или иначе, я всегда могу и соврать. И вопросы в таких играх обычно невообразимо глупые. Мы довольной хихикающей группкой, сопровождаемой угрюмым призраком в виде Пак Чимина, двинулись к чердаку и принялись копаться пыльных завалах. Остатки прошлых жизней были брошены сюда за ненадобностью. От моих глаз не укрывалось, как лебезил Чонгук перед Момо, как пользовался любым шансом, чтобы её коснуться, чтобы показать симпатичные бусы и сказать, что они бы ей подошли. Она отвечала ему пустыми, пространными улыбками, и всегда, когда он не смотрел, уплывала в напряжённую задумчивость. Я удивлялась, как всё между ними изменилось — неужели это после той ночи, что он у неё провёл? Я его таким не узнавала — это же тот самый невежа, что оставлял скабрёзные комментарии в «Ракушке» и заставлял всех чувствовать себя неловко. Разница была огромна в первую очередь потому, что теперь было очевидно: они начинали что-то значить друг для друга. Проблема заключалась в том, что даже к этому скромному моменту, с которого, как правило, всё начинает только-только распускаться, они успели причинить друг другу слишком много зла. Странно вот так, должно быть, находить в себе зарождающиеся чувства к тому, кто был к тебе и к кому ты сам был столь беспощаден. Разве это не унижение в собственных глазах, если у тебя хватает безволия испытывать нечто приятное к тому, кто открыто, с прямым намерением делал тебе нечто неприятное? Разве не нелепо теперь с едва ворочающимся языком лепетать комплименты и быть милым? Они оба это понимали. По виду Чонгука, когда он не приставал к Момо, было ясно, что он сам с себя удивлялся. Он не планировал, не знал, что будет смотреть ей в душу в магазине, что сорвётся на неё в гостиной, что будет вести себя теперь вот так ласково, и собственное поведение вызывало у него недоумение, если вообще не страх. Я поглядывала на них время от времени и приходила к выводу, что понятия не имею, во что это всё выльется. В отличном кожаном саквояже, который я охотно забрала бы себе, если бы не его изношенность, мы нашли целый инвентарь алкоголя: наверняка чья-нибудь коллекция, иначе такое собрание вместе вызывает вопросы. Здесь была и бутыль виски, и водка, и текила, и вино, и ликёр, и коньяк, и целая куча всего, что я не упомнила. Кое-что было открыто, что-то оставалось запечатанным. В целом кладовая комната, названная ребятами чердачной и соседствовавшая с комнатой Пак Чимина, изобиловала ценными вещами. Здесь имелась мебель, которую, по моим предчувствиям, можно было с лёгкостью вверить в какой-нибудь антикварный магазин и получить за неё целое состояние. Нам попадались и шкатулки с ювелирными изделиями, и вычурные вазы, и сложенные трубами ковры, и дубовые столы с полками, битком набитые документами — всё тяжёлое, грузное и похороненное в пыли. Нынешних жителей Скворечника эта сокровищница не интересовала. Хотя Чимин признался, что Тэхён раньше, когда совсем мало зарабатывал, частенько утаскивал отсюда что-нибудь и закладывал в ломбарде, а ещё половина перстней на его пальцах и серёг на его ушах тоже была прикарманена отсюда, хотя Дэнни и запрещал трогать эту комнату. Изначально она вообще была закрыта — Ким Тэхён исправил это вопиющее недоразумение давным-давно. Вооружившись парой бутылок, мы отправились вниз, где японка покопалась в холодильнике в поиске содовых или соков, предприимчиво заявив, что ни я, ни она не будем пить в чистом виде то, что отыскали наверху. Я предоставила ей самой всем этим заниматься и обратилась во внимательного зрителя. В холодильнике обнаружились запасы ванильной кока-колы без сахара, которую уважал Чон Чонгук, а также, как ни странно, кучка стеклянных бутылочек молока. Молоко, как выяснилось, тоже принадлежало Чонгуку: он привык пить его в чистом виде ещё в пансионе в Сент-Катаринсе, где ему не нравился вкус местной бутилированной воды и где, помимо того, ему поведали, сколько в молоке белка. Он тогда занимался хоккеем и был одержим «набором массы», поскольку его, хлюпенького и худенького, вечно опрокидывали на льду. В Сент-Катаринсе Чонгук жил с двенадцати до тринадцати с половиной лет — самый длительный срок, который он пребывал где-то, прежде чем сбежать. Всё это время он хлестал молоко в неприлично больших количествах — естественно, это вошло в привычку. Момо и это молоко прихватила, и полезла копаться в телефоне. Пак Чимину из напитков в холодильнике принадлежала только вода. Ничего, что принадлежало бы Ким Тэхёну, там не оказалось вовсе — оно и неудивительно, я ни разу не видела, чтобы Тэхён вообще подходил к этому холодильнику. В конце концов Момо сообразила мне и себе по два коктейля. Один из них, тот, что попроще, был всего лишь смесью виски и колы, его мы прикончили там же, в кухне, за яростными спорами о том, сладкий он всё-таки или больше горький, приятный или противный. А второй, куда более своеобразный, был приготовлен из молока, водки и ликёра — его рецепт японка прочла в интернете. Чон Чонгук тем временем с видом учёного пояснял старшему товарищу, не знакомому с алкоголем, как необходимо правильно пить виски в чистом виде. Это он знал от родителей, догадалась я. Но не стала этого озвучивать. Он ненавидел любой намёк на сходство с ними. Мы уселись на полу за столик в гостиной, включив торшер и пару светильников, и за нашими спинами мерцала и высилась сокровищница хлама. На вид мне очень даже нравился мой коктейль. Он походил на сливочный напиток. Правда, его терпкий аромат меня немного пугал. — Давайте начнём с Момо, — сказала я, — продолжает Чонгук, потом Чимин, а потом я — по такому вот кругу. Я хочу посмотреть, что вы будете говорить, чтобы успеть примерно понять, как играть. Поэтому я замыкаю. — Договорились, — Момо с фирменной кошачьей ухмылкой подсела ближе к столу, — смотри, Рюджин. Твой ход считается самым удачным, если ты чего-то не делала, а все остальные делали, и им приходится пить. Необходимо догадаться до какого-нибудь подобного действия. Если у тебя получается, можно сказать, что ты задала жару. — Так, — я нетерпеливо поёрзала на месте, — например? — Например, — хохотнула японка; ход у неё уже был готов; она построила глазки каждому из нас, пожала плечами и бесцеремонно заявила, — я никогда не стреляла в человека. Я округлила глаза и пробежалась понимающим взглядом по всем остальным. «Ах, вот оно что». — Погоди-ка, — возразил Чонгук, — считается, если ты никогда не попадал? — Считается, — отрезала Момо, — самое главное — факт того, что ты целился в кого-то и воспроизвёл выстрел. Попал или не попал — неважно. Чонгук вздохнул и потянулся к своему виски. То же самое, обречённо покачав головой, сделал и Пак Чимин. Я, стыдливо поджимая губы и, как всегда, когда речь заходила о перестрелке, боясь, что меня увидит или услышит татуировщик, тоже притронулась к своему коктейлю. Горьковатый вкус вперемешку со сливочным и кофейным, отдававший далёким сладковатым душком, моментально обжёг язык. Он был значительно мощнее предыдущего. Я напряжённо глядела в стол. Что такое сказать? Чего я не делала такого, что гарантированно делали все остальные? — Поняла, Рюджин? — довольно прощебетала Момо. Я ответила ей сжатой улыбкой, преисполненной вызова. — Поняла. Жди. Она залилась светлым щебечущим смехом. Очередь тем временем перешла к Чон Чонгуку. Он тоже вперился глазами в стол с приподнятыми уголками губ, гадая, что бы такое выкинуть. — Я никогда, — наконец медленно протянул он, — не был крупно подставлен тем, с кем состоял в отношениях. И он окинул всех троих хитрыми глазами, особенно задержав их на японке. Он её проверяет, догадалась я. Хочет выпытать, было это у неё или не было. Пак Чимин несколько помрачнел, мгновенно уплывая в пучину воспоминаний. Момо Хираи тоже подрастеряла свою улыбку, явно мысленно воспроизведя нечто определённое, о чём не любила вспоминать. Уставившись перед собой, я вспоминала насыщенную синеву, морозную ночь и пустую парковку автозаправки. Все втроём мы потянулись к своим напиткам. — Я поняла, — фыркнула Момо, отпив коктейль, — он просто будет говорить нечто человечное, и нам придётся пить. «Я никогда не любил». «Я никогда не был тем, на кого можно всерьёз положиться». «Я никогда не учитывал чувства окружающих». И мы упьёмся вусмерть. Чеширская улыбка Чон Чонгука росла и крепчала. — Ух, какой я плохой, — хохотнул он, — но не надо так уж драматизировать. Поверь, жить становится куда проще, когда вырабатываешь умение шутить над собой. — Я никогда, — неожиданно подал тихий голос Пак Чимин, и все уставились на него, косившего глаза в стол со слабой ухмылкой, — не разговаривал с родителями. Все подумали немного. — Нет, так не пойдёт, — ужаснулась я, хватая стакан, — сколько мне придётся пить? Остальные тоже выпили. Тогда, выдержав паузу, я смущённо заявила: — Я никогда не занималась сексом. Вся троица вокруг меня, замерев на несколько мгновений, дружно рассмеялась. Все трое снова пригубили напитки. Надо сказать, я сама виновата, что подняла эту тему — резвый копач, роющий собственную могилу. Я подарила им отличный повод. — Погодите-ка, — возразила Момо, — этим можно по-разному заниматься, и это всё равно будет называться сексом. — У меня не было никак, — твёрдо заверила я. — Петтинг, — хмыкнула японка, — орально, без проникновения, через одежду. Я в яростном протесте мотала головой в такт каждому слову. Как вдруг последний её пример невольно перенёс меня в ночь, на головокружительную высоту, на ту смотровую площадку, где мы с Ким Тэхёном оказались в ночь свидания в «Ракушке». Я предательски замерла, и Чон Чонгук произнёс: — У-у-у… — Это считается, — бодро подхватила Момо, — если привело к тому, что кто-то из вас… — Нет! — обрубила я. — Подобного не было. — Бедный Тэхён, — в сердцах ужаснулся Чонгук. Японка пропела медовым голоском, обернувшись к нему: — Ничего твоему Ким Тэхёну не светит, — и добавила, тут же отворачиваясь назад к столу и откидываясь локтями на сиденье стоявшего позади неё кресла, — а вот моя лошадка явно делает успехи. Я метнула в её сторону возмущённый взгляд. Чон Чонгук сделал то же самое. В щеках у меня плескалось тепло — это начинал сказываться коктейль. — Какая ещё лошадка? — не понял Чимин. — Как это какая? Знаменитый тату-мастер, конечно же. Ким Намджун. Мой учитель танцев расхохотался таким невесомым и светлым смехом, что мгновенно стало ясно: на нём алкоголь сказывался столь же быстро, сколь и на мне. Мы с Момо переглянулись, и она, проигнорировав мои пламенные немые протесты, снова одарила меня своей заговорщической улыбочкой. — Давайте продолжим, — заключила она, — на этот раз достанется только мальчикам, а девочки пускай отдыхают. Готовы? Я никогда не представляла Рюджин голой. За столом немного подумали, угрюмо глядя в стол. — А, проклятье, — заключил Чимин и потянулся за стаканом. Чонгук недолго думая сделал то же самое. Я ошеломлённо разинула рот. Хлебнув виски, Чонгук борзо бросил мне: — Смирись, мы все вас так представляем. — Добро пожаловать в мужской мир, — деловито присовокупила японка. — Это ничего не значит, — утешил Чонгук и тут же заявил, — моя очередь. Я никогда не целовался с кем-то, кто нарушал закон. Я, Момо и Чимин озадаченно переглянулись, стараясь вспомнить всё друг о друге, после чего втроём вздохнули и потянулись к стаканам. Я — целовалась с Ким Тэхёном. Момо — целовалась с Чон Чонгуком. Чимин — разумеется, целовался с Шису. Сделав глоток, я украдкой оглянулась и поняла, что забитые хламом полки мерцают чуть более мутно, нежели прежде — словно в астигматизме. Пустота заполнила голову, орошала песчинками кончики пальцев. Ничего себе, вот это скорость. Мы же только начали играть. Тем не менее, следующим шёл Пак Чимин: — Я никогда не изменял, — выдохнул он. На этот раз Момо не стала пить. Стыдливо косясь на неё, Чонгук потянулся за бутылью, наполнил стакан и сделал глоток. — Видимо, я был о тебе худшего мнения, — расплывшись в виноватой улыбке, обратился Чимин к Момо. — Видимо, — язвительно выплюнула она. А после все они с совершенно естественным беспечным любопытством обратили взоры на меня. Я нерешительно держала стакан в ослабевших пальцах. Поморщившись в туманных размышлениях, я старалась сообразить, можно ли меня назвать изменницей или нет. Этой запинки японке оказалось достаточно, чтобы вытянуться в лице и просветлеть. Она крутанулась к Чон Чонгуку и выпалила: — Я выиграла! — Чёрта с два, — мгновенно процедил он и обратился ко мне, — чего думаем, Рюджин? — Что?.. — растерянно пролепетала я. — Погодите, что значит… — наконец меня коснулось осознание, и я, отставив стакан немного менее устойчивым движением, чем планировала, воскликнула, — что ещё за «я выиграла» — такое? Тут уж, разумеется, им пришлось во всём сознаться, и все странности наконец обрели смысл. Почему Момо Хираи просила передать от неё поцелуй. Почему Чон Чонгук настойчиво рекомендовал не ударить в грязь лицом в деревне. Почему теперь каждый из них с лихорадочным любопытством вострил уши, когда речь заходила о Ким Тэхёне. Почему японка победно улыбалась, а наш младший товарищ чуть что выходил из себя. Дело в том, что они заключили спор. Момо ставила на то, что сможет убедить меня переметнуться к другому. Чонгук ставил на то, что ей это не удастся. Оба были до того уверены в своей победе, что просто решили использовать меня и мои отношения в качестве повода что-нибудь друг у друга выудить. И всё бы ничего, да только нашедший на последние дни туман неясности мешал разглядеть, кто в итоге выиграл, а кто проиграл. Я была поражена. — Послушай, — оборонительно выставив ладони, распалялась Момо, — я просто-напросто видела, какая ты становишься, когда о говоришь о нём, вот и всё. Я была уверена, что всё случится само собой, и решила взять этого дурачка на слабо, заставить его отказаться от «Алмаза». — Ну уж нет, — я была злющая, как фурия, и всё вспоминала, вспоминала, вспоминала, — ты ходила со мной в кафе. Ты с ним говорила. Ты давала мне советы, причём сомнительные. Ты и ему советовала всякое. Думаешь, я не заметила? Всё это было для того, чтобы выиграть спор у Чонгука? — Вот-вот, — поддакивал названный, — а я всего лишь сказал ей, что ничего у неё не выйдет! Ты кто такая, чтобы дёргать за ниточки! Скажи же, да? — Если бы между вами ничего не было, — парировала Момо, — мои так называемые советы были бы всего лишь лепетом в пустоту. Но они не были. Он их послушал, не правда ли? «Обожание, обожание и ещё раз обожание», — вдруг вспомнилось мне, как указательный палец вымышленной Ли Соры три раза строго ткнулся в стол. А следом же профиль Ким Намджуна, лежащего на спине, на полу в гостиной дома моих дяди и тёти, и вопрошающего в потолок: «Как там было… обожание, обожание и ещё раз обожание, да?» И тот град пылких признаний, обрушившийся на меня в крохотном помещении стаффа. Конечно, он послушал. — Не могу поверить, что половина всего, что было — твоих рук дело, — я упала горячим лицом на ладони, — потому что у тебя спор. — Половина чего? — нетерпеливо встрял Чонгук. — Что было? Я оторвала ладони от лица и столкнулась с их пытливыми взглядами. Один Пак Чимин, расплывшись в осоловелой полуулыбке, откинулся спиной на диван и глядел себе в пол. — Вас по-прежнему всего лишь интересует, кто выиграл, да? — хмыкнула я. — Что ж, я потянулась его поцеловать — он не дал мне этого сделать. Я призналась Тэхёну — тот разозлился и уехал. Вот и всё, что случилось. Делайте с этим, что хотите. — Я выиграла, — заключила Момо, — «Алмаз» не состоится. — Держи карман шире, — отрезал Чонгук. Японка недовольно цокнула: — Она потянулась к нему. Это считается. — Нет, это не считается. Пак Чимин негромко рассмеялся себе в грудь. — Вы двое и правда идеально друг другу подходите. — Я тоже так считаю, — холодно изрекла я и с готовностью придвинулась к столу, демонстративно отодвинув стакан подальше, — продолжаем игру. Моя очередь? Все, немного помолчав, покивали. Чонгук и Момо долго не отрывали друг от друга настырных глаз, но в конце концов решили отложить препирательства до другого случая. Пристально уставившись на свою японскую подругу, я произнесла: — Я никогда не влюблялась… в кого-то, кто младше меня. Чонгук и Чимин, сначала примерив заявление на себя, сдвинули брови в раздумьях, а после простодушно пригубили напитки — влюблялись, значит. Момо же смотрела на меня так, словно я её предала. После она опасливо покосилась на свой коктейль. Румянец стремительно расцветал на её щеках. Даже не решись она выпить, всё и так было бы ясно. Наконец и до Чонгука дошло, к чему были мои слова, и он вскинул на неё преисполненный нешуточного волнения взгляд. Иногда, когда пелена плутоватой ухмылки сходила с его лица, он мог вдруг стать пугающе мужественным, словно был высечен из камня, словно он перманентно участвовал в некоем соревновании и неизменно в нём побеждал, словно не существовало ничего, что было бы ему не по силам — исходящее от него могущество походило на звериное и могло даже ужаснуть. Именно таков он был в тот момент, именно так смотрел на японку. Тем временем, взяв себя в руки, Момо с нарочитой невозмутимостью потянулась вперёд, изящно отпила из своего стакана и невесомо поставила его на место. Чонгук мгновенно сделался самим собой, потупился в стол и поплыл в стремительной улыбке, явно непрошенной, но слишком рвущейся изнутри, чтобы её можно было сдержать; следом он пытался поймать взгляд Момо, но она в его сторону вообще не смотрела. Чонгук торопливо окинул глазами меня и Пак Чимина и раздосадовано скрипнул челюстью — так, словно мы в один миг стали здесь совершенно не к месту. — По поводу вашего спора, — серьёзно продолжила я, обращаясь к Момо, — что ты ему должна, если проиграешь? Чонгук, расплывшись ещё пуще, открыл было рот, но Момо шикнула: — Только попробуй, — деланное медовое выражение уже возвращалась ей на лицо; вздохнув, она чирикнула мне с притворным равнодушием, — это слишком личное. По овцеватой ухмылке нашего младшего товарища, по его озорным глазам становилось ясно, о каком роде личного идёт речь. — Боюсь, ты всё-таки проиграла, — протянула я без злорадства, без намерения задеть, а просто потому что это было честно, — они оба спрашивали меня, означает ли случившееся, что отныне всё изменится, и я ответила обоим, что нет. — У меня ещё есть время, срок спора годен до «Алмаза». В любом случае, не переживай об этом, — небрежно оборвала Момо, — хуже, чем сейчас, уже не будет. Чонгук, покачав головой и мгновенно пряча взгляд, тихо выдохнул с какой-то стылой грустью: — Ничего плохого не случилось. — Моя очередь, — бодро заявила японка, — я никогда не была в Сент-Катаринсе. Как всегда, на то, чтобы вдуматься в слова, ушло несколько секунд. А после, безуспешно давя смешки, Чонгук отпил виски. — Что это вы там удумали чуть ранее? — чмокнув губами и поглядев на наши с Момо стаканы, хмыкнул он. — Мальчики против девочек? Как тогда насчёт такого? Я никогда не строил глазки Ким Тэхёну. Новые глотки коктейля стали для нас с Момо последними. И у неё, и у меня кончился напиток, и нам пришлось подняться, чтобы на ватных ногах пройти в кухню и возобновить их. — Не могу поверить, что ты это сделала, — ледяным тоном прошептала она, прикипев глазами к стаканам, пока орудовала над ними с бутылками и рюмками. — Не могу поверить, что ты это сделала, — мрачно отбилась я. — Ты слышала, что он сказал? Он сказал «так и быть, если ты так хочешь». Как если бы оказывал царскую милость простолюдинке. Я поставила его на место. А теперь получается, что у него было полное право себя так вести. — Ничего подобного не получается. Он на тебя слюни пускает весь вечер. Вы ведёте себя просто глупо, всем вокруг всё очевидно, кроме вас. И тебе не помешает почувствовать, каково это, когда тобой дёргают за ниточки ради прихоти. — Это было не ради прихоти, не ради спора, ещё раз тебе объясняю. Я говорила только то, во что действительно верила. Все мои советы и тебе, и твоему тату-мастеру были сделаны от чистого сердца. К тому же, я выражалась намёками, оставляя вам право притвориться, что они пролетели мимо вас. Я ничего не заявляла прямо — так, что уже никак не отвертеться и только мириться с последствиями. Ты же не оставила мне никакого выбора, ты загнала меня в угол и вынудила признаться, причём в том, в чём я до последнего не признавалась даже себе, и не просто прилюдно, а хуже того — при нём. Момо филигранно орудовала шотами. Грациозно крутанулась к холодильнику, чтобы достать лёд. — По-моему, он был счастлив, как пёсик, — закатила глаза я. — Ещё бы он не был. Теперь он вдоволь надо мной поглумится. Надо же было так, я до сих пор не верю сама себе. — Он не станет этого делать. — Ещё как станет. Это удивительно, сколько раз за тот день и, в особенности, за тот вечер все мы могли перессориться в пух и прах, но вместо этого просто возвращались к поверхностному безмятежному сосуществованию, пили, шутили и разговаривали. Все были слишком утомлены выяснением отношений, всем слишком сильно не хотелось поодиночке разбредаться по домам или своим комнатам, а кроме того, все ещё и прилично выпили, и этот мерцающий золотистый вечер лился спокойным потоком сплетен и откровенностей. Как помню, я не успела ничего ответить Момо, поскольку она торопливо бросила кубики льда нам в стаканы, подхватила их и уплыла в гостиную, словно лебедь из мутного сновидения. Я окинула кухню коровьими глазками и наконец осознала в полной мере, что уже отошла от берегов трезвости на довольно приличное расстояние. Пока что я держалась на плаву, но мы-то собирались и дальше играть. Как вдруг меня осенило. Где мой телефон? Он был мне нужен. Мысль о том, чтобы спросить татуировщика о Белом, вдруг показалась до того разумной и правильной, что не воплотить её было бы просто преступлением. Тем не менее, в карманах телефона не обнаружилось, как и в кухне, а на то, чтобы искать его где-то ещё, уже не хватало мозгового ресурса. Мне несказанно повезло, что в тот момент я так его и не нашла. В гостиной меня заждались: была очередь Пак Чимина загадывать. — Мальчики против девочек, значит? — хмыкнул он с ехидной ухмылкой. — Тогда попробую тоже. Я никогда не гадал на суженого. Мы с Момо, напрочь забыв о кухонной перепалке, возмущённо охнули. Нам пришлось пить. — Откуда ты знаешь? — изумилась я. Чимин рассмеялся так, как смеялся исключительно в пьяном виде. Я уже слышала этот его смех однажды, когда застала его нетрезвым. — Су делала это как-то прямо при мне, — сказал он, — безо всякого стеснения она разложила «меня» вместе с ещё тремя вариантами и смотрела, кто из нас лучше. — Су — интересное имя, — бросила Момо как бы невзначай. — Это твоя девушка? Чимин повертел свой стакан в пальцах, глядя на плещущийся в крохотном водовороте напиток. — На самом деле её звали Су Шиён, — пробормотал Чимин; я мгновенно навострила уши; мы с Чонгуком заинтересованно переглянулись. — Но она везде подписывалась, переставив слоги задом наперёд, как Ён Ши Су, и называть её просила Шису. Су — это я её так иногда называл. И нет, мы давно уже не встречаемся. — Как были твои успехи? — озорно ухмыльнулась Момо. — В том её гадании. — Много любви и красивые дети, но мы должны были постоянно ссориться, и у нас не было бы денег. — Классика, — вздохнула она и вдруг перевела тему. — Ну что, кто там следующий? Я помычала, всё ещё приходя в себя от услышанного. — Кажется, я, да? И нападать надо только на мужскую сторону стола? Проще простого. Я никогда не делала татуировку на шее. Похихикав, Чонгук и Чимин отпили из своих стаканов. Наступала очередь Момо, которой наскучило заданное русло игры. Просидев в серьёзной задумчивости, она елейно произнесла: — Мне кажется, Чимин слишком скрытный. По-моему, мы просто обязаны раскрутить его на откровенность, что скажете? — с этими словами она ему ехидно улыбнулась, и он ответил ей рваными смешками. — К примеру, эта твоя Су. Очень интересно. Столько времени прошло, а ты до сих пор помнишь, чем ознаменовалось её гадание. Допустим… — она театрально сжала губки, — я никогда не тосковала по бывшим, с которыми рассталась давным-давно. Чимин обречённо качал головой, улыбаясь в стол. И единственный из четверых потянулся за виски. Я наблюдала за этим его действием с затаённым дыханием. Ай да Момо Хираи, она была очень хороша. Играючи она проделывала то, что мне не удавалось даже с боем. Эта история с его бывшей девушкой всегда казалась мне зловещей. Она же жестоко его предала? И он лично с ней расправился? И рекомендовал потом друзьям не доверять первой встречной? Но даже если так, теперь он до сих пор раскаивался, вспоминал? Может, даже жалел? До чего это было гнетуще: любой эпизод его прошлого, в который мне удавалось случайно или с его позволения заглянуть, оказывался душераздирающе грустным. — Поддерживаю идею, — дерзко подключился Чонгук, — всегда было интересно кое-что. Как бы выразиться? К примеру, я никогда не думал, что Дэнни не даёт мне спокойно жить. — За кого ты меня держишь? — хмыкнул Чимин, снова отпивая виски. — Я много раз с ним ссорился. Разумеется, у меня о нём всякие мысли бывали, и такие тоже. — Знаешь, вообще-то, приятно знать, — буркнул наш младший товарищ, — ты этими мыслями обычно не особенно делишься. Как и вообще хоть какими-нибудь. Но Чимин его уже не слушал. Отставив стакан, он приблизился к столу, навалился на него локтями и поплыл в хитрой ухмылке, готовясь толкнуть какую-то речь. На его щеках играли ямочки, глаза превратились в смешливые лукавые щёлки. Он продумал некий ход. Я наблюдала за ним молча, испытывая умиротворённую радость. Может, для остальных этот момент был не столь сокровенен, но для меня, потратившей уйму нервов на то, чтобы к нему подступиться, и встречавшей столь долго лишь праведный гнев или бесстрастный холод, эта его сахарная улыбка значила очень много. Она трогала меня до глубины моей не вполне трезвой души. И мне было всё равно, что она посвящалась не мне лично — просто было безумно приятно знать, что он умеет вот так улыбаться, что он может делать это в нашей компании, что он нам всё-таки друг. Хотя бы сегодня. — Раз уж вы двое на меня напали, — сладко пропел Чимин тем временем, обращаясь к Чонгуку и Момо, — не обессудьте. Впрочем, ты, — он нагло кивнул японке, — можешь считать, что это подарок. Внимание. Я никогда не влюблялся ни в кого, кто сидит сейчас в этой комнате. За столом началась мозговая деятельность. Чем пуще мы тонули в лозах нетрезвости, тем туже соображали. Но в конце концов все всё поняли. Я никогда не влюблялась ни в кого в этой комнате. Пак Чимин — тоже. Момо Хираи влюблялась, но она уже признавалась в этом ранее, поэтому теперь, пусть ей и приходилось выпить свой коктейль, она могла пить без сожалений. Единственным, кого на самом деле атаковал этот ход, был Чон Чонгук. — Я не пойму! — хохотнул тот. — Это что, вечер подставы друзей и подружек? — Скорее, я бросаю тебе руку помощи, — невнятно пробубнил Чимин, — потому что сам ты такой тормоз, аж смотреть грустно. — Знаешь что, ты, — Чонгук нетвёрдо ткнул ему пальцем, поплыв в развязной зубастой улыбке, — ты нравишься мне вот такой, дружок. Ты совсем такой же, как когда я только приехал. Бывай таким почаще. Момо, пользуясь тем, что они разговаривают, осторожно и кротко пригубила свой коктейль и опустила его обратно на стол. Чонгук, несмело покосившись в её сторону, тоже неуверенно взял стакан виски и с совсем неприсущим ему смущением отпил из него. Ах, до чего всё это было мило. Это были одни из самых непостижимых, самых эпатажных и сложных личностей, что мне доводилось встречать на своём жизненном пути, и вот они робели, как и все самые обыкновенные les garçons et les filles. На этой ноте, по большей части потому, что успели прилично опьянеть, мы решили закончить игру и разве что разделаться с остатками напитков. Я выпила три коктейля, но они были достаточно крепки, чтобы овладеть мной целиком и полностью. Помню, как в сердцах я выпалила: — Какой ты сейчас хорошенький, Чимин, — о чём тут же пожалела, поскольку это было чересчур откровенно, — вот бы ты всегда был такой. Мне так приятно, что он вот такой, скажи, Чонгук? К счастью, не у меня одной развязался язык. — Вот именно, — буркнул Чонгук в ответ, — а если без шуток, правда же жаль, что Тэхёна нет? Я активно закивала головой с какой-то отчаянной печалью, позабыв напрочь, что это слишком личное. В тот момент все мы были Чон Чонгуками. — Не могу понять, куда он делся. Здесь без него как-то пусто, да? — Я очень вас ждал на этой неделе, ребята. Это была такая ужасная неделька. Мне без вас было гадко. — Из-за чего? — подключилась Момо. — Ты писал про операцию. Из-за неё? — Не совсем, — Чонгук усмехнулся, — из-за отмены обезболивающих. Абстинентный синдром. Это его откровение ненадолго выбило её из колеи. А Чонгук продолжил трепаться языком. — Не удивлюсь, — вещал он, — если он заявится прямо в день бала. Это будет очень в его духе. Брякнет своё идиотское «лол». Я его прибью. — Я не думаю, что он вернётся, — выдохнул Чимин, — во всяком случае, не на бал. — Да почему это? — То дело, на которое мы с ним ходили, — пояснил мой учитель танцев, глядя на младшего товарища серьёзным мутным взглядом, — которое было обречено. Оно его спугнуло. «Алмаза» он тоже боится. «По вполне разумным причинам», — чуть не сказала я вслух. — Да ну брось, — отмахнулся наш младший товарищ. Чимин пожал плечами. Чонгук озадаченно сдвинул брови. Я притянула к себе колени и пробормотала: — Это я виновата. — Мне кажется, вам нужно расстаться, — пропечатала Момо. — Мне тоже, — вдруг присоединился Чимин, — хватит мучить друг друга. — Вы с ума сошли, — провозгласил Чонгук и обратился ко мне, — не слушай их. Вы двое — то, чего мне никогда не достичь. — Мы далеки от идеала, Чонгук, — улыбнулась я, — но спасибо, что веришь в нас. И прекрати говорить о себе, как о бракованном товаре. Он направил в сторону японки серьёзный, мутный, истомный взгляд, но та весьма своевременно решила полюбоваться пустым стаканом из-под коктейля. — Да. Хорошо. Больше не буду, — бросил Чонгук и отвернулся. Только каким-то чудом в ту ночь мы не выдали чего-то, что скомпрометировало бы нас, чудом избежали ошеломительных признаний и следующих за ними катастроф. Обсуждения велись в основном вокруг мнений друг о друге, оказавшихся резко положительными и преисполненных пышных выражений. Пак Чимин впервые открыто поблагодарил меня за наши с ним совместные тренировки и за мои старания. «На меня никогда не находило такого вдохновения, понимаешь? Я уже много лет не танцевал в компании, а чтобы объяснять кому-то суть, корректировать чьи-то ошибки, задавать стандарты, так этого вообще никогда не было. Совсем по-другому начинаешь смотреть на основы, которые для тебя самого уже давно вошли в привычку. Так интересно смотреть, как ты развиваешься. Я будто и сам учусь понимать, вдумываться, осознавать. Это просто потрясающе». Я ответила ему вполголоса, что только притворилась, что забыла о его срыве, а на самом деле не забывала о нём ни на секунду. Он заявил с шальной ухмылкой, что он в этом не сомневался. Добавил, что у него это случается «каждую неделю», что он такой сам по себе и этим не стоит забивать голову. Чон Чонгук признался в любви всем, кроме японки, бесчисленное количество раз. С ней же он разговаривал больше долгими пытливыми взглядами, впрочем, так и не встретившими ответа. Сама Момо Хираи держалась просто превосходно, на неё словно бы ничего и не подействовало. Она улыбалась, вставляла ловкое словцо то тут, то там и игнорировала вибрационные волны, исходившие от нашего младшего товарища. Пока мы с ней вышли в уборную вместе, она прихорашивалась перед зеркалом и щебетала: «Ты на меня собак спускаешь, но знаешь, что я тебе отвечу? Я ни капельки не жалею, хоть зажарь меня и съешь на завтрак, мне всё равно. Единственное, что не даёт мне покоя: какого чёрта он от тебя отстранился? Он что, идиот? Я ему чуть ли не прямым текстом сказала тогда в кафе, что ему надо делать. Мне казалось, он меня прекрасно понял. У нас был коннект. И не надо на меня так смотреть, Рюджин». Я рассказала ей, что случилось в недалёком прошлом в гардеробной, и она выслушала меня с разинутым от восторга ртом. Но довольно быстро нахмурилась и снова вернулась к хлопотам над своим отражением. «Нет, что-то тут не так. Почему он тебя там встретил? Почему ждал, когда ты заявишься? Почему он не пришёл к тебе? Если бы он сам к тебе пришёл, если бы только чуть надавил, ты бы поддалась как миленькая. Какой-то он нерешительный… но странно, на нерешительного он как будто не похож. Не похож на того, кто в себе подолгу сомневается — скорее, наоборот. Его что-то останавливает, но ровно до той поры, как он тебя видит. Тогда ему сносит голову. Ах, я его обожаю!» Верно. Его останавливали баррикады лжи и интриг, воздвигнутые между нами — в таких условиях кажется несвоевременным разворачивать свою кампанию. Помедлив, я поведала японке, что Ким Намджун собирался поговорить со мной перед отъездом из деревни — вероятно, как раз об этом. Она спросила, откуда я знаю, и я рассказала ей о книге. Эту историю она выслушала с прикушенной губой. После чего заявила: «Я тебе завидую. Это просто нечестно», — и отрешённо посмотрела на своё отражение. Я понимала, о чём она думает в эту секунду. Она была просто порочно красива. Решительно вдохнув, Момо посмотрела на меня. «Как я выгляжу?» — спросила она. В ответ на мои комплименты она нетерпеливо замахала рукой. «Я не об этом, — она снова взглянула на себя, — можно сказать, что я равнодушна, что спокойна, что держу себя в руках? По мне всё очень видно или нет?» Здесь мне осталось только виновато пожать губами. Она разочарованно выдохнула, и мы вернулись к остальным. Наверное, не будет лишним сказать, что спустя три дня, в злополучную ночь бала эти двое всё-таки стали официально встречаться. Я обязательно поведаю, что из этого вышло, но, пожалуй, не сейчас. На это ещё будет время. А пока что мы наслаждались той тихой, тихой ночью и вот такой странной компанией встречали моё девятнадцатилетие. Конечно, мало кто из нас знал, что грядёт на самом деле. Мало кто мог даже предположить. Но все мы предчувствовали, что очень скоро нам придётся пожать друг другу руки и убраться восвояси. И оттого появлялось что-то тёмное, что-то давящее — за каждым светлым словом, за каждым лёгким смешком. Мы обманывали и были обмануты. Это была спокойная ночь, но спокойствие было лживым. Что ж, нам было достаточно и такого. Мы здорово повеселились.