Маленькие люди

Идём, ветер, идём, дождь, мы снова уходим, Наши грязные сапоги бредут по переулку. Снег своё отмёл, теперь выросла трава, И пришло время нам отправиться в путь.

Именно в такие моменты решается, кто ты и каков. Именно тогда, когда пред твоим лицом вьётся дорога до Чонсона, а оттуда, после небольшого перерыва, как объяснил Ким Тэхён, предстоит час или полтора пути до Тонхэ, портового города на самом востоке полуострова, из которого по морю можно добраться до города Сакаиминато, префектура Тоттори, Япония. В такие моменты, когда вместо всего, о чём ты долго и лихорадочно мечтал, мелкий дождик рассыпается бисеринками по лобовому стеклу, багажник набит деньгами, спереди цепляется в руль обезумевший от страха компаньон, с которым вы совсем недавно, буквально на днях договорились, что не вполне друг другу верите, и всё наконец по-настоящему — становится ясно, где ты был искренен, а где лукавил. — Разверни машину, — как помню, глухо требовала я в первые секунды, — это же безумие, Тэхён, нам надо всё обсудить… Два с половиной часа назад разумный Ким Тэхён в его обыкновенном, привычном и для окружающих, и для него самого облике, исчез. Он робко оглянулся по сторонам, когда подоспели дельцы, которым принадлежал крохотный ресторанчик с конторкой на втором этаже, и начали поножовщину; присмотрелся к их скрытым, но отчего-то всё равно ясным как день лицам, к движениям их тел, к их уверенной, мстительной ярости, и понял — они знали. Они знали, что сюда кто-то заявится. Они ждали. После, уже когда уклонялся от одного из них, балансируя на краю между победой и падением с последующими множественными ножевыми ранениями, он мельком оглянулся и на Пак Чимина, точно так же пляшущего рядом с ним в неравной схватке. И даже после того, как им вдвоём едва-едва удалось выбраться и уехать, он продолжал приглядываться к товарищу. К тому, кто зачем-то заранее посоветовал надеть кастеты и прихватить нож — просто на всякий случай. К тому, кто беспокойно поглядывал на время последние несколько часов. К тому, кто тоже знал, а если не знал, то уж точно догадывался, на что их отправляют. Именно тогда способность сохранять рассудок покинула Ким Тэхёна, моего верного отчаянного друга, и на смену всему пришло оно, то единственное, что всегда его спасало, элементарное, доведённое до автоматизма и не требующее просчётов — побег. Сразу после того, как мой учитель танцев подбросил его до нашей машины, он наспех проверил документы в моей дорожной сумке и пустился наутёк. — Я и так не собирался брать пистолет, — едва разборчиво тараторил Тэхён, теперь остервенело глядя на дорогу, — но то, что Чимин заранее забрал их и куда-то дел, всё равно меня насторожило… недостаточно насторожило… это ты виновата, Рюджин. Ты убедила меня с ним спеться. Я ослабил бдительность! Как выяснилось позднее, Дэнни по некоторым причинам догадывался, что доносчик уже сообщил озлобленному владельцу этой конторки о покушении на его детище. «Он хотел посмотреть, прав ли он, потому что в случае правоты приблизился бы к пониманию того, кто этот доносчик такой... потому он велел мне всё равно сунуться туда, — рассказывал позднее Пак Чимин, — сказал просто уносить ноги, если там появится кто-то нежелательный… легче сказать, чем сделать, конечно… и никаких пушек — это потом куча возни…» Куча возни — это когда на место происшествия явятся соответствующие органы. То есть, в вероятности столкновения своих людей с чужаками Ким Джеук почти не сомневался. Главное, чтобы не началось никаких лишних шевелений со стороны не столь уж теперь лояльной к нему полиции Сеула по следам использованного в недавней схватке огнестрельного оружия. Тем более это было бы так себе, если бы вместе с оружием повязали его людей, которых он буквально только что кинул на амбразуру. Ким Тэхёна во все эти тонкости не посвятили по одной простой причине: он бы отказался идти. Это вам не Малыш Джей, ступающий по приказу и прямиком в западню. Но всё это прояснилось чуть позже, а пока что мы просто пребывали в замешательстве. Дэнни отправил их на заведомо гиблое дело, и один из них об этом знал, и они всё равно пошли — это казалось безумием. За что вот так-то? — Он знал! — Тэхён ударил руль. — Он знал, на что мы идём! Он просто псих, я говорил тебе! Он всех нас ему скормит! «Вряд ли у него был выбор». Но да. Ким Тэхён был прав в этот раз. Я перелезла на переднее сиденье, глядя на дорогу так, словно в конце неё ожидала плаха. Расстелила меховой стороной к себе брошенную тут же кожаную куртку. — Тэхён, разве это выход? — пролепетала я в конце концов. — Что потом? После Японии. Этой наспех состряпанной наметкой он успел поделиться впопыхах где-то между тирады. Теперь же он не отвечал. У него не было ответа. Зато он спросил: — Ты со мной? «Я не знаю, что потом, — вот что это значило, — я не знаю, что с нами будет. Ты со мной?» Я откинулась на спинку кресла, вспоминая обо всём, что было. Пак Чимин — предатель. Чон Чонгук — обречён, с нами или без нас. Ким Намджун… веки сомкнулись, и его хриплый голос переплетался в сознании с ядовитым чувством вины. Он просил остаться, и я ушла. Выбрать его в тот момент было бы плохим поступком, и я его не выбрала. И теперь его образ мерк в ночной полумгле. Что до дяди… — Да, я с тобой, — вырвалось у меня прежде, чем мысль завершилась. И всё было решено. Ким Тэхён, агрессивно глядящий вперёд, медленно успокоился. Я утихомирила пыл этого взбеленившегося загнанного зверька. Я сумела пригладить его, и неистовый блеск в его глазах сменился кроткой тишиной. Он вернулся. И наконец, впервые за несколько часов — стал думать. Не о том, как сбежать, а о том, что… что потом. — Я люблю тебя, — выпалил он. И это была правда. — Мы обязательно со всем справимся, Рюджин. А вот это ложь. Тем не менее, мы ехали дальше. Достаточно долго, чтобы прийти в себя и понять, что всё это по-настоящему. Он включил проигрыватель в стремлении отвлечься от нервов, и заиграла скудная гитарная песенка. «Идём, ветер, — пел женский голос, — идём, дождь. Мы уходим». Где-то посередине между моим пробуждением и тем моментом, когда мы остановились у заправки, ему снова пришло сообщение. Он достал телефон, прочитал его прямо за рулём, и глаза его снова засияли гневным неистовством. С этим он открыл окно машины и яростно выбросил мобильник наружу, после чего закрыл окно и как ни в чём не бывало поехал дальше. Я наблюдала за этим, не шелохнувшись. Когда находишься на пути к Чонсону, и с обеих сторон обступают мёрзлые декабрьские горы, и пустая дорога вьётся тонкой лукавой змейкой, и всё вокруг просто свихнулось — способность удивляться сильно притупляется. — Кто тебе пишет? — подала голос я. — Прошлое, — огрызнулся он сквозь зубы, — только ты расслабляешься, что оно тебя больше не преследует, и вот оно объявляется в самый подлый момент. — Прошлое? — я нахмурилась… и всё-таки нашла в себе силы удивиться. — Неужели родители? Как они тебя нашли? — Она нашла. Накидывает мне в день по истории — одна чуднее другой. Думает, так можно затянуть меня назад в этот ад. Не тут-то было. Всё это не стоит переживаний, Рюджин. Неважно, что она меня нашла, потому что сегодня она потеряла меня снова. И на этот раз не найдёт. Я сидела там, в этом кресле, ещё пахнущем новизной, но и оттого каком-то незнакомом, вдруг чужом и даже потерявшем привычную очаровательность, и смотрела вперёд, на дорогу. Смотрела и не верила своему положению. Неужели я этого правда ждала? Неужели я этого правда хотела? Нет, я хотела чего угодно, но не этого. Это был не ответ — это был зыбкий мираж, который тает, когда к нему приближаешься. Это был повод отсрочить важные и сложные решения, которыми грозно, как кулаком, сулило будущее. Мифический побег от дядиного переезда в деревню, от надобности прощаться, идти на учёбу, работу, становиться взрослой! Никогда, никогда в самом деле я не решилась бы на этот побег, но время шло, и я всё делала и делала шажки в его сторону, яростно убеждая себя в обратном. «Дядя всё знает», — вдруг ёкало моё сердце враз, когда мы проезжали мимо очередного указателя. Он бы мне простил, как нашкодившей собачонке, если бы я бросилась к нему прямо сейчас, он бы непременно простил. Ещё не всё было потеряно, но скоро уж непременно всё должно было стать потеряно. Нужно было возвращаться. Тем не менее, Киа неслась вперёд, и я с ужасом уставилась на дорогу. Я уже не в силах была остановить то, что сама затеяла. Я была не в силах нарушить обещание. Странно, но в глазах Ким Тэхёна в ту секунду я не распознала собственный же страх, собственное же камнем свалившееся понимание, что всё это время побег был обманом, иллюзией, с помощью которой можно было укрыться от всё растущих разногласий. Всецело мы не принадлежали друг другу с самого начала. Мы лгали, что побег исправит это нелепое недоразумение. Тэхён уже сбегал раньше и теперь решил, что вполне может сбежать ещё раз — только вот тогда он делал это для себя, а не для кого-то; никто ничего от него не ожидал, и он не должен был соответствовать ничьим ожиданиям; именно от того он и бежал всю жизнь, от ожиданий, а теперь просто прихватил их с собой. Вздор. Я же, которой подобное безумство никогда не было по силам, решила, что оно мне с какого-то перепугу станет по силам, если мне его организует кто-то другой. Идеальное взаимодополнение лживых увещеваний. Я косилась на Тэхёна, почти как на незнакомца, и вдруг подумала: я что, спятила? У этих зажиточных торгашей воровать не стыдно, как говорил Ким Тэхён, ведь они сами — воры первого сорта и побирают так любимый мною трудящийся люд, он твердил эту свою мораль с пылом и страстью, и я сдавалась. Я знала: если спор продолжать, мы просто расстанемся. Но с той системой убеждений, что уже успела наложить след на мой незрелый, неуверенный ум — той самой пресловутой системой, умело и вовремя навязанной мне Ким Намджуном, я не могла не верить, что мы идем на смерть. С пляской и музыкой, а всё-таки на смерть, на забвение, на добровольное изгнание из нормальных людей. Тэхён, бывший обделённым с раннего детства, ещё мог ответить на такой приговор усмешкой. Но не я, вышколенная намджуновскими наставлениями и встреченная тепло всюду, где бы ни появлялась на своём жизненном пути. Мой отец был механиком, а мать учительницей младшей школы, они любили друг друга и те незатейливые занятия, которым посвятили жизнь. Папа в любую свободную минуту бился с младшим братом в настольный теннис, а мама занималась маленьким садом. Они были счастливы. Они что-то отдавали и что-то получали взамен. Для меня лишиться этой возможности было подобно смерти. Можно сколько угодно приглядываться к обществу и всё находить и находить недочеты, изъяны, и некоторые из них даже окажутся поистине уродливы, но не готова я была променять своё законное место на простой бунт ради бунта и денежного достатка назло другим нечестным богачам. Никогда по-настоящему я не была способна пойти на это добровольное падение; и всё же шла, и чем ниже падала, тем хуже мне становилось. Киа несла нас к падению, и я молча смотрела вперёд, всё осознавая и не шевелясь. Я теперь не имею права протестовать, казалось мне. Ким Тэхён всегда хотел этого и пошёл на это по-настоящему, теперь хотя бы ради него нужно было остаться и пройти этот путь. Я и без того была перед ним виновата. Мне, честное слово, и в голову не приходило, что сам Тэхён был в таком же ужасе. Всю свою жизнь он знай себе взламывал замки, воровал скот и колотил лица. Он не был готов к тем свершениям, с помощью которых обещал мне жизнь в достатке и без забот. Золотые горы медленно, но верно превращались в решетку тюремной камеры прямо у него на глазах. Его пугало то пламя, что бушевало позади нас, его пугала и пропасть, развернувшаяся перед нами, и он нёсся, нёсся, нёсся, мой зашуганный мальчик, моя первая любовь — он мчал по тоненькой полосе настоящего, по ночной дороге на нашу с ним верную смерть. И мы, вероятно, встретили бы её вместе, если бы не то происшествие. Если бы всё не накалилось до предела, и каждый из нас в смятении и панике не выказал бы друг другу впервые до самого конца, кто каков есть. Потому что мы, как выяснилось, были не теми, за кого себя выдавали. И справиться мы вот такие, настоящие, могли далеко не со всем на свете. Я не запомнила, сколько оставалось до Чонсона согласно последнему указателю, встретившемуся перед заправкой. Помню только, что выключила музыку, потому что она громоздилась. — Долго еду, — оповестил Тэхён, завидев заправку спереди, — заправимся по-быстрому и продолжим. — Стой, — осекла я, — остановись неподалёку, давай приведём тебя в порядок. Он сделал всё, как я сказала, и, заглушив мотор, скромно уставился перед собой. Я потянулась к его рукам — он послушно вручил мне дрожащие разодранные ладони. Облизнув губу, он рассеянно наблюдал за тем, как осторожно я снимаю кастет с красных пальцев. Как отбрасываю зловещее оружие на своё кресло и на весу осматриваю плачевное положение его костяшек с хмурым видом. Как поднимаю взгляд к лицу, несчастному, напуганному, детскому, провинившемуся — за всё то, что ещё не случилось, но обещало случиться. Губа подбита, слабое подобие синяка расцветает на одной из скул. Я поправила, как смогла, всклокоченные волосы. Осмотрела широченный смятый пиджак, оказавшийся разрезанным в плечевой зоне. Испуганно уставилась на Тэхёна — он стыдливо отвёл глаза. — Это ерунда. Повезло, что был в плотной одежде. Жалко только, что угробил куртку. Плотно сжав губы и глубоко вздохнув, я расстегнула единственную пуговицу пиджака и медленно стянула его, после чего выбросила на пол рядом с собой. Потянула Тэхёна к себе за локоть, чтобы осмотреть ущерб. Водолазка тоже была разрезана — длинная полоса тянулась от локтя до плеча. А под ней… я осторожно, почти невесомо коснулась пальцами. Кровь уже запеклась. И правда, порез совсем неглубокий. — Давай пересядем на заднее сиденье, — я пригладила его по щеке, потянулась к нему и поцеловала; он отозвался с осовелой теплотой, — у меня есть экстренная мини-аптечка в дорожной сумке. Всего лишь перекись, мазь и пара бинтов да пластырей, но нам хватит. — Хорошо, — шепнул он, прислоняясь своим лбом к моему. — Пошли. Выключи свет. — Зачем? — Мы слишком близко к заправке. Тут сейчас никого не было, но я всё равно не хотела, чтобы наша машина светилась во тьме, как новогодняя ёлка. Окна Киа были немного затемнены — в данных условиях, если выключить свет, этого было достаточно, чтобы скрыть нас. Тэхён кивнул и щёлкнул по выключателю. Салон обратился в прозрачную мглу. Мы молча вышли из автомобиля и пересели на заднее сиденье. Двери негромко хлопнули. Он придвинулся и послушно развернулся ко мне корпусом, ожидая следующих моих действий. Я покопалась в сумке, нащупав боковой карман и изъяв аптечные принадлежности, которые побросала на сиденье, а после придвинулась к нему и аккуратно коснулась полов его водолазки. — Это придётся снять. Он кивнул. Я проникла пальцами под полы и потянула её вверх, оголяя его туловище. Сначала мы избавились от правого рукава, потом вызволили голову из ворота, а потом с большой осторожностью, медленно и с вынужденными перерывами стянули левый рукав. Это оказалось гораздо сложнее, чем проводить водолазку через израненные кисти рук. Края разрезанной ткани слиплись с запёкшейся кровью и отходили плохо, и Тэхён болезненно шипел, когда мне приходилось продолжать отделять её от кожи. Водолазка улетела ему за спину. Я, вооружившись ватой и дезинфицирующим средством, лишила его порез корочки, и тот снова сделался свежим, влажным, наверняка болезненным, зато чистым. Часть бинта я свернула в ткань, чтобы приложить к самой ране, а оставшейся тканью перевязала всё дело. — Готово, — шепнула я, — теперь давай сюда свои ладони. Процесс повторился, но на этот раз обошлось без перевязки — вместо неё вступили мази. — Готово. А теперь лицо, — улыбнулась я, и он, тяжело выдохнув, завороженно приблизился. Освещение было идеальным. Достаточно светло, чтобы мы видели друг друга, и в то же время достаточно темно, чтобы нас не было видно снаружи. В воздухе витала интимность, учитывая, что он сидел полуголый, и я, хотя сама даже не сняла пальто, не могла не чувствовать, как в его мыслях к нему присоединяюсь. Но момент испортился — когда я коснулась мазью его скулы и невольно вспомнила, как точно так же касалась татуировщика. На смену очаровательной, сокровенной пустоты пришло кислое чувство вины. Когда я закончила с обработкой уголка губы и в третий раз заключила «готово», он отстранил мою ладонь от своего лица, приблизился и поцеловал. Ласково запуская раненые пальцы мне в волосы, близясь ко мне оголённым торсом, спускаясь поцелуями к шее и торопливо стягивая с меня пальто. Я заранее предчувствовала, что это произойдёт. Опустила ладони ему на грудь, покатилась ими к оголённым рёбрам и притянула к себе с мыслью «пускай». Россыпь мурашек не то удовольствия, не то страха бежала по коже, когда он развернул меня ногами к себе и потянул вперёд, определяя на спину и наваливаясь сверху. Схватил моё запястье и медленно повёл моей ладонью по своему торсу ниже, ниже, к брюкам, и в конце концов прижал свою ладонь поверх моей, глядя мне в глаза. «Пускай». Он припал губами к линии моей челюсти, шепча «я люблю тебя», и повёл пальцами по голому животу к пуговице джинсов. Расстегнул её. В смутном страхе я прикрыла глаза — не стоило так делать. «Не уходи сейчас», — зазвучало у самого моего лица из недалёкого прошлого. Я невольно скорчила хнычущую мину, мгновенно впадая в панику. Нет, нет, только не это. «Я даже не сказала ему, — мгновенно подключился рассудок, — он даже ничего не знает». — Тэхён, — простонала я, — постой. Почему в подобных случаях всегда приходишь в себя так поздно? Он всё продолжал, а у меня в голове всё всплывали и всплывали слишком свежие воспоминания. «Ты нужна мне». «Зачем ты так?» «Ты и я — это самое правильное…» Нет, так нельзя! Я снова отчаянно попыталась вызволить собственную ладонь, прижатую к чужому паху. Слишком много всего и сразу. — Ну, не закрывайся от меня, — гортанно прошептал он мне на ухо, — прекрати думать. Дай мне хоть разок одержать верх над твоими мыслями. Тебе понравится. — Тэхён, — извиняющимся голосом ответила я, — сейчас правда плохое время… — Нет, — он припал губами к моей шее, — это всё мысли. Не думай. После чего ещё увереннее проник ладонью под кромку джинсов, а следом и под бельё, и я тихонечко взвизгнула; он же блаженно выдохнул густой басистый стон, к своему удовольствию обнаружив то, что и ожидал обнаружить; я зажмурилась — снова это лицо, этот голос, эти слова, в исступлении распахнула глаза, вытолкнула чужую ладонь, ткнулась и ему самому в голую грудь и пробормотала: — Не надо, я прошу тебя… — Да в чём дело? — тихо прорычал он, упорно не отстраняясь. — Я хотела поцеловать его, — изо всех сил я душила слёзы и тошноту, комом подступающие к горлу, потому что было слишком много всего и сразу; тяжесть, нависшая надо мной, была значительно больше той, которую я могла бы в тот момент вынести; меня мучила клаустрофобия, — почти поцеловались сегодня с ним. Прости, прости… мне нужно было, чтобы ты знал… чтобы извинил мне это… Какое-то время Тэхён не шевелился. Мы едва слышно дышали друг другу в лица, чувствуя почти физически, как связь между нами натягивается в тонкую нить, лопается то тут, то там и в конце концов превращается в трепещущие отрывки, всё ещё стремящиеся достигнуть друг друга, но гораздо быстрее того тающие в воздухе. Он отхлынул так же резко, как прежде оказался надо мной, и я принялась окликать его в головокружительном убеждении, что вот-вот он исчезнет, испарится, пропадёт: — Тэхён… Тэхён, пожалуйста… — пока где-то там в материальном мире он молча и торопливо натягивал водолазку. Я в бессилии растёрла распалённое лицо, силясь вынырнуть из омута возбуждения, стыда и паники, в которых тонула, как в кипятке. Лучше ли было позволить всему случиться — вот так, когда в уме то и дело мелькает другой человек? В прошлый раз всё испортилось из-за того, что этот человек был в его голове. Теперь же то, чего он боялся больше всего, стало реальностью. — Тэхён… Он вышел из машины и оглушительно громко хлопнул за собой дверью. Спустя мгновение распахнулась уже передняя дверь: он уселся за руль, завёл двигатель и вырулил на территорию заправки, где первым же делом двинулся к бензоколонке. Прихватил куртку и снова покинул автомобиль — резко, стремительно, с яростными рывками в каждом жесте. Я торопливо влетела в пальто и тоже выскочила на улицу. Попутно натягивая на себя последний элемент одежды, Тэхён двинулся к багажнику, открыл его, достал оттуда деньги и снова захлопнул. — Послушай же! — Не ходи за мной сейчас, Рюджин. Даже смотреть на тебя тяжело, — гнусавым купольным голосом. Сунув шланг в автомобиль, он понажимал на кнопки и чуть ли не рысцой двинулся в минимаркет, чтобы оплатить. Несмотря на его указание, я всё же поплелась следом, но как-то вяло и неуверенно, и зайти в минимаркет всё-таки не решилась — так и застыла неподалёку от входа, на тротуаре, ожидая его возвращения. «Не простит, — я бездумно переминалась с ноги на ногу, тщетно силясь унять охвативший меня чесоточный озноб. — Он мне не простит». Спустя, как показалось, целую вечность Тэхён появился из-за стеклянной двери и, к моей радости, на этот раз направился ко мне. — Значит, поцеловались, — было первым, что он заявил. К слову, стоял лютейший мороз. Сама заправка светилась серым студёным пятном, но настойчиво сочился здесь, в одном из углов, резко-синий свет неоновой вывески. Каждый из нас отливал индиговым. Моё индиговое отчаяние. Его индиговая суровость. После мне, бывало, подолгу казалось, что на самом деле мы до сих пор там. Узенький тротуар на пути к минимаркету сделался усыпальницей наших душ, а оставшиеся бездыханными тела, словно ссохшиеся хрустальные деревья, ещё целую вечность ветвились во все стороны синими кристалликами мороза, как два фаянсовых узора. — Нет. Я же сказала, что только хотела это сделать. — Так какое к чёрту это имеет значение? — разозлился Тэхён. — Естественно, ты этого хотела, ты в него влюблена. Зачем ты мне это говоришь? Тут в его глазах блеснул яростный упрёк. — Ты изменила выбор, — изрёк он. — Нет, ты меня не понял, — слова давались мне с трудом, едва удавалось ворочать языком, всё внутри противилось тому, что должно быть сказано, — я имею в виду, что именно попыталась его поцеловать. Он мне не позволил… и то, в самую последнюю секунду. Я ожидала, что он разразится гневом или превратится в ледышку, или удостоит меня ещё какой ментальной пощёчиной, но Ким Тэхён только застыл с лицом запутавшегося ребёнка, беспомощно хмурился и никак не мог сообразить, что ему пытаются сказать и зачем ему вообще делают больно. — Я не понимаю, как это отменяет мои слова, — наконец он сделал круг и дошёл до прежней мысли, — раз ты к нему полезла, значит, между нами всё кончено. Будь это кто угодно, хоть Чимин, хоть Чонгук, я бы ещё списал всё на минутное помутнение. Я, как оказалось, совсем не гордый. Но его я тебе не прощу, — синие губы сомкнулись, и на синем лице выступили синие желваки, — не прощу. Он с самого начала был у нас третьим. Я не понимаю, как твои слова отменяют мою мысль. Он отстранился, пускай, но ты-то всё ещё выбрала его. Не мои проблемы, что ты осталась с носом. А ему мне даже руку пожать хочется, что не стал опускаться до низости. — Ты всё ещё не понимаешь, — возразила я, пропустив мимо ушей все грубости, — он прервал меня и спросил, расстались ли мы с тобой. Я сказала, что мы с тобой не расстались. Он спросил, расстанемся ли… — я осторожно вздохнула, — и я сказала, что не расстанемся. И после он всё же… просил меня остаться… — Он тебе признался, — перебил Тэхён. — Можно сказать, что так, — я опустила ресницы, стараясь спрятать горечь в толщах синевы. — Наконец-то! — торжественно выплюнул Тэхён. — …и я всё равно ушла, — докончила я мысль. — Ты понимаешь? Он так спросил, выбираю ли я его, и я не выбрала. — Грамотно стелешь, — произнёс он почти с уважением, впрочем, совсем враждебным, — видишь ли, мне кажется, ты морочишь нам головы. И мне, и ему. — Я знаю. В своё оправдание могу сказать только, что делаю это ненамеренно. Тэхён подумал немного, уставившись в пустоту всё с тем же детским замешательством. Странно, только что мы целовались, как обезумевшие, а теперь, хотя мне и было его бесконечно жалко, казалось неправильным его касаться. Я не посмела. Это было бы кощунственно. Ещё мне невыносимо хотелось расплакаться, умолять о прощении и самой выругаться на ухищрения своего рассудка, чтобы доказать, что я в полной мере осознаю свою ответственность, но и этого я сделать не посмела. Это тоже было бы кощунственно. Подлое это дело — картинно обругивать себя за содеянное зло и за своё же зло просить жалости и сочувствия, да ещё и от того, кому это зло причинил. У меня не хватило совести разрыдаться. — Этот треугольник мне осточертел, — заявил он. — Прости меня, — сказала я, — я ужасно с тобой поступила. — Не похоже, что ты жалеешь. — Не похоже? Каждую секунду с тех пор, как это случилось, я только и делала, что жалела об этом. Это была правда. Как будто сам воздух был отравлен чувством вины. Я добавила: — Я люблю тебя. Хотя и боюсь того, что мы собираемся сделать. Я пойду за тобой, честное слово. — Нет, нет, это не та любовь, что мне нужна, — выпалил Тэхён, — ты идешь со мной из сострадания, из заботы! Мне нужна девушка, а не сиделка. Я хотел бы, чтобы на меня ты смотрела с тем же благоговением, с которым смотришь на него! Ты не простишь мне того, кто я есть, не простишь мне моих представлений и будешь со мной из милосердия, как верная мать или врачица. Я не вынесу твоего снисходительного сострадания, твоей печальной любви, твоей тёпленькой жалости. Не вынесу, не смогу! Смог бы ещё, не будь у тебя его, того, на кого ты смотришь именно так, как никогда на меня не взглянешь, но когда он есть и когда ты перед ним благоговеешь и трепещешь, и с придыханием им восхищаешься — я не могу! «Это правда, — вдруг поняла я, совсем сокрушённая, — он прав». А может, и не вполне прав. Но сил противопоставлять что-либо у меня не осталось. Даже для того, чтобы задуматься… — не осталось. Тэхён смотрел на меня выжидающе, и мне было нечего ему ответить. — Прости, — вдруг я сделала вопиющее признание, пришедшееся совсем не к месту, — что-то я очень устала. Голова не работает… Он бесшумно расхохотался, сделал нетерпеливый оборот вокруг своей оси, после надолго уставился вдаль с каким-то диким, исступлённым лицом и в конце концов вдруг сорвался с места к машине. Я побрела следом, но снова вяло, еле-еле волоча ногами; силы хирели от шага к шагу, а по ощущениям кончились ещё давно; мерещилось, что вот-вот я так и свалюсь на месте — и, что самое любопытное, такая перспектива меня даже не пугала. Силуэт Тэхёна всё убывал, а мне дорога до машины казалась невыносимо долгой. Я одолела только половину пути, когда он уже убрал насос обратно в бензоколонку и бодро запрыгнул в автомобиль. А после случилось нечто ошеломительное. Загорелись фары. Наша Киа, спешно пятясь, круто вырулила на дорогу и с характерным рёвом ринулась в том направлении, с которого мы прибыли. Я тихо выдохнула облако пара. Я не стала бежать, не смогла даже что-нибудь выкрикнуть, не вытянула вперёд ладонь. Приварившись к асфальту, всё ещё хрустально-синяя, я молча наблюдала за той пустотой, что после него осталась.