Маленькие люди

***

Дверь отворилась, и вот он уже стоял перед ней с улыбкой плута, аккуратно втягивая воздух через оскал в качестве подготовки перед представлением, автором которого являлся. — Драсти? Она холодно вздохнула и, не сказав ни слова, отступила на шаг в сторону, пропуская его. Пока он снимал обувь, она возвышалась над ним мрачной статуей со скрещенными на груди руками. Наконец он выпрямился, и они смотрели друг на друга. Он все еще по-скотски, как ему самому казалось, скалился. Она оставалась мрачной — но в глубине души им обоим было ясно, что она проиграла. Сама же разрешила прийти. Это раздражало ее еще больше, как и его нахальная ухмылка, не скрывавшая понимания всех тонкостей их щекотливого положения. Он ей даже сочувствовал. Да кто он, в конце концов, такой? С самого начала решительно ничего, кроме пошлого желания покрутить взбалмошный роман с отчаявшимся красивым калекой, ее не привлекало. Потом появился тот другой очаровательный красавец, его хлопотливая пассия, коллективные загадки этой троицы. И только она решила было, что напоролась на близких по духу: золото, бархат и глянцевый блеск — как он оставил ее с носом. Нет уж, решила было она, ее не оставляют с носом, она всегда берет что хочет, и она взяла — но на этом все, все! Это должен был быть конец. Однако он продолжил ей писать, и она продолжала слушать. Гадкое любопытство! Нужно было бежать, оставив за собой негодование, ненависть, обожание. Разве ей впервой? Наверное, она слишком заскучала, она подумала «почему бы и нет, раз мне нечего делать?», она в конце концов все же потакала своим все плодившимся вопросам и теперь откупалась за это. Она не могла поверить в абсурдность своего нынешнего положения. Кто это такой? Что он здесь делает? Почему она позволила ему прийти? Он ей даже не нравился. Ее растопил его жалобный, отчаявшийся, несчастный голос. Она его пожалела! После того, как он уже дважды вполне удачно обставил ее. — Ты говорил, что ты не в духе, — наконец решилась заговорить она, — теперь, как я вижу, ты в полном порядке. Можешь уходить? — Не-е-ет, я оттого и в порядке, что ты разрешила прийти, — хихикнул пресловутый ночной гость, — если выставишь за дверь, я снова буду разбитый и грустный. Вдруг он качнулся к ней, наклоняясь и с явным намерением глядя на ее губы. Она резко попятилась и тут же указала на дверь. — Раз пришел за этим, убирайся. Ею овладел вдруг прилив чудовищного отвращения, и ее лицо красноречиво об этом говорило. — Шучу я! — он рассмеялся, отшатнулся и задрал ладонь одной руки над головой. — Просто шутка. Он с интересом огляделся вокруг. Снял куртку и вручил хозяйке дома. Ногу ему обнюхивал пес. — Не понимаю, о чем нам разговаривать, — тоненько заявила она, проходя внутрь вперед него; пес бросился за ней следом, — но раз уж тебе так невмоготу, пройдем в кухню. Попробуй удивить меня. Учти, я не в настроении выслушивать унылые жалобы. Я могу выставить тебя в любой момент. Он заковылял следом, улыбаясь, потому что знал, что этого не случится. Где-то за улыбкой, тем не менее, все-таки пряталось некое гадкое чувство. Ему мучительно хотелось изменить ее настроение. На секунду он засомневался, правильно ли поступил, придя. Они оказались в кухне. Она справилась у него, не голоден ли он. Его стошнило бы и от одного куска еды, но от чая он не отказался. Тогда она заварила некий цветочный напиток, пока он, развалившись за столом, наблюдал за ее плавными передвижениями по кухне. В помещении царил бардак, подметил он. — Неплохо ты тут устроилась. Она не ответила и спустя минуту поставила перед ним дымящуюся кружку. Ее холодное расположение быстро сбило с него спесь. Потягивая чай, он вовсю думал, как реабилитировать свою персону из зоны ее ледяного осуждения. — Я уже извинялся, — произнес он, все еще улыбаясь, хотя улыбка заметно ослабла, — но еще раз извинюсь, если хочешь. Мне очень жаль. — Не бери на себя слишком много. Ради бога, я не ожидала от тебя ничего другого. Доводилось слышать в свой адрес комментарии и похуже, как-нибудь переживу. Не нужно вести себя так, будто тебе удалось меня задеть. Это слишком самонадеянно. — А мне не удалось? — Нисколько. Он заглянул ей в глаза. Она невольно поймала его взгляд и тут же снова проиграла. — Я считала, что приглашена, — сдалась она, раздраженно фыркая, — что касается твоей болтовни, плевать я хотела на эти никчемные попытки публично меня оскорбить — ты оскорбил только себя, и если ты этого не понимаешь, то ты просто бестолочь. Однако я пришла туда, преисполненная уверенности, что отправлюсь с вами. Здесь тебе удалось меня огорошить. Ты доволен? — Говорю же, нет. Мне стыдно. — Ох, прекрати! — она закатила глаза. — Я серьезно, — потупился он; ему все никак не удавалось содрать с лица эту глупую полуулыбку, — рассказать, что было дальше? — Избавь меня, пожалуйста, от этих… — Да нет, давай расскажу. Она помолчала — зеленый сигнал. Он бесшумно усмехнулся, впрочем, даже без самохвальства, и приступил к рассказу. — Нини, та девушка, которую я привел, оскорбилась не меньше твоего и помахала ручкой прямо за тобою следом. Рюджин тоже мгновенно наехала на меня, не успели мы толком забраться в машину. Тэхён ее поддержал, а еще заявил, что у меня один ветер в голове и я, видите ли, недостаточно серьезен. Я наговорил им обоим отменных гадостей, нарочито припомнив этого пресловутого тату-мастера, из-за которого они вечно грызутся, — здесь он про себя отметил, что она все-таки пронимается легким интересом к рассказу; вот где было ее слабое место, он это знал, — а потом пошел шататься к Шуге, парню, которого на дух не выношу. Он был пьян в стельку, как и вся его братия, а я пить не мог, потому что под завязку нажрался обезболивающих, их нельзя мешать с алкоголем; после ранения у меня развилась зависимость к оксикодону. Между ее бровей появилась встревоженная складка. Она заметно насторожилась. Он продолжил: — В зале мы все снова пересеклись, только уже с Чимином, еще одним моим близким другом (мы живем вместе, если помнишь, я тебе о нем упоминал), который накануне взял с меня обещание больше не принимать. Днем раньше он официозно вызвал меня из спальни в гостиную «на разговор» и заявил, что обеспокоен. Чтоб ты понимала, ожидать от него подобного действия куда более абсурдно, чем ожидать нашествия инопланетян. Тэхён был свидетелем нашего разговора, пару раз он внес лепту и участливо кивнул головой. Разумеется, когда началась такая пляска, не оставалось ничего, кроме как дать слово завязывать. Ну, как видишь, на следующий же день, то есть сегодня, слово я нарушил, — он бесшумно рассмеялся, прикрыв глаза и почесав бровь, — сейчас я тоже на таблетках. У меня на них настроение скачет — будь здоров. Сейчас веселый, через минуту грустный или злой. Чимин предсказуемо впал в ярость, а Тэхён и Рюджин молчали, как мрачные судьи — я на них всех распсиховался и ушел обратно к Шуге, где почти тут же пожалел обо всем, что вообще сделал или сказал в этот вечер. Чуть погодя, посидев и поварившись в этой своей кислой желчи, я подорвался всех искать. Вообще-то, я искал именно Рюджин, по ней я хлеще всех приложился, учитывая, что она там самая ранимая. А еще она, вообще-то, была ко мне удивительно добра. Домина, в котором проходила эта злосчастная вечеринка, просто необъятный; мне казалось, прошла вечность, прежде чем я его оббежал, и все безрезультатно. У меня тогда слегка расшалился адреналин. В конце концов я наткнулся на Чимина и сказал, что ищу Рюджин. Он, как выяснилось, был занят тем же; я не успел спросить почему. Меня стало слегка потряхивать, и очень хотелось тишины. Мы с Чимином разделились, и я стал искать дальше, но в конце концов решил, что они с Тэхёном могли уже уехать, потому что с самого начала не шибко горели желанием приходить. Тогда я забрался в первую же темную спальню и набрал тебя. Что было дальше, ты знаешь. Он хлебнул чаю и не без изумления отметил, что кружка дрожит в его руке. Какого черта? От ее глаз это тоже не укрылось. Спустя невыносимо долгий обвал тишины она спросила: — Что значит «после ранения»? Он облизнул губы и, поджав их, все еще весело растянувшиеся, уставился в пол. — Видишь ли, — проскрипел его голос; сам он походил на нашкодившего школьника, — это слегка незаконно. Ее ошеломленный рассредоточенный взгляд прикипел к столешнице. Осознание свалилось на нее камнем. А после всплывало то одно, то другое, — он так и видел: вот блеснула деталь, вот еще одна, вот еще. — Вы все нигде не работаете, — произнесла она так, точно только теперь ее осенило, — а эти ваши ссадины на кулаках… постой-ка, Рюджин тоже знает? — У-у-у… Еще как. Она, можно сказать, одна из нас. — Господи боже, — она подскочила со стула и навернула небольшой кружок на кухне, а после вдруг уставилась на восседающий за столом предмет, как на взрывчатку. Он тоже встал. — Слушай, — произнес он неожиданно мягко, аккуратно приближаясь к ней, — да ничего такого мы не делаем. Иногда набиваем морды, иногда морды бьют нам, только и всего. Наш босс — самый обыкновенный бизнесмен, просто не вполне легальный. Это почти такая же обычная работа, как и все остальные. Чем больше он наворачивал этой чуши, тем больше неподдельного ужаса выражали ее глаза. Он подошел вплотную, вальяжно, точно совершая нечто совсем привычное, запустил ладонь ей в волосы и абсолютно уверенно и безапелляционно впился в ее губы. Она не стала сопротивляться, но и навстречу не подалась, и когда он оторвался, все еще хмурилась в глубокой задумчивости. Он опять рассмеялся. — Разве ты только что не должна была забыть обо всем на свете? Она уставилась на него так, словно только теперь заметила перед собой, и тут же раздраженно отпихнула. — Это же вздор! Мы же одного возраста, — недоуменно пробубнила она, снова уйдя в задумчивость, — ладно ты, раз ты меня старше, но Рюджин? Уму непостижимо. Она каждый раз уворачивалась, когда я спрашивала о финансах! Неужели правда? Он втянул воздух через обнаженные зубы. — Вообще-то, — шутливо и вместе с тем виновато скривившись, протянул он, — я самый младший в нашей компании. Она стрельнула в него убийственным взглядом. — Что? — лязгнул ее голос. — Мне и девятнадцати нет… мне восемнадцать, — ее глаза, казалось, готовы были вот-вот выскочить из орбит. Он хохотнул. — Но есть плюсы! Имя у меня настоящее. — Мамочки! — он сконфуженно зажмурилась, уронив лицо на ладонь. — Я спала с ребенком!!! — Эй-эй-эй, — нахохлился он, выпятив грудь, — полегче. — Получается, вы какие-то мелкие бандиты, — сбивчиво тараторила она; «дорогая, а где же твое хваленое самообладание?», — которые дерутся с другими бандитами во всяких ваших бандитских разборках?! Он вздохнул; на плечи ему вдруг навалилась нечеловеческая усталость. По правде говоря, он не этого хотел. «Теперь все, должно быть, кончено. Кто меня за язык тянул?» Ему нравилось и вместе с тем не нравилось его нынешнее положение. С одной стороны, ее невозмутимая маска треснула. С другой стороны, едва ли для него это был хороший знак. — Я коллектор, — вяло, едва ворочая языком, пояснил он; глумливая истома его совсем погасла, сменившись той зернистой горечью, что оседала в горле до приезда сюда, до того, как в горячем смятении на вечеринке он вдруг стал воображать, что сможет шептать ей на ухо, пока они будут заниматься чем-то куда более интересным, — трясу с тех, кто задолжал моему боссу. О нем лучше не спрашивай, я вижу, на тебя и так хватит страстей. Это мелкая работенка, я ее выполняю смеха ради и чтобы мой босс помог мне кое-как насолить родителям. Мой папаша тот еще сукин сын. Мне нужна была какая-нибудь шайка, которая согласилась бы на мою авантюру, а еще надежная крыша над головой на случай, если отец впоследствии захочет со мной бодаться. Это все? — И каким же образом ты выбиваешь долги? — ее руки скрестились на груди; казалось, его речь была пропущена мимо ушей; в ее голосе, тем не менее, сквозило в тихое, но отчаянное любопытство. — Каким-нибудь низким и безобразным способом, я полагаю? «Ты убиваешь людей?» — последний вопрос она произнесла предобморочным шепотом. — Не драматизируй, дорогуша. Просто немножко припугиваю. Он получал порочное удовольствие от ее смятения. — Омерзительно! — А ты как хотела? Ты натура тонкая, может и найдешь чего глубокого в нашей плоской самобытности, но по сути это обыкновенные драки. Мы делаем налеты и колотим бедолаг, только и всего. Почти все находят деньги, как миленькие, после наших расправ. Угрозы действуют безотказно. — Господи помилуй, да она же говорила мне об этом!.. — она все еще его словно бы совсем не слышала. Он озадаченно двинул бровью, теперь уже почти столь хмурый, сколь его собеседница. — Рюджин, — ошарашенно пояснила его не сбывшаяся фантазия, — она упоминала долги, но я же и подумать не могла… Он не ответил. Они молчали — к сожалению, не об одном и том же. Спустя мучительно долгую минуту он сделал шаг вперед, и она почти синхронно попятилась назад, глядя на него теперь с яростным опасением. Повременив и в досаде стиснув челюсти, он настырно сделал еще шаг. На этот раз она не отступила. Он не знал, замерла ли она, потому что доверилась или потому что чересчур ему не доверяла. — Раз вы всего лишь участвуете в драках, — вкрадчиво и совсем тоненько чирикнула она, — что это такое? Она коснулась его плеча. Рука ее касалась невесомо и с трепетной нежностью — к его изумлению. — Что, хочешь знать? — провокационно шикнул он. Она задумалась над ответом. Но размышления затянулись слишком надолго для того, кто собирается ответить «нет». — Хана меня убьет, если разведает, что я вляпалась в нечто подобное, — пробормотала она, отнимая руку, — и родители будут в ужасе, и вообще… я должна держаться от всего этого подальше. Ему теперь следовало уйти, — догадался он. Утихшая паника медленно поднималась вновь. Нет, нет, только не это — куда? Не осталось для его убогой душонки местечка хоть где-нибудь. Шут, калека, наркоман — разве ему было куда податься? — Ни во что ты не впутаешься, — вдруг совсем сбивчиво протараторил он, — только сейчас, пожалуйста, не выгоняй меня. Тишина — бесконечная, всеобъемлющая. Что-то наконец блеснуло в ее лице. Жалость. Все-таки она мало чем отличалась от Шин Рюджин, какой бы иной ни казалась. В подобные секунды девицы все одинаковы — или что? Он показался себе вдруг маленьким и беспомощным — как ни странно, в самом славном, самом добром смысле этих слов. Она несколько сварливо провела пятерней по его растрепавшейся шевелюре и уставилась на него с озабоченным выражением наседки. — Ладно, — она звучала, как колыбельная; приятная слабость растекалась по его венам. — Это только на сегодня. Я постелю тебе в гостиной, чтобы ты не натворил чего страшного в твоем лекарственном пьянстве. Хана подрабатывала медсестрой в наркологической клинике, когда училась в медицинском университете, так что я знаю, о чем говорю. Ты будешь допивать свой чай? Он, снова ухмыляясь до ушей, покачал головой. Она поволокла его за собой в гостиную за локоть, как бестолковую тряпичную куклу. Пес, лежавший на своей подушке, весело попрыгал за ними. Ему вспомнилась сестра, его сестра. Впервые за много дней она вспомнилась ему живой, а не мертвой. Странно. Они уселись на два кофейных кожаных кресла, что стояли по бокам от крохотного круглого столика в углу гостиной. Она дернула по веревочке настенного светильника в форме ландыша. Манерно она поправляла на себе ночную рубашку, с важностью опустив ресницы и всем видом выражая дистанцию между ними. Да она же его побаивалась! — Так откуда у тебя это? — она кивнула на его плечо. — Одно серьезное задание. Нам такие редко дают. Обменять партию оружия на деньги. Покупатели взбунтовались, захотели все прикарманить просто так, вот мне и досталось. Она старалась совладать с собой. У нее плохо получалось. — Нет, я так все-таки не могу… это не укладывается в голове. Мне нельзя в это ввязываться. Хана меня убьет. Он поднялся (она вздрогнула). Подошел к ее креслу. Опустился перед ней на колени. Коснулся ее бедра ладонью. Коснулся ее коленей губами. Прикрыл глаза. Прильнул к коленям щекой. Расслабленно выдохнул. Вот чего ему хотелось, да, да, да. Как ни странно, он чувствовал, что больше она у него не выиграет. Так, как он ошарашил ее, ей его уже не ошарашить. Ну и к черту тогда игру. Он любил опутывать, а не быть опутанным. Если бы он взял ее сейчас, он был бы нежен, а не яростен, как в прошлый раз, когда она его так разбередила. Теперь ее броня дала брешь, и наставала его очередь будоражить сознание. Ночь была молода, и он был очень готов. А наутро… утром это был бы уже не он, а совсем другой человек. Думать обо всяких утрах ему не хотелось. — Знала же, зачем ты едешь, — деловито вздохнула она; ножка взметнулась, нарушая его покой, и опустилась на другую, — и зачем я тебя пустила? Гадкий мелкий бандитишко. «Нет». Нет, она начинала его бесить. Как же так? Только не опять; он же выиграл, он выиграл! Стиснув челюсти, он отпрянул и так и остался сидеть на полу, стараясь оклематься, как от пощечины. Она скатилась со своего кресла и уселась напротив, как пить дать, из жалости. Из снисходительной, понятной для них обоих жалости. — Ты же такой же, как я, — с недоумением зачирикала она, — на кой черт тебе такая жизнь сдалась? — Что ни говори, а общего у нас с тобой ни на грош… в социальном плане. — Дай-ка угадаю, мамочка и папочка заставляют на завтрак есть кашу? Сверкающий его взгляд, казалось бы, мог рассекать воздух. — Заткнись. К счастью, она быстро поняла, что ляпнула лишнего. Или что попала в точку? — Ну, ладно, — примирительно выдохнула она, придвигаясь на коленях и снова зарываясь пальцами в его волосы, проводя по всей длине, повторяя все сначала; его почти вырубало от удовольствия: знала же, чертовка, что ему сейчас нужно, — оставим войну на один вечер. Ты, как я вижу, больной человек. Я над такими не измываюсь. Но чего ты у меня ищешь? Чего ты от меня хочешь? В постель? Ни за что я тебя туда не пущу, ты ребенок. Приятельский совет? Бросай это сумасшествие, вот тебе совет. Дружеское плечо? Хорошо, но только на сегодня, если тебя устраивает плечо того, кто отвергает и осуждает все, чем ты занимаешься. Он в протест качал головой в такт каждому снисходительному слову, пока она настырно говорила. — Милочка, — вздохнул он, — не получится. Кривляйся сколько хочешь, но ты меня боишься. И мне это нравится. Она посмотрела на него, как на неисправную поломку — актерство, конечно. Придвинувшись еще чуть ближе, она протянула руки и произнесла: — Ладно, поумерь пыл, — как будто бы совсем ни во что не играла; за плечо она придвинула его к себе и опустила щекой к своей груди, — давай, — ласково разливался ее голос, — расскажи мне обо всем. Это же ты ко мне пришел, а не наоборот. Ее ладонь поглаживала его волосы. Он слушал ее мерное дыхание и, будь ему неладно, опять расслаблялся. Она все еще продолжала тянуть на себя канат — даже теперь! Невообразимо. — Ты сумасшедшая, — сонно заявил он, — я тебе заявляю, что я преступник, а ты думаешь о том, как сделать так, чтобы это ты осталась у меня в голове, а не наоборот. — Что там с твоими родителями? — с явной издевкой. У него вырвался очередной расслабленный вздох. С каждым таким он становился все менее зловещим и все менее значительным, и искушение провалиться в омут обманчивых ласок было слишком велико. Ему было невыносимо, невыносимо гадко на душе. — Да так. Изводили, бесили, таскали по психологам, наказывали за неусидчивость, пытались починить то, что изначально не было сломано. Довели сестрицу до самоубийства. Ее ладонь на секунду застыла, а после продолжила его наглаживать. Ей все это не нужно, — так и видел он ее мысли. Она на это все не подписывалась. — Как? — Выдали замуж за седого паренька втрое ее старше. За то, что вылетела из университета. — Так… — неожиданно взволнованно, — и что дальше? — Сначала я думал убить отца, и будь что будет. Потом понял, что это слишком тривиально. Так и появилась моя миссия. Хочу стащить диадему сестры из одного нашего коттеджа под названием «Алмаз», она к ней перешла по наследству. Там будет бал в декабре, и приглашена куча народу. Друзья помогут. Дороговатая вещица, не настолько, конечно, чтобы убиваться, но для моего семейства это святыня. Продам ее своим, а они сбудут на черном рынке. Покажу, что такое на самом деле наши семейные ценности. Это будет только начало. — Да ты совсем сбрендил. — Чутка, — он еще раз вздохнул, опасаясь, что, вообще-то, может уснуть. Она вдруг оторвалась от него. — Говоришь, у тебя зависимость развивается? — поглядела на плечо. Решила перевести тему, значит. — Так, вообще-то, и скопытиться можно. Оно у тебя до сих пор болит, что ли? — Только не говори, что споешь над ним песенку, и все заживет. Она ухмыльнулась в своей самодовольной манере: — Что-то ты совсем размечтался, — и хмыкнула, — нет, мне просто любопытно. Никогда не видела, как выглядит огнестрельное ранение. Она принялась за пуговицы на его рубашке. — Ты удивительно быстро пришла в себя. — Я шокирована. Как только ты уйдешь, мне понадобятся сутки, чтобы проваляться в состоянии транса, а потом еще сутки, чтобы прорыдаться. И только после я решу, что все произошедшее меня травмировало, и больше ни на шаг к тебе не приближусь. Отчего-то он знал, что это не шутка, хотя она и говорила играючи. — Как много знает Рюджин? — спросила она, повременив со своими пуговичками и снова заглянув ему в глаза. — Как она вообще к этому причастна? — Через Тэхёна, как же еще? И причастна она вполне себе, не недооценивай ее, как все мы недооценивали. Я же говорил, что она слегка с приветом. Еще подумав, она продолжила медленно расстегивать рубашку, стянула ее с плеча и аккуратно коснулась уродливого рубца. — Теперь без бинтов, — он смекнул, что у нее перед глазами был прошлый случай, когда она видела его без одежды, — выглядит почти невинно. Какого черта она творила? И правда, что ли, была не в себе? Ну и ладно, пока она его не гонит, его все устраивает. — Швы сняли, и все затянулось, — он вздохнул, — но болеть не перестало. Он ненавидел жаловаться на здоровье. У него даже простуды не было много лет. Но из-за боли он словно бы жил с остальным миром в разных плоскостях. Невозможно было ни спокойно мыслить, ни чем-нибудь заниматься, ни хоть немного расслабиться. Все проходило через призму боли, и он становился ее заключенным. Где-то там свобода, смех, удовольствие — все мимо него. Таблетки помогали вернуться назад ненадолго, но они одно лечат, а другое калечат. — А кто делал тебе операцию? — Докторишка из нашей организации. Студент. — Хочешь сказать, она проходила подпольно?.. — ее пальцы отшатнулись от шрама. — В городской больнице поинтересовались бы, где я умудрился схлопотать пулю. Она покосилась почти зачарованно. Или отрешенно? Он не был уверен, разговаривает ли с ней или с ее автоматическим режимом, запустившимся в тот миг, когда она впала в шок. — Ты же понимаешь, что сам виноват? Они встретились взглядами. — Разумеется. — И что дальше будет еще хуже? — Не исключаю. — Что ж, в таком случае ты или идиот, или самоубийца. — Я пришел сюда не для того, чтобы ты меня анализировала. — А для чего ты сюда пришел? Он повременил с ответом. — Хотелось близости. На этот раз повременила она. И не отстранилась. Странно, — подумал он. То, что он сказал, было подло. Безлико и отчужденно. И она позволяла? Что ж, раз такая пляска… он переместился лицом к ее губам и медленно, но решительно поцеловал. Она и теперь поддалась. Он подхватил ее за талию и вместе с ней поднялся на ноги. Они все еще целовались, направляясь в сторону дивана, где он повалил ее и навалился сверху. Она распахнула губы, добровольно принимая его поцелуи. Он становился нетерпелив и как-то унизительно эмоционален. Она оставалась податливой. «Что-то не так», — пробивалось сквозь мягкую пелену удовольствия, пока он смазано и вообще-то довольно развязно ее целовал. Он отстранился и возвысился лежа над ней на локте. — Что, вот так просто? Она осоловело похлопала ресницами, как в полусне, притянула его к себе и прильнула губами к его шее. Крохотные электрические колючки пробежались по телу, будоража ум. Ей не хотелось вереницы путаных мыслей? Не хотелось сложных гамм чувств? Ей хотелось банальных, легких, отупляющих ощущений? Что ж, тогда он ее хорошо понимал. Спустя несколько мгновений они снова целовались, пока он забирался ладонью под ее шифоновую ночную рубашку. Его пальцы скользнули под резинку белья. Она была прелестно, восхитительно податлива и, к его помутнению, ужасно возбуждена. Глаза прикрыты, и это дымное отсутствующее выражение… она была здесь не с ним. Она была здесь сама с собой. Он бесшумно усмехнулся ей в скулу. Пальцы выскользнули обратно, оставив нетронутой ее распаленную кожу. — Нет, — объявил он. — Что? — она нехотя вернулась из своего помутнения. — Сейчас я хочу тебя, а ты хочешь секса. Мне нравится, когда бывает наоборот. Игривое веселье заблестело в омуте ее глаз. — Я тебя уже никогда не захочу. Будь паинькой и не бери на себя слишком много. «Ах, вот значит как?» Она приподнялась и увлекла его в очередной поцелуй, медленно и настойчиво расстегивая его рубашку. Расправившись, она стянула ее с него. Он снова залез под ее ночную рубашку и тоже избавился от нее. Прильнул к ее груди. Она блаженно вздохнула. Мучительное, свербящее удовольствие. Дождавшись, когда в нетерпении она снова потянет пальцы к уже другому элементу его одежды, он оторвался от нее с очередным приступом смеха и уселся рядом. — Нет. — Да что с тобой такое? — она тоже села, смущенно возвращая ночную рубашку на тело. — Не хочу так, — весело объявил он, — что за бездушное сношение? Она недоуменно похлопала ресницами. И презрительно усмехнулась. — Не говори мне, пожалуйста, что ехал сюда в поисках другой близости. — Может, и нет, но только мне можно быть бездушным, — он покосился на нее, шуточно двинув бровью, — когда ты тоже бездушна, это скука смертная. Унылый бездушный секс. На самом деле, что бы ни начало разворачиваться между ними только что, оно определенно не казалось ему скучным. Но существовала другая проблема: он вообще не понимал, что это было и какая у этого нечто природа. Ему это не понравилось. Существовала вероятность, причем высокая, что наутро она выставила бы его сама, а он после наворачивал бы круги в комнате в раздумьях «о них» и несмотря на все увещевания гордости закидывал бы ее сообщениями. Ему что, делать больше нечего? Ну уж нет. Слышишь звон личных струнок — уноси ноги. — Чего ты ожидал? — она улыбнулась, потянувшись за его рубашкой и бросив в него ею. — Что я влюблюсь тебя? Он принялся ее натягивать. Мерзкий процесс, мигом выводивший его из себя даже теперь, когда он приловчился. — А что, неплохо. — С чего вдруг мне впадать в подобное идиотство? — С того, что я такой очаровашка. К тому же, безбашенный. И опасный. Теперь она все-таки расхохоталась. Пес, валявшийся у двери, встрепенулся. — Я, оказывается, гораздо добрее, чем сама от себя ожидала, — ее голос разливался, как веселая мягкая трель, — я могу сказать тебе, положа руку на сердце, что мне тебя жалко, несчастный мальчик, — она подвинулась ближе, глядя на него с ласковым превосходством, — ты убьешь себя, не сегодня, так завтра. Кому не станет грустно? Тебе нужно спасаться, пока не поздно, если уже не поздно, — ее ладонь легла на его щеку, — ты же вместо этого продолжаешь себя закапывать. Мне тебя всего лишь жаль по-человечески, по-женски. Я, в конце концов, много времени провела с детьми. Судьбы некоторых из них были еще печальнее твоей, и всякий раз что-то глубоко во мне откликалось на их истории. Так и с тобой случилось. Он играл по ее правилам. Не улыбался, не хорохорился, не возражал. Прикрывал глаза, когда ее пальцы скользили по его коже, подавался на встречу ее ладони и затаенно вздыхал. Он знал, что ее слова — не что иное как липа. Знал, что она наслаждается его нынешним уязвимым положением. Он потянулся вперед и поцеловал ее снова, нежно, чувственно и совершенно влюбленно. Опустил голову ей на плечо и обхватил за талию, прижимая к себе в совсем несвойственном ему жесте. Это была ода, воспетая для ее распаленного эго. Материнское сочувствие, значит? Что ж, давайте его сюда — он и с этим не прочь станцевать. Однако странно, когда прильнул лицом к ее ключице и расслабленно выдохнул, когда ее несколько ошарашенная такой покорностью ладонь истинно заботливо пригладила его по голове, он уже не был до конца уверен, что притворяется. Он, разумеется, знал, что может прекратить в любой момент. Но наслаждение было искренним. Они снова оказались на подушках, теперь в положении полулежа. Он навис над ней, целуя шею, и она все приглаживала его по голове. Пока одна его ладонь блуждала по коже медленно, осторожно и почти невесомо, вторая, та, на которую невозможно было опираться, дерзко сжала ее бедро, возвращая ее с воздушного зенита превосходства назад в пекло желания. Это сработало. Она все еще думала, что побеждает. Проблема теперь заключалась в том, что она действительно была близка к победе. Он пробрался губами по линии ее челюсти к щеке и доплыл до губ, где она встретила его еще более опаленной, чем прежде. Он был удивительно ловок для почти однорукого. В миг, когда его пальцы забрались под ее белье и коснулись влажной кожи, ее броня гарантированно дала трещину. «Сейчас», — сказал он себе. Но это оказалось не так-то просто. Учитывая, что она тихонечко стонала прямо ему в губы в такт движениям его пальцев. Когда он вызволил руку и привалился к ней бедрами, она послушно обхватила его ногами. «Сейчас», — повторил он. Однако он только вбился в нее бедрами, исступленно глядя в ее распаленное лицо. Наконец, развозя поцелуи по его губам, она снова потянулась руками к его брюкам. «Сейчас», — решился он. И задержал ее ладонь ровно тогда, когда ее пальцы коснулись пуговицы ширинки. Она уставилась на него с осоловелым удивлением. Ага, вот именно. Не ожидала подвоха в такой момент? Он улыбнулся одними уголками губ. Ее запястье он сжимал крепко-накрепко. Сонно моргая, она едва заметно нахмурилась. Начала что-то подозревать. Он с удовольствием рассматривал каждую черточку, намеренно выжидая паузу, а после наклонился ниже и шепнул ей в лицо: — Попроси. — С ума сошел? — мгновенно среагировала она, и он не без затаенной радости обнаружил перебои в ее дыхании. — Ни за что. — Ну, тогда сорри, — он хотел отхлынуть, но она вцепилась пальцами в его плечи, не давая отстраниться. — Хорошо-хорошо, — зашипела она, — хочу. — Что хочешь? — Ты серьезно? Ох, и как держать ухмылку? — Я не понимаю. Просвети меня. — Тебя. Он приблизился, чуть ли не растекаясь в улыбке. Мазнул поцелуем по ее недоверчивым, но все еще распахнутым для него губам. И шепнул прямо в них: — Нет, — после чего отскочил на ноги и притворился, что разминается, — вообще-то, теперь я не прочь чего закинуть в желудок. Она мгновенно оказалась на ногах, ощеренная и бесподобно злющая. — А ну-ка, катись отсюда, — приказала она. Нет. Больше сдерживаться было нельзя. Он расхохотался, согнувшись пополам. Выпрямился, косясь на нее и смахивая слезинки. «Какая злая, — удовлетворенно пела гордыня, — какая возбужденная». Вот теперь она была готова. Но он почему-то медлил. Они стояли, как два истукана, в ожидании неизвестно чего. В конце концов он уселся на диван, поглядел в пол с сонной полуулыбкой, и остаточное веселье медленно выветривалось с его губ. И ему снова сделалось гадко. Так, еще раз, зачем он, собственно, сюда приперся? Что-то он опять подзабыл. Вскочить, что ли, да и свинтить отсюда пулей? По-хорошему, надо бы. Но он трусил. Она прервала его размышления, скользнув прохладной тенью к его ногам. Прямо так, как он перед ней чуть раньше. Опустилась щекой на его колено. Посмотрела на него вот так, со столь неожиданным очарованием, что в груди сделалось тесно. «Опять начинает, — со страхом подумал он, — да нет у меня сил играть в это, нет!» Она глазела на него. — А ты мне даже нравишься… такой умненький, — хмыкнула она, отводя глаза вниз и так забавно мотнув щекой по ткани его брюк, — смог меня задеть за живое. Давно это никому не удавалось. Ты что-то вроде юного гения? Вундеркинда? — Хватит смотреть на меня сверху вниз. — Но ты же и правда какой-то не по годам умный. Умнее меня. — Хватит делать вид, что смотришь на меня снизу вверх. Она улыбнулась — привычное озорство блеснуло в лукавых глазах. — Ты уж определись, как мне с тобой себя вести. — Да безо всяких игр, — он заправил прядь волос ей за ухо, и она, пока его ладонь была поблизости, потянулась к ней и кротко ее поцеловала; у него живо, слишком живо отозвалось… сердце, черт побери, — как-нибудь без «кто кого», если можно. Я устал. — Ты только что дал мне от ворот поворот. Уже не в первый раз. — Не я это начал. Она намертво припечаталась щекой к его коленке и снова посмотрела на него вот так. — Без «кто кого», говоришь? Это можно. Мне тебя вдруг правда стало слишком жалко, — если она и играла, то на этот раз играла слишком блестяще, потому что на лице появилась сонная и какая-то печальная серьезность, — не умирай, а? Снова сердце — снова сердце! — не может этого быть. Он крепко сжал челюсти, глядя на нее сверху вниз. Да что это? Благоговение перед ним, что ли? Так он и повелся. — Ты играешь, — прошипел он, — а я попросил без этого. — Не умирай, а? — только и повторила она. — Прекрати. — Жалко тебя как-то вдруг стало. Ты же убьешься, в самом-то деле. А ты молодой, и может еще перерастешь свои безобразия, и станешь даже человеком. Остынешь, перебесишься, будешь счастливым и скучным занудой, как все мы. Но нет, ничего этого не будет — верно убьешься. Страшно! Мне тебя в порошок стереть охота, но смерти твоей неохота. Зачем тебе такой убогий конец? — Мне не нужна твоя жалость. — Ну и пусть не нужна, ты же просил честно — вот тебе мое честно. Я тоже такая, как ты, но я из-за этого убиваться не стану. Над такими, как мы — или плакать, или смеяться. Одни ждут того, кто их спасет, другие ищут того, для кого могли бы стать спасителем, — ее невесомый голос едва трепыхался в воздухе, она говорила медленно. — Я, вообще-то, первый тип, но для тебя могу быть и вторым. — Будем и смеяться, и плакать, и все что твоей гадкой душе угодно, — он сдавленно усмехнулся. — Только оторвись от моих коленей и прекрати меня опутывать. Не пытайся вытворять то, что мне нравится — не выйдет. — Не понимаю, о чем ты толкуешь, — она прикрыла глаза; шаловливая улыбка потекла по темным губам; он в густом исступлении опять пригладил ей волосы. — Я делаю то, что нравится мне. Пульс колотился в висках. Он был уверен, что это игра. Она изображала того, кто возбуждал его всего более — изображала влюбленную, изображала благоговеющую, изображала подвластную ему. Платила ему его собственной валютой. «Чертовка». Впрочем, он придумал, как ее разоблачить… или не разоблачить, если она все-таки не играла и вдруг ни с того ни с сего действительно прониклась к нему искренностью. Искренность — как же невозможно, до завывания, до надрывного всхлипа ему не хватало искренности!.. Только он до такого сам недотягивал. Он придумал. Одна его ладонь гладила ее по волосам, а пальцы второй потянулись к пуговице ширинки. Она распахнула глаза, вцепившись в этот жест настороженным взглядом. И — у него чуть искры не посыпались из глаз — едва-едва приблизилась. Такого он точно не ожидал. Он продолжил, и она — черт побери, черт побери! — тоже продолжила тянуться вперед. Привстала на коленях, пока он… Облизнула губы, и… Он яростно зарычал, запрокидывая голову. Нет, она не играла. Нет смысла в такой игре — сама-то ничего не получает. Но странно, победителем он себя не ощущал, напротив, он готов был ее боготворить, глядя на нее сверху вниз, ласково приглаживая по голове и на грудных нотах гудя нечто напоминавшее стоны. Это что — тоже игра такая? Да ну его к черту, он на таких уровнях не играет! В конце концов отстранив ее (только чтобы все это скоропостижно не кончилось его оргазмом), он присел перед ней, растерянной и как будто не меньше его удивленной, и к собственному ужасу безо всяких дополнительных смыслов поцеловал. Она отозвалась, и они целовались, сидя на полу перед диваном в нелепом положении и обвив друг друга руками (тоже нелепо, потому что он ее обнимал только одной рукой). Без подвохов, без хитростей, без намеков на большее — попросту целовались. Как, оказывается, может быть приятно вот так целоваться. Он и млел от ужаса, и трепетал от восторга. И все-таки продолжал тянуться вперед, стоило ей отшатнуться от него. — Что ты творишь? — не выдержал он. Поцелуй. Передышка. — Я не знаю. Поцелуй. — Так уж не знаешь. — Ты не унизишь меня, если я и вправду не знаю? Или мне лучше притвориться, что я все контролирую? — Не унижу, — шепнул он, — мне так понравилось. До сих пор в голове пусто. — Не хочу это обсуждать. Он ухмыльнулся — шельма! Он старался, правда старался не улыбаться. Но это была другая улыбка, честное слово. Впрочем, она не среагировала, тупилась себе в сторону и все. Отчего-то он вспомнил о Шин Рюджин… вообще-то, он не впервые об этом задумался. Нет, сама Рюджин не представляла для него интереса — ни в коем случае. Но иногда, глядя на них с Тэхёном, он невольно задумывался, а каково это — иметь под боком кого-нибудь вроде Шин Рюджин? Не просто кого-то, кто вручает тебе свои слабости. Но и того, кому ты сам, словно на блюдечке, преподносишь свои. Уязвляющего тебя, уязвленного тобою, подвластного тебе, властвующего над тобою — любящего и любимого, по-настоящему. Он был уверен, что это не для него. Что он на нечто настолько наивное и жертвенное попросту неспособен. Слишком уж низок душой, слишком он паскуда и гедонист. А теперь, когда задумался — вдруг способен? — его как-то даже покоробило. Если он способен — и того хуже! Да он же тогда просто пропал, коли еще и втюриваться начнет. «О чем-то таком говорить рано, — он покосился почти с опаской… она все еще глядела в никуда, — но я выбрал худшее время, худший повод… и худшего человека». Однако, вопреки этому разумному, правильному во всех смыслах и просто безупречному выводу, он потянулся и поцеловал ее вновь. И она вновь отозвалась. — Тебя это не пугает? — беспечно поинтересовалась она, отстраняясь. — Все, что сейчас происходит. — Давай оставим это на завтра, — он опустился лбом ей на плечо и прикрыл глаза, — пугает, но давай оставим это на завтра. — Как скажешь. Для галочки, не такой же близости ты искал, когда сюда ехал? — Не такой. Если и такой, то не отдавал себе в этом отчет. А ты, почему ты меня впустила? — Так ты с меня не слезал. — Бросила бы трубку. — Вот мне и хотелось. — Так почему?.. Она вздохнула. Он повернул голову, пристраиваясь удобнее на ее плече. Как славно вот так — безо всяких игр. Все еще не укладывалось в уме, что она взяла и сделала ему минет. Как какая-нибудь влюбленная девочка, изо всех сил рвущаяся его удовлетворить. Нет, прежде она искала только удовлетворения для себя самой — никак не наоборот. Но самое странное, что снисходительно насмехаться он не мог: не из вежливости, не из благородства и не из жалости — именно не мог, физически. То есть, не хотелось. Как и сбежать поскорее, скрыться от липкого чувства чужого обожания — не хотелось. А он ведь прекрасно знал, что это такое, когда хочется сбежать от чужого чувства. «Завтра обязательно захочется», — успокоил он себя. — Я не знаю, — отозвалась она, — у меня травма. Чем гаже ты себя поведешь, тем выше вероятность, что я никуда не денусь. — А если бы я не позвонил? — Позвонил бы. Ты переборщил. Когда перебарщиваешь, всегда заканчиваешь тем, что звонишь. Он глухо посмеялся. — Ты разбираешься в теме. Что с тобой приключилось-то, что ты в таких обстоятельствах как рыба в воде? — Что со мной случилось — совсем неважно. Сегодня несчастный и бедный — ты. Так что наслаждайся чужим плечом, пока тебе его подставляют. Завтра ты уйдешь, и я буду о тебе думать, так что мне тоже нужно зарабатывать баллы. — Забей на баллы, — он ухмылялся, — ты уже на них насоса… Она так больно стукнула его по спине кулаком, что он крякнул, как кот, которому наступили на хвост — и тут же хрипло расхохотался. — Ты омерзителен. — Я знаю. А ты же все равно мне отс… Она снова принялась колотить его, попутно из-под него выбираясь, и он снова кричал вперемешку со смехом: «ау! ау! ау!», — как вдруг ей удалось случайно задеть зону ребер и увидеть, что он вздрогнул. Тогда она, довольная этому открытию, принялась яростно тереть его по ребрам, и он свалился на пол, сотрясаясь от щекотливого хохота. — Хватит! — яростно шикнул он сквозь зубы, но тут же взорвался очередным невольным смешком. — Извинись, — приказала она, продолжая пытать его пальцами по ребрам. Он сотрясался от звонкого фальцетного смеха, как ненормальный. — Извинись! Все. Достаточно. Он вскочил и повалил ее на пол, впиваясь пальцами в кожу ребер, и она пронзительно завизжала, дрыгая ногами и тщетно стараясь его стряхнуть. — Нет! Меня нельзя! Уйди! Нет! И мученический звонкий смех. Он пытал ее и пытал, и пытал, справляясь с сопротивлениями даже одной рукой — она смахивала слезинки и в конце концов умоляла остановиться, но продолжала на птичьих нотах хохотать. Они запыхались и выбились из сил. Тогда он, переполненный каким-то странным теплом, навалился сверху и припал к ее губам. И они опять целовались — так невыносимо хорошо, что перед глазами темнело от ужаса. — Чтобы больше так не делал, — насупилась она в перерывах между поцелуями, — я серьезно, понял меня?.. Меня щекотать нельзя… Ты меня понял?! Он всякий раз не давал ей договорить, и она слабо шлепала его по груди, пока они целовались. А в голову ему тем временем лезло нечто возмутительное. «А у нас бы получилось, реши мы попробовать? — он давал ей прижать его к себе и углублял поцелуй, видя просьбу об этом в ее смутном взгляде. — Глупости какие. Или все-таки нет?» Они свалились на полу друг рядом с другом. Глядели в потолок. Долго, наверное, целую вечность. За руки не брались, хотя их ладони лежали близко. Как ни глупо, с такими, как они, градация чувственности растет с точностью до наоборот. Секс — всегда пожалуйста. Простые поцелуи — уже как-то опасно. А вот взяться за руку — так это чуть ли не свадебные колокола. Не-а, никаких рук. Люстра завораживала его, как узор калейдоскопа. В углу комнаты сопела псина. — Не квартира, а какой-то музей. — За все платит муж сестрицы. Он задумчиво помычал. — Неужели тебе вот так нормально — зависеть от кого-то? — Зависит от него сестра. А я ни от кого не завишу. Я трачу деньги. — Все равно. У кого-то выпрашивать — унизительно. — Ты работаешь на мафию. Не тебе меня судить. — Но у меня не денежный интерес. Она вздохнула. Подумала над словами. — Меня удручает этот уродливый, безвкусный, неромантичный мир. Да, не все те, у кого есть деньги, витают на одухотворенных вершинах, но определенно все те, у кого денег нет, никогда туда не заберутся. — Это неправда… то есть, по большей части правда, но странные уголки еще остались, думаю. Земля слишком большая, чтобы кому-то не нашлось местечка по душе. Просто ты узко мыслишь и на деле последовать за своими мечтаниями не осмелишься. Тебе легче жаловаться, что остальной мир не подстраивается под твои вкусы. — Что ты предлагаешь делать, я не понимаю? Искать такие уголки? — А почему нет? — Ну и хорошо. Буду искать. Уберусь куда-нибудь в лес или на остров, или в горы к буддийским аскетам, или в какую аутентичную глубинку, где еще существуют и культура, и нравы, и красота, и бог. — А не думала о… замужестве? — По расчету или по любви? Он как-то странно запнулся. — Не знаю, и о том, и о другом по отдельности. — До брака по расчету я все-таки не опущусь, — деловито хмыкнула она и после недолгой паузы добавила, — а в брак по любви не верю. — Не ври. — Не вру. Не верю. То есть, не верю для себя. Когда-нибудь, может, верила. Я — учительница в воскресной школе, он — мой любящий муж, у нас дети и небольшой домик у подножия горы. Все детство так себе это представляла. Но жизнь и обстоятельства, и попадавшиеся на пути люди меня выучили мыслить и действовать по-другому, гнаться за другими ценностями, и теперь уж я непреодолимо далеко от того ветхого невинного сценария, и сама теперь такая, что ни за что бы в него не вписалась, даже развернись он прямо вокруг меня. Он отрешенно помолчал. — Я такой же. — Тебе пока что рано говорить… но, впрочем, да, ты такой же. Я уже вижу. «Как думаешь, может, попробуем?» — чуть не сорвалось у него. Он был в ярости с собственных сумасбродных порывов. — Пошли чего-нибудь съедим? — предложил он, вскакивая и глуша словами поднимающийся опять пульс. Что на него нашло? Совсем скорежился от одиночества и болезни? Какой же он стал уязвимый после ранения! Мерзость. — Пойдем, но я не голодна, — она тоже поднялась, — у меня оставался кимпаб, был еще какой-то бульон и даже немного мяса… и мы с Рюджин приготовили кексы. Пес сонно поднял на них голову и опустил ее обратно на подушку — в такое время он уже почивал. Они почти неслышно переместились в кухню. Он уселся за стол, растекаясь по нему. — Расскажи о ней, кстати, — ворковала она, хлопоча над разогреванием еды, — о Шин Рюджин. Бьюсь об заклад, эта красивая цацка Ким Тэхён ее приручил, и она пляшет под его дудку. — Вот уж нет. Шин Рюджин — мой друг, и я ручаюсь за ее отбитость. Если кто и дергает за ниточки, то это она сама. Держу пари, Тэхён пересмотрел свой карьерный план с тех пор, как встретил ее. Она за него неплохо принялась, взяла, так сказать, на поруки. Она подносила к столу тарелочки и мисочки. Он приступил к трапезе. Жевал кимпаб, смотрел себе в пустоту. На вечеринке он совсем не ел, а перед этим подкрепился только обезболивающими. Он нахмурился, вспоминая. Ему приходилось постоянно увеличивать дозу. Старой давно уже не хватало… После, как он помнил, его воротило от себя и всего, а теперь… он покосился на кимпаб, на аккуратно выложенное мясо, на листик салата, на мисочку риса и мисочку бульона — все выполнено идеально по-корейски. Он-то знал, что эти чудаковатые японцы жрут только сырое, блестящее и в целом выглядящее крайне непривлекательно. Она, должно быть, часто заказывала еду и теперь выучила, как тут принято трапезничать. «А может, попробуем?» — чуть не выпалил он опять. Да какого черта? Угомонись уже. — Это она-то, да принялась? — она села за стол перпендикулярно ему и как-то совсем по-женски сложила на столешнице руки. Ему нравились эти чисто женские жесты, он находил их восхитительными. — В голове не укладывается. Кто? А-а-а, Шин Рюджин… он хлебнул бульона. И заговорил: — Да принялась, принялась. Я слышал, как она мыслит — ей бы в законники податься, и ему она на ус наматывает все то же. Мне кажется, нас за что-нибудь поймают, и она только слегка расстроится, а по большей части будет рада, что теперь преступности меньше на улицах. То, что эти двое спутались, это какое-то чудо света. Все они шуршат вдвоем, на всех подозрительно косятся и не отлипают друг от друга. Но Тэхён вряд ли завяжет, он, вообще-то, прирожденный вор. А она — наоборот. При этом их друг от друга не оттащишь. Они и прут с этими звездами во лбу, причем оба одновременно — наперекор как остальным, так и друг другу, и даже самим себе. Выходит черт-те знает что, — он подумал, жуя. — Но тут еще этот тату-мастер маячит рядом, пасет ее. Мне до сих пор любопытно, что там между этими двумя было, когда она провела у него ночь; Тэхён постоянно бубнит, что после этого она изменилась. Пришлось ее забросить к нему тогда… когда меня ранили. Я все подговариваю Тэхёна устроить ей беспощадный допрос — он отмалчивается. Наверное, боится того, что может услышать. Если хочешь мое мнение, этот тату-мастер ее посадил на коротенький поводок, иначе чего бы она так шарахалась от Тэхёна? Вообще ему… — ему стало противно, что он хотел сказать «не дает» про Шин Рюджин; он почувствовал себя перед ней виноватым… в очередной раз за вечер, — не позволяет к себе прикасаться. Если ты понимаешь, о чем я. Он вздохнул. Его собеседница хмуро уставилась в стол. — Она вся такая отличница, в жизни не видела ничего, кроме школьной доски и своей комнаты, да еще и вся семья утонула в один день, — дополнил он, — ничего удивительно, что ее слегка понесло. Так она, вообще-то, просто ангел. Я ее люблю. — Ты говорил, что она с вами куролесит. — Еще как. Она недоверчиво поморщилась. Он закатил глаза и принялся перечислять: — Она мне раненого приятеля перевязывала, когда того исполосовали в поножовщине. Меня самого спасла, пристрелив моего обидчика на том самом деле, на котором я схлопотал пулю. И провернула этот безумный трюк, влетев во всех на тачке. Прикинь? С одним ублюдком с нами за компанию тоже разбиралась и даже худо-бедно помогла тогда — я вообще не ожидал. Мне кажется, она настолько привыкла к постоянному страху, что, когда случается нечто действительно страшное, пребывает в полной боевой готовности. — В это просто тяжело поверить, учитывая, что я ее встречала и разговаривала с ней. — Ага, знакомая фигня. — Одного не понимаю. Если бы я сейчас взяла и решила пойти поучаствовать в бандитском романе, ты что, сказал бы «милости прошу» и «добро пожаловать»? — Тэхён размазня, — он вздохнул, — то есть, я его люблю, но он размазня. Не может ей перечить, если уж уперлась. Конечно, я не прочь взять девчонку на что-нибудь плевое. Риск, адреналин, все дела — но когда дело касается серьезной заварушки, а он все равно ей поддается… говорю же, это она ему присела на уши, а не наоборот. Может, оно и к лучшему, я не знаю. Нам она помогала, потому что сама настояла. У нее какой-то пунктик на том, чтобы все контролировать. Но она хорошая, добрая. Тэхён тоже такой, — здоровой рукой он потянулся погладил ее костяшкой по щеке, — не то, что ты, правда? Она отстранилась и хмуро воззрилась на него. — Все равно это он виноват, — строго чирикнула она, — хорошая девушка не в себе — ищи причину в каком-нибудь мерзавце. — То есть, ты утверждаешь, что женщина как бы безвольная овца, идущая на поводу у мужчины, раз женские поступки для тебя — результат мужского влияния. — Ты немножко запутался. Ее собственные поступки вполне себе имеют женскую природу. Плохие же поступки — результат мужского влияния, — на этих словах он бесшумно хохотал в стол, давясь кимпабом. — И это, к сожалению, правда: женщина часто ведется на поводу у мужчины — только вот из этого не выходит ничего хорошего; гораздо приятнее выглядит обратная картина. — Как у тебя все удобно получается! Легко, должно быть, жить, когда все так просто и понятно? — Не ехидничай. — И как? К примеру, то, что ты меня мучила и изводила, — он двинул бровью, — это же плохой поступок? Значит, это мое влияние тебя опутало, что ты вот так злодействовала? Не знал, что у меня над тобой такая власть. Выражение ее лица приняло форму высказывания «не смешно». — А оно, пожалуй, и к лучшему, что мы такие могущественные и вас за собой следом обращаем в злодеек, — продолжал он гнуть свое. — У вас хорошо, зато у нас печеньки. Не все же вам ходить и опылять пространство ангельской пыльцой. Ни один мускул на ее лице не шевельнулся. Он снова рассмеялся. — Брось, — фыркнул он, — ты же юная девушка и ты не в себе, то есть, ты именно злая. Чье влияние здесь виновато? Тебе до хороших поступков, как до луны на велосипеде, а ты, как ты выразилась ранее, ни от кого не зависишь. Значит, твое зло — это попросту твое зло, как и у всякого человека независимо от пола, вот и все. — Я впустила тебя сегодня, — возразила она, — этот мой поступок имеет именно женскую природу. Что-то кольнуло в груди — приятно и неприятно одновременно. Вообще-то, он был ей неимоверно благодарен. Он был ей так благодарен, что уже несколько раз чуть не предложил попытаться поиграть в отношения, а в подобном постыдном отчаянии он себя не обнаруживал… никогда. С другой стороны ему, как упрямому ослу, упорно захотелось воспротивиться этой ее логике. — Впустила, потому что чокнутая, — хмыкнул он, — сама же сказала, что травмирована и одержима победами. И потом, ты измывалась, что я перед тобой беззащитный. Я тоже не сахар, да, но ты можешь со мной посоревноваться, а это показатель. Она молчала. Он почувствовал себя ублюдком. — Слушай, — вдруг он прокашлялся, — я вовсе не хочу сейчас… — Не понимаю, к чему ты это вообще начал. Я и большинство женщин не уважаю так же, как мужчин. Просто именно в Шин Рюджин, то есть в хорошей девушке, корень зла как-то не ищется, даже если в целом женщина может властвовать над мужчиной в самом негативном смысле. Твой же Ким Тэхён чересчур красив и, к тому же, бандит — разумеется, это он должен быть тем, вскружил ей голову. А вот я злая и гадкая, не спорю. Счастлив? — Да нет, — он поморщился, — не хотел я… — и замялся. Она встала из-за стола. Он вскочил за нею следом, как ошпаренный. Зачем он это вообще начал, и правда? Зачем сказал «не то, что ты»? Зачем ответил гадостью на радушие? «Вот каков я буду, — осенило его, — вот каков я буду в отношениях, если меня угораздит однажды в них вляпаться». — Это я какой-то злой, — промямлил он. — Я и не рвусь в ангелы. Ты не доел, зачем ты встал-то? Он шатко приблизился, опустил руку ей на плечо, помолчал с зажмуренными глазами. — Ну, ты не рвешься, а я вот говорю, что ты ангел. — Ты что, уже раскаиваешься? — она холодно усмехнулась. — Развитие персонажа подоспело, откуда не ждали. — Слушай… — слова поперли сами, на его страх и ужас, — мы похожи с тобой… — нет, необходимо было срочно остановиться, — не хочешь… попробовать… «Я одинок, и мне, по-моему, понравилась близость, — чуть не произнёс он, — и ты, по-моему, тоже одинока, и тебе тоже понравилась близость». Вместо того он обессиленно выдохнул и свесил перед ней голову, опираясь рукой о ее плечо. — Чего ты повис на мне? — недовольно чирикнула она. — Совсем мозг поплыл от таблеток? — Вероятнее всего. — Меня раздражает, что ты считаешь меня обиженной. С чего ты взял, что меня задевает твое мнение? И с чего ты взял, что меня задевает осознание собственного несовершенства? Мне и без ангельского нимба над головой замечательно живется. И я встала, чтобы выпить воды! — Меня просто раздражаю… я, — он шатнулся вперед и упал ей в объятья, — я от себя устал. Я себе противен. Они ничего не говорили. Он почувствовал ее усталый вздох. Ее ладони на своей спине. — Вернись за стол и доешь. Мне жаль разогретую еду. Кексы будешь? — Не-а. Они расцепились. Он послушно вернулся за стол и продолжил есть, а она налила себе воды в стакан, как и собиралась. Они сидели молча, пока он доедал, но он чувствовал ее осторожное наблюдение. Она его анализировала, делала заметки, раскладывала по полочкам — вся эта утомительная женская тягомотина, в результате которой он становился чуть ли не голым. Теперь она наверняка могла бы посадить его за парту, встать у доски и посвятить его в науку о нем самом. Ему это вдруг крепко не понравилось. «Вот она, еще одна сторона отношений… надо не забывать о ней. Мне не нравится, когда копаются во мне. Мне не нравится, когда мне меня растолковывают». — Мне уже давно пора спать, — огорошила она его потом, когда убирала посуду. И все его аргументы разбились о примитивное нежелание уходить. Нет, не просто нежелание, а страх. Он забоялся самой обыкновенной пустой ночной улицы, как маленький ребенок. — Можешь остаться, — добавила она, оборачиваясь, и он с видимым, слишком видимым облегчением выдохнул. После они направились в ванную комнату, где она показала ему душ и учтиво удалилась. Под струями воды он настолько протрезвел, что снова задумался о Шин Рюджин. Надо бы ей написать, извиниться. И перед Тэхёном с Чимином заодно, но там-то не так страшно: они пожмут руки, и все снова будет нормально. А вот Шин Рюджин… слишком она была ранимая. Ему вспомнилось, как в машине она искала его взгляд и как настырно он его от нее прятал. А потом еще, когда раскаялся, так и не нашел ее в этом проклятом домище. Был только Шуга и зловоние пьянства, и его одиночество рокотало в оркестровом хоре — топило, удушало, расплющивало. Он вышел из-под воды и раздумал, не заявиться ли к мадам снаружи в одном полотенце. Одеваться ему, к тому же, было гораздо тяжелее, чем раздеваться — а он это ненавидел. Уже порешив было так и выйти, он почему-то все же натянул на себя одежду. Не было никаких сомнений, что между ними все случилось бы, если бы он все-таки захотел… но он почему-то теперь не хотел. Пусть и примчался сюда на всех скоростях именно за этим. Что-то витало в воздухе этой ночью, что-то призрачное и, вероятно, даже ненастоящее, но до того хрупкое, что обыкновенным сексом можно было это порушить. Или его либидо просто страдало из-за таблеток — такой вариант он тоже не исключал. В гостиной не обнаружилось никого, кроме спящего пса, и, вернувшись в коридор, он увидел тонкую полосу света под одной из дверей. Он подошел туда и аккуратно постучал. — Можешь заходить, — глухо донеслось с обратной стороны. Он повиновался. — Впускаешь меня в свою комнату, — хмыкнул он, улыбаясь, — это же святая святых. Если девочка впускает тебя в свою комнату, значит, она впускает тебя в свое се-е-е-рдце. Она сидела на кровати, на толпе подушек, и уставилась в какую-то книгу. Он выгнул шею, чтобы увидеть название. «Госпожа Бовари». Флобер. Он не читал, да и не собирался. Художественная литература его не привлекала. — Я положила тебе комплект постельного белья, — она ткнула на угол кровати, — можешь постелить себе на диване. — А ты тоже будешь спать на диване? — Разумеется, нет. — Тогда и я там не буду спать. Она оторвалась от книги. Взглянула на него умиротворенно, как преисполненная божественной мудрости монахиня, и мягко улыбнулась. До чего плавным было каждое ее движение! Такое мастерство почти поражало. Он нагло подбежал и с прыжка свалился в кровать спиной вперед. — Так и знал, что перина у тебя будет принцессья, — блаженно пропел он, подтягиваясь выше и зарываясь мокрой головой в подушки. Она равнодушно хмыкнула и вернулась к роману, но почти тут же захлопнула книгу и положила ее на тумбочку. Деловито воссела на кровати, вытянув вперед скрещенные ноги. Он лежал рядом и в ус не дул, подбирая, чего бы такого написать Шин Рюджин. Лучше бы, конечно, им поговорить при встрече, но это было слишком далеко. Он не настолько терпелив. — О чем ты думаешь? Он сонно повернул голову. — Обо всем, что сегодня наворотил. Она помычала. — А что? — хмыкнул он. — Ничего. — А ты о чем думаешь? — О том, что призрела преступника. Ну, и о книжке своей тоже подумываю. Он усмехнулся и покачал головой. Подорвался, обхватил ее ноги и потянул вниз. Тоненько взвизгнув, она прокатилась по кровати и теперь лежала. Он навалился над ней сбоку и сказал ей в лицо: — Устроить тебе роман в реальности? Расскажи мне об этих художественных канонах, и разыграем все точь-в-точь, как там. Побыть твоим принцем? Он чуть не мотнул головой: что он несет? — Тебе до моих романов и до моих канонов, и до моих принцев, — с призрачной полуулыбкой вещала она, глядя и на него, и вместе с тем сквозь него, — как до луны на велосипеде. Они смотрели друг на друга. — Зачем ты так? — усмехнулся он, отводя глаза и молясь, чтобы голос не выдал действительное — обидчивое?! — недоумение. — После того, что было. Ее брови картинно взметнулись вверх. — А что было? Он выжидающе на нее поглядел, и она в конце концов потучнела. — Я не хочу говорить об этом, — строго осекла она. — А я хочу, — шепнул он, касаясь ее лбом, — мне понравилось. Хочешь… — помимо воли ему перестало хватать воздуха, — хочешь, тебе тоже сделаю? На этот раз она вытянулась в лице уже искренне. Оторвала его от себя толчками ладоней в грудь, чтобы получше рассмотреть. — Что? — выпалила она. Он не то вздохнул, не то покряхтел, смущенно отворачиваясь и чувствуя себя глупцом. Но она развернула его обратно к себе, обхватив лицо руками. — Сколько раз ты это делал? — уточнила она. Ага, нащупала-таки жилку. Черт побери. На сей раз он определенно покряхтел, а не вздохнул. — Ну, скажи, — не требовательно, а в виде просьбы пропищала она. — Нисколько. Она беззастенчиво отвесила челюсть. — Сколько у тебя было любовниц? — Я тебя умоляю. Много… — И ты хочешь это сделать мне?.. — Уже не хочу! — рявкнул он, подрываясь в сидячее положение, отворачиваясь и вообще норовя дать деру в гостиную. Но она притянула его за плечи со спины, ангельски хохоча. И он все почувствовал, как ни странно, слишком детально. Обвивающие со спины руки, поцелуй куда-то в район уха, бархатный смех. — Какая прелесть, — чирикнула она, — у меня теперь есть повод по-настоящему собой гордиться. «Да, мне этого определенно хочется, — он прикрыл глаза, расслабляясь в чужих руках и снова вспоминая о Тэхёне и Рюджин, — того, что есть у них. Близости. Настоящей близости. Но, наверное, в более подходящее время и при более подходящих обстоятельствах… с более подходящим человеком». Ему опять требовалось, вероятно, что-то разыграть, чтобы взять верх над этой чертовкой. Стоило ему чуть обмякнуть, как она превращалась в колючку и измывалась над ним. Не хотелось ему цацкаться с собственной копией. Постоянно быть начеку. — Я видела, — почти шептала она ему на ухо, запечатлев со спины ладони на его груди, — как ты разволновался. Это было так мило. Специально давала понять, что заметила, как вздымалась его грудь. Он скрипнул зубами. Изящно крутанулся к ней лицом, запустил пальцы в волосы и нежно оттянул ее за загривок. — Перестань притворяться, — гортанно прогудел он в том тоне, который ей нравился, — что ты управляешь ситуацией больше моего. Подобрать к тебе ключики — раз плюнуть, и то, что я этим не пользуюсь, всего лишь говорит в пользу моего великого благородства. Ясно? Он снова это видел. Как каждая ее черта растекается в подчинение, в… страх. Ему стало противно. Лучше бы она стала такой, когда он предложил ей то, что предложил чуть ранее. Но нет. Ему непременно нужно было что-то из себя строить, чтобы производить на нее впечатление. Как только он расслаблялся, как только уступал, как только становился искренен — он переставал быть ей интересен. Он отпустил ее и отвернулся, кривясь. Настолько точное отражение его самого, что становилось дурно. — Я тебя обидела? — догадалась она. Впрочем, обеспокоенности в этом вопросе не сыскивалось ни на грош. — Не говори чепухи. — Вот уж прости. Такая резкая смена обстановки сбила меня с толку. — Брось. — Ты тоже себя так ведешь. — Не тогда, когда ты настолько уязвима. — Будем взвешивать уязвимость друг друга? Между нами было много всякого. Почему ты теперь расстраиваешься, что я тебе не вполне доверяю? — То есть, ты мне не поверила, — язвительно усмехнулся он, круто к ней оборачиваясь. — Поверила. — Вот и закончим тогда с этим. — Ты тоже так делал! — настырно плюнула она тоненьким голоском. — Буквально сегодня! Все-таки устыдилась, смекнул он. И вспомнил себя в кухне, когда взял и просто так от балды сказал гадость. — До чего ж мы одинаковые, — ужаснулся он со смешком, — из всех людей на планете угораздило же вот так наткнуться на себя любимого… Она притянула его к себе за плечо и развернула. — Хочешь, буду искренней? — с неожиданно серьезным лицом. — Не будешь смеяться надо мной? Забыв, что только что говорил, он заинтересованно обернулся всем корпусом. — Не буду. — Хорошо, — она провела пальцем по его щеке, спустилась и поползла по плечу и остановилась там, где было ранение; подняла к нему глаза из-под тяжеленных ресниц, — расскажи побольше о сестре. И о твоих отношениях с родителями. И об этом твоем плане. Он нахохлился. — К чему ты это? — грубее, чем от себя ожидал. — Это я — искренняя, — простодушно заявила она, метнулась глазами к его вороту и, застыв, словно мешкала, все же потянулась пальцами к пуговицам рубашки. — Вот так бы я поступала, если бы не ждала, что меня высмеют. Расспросила бы обо всем. Только с настоящим сопереживанием, а не издевательским. Ее пальцы расстегивали пуговицу за пуговицей, и у него снова слишком очевидно стала вздыматься грудь. Она стянула рубашку с одного плеча и внимательно, даже тревожно присмотрелась к шраму. Невесомо коснулась его прохладными пальцами. — К примеру, спросила бы, — тихо проговорила она, аккуратно проведя по уродливым выпуклостям на коже, — сильно болит? Он сглотнул ком, возникший в горле. — Да. Постоянно. Эта боль сводит меня с ума — в буквальном смысле. — А обезболивающие, как они работают? — Притупляют, окрыляют, дарят… долгожданное забвение. — Так больно не должно быть. «Что происходит? — он теперь совсем запутался. — Что мы делаем?» — У меня вместо сустава черт знает что. По сути, этот докторишка сделал так, чтоб я не сдох — вот и все. Об исправлении положения и действительной реабилитации речи не шло. Есть другая операция, но она мне не светит. — Светит, если свяжешься со своими родителями. «Шин Рюджин». Шин Рюджин сказала то же самое. Надо же. — Черта с два. Она подняла глаза. — Почему? — Потому что я их ненавижу. Лучше загнусь от боли или от оксикодона, чем пойду к ним. — Расскажи, какие они. Он растерянно поморгал. — Папа канонный тиран, мама прирожденная актриса — что тут рассказывать-то? — Она сильно оплошала, правда? — она поглядела на шрам и с сочувствием его касалась. — С твоим воспитанием. — О, только этим она и занималась, сколько я себя помню. Воспитанием «нормальных людей» — из непутевых меня и сестры. И ты теперь заговорила о том же, это даже смешно! Мне это не нужно, я всегда был нормальным человеком, черт подери. Вновь она посмотрела на него, как на поломку. Со странной, совсем несвойственной ей добротой. Аккуратно, неторопливо привстала на коленях и столь же медленно припечатала долгий поцелуй ему в лоб. Уселась перед ним обратно. И ласково спросила: — А вот так она делала? Он смотрел на нее ошарашенно. — Нет. — Вот это я и называю воспитанием. Он уставился ей куда-то в плечо, с потрясением предчувствуя приближающиеся слезы. Вообще-то, так его целовала только сестра. Да, вот кто был ему истинным воспитателем. Настоящим примером для подражания. У него заблестели глаза, и он теперь совсем беспомощно посмотрел на человека напротив. В груди сделалось тесно, в горле рос новый ком, и глаза все щипало и щипало, как бы он ни сдерживался. Проклятые таблетки. — Иди сюда, — мягко сказала она, и он рухнул ей на плечо. — Не прощу им, — обессиленно выдохнул он. — Тш-ш-ш… — шелестел ее голос, — и что ж ты будешь делать? — Исполню миссию… «Алмаз»… и вообще, месть… им не сойдет с рук… отцу всю жизнь все сходит с рук. Я отберу у него это. — Где-нибудь по дороге ты убьешься. Миссия, говоришь? Ты понимаешь, как это придурковато звучит? — Плевать! — Не плевать. Худшее, что ты мог бы сделать для своей сестры — это добровольно убиться за нею следом. Он отстранился, глядя на нее с разинутым ртом. И вдруг глухо хохотнул, смахивая слезинки. — Да ну ее нафиг, эту твою искренность, — посмеиваясь, прогудел он, — она меня пугает. Жуткая штуковина. — То-то же. Экзотичная штучка, да? На любителя. Они оба засмеялись, и он в порыве исступленной, даже болезненной нежности бросился к ней с поцелуем. «Давай попробуем? — тарабанило в висках. — Вдруг у нас получится? Так уж мы хуже-то? Чем мы хуже?» Только последняя капля рассудка уберегла его от этого безумия, пока он валил ее на кровать — опять, лез ей под ночную рубашку — опять, спускался с поцелуями по груди и ниже, ниже, ниже — опя… Стоп, такого еще не было. Она трепетала от каждого прикосновения его губ к ее животу и выдыхала… это что, смущение? Каждое ее вздрагивание дребезжало в мозгу, как электрический разряд. Давно ему не было так горячо, головокружительно, звеняще приятно. А может, вообще никогда. Он добрался губами до тоненькой резинки коротких шифоновых шорт, скользнул под них пальцами и потянул было вниз, как вдруг — блок. Она натянула шорты до пупка. Вытряхнула его ладони. И сама ускользнула из-под его лица. Он растерянно застыл, лежа на животе и глядя в кровать. Чуть привстал на локте, все еще не совсем соображая. — Не надо, — пропищала она. Он растерянно помотал головой, отгоняя горячий туман, и поднял на нее глаза. — Почему? — Это меня смущает. Ему снова пришлось помотать головой, на сей раз чтобы убедиться, что он не ослышался. — Что?.. — Спасибо большое, но не надо. Обойдусь. Он сел и снова к ней подполз, мотнул ее за плечо, взглянул на нее… и удивленно провозгласил: — Да ты покраснела. — Отстань от меня, — и ударилась ладонями в грудь; тщетно, он не шелохнулся. Настала его очередь нащупывать чужие жилки. — А тебе это делали когда-нибудь? Она сверкнула на него злобными глазами. «Афигеть». — Ба-а… да это джекпот. — Единственный, кого я любила, никогда не думал о том, чтобы сделать мне приятно, а после я никому не позволяла доходить до такой интимности. Опа. Какой-то там «единственный». Ну да, у такой, как она, обязательно должен иметься подобный «единственный»… который не хотел сделать ей приятно. — Прочих тоже вот так останавливала, если просились? — Бывало, да. Он сцепил челюсти. Зачем он это спросил? Знал же, что ответ будет нелестным. — А краснела вот так, как со мной? Вздрагивала? Наслаждалась? — Говорил, не будешь высмеивать, — изящно фыркнула она, снова тщетно толкаясь в стремлении отвернуться, спрятаться, сбежать; не-а, не выйдет, — и вот пожалуйста. — Да не смеюсь я, балбесина. Похоже, что смеюсь? — Я к такому пока не готова. Глупость, наверное, но у него забилось сердце от этого ее «пока». Как же ему не нравилось, куда все это ведет. И ведь это «пока» даже необязательно было адресовано именно ему. — Хорошо. К его удивлению, она потянулась за поцелуем. Прощальным, как бы. Вроде как «ну все, поигрались и хватит, чмок-чмок-чмок». Блин, ну и облом. Но когда они легли, она аккуратненько, с деланной естественностью к нему прильнула. И за руки они все-таки взялись — столь быстро и беспечно, что он упустил, чья это была инициатива. И пальцами они переплелись. И молчали как-то уж совсем по-домашнему. «Ух-х… ты идешь по скользкой дорожке, бразза». — Спорим, я смогу заставить Шин Рюджин, — чирикнула она, — бросить твоего друга-бандита и выбрать того, второго ее поклонника? — Что? — строго клацнул он. — Зачем? — Она же в это вляпалась из-за Ким Тэхёна — не будет его, не будет и ее безумств, — она хмыкнула, — женская рука помощи, так сказать. Помогу ей свернуть с дорожки, на которую ее затянул твой приятель. А ничто лучше не отвлекает от мальчика, чем другой мальчик. — Не дождешься. У них любовь, — он достал из кармана телефон и настрочил Рюджин дюжину сообщений, выпав на какое-то время из реальности, — такая, которая… это самое… настоящая. — Спорим? Дописав, он заблокировал мобильник и убрал его на тумбочку. Так, о чем там они? Спор? Вообще-то, спор — это какой-то повод снова ее увидеть. Да и он был уверен, что победит. — Ну давай. На что? — Если я выиграю… ты свернешь свой «Алмаз». Уау! Только вот было одно «но». Она не выиграет. — Заметано. Если я выиграю, — он запнулся, — разрешишь мне завершить то, что начал сегодня. Гробовая тишина. — Идет. Сроки? Оскал сам собой растянулся на его губах. — Ну, «Алмаз», надо полагать. — Чудненько. И они гаденько так, совсем как гиены, похихикали, каждый о своем. Он потянулся поцеловать ее, и она поддалась. А после они лежали в обнимку и спустя, кажется, полчаса, вдруг вздрогнули, просыпаясь при свете лампы. Поглядели друг на друга ошарашенно сквозь дымку сна. — Я уснула. — Я тоже. — Выключи светильник, он с твоей стороны. Он повиновался и потянулся к тумбе, пока она расправляла постель. — Разденься, бога ради, ты в уличных брюках. Он повиновался и на этот раз, и они, поворочавшись во всех приготовлениях, улеглись. Он глядел на ее макушку секунд с десять, прежде чем провалиться в сон. «Как хорошо, что я пришел… как хорошо…» — было его крайней мыслью, прежде чем сознание отключилось. В следующий раз он пришел в себя под утро. Резко сел на кровати. Оглянулся в темноте. Потрогал плечо. Боль медленно возвращалась. Тянущая, ноющая… пока что слабая, но обещавшая усилиться. Он зажмурился, поскольку близился новый день, а с ним — все старое. Все то, что уже было. Боль. Страх. Боль — вечная, вечная, вечная. Он посидел, подождал, пока глаза привыкнут к темноте и пока голова перестанет гудеть от недосыпа, а после встал и принялся с бесшумными проклятьями собираться. Это теперь далось ему еще тяжелее. Он схватил телефон, снова написал Рюджин. Оглянулся на кровать уже одетый. «Вот оно, — знакомый яд растекался по груди, — вот оно, желание сбежать». Оно было тут как тут. Как он и ожидал. «Нет уж, приятель, не ври себе… на этот раз ты сбегаешь как раз от нежелания уходить». Плечо ныло. Он обошел кровать и слегка потрепал ее по плечу. Она почти тут же вскочила. Хрупко спала. — Что такое? — заспанным голосом. — Я пойду. Пора. Она зашуршала, поднимаясь, чтобы его проводить. Включила светильник. За окном была темень. Они проспали всего пару часов. Он отказался от предложения умыться, что-нибудь съесть или выпить воды. Предложения остаться не последовало, хотя ему и мерещилось, что несколько раз оно готово было сорваться с ее губ. У самого порога он зачем-то неловко пообещал, что позвонит. И убрался в морозную предутреннюю темень, мрачно размышляя обо всем, что с ним приключилось, а также о том, что еще можно исправить… и о том, что проклятое плечо его просто доконало.