Маленькие люди

Накануне я выбрала для дяди отличную табакерку из серебра в одном симпатичном антикварном магазине. Почему-то тогда мне удавалось воображать, что будет даже весело. Теперь, сидя в машине, я не в первый раз недоумевала, какой слепой могу быть. Весело? О чём я думала? Всё вокруг буквально кричало против «весело». Тэхён тем временем успел справиться о предстоящем задании. Это был поджог некой крохотной двухэтажной конторки, на первом этаже которой располагался ресторанчик. Он не знал, ни кому она принадлежит, ни почему ей суждено сгореть, но отчитаться об успешном пожаре им с Пак Чимином необходимо было до утра следующего дня после отправления. Они планировали приступить в ночь, как раз под утро. — Это редкость, но не что-то исключительное, — успокаивал меня Тэхён, глядя на проспект, — я ожидал чего-то похуже, серьёзно. Мы успеем десять раз сделать ноги, прежде чем там всё запылает. — Было бы здорово, если бы ты вообще никуда не ходил. Кто знает, что на уме у этого самодура. — Ты же знаешь, что это невозможно. — А если пожар перейдёт на другие дома? — с тревогой продолжала я, таращась в окно. — Кто-нибудь может пострадать. И вообще, вы даже не знаете, кому вредите. — Конечно, ты не можешь без дотошных подробностей… — он вздохнул, но по-доброму, — это нежилой квартал, насколько я успел выяснить. Там в основном всякие предпринимательские конторки — по ночам такие пустуют. Даже если пожар разрастётся, что вряд ли, там всё непременно должно быть застраховано. — В таких предприятиях отличные пожарные сигнализации, — не унималась я. — С первой же струйкой дыма в вашу сторону рванутся грузовики с мигалками. — Рюджин… — я чувствовала его добродушную улыбку, даже на него не глядя, — я понимаю, ты переживаешь. Но всё пройдёт, как надо. — Вокруг этого задания было столько тумана, он молчал до последнего, — сдвинув брови к переносице, пробормотала я, — а теперь вдруг выясняется, что это какая-то ерунда? Здесь что-то нечисто. Эти слова моего спутника только повеселили. — Кто говорил мне, что паранойя ни к чему хорошему не приведёт? — он цокнул. — Езжай в свою деревню, ничего тут без тебя не рухнет, комендантша. — Может, я всё-таки не поеду? — наконец вкинула я. — Слишком много всего кричит против… Мы направлялись в сторону остановки, откуда я должна была сесть на автобус и поехать к кафе. Там меня уже ждали. Но уезжать без Ким Тэхёна теперь, когда всё здесь казалось таким шатким и хрупким и обещало вот-вот вылиться в нечто ужасающее, было просто страшно. Ещё и новое задание — именно теперь. Я предложила отменить свою поездку, как только мы оказались на улице. Тэхён заверил, что в этом нет необходимости, и Чимин подтвердил. Что могло случиться за пару дней? Ничего. На этом и сошлись. Однако сердце у меня всё равно было не на месте. Далее, поездка означала, что скоро мне предстоит снова общаться с дядей, а ещё позднее и с другим моим дядей, с его женой, с их друзьями и детьми. И на этот раз я не смогла бы сбежать через полчаса. Три дня отборнейшей чуши кряду. «О чём я думала, когда соглашалась?» — я беспрерывно раскусывала изнутри щёку и прикипела пустым взглядом к меняющимся и в то же время бессменным уличным панорамам. На вывесках и витринах стали появляться первые пёстрые признаки Рождества. Гирлянды, мишура, плакаты в красно-зелёных тонах, фигурки Санта Клауса. Фоном им служили серо-коричневые каракули осени. Очаровательная, несуразная картина. Люди пытались взашей выпихнуть ноябрь с улиц, но тот не поддавался и вовсю цвёл своим убийственно тусклым безобразием. Ещё был Ким Намджун, вспомнилось мне… вернее, я и не забывала. И опять-таки — о чём я думала? Киа неумолимо приближалась к остановке. Музыку пришлось поставить на паузу ещё несколько поворотов назад. Бывает, то, что по задумке должно тебя отвлечь, только нагромождается сверху. Ещё этот поджог. В моём воображении мерцали, как сновидения, странные символы. Фигуры в масках на фоне пожарищ пляшут в некоем инфернальном танце. До тех пор, пока пламя не поглощает их самих. Когда мы ехали на остановку, у которой я должна была высадиться, уже близился полдень. Дядя просил меня ровно к трём часам появиться у кафе, чтобы мы все вместе, то есть втроём со мной и Ким Намджуном отправились в деревню. Дорога до остановки получалась невозможно нервной. Ещё и Тэхён вновь повёл себя очень странно. Ему снова пришло сообщение. И он прочитал его. За рулём. Чтобы вы понимали, он никогда так не делал, водил он безупречно. — Что такое? — насторожилась я. — Что там? — Ничего, — Тэхён встрепенулся и торопливо, даже испуганно спрятал телефон. — Чимин пишет по поводу деталей поджога. — И как? Он вопросительно хмыкнул; по его сморщенному профилю и прицепившемуся к дороге взгляду стало понятно, что ему отчего-то неприятен этот разговор. Я почувствовала себя совсем как тогда, когда он оставил меня отсиживаться дома и не хотел давать мне совать нос в его дела. Это было гадкое чувство, к которому, ко всему прочему, присоединялось ещё и замешательство. В прошлый раз мы поссорились из-за того, что я секретничала с Пак Чимином. Теперь же я не видела для него решительно никаких причин прятать от меня глаза как будто в стыдливом жесте, — а именно это он и делал. — Имею в виду, что именно за детали? — О, ну знаешь, горючие жидкости, тряпки, план поджога, чтобы мы там сами не сгорели к чёртовой матери. Обсудили, в какое время лучше выдвинуться: думаю, это будет в ночь с завтра на послезавтра. — Я тогда буду ещё в деревне, — одними губами произнесла я, но так и не оторвала подозрительных глаз от своего собеседника, — держи меня в курсе всего, ладно? Пиши мне каждую минуту. — Неважно, будь ты хоть в деревне, хоть где, я бы не пустил тебя с нами. — Мне всё равно было бы спокойнее ждать тебя в машине чуть поодаль, чем за километры от города. — Всё будет в порядке, — он даже ободрительно улыбнулся, но всё ещё на меня не смотрел. Я повременила, гадая, стоит ли продолжать докапываться. Его улыбка вроде бы действовала на меня успокаивающе. И разговор, казалось, естественным образом завершился. Это же Ким Тэхён — он сказал бы, случись нечто важное. Но что-то же было не так… разве нет? «Мне показалось?» — Это всё? — не сдержалась я. — М-м-м? — механическая улыбка всё ещё присутствовала на его губах, но мне мерещилось, что он вмиг напрягся снова. — В твоём телефоне. Это всё? Он помолчал. Поморщился, сделал вдох, как будто набирался сил… но выдавил всего лишь: — Да, это всё. Всё в нём просто кричало об обратном. «Он что, врёт?» — Тэхён… точно? — Да, говорю же. — Просто… я не знаю, не похоже, что это всё. — Почему? — на этот раз он раздражённо нахмурился. — Просто ты ведёшь себя странно, — я понимала, как глупо это звучит, но других аргументов у меня не было. — Да как именно? — фыркнул Тэхён будто в недоумении. — Что я делаю? Я не понимаю. — Не знаю, что именно, просто странно, вот и всё. — Значит, тебе показалось. Никак я себя не веду. Просто всё слишком навалилось. Какая-то мешанина в голове. — Да нет же, было что-то, — гнула своё я, — тебе ещё тогда пришло сообщение… — Рюджин, хватит, — рявком оборвал он, — я сказал: тебе показалось. — Почему ты злишься? — заразилась я его настроением. — Говорю же, ты странный. Не знаю я, в чём это проявляется. В голосе, в лице, в твоём поведении! — Я злюсь, потому что ты нападаешь на меня ни за что, ни про что! — громогласно воскликнул он. От бессилия и яростного, клокочущего предчувствия, что меня просто-напросто оболванивают, хотелось рвать на себе волосы. Я замолчала, потрясённая таким исходом диалога. Неважно, сколько раз он повторял одно и то же — тревога не утихала. Он фыркал, дёргался, увиливал и силился сменить тему. Он не оставлял мне никаких шансов. Он просто-напросто врал, причём неумело. Но у меня не было сил разбираться ещё и с этим. Мало ли, плохое настроение… или мне действительно просто что-то померещилось. «И так чересчур много всего, — я кивнула сама себе, — не время ещё и сомневаться в Ким Тэхёне». Нужно было ему доверять. Машина остановилась в ближайшем к остановке тупике. Я поспевала к дяде ровно впритык к назначенному времени. Это мне не нравилось, потому что при подобном раскладе любое мелкое обстоятельство могло поспособствовать опозданию. Дядя не терпел опозданий, меня он позвал наверняка сильно заранее отхода поезда, и всё-таки мне исключительно по старой официантской привычке было неспокойно являться не заблаговременно. Всю дорогу я ёрзала и поглядывала на часы, а теперь почему-то медлила. Тэхён вперился взглядом перед собой, крепко сжимая руль. Мы оба показались мне маленькими загнанными мышами, которым ни за что в этой жизни не обрести свободы. Плюнув на странный разговор, я приподнялась на коленях на своём сиденье и потянулась к нему. Совсем неуклюже я обняла его сбоку, и он, мгновенно проникнувшись, развернулся и вцепился в меня с отчаянной силой. — Всё будет хорошо, — горячо прошептал он не то мне, не то себе. Мы договорились писать друг другу и разошлись. Автобус, как и ожидалось, сильно задержался. В конце концов я не опоздала, но остаток дороги преодолела галопом и потому была запыхавшаяся и растрёпанная, и дышала едва-едва. В зеркальной витрине, попавшейся мне на пути, когда я неслась к кофейне на всех скоростях уже по нашему району, мне явилось вспотевшее, взъерошенное, дикое пугало с выпученными глазами, в сползшем с плеча пальто и в смявшейся под ним бежевой рубашке. Через плечо мне была перекинута собственная кожаная дорожная сумка. Плечо от неё каменело. Оно у меня как будто бы опустилось, отчего я стала скособоченная. Плотные чёрные колготки перекрутились в полусапожках. Больше всего я ненавижу обувь, которая любит скручивать твои колготки. Короче говоря, я выглядела ужасно. У меня была ровно секунда, чтобы испугаться представшему в зеркальной витрине зрелищу, после чего я с прежним страхом опоздать понеслась дальше. — Рюджин, — дядя по-доброму посмеивался, встречая меня; в зубах его была зажата сигарета, — ты торопилась? Мы наконец встретились на улице, в зоне курения рядом с кафе. — Да, но я же вовремя? — пропыхтела я, напрочь лишившаяся дыхания. — Да, конечно… — он ещё посмеялся и поглядел на часы, параллельно затягиваясь со страшной силой. Я смотрела на дядю, на его улыбающееся лицо, потом загляделась на чемодан и, наконец, на улицы, на кофейню и на сухую серость асфальта под своими ногами. Только в одну сторону я никак не могла заставить себя бросить взгляд, даже один-единственный. Это был тот угол за дядиным плечом, где вырастал силуэт татуировщика. От него словно веяло чем-то антимагнитным — совершенно тщетно было пытаться заставить себя поднять туда глаза. В висках тем временем яростно билось волнение. Я успела десять раз решить, что стоит расспросить татуировщика обо всём что узнала, и десять же раз передумать, потому что знать о моём походе на бал ему было воспрещено. Да и чтобы спрашивать, надо худо-бедно вести беседу. Оказывается, когда кто-то официально приобретает статус «есть чувства», даже смотреть на него становится невозможно. «Они такие домашние вдвоём, — тем не менее, с тоской думалось мне, — такие далёкие от всего этого…» — Отправление через два часа, — пробормотал дядя сквозь зубы, щурясь часам, — сейчас мы только попрощаемся с… Ему не довелось закончить предложение. Из крохотного здания кафе вывалились две фигуры — и началась престранная сцена. Фигуры принялись яростно благодарить дядю, трясти его за ладони и плакаться ему. Впопыхах он едва успел выбросить сигарету. Я косилась на них с недоумённым любопытством, впрочем, догадываясь, что дядя умудрился в очередной раз кого-нибудь выручить. Понятия не имею, как ему это вечно удавалось, учитывая, что он почти не высовывал носа из кабинета. То он починит крышу сестре поварихи, то проконсультирует бариста по вопросам бизнеса, то ещё что-нибудь. — Вы были очень добры… — взволнованно говорила женщина средних лет. Тонкая, смуглая, с ореховыми глазами и угловатыми, но вместе с тем и удивительно мягкими чертами. Она держалась значительно хуже того, кто стоял за её спиной, говорила надсаднее и надрывистее. Это и изумляло. Кто вот так благодарит за простую починку чего-нибудь? Мужчина, сопровождавший её, в свою очередь, стоял прямо и сохранял твёрдое лицо. — Мы зря спохватились так поздно, — тем не менее, проговорил он, — вы просто золотой человек… — Ну как пока, ничего? — спросил их дядя тем временем. — Ничего! — воскликнула женщина надломившимся дрогнувшим голосом и, казалось, готова была вот-вот расплакаться. — Успею ли? — Переждите. Всё ещё будет, — дядя весь обратился в вежливую теплоту. Забывшись, я совсем неосознанно, просто по привычке посмотрела за дядино плечо и тут же обнаружила на себе хмурый, бурливый и крайне сосредоточенный взгляд татуировщика. Так меня и пригвоздило на одном месте. Не пикнуть, не дрогнуть, не отвести глаза. Я была в паралитической ловушке. — Как вас благодарить? — тем временем вопрошала женщина. — Мы перед вами в неоплатном долгу, — подтвердил мужчина. — Бросьте, — отмахнулся дядя, — разрешите, кстати, представить. Моя племянница Шин Рюджин. Парочка вдруг уставилась на меня с потрясёнными лицами. Даже каменный муж оттаял. Я растерялась, бросила дяде вопросительный взгляд и снова обернулась к странным посетителям. — Здравствуйте! Первой спохватилась женщина. Она вся просияла скорбной, печальной улыбкой. — Очень приятно познакомиться с тобой, — мягко, даже кротко произнесла она. — Мне тоже — волнительно отозвалась я, — извините, я вас совсем не знаю… — и снова бросила дяде беглый взгляд прошения помощи. — О, не нужно нас знать, — женщина улыбнулась шире, не дав моему опекуну прийти на подмогу, — мы знакомые твоего дяди, он очень помог нам, только и всего. Ты не представляешь, как много он о тебе говорил! — Вот как? — я заразилась её радушием и отвесила небольшой поклон. — Что ж, мне тоже очень приятно! Правда, дядя чудесный человек? Женщина, казалось, сдержала очередной порыв расплакаться. Её губы предательски дрогнули, хотя и улыбались, как прежде. Ореховые глаза неестественно влажно сияли. «Может, с ней случилось какое-нибудь горе…» — и дядя неизвестно как помог ей оправиться. Интересно, узнай я в тот момент, что говорю с матерью Ким Тэхёна, как бы я поступила? Когда они ушли, мы стали вызывать такси. — Кто это такие? — наконец смогла выплеснуть своё любопытство я. — Они тебя так благодарят! — Мои знакомые, — откликнулся дядя с лукавой полуулыбкой, — я им помог выйти на потерявшегося родственника. — Господи, как ты умудрился? — Помнишь моего старого сослуживца, того, что стал полицейским? Он сейчас по месту работы живёт в провинции, мы с тобой как-то раз его навещали. Он с этим помогает. Я к нему обратился. На самом деле с помощью этого сослуживца дядя вышел на мать Ким Тэхёна, а не на него самого. Естественно, об этом он умолчал. Если вдуматься, он даже ни о чём не соврал на словах. А я совсем никак не могла до чего-нибудь догадаться. Как только мне дали ответ на вопрос, эта парочка напрочь выветрилась у меня из головы. Я снова загляделась куда угодно, но не на татуировщика, и вовсю погрузилась во всё старые переживания, коих накопилось немало. В конце концов широкая ладонь Ким Намджуна сама всплыла перед моим лицом. — Давай сюда, — буднично прохрипел он, и в следующий миг плечо освободилось от тяжести сумки. Мне пришлось исполнить крайне неизящный выворот (хорошо, что поблизости не было Пак Чимина), и лямка сумки потянулась через голову, после чего упорхнула вместе с грузом в зону чёрной дыры, мявшейся в двух шагах от меня. — Спасибо, — буркнула я себе под ноги. И посмотрела на дядю — на дядю! — но не на него. Нужно было что-то сказать. — Скоро приедет? Какая же я была неловкая, неповоротливая, нелепая. — Должен быть с минуты на минуту, — ответил дядя, и улыбка его вдруг стала несколько озабоченной, — ты в порядке, Рюджин? — Да, конечно! Собственные губы натянулись, как резиновые. Чудовище Франкенштейна чувствовало то же самое, когда улыбалось? — Сегодня холод просто зверский, — снова подала сварливый голос чёрная дыра сбоку, — а ты небось неслась, как угорелая? Наглоталась холодных иголок, малышка Рю? Ну разумеется, это должно было быть первым, что он произнесёт в новоприобретённом статусе «есть чувства». Какую-нибудь колкость, да ещё и вот таким насмешливым тоном. И это после того, как я столь унизительно вслух признала за собой своё к нему неравнодушие — в беседе с другим, вообще-то, вполне влюблённым в меня молодым человеком. Тем не менее, игнорировать его было нельзя. — Автобус задержался, — отчеканила я бездушным голосом автоответчика. Спустя пару минут тяжелейшего молчания дядя наконец объявил «Такси!», и мы поплелись к машине. Первым делом все сумки были уложены в багажник. А после вдруг дядя спешно и без всяких предупреждений отправился к передней двери машины, что немало меня удивило (обычно переднее сиденье доставалось мне). Ничего не сказав, он уселся рядом с водителем и бесцеремонно хлопнул за собой. В растерянности, со смутным предчувствием предательства я поплелась к одной из задних дверей. И даже успела открыть её, как вдруг её прямо передо мной захлопнула та же рука, что совсем недавно забирала у меня сумку. — В чём дело? — рявкнул татуировщик, наклонившись ко мне. Так угрожающе следователь в кино наклоняется к преступнику, пытаясь вытянуть из него чистосердечное признание. Он был страшно угрюм и опасно близок к тому, чтобы взорваться; я очень хорошо знала это его дымчатое выражение. — Что?.. — только и могла пролепетать я. — Давай пропустим «чтокание», нас ждут. В чём дело? — Не понимаю, чего ты от меня хочешь. — В прошлый раз ты сказала: «Будет здорово отпраздновать вместе», — к моему ужасу, он наклонился ещё ниже, — мы не сможем отпраздновать вместе, если ты не будешь смотреть в мою сторону. «Нет, это всё-таки плохо, — озарило меня, — не смогу я вот так целых три дня!» Во-первых, вдали от Ким Тэхёна. Во-вторых, рядом с этим человеком. В-третьих, в самое неподходящее время, какое только могло выпасть для вот такой убойной комбинации обстоятельств. — Мне тяжело на тебя смотреть, — прогудела я, пряча взгляд. — Значит, смотри на меня через силу. — Намджун… — Не хочешь общаться? Чудесно, — перебил татуировщик, — но попытайся хотя бы эти три дня притвориться, что мы как-то взаимодействуем. Иначе мне придётся плюнуть на все уговоры господина Хо и остаться здесь. Человек я не шибко компанейский и вообще еду, как меня заверили, чтобы составить тебе компанию в толпе незнакомцев. Я уверял, что тебе это не нужно — это не помогло. — Я рада, что ты едешь, — торопливо заверила я, — спасибо. — Ты всё ещё косишь глазки в пол, — глухо произнёс Намджун. «Не из-за этого! — хотелось воскликнуть мне ему в лицо. — Не из-за этого я не могу смотреть на тебя, дурак!» — То, что я сказала в прошлый раз, было резковато, я знаю, — произнесла я сконфуженно, — но это было правильно. Ты же и сам это понимаешь… Не дав мне договорить, он резким рывком открыл для меня дверь машины. «Какой злющий», — ужаснулась я. И, постояв в растерянности, поплелась внутрь. Татуировщик обошёл автомобиль и тоже плюхнулся на заднее сиденье, и началась невыносимейшая поездка до вокзала. Дядя никак не прокомментировал нашу задержку, но его молчаливый затылок так и светился пониманием. Намджун же опустил ладони на колени и вперился на проносящиеся за окном улицы невидящим взглядом. Тусклый профиль, недоступнейшая поза, тёмная смуглость в блеклом дневном свете. Ничто в его небрежном виде не выдавало его напряжения, но каким-то волшебным образом я чувствовала, что он накалён до предела. При этом он казался выжатым, ссохшимся, как кора погибшего дерева. «Он сегодня странный», — наконец утомлённо заметила я. Впрочем, слишком много странного уже произошло в этот день. Я устала вдумываться в подспудные смыслы громоздящихся событий. Уже в поезде я уведомила Ким Тэхёна, что отбываю из города, и он пожелал благополучной дороги. Мне досталось одиночное место у окна, а Намджуну — такое же напротив меня. Дядя сидел за тридевять земель. Билеты, кстати, покупал дядя. Я наконец поняла, что с его стороны это не что иное, как негодное сводничество. Мы могли бы сидеть все вместе, но нет! «Надо будет поговорить с ним об этом», — жужжала в голове пчела раздражения, пока поезд катился по леску, обступившему рельсы. Мы с татуировщиком всё ещё хранили железное молчание. За окном проносились бурые тёмные кляксы декабрьских пейзажей. Густо-коричневые леса сменялись терракотовыми равнинами с редкими, маленькими, убогими домиками где-то вдали, неизвестно кому принадлежащими. Погода держалась прескверная, хотя и сухая. Корейская зима всегда казалась мне до поэтичного унылой. Снегом пока что не пахло, а вот стужей и колючим морозом — очень даже. Воздух действительно словно бы ощетинился. И всё вокруг так коричнево, тоскливо, душераздирающе. Я молчала, и фигура напротив тоже молчала. «Ад какой-то». Душное, томное, тесное смущение. «Неужели это правда? — время от времени я украдкой отвлекалась от созерцания размытых пейзажей и поглядывала на человека напротив. — Может, я сгоряча навыдумывала себе всякой ерунды?» Ким Намджун вновь отвернулся себе к окну с безучастным видом, и я не могла не отметить, насколько серым, выцветшим и мрачным казалось его лицо. Отчего-то мне хотелось перед ним извиниться. Почти с самого начала он открыто показывал, как его обижает, что я стала отдаляться, а я отмахивалась от чувства вины злостью за враждебность к Ким Тэхёну. Однако теперь я впервые прямо сказала «всё», и он послушно согласился. Наши отношения надтреснули до состояния полной неисправности. «Не может идти речи ни о каких трёх днях, — вяло думала я, всматриваясь в его напряжённое молчание, — уже ясно, что всё кончено». Когда мы выходили из поезда, я едва не захлебнулась свежим воздухом. Свежим, потому что мы больше не были заперты друг с другом. И тут-то, когда я делала этот восторженный глубокий вдох, Намджун вдруг подскочил сбоку и выдал своим старым, таким родным и человеческим голосом: — А теперь и я хочу махнуть кофейку. Человеческого. В поезде кондукторша предложила кофе, и я согласилась. Кофе оказался редкостной гадостью. Я фыркнула, оборачиваясь к нему и стараясь не обращать внимания, до чего радостно от бурливого звука его голоса у меня сжалось сердце: — Перекус в поездах — это же антураж путешествия. И ты ещё говорил, что ты романтичный человек? Мы встретились взглядами. Тот самый разговор у меня дома о литературе и любви всплыл в моей памяти, а заодно и его слова о собственной романтичной натуре. И моё смущение, ненадолго улетучившееся, мгновенно вернулось. — Моей романтики хватит, может быть, чтобы высадиться на незнакомой остановке посреди города и пытаться самостоятельно добраться пешком, куда нужно. Но пить эту невыносимую дрянь? Я могу развести тебе грязь с кипятком в стаканчике, и вкус будет тот же. — Вкус в таких случаях не главное. Иногда Намджун смеялся и качал головой одновременно, выражая этим как бы и безнадёгу, и неодобрение, и вместе в тем сатирическую усмешку над всем происходящим. Вдруг хрипло посмеялся с другого боку и дядя, всё это время хранивший молчание. — Мне стоило бы обеспокоиться твоим чудовищным кофеиновым образом жизни, Рюджин. — Это ты виноват, — улыбнулась я, — ты держишь кофейню, ты сделал из меня бариста, ты меня приучил. — Я не приучал тебя хлебать кофе, — возразил дядя, — особенно в таких количествах. — Вообще-то, думаю, это моя вина, — вмешался татуировщик, — насколько я помню, это я тебя заразил. Куда бы мы ни ходили, я хотел кофе, и ты покупала его себе со мной за компанию. Я охнула: — А ведь и правда! Со стороны дяди снова прозвучал сиплый хохот. Дядя, к слову, был доволен, как слон. — Теперь, если у тебя будут какие перебои с сердцем, — ехидно подметил он, подмигивая мне, — ты знаешь, чья это вина. Воцарилась оглушительная тишина. Я мгновенно вспыхнула до корней волос. Время в таких неловких ситуациях словно ускоряет ход, и поспевать за ним даже мысленно тяжело, не говоря уж о том чтобы что-нибудь произносить вслух. Вот, жар волнами приливает к щекам. Вот, дядя весело ухмыляется, не замечая моего немого требования прекратить. Вот, Ким Намджун в спешке отводит от меня глаза, когда я мельком пробегаю по нему взглядом. «Да что с ним творится? — этот дядин выпад возмутил меня до глубины души. — Он никогда раньше не позволял себе такой прямоты!» — У меня отличное сердце, — отмахнулась я. — Это точно — отличное во всех смыслах! — мгновенно подхватил дядя. — Будь к нему благосклонна и не трави его кофеином в таких количествах. Мы неспешно шагали в сторону выхода по перрону станции, похожей на бутафорскую конструкцию школьного спектакля, и вокруг ошивался самый что есть минимум людей. Какой-то старичок с сигаретой в зубах на одной из многочисленных лавочек, кольцом окаймлявших столбы, ласково приглаживал ластящуюся к нему грязную дворняжку. За стеклянной витриной, с двух сторон окружённой плакатами карт и маршрутов, виднелась тёмная макушка билетёрши. Редкий человечек сновал то тут, то там снаружи станции, и, хотя место можно было с натяжкой назвать оживлённым, все передвигались медленно, с будничной ленцой. Намджун весьма сумбурно сообщил, что для завтрашней прогулки нашёл некую оранжерею, в которую можно будет съездить, и мы поддержали его идею. «Вечно он что-то находит, — со странной ностальгией ухало в груди, — интересное и не очень». У крохотной станции имелось два выхода: один вёл к пустынной дороге и остановке, а другой шёл на прилегающую к этой же дороге парковку с несколькими домиками-коробами: продуктовый магазин, хозяйственный, садовый, строительный и ещё несколько штук кафешек. Мы вышли в сторону парковки: дядя не хотел садиться на автобус, а идти пешком было удобнее именно через парковку, оттуда в сторону домов шла живописная мощёная аллея вдоль леса. Правда, живописной она была в любую пору, кроме зимней. Над головами у нас растянулся тент густого серого неба. — Говорите, что хотите, — заявил тогда татуировщик, — а мне хочется разведать обстановку. Да и сердце у меня не такое безупречное, как у всяких там хвалёных особ, так что с ним можно не церемониться. Он отпочковался от нашей процессии и двинулся в сторону коробковидных заведений. — Я с тобой, — вдруг выпалила я и, обернувшись, бросила дяде, — мы пойдём следом, ага? — Бегите, — кивнул дядя. «Ещё бы ты возражал!» Я догнала Намджуна, и мы двинулись вместе. Снаружи на обозримые расстояния простирались только выцветшие зимние пустыри, облезлые горы, нагие и неприветливые деревья и грязь в углах дорог, и тихая, тихая глушь. Странным казалось, что всего в часе езды отсюда бурлила и колебалась сеульская бетонная деятельность. На парковке толпились машинки, в основном хэтчбеки или универсалы с толстыми багажниками, набитыми доверху бытовой всячиной — милое и отчего-то печальное зрелище. Хонсок предлагал забрать нас прямо отсюда, но дядя убедил его остаться с гостями и предоставить нам добраться пешком. Прогулка должна была составить минут двадцать и могла бы получиться даже приятной, если бы поверх всего не мазнула кисть отвратительнейшей погоды. Мы с Намджуном вошли в спрятавшееся за садовыми магазинами заведение, на пыльной вывеске которого он увидел кофейную чашку. Тишайшее местечко с потрёпанным мещанским видом, ничего особенного. Светлый зал, тёплый свет, кремовые скатерти в цветочек, аромат домашнего уюта и несущаяся в нашу сторону взрослая расторопная официантка в синем фартуке. Я оглянулась на своего спутника и вдруг обнаружила, что окружающая местность как бы обтекала его глубоко сосредоточенный на своих мыслях взгляд. «Да что с ним творится?» Официантке мы сходу заявили, что возьмём только кофе. Намджун заказал двойной эспрессо вместо привычного американо, к моему изумлению. Он залпом осушил чашечку, как алкогольный шот, и вернул её официантке ещё до того, как она успела развернуться и уйти. Наконец до меня стало доходить, что за печать потёртости искажала его образ весь этот день. — Ты вообще спал? — спросила я. Намджун улыбнулся. — Тебя смущает выбор моего напитка? — он перевёл на меня по-прежнему едва живые глаза. — С каких пор ты перешёл на заряд для бизнес-акул? — Моя доза разве что чуть-чуть больше твоей, прошу заметить. — Да. Но свою я выпиваю для вкуса в сильно разбавленном виде, а вот ты свою… Намджун хрипло посмеялся. — Я вообще почти не сплю, — признался он, — времени нет, да и это так называемое ограбление приближается. Он обставляется мышеловками, проклятый параноик. Вообще-то, знаешь, я теперь уверен, что ограбление — это западня. Как там мой Пак Чимин? Ты ему присела на уши? «Он» — это Дэнни Многорукий. Столь внезапное открытие злободневной темы меня несколько ошарашило. — Не требуй от меня слишком многого, — извиняющимся тоном пролепетала я, — он меня и слышать не хочет. От него прёт маниакальной решимостью, а я — это так, смешной болванчик. Намджун отрешённо покивал. Подбежала официантка. Мы оплатили кофе и вышли из надушенной теплоты кафе обратно в разреженную стужу. И я снова дышала прохладой, морозом, опускающимся с гор. Дорога, по которой мы направлялись, была окружена скудным леском — в его тени день уже вовсю иссякал. — Мы сегодня узнали, — осторожно вступила я, — что ему что-то нужно от родителей Чонгука. Они политики. Ты случайно не в курсе, зачем они ему? — Не-а, — вяло ответил татуировщик, — политики, говоришь? Ким Джеук сейчас со многими политиками пытается спеться. Так что тут ничего удивительного. Разумеется, он врал. Но я тогда ему поверила. Разочарованно помычав, я обернулась и взглянула на его сонный профиль. — Я о тебе переживаю. Ты выглядишь измотанным. Может, хотя бы эти дни в деревне выспишься? Намджун не ответил. Мы семенили медленно, как улитки, и если переговаривались, то почти неслышно. Как будто боялись побеспокоить дремоту деревьев. В лесу, даже самом реденьком, никогда не хочется горлопанить. Он ведёт себя тихо и требует от тебя того же — это местный этикет. — Это как-то связано с твоей новой компанией? — не унялась я. Смутные тени играли в моём воображении. Кучка размытых безымянных силуэтов. — О чём тебе так уж переживать? Разве ты сейчас при делах? — Не бери в голову. Уверен, у тебя и без меня хватает забот. Я вздохнула, уставившись себе под ноги. Мы шли плечом к плечу — на непреодолимом расстоянии. Но совсем недавно же он потеплел и стал прежним. Почему теперь опять этот холод? Я представляла, как в компании своих безликих товарищей татуировщик был привычным мне самим собой. Там не было этих напряжённых плеч, не было горбов нависших бровей над потухшими глазами, не было механически тяжёлой походки и надсадного тона в каждом его изречении, словно произнесённом через силу. Мне вспомнился тот вопрос, который сразу же задала Момо Хираи, когда допрашивала меня на его счёт, и в горле от него неприятно запершило. Странно, что мне самой не приходило в голову спросить об этом. Я прикусила губу, чувствуя себя преступницей и оживляя перед глазами образ Ким Тэхёна, и снова покосилась на татуировщика. — Тот человек, которым ты восхищаешься… — осторожно озвучила я, — это мужчина или женщина? Он автоматически прошёл ещё на несколько замедляющихся шагов вперёд и в конце концов совсем остановился. Развернулся ко мне с неожиданным живым интересом. Грубые черты его, правда, почти никак не изменились: недоумение я нащупала скорее интуитивно. Мне, в свою очередь, тоже пришлось слегка крутануться в его сторону. Я неумело изобразила непринужденность. — Почему ты спрашиваешь? — Обычное любопытство. И моя японка интересуется. Намджун помолчал. «Конечно, он на это не купился, — холод ужаса коснулся сердца, — зачем я это спросила?» — Я так понимаю, она много знает. Что ты вообще ей рассказала? — Намджун неожиданно возобновил ход. — Она такая манерная. Где ты таких откапываешь? Я поплелась следом, стараясь побороть взметнувшийся буран волнения. «Он не ответил на мой вопрос». — Я рассказала ей почти всё, — вздохнула я, — умолчала только об этих ваших гангстерских разборках. Ужасно хотелось выговориться кому-нибудь, а она, по правде говоря, умнее меня, и готова была выслушать. Она мне нравится, пусть её все и не любят. — Тебе все нравятся, — усмехнулся Намджун, — и в особенности те, кого все не любят. Ну, и какой у неё недуг? Обязательно должно быть что-нибудь, иначе ты бы не заинтересовалась. Обычные люди тебя не интересуют, тебе подавай обездоленных. Как ни странно, несмотря на язвительные слова, я чувствовала нечто иное в его голосе. Едва уловимое… тепло? Да она же ему понравилась! Отчего-то к такому союзничеству я отнеслась без восторга. И потому с довольным видом заговорила: — Вообще-то обездоленной её не назовёшь. У её семьи куча денег: средненькая жизнь кажется ей сущим наказанием, и волонтёрством она занимается исключительно для имиджа принцессы Дианы. Насколько я успела заметить, ей хотелось бы кататься по миру, глядеть на всякое искусство и постоянно находиться в окружении всяких изысков. Если она и способна работать, то только для имиджа, и то не всерьёз. Намджун молчал, глядя вдаль. Я внимательно за ним наблюдала. — Что, не будешь плеваться от отвращения? — не выдержала я. — Ты же ненавидишь таких людей. — Что она думает о твоей истории? — спросил татуировщик. — Она против. — Это самое главное. Я отвесила челюсть. — Надо же, как вы спелись! Он улыбнулся. — Я ей тоже понравился? — Очень понравился. — Не понимаю, что тебя так бесит, — он посмотрел на меня с неожиданной теплотой, — предпочитаешь, чтобы я ненавидел всех твоих друзей? Чувствуя, как внутри поднимается волнение, я шагала дальше. «В битве сердец я на твоей стороне». Нет, это было совсем не дело. Одно двусмысленное слово, один ласковый взгляд, и меня уже бросает в краску — так было просто нельзя. Мы двинулись молча. Тихие, непохожие на самих себя. «Это ужасно, — с ноющей тоской в груди думала я, — мы неправильные, это неправильно, всё неправильное!» — Хочешь сразу завалиться спать, как придём? — казалось, прошла целая вечность, прежде чем я снова решилась заговорить. Собственный голос был неестественно светским. Я хорошо знала это своё обходительное звучание. Я общалась так с посетителями кафе, когда работала официанткой. Пёстрая, выученная и безликая вежливость. «Если это девушка, почему он мне не говорит? — жужжало в голове жало обиды. — Я бы его поддержала… обрадовалась бы за него, пусть и не в полную силу». Наверное, думалось мне, он серьёзно обиделся, что я выставила его за границы своей личной жизни. Конечно, у меня были причины, но и он теперь имел полное право прятать от меня кого угодно. — Нет, я выпил достаточно кофе, чтобы фурычить ещё какое-то время, — его голос, фальшиво приятельский, скрежеща, царапал душу, как проволока металл, — а ты как? Тебе сюда не грустно возвращаться каждый Чусок? — Нет. — Ты же тогда как раз сюда приехала, да? После несчастного случая. Отчего-то мне стало страшно даже думать о семье. Тело покрывалось мурашками, стоило им мелькнуть в отдалении, и я тут же в панике переключалась на что-нибудь другое. — Пожалуйста, давай не будем об этом. Его взгляд вперился мне в висок, и каждое движение оттого давалось с трудом, как если бы собственные конечности одеревенели. — Как скажешь, — наконец отозвался Намджун. Я ничего не ответила. Когда мы дошли, день уже успел отгореть своё окончательно, и глубокая темень опустилась на тихие переулки вместе с одеялом лютейшего холода. Двор дяди Хонсока был необъятен и засеян всем, чем только можно: тут тебе и клумбы, и кустарники, и грядки овощей, и фруктовые деревья, и клубника, и виноградная стенка, и курятник в отдалении, и парочка ёлочек где-то в самом конце двора, и бог весть знает что ещё; как-то раз, кажется, двумя годами ранее, когда я приехала к ним на Чусок, я отправилась по поручению в небольшой сарайчик за одной из банок с соленьями и обнаружила там голову свиньи. Пустовала где-то здесь, в этих лабиринтах, старая собачья будка: пёс много лет назад издох от старости. Зимой вся кудрявая роскошь, конечно, давно сошла, и мы с Намджуном шли строем по узкой тропинке мимо армии запакованных на зиму клумб и деревьев. В отдалении светилась теплица; окошки крупного двухэтажного дома горели жёлтыми пятнами. Как только мы приблизились к крыльцу, я поднялась на несколько ступенек и нерешительно развернулась, и татуировщик приблизился ко мне почти вплотную, глядя на меня снизу вверх выцветшим взглядом сонного человека. Нас озарял до боли унылый блеск дворового фонаря, присобаченного в отдалении к карнизу крыши. — Что? — тихо спросил Намджун, выдохнув густющее облако пара. — Не знаю, — ответила я, стараясь на него не смотреть, — хочу предупредить, что они очень шумные. Это не дядя Хо. «Это должен был быть Ким Тэхён, — твердила я про себя, — я хочу быть здесь с Ким Тэхёном». — Рюджин, — позвал мой собеседник, и я молча откликнулась, бросив ему беспомощный взгляд; он помолчал как будто в нерешительности, прежде чем резко и почти сурово выдать, — это мужчина. Тот человек, о котором ты спросила. Я не заметила, в какое мгновение затаила дыхание. Мы смотрели друг на друга не мигая. — Ясно. Не стоило признавать за собой никаких чувств. Теперь в его присутствии я становилась ещё слабее, ещё уязвимее, чем прежде. Изнеженное, тонкокожее существо, кровоточащее от всякого касания, слова, взгляда. Его дерзкие торжествующие глаза казались мне беспощадно уничижительными: так смотрит учёный на собственное изобретение, сработавшее именно с тем расчётом, с которым планировалось. Будто вся химия, бурлящая в моей голове, непонятная даже мне самой, ему очевидна и умильна до последней глупой молекулы. — Этот человек, он шишка в полиции, — как ни в чём не бывало заявил татуировщик, — даже Дэнни знает о нём. Только вот Дэнни не знает, что именно он ведёт на него охоту. Я бы сказал, он для меня — пример для подражания. — Хорошо, — растерянно бросила я, — приятно знать. Что, вместе с ним плюётесь с каждого мелкого коллектора? — Как раз наоборот, — добродушно вздохнул он, — в этом плане он больше похож на тебя. А вот это было интересно. — Это в каком таком плане? — Как-нибудь я тебе расскажу. «О, ну конечно…» Подул ветер, и свет тусклой лампочки трусливо задрожал на наших лицах. Поморщившись, Намджун тряхнул головой, словно сонная корова; от ресниц отлетели, как мухи, песчинки сонливости, и взгляд значительно прояснился. Мы помялись какое-то время. Стужа слопала нас целиком. — Пошли в дом, — сделала скудный вывод я. Он не стал возражать. Мы наконец переступили порог и оказались в тёплом, даже душном доме моего дяди, тесноватом, несмотря на свои громоздкие габариты. Дом многодетной семьи всегда тесноват, даже если это замок. Нас встретила Хёджон, жена дяди Хонсока. Она была пухлой, приятно благоухающей и бойкой, и всё свидетельствовало, что она поджидала нас давно. После разлуки всегда казалось, что она обрушается на тебя шквалом, но к ней было удивительно легко привыкнуть. — Наконец-то! — Хёджон встретила нас с порога, сияя от радости. Меня она крепко-накрепко стиснула в объятьях. — Я думала, вы никогда не доберётесь! А ты, должно быть, Ким Намджун? С той самой секунды, как её блестящий озорной взгляд пал на татуировщика, я знала, что всё плохо. — Очень приятно, — скупо бросил мой спутник. — Я о тебе наслышана, — продолжала сладко петь тётя, — вы с Рюджин… Больше никто ничего сказать не успел, потому что в прихожую выскочила одна из моих младших сестёр. Её звали Лин, ей на тот момент было одиннадцать лет. — Рюджин! — сестра влетела на меня с хохочущим визгом. — Почему ты не приехала на Чусок?! Я не успела ответить, потому как её мысль мгновенно убежала в другое русло: — Мне разрешили выйти! — прокричала она чуть вприпрыжку. — Потому что я старшая. А все остальные сидят в спальне! Даян ревёт. Даян или же Дианой звали младшую девочку из выводка дяди Хонсока. «Давайте, снимайте куртки», — вставила тётя Хёджон где-то посреди болтовни дочери. Лин то и дело хихикала, повиснув на куртках, потом присев на корточки, потом с размахом вспрыгнув, потом схватившись за ручку двери шкафа, при этом суя в рот ворот футболки и глядя на нас горящими от озорства глазами — словом, она не провела ни секунды без волнительного ёрзания. — Лин, ты ведешь себя, не как старшая, — строго осекла её мать, — и не кричи во всё горло, когда разговариваешь, пожалуйста, сколько можно тебе говорить? Когда ты уже отучишься от этой привычки? Тебе почти двенадцать! Лин ответила визгливым хохотом смущения, глядя на меня и повиснув на двери шкафа — балованная обезьянка. Совсем скоро после этих событий она превратилась в резвого подростка, так что я пишу об этом её исключительно детском шарме с лёгкой ностальгией. — А это кто? — она прямо указала на Намджуна пальцем, при этом обращаясь ко мне. — Муж? Я бросила аккуратный взгляд в сторону «мужа», молча усмехнувшегося уголком губ. — Нет, — ответила я, стягивая с себя куртку, — я пока не замужем. — Я вышла замуж, — сходу заявила сестра. Я сдержала порыв выказать веселье: Лин на такое обижалась до слёз. Смеха над собой она не переносила, даже доброго, даже умилительного, даже самого мимолётного. — Неужели всё-таки за Ханчана? Тебе не рановато? — я аккуратно вручила верхнюю одежду скромно улыбающейся жене дяди Хонсока. — Что, была мини-невестой? — Нет, не за Ханчана, фу! Я не мини-невеста, — отрезала Лин, тут же выпучив глаза на Намджуна, как если бы тот только что сделал сальто в воздухе, а не всего лишь тоже вручил свою куртку хозяйке дома. — А какая же ты невеста, большая, что ли? — осведомилась тем временем я, расстегивая полусапожки. — Средних размеров, — с важностью отозвалась замужняя одиннадцатилетняя девочка. — Кто это вообще такой? — Мой друг, — ответила я. — Ким Намджун, — представился виновник обсуждения. — Ты замужем?! — тут же набросилась на него акула-Лин, сузив глазки в подозрительном прищуре. — Вообще-то, про мужчин говорят «женат», — с самым серьёзным лицом заявил Намджун. — «Замужем» говорят про женщин. Эта лекция со свистом пролетела мимо ушей сестры, и она тут же продолжила таран: — Ты что, любишь Рюджин?! От волнения она снова перешла на крик. К моему ужасу, татуировщик после недолгих раздумий открыл рот, чтобы что-то ответить. К счастью, тогда я уже успела подать тёте сигнал, и она за плечи отвела дочь, приговаривая «хватит нести околесицу». Хёджон бросила нам с самой радушной улыбкой: — Пройдите вымойте руки, и скорее в кухню, я вас накормлю, — после чего слегка подтолкнула Лин, и та пулей рванулась в направлении, которое ей задали, совсем как мячик от удара ракеткой. Ещё на секунду задержавшись и окинув нас с головы до ног умилённым взглядом, тётя бросила напоследок: — Какие вы вдвоём красивые! И тоже удалилась. Зажмурившись от жара стыда, я наклонилась, чтобы поставить полусапожки на полку. Намджун сделал то же самое. Когда мы выпрямились, уперлись прямо на два силуэта неловкой рассеянности в отражении зеркала, едва касающиеся локтями: моя узкая тёмно-бежевая рубашонка с широким коротким рукавчиком и смявшимся от сумки плечом и чёрные джинсы-клеш классического типа, его чёрная безразмерная футболка и такие же чёрные джоггеры, мой страшно узкий силуэт рядом с его широким, моя туго заплетённая в полухвост, почти игрушечная в нынешних обстоятельствах головка и его внушительное исполинское плечо. Я рассматривала нас с трепетным любопытством и неким недоумением, точно что-то выискивала, пока не уткнулась взглядом ему в прямо глаза и не поняла, что он вкрадчиво следит за каждым моим жестом. На лице его красовалось некое глухое выражение. Я не понимала, была ли то обычная сонливость, скупое равнодушие или же понимание всего-всего на свете. Словно ошпаренная, я дёрнулась внутрь дома со словами: — Пойдём, покажу ванную. Он не произносил ни слова, и это меня убивало. Молча проследовал за мной, как чёрная тень, вымыл руки, поплёлся за мной в кухню послушным утёнком — и ни одного словечка, ни одной колкости, ни одной ухмылки. Как воды в рот набрал. «Я уже хочу домой», — хныкала я про себя. Тётя накормила нас до отвала. Маринованная в соевом соусе и чесноке свинина на гриле, холодные хве из судака с листьями салата и домашними соусами, кровавые колбаски, нанизанные на палочки, мидии (там же, на гриле), суп из говядины и дайкона, целое изобилие кимчи всех вкусов, сортов и засаливаний, огурцы с начинкой из зелёного лука в приправе из соевого соуса и красного перца, спаржевый салат, водорослевый салат — я перечисляю только то, что первым приходит в голову. Она набивала и набивала нас едой, как на убой. Намджуну едва ли не после каждого взмаха палочки в рюмку подливалось рисовое вино. Мне она тоже плеснула, как «почти взрослой» (на самом деле с целью похвастаться, каким отменным оно у неё получается). — А где все? — спрашивала я где-то в перерывах между агрессивным жеванием. — Где дядя Хо и дядя Хонсок? И остальные гости? — О, они уже в гостевом домике, напиваются, — Хёджон хлопотала между столами и только успевала присесть, как вспоминала что-то ещё и снова вскакивала, — вы пойдёте к ним, детишки? Она не выпускала вафельное полотенце, которым то и дело протирала ладони. — Намджун, ты пойдёшь? — проглотив листик салата, начинённый мясом и соусами, отозвалась я. Он молча кивнул. Я нахмурила брови. «Это что, бойкот?» Мне было тяжело и как-то вздорно усматривать в его кирпичной партизанской манере простую застенчивость. Неудивительно, что в кафе его долго считали бандитом. Когда Ким Намджун испытывал неловкость, он суровел до такой степени, что даже будто бы источал презрение ко всему окружающему. Самые невинные тётины вопросы, к примеру, «вкусно?» — утопали в его тучном, даже недовольном кивке. — Ты же был сонный, — напомнила я ему полушёпотом, заговорщически наклонившись к его плечу. Но Хёджон услышала. — Завтра мы поедем гулять все вместе. Хо сказал, ты отыскал в окрестностях некую оранжерею!.. В конце концов, и день рождения у Хо завтра, а не сегодня, так что если вы устали… Она притормозила, поскольку Намджун активно закачал головой. — Я схожу, — отрубил он и впервые с начала ужина обратился ко мне, — ты же тоже пойдёшь? Я уже было согласилась, но вдруг опомнилась и обернулась к тёте: — А где дети? Она вдруг слегка поморщилась; лицо у неё разрумянилось от всей этой беготни, оно выражало суетливую озабоченность. — Наверху, я приказала им не высовывать носы из комнаты. У них от всех этих гостей бешенство, особенно из-за тебя. Пришлось разрешить Лин выйти, иначе она подняла бы хай, и все остальные с ней вместе. Пока она считает, что осталась за старшую, она кое-как устаканивает остальных, — тётя посмотрела на меня с ласковым сочувствием, — боюсь, тебе придётся побыть с ними в заключении, родная. Хотя бы совсем немного, а потом я смогу тебя вызволить. Они все ревели, когда ты не приехала на Чусок. — Я не против! — просияла я. — С чего ты взяла, что я предпочту своим шимпанзе общество дядек и тётек в гостевом доме? Замерев с кроткой полуулыбкой, она бросила аккуратный взгляд в сторону моего соседа по застолью. «Ах, вот с чего», — вяло отозвалось у меня. Я повернулась к Намджуну с ангельской неосведомлённостью о том, в какой мучительной неловкости он пребывает. — Ничего же страшного? — пролепетала я. Снова онемев, тот удостоил меня ещё одним коротким кивком. «Да что с ним такое? — снова нахмурилась я. — Это невежливо!» — Там и молодёжь есть, — затараторила тётя, — парочка сыновей Шингёна, нашего старого друга, и невеста одного из них, она старше Рюджин всего на несколько лет. Правда, она на сносях… у неё будет мальчик. О, и ещё та совсем молоденькая девчушка, подружка уже другого сынка. Рюджин, ты должна знать этих мальчиков, они тебя вспоминали. Короче говоря, вы, детишки, не заскучаете. Во всяком случае, сегодня, — она говорила «вы», но имела в виду татуировщика, о котором уже успела обеспокоиться; наблюдательность подсказала ей, что лично к нему сейчас обращаться бесполезно. — Завтра толпа рассосётся, но мы будем столько везде ходить! И в оранжерею заглянем, и в тир, и просто на свежем воздухе побродим. А потом небольшой ужин только с самыми близкими… и торт, и… — Нам бы и так не было скучно, — твёрдо перебила я, сочтя, что в данном случае могу говорить и за своего спутника тоже, — не переживай. — Эта девочка как раз тоже не пьёт, как ты, Рюджин! — добавила тётя, успевшая всё-таки совсем разволноваться. — Она же в положении… — Кстати, что за Шингён? — я решила сменить тему. — Какие ещё сыновья? На лице тёти появилась печать убитости. — Твоего папы бывший одноклассник, — замогильно произнесла она. — Он был на похоронах. «Папа…» Папа. Нет, срочно в сторону, куда-нибудь прочь от этой мысли. Ли Шингён? Сыновья. — А, Ли Шингён!.. — растерянно вымолвила я. — Точно, я же его помню. Теперь, когда ей пришлось упомянуть о похоронах, Хёджон совсем поникла. Спохватившись, я прочистила горло и принялась болтать, лишь бы увлечь её подальше от её суеты: — В детстве мы с этими сыновьями играли вместе, — заявила я, нарочито беспечно похлёбывая чай, — когда наши папы ездили друг к другу в гости. Это было нечто! — Да, они рассказывали, особенно тот, что младше, он хорошо тебя запомнил! — озарилась Хёджон, присаживаясь за стол. Я кивнула и покосилась на татуировщика. Тот внимательно и серьёзно глядел в стол. — Более гнусную парочку было тяжело вообразить, — продолжила я. — Как-то раз мы шли из магазина, и они придумали развлечение: по-шпионски следить за престарелым дедом, подбегать, выбивать у него из ладони трость и снова убегать в засаду. Дед кряхтел, хрипел им вслед ругательства, наклонялся, чтобы поднять трость — эти два черта давали ему минуту пройти спокойно и всё повторяли. Они прямо обхохатывались, когда он на них матерился. Мне они запретили помогать и обещали хорошенько «начистить морду», если вмешаюсь, а ещё с кулаками у лица посоветовали не рассказывать нашим папам. На моменте с тростью тётя в ужасе прикрыла рот. — Когда мы вернулись домой, — усмехнулась я, — мой папа невинно поинтересовался, как прошло путешествие. Самостоятельный поход в магазин для нас был ого-го каким приключением, сами понимаете. В общем, я разревелась и во всём призналась, ожидая и наказания от папы, и вместе с тем «чистки морды». К счастью, ни того, ни другого не случилось, зато они тогда уходили от нас ревущими и спихивали всё друг на друга. «Папа». Мужчина, женщина, мальчик девяти лет. Я мотнула головой. — А теперь, значит, у одного из них появится новый монстрик, — подытожила я нарочито весело, — это старший женился? Я их не видела лет с пяти. Они тогда, кажется, всей семьёй переехали. — Женился старший, да, — добродушно кивнула тётя, — они тебя тоже упомянули. Намджун, — решилась она наклониться к нему, — ты тоже сможешь выудить у них о Рюджин всякого. Их младшенький рассказывал, что она как-то умудрилась высыпать ему ведёрко песка в трусишки… Плечи его затряслись от беззвучного смеха, хотя он так и не оторвал глаз от стола. Только теперь я наконец заметила, что он уже успел охмелеть, а ещё был невозможно, невозможно сонный. — Я помню эту историю про песок, — с улыбкой фыркнула я, — он тогда сам напросился! Тут тётя снова в безудержной спешке подорвалась из-за стола, чтобы убрать за нами посуду, и приказным рыком «сиди!» запретила мне ей помогать. Тогда я снова наклонилась к Намджуну и прошептала: — Точно не хочешь пойти спать? На тебя смотреть больно. Он покачал головой, снова теряя улыбку, и хотел что-то ответить, но тётя ему помешала. — Всё, готово! — торжественно объявила она, снова протирая ладони полотенцем, однако следом же исказилась гримасой ужаса. — Все же наелись?! Я обрушилась на неё с рьяными «разумеется», и татуировщик чуть менее тучно, чем прежде, кивнул головой и даже буркнул «спасибо». Тогда она упорхнула оповестить детей, что я сейчас поднимусь. Мы с Намджуном переместились в неширокий коридор и остановились друг напротив друга у лестницы на второй этаж. Он молчал, опираясь лопатками о стену, и смотрел в пол с привычной равнодушной мрачностью. Дымчатая нетрезвость играла на его лице. Я украдкой его рассматривала. Отстранённый, серьёзный и мучительно непонятный, как проглядывающийся где-то вдалеке каменистый утёс, до которого никакими мыслимыми путями невозможно добраться. Несмелое тихое чувство шепталось по коже, как едва ощутимый грибной дождик. Я вдруг очень явно отдала себе отчёт, что тепло влюблена в него со всеми его проклятыми недостатками — теперь, на пороге этого открытия тяжело было даже прикинуть, насколько давно это началось. «Извини, Тэхён», — я прикрыла веки и тоже прислонилась к стене, а в ушах всё трезвонили предательские колокольчики: а кто сейчас здесь? а кого можно спокойно привести в свою жизнь? а кто не одержим рискованными и ненадёжными перспективами? К счастью, уже в следующую секунду Намджун спустил меня на землю. — Чего ты такой тихий? — шутливо пожурила я. — Как воды в рот набрал… — Всё это как-то дико, — отозвался Намджун; он отрешённо огляделся, обвёл плывущим нетрезвым взглядом потолок, стены, коридор, после чего негромко усмехнулся, — как-то вопиюще неправильно, глупо. То, что я здесь. Вдобавок он ещё и зашипел, как змея. Какое-то время я глядела в стену перед собой и попросту не знала, что сказать. С одной стороны, я и сама думала, что сейчас здесь должен быть Ким Тэхён — это было бы правильно. С другой стороны… стоп, а разве должны быть другие стороны? Что это за ком, разрастающийся в груди, если он озвучил мои собственные мысли? «Это ты — неправильная. Ты — вопиющая. И глупая — тоже ты». — Ты мог бы не ехать, — тряхнула плечом я, изображая беспечность. — Нас с тобой тут чуть ли не сватают, — произнёс татуировщик, — все, кому не лень. Это просто… Очередной удар под дых. — Извини за это, — резко перебила я, как печатная машинка, — я всем всё объясню. — В каком же я невообразимо глупом положении, чёрт побери… — он растёр ладонью лицо. Он был пьян. — Так уезжай, — всё-таки посуровела я. — Я оплачу тебе такси. Зачем ты вообще согласился? Намджун оторвал ладонь от лица и ни с того ни с сего уставился на меня с такой чудовищной обидой, со злостью, с разочарованием! — будто это я, а не он только что потоптался по моему сердцу, вообще-то, трепетавшему в его присутствии, несмотря на все мои ярые протесты. — Мне стоило отказаться, правда же? — язвительно сощурился он. Усталое, растёртое лицо, поблекшая кожа, ссохшиеся постаревшие веки — и только глаза горят некой злобной лихорадкой. — Вот именно, — швырнула я, — никто не заставлял тебя сюда заявляться. Если ты собираешься на всех смотреть с презрением и корчить недовольные рожи, лучше уезжай. — И ты будешь беспредельно счастлива, — рявкнул он, — тебе же не терпится от меня избавиться. — Счастлива — не знаю, — я демонстративно пожала губами, — зато хоть вздохну свободно. Татуировщик сварливо усмехнулся. — А сейчас… свободно тебе не дышится, — двинув бровью, нарочито медленно протянул он. — А сейчас я… — подхватила я; азарт злости подогревал щёки кудрявым пламенем, — мне… да, не дышится. Мне с тобой тесно. Мне надоело, что совесть разговаривает со мной исключительно твоим голосом. И почему тебе непременно требуется во всём и всегда оставаться нуднейшим созданием на свете! Ах, разве можно попробовать конфетку без разрешения в супермаркете? Это же так неправильно! Вот и сейчас то же самое… может, это неправильно, что ты здесь. Но раз уж ты здесь, или веди себя нормально, или уезжай вообще — не надо швыряться мне в лицо возмутительностью своего присутствия. — Конфетки! — торжественно перебил он. — Вот как ты ко всему этому относишься, правда? Конфетки, только и всего… Он хрипло посмеялся. — Да, конфетки! Всего лишь конфетки, только и всего! Делай с таким моим несерьёзным отношением, что захочешь. Будь сколько угодно прав, сколько угодно сокрушайся, а для меня это будут всего только конфетки. Представляешь, как бывает? Лоб расшибёшь, доказывая свою правоту, а кому-то хоть бы хны. Иногда быть правым недостаточно. Научись с этим жить, а то тебе худо придётся. И как же легко и свободно мне будет дышаться вдали от твоей злободневной правды! «Врёшь… — зашипела змейка, та ласковая змейка, что лукавым шёпотом побуждала недавно обнимать его одежду, — ненавидишь, а всё-таки врёшь… не так уж легко… не так уж свободно…» — Конфетки! — снова хохотнул Намджун. Он был всё-таки пьян. — Умора. Ты решила рухнуть, поломаться, пойти под откос, и обзываешь тиранами всех, кто пытается отговорить тебя от этого. Нет, мне до тебя не достучаться, невыносимая, глупая… — Заткнись! — перебила я. Да. Как ни грустно, из всего, что могло сорваться, сорвалось капризное детское «заткнись». — Задолго до Ким Тэхёна я рухнула и поломалась, и пошла под откос, — к счастью, нашлась я, но на этот раз от правильности собственных слов становилось только хуже. — Можешь сколько угодно горевать над своими не сбывшимися ожиданиями, только вот будь уверен, с Ким Тэхёном или без него — я не смогла бы их оправдать. Ты никогда не воспринимал меня всерьёз. Я была просто ангелочком, который непременно всё сделает правильно… — Нет! Рюджин… — Намджун устало зажмурил глаза, как ни странно, вдруг сдавая позиции. — Я много раз пыталась донести, что во мне нет… чего-то, что должно быть, — продолжала сбивчиво тараторить я, — предупреждала, что мне некуда податься и что из меня не выйдет ничего толкового. Вы только кивали головами, полностью уверенные, что всё само собой сложится с точностью до наоборот. Вы втиснули меня в этот образ золотой девочки, которой я никогда не была! — Нет! — рявкнул татуировщик сквозь зубы, но взгляд у него отчего-то стал извиняющийся. — Всё было не так. Мне плевать, будь ты хоть золотая, хоть алюминиевая. Я ничего от тебя не ждал, ничего не требовал, я хотел, чтобы ты сама требовала от себя меньше… — Враньё. Ты никогда не ждал, что я в действительности буду требовать от себя меньше. Если ты меня и любил, то только вот такой, отказывающейся взять на себя меньше. Я помню всё это. Все твои пьяные речи на посиделках, которые я подслушивала. О том, какая я невероятная и какой ещё более невероятной стану. Я предупреждала, что этого не случится. Ты не слушал. — Да, я не слушал, — стиснув челюсти, процедил он, — неужели это значит, что теперь непременно надо угробить себя? — А вот здесь ты заблуждаешься, — осекла я, — эти два факта никак не связаны. Это не причина и не следствие. Посмотри на меня, наконец, как на отдельного человека, а не как на продолжение собственных слов и поступков! — Да что такого в том, что я признаю своё на тебя влияние?! Почему тебя это так унижает, если это правда? Мне тебе врать, чтобы ты не обижалась? Я мог на тебя повлиять и всё-таки не повлиял, не нашёлся, не усмотрел, что такого преступного в том, чтобы мне теперь об этом сокрушаться? Что ты всё жалуешься, что я уязвляю твоё чуткое эго, давлю тебя, травлю тебя, бедняжку, как насекомое… — Именно это ты и делаешь, — тихо вставила я поперёк его слов. — Нет, потому что это работает не в одну сторону. Ты управляешь мной не меньше! — Неправда! — взорвалась я, перейдя на тихий истерический вскрик. — Ни капельки, ни на грамм, ни на секунду! И это нечестно! В досаде я чуть было совсем уж по-детски не топнула ногой. Его глаза злобно засверкали. — Ах, неправда? Посмотри-ка лучше ты на меня, и внимательнее. Я здесь, — он вызывающе развёл руками, — я здесь, в тех аспектах твоей жизни, в которых ты предпочла бы видеть другого человека. И я здесь только потому, что он никогда не удосужится сунуть сюда нос. Я здесь со всеми теми, кого ты сама ради него бросишь, потому что мы не вписываемся в вашу фальшивую картинку. Я выслушиваю, что я твой друг, муж, кто угодно — и держу рот на замке, потому что им не стоит знать, что на самом деле ты уже официально выбросила меня, как мешающийся фактор. Тебе не кажется, что я просто жалок? Я преследую тебя, пока ты изо всех сил стремишься от меня отделаться. Это унизительно, это мучительно, это невыносимо, а всё-таки я здесь. Говоришь, ты вздохнёшь свободно? — эти слова он почти выплюнул, кривясь от самого настоящего отвращения. — Да пожалуйста. Беги от меня, разбазаривай жизнь на гнусности и непотребства, тощай духовно и умственно изо дня в день, встреть судьбу в убогой конуре на краю света или в виде пули в голову от безмозглого китайского головореза — мне всё равно! Последний слог лязгнул, как сталь о сталь, и воздухе ещё долго дребезжала вибрация страшного приговора. Совсем невольно, даже не осознавая действий, я сжала в кулак рубашку в районе солнечного сплетения, тупо уставившись в пустоту и силясь унять боль. Вместо минувшего волнительного трепета на меня войлочным одеялом опустилась грусть. Его слова походили на пощёчину. Холодную и колючую, прямо как сухая зимняя ночь за окнами. — Извини… всё же не так уж свободно… — бессвязно лепетала я, теряя ощущение пространства и времени; всё плыло перед глазами, хотя слёз не было, — то, есть, но… то есть, надеюсь, хотя бы ты — свободно… Намджун зажмурился и ощерился, и дёрнул плечом, как делал всегда, когда слышал нечто невыносимое. — Конечно, нет, — рыкнул он, — не свободно… — Хватит. Слишком больно. Я заслужила, но хватит. — Рюджин… Он не успел ответить. Тётя появилась в пролёте и наигранно будничным тоном, по которому стало ясно, что она слышала половину, если вообще не всё — наказала мне подниматься, а сама вызвалась проводить татуировщика до гостевого дома. Оставалось только надеяться, что она не восприняла слова про головорезов буквально, но даже так получалось нечто безумно некрасивое. «Чуть позже я тебя вызволю оттуда, — пообещала она мне напоследок, — но сама понимаешь, они тебя так ждали…» Я ещё раз заверила её, но теперь гораздо твёрже, что не против посидеть с детьми, и наконец рассталась с татуировщиком. Прежде всего пришлось вернуться за сумкой, чтобы переодеться. После я поднялась наверх по тихому пролёту. Дом был пуст и умиротворён. Второй этаж представлял из себя крохотный лабиринт узких коридоров. Я двигалась интуитивно, как во сне, на приглушённые звуки детского гама, со своей дорожной сумкой на плече. «То он ни с того ни с сего ласков, — вертелось тем временем в уме, — то груб просто до крайности». Несколько рюмочек рисового вина, парочка новых лиц, и вот перед тобой совсем другой человек. Тот, кто сдался и вручил тебя твоим дуростям. Тот, кто ороговел для тебя навсегда, навсегда. Тот, кто… кто… здесь — всё-таки откликнулось на задворках сознания. Несмотря на всё, что было сказано, он действительно был здесь. «Его злит, что нас принимают за пару?.. — я остановилась у нужной двери, снедаемая пожаром дерзких предчувствий. — Или его злит, что мы ею на самом деле не являемся?» Постылая надежда тлела мерцающим угольком — я ненавидела её кроткое, лживое тепло. Он только что приговорил меня к смерти. А я и теперь умудрялась выискивать какие-нибудь лестные признаки в его суровой недоступной физиономии. «Хватит, — осекла себя я, толкая дверь в гостевую комнату, — это конец, и это к лучшему». Первым делом я переоделась, а после мы с детьми принялись успокаивать Даян. Эта бравая малышка продолжала воинственно плакать, и никакие правды и неправды не работали. — Мама заставила её заткнуться! — заявил Сухёк, средний ребёнок. — А как мама вышла, она опять начинает… заткнись! — скомандовал он ревущей сестре. Та разрыдалась ещё пуще. Я настоятельно порекомендовала братцу впредь воздержаться от выражений, при этом напустив на себя самый строгий вид. — Вот именно, — мгновенно поддакнула Лин, — я маме скажу, что ты опять… — А ты сама так говорила! — перебил её Сухёк. — Что ты её прибьёшь. Ты говорила! — Не говорила! — взбесилась Лин. — Говорила. А ещё говорила… — он уже набрал побольше воздуха, и старшая сестра навалилась на него, закрывая ему рот ладонью. — Эй, а ну хватит! — вмешалась я. Даян, оставленная без внимания, демонстративно зарыдала громче. Моё волшебное появление не помогло её унять. Остальные братья и сёстры (трое мальчиков, одна девочка), подражая мне, старались её утешить. Сонгук, мой младший брат, второй по старшинству в семействе Шин, предлагал покатать её на себе. Лин предлагала свои вещи, к которым обычно всем запрещено было прикасаться. Лихэ, смиреннейший мальчик шести лет и самый близкий к Даян по возрасту, просил её сыграть с ним в их общую любимую игру. Сухёк предпочёл не церемониться и заявил, что хорошенько прибьёт её, если она сейчас же не прекратит хныкать. Словом, все проявили отчаянный героизм в стремлении мне помочь. В конце концов Даян успокоилась, когда Лин предложила всем просто не обращать на неё внимания. Мы прошлись по школьным предметам, оценкам в дневниках, заготовленным открыткам и письмам. После, как помню, меня заставили рисовать по пожеланиям («А нарисуй цветок», «А нарисуй дом», «А нарисуй Даян», «А нарисуй птицу» — и т.д.), а после мы наконец сели смотреть мультфильм. Даян уснула спустя пять минут после начала, от продолжительных рыданий она неплохо вымоталась. Мы выключили свет и обустроились на огромном диване напротив экрана. Тогда я написала Тэхёну. Сфотографировала детей и отправила ему фотографию. Сфотографировала комнату и мультфильм. Сфотографировала даже саму себя, хотя мы и виделись только сегодня. Мне хотелось передать все детали, чтобы у него хотя бы так была возможность прожить всё со мной. «Я здесь, в тех аспектах жизни, — вертелось у меня на уме, — в которые он никогда не удосужится сунуть нос». Вообще-то, нам обоим это было известно. Тэхён долго не отвечал, но я знала, что он внимательно рассматривает фотографии. Ему тоже не нравилось, что он не может быть здесь, что его приходится вот так прятать. Я спросила, чем он занимается. Он, как выяснилось, готовился к переезду Чонгука в Скворечник, потому как оставаться у Доктра ему было нельзя. Я в очередной раз обеспокоилась странным заданием, и в очередной раз Тэхён попытался меня успокоить. В переписке словно бы сквозила некая топорность, причём, как ни странно, с обеих сторон. «Всё же мы странно разошлись», — думала я, уже когда отложила телефон, вспоминая мрачный вид Ким Тэхёна, острую отточенность его скул, его мобильник, загадочно ускользнувший в карман его плаща. Словно бы с глаз долой. Словно бы это побег от чего-то. Кончик его языка нервно скользнул по нижней губе и исчез, а рассредоточенный взгляд метался по лобовому стеклу, как шарик пинг-понга. «Что между нами творится?» — этот вопрос, расплывшись в бесформенную кашицу, долго и тихо побулькивал на задворках мыслей, пока я продолжала бессмысленно и по инерции таращиться в телевизор. Фильм подходил к концу, и я даже успела задремать без дрёма, когда через гору подушек и плюшевых зверей ко мне подползла Лин. Она шепнула мне на ухо: — Почему ты не приехала на Чусок? — ей хотелось посекретничать. — Мама сказала, ты занята. — Я правда была занята, — шепнула я так же ей на ухо, зная, что ей это понравится, — я училась и работала. Ложь. Ложь друзьям, ложь родным, ложь Ким Тэхёну. Ясные глаза сестры смотрели на меня с серьёзным детским любопытством сквозь полутьму. Мы не просто разговаривали в ту секунду. Мы откровенничали. Для неё это был священный ритуал. «Спустя пару лет Лин станет одной из нас, совсем взрослой, — вклинился в перешёптывания вкрадчивый, холодный голос рассудка, — постепенно, один за другим, её нагонят и братья, и сестра. Кем ты будешь к этому моменту, Шин Рюджин? Где ты будешь? С кем?» — Это был твой парень? — продолжила Лин, не утруждая себя лишними уточнениями. Она прикрывала моё ухо ладошкой, пряча наш сверхсекретный разговор от всего мира. Сухёк недовольно на нас покосился, закатил глаза и вернулся к просмотру. — Нет, — я улыбнулась, — это был мой друг. — Ты его любишь? Я помедлила с ответом. Крепче сжала в ладони телефон. — Да. Немного. Не знаю, какая муха укусила меня ляпнуть это. Лин тем временем завороженно прикрыла ладошкой рот. Она была в восторге от таких новостей. Я пригладила ей волосы, приобняла её, и мы продолжили просмотр уже в качестве лучших подружек. Тётя Хёджон заявилась чуть погодя. К тому моменту к Даян присоединились уже и Лихэ, и Сонгук: они мирно посапывали в своих горах подушек. Только Сухёк и Лин, эти бравые солдатики, доблестно вцепились глазами в мультфильм. Они не собирались засыпать, пока тем же не займутся взрослые и в частности я. Тётя вывела меня из комнаты — переговорить. — Ты можешь идти, — негромко осведомила она, — я тебя подменю. Лин не ляжет спать, если её оставить без присмотра. Будет проситься то попить, то покушать, то в туалет. Они с Сухёком будут болтать, пока все остальные не улягутся. Так что я посижу с ними — они заскучают и быстрее уснут. А ты иди. — Да я, по правде говоря, не хочу, — улыбнулась я, — давайте я с ними посижу. Хёджон неуверенно покряхтела и приобняла меня так, что мне тут же сделалось тесно. — Уверена, что хочешь оставить своего друга одного? — обеспокоенно выдохнула она. — По-моему, ему там без тебя одиноко. Я заикнулась было, что ничего страшного с ним не случится, но осеклась. «Вообще-то, он не спал…» — о, проклятая забота! В ту секунду я поняла, почему Ким Тэхёна иной раз это так раздражало. Последний несчастный взгляд метнулся в сторону комнаты, дивана, мягких игрушек и детей — умиротворённое царство спокойствия, темноты и отдыха. Меньше всего на свете мне хотелось менять это всё на общество татуировщика. Но из вежливости он сидел бы до последнего, пока не разойдутся вообще все. — По правде говоря, ему нужно лечь спать, — вяло объяснила я тёте, — наверное, я всё же пойду заберу его оттуда. Он был совсем не выспавшийся, ещё когда мы сюда ехали. Он пил? — Насколько я видела, да, — тётя закивала с большим пониманием, — они там все пьют. Ладно, иди забери его. Помнишь, где комната Сонгука? Настала моя очередь активно кивать. — Мы ему там постелили, — бросила тётя, — туда его отведёшь. — Спасибо, — но прежде чем уйти, я немного помялась и всё-таки скомкано пробормотала, — вообще-то, я хотела предупредить… возникло недопонимание… мы с ним не то чтобы… Я испустила вздох. Простые слова отчего-то никак не хотели вязаться в предложения. Хёджон удостоила меня долгим, радушным, ужасно понимающим взглядом. «Это всё-таки должен быть Ким Тэхён». — Рюджин, Хо предупредил нас, что вы всего лишь хорошие приятели. Я знаю, что смутила тебя чуть ранее, прости мне это. Мне тяжело сдерживать восторг, когда я в восторге. В конце концов, ты очень выросла, а я всегда относилась к тебе трепетно. Улыбка так и напрашивается на лицо, понимаешь? Но я скажу тебе, как женщина, которая кое-что да повидала за свои годы. Этот парнишка приехал сюда именно в качестве того, за кого мы его тут принимаем. По крайней мере, мне верится, что ему так отчаянно хотелось бы. Решение, конечно, за тобой. Но если ты сомневаешься в его намерениях, я дам тебе совет — не сомневайся. Напоследок она вручила мне собственный теплющий халат, в котором мне предстояло перебежать по холодному двору в огромных дядиных галошах. Через заднюю дверь я выплюнулась в сухую зимнюю ночь и понеслась на всех скоростях, выдыхая густые облака пара и шлёпая по мощённой дорожке в обуви не по размеру. Перед самым входом в гостевой домик я притормозила, прикрыла глаза и коснулась ладонью груди. «Всего лишь Ким Намджун, — твердила себе я, — это всего лишь Ким Намджун». От тётиных слов его персона не преображалась в кого-то другого. Это всё ещё был он. Нужно было просто забрать его оттуда и увести спать, вот и всё. Ничего личного! С душком колючего мороза я ввалилась в гостевой домик, распаренный и прогретый толпой. За столом, что в центре небольшого однокомнатного помещения, толпилась целая куча народу. Все галдели наперебой. Меня, однако, быстро заприметила огроменная фигура дяди Хонсока. — Рюджин! — проревел он, выскочил из-за стола и стиснул меня в объятиях с тем же энтузиазмом, что и у его детей, только нетрезвым, громадным и мужическим. Сжав мои плечи в своих огромных лапищах, он надрывисто расхохотался — где-то на другом конце света наверняка началось землетрясение. Я похихикала в ответ, в буквальном смысле задыхаясь. — Привет, дядя… — пропищала я, — ты меня душишь. — Моя детка! Нет, посмотрите на неё! На каждый восклицательный взгляд моя человеческая тюрьма становилась всё теснее — угроза расплющивания неумолимо и стремительно возрастала. — Дядя, душишь! — прокряхтела я, совсем уже скованная. Он отпустил меня с ревущим хохотом и агрессивно растёр мне щёки ладонями. — Это наша Рюджи-и-и-н, — широким басом провозгласил он, к слову, в стельку пьяный, — наша красавица! Наша ПЛЕ-МЯШ-КА! Тут он зверски взлохматил мне волосы, видимо, чтобы хоть как-то выплеснуть переполнявшую его энергию дядьства. Благо, за столом не шибко нами интересовались. Я с улыбкой посмотрела на него, вдруг осознав, что скучала. Дядя Хонсок был как будто не от семьи Шин, до того он получился непохожим на братьев. В то время как и дядя Хо, и мой покойный папа были людьми чрезвычайно замкнутыми и, я бы сказала, несколько суховатыми; дядя Хонсок, в свою очередь, отличался крайней вплоть до развязности открытостью, буквально оброс всевозможными «приятелями», «братцами» и «дружищами» и не уставал попутно заводить себе ещё, ещё и ещё, даже живя в деревне. Он был очень болтлив и необычайно добр, хотя и грубоват. Простоватой улыбкой славного паренька он беспощадно располагал к себе всякого, кто ему попадался. — Ты будешь сидеть с нами? — вместе со мной Хонсок развернулся к столу. Кстати, он был ещё и чудовищно огромен, в то время как и дядя Хо, и мой отец оба были худыми шпалами. — Нет, я на самом деле… — глазами я отыскала за столом Намджуна, он сидел рядом с дядей и поглядывал в мою сторону со слабой, страшно нетрезвой улыбкой. Параллельно он успевал переговариваться с кем-то сбоку. — Забежала просто поздороваться, меня дети ждут. — Ну, как знаешь… — Хонсок хотел было возразить, но его кто-то окликнул. Он вынужденно вернулся на своё место и по нетрезвости моментально обо мне забыл, а я, воспользовавшись паузой, обогнула стол, приблизилась к спине татуировщика и наклонилась к нему через плечо. — Не хочешь пойти спать? — шепнула я ему. — Вид у тебя так себе. Намджун развернулся ко мне смутной полуулыбкой. От напряжения после ссоры с его стороны совсем ничего не осталось. Алкоголь потопил всё. — М-м?.. — промычал он. — Да, давай, малышка Рю. Я бегло окинула присутствующих глазами. Взгляд мой тут же встретился с двумя молодыми девушками: одна из них, та, что с выдающимся животом, была совсем такой же трезвой, как я, а вторая явно выпила совсем чуть-чуть. Мы занялись приветственным поджиманием губ друг другу — девичья солидарность в кругу взрослых тёть и дядь. Были здесь и сыновья Ли Шингёна. Один из них, заметив меня, изобразил пальцами бегущего в сторону выхода человечка и махнул туда же головой. Так он приглашал меня выйти поболтать где-нибудь в другом месте. Выбора не было. Я с улыбкой кивнула. Всего собралось около человек пятнадцати, было шумно и душно. Хохотнув, Хонсок обозвал кого-то простофилей. Но я особо не вслушивалась в разговоры. Дядя, поглядев на татуировщика, только вздохнул и дал мне добро его увести, а сам вернулся к беседе с одним из бывших сослуживцев. Неведомо как вдвоём мы вытиснулись из-за стола и переместились в угол домика. — Что? — Намджун сдвинул брови, оглядываясь на застолье. — Чего ты ждёшь? Один из сыновей Ли Шингёна выпрыгнул со своего места и двинулся в нашу сторону с широкой ухмылкой во всё лицо. — А вот и проказница! — хохотнул он, подходя. — Я сегодня тут всем рассказывал одну нашу старую историю. Помнишь, ты насыпала мне песок в трусы? Ли Югён, друг семьи, — с этими словами он обратился к Намджуну, вместе с тем протягивая ему ладонь. — У нас не было возможности представиться друг другу. — Ким Намджун, — Намджун заметно собрался при постороннем человеке. Он всё ещё был пьян, но его уже не качало по пространству, как лоскуток. — Я… можно сказать… тоже друг семьи. «Я… можно сказать… тоже друг семьи». Прелесть. Я мельком оглянулась на него, с растущим теплом в груди и в полной вдруг мере осознавая, что он смущён, смущён, он же смущён! Совсем как маленький мальчик. Это стало так видно из-за того, что он совсем опьянел? Или это на меня подействовали тётины слова? — Забудь уже эту историю, — заулыбалась я старому знакомому, гоня терзающие меня мысли, — как ты? — Забыть? — Югён выпучил глаза. — Ни за что на свете, дорогуша. Ты рассказала своей тётке про того несчастного деда, с которым мы играли, и она озвучила эту историю на весь стол. Моя девушка сегодня выяснила, что почти год встречается с человеком, которого совсем не знала. Теперь я стараюсь вспомнить на тебя ещё что-нибудь компрометирующее. Мы оба рассмеялись. — У меня всё отлично, — продолжил Югён; словно почувствовав что-то, он обернулся к столу и жестом подозвал к нам ту самую молодую девочку, с которой я недавно беззвучно поздоровалась и которая теперь с интересом поглядывала в нашу сторону, — скоро буду дядей! Ты не против, если моя девушка к нам присоединится? — Нет, конечно. Югён шустро оглядел меня и моего спутника. — А вы двое… — заикнулся он, — встречаетесь? — Нет, — ответила я. Югён кивнул: — Понял. К нам подошла его девушка. Очки в тонкой оправе, мертвенно бледная кожа, тонюсенький стан и невесомый голос. — Привет, — она казалась воодушевлённой; за столом ей, наверное, было скучновато, — Сон Ёна, очень приятно. Ты та самая песочная леди? Мы радушно представились друг другу и принялись обсуждать вечер, жизнь, друг друга — всё на свете и по чуть-чуть. Как выяснилось, эти двое были по возрасту ближе к татуировщику, чем ко мне. Я помнила, что Югён старше, но не вспомнила теперь, ему было аж двадцать четыре. Ёне же исполнился всего двадцать один год, но она всё равно показалась мне очень зрелой. Как ни странно, в этот раз татуировщик принимал участие в беседе. Во всяком случае, он постарался. Когда Югён заявил, что этот слёт — настоящее чудо, учитывая, что все раскиданы по стране, Намджун признался, что быть новеньким на подобном сборище старых знакомых весьма неловко. Ёна его поддержала, и мы с Югёном принялись их переубеждать. Примерно так же татуировщик высказывался и на прочие темы. Кратко, но всё-таки с явным старанием поучаствовать. Мы прошлись по имениннику, по хозяевам дома и гостям. Ёна тоже поинтересовалась, не пара ли мы. Не осталось без внимания и ожидаемое пополнение семейства Ли. — Я уже тоже хочу, — во весь голос «прошептал» Югён нам, спрятавшись от девушки за ладонью. — В ближайшие лет пять — даже не мечтай, — холодно отрезала Ёна, — и это я ещё добрая. — Пять?! — опешил тот. — Он заладил об этом с первых же дней, как мы стали встречаться, — пожаловалась мне несчастная, — можешь себе представить? Какие мне дети, когда я студентка? — Конечно, я заговорил об этом с первых дней! — прохныкал Югён. — Забыла, сколько я тебя добивался? Со школьной скамьи, между прочим, — оговорился он для нас. — И какие ещё пять лет, ты оканчиваешь университет через три года… — После чего собираюсь жить в своё удовольствие, — обращаясь ко мне, Ёна с раздражением закатила глаза, — мужчины не запрограммированы всерьёз размышлять на эту тему. Дети для них всё равно что цацки, а мы — инкубаторы для их изготовления. Что до практической стороны вопроса — разбирайтесь, девочки, сами. Вот ты, — она вдруг кивнула Намджуну, — держу пари, ты хочешь детей. Я вдруг с усилием уставилась в одну точку на полу. — Да, — простодушно ответил татуировщик. — Так и знала… — выпалила Ёна. — Но практическая сторона вопроса, — перебил Намджун, — меня очень даже волнует. С моими темпами по жизни у меня будут дети годам к тридцати, не раньше. — Суть в том, дружище, — воодушевлённо встрял Югён, — что я хочу не позднее, чем в двадцать семь, а двадцать семь мне стукает через три года. — Вот видите! — щёлкнула пальцами Ёна. — Все вы об одном и том же. Парням по двадцать четыре года, а они уже отметили в календаре год, когда у них будут дети. Один ещё и не встретил девушку, а её уже не спросил, дата уже назначена. Нет уж, не вам их вынашивать, так что и стуки не ваши, а наши. — Я же сказал «не раньше», а значит, стало быть, можно и позже, — усмехнулся татуировщик, — никакие даты у меня не назначены, можешь выдохнуть. — Бери пример, — Ёна строго указала на него своему парню, — вот стукнет мне, сколько надо, тогда и поговорим. Скажи, Рюджин? — Э-э-э… — я растерянно помычала; здесь к месту куда лучше пришлась бы Момо Хираи, — я не думала о детях. — Ах, да! — хохотнул Югён. — Куда тебе о них думать! Возникла короткая пауза. — Я краем уха слышала, что ты собираешься в университет, — серьёзно заявила Ёна, — я поступила в Сонгюнгван в том году и могу дать совет, если у тебя есть какие-нибудь вопросы. Ох, и у меня есть секреты относительно собеседования и рекомендательного письма! — и она тут же как на духу выдала эти советы. — Спасибо, — смущённо пробормотала я, когда она закончила; в любой другой день я не стала бы откровенничать, но в тот вечер, верно, на меня накатила странная смелость, — только я не собираюсь пока поступать в университет. Югён и Ёна хором охнули. — А куда же ты тогда метишь? — поинтересовался первый. — Может… — вполголоса предположила вторая, — тебе на оплату учёбы не хватает? Я покачала головой. И решилась на очередную сумасбродную исповедь: — Не могу решить, какую специальность выбрать. Учёба стоит времени, усилий и денег. Не хотелось бы, чтобы всё было зря. В эту самую секунду моего виска коснулся взгляд татуировщика. Я почувствовала это очень явно. — Я тебя понимаю! — к моему удивлению, заявил Югён. Тут он наклонился чуть ближе и понизил громкость. — Я пошёл в юридическую школу по наставлению отца, окончил её по наставлению отца и работаю теперь в его же юридической фирме. С моих проблем все плюются, Рюджин. Успешный юрист, на что тебе жаловаться? Только вот слишком часто фигурирует слово «отец» во всех моих достижениях. Никому не говори, но я уже полтора года осваиваю графический дизайн. Вот пробьюсь в этой стезе, и с юриспруденцией покончено! — Мы будем голодать, — гордо добавила Ёна, — но я не против. — Мы не будем голодать, — холодно отрезал её бойфренд. — Я шучу! — виновато оправдалась она. — Ты ещё в детстве много рисовал, — улыбнулась я, — удачи тебе с этим. Я завидую тем, у кого есть цель. — Думаешь, она мне на голову свалилась? — повеселел он. — Я к этому долго шёл, много где пробовался и кое-как докатился до выполнения дешёвых проектов для безымянных заказчиков. Реши я это заранее, не отпахал бы столько в юридической школе. Хотя, признаюсь, без юриспруденции у меня мало чего было бы за душой. Такая работа умеет сделать из дворового болвана серьёзного дядьку. А вообще, я вот так отношусь к любой стезе: возможно, эта работа не подходит тебе на всю жизнь, но чему-то да научит, что-то из тебя слепит — лишней не будет, словом. Так что не дрейфь, всё придёт. Мы помолчали. Меня как-то вдруг обуяло странное волнение вперемешку с утомлённостью. — Я, наверное, ещё струсила, — продолжила я, уплывая в задумчивую жижу воспоминаний, — смена обстановки, ответственность, одиночество… — О, да, — вступила Ёна, — всё это будет, готовься. Я была очень близка с мамой, а тут она впервые в жизни не рядом. И соседка у меня была невыносимая, и учёбы по горло, и друзей как-то не завелось — сплошной кошмар. Первое время я почти каждую ночь ревела, просто потому что по-детски хотелось домой. Тут остаётся только стиснуть зубы и перетерпеть. Со временем становится легче, правда. Ко всему привыкаешь. К тому же, — она придвинулась боком к своему парню, вмиг расцветая счастьем, и тот тоже довольно ухмыльнулся, — новые люди всё-таки появляются. Иногда ты замечаешь их среди старых знакомых. Я отозвалась улыбкой, но улыбка получилась довольно вялой. Странно, такие хорошие слова, а внутри как-то опустело. Конечно, эти двое рассуждали здраво. Однако подобные советы не помешали бы мне тогда, то есть, гораздо раньше. Теперь же появились новые люди — это правда. И к жизни без дяди я всё-таки успела привыкнуть, хотя и было поначалу невыразимо уныло в моей холодной влажной комнатушке. Только вот всё вышло исковеркано, искажённо, не по-человечески. Слишком много ошибок, слишком много последствий, слишком много лжи. И отовсюду угнетала зловещая неотвратимость чего-то страшного. Горизонты стремительно сгорали, как края подпаленной фотографии. Прошлое, настоящее, будущее — я уже не могла разобрать, что горит. Вскоре мы с татуировщиком попрощались с Ёной и Югёном, пересекли зимнюю холодрыгу и зашли в дом. По дороге он споткнулся и чуть не свалился. Я повела его за руку под стенания своего сердца, пока он едва волочил ногами. На ступеньках мне пришлось его поддерживать, чтобы он не заваливался в разные стороны. Без наблюдателей он снова стал неповоротливым и размякшим. Ко всему прочему, его сонливость крепчала. — Куда ты так надрался? — недовольно шипела я. — Всего часа полтора прошло с тех пор, как мы разошлись. В ответ Намджун отрешённо похихикал и крайне невнятно промямлил: — Попробуй там… наливают же. Мы преодолели пролёт и устроили передышку. Я прислонилась к стене, и он сделал то же самое, стараясь удержаться на ногах. Не отлынивая, я перевалилась на плечо, чтобы встать к нему лицом. Запрокинутая голова, сонный профиль, прикрытые глаза и ровное размеренное дыхание. Он, казалось, уже спал. «Годам к тридцати, значит, — ехидно подметила я про себя, — о детях подумываем, вот оно что». Он не заговаривал со мной на подобные темы. Мне и самой казалось вздорным, чтобы мы о подобном говорили. Всё-таки Ким Тэхён заблуждался, да и все остальные заблуждались. Ким Намджун — настоящий старший брат. Все прочерченные между нами границы были идеально братско-сестринскими. И любовь его выражалась только некрасноречивой заботой — именно братским способом. «Я тоже заблуждаюсь, — мелькнуло в уме, — я просто-напросто заблуждаюсь, вот и всё». Эта неожиданная влюблённость в него казалась инородной опухолью, наросшей на сердце. Почему мне хотелось развернуть его за плечо, притянуть к себе, целовать его скулы, целовать его щёки, целовать его губы? Почему хотелось ощутить его руки на своей талии? Раствориться в нём, как недавно в его одежде? Все те призрачные мысли, что аккуратно и по одной нет-нет захаживали в иную пустую минуту, теперь взрывались, как салютики. — Хочешь умыться? — тихо спросила я, тут же с удивлением прочистив горло, потому что собственный голос непривычно хрипнул. — Голова не кружится? — Кружится, — отозвался татуировщик, так и не поднимая век и не шевелясь, — умыться, да, хочу. Я с готовностью отхлынула от стены, и мы весьма успешно преодолели оставшуюся часть лестницы. В ванной он ополоснул лицо холодной водой из-под крана. Ею же он прямо тут и напился и стал более или менее похож на человека. Я сидела рядом на уголке ванной и подала ему полотенце. — Живой? Намджун согнулся над раковиной пополам, опираясь на неё локтями. В таком положении он покосился на меня: помятый, нетрезвый, но всё-таки немного посвежевший. С капельками воды на лице. Крохотные точки родинок рассыпались по щеке, одна ушла на кончик носа, одна на подбородок. Помутневшие глаза, почти ничего кругом не видящие. Полураскрытые губы. Я спешно отвела глаза, мысленно осыпая себя ругательствами. Ты признаёшь это за собой, чтобы было легче с этим совладать, и вот оно всецело тобой овладевает. Невыносимо. — Рюджин… — низким, сиплым голосом прохрипел он, — спасибо. — Не за что. — Я же тебя обидел. Почему ты пришла? Я махнула плечом. — Потому что тебе надо поспать. Он поплыл в ухмылке, но не успел ничего сказать, потому что дверь в ванную комнату приоткрылась, и в образовавшейся щели появилась фигурка Лин. — Ой, я услышала, что вы идёте, — хихикнула она, — и мне захотелось в туалет. Причинно-следственные связи этих двух явлений превосходны. — Да, конечно, мы уже уходим, — растерянно бросила я, сбитая с толку её появлением, — проходи. — А что вы тут делали? Целовались? — Нет, — строго клацнула я. — Не говори глупостей. — Но я же видела… — Ничего ты не видела, потому что ничего не было. Сколько раз я тебе говорила по поводу вранья? Она ехидно двинула бровью, раздумывая, что бы ещё учинить. В конце концов в фокусе её озорного девичьего внимания оказался татуировщик. Проворным зверьком она прошуршала прямиком к нему, энергично подёргала его за футболку и в очень знакомом мне жесте спрятала за ладонью рот, сообщая тем самым высокой фигуре напротив, что собирается нечто ему прошептать и ему следует наклониться. Какое-то время природа её странных передвижений оставалась для меня загадкой; когда же наконец я смекнула, в чём дело, было уже поздно. — Лин? — я встрепенулась на месте; сердце яростно заколотилось где-то в районе горла. Намджун тем временем успел послушно присесть, и она, спрятавшись за ладонью, что-то ему зашептала. — Лин! — прошипела я сквозь зубы, как ощеренная собака. Хмурый взгляд татуировщика, расфокусировано глядевший в никуда, резко метнулся в мою сторону. Хихикающая шкодница галопом унеслась из комнаты, напрочь забыв о своих туалетных нуждах. — Что она тебе сказала? — я скрестила руки на груди, разворачиваясь к выходу; стены зарябились, как от сотрясения, голос бренчал где-то далеко. — И куда она рванула? Мелкая шкодница. Я вылетела из ванной так быстро, словно спасалась от смертельной угрозы. Намджун молча последовал за мной. Мы пошли по коридору, тускло освещённому настенным светильником, который оставили включённым специально для гостей. Некоторое время мне пришлось притворяться, что я выглядываю маленькую негодяйку в коридорных лабиринтах, но это занятие пришлось небрежно бросить, поскольку на самом деле мне ни в коем случае нельзя было напороться на Лин. Последнее, чего я хотела — это открытая беседа между нами тремя, за которой правду бы жестоко и беспощадно обличили. «Ладно, пусть убегает. Она, надеюсь, не ругательное слово тебе шепнула? — в конце концов отыграла я где-то фоном во внешнем мире, почти не слыша себя. — Она это любит. Подбегает и обзывает людей какашками. Или ещё каких дразнилок выдумает. Не воспринимай всерьёз». Татуировщик оставил моё маленькое представление без комментариев. Мы направились к комнате моего младшего брата. С тем же успехом я могла вышагивать по палубе корабля, укачиваемого в шторме. У нужной двери я остановилась и прислушалась к неравномерной тяжёлой поступи, в которой и не при нынешних обстоятельствах легко узнала бы Ким Намджуна. Я решилась обернуться. Он поравнялся со мной, вырастая из тени коридора. Тусклое свечение повисло в воздухе — размытое, плавное и плавящее в невыносимом гудении тишины. — Ты спишь здесь, — моя ладонь легла на раздвижную дверь. Он на неё даже не покосился. Я крепче сжала челюсти, ругая себя за всё то, что бушевало во мне. — А ты куда? — прохрипел Намджун, только подстёгивая моё и без того разбережённое воображение. — Вернусь к детям, чтобы тётя могла пойти в гостевой домик. Ему понадобилось время на переваривание этой информации. — Всё ещё злишься на меня? — на одном выдохе произнёс он. — Прости. — Хорошо, извинения приняты, — я поджала губы в ласковом примирительном жесте, — и ты меня прости. Иди спать. Хёджон подготовила для тебя постель. Нехотя татуировщик мазнул неприязненным взглядом по закрытой комнате. — Это я должен был вот так тебе ответить, да? — глухо произнёс он. — Как эти двое тебе ответили. Не такой уж славный из меня получился старший брат? Столько всего жужжал у тебя над ухом, кроме того, что тебе было нужно услышать. Сердце мгновенно сжалось. Я помолчала, словно бы чем-то оглушённая. — Что ж за беда такая, — ласково произнесла я, — что ты всё связываешь со своей персоной. — Вот такое у меня ЧСВ. — Ты не должен всегда знать, что сказать. А иногда даже и это знание не помогает. Хватит себя винить, мне из-за этого стыдно перед тобой. — И пусть тебе будет стыдно. Чёрта с два я тебя возненавижу, Рюджин. Буду страдать и винить себя. Так что стыдись, несносный ребёнок. Я глухо посмеялась. — Какой же я пьяный… — пробормотал он. — Иди спи. — Между нами теперь… всё нормально? — Да, — просияв, выпалила я и невольно добавила. — Я так рада. Он ответил мне бледным подобием улыбки, но при этом был как бы в забытии, не то алкогольном, не то дремотном. — Я тоже рад. Тогда спокойной ночи? — Спокойной ночи. Коротко кивнув и, кажется, снова впав в беспамятство, он всё-таки сдался. Качаясь, подошёл к двери, прислонился к ней лбом. Я испугалась было, что он вот так и уснёт, но он всё-таки очнулся, скользнул в спальню, и раздвижная дверь за ним с щелчком закрылась. Это был последний живой звук, клацнувший в коридоре. В наступившей следом тишине сердце рокотало особенно громко. Оно билось в груди, он обилось в лице, оно билось в кончиках пальцев. Я постояла с какое-то время в некоем странном забвении. Вспомнила о Ким Тэхёне, о том, как плохо поступаю с ним, просто чувствуя сейчас всё, что чувствую. Отхлынула. Поправила на себе халат и с важностью двинулась назад в гостевую комнату на этом же этаже. Даже влетая в джип неких бандитов-китайцев я не чувствовала себя такой преступницей, как теперь. Мы с тётей организовали пересменку. Я переоделась в пижаму, умылась на ночь и совершенно без сил рухнула в модульный диван, на котором моя несносная сестрица изо всех сил притворялась, что спит. Когда думала, что я её не вижу, она продолжала украдкой поглядывать мультфильм, и тут же захлопывала веки, стоило мне воспроизвести малейшее шевеление. Я не стала её изобличать. Если бы я подняла тему любви или нелюбви теперь, Лин несомненно более не забыла бы о ней. А мне хотелось, чтобы история с моим безмозглым признанием одиннадцатилетней девочке канула в лету как можно скорее.