Маленькие люди

Утро выдалось ого-го. Я обнаружила сообщения и от Ким Тэхёна, и от Чон Чонгука, и от Момо Хираи, но не успела ответить никому из них, потому что позвонил дядя. После недолгого будничного разговора, в котором каждый справился о делах другого, он выкинул: — Что, если ты заглянешь ко мне сегодня? У меня сегодня закрытый день в кафе. Приводи свою Сору, посидим и поболтаем немного… Тут, конечно, я принялась отнекиваться. — Рюджин, — на этот раз, на мой страх и ужас, в его голосе проступило подозрение, — у тебя точно всё хорошо? — Разумеется! — от неожиданности в голову мгновенно ударил горячий пар волнения. — Почему ты спрашиваешь? — Если ты и дальше будешь от меня прятаться, я приду к плачевным выводам. Ладно, ты могла быть занята в последнее время — это понятно. Но чтобы всякий раз, когда я звоню, тебя не было рядом? Ты меня избегаешь? — Нет, нет, нет, — запротестовала я, — это выходит случайно! — Эта твоя подруга, — с сомнением продолжил он, — у тебя есть причины прятать её? Сама пойми, после того, что было, я уж не знаю, что и думать. Я обомлела. Дядя, конечно, не настаивал на визите, но и не особенно внял моим глупым отговоркам. «Это очень плохо, — я ходила взад-вперёд по комнате, — если он начнёт что-то подозревать, он может подумать, что мы с Ким Тэхёном снова сошлись, или нечто в этом духе…» — Я зайду, — объявила я, — но совсем ненадолго, ладно? Буквально на чашечку кофе. А уж в деревне мы как следует насмотримся друг на друга, обещаю! Он был несказанно рад. Решив после придумать отговорку для вымышленной подруги и попрощавшись с ним, я с волнительным трепетом отправилась читать сообщения. Первым, конечно, был Ким Тэхён. Сообщения от него пришли ночью, их было всего два. «Рюджин…» «Ты всё ещё моя девушка?» Я таращилась в экран в смятённых чувствах, недоумевая, что на это можно ответить. Разве не он бросил меня вчера? Однако, конечно, разгадать суть вопроса не составило труда. Он завуалированно интересовался, не случилось ли у меня чего серьёзного с татуировщиком после его ухода. На его вопрос я ответила только, что я всё ещё его девушка. И, стараясь убежать от волнения, полезла отвечать остальным. Вторым на очереди был Чон Чонгук, который, кажется, решил переорганизовать диалог со мной свой личный дневник. Сообщений от него была просто тьма-тьмущая. «Сестрёнка моя…» — я буквально могла видеть его ухмыляющуюся виноватую мину. «Прости меня, а?» «Моя любимка…» «Чмок-чмок-чмок…» «Я извинился перед Момо». «Я сейчас всё ещё у неё, мы до сих пор разговариваем…» «Если тебе интересно, у неё очень красивые коленные чашечки…» Следующие сообщения пришли под утро. «Гспд, ты меня никогда не простишь, да?» «Я всё о тебе думаю, у меня сосёт под ложечкой…» «Как мне спать-то?» «P.S. Поговорил с Тэхёном только что, всё тип-топ!..» Здесь у меня замерло сердце. Судя по тому, что дальше тон сообщений не изменился, Ким Тэхён не рассказал младшему товарищу обо всём случившемся между нами. А также, если верить времени отправки… в четыре утра Тэхён всё ещё не сомкнул глаз. Следующая тирада пришлась на утро, видимо, когда мой взбалмошный приятель уже проснулся. Чонгук был страстным жаворонком: неважно, как поздно он ложился — просыпался исключительно с петухами. «Время: восемь двадцать две», — было первое его утреннее сообщение, весьма бесполезное, учитывая, что время отправки я видела в приложении и без намеренных указаний. «Я только что принёс официальные извинения Нини». «Я бы в жизнь не решился, если бы не ты — всё из-за тебя». «Бейби». Далее он прислал фото-подтверждение. С заспанным лицом, слегка растрёпанными волосами, но девушка изобразила рожки пальцами и смущённо улыбалась мне с фотографии рядом с ухмыляющимся во все тридцать два зуба Чон Чонгуком. С ужасом я осознала, что бедняжку выхватили с утра пораньше прямиком из постели по моей вине. Далее был небольшой перерыв, а потом снова прорва. «Короче, я перечитал свои сообщения и понял, что даже не объяснился…» «Ты и Ким Тэхён — самая лучшая пара на свете». «Просто вы оба — тупицы». «Но в остальном — я люблю вас больше жизни, ясно?» «Я это вчера сказал назло, вот и всё». «Я вчера правда был просто свинья». «Спасибо, что говоришь мне правду, которая мне не понравится». «Давай не будем ссориться, пжлст». «А то мне гадко». Дальше он прислал два одинаковых пиджака и любезно поинтересовался, какой лучше. Затем уведомил меня, что убивает скуку решением неких тестов по экономике: от нечего делать его снова потянуло в учёбу. «Ребята с форумов просто звери какие-то, — заявил он; я буквально слышала этот возмущённо-воодушевлённый галдёж через буквы, — я ужасно отстал со всеми этими драками». Потом была — внезапно и обескураживающе — живописная фотография облачного неба. Потом спящий в своей комнате Ким Тэхён. Тут же следом, куда уж без этого, Чон Чонгук собственной персоной на фоне спящего Ким Тэхёна. Финальное сообщение пришло совсем недавно, это была фотография Пак Чимина, стоящего у открытого холодильника и явно окликнутого. Мой учитель танцев буднично хмурился, глядя в объектив, так как в момент, когда делалась фотография, он, вероятнее всего, только-только заметил, что на него направили камеру. Я испустила сварливый вздох и на всю эту душещипательную исповедь ответила только, что больше на него не злюсь и обо всём остальном мы поговорим при встрече. Он ответил мне моментально — штук двадцать поцелуйчиков. Последней была Момо Хираи. От неё пришло три сообщения, все — поздно ночью, как я догадалась, сразу после того, как её покинул Чон Чонгук. Сообщения носили достаточно зловещий характер. «У меня дома». «Сегодня же». «Я узнала твой адрес, даю тебе время приехать до двух дня, в обратном случае я сама к тебе наведаюсь». Нисколько не сомневаясь, что свою угрозу она действительно воплотит, а также за неимением других вариантов, я засобиралась к японке. Тем более, что мне всё-таки было любопытно, чем кончилась их ночная встреча с Чон Чонгуком. Почти каждую минуту я лезла проверить телефон. Ким Тэхён не читал мой ответ. «Он, наверное, всё ещё спит, — с унылой нежностью отзывалось в мыслях, — он же поздно лёг». Не буду врать, его сообщения немало меня успокоили. Если минувшей ночью, когда ворочалась под одеялом, я ещё могла бояться, что всё всерьёз, то наутро, когда страсти немного поутихли, стало ясно, что решение было принято сгоряча. Однако разногласия так и глядели со своего угла, как мрачные горгульи. Я всё ещё ожидала извинений… точнее, даже не извинений, а обещания, что подобное больше не повторится. Такое недопустимо. Мне нужна была гарантия, что мрачное пророчество Пак Чимина не сбудется. «Иначе… как тогда уезжать? — думала я, уже стоя у порога полностью собранной. — Чтобы что? Чтобы однажды проснуться и обнаружить себя в полном одиночестве?» В автобусе, тем не менее, я подумала и о своих прегрешениях — более трезво, чем прошлым вечером в машине. С этой вездесущей проблемой, у которой было вполне себе определённое лицо и даже вполне себе определённое имя, нужно было что-то делать. Я безучастно смотрела на улицы, плывущие мимо под демоническим варевом туч. «Сегодня я, должно быть, снова увижу его, — тем временем кипело в голове, — и ещё, когда мы поедем в деревню… и, возможно, если с Многоруким Дэнни будет покончено». Я заставила себя задуматься о том, что будет, если до «Алмаза» ничего так и не разрешится. Оставлять Пак Чимина и Ким Намджуна, а точнее, свои переживания о них — здесь? Один собирался служить тёмной лошадкой исполинскому злу, другой вздумал голыми руками побеждать его. Тогда, по пути к Момо Хираи я рассуждала обо всём, как мне казалось, по-взрослому и очень здраво. Я жутко собой гордилась, скорчила донельзя пасмурную мину и слушала в наушниках на минимальной громкости «Девочка, скоро ты будешь Женщиной». Во-первых, после «Алмаза» Пак Чимин вступал на свою новую должность. Вряд ли уже тогда мне удалось бы его переубедить. Значит, не было смысла и отсиживаться поблизости — тем более, что нам самим тут грозила опасность. Мы с Чимином должны были станцевать вальс вдвоём, а после ему сулило скоропостижное падение… которое, однако, он осознанно избрал сам. Что до Ким Намджуна… мне оставалось надеяться, что его изолируют от хода дела насовсем. Сидеть же здесь и ждать, чем закончится его невероятная история, я не могла. Он много работал в последнее время, он копался в своих бесконечных бумагах и сделался чуть ли не вдвое шире прежнего — здесь явно не обошлось без некой загадочной подоплёки, но он не спешил мне ни о чём рассказывать. Он двигался дальше. И мне тоже стоило. Опираясь на все эти выводы, я готовила объяснительную речь для Ким Тэхёна и уже прикидывала контраргументы на все вероятные возражения, которые могут всплыть. В обозримом будущем у меня оставалось всего три встречи с Ким Намджуном — их никак нельзя было избежать. Какая-нибудь ещё одна могла забыться или же случиться ненамеренно. Но после я должна была разорвать с татуировщиком всякое общение. Именно на этот выстрел была рассчитана моя речь… конечно, взамен Ким Тэхён должен был пообещать, что больше не будет сбегать. И ещё не могло обойтись и без возни в каше чувств. Здесь я собиралась говорить решительно, непоколебимо и… честно. Первые два пункта — это ерунда, раз плюнуть. Всё волнение уходило на последний пункт. Пока двигалась по подъезду в сторону квартиры Момо, я размышляла о дяде. Ему я хотела рассказать обо всём тут же, как только мы окажемся достаточно далеко. «Если бы у них был шанс разлучить нас, они бы непременно это сделали, — звучало тем временем в наушниках, — я уже сделал всё, что мог, теперь решение за тобой… девочка, скоро ты будешь женщиной». Я выключила музыку и позвонила в дверь. С той стороны тявкнула собачка, а спустя секунду показалась и хозяйка. Не успела я пикнуть, как она схватила меня за запястье и потащила в квартиру. Ботинки я скинула едва-едва, поскольку ждать Момо не хотела и активно поволокла меня к гостиной под мои невнятные вопросы. Там она развернулась, ткнула на диван и приказала: — А ну-ка, садись. В недоумении я послушалась и села. Тогда Момо стала измерять комнату торопливыми шагами, как заведённая кукла, бешено озираясь на все предметы подряд. Наконец она застыла напротив, круто развернулась ко мне и звонко клацнула: — Скажи-ка мне вот что: ты и в самом деле сумасшедшая? Я нахмурилась. И чуть не поперхнулась воздухом, когда она воскликнула: — Они преступники! — заприметив, что холодное понимание коснулось моего лица, она только возмутилась ещё больше. — Да ты и правда с ними заодно! Я отказывалась верить… — Чонгук что, рассказал тебе?.. О чём он думал? Момо подлетела ко мне и села передо мной на колени. Такой не на шутку взволнованной я видела её впервые. Несколько раз я воображала, что было бы, доведись ей узнать обо всём, и, по правде говоря, в моих представлениях она реагировала несколько по-иному. Японка всегда вела себя, будто так и надо было, даже если случилось нечто непредвиденное. Теперь же привычная маска невозмутимого спокойствия напрочь стёрлась с её лица. — Послушай, это же просто какое-то безобразие! — прощебетала она, состроив по-матерински обеспокоенную мину. — У тебя проблемы с деньгами? Хочешь, я помогу тебе? — Нет, что ты! — замахала руками я. — Никаких денег мне не нужно… — Тогда зачем? Я открыла было рот и вдруг обнаружила, что стыжусь произнести ответ. «Это что, в самом деле так глупо звучит?» Молчание затянулось, и ей этого оказалось достаточно. — О, не говори мне… да ты совсем дурочка. — Мне жаль, что ты узнала, — теперь на ноги подорвалась уже я, чтобы избежать конфронтации, — он не должен был тебе говорить… всё куда сложнее, чем кажется. Момо поднялась за мной следом. — Что ж тут сложного? — Как много он тебе рассказал? Оказалось, Чон Чонгук рассказал ей всё. О том, кто они и на кого работают, о своих планах, о своём прошлом, о настоящих причинах своего ранения и обо всех последствиях — всё. Когда Момо поинтересовалась у него, какую роль в событиях играю я, он поведал ей и это. Проникновение в дом должника, наша с ним поездка за Клещом, моё знакомство с их боссом, обмен оружия на деньги за городом и моё участие в «Алмазе» — всё это было известно японке. Поражённая до глубины души, я снова растерянно присела. — Как ты могла позволить ему втянуть тебя в это? — негромко недоумевала Момо. — И как он сам посмел втянуть тебя? Он тряпка или просто извращенец? Ради всего святого, если он так тебе нравится, почему ты не убедила его перестать этим заниматься, пока он всего лишь мелкий хулиган и не зашёл слишком далеко? Или ты сама получаешь от этого удовольствие? Раз так, боюсь, я серьёзно в тебе ошиблась. — Какой-то адреналин в этом был… поначалу, — отрешённо промычала я, — а потом всё стало сложно. — Он небось и ухом не повёл, да? — невинно предположила она; я подняла на неё глаза. — Когда ты попросила его отказаться от всего этого, он не послушал? — Я не просила его ни о чём подобном. Отчего-то я чувствовала себя донельзя глупо. «Вот оно, — вдруг поразило меня, пока я смотрела в преисполненные испуга и негодования глаза напротив, — вот как на нас будет смотреть всякий нормальный человек». Для всего порядочного мира мы обещали прослыть изгоями. Как я умудрялась проворонить этот простой и очевидный факт? Не только Ким Намджун, не только дядя, а любой посторонний, приятный и не очень, не потратил бы ни секунды на раздумья о том, какой на самом деле человек Ким Тэхён, если бы узнал, что тот причастен к мафии или ограблениям. Постоянная ложь должна была сделаться нашей визитной карточкой, в то время как правда неизбежно отвратила бы от нас любого. Мы не имели шанса на искреннее сближение с кем-либо, разве что с подобными нам самим. — Я ничего не понимаю, — заявила японка.. — Я не смогу как-то скрасить ситуацию. Всё именно так плохо, как выглядит. Она сначала застыла в нерешительности, а после стремительно подошла и присела рядом. — Послушай, мне думается, ты пошла по пути ужасной ошибки, — мягко, но серьёзно произнесла она, — мы недолго знакомы, но ты успела мне понравиться, и потому я дам тебе шанс, прежде чем решу, что ты сумасшедшая и тебя лучше избегать. Тем более, ты влюблена. Я сама знаю, как иные красавцы могут заставить напрочь забыть о собственных представлениях о «хорошо» и «плохо», так что я не виню тебя. Пока что. С моей стороны это большая милость, я боюсь даже мелких карманников. — Всё это действительно сложно, — только и талдычила я в пустоту. — А ещё очень серьёзно. — Я никому не скажу. — Брось, Момо… Она спешно полезла в карман, достала оттуда телефон, немного в нём покопалась и развернула ко мне экраном. — Это номер моей сестры Ханы, — объяснила японка, — я приехала в Корею на перерыв между сезонами туров в одной волонтёрской организации. Там меня хорошо знают и всегда помогут. С открытием нового сезона я планирую отправиться в тур прямо отсюда. Но Хана, вообще-то, против. Она хочет, чтобы я готовилась к экзаменам. Если узнает о моей задумке, она не поленится прилететь сюда в ближайшие часы и силой забрать меня домой. Запиши её номер. Если я кому-нибудь проболтаюсь, можешь позвонить ей и обо всём рассказать. Она прилетит не медля. Я неуверенно покосилась на её мобильное устройство. — Не нужно этого, — промямлила я, — к тому же, твоя сестра говорит по-японски… Момо двинула бровью и наконец озарилась привычной лукавой улыбочкой. — А ты нет? — ехидно бросила она. Мы уставились друг на друга в упор. Чтобы вы понимали, за прошедшую неделю я успела подслушать много разговоров японки с её старшей сестрой. При этом я была убеждена, что она не в курсе моей осведомлённости. — Как ты узнала?.. — О, я прошу тебя. Думаешь, по твоему лицу не видно, что ты понимаешь каждое слово? — Почему тогда ты не сказала мне? — А ты почему не сказала, что понимаешь по-японски? Иногда бывает весело прикидываться дурочкой, вот и всё, — Момо ткнула в меня телефоном. — Вот, запиши её номер. Ты много раз слышала наши разговоры. Ты знаешь, что я не вру. — И всё-таки не нужно, — я отодвинула от себя смартфон, — как-то всё это неправильно. — Рюджин, я никак во всём этом не участвую, — она приложила ладонь к груди, — я здесь совершенно ни при чём. При этом я абсолютно точно не собираюсь тебя наказывать: ни за что на свете я не вмешаюсь в эту заварушку. Тебе правда настолько неинтересно без последствий получить нейтральное мнение со стороны? Ты же из-за этого своему дяде врёшь, да? Он запретил бы тебе в это ввязываться? Почти неосознанно я кивнула и подняла на неё глаза. Момо Хираи воодушевлённо покивала в ответ, чувствуя мою неуверенность и поощряя меня заговорить. «Что ж, ей всё равно уже известно многое, — сомнения закрались в голову прохладными призраками, — и она действительно мало связана с нами». — Чон Чонгук тоже многого не знает… — озвучила было я. — Я ему ничего не скажу, — перебила Момо. — Что между вами двумя стряслось? Вы теперь общаетесь по-человечески или… или что вообще случилось? — Это долгая история. — Ну, то есть… вы будете продолжать общаться или нет? Она выглядела так, словно её подловили на чём-то постыдном, унизительном и крайне недостойном её. Губки изящно поджались. Отвечать на этот вопрос ей было явно невмоготу, но кое-как она всё-таки выдавила: — Я не знаю. Я подозрительно сощурилась. — Скажи раз и навсегда, он тебе нравится или нет? Ответ, как мне казалось, был очевиден — нет. Тем не менее, к моему величайшему изумлению, японка стыдливо зарделась. Она закатила глаза и обречённо всплеснула руками. — Я не знаю, что со мной не так. Милые и порядочные по мне убивались, и мне хотелось только смеяться, но вот, один ненормальный в кои-то веки повёл себя не как ненормальный, и сердечко затрепетало? Нет, не скажу, что он мне нравится. Но мы проговорили всю ночь, а потом… скажем так, в первый раз он был неплох, даже хорош, но прошлой ночью впервые за долгое время мне показалось, что у меня с кем-то происходит нечто чувственное, — взгляд её здесь сделался каким-то погасшим. — Мы и до главного толком не дошли, а ощущений после всего осталось больше, чем после каких угодно интрижек. Он полез ко мне с поцелуями после всех откровений, когда уже стал для меня живым и настоящим — это пугающе сильный ход. Я, кстати, узнала, что он младше меня на год с небольшим. Страшно и вместе с тем восхищает, на какие душевные мошенничества он способен в без малого девятнадцать лет. Девятнадцать! Да это ребёнок. Мне о нём и говорить сейчас стыдно, абсурд какой-то. В общем, не знаю, что со мной — ослабила бдительность, наверное; но я оказалась достаточно глупа, чтобы принять всё за чистую монету. Когда уходил, он обещал снова написать утром, но так и не написал. И я не разозлилась. Мне просто стало грустно. Это как раз и есть повод для беспокойства. В чистой злости нет ничего личного, а вот грусть… это не к добру. Несомненно, другого ожидать и не следовало и было глупо вообще его впускать. Я не знаю, что со мной не так. Почему я впускаю иного мерзавца только после того, как он меня унизил? Я сочувственно поморщилась. Момо тем временем печально вздохнула. И подняла на меня глаза. — Вероятно, мы больше никогда друг друга не увидим, но и в обратном случае — я ничего ему не скажу. — Хочешь, я поговорю с ним? — Не вздумай. Я и слышать о нём ничего не хочу. Я хочу послушать твою историю. Секундная стрелка настенных часов, что висели прямо над диваном, казалось, надсадно ударялась прямо внутри моего черепа, как тяжеленный металлический язык о стенки колокольного купола. Я молчала, решаясь и не решаясь одновременно. — Подумай сама, я уже знаю о тебе очень многое. И я не бегу трубить об этом на каждом углу, в первую очередь я написала тебе. Кому я могу проболтаться, Чон Чонгуку? Если у тебя и есть от него какие секреты, ему они не нужны. Он одержим мечтой насолить мамочке и папочке. Что ему ты? Я покосилась на неё. — А если я… — собственный голос показался слабым, — против его планов? И предпочла бы всё свернуть? Он бы не обрадовался. Лицо японки приобрело каменное выражение. Она подсела поближе и заговорила вполголоса: — Тогда ты тем более можешь быть уверена, что я ничего ему не скажу. Потому что эта идиотская затея кажется мне чистым безумием. И ты, если у тебя есть хоть грамм мозгов, в чём я уже сомневаюсь, должна считать так же. Я округлила глаза. — Значит, ты тоже не оценила его сдвиг по части бала? — Конечно! — оскорблённо воскликнула она. — Колотить должников какого-то воротилы в обмен на помощь? Рисковать быть арестованным или убитым, и всё для того, чтобы утащить у родителей дорогую вещицу? Вести войну с собственным отцом? Обзывать всё это придурковатым словом «миссия»? Звучит, как вышедшая из-под контроля попытка ребёнка привлечь внимание. Я в жизни не слышала ничего глупее. С секунду я так и просидела в замешательстве, а после вдруг взорвалась отчаянным слабым хохотом. — С ума сойти, — последовал мой усталый вздох, — ты же права… я и сама считаю так же. Знаешь, наверное, я до того хотела вписаться в компанию, что закрывала глаза на всё на свете. А теперь... уже и поздно не закрывать. Всё уже летит в пропасть на всех скоростях. Я давно уже ничего не контролирую, но и оставить всё просто не могу. — Расскажи, что ты задумала, — она доверительно опустила ладонь мне на плечо, — как получилось, что ты оказалась в гуще этих событий? Помявшись ещё немного, я всё-таки поддалась. Не подумайте, что эта идея казалась мне удачной. Просто, по правде говоря, было невыносимо молчать. Долгожданная возможность выговориться стала настоящим благословением. Нет лучшего лекарства для девочки в её душевном смятении, чем понимающий женский взгляд. Я начала свой путанный сбивчивый рассказ, напрочь лишённый деталей и вообще какой-либо ясности, зато преисполненный напряжённых вздохов и эмоциональных всплесков. Умолчала я только о Ким Намджуне и обо всём происходящем в организации — это всё-таки был не мой секрет. Так называемое лечение душ было представлено в виде личной инициативы и вызвало на лице моей японской приятельницы кислое выражение материнского сочувствия. Постепенно мы полностью переместились на диван. Крупная модульная махина с обивкой из коричневой кожи при случае могла бы вместить и всех пятерых человек, причём в положении лёжа, что уж говорить о двух. Японка уселась рядом, обнимая одну из многочисленных кожаных подушек и подобрав к себе колени. Я же разместилась на остальных подушках в положении полусидя и старалась по возможности на неё не смотреть. Я поведала ей о своих невнятных представлениях о будущем и объяснила, какие у этого решения были предпосылки. Дядя, Ким Намджун, Дэнни Многорукий и организация — здесь мы с Ким Тэхёном были подневольными пленниками чьих-то чужих планов на наши жизни и потому хотели убраться, чтобы не рисковать быть разлученными. Прокладывать пусть и ошибочный путь, но свой собственный. Он умел решать вопросы, а я была идейным вдохновителем. «Нам стоило уезжать сразу же, как приняли это решение, — пока говорила, думала я про себя, — такие импульсивные поступки не годятся для удалённых планов… остаётся много времени, чтобы подумать, усомниться и всё свернуть». Тот, кто слишком много думает, рискует не сделать ничего. Момо Хираи судорожно рассуждала над всем, что услышала. Либо она всё взвешивала, либо испугалась, либо просчитывала, как лучше среагировать — тяжело сказать. Я наблюдала за ней какое-то время со смутной тревогой и снова подала голос: — Раз уж ты так против, как ты собираешься общаться с Чон Чонгуком? — спросила я. — Если честно, кажется, что от своей работы он в восторге. В ближайшее время он вряд ли к ней вернётся, но и прилежный образ жизни, по-моему, его не прельщает. Когда мы пробрались в дом одного из должников, он разве что не сравнял это место с землёй. Момо, задумчиво уставившаяся в неопределённую точку, подняла на меня глаза. — Из того, что видела, я поняла, — хмыкнула она, отворачиваясь, — что он нечто вроде печки. Он горит, горит, горит и доходит до того, что воспламеняет всё, чего касается. В подобных случаях легко предположить, что это «такой человек», что это буйный характер, воинственный нрав и так далее. Отчасти это даже правда, но когда ситуация достигает столь широкого размаха, всё не может быть так просто. Обязательно должно быть какое-то топливо. Не будет топлива — не будет такого яростного горения, а значит, не будет и многих нынешних проблем. Нужно только понять, что его подпитывает, вот и всё. — И что его подпитывает? Она пожала плечами и кротко чирикнула самым прелестным голосом: — Откуда же мне знать? — после чего мягко мне улыбнулась. — Злость, мне думается. Рюджин, я не планирую с ним общаться. Я сказала только, что мне взгрустнулось, вот и всё. Но вместе с тем я испытала и облегчение, честное слово. Посмотри на нас с тобой, двух несчастных, которым приходится ломать головы над воспитанием этих мальчишек вместо их безответственных родителей. Не такой участи я для себя хочу. Что бы ни было сломано у твоего друга, я не стану той, кто возьмётся за починку. Хотя, признаюсь, ему каким-то образом удалось задеть меня за живое, — она поникла, отворачиваясь; сонная улыбка всё ещё играла на уголках губ, — есть нечто сокровенное в этом моменте, когда общеизвестный комедиант вдруг снимает грим весельчака и предстаёт перед тобой серьёзным человеком с глубокими глазами. Подлое чувство собственной исключительности, когда понимаешь, что кроме тебя его таким мало кто видел — вот что взыграло во мне. Но я умнее тебя. Я ни за что не попадусь в эту красивую западню, — это своё обещание японка впоследствии не сдержала, — и уж тем более я не позволю лживым минутным порывам управлять моими решениями, — а вот здесь она не соврала. — Прятаться в другом человеке от внешнего мира бессмысленно, потому что внешний мир всё равно настигнет. Ты можешь отвратить момент истины, вот как я, но лелеять надежду убегать вечно просто наивно. Нет уж, как бы я её ни ненавидела, как бы я её ни хаяла, а всё-таки единственный человек, которому я вручу бразды управления моей судьбой — это моя сестра. Себе я в этом вопросе не доверяю. Я едва ли могу передать, в какое душевное волнение меня повергла эта речь. — Разве ты не говорила, — торопливо пробормотала я, — что она несерьёзно относится к той стезе, которую ты выбрала? — Это ты про Ренессанс? Да я и сама толком не знаю, что это значит. Я это ляпнула по большей части из-за Шекспира. Мне нравится идейность, мне нравится искусство, мне нравится антураж прошлого, но что с того? Кем быть-то? Историком, культурологом, филологом? Как это всё уныло звучит! Ей нужен конкретный ответ, а меня удручает даже прикидывать эти варианты в уме. — Меня тоже! — воодушевлённо воскликнула я, касаясь ладонью груди. — В этом вся и суть. — Ну, Рюджин, ты же понимаешь, что если мы не выберем один вариант, то иной выберет нас без нашей воли? Отказ от выбора — это тоже выбор. Причём выбор трусливый, бестолковый и банально невыгодный. Я говорю тебе от чистого сердца: ваше решение — это торжество идиотизма. Либо тебе нужно заставить своего преступничка покончить с его делишками, либо ты должна распрощаться с ним. Иначе с тобой всё кончено. Головокружительная история — быстрый и безрадостный конец. Я помолчала, потупившись под тяжестью размышлений. «Всё это мне и так известно, — сиял во мгле тишины луч рассудка, — но самого по себе этого знания мало?» — А может, и всё равно? — догадавшись, аккуратно произнесла я. — Имею в виду, это всего-то один коротенький эпилог. Зато, по крайней мере, у меня будет история. Больше у меня ничего нет. Японка посмотрела на меня как-то странно. — Забавно, я всё-таки чувствую, — задумчиво промычала она, — что говорю с преступницей. Я не такая, как ты. Я люблю истории, пожалуй, даже слишком, но чтобы самой стать действующим лицом чего-то истинно грандиозного, у меня не хватит ни смелости, ни безрассудства. Мы не в литературном произведении. Когда история завершится, и все страсти немного поутихнут, останется не просто пара небрежных строчек на эпилог, а изнурительная тропа расплаты длиной в целую жизнь. Или, может, ты у нас не против на последнем аккорде вообще крякнуться? — Нет-нет, конечно, нет… — стыдливо промямлила я, — не хочу я умирать. — Что ж, в таком случае дальнейшая твоя судьба незавидна. Эпилог будет коротким, это правда, но это будет эпилог истории, а не жизни. За эпилогом будет много всего, и это всё вряд ли тебе понравится. Вот и думай, стоит игра свеч или нет. — Значит, ты тоже веришь, что расплата обязательно настанет… — пробубнила я, — Ким Намджун бы тебя сейчас просто расцеловал. — Ах, да, этот парень, — опомнилась Момо, — как он во всём замешан? Он же в курсе всего, да? — Никакую роль он уже не играет, — картинка возникла, как по команде: угрюмое лицо, бурливый голос, горячечное тепло прилегающей к телу плотной ткани; прошлой ночью после душа я снова влезла в его худи и где-то с минуту с закрытыми глазами обнимала себя за плечи, прежде чем осознала, что за чертовщину творю, — скоро он будет совсем никем. — Чонгук сказал, именно из-за него вы поссорились, — хмыкнула японка, — якобы он попрекнул тебя этим пареньком или нечто подобное. Расскажи — вдруг я что-то посоветую? Я подняла на неё глаза, пока в груди буйствовало остаточное пожарище воспоминаний. — Почти нечего рассказывать. Он был мне чем-то вроде старшего брата, прямо как для тебя Хана. В последнее время, после того, как у меня появился парень, мы сильно отдалились. Он против моего нового образа жизни и вовсю строил с дядей планы, как разлучить меня с Ким Тэхёном. Потому я и решила уехать отсюда подальше. А Тэхён, в свою очередь, считает, что у нас любовь-морковь, и постоянно к нему ревнует. Вчера они подрались… — я сделала паузу, чтобы подумать, что ещё допустимо сказать. — В последнее время мы всё дальше. Я о нём уже мало знаю. У него там силовые упражнения, какие-то дела, новая компания и некая личность, которой он восхищается… — Мужчина или женщина? — перебила японка. Я глупо похлопала ресницами, глядя на неё. — Что? — Эта личность, которой он восхищается — мужчина или женщина? — Я не знаю, — угрюмо буркнула я; в груди кольнуло. — В любом случае, все твердят, что у нас якобы любовь, значит, наше общение неправильно, и мне стоит с ним распрощаться. Японка протяжно помычала. — А это правда или нет? — выдала она. — У вас с ним любовь? Меня словно огрели по голове. — Нет, конечно! Я с Ким Тэхёном, если помнишь. — Ну и что? — она деликатно нахмурилась. — Быть можно с одним, думать о втором, общаться с третьим… — Не для меня, — отрезала я. — И твой парень, и его друзья говорят, что он в тебя влюблён. — Дядя тоже говорит. Но я этого совсем не чувствую. Намджун мной очень дорожит, как младшей сестрёнкой, но не более того. — Что, прямо вот не более того? — Момо ласково улыбнулась. — Разве ты не веришь даже в самую маленькую вероятность? Или тебе просто легче закрывать на неё глаза? Скажи мне это наедине, и пусть твоя пресловутая совесть выйдет вон из комнаты. Я заглянула ей в глаза, как в лицо неизбежности. И рассмеялась. — Мучает, конечно… но если это и так, я его не понимаю. Он относится ко мне как-то… это совсем не напоминает влюблённость. Это напоминает любовь, но любовь братскую. Он очень снисходителен и в то же время заботлив. — Бьюсь об заклад, я бы вывела его на чистую воду в считанные минуты. — Хватит. Тут она устроилась удобнее и с важным видом заявила: — Попробуй поцеловать его, вот и всё. Если он согласится, значит, он влюблён, а заодно и ты поймёшь, хочется тебе целовать его в ответ или нет. Если же он отпрянет, значит, он не влюблён — тогда ты скажешь, что это был просто тест, чтобы расставить все точки над нужными буквами. Выигрыш, как ни посмотри. Под ложечкой отчаянно засосало. Головой я унеслась во вчерашнюю ночь. Если бы я потянулась вперёд, а он согласился, это просто случилось бы — вот и всё. «Но нет. Нет. Я не пойду по этому пути». Я только посмеялась над этим сумасбродным предложением: — Это ужасный совет. Я встречаюсь с другим и влюблена в другого. К тому же, если бы ты понаблюдала за Ким Намджуном со стороны, ты бы убедилась и безо всяких поцелуев. Просто ты не видела, какой он со мной. Затянувшееся молчание было довольно колючим. Выражение лица японки свидетельствовало о том, что она восприняла мои слова про взгляд со стороны всерьёз — пожалуй, даже чересчур. А моя собственная физиономия подсвечивалась красным так яро, что я почти могла видеть это сама. — Я ужасно хочу с ним встретиться, — заявила Момо. — Нет! — улыбнулась я, хватая подушку и запуская в неё. Она ловко увернулась: — Почему?! Говори что хочешь, а ты в него влюблена. Если кто и может отобрать тебя у твоего преступника, то это он. Я насилу проглотила удушливый ком, появившийся в горле. — Я решила, что у меня самой с ним осталась пара-тройка встреч, не больше. Во-первых, сегодня у дяди, потом во время поездки в деревню и ещё разок напоследок, если у него удачно сложится одно его личное дельце — вот и всё. — У дяди? — оживилась японка. — Ты идёшь к нему? Сегодня? И там будет тату-мастер? — Да, дядя иногда закрывает заведение. Сегодня как раз один из таких дней, так что он приглашает меня и эту мою не существующую подруж… — здесь я запнулась, видя, как вытягивается её лицо, — …ку в кафе. Нет! Последнее слово было сказано на опережение. Я уже знала, что она собирается предложить. — Почему-у-у? — тоненько взвыла Момо. — Я зайду, поздороваюсь, взгляну одним глазком — и всё. Мы же не можем рассказать ему, как познакомились на самом деле, потому что ты наплела с три короба всякой чуши про другую жизнь. Если подумать, всё складывается идеально! Дай мне сыграть эту твою подругу. Ты будешь удивлена, но я отлично изображаю из себя то, чем не являюсь на самом деле. Я не была удивлена никоим образом. — Вздор про подругу я выдумала в приступе паники, — вздохнула я, — и понеслась вниз по кочкам, всё добавляя и добавляя деталей. Это было настоящее комедийное шоу, и я не хочу организовывать ему продолжение. — Разве не ты хвасталась этим свершением, — язвительно подметила Момо, — тогда, в «Ракушке»? «Туше». Я поджала губы, чувствуя, как челюсти каменеют от стыда. И всё-таки процедила: — Не стоит. — Ты и близко меня к себе не подпускаешь. Я ни разу не была у тебя в гостях, мы даже не гуляли в твоём районе. А ты у меня прозябаешь сутками. Это нечестно. Скажи, Бу? Сидящий у двери пёс звонко тявкнул. А я неловко пробурчала нечто невразумительное. Не помню, о чём ещё мы говорили потом, но в конце концов Момо предложила переместиться в кухню и приготовить шоколадные кексы из сухой смеси для теста. Процесс этот обещал быть незамысловатым, потому что мы использовали готовые магазинные ингредиенты. Надо было залить сухую смесь водой, молоком, кинуть туда что-то от яиц и после всё перемешать. Затем выложить в формочки и задвинуть в духовку — и вуаля. Японка иногда любила выпекать сладости, при этом затрачивая минимум усилий. Это её хобби, пожалуй, служило довершением её очаровательного образа. Дома она вообще нравилась мне гораздо больше, чем на улице. Стены её раскрепощали — появлялось в разы больше ругательств, сальных шуточек (иногда про некоторые определённые части тела), а иногда, когда она особенно расслаблялась, даже бигуди вместо привычной шикарной укладки. Я складывала для неё горы накопившейся посуды в посудомоечную машину, поскольку ей было лень, и она принималась за готовку очередного «экстра-шоколадного торта» с щебетанием о тех или иных правдах и неправдах жизни. В основном она думала обо всём скверно и с некоторой брезгливостью, но, надо признать, думала и говорила так эффектно, что впоследствии я то тут, то там невольно обнаруживала себя отражением её пространных мудростей. Сказать по правде, решение согласиться показать её дяде не далось мне столь уж тяжело, хотя сомнения и одолевали до последней секунды. Предполагалось, что она зайдёт, поздоровается и упорхнёт из дядиных лап, как невесомая пёстрая бабочка, а после я со всеми почестями представлю ей Ким Намджуна (ей ужасно хотелось) — ничего больше. Дядя явно что-то заподозрил — если бы увидел хотя бы мельком мою так называемую подругу, он мог успокоиться. — Думаю, мы можем показаться ему на секунду-другую, — бормотала я, пока мы забивали готовым тестом формочки для кексов, — но хочу предупредить… на этот раз это действительно моя жизнь, а не книжка, которую можно почитать на досуге. В тот день с утра до вечера было сумеречно темно. Мрак пачкал улицы, как чёрно-серый дым. Но в кухне меня разморил мягкий тёплый свет. Было искушение так и завалиться здесь спать до конца жизни. — Надо же, всю подноготную о своих неприглядных позорных приключениях ты мне выложила, — заметила японка, вытирая убежавшую за край формочки капельку теста, — но когда дошло до самого что есть обычного дома, до непримечательной родни и этого загадочного человека, ты закрыла все ставни и принялась щериться, как матёрый сторожевой пёс. Ты не хочешь делать их частью своего представления. — Д-да… наверное… — Именно потому ты и хочешь убраться от них подальше. Ты как бы считаешь себя павшей и боишься, что рядом с тобой им тоже грозит падение. — Я не считаю себя павшей, но они и правда были в опасности, — помрачнела я, чувствуя ехидство в её тоне, — они собирались вмешаться, влезть в это, впутаться… «Ким Намджун уже это сделал». — Слушай, у меня нет никаких тайных намерений, разве что попытаться помочь тебе выпутаться из этой вопиющей истории, — вдруг она тепло мне улыбнулась, — я понимаю, что наше знакомство не задалось, и не ручаюсь за свой далеко не ангельский характер, но тебе я не желаю ничего плохого. Хотя ты, конечно, сильно разочаровала меня как персонаж. — Твои комплименты не внушают доверия. Ты с моим парнем заигрывала. При мне. — Не волнуйся, со вторым твоим парнем я заигрывать не буду. — Он не мой парень! Она светло посмеялась. Мы поместили наши кексы выпекаться и уселись на пол прямо перед духовкой, чтобы мучительно наблюдать за процессом через стекло. Где-то спустя несколько минут они дали глубокий шоколадный аромат. Момо Хираи любила всё чёрное, коричневое, бордовое и бледно-розовое. В том числе и в еде. Некоторые люди имеют странную причуду мыслить цветами. Когда кексы были готовы, мы выключили духовку и оставили их в холодильнике остывать, а сами направились в спальню, чтобы она переоделась. — Почему ты вообще ко мне так добра? — спрашивала я. Момо задумчиво мычала, копаясь в комоде, вздохнула и вдруг выдала: — Можешь считать, что меня тронула та твоя речь в уборной «Ракушки». На протяжении всего вечера, пока твой приятель отпускал неприличные намёками, ты краснела, мысленно проклинала его и хотела провалиться под землю, а потом пошла за мной и вдруг распалилась откровением о том, какой он на самом деле хороший и как у тебя за него болит душа. Возможно, тебя это удивит, но людей вроде меня, таких, которых иногда заносит, часто тянет к положительным и порядочным вроде тебя, как к моральным ориентирам. Можешь теперь себе представить, как я опешила, когда узнала, что тебя заносит не хуже моего? До сих пор в голове не укладывается! Пока мы ехали в такси, я тщательно думала над всем, что она сказала, и то и дело проверяла телефон. Тэхён так и не прочитал моё сообщение. «Было бы здорово, если бы сейчас я ехала с ним, — отчаянно ныло на душе, — они бы поболтали, познакомились, дядя бы обязательно простил нам нашу выходку…» Ким Тэхён умел гипнотизировать незнакомцев. Чудаковатостью, отрешённостью и вычурными одеждами он, бывало, поначалу настораживал, однако стоило ему со своей фирменной невинной моськой подать голос, как даже самый суровый судья таял. Во всём, что этот человек говорил, присутствовала некая ангельская неосведомлённость. Теперь, когда знала его лучше, я, конечно, слегка оклемалась от чар и гораздо отчётливее видела его настоящую неидеальную сущность, и всё-таки это умение опьянять окружающих до сих пор меня обескураживало. Он был преступно харизматичен и, в отличие от той же японки, воспроизводил своё действие на других даже не намеренно, что только добавляло ему баллов. Я с яростной нежностью думала об этой его черте и всё повторяла про себя, как сильно его люблю. Но такси подъехало к дядиному кафе, а он так и не оказался рядом словно по волшебству, чтобы вписаться в картинку именно так, как мне того отчаянно хотелось бы. В тот день я была как на иголках и помню всё чуть хуже. Воспоминания колеблются рваными облачками, именно в таком виде и приходится организовывать повествование. Помню, было очень темно и невыразимо холодно. Но я пылала, как не в себя — от всего и сразу. — Посмотрите на неё, — хохотал в ухо до боли родной голос, пока щёку колола привычная дядина щетина, — я чувствую запах перемен. Мы были в холле между кафе и салоном татуировщика. Дядя заключил меня, неловко улыбающуюся, в объятия, а Момо Хираи встала истуканом чуть позади, ожидая, когда ей можно будет выйти из-за кулис. Даже затылком я могла чувствовать её предвкушение. Мы с дядей оторвались друг от друга и смотрели друг другу в лица, ухмыляясь до ушей. Периферическое зрение мне царапала дверь тату-салона справа, но я категорически запретила себе пока что туда смотреть. — Представь мне свою подругу, — натруженной ладонью дядя пригладил меня по голове, — а потом зови Намджуна, и идёмте пить кофе. — Это Ли Сора… — смутилась я, — но, дядя, вообще-то, она только на минуту зашла… Улыбки как не бывало — он почти с испугом вскинул голову на новую гостью. — Как? Ты с нами не задержишься? Я чуть обернулась, стараясь подать приятельнице немые сигналы — сама не зная, о чём именно. Момо, в растерянности разинувшая рот, хлопала ресницами. Однако в себя она пришла довольно быстро. — Мне очень жаль, — промурлыкала она, — боюсь, я и правда зашла просто поздороваться. — Какие же у тебя могут быть дела в субботу после обеда? — возразил дядя. — Нет уж, тогда я требую хотя бы полчаса твоего времени. Я не отпускаю подруг племянницы, не угостив их чем-нибудь. Разве несчастные полчаса сильно помешают твоим планам? Мы с Момо бегло переглянулись. — Я даже не знаю… — скомкано бормотала она. — Дядя, — подключилась я, — ей правда нужно идти… — Я настаиваю, — командным тоном отрезал он и обратился к японке, — давай-ка, оставайся на кофе. Ты любишь кофе, дорогая? Какое-то время все простояли в тишине. Мы с Момо смотрели друг на друга в сомнениях, но в конце концов, вздохнув, я аккуратно ей кивнула. — Я предпочитаю матча-латте, если можно, — мягко доложила она дяде, — у вас он есть? Тот усмехнулся: — Разумеется! — и кивнул мне. — Иди зови Намджуна. Я предупредил его, пока ты ехала, что ты будешь не одна, и он выкроил себе окошко. Только не пугайся, он где-то раздобыл ссадину на пол-лица. Сора, пойдём пока обустроимся… — всякий раз, когда это глупое имя звучало из уст дяди, внутри словно что-то переворачивалось. Тем не менее, на ватных ногах я двинулась к тату-салону и у самой дверной ручки застыла, глупо уставившись на неё в нерешительности. Прошлая ночь казалась теперь смутным сновидением. При свете дня каждый жест, каждое слово, каждый взгляд — всё виделось преступно интимным. Он подорвался и снял с себя несчастный свитер. Он бесцеремонно нахлобучил его на меня, как нечего делать. Мои пальцы с робкой лаской коснулись его лица. Он едва заметно скользнул опущенным взглядом по моему запястью. А потом он ушёл, но не из головы. Он, его взгляд, его силуэт, его хриповатый голос, его злободневные привычки, его горьковатая усмешка — всё осталось. Чувство пустоты, когда дверь за ним захлопнулась, чувство теплоты, когда — о, господи — его запах окутал плечи. Это очень странно. Как только ты официально признаёшь за собой нечто, оно способно управлять тобой гораздо основательнее. «Недопустимо». Я ввалилась в салон, твёрдо решив, что на этот раз буду лаконична и строга, как холодная и неприступная вершина Джомолунгмы. Татуировщик обустроился за столом в углу салона, как всегда. Обычно он брал минимум клиентов, чтобы прозябать в этом самом углу за чтением романов или ещё какой ерундой. Но на этот раз я знала, что он мог бы сейчас работать в поте лица. Он специально выкроил окошко. — Привет, — прислонившись к косяку, промямлила я. Намджун резко оторвался от книги и, увидев меня, тут же захлопнул её. А я, чувствуя, что стремительно краснею, просто столкнувшись лицом к лицу с этой невыносимо родной физиономией, вдруг сделала вид, что заинтересовалась интерьером салона. Мазнуть взглядом по пошарпанным стенам, угу, и, разумеется, оценить вот эту очаровательную кушетку посреди зала; надо же, тут и потолок присутствует — очень занимательно! — Ну здравствуй, солнышко, — тем временем с издёвкой брякнул татуировщик, — слышал, так называемая Сора пожаловала? Каждое слово, как плевок в лицо. А следом сварливый, уничижительный смех. «Какой же ты невыносимый». — Я тебе не солнышко. — Да уж я вижу. Сегодня предпочитаешь быть тучкой? Он подскочил на ноги и вдруг уверенно двинулся на меня. Расстояние между нами сокращалось, и колени предательски слабели. «Что происходит? — тут же завертелись панические мысли. — Откуда всё это взялось?..» Татуировщик приблизился и как ни в чём не бывало щёлкнул меня по носу. — Не создана ты для вранья, малышка Рю. По тебе как будто в Пейнте красной заливкой кликнули. Помидорчик. — Заткнись, — рявкнула я, круто разворачиваясь к двери. Намджун беспечно двинулся за мной следом, гогоча, как гиена. — Ну-у, что я сделал? — с деланной обидой хныкал он. — Грубиянка! — Отстань от меня. У самой двери в кафе, однако, он всё-таки возник передо мной с пасмурной ухмылкой. — Что ты взъелась с первой же секунды? На что опять разозлилась? Мы вчера так хорошо разошлись… — На твои шуточки. — Ну, прости, как тут удержаться? Когда ты такой дуристикой занимаешься. — Дядя начал что-то подозревать — это случайно не твоих рук дело? Тут уж Намджун совсем развеселился. — Слушай, ты мне в ноги должна падать и умолять ничего ему не говорить, — хохотнул он, — а не хмурить тут эти свои бровки. Смени-ка тон. Чувствуя, что мне нечего ответить, я вымученно фыркнула. — Ну почему тебе обязательно нужно быть крутым победителем? — насупилась я, бормоча под нос и стараясь обойти его плечо, но он не давал прохода. — Почему обязательно нужно смеяться надо мной? Ни слова, ни жеста, ни взгляда снизу вверх — ни разу… Он нагло передвигался туда, куда я хотела направиться. Однако совершенно неожиданно всё веселье куда-то улетучилось. — Эй, — серьёзно позвал он; я стрельнула в него резким, преисполненным непростительного смущения взглядом, — ну, что творится? Не мучай меня. — Ничего. Пойдём, нас ждут. Он явно хотел сказать что-то ещё, но с некоторым разочарованием всё-таки уступил, и наша скудная процессия прошла в кафе. Дядя хлопотал за приготовлением кофе, моя «Сора» сидела за одним из столиков в вежливом ожидании, прямая, как струна. Намджун прошёл мимо всех и с кратким «я сейчас» двинулся прямиком к стаффу. Я проводила его озадаченным взглядом и, проходя к японке, спросила у дяди: — Куда это он? — Наверное, опять к Одноглазому Оте, — дядя складывал чашки на поднос и, выходя из-за стойки, направился к нам. Тем временем Момо уже наклонилась ко мне и с затаённой улыбочкой шепнула: — Это был он? Это был тот самый тату-мастер? Отстранённо кивнув ей, я снова обратилась к дяде: — Намджун же его терпеть не может, — и ещё раз, но уже с подозрением уставилась на недавно закрывшуюся за татуировщиком дверь, — он всегда считал, что Ота — бывший бандит. На моей памяти они ни разу и двумя словечками не перекинулись. — С недавних пор они неожиданно сдружились, — дядя уселся за стол и стал расставлять чашки поближе к их хозяевам, — теперь он знай себе шастает на эту мойку. Но это крайне занудная тема для разговора. Сора, давай лучше поговорим о тебе! Так, не успела я толком собраться, как началась очередная пытка. Мы с Момо бегло переглянулись, зная, что всё происходящее не к добру. Но моему опекуну она ответила мягкой улыбкой мнимой скромницы и любезно согласилась обсудить собственную воображаемую персону. — Откуда ты? — сходу спросил дядя. — Ты не из Сеула, я правильно помню? — Да, я из… Кёнджу, — именно с этого города началось путешествие японки по Корее. — Как? — он вытянулся в лице. — Рюджин, говорила, что ты откуда-то из Чолла-Намдо… Я прикусила язык и сдержала порыв вжать голову в плечи. В таких ситуациях даже поднимать глаза опасно. «Я много чего о ней говорила, — идея сидеть здесь за вот такой светской беседой вдруг показалась страшной ошибкой, — он что, запомнил всё это?» Момо едва ли знала так много о провинциях нашей страны. Однако она не растерялась и пролепетала: — Наверное, она что-то перепутала, — после она обратилась ко мне, — я же так могу и обидеться, Рюджин. — У меня один старый знакомый по службе как раз выходец из Кёнджу, — мечтательно продолжил дядя, опираясь на спинку стула и прихлёбывая кофе, — я гостил у него несколько лет назад. У него квартирка центре. В самом деле, славный город. А ты в каком районе ты живёшь? Может, вы даже соседи? «Сора» ответила ему пустой улыбкой и не произнесла ни словечка. Тишина затягивалась, моя спутница бессмысленно улыбалась, дядя неловко поёрзал на стуле — кошмар. В бессилии я вперилась в свою чашку: от горячего напитка извивался замысловатый лоскуток полупрозрачного пара. Тело словно приварилось к стулу, руку ослабли, как неживые. Кофе пить не хотелось — казалось, от единственного глотка меня непременно стошнит. «Сейчас он всё поймёт», — звенела роком простая и ясная мысль. — Успела привыкнуть к Сеулу? — тем не менее, перевёл тему дядя. — Ты как, справляешься? Нравится здесь? Рюджин говорила, ты копишь на университет — какая умница! Тем временем из стаффа преспокойно вывалился чёрный силуэт татуировщика. Он бросил небрежный взгляд в нашу сторону и отправился за стойку прихватить с одной из полок сушёные вакаме, которые часто утаскивал потом себе в тату-салон. Мы с Момо, сидевшие к нему лицом, невольно проводили его глазами, и даже дядя на него обернулся. — Чего ты там ходишь? Не хочешь, что ли, познакомиться с новой подругой Рюджин? — Да вы болтайте, я отсюда посмотрю, — каркнул этот прохиндей и свалился локтями на стойку, наблюдая за нами с гаденькой ухмылочкой, — я стеснительный. — Прекращай, — строго возразил дядя, — это невежливо. Тем не менее, он обернулся к нам с готовностью продолжить разговор. — Это наше местное привидение, — со смешком провозгласил он, — не обращай внимания, что он немного пугающий, на самом деле он безобидный. Они с Рюджин хорошие приятели. Момо с нескрываемым интересом, с лёгкой полуулыбкой в уголке губ поглядывала в сторону Ким Намджуна. После она ответила молчаливым смиренным взглядом дяде, всё ещё не отнимая от лица вежливого и вместе с тем кроткого выражения. Как назло и я потеряла дар речи от всей этой адской неловкости. Всё боялась сказать что-то компрометирующее, что-то, что выдаст меня с потрохами. Не разговор, а сплошное недоразумение. Дядя, чувствуя напряжённость, снова поёрзал и покряхтел в сдавленном смехе. — Я смотрю, ты очень скромная, — обратился он к «Соре» с такой теплотой, что у меня сжалось сердце, — мы тебя не слишком смущаем? — О, нет, простите, — чирикнула моя спутница, — я всегда так веду себя в новой обстановке, но всё в порядке. Я очень благодарна за гостеприимство. — Спасибо, что приглядываешь за моей племянницей. Она говорила, ты очень помогла ей на работе. Вас там, похоже, держат в ежовых рукавицах: как ни позвоню Рюджин, она всё время занята работой. Это так благородно с твоей стороны — помогать младшим! «Я и такое о ней говорила? — тем временем отчаянно паниковала я, сдвинув брови домиком. — Проклятье, сколько я успела навалить брехни об этой чёртовой Ли Соре?» Здесь мой взгляд случайно наткнулся на немого зрителя этого цирка, развалившегося локтями на стойке и давящего напрашивающуюся улыбку. В его глазах торжествовало осуждение, челюсти напряжены, силуэт протянулся вперёд — ну просто хищник в моменте перед прыжком. Он едва заметно покачал мне головой, как бы говоря «ай-яй-яй». Если бы у совести было лицо, это было бы лицо Ким Намджуна. — Знаете, она у вас очень странная, — вдруг светло заявила японка, — если честно, я за неё немного переживаю. Потому я и взялась ей помогать: мне кажется, таких неуверенных крошек легко склонить куда-то не туда. Дядя активно закивал. К счастью, довольно скоро тема сменилась, меня затмила другая звезда. — Это очень благородно с твоей стороны, — говорил дядя с чувством, — Рюджин у нас скромная, покладистая… — Делать благородные вещи — это у меня как хобби, — с важностью ответила японка, вдруг совсем забывшая, что ей положено слыть проглотившей язык скромницей, — и покладистой меня не назовёшь. Можете не переживать за неё: она в надёжных руках. «О нет, — подумалось мне, — она вжилась в роль и начинает получать удовольствие от игры!» — Чем ты занимаешься в свободное от работы время? Рюджин тебя от меня прячет, а мне же очень любопытно, что у неё за друзья… И тут японка выкатила своё портфолио. Всё то же самое: волонтёрство, Европа, Африка, группы детишек. Отличное получилось зрелище: аудитория была в восторге. — Культура в ЮАР совсем другая, — всё болтала и болтала она, — и чувства другие, более настоящие и более человеческие, не обезображенные нашим пресыщением — особенно это видно у детей. Я туда привозила японские сладости, браслеты, журналы — так они чуть не плакали от счастья… Дядя, слушавший рассказ с круглыми от удовольствия глазами, вдруг усмехнулся: — А почему именно японские сладости? Повисла неловкая тишина. Я съехала чуть вниз на своём стуле и покосилась на татуировщика, который, опустив голову и внимательно прислушиваясь ко всему, только что издал какой-то булькающий звук. Момо тем временем изящно отпила своего зелёного латте. — Я туда отправилась прямиком из Японии, — спокойно пояснила она, — вот и накупила всякого там. — Из Кёнджу до Японии легко добираться? — оживлённо продолжил дядя. — Сел себе на паром, чухнул через Восточное море — и ты уже в другой стране. Момо стрельнула в него яростным взглядом и уже открыла было рот, но заставила себя сомкнуть губы обратно. — На самом деле, я летала через Тэгу прямиком в Токио, — только отмахнулась она, — можно ли через Кёнджу, я не знаю. Дядя с пониманием покивал. — Рюджин, ты чего язык проглотила? — аккуратно и на тон тише прокомментировал он мне и придвинул поближе ко мне мою чашку. — Пей, а то стынет. После он продолжил любезничать с моей подругой. Это продлилось недолго, потому что в беседу вмешался Ким Намджун: — У тебя какой-то странный диалект, — хмыкнул он японке с непринуждённой ухмылкой, — не могу вспомнить, где я его слышал… Я чувствовала, как лоб покрывает испарина. Момо Хираи, не знавшая о диалектах ровным счётом ничего, ужасно смутилась и вдруг вернулась к первоначальной роли скромницы. Её японский акцент совсем не был слышен, по крайней мере, для меня, но дядя вообще-то славился своей разборчивостью в диалектах. Он мог не придать этому значения сейчас, но после подобного комментария… это была катастрофа. Пошла волна торопливых переглядок всех молодых людей друг с другом. Дядя же недоумённо нахмурился, будто предчувствуя, что в его окружении сейчас творится некая химия, недоступная для его понимания. Я, видя его настороженность, яростно вытирала вспотевшие ладони о швы брюк. — Отстань от неё, — впервые вступилась я и обратилась к японке, — ты зря хотела с ним познакомиться, он просто невыносим. Момо ответила мне взглядом, преисполненным умиротворённой мудрости, после чего стрельнула глазами в своего почти-разоблачителя. — Я вижу, — спокойно сказала она мне и обратилась к татуировщику, — извини, я могу задать тебе вопрос? — Я к твоим услугам, — равнодушно ответил Намджун, — Ли Сора. Момо изобразила свою фирменную изящную улыбку воспитательницы. — Почему ты не проходишь за стол, раз уж хочешь составить нам компанию, а стоишь вон там и смотришь на нас издалека, как коршун? — По-моему, это самое выгодное положение в зале, — хмыкнул татуировщик, — отсюда всё видно со стороны. Тут вдруг вздохнул дядя со своим: — Мы с тобой так хорошо ладим, что иногда я забываю, какой ты всё-таки нелюдимый… — Выгодное положение, чтобы смотреть на других со снисхождением? — продолжила японка, мягко обращаясь к Намджуну. — Или, может, даже с осуждением? — Я не осуждаю только ради чувства собственного превосходства, если к этому ты клонишь. Я осуждаю только тогда, когда для этого есть серьёзный повод. «Не ври». Я неловко озиралась на каждого из них и вместе с тем следила за реакцией дяди. К счастью, пару минут назад тому кто-то написал, и он с глубоко задумчивым видом что-то печатал на своём телефоне. Наверное, по работе. — Иными словами, ты умеешь поставить на место, — с явным ехидством подчеркнула японка, — стоит кому-то сделать что-то не так, как ты будешь тут как тут, чтобы ткнуть его в это носом. — Есть за мной такой грешок, — нагло обрубил татуировщик. Словно выяснив для себя всё, что ей нужно, Момо вернулась к беседе с дядей. Он убрал телефон в карман и радушно ей улыбнулся. — Знаете, муж моей старшей сестры, — утончённо хихикнула японка, — очень здравомыслящий человек. Всегда умеет припечатать к стенке острым словцом. Но годится ли такое для любви? Не поймите меня превратно: это, по-моему, очень правильно, когда тебе не потакают во всех твоих сомнительных капризах, когда тебя могут подловить на ошибочности, противоречивости суждений и всё такое, но между подобными выговорами непременно должно быть обожание, обожание и ещё раз обожание, — она три раза ткнула пальчиком в стол, как бы добавляя своим словам силы; к моим щекам тем временем волнами приливал жар, — если не разбавлять обожание и иногда ответными уступками свои бесконечные назидательные речи, вся чувственная романтика превратится в унизительный и вязкий воспитательный процесс, из-под которого захочется улизнуть как можно скорее. Обожание должно быть непременно, причём самое пылкое и честное. К слову, в том числе и поэтому сестра надумывает разводиться с мужем… Дядя глядел на неё с тёплой полуулыбкой и аккуратно перевёл сверкающие глаза на меня, на этот раз уж точно прекрасно понимая, о чём идёт речь. Медленно закипая изнутри и густо краснея, я позволила себе один взгляд в сторону стойки, но на этот раз Намджун отвёл глаза даже быстрее, чем это успела сделать я. Видок у него был угрюмейший. Японка тем временем посмотрела на часы и лживо спохватилась: — Ой, мне же надо идти… — Я с тобой! — я вскочила из-за стола и бросила дяде, едва поспевая речью за бешеным ходом бессвязных мыслей. — Ты не против, если я как-нибудь лучше зайду к нам домой? Сейчас я и правда не могу остаться дольше. — Ну что ж, заходи, конечно… вообще, мы уже на днях уезжаем. Ты же не передумала? — Нет, нет, конечно, нет, — пулемётом бормотала я. Все стали подниматься из-за стола. Пока мы медленно направлялись к выходу (я спереди всех), краем уха я слышала, как японка чирикала за спиной: — У вас тут всё так здорово стилизовано! Это что, шахматные доски? А по-настоящему в шахматы здесь играют? Шахматные вечера?! С ума сойти, как интересно… это всё ваша идея? Вы, должно быть, такой творческий человек… — Разве работа в косплейном магазине не творческая? — парировал дядя. На этот вопрос японка ответила немой тишиной, и у самого выхода из кафе я отчаянно зажмурилась. «Как мне потом просить прощения за это?..» — с другой стороны, дядя, кажется, ничего не заподозрил и теперь мог на какое-то время успокоиться. Я заставила себя обернуться и нацепить на лицо более или менее будничное выражение — высматривать кого-либо за дядиным плечом было строго-настрого запрещено. Даже пока мы обнимались на прощание, я закрыла глаза, чтобы не видеть зал и всех, кто там оставался. Ким Намджун, однако, нагнал нас минутой позже у выхода из здания. — Можно тебя? — рявкнул он мне как будто даже злобно. — На секунду. Момо Хираи, плавно развернувшись к нему, аккуратно задрала носик и провозгласила: — Хочу сказать, что в битве сердец я официально на твоей стороне. Я округлила глаза, готовая её убить. Намджун медленно развернулся ко мне и с каменным лицом спросил: — О чём она говорит? — Ни о чём! — я принялась толкать ангельски хихикающую японку к выходу. — Мы пошли, до встречи… — Рюджин, — вдруг окликнул Намджун особенно надрывно; мы с японкой разом обернулись, — я же попросил. Можно тебя на минуту? Бросив опасливый взгляд «Ли Соре», ответившей мне немым восторгом, я неуверенно поплелась с ним назад. Мы встали друг напротив друга: моя неловкость и, как ни странно, его ответная неловкость. Секунды утекали в нерешительном молчании. Наконец он проговорил, словно через усилие: — Вы помирились? С твоим бандитом. Только тут я решилась оторваться от созерцания подвески на его груди и заглянуть ему в глаза. Там зыбила будничная тучность. — Не совсем. Но я хочу встретиться с ним. Надеюсь, помиримся. — Ясно. Хорошо. Последовал короткий и серьёзный кивок с его стороны, как у офицера, которому отчитались о проделанной работе. Я покосилась на ссадину. — Как твоё лицо? Проходит? Он повёл плечом, словно отмахиваясь от вопроса. — Вполне себе, разве что не поспать на этом боку. Серьёзный и отчуждённый. Зачем он меня позвал? Поглядев ещё немного на каждую чёрточку, я провозгласила: — Без твоей шапки тебе правда лучше. Ну, я пойду, — и сделала шаг назад, готовясь бежать отсюда на всех порах. — Подожди!.. — на этот раз совсем уж резко. Я притормозила, вместе с тем недоуменно хмурясь. Он сжал губы в ниточку. И, всё так же через напряженные челюсти проговорил: — Это по твоему совету. Я её перестал носить по твоему совету. Бабушка всякий раз, как звонит, ворчит на эту чёртову шапку — мне всегда было всё равно. Я снял, потому что ты сказала. Со сдвинутыми бровями, но вместе с тем теперь и с начинающей вздыматься грудью я яростно пыталась отыскать в лице напротив какие-то смыслы. Это был безуспешный процесс. Татуировщик был угрюм, как всегда, скорее, даже пуще обычного. — Зачем ты это говоришь? — собственный голос прозвенел, как сталь. Если прежде он выглядел не слишком счастливым, то новый вопрос и подавно показался ему мучением. Скривившись, он отвернул лицо, но заставил себя вновь сфокусироваться на разговоре и процедил: — Когда доходит до того, чтобы сказать хоть что-то приятное, я становлюсь скупым скрягой, — здесь он посмотрел на меня так неожиданно виновато, что сердце подскочило, — это неправильно. «Это что… — я даже не старалась скрыть своего волнения; от приваливших откуда ни возьмись не то радости, не то злости меня бросило в жар, — преимущество? Я в выигрышной позиции? В кои-то веки?» — Намджун, — медленно проговорила я, — зачем ты пришел вчера ко мне? Он был сбит с толку этим вопросом. — Я же говорил, просто хотел рассказать… — Ты мог рассказать по телефону. Или хотя бы предупредить, что приедешь. Я думала, ты не смог со мной связаться, потому что у меня сел телефон, но на следующее утро не увидела от тебя ни пропущенных звонков, ни каких-либо сообщений. Ты просто заявился ко мне без предупреждения под ночь. Как так вышло? Кажется, на этот раз я его разозлила. — Почему ты спрашиваешь? — рявкнул он достаточно язвительно. — Ты клонишь куда-то? — А почему ты не хочешь говорить? — я мгновенно заразилась его настроением. — Потому что это что-то приятное? Боль вперемешку с отчаянием, вперемешку с безнадёжностью, вперемешку с раздражением. Вот такими его выражениями ознаменовалась первая моя победа. — Хорошо, раз тебе так надо знать, я хотел тебя увидеть. — Почему? — Почему?! Потому что это ты. Потому что я скучаю по тебе. Потому что я… — он запнулся; моё бедное сердце колотилось, как сумасшедшее, — потому что я во всём сомневаюсь. Я ужасно близок к провалу, и хотя теперь я уверен, что мне это ничем не аукнется, я в отчаянии. А рядом с тобой… — слова стали даваться ему тяжело, он неловко поморщился, — рядом с тобой я чувствую себя… увереннее. Сказать по правде, примерно этих слов я и ожидала. Я не подводила его к ним намеренно и даже не осознавала, что подвожу, но, как только он произнёс их, я знала, что именно это ожидала услышать. Моё восхищение его персоной не было для него секретом. Оно ему льстило. — Да, я так и думала, — негромко и ужасно слабо произнесла я в такт своим мыслям, вперившись невидящими глазами куда-то в район его щеки, — а у меня всё… наоборот. Рядом с тобой я чувствую себя неуверенно. Я чувствую себя неуклюжей, нескладной бестолочью, просто глупой дурочкой. Я чувствую себя слабой. Наконец и его грудь начала вздыматься. Все прочие жгучие выражение стёрлись — осталась только невнятная гримаса, похожая на признак боли. — Я знаю… — растерянно лепетал он, — прости меня… я не самом деле так не отношусь… я могу выражать лучше, правда… — Не нужно, — мягко прервала его я и, набрав в грудь побольше воздуха, решилась сказать, — Намджун, я хочу знать, как продвигаются твои последние дела, потому что я о тебе беспокоюсь. И будет здорово вместе поехать в деревню отпраздновать дядин день рождения. Но в целом, мне кажется, нам лучше перестать общаться. Это как-то неправильно. Он с минуту помолчал в отрешенных размышлениях. И ответил: — Да, я понял, — быстро и естественно, словно ничего проще не может быть. — Эй, — к своему унижению, потому что не могла быть гордячкой в такой момент, всё же ласково проговорила я, — извини, что вот так напала. На самом деле я на тебя совсем не злюсь, честное слово. Пожалуйста, и ты на меня не злись, ладно? Ладонь мне обожгло невыносимое желание его коснуться. «У меня точно едет крыша… Ким Тэхён ни за что не простил бы, загляни он прямо сейчас мне в голову». Однако уже в следующую секунду татуировщик проскандировал: — Да, хорошо, — на автомате, как робот; взгляд, суровый и чужой, даже почти презрительный, на бешеной скорости носится по каждой черте моего лица, но ловко скользит мимо глаз и в конце концов совсем уходит в сторону, — ладно, тогда до встречи. — Да, до встречи… — только и успела скомкано пробормотать я. Он рывком развернулся и двинулся прочь. А я так и осталась на месте, готовая расплакаться, но вместе с тем не способная проронить ни слезинки. Это и разбило, и вместе с тем окончательно уверило меня в правильности моего решения. Немного потоптавшись, я чисто механически достала в телефон и пустым взглядом уставилась на экран. Ким Тэхён прочитал сообщение.