Маленькие люди

До вечеринки

После вечеринки Многорукого Дэнни мы с Ким Тэхёном ужасно повздорили. Но у этого события, как и у всякого крупного конфликта, есть свои маленькие предпосылки, на которые преступно закрывались глаза. За неделю с чем-то до шумной склоки, сразу после занятия танцев Тэхён довёз меня до дома: всю дорогу мы провели в мрачной тишине; каждый имел что-то, в чём упрекнуть другого. Когда наша очаровательная Киа остановилась у моего подъезда, я первая решилась предъявить претензии. Простите мне, что я не буду слишком уж вдаваться в вязкие подробности нашего тогдашнего разговора и приведу его частично. Спор этот был крайне изнурителен. В частности, меня разозлило, что он подслушивал (я что, жулик какой-то; что он хотел, поймать меня с поличным?), а он отвечал обидой на выражения вроде «потакать хотелкам» и «идти на поводу» в свой адрес со стороны Пак Чимина — первое время мы бессмысленно выкрикивали друг другу обвинения. Потом пришлось объяснять ему, в чём суть совета, и тут уж Тэхён жутко обиделся, что прежде ничего об этом совете не знал. Обиделся, надо сказать, справедливо. — Почему ты промолчала? — это был неистовый, преисполненный отчаяния рык. — Мы же команда. Мы должны действовать сообща. Почему ты умолчала о такой важной детали, как совет уехать? Если даже Пак Чимин такое советует, то в организации становится чертовски опасно, а ты умалчиваешь об этом? — Именно поэтому я и умолчала, — глухо проговорила я, — ты паникуешь, а ещё ты точишь на него зуб и не можешь этого скрывать. Я не могла рисковать своим шансом получить от него какие-нибудь сведения из-за того, что ты чуть что лезешь на него с кулаками. Пару раз ты почти выдал, что мы собираемся сделать ноги. Мне кажется, именно из-за тебя он вообще и догадался о нашем побеге. Если бы ты узнал, насколько всё плохо в организации, ты бы совсем слетел с катушек. Ты бы набрасывался на него с поводом и без, и он больше никогда-никогда ничегошеньки мне не рассказал бы. «И душу бы вылечить не получилось…» — я кисло поморщилась. Тэхён обмозговывал мои слова. — Мы не должны скрывать друг от друга такие важные вещи, — всё-таки настоял он, — как мне тебе доверять? Стало жутко не по себе. Совет Пак Чимина — это не единственное и даже близко не самое важное из того, что я скрыла. — Когда мы уедем, — уклончиво ответила я, — всё будет по-другому. Здесь нам слишком многое угрожает, я сама запутываюсь… Мой голос оборвался, и Тэхён не подхватил. Я обернулась на него и озабоченно рассмотрела ссадины на его лице. — Извини, — всё-таки сказала я, — я не должна была скрывать. — Ты секретничаешь, в том числе и обо мне самом, с человеком, который смешивает меня с грязью, мутит что-то у нас за спиной и даже не скрывает этого. Уходишь и не разрешаешь пойти за тобой, ведёшь с ним личные диалоги, не предназначенные для моих ушей. Как я должен на такое реагировать? — Я понимаю. — А я не понимаю, — глухо отозвался он, — я запутался. — Тэхён, я пытаюсь выстроить с ним диалог. Диалог с потенциальными союзниками — это важно, а с потенциальными врагами — тем более. Пак Чимин многое знает обо всём, что творится. И он уже рассказал мне гораздо больше, чем, мне кажется, ему можно рассказывать кому-либо. Своей агрессией ты мне мешаешь. Мы помолчали. Только спустя время мне стало ясно, насколько, должно быть, это были обидные слова. Я добавила: — Он не смешивает тебя с грязью. Он о тебе заботится, просто в своей извращённой манере. — Он говорит тебе «не потакать моим хотелкам», — фыркнул Тэхён, — и «не идти у меня на поводу». — Но при этом хочет, чтобы мы убрались отсюда именно вдвоём. Он советует не ввязываться ни во что противозаконное, но понимает, что тебя будет тяжело на такое уговорить… это он и имел в виду. — Это странно, не думаешь? С чего бы ему советовать нечто подобное? Тебе не кажется, что он подслушал наш разговор, Рюджин? Знаю, это звучит, как бред свихнувшегося параноика, и всё-таки, — он цокнул, покачав головой. — Я не понимаю, откуда ему может быть известно, чем мы планируем заниматься в будущем… как он дошёл, что я прицеливаюсь именно к ограблениям? — Думаю, он догадался. Ты и в организации стремился именно к этому. Не так уж и сложно догадаться, если подумать. — А мне кажется, что сложно, чёрт побери. Какая-то невообразимо блестящая догадка, вот что я тебе скажу. Впоследствии выяснилось, что Тэхён был прав. Тот тихий разговор, когда в страхе перед дядей и татуировщиком я впервые предложила ему сбежать, Пак Чимин действительно слышал. — Мне надо подумать, — твёрдо заявил он, — одному. А потом, наверное, поговорить с ним. — Тэхён… — Это окончательное решение. Я не буду сидеть в гостиной, пока ты разбираешься со всеми нашими проблемами самостоятельно. Ты же всё твердишь, что мы с ним не можем как следует поговорить по душам? Я принял твой совет к сведению и собираюсь с ним поговорить — без тебя. Но сначала мне надо всё обдумать. Примерно так тогда завершился наш спор — прохладным многоточием. На следующее же утро Ким Тэхён заявился на моём пороге, но вместо того, чтобы отправиться колесить по городу, объявил, что появилась работа. — Это не то самое дело, на которое мы пойдём после вечеринки, — задумчиво мычал он, опершись задранной над головой ладонью на косяк входной двери моей квартиры, — то будет крупное задание, я отсюда чую. А пока что, кажется, просто накопилась целая толпа должников. Дэнни как будто вспомнил, что у него есть дела и помимо игр в кошки-мышки с доносчиком. — Я всё равно переживаю, — насупилась я и неуверенно добавила, — нужно же избегать любой работы, помнишь? — Раз со мной Пак Чимин, переживать не о чём. Не это ли ты говорила? Его Дэнни не бросит на амбразуру. В образовавшейся тишине стало ясно, что ни меня, ни моего гостя не утешало обстоятельство в виде Пак Чимина. Как ни крути, а до такой степени даже я ему не верила. В конце концов, он не пообещал, что ослушается своего босса, если тому вздумается избавиться от наших общих друзей. — Мне с вами нельзя, да? — тихо выдохнула я. Это было раннее утро. Клубился белый и густой, как молоко, туман. За окном ничего было не разглядеть. Тэхён деловито поглядел на меня сверху вниз, а после устремил расфокусированный взгляд вглубь комнаты надо мной и медленно покачал головой. Это было ожидаемо. — Я пойду, — собранно и тихо заявил он, отрываясь от косяка двери, — Чимин ждёт. — Вы уже поговорили, кстати? — оживлённо протараторила я. — Как ты хотел. — Я пока собираюсь с мыслями. Думаю обо всём, что ты сказала. Наверное, я тоже не сахар. Понимаешь, я за версту чую, когда он врёт. Ты не видишь его во всех… как сказать? Бытовых деталях, — здесь ему понадобилась пауза. — Эти их взгляды, которые они с Дэнни друг другу бросают… ещё тогда, когда ни с того ни с сего он допустил тебя к «Алмазу», я насторожился. Но меня как с цепи сорвало — необдуманно и глупо было так кидаться на него. Ты же подошла к делу осторожно и действительно добилась многого. То он обещает тебе, что нам ничего не угрожает. То и вовсе советует тебе сбежать. Он бы не сказал ничего из этого мне… наверное, я понимаю, почему. Короче, я пока что думаю обо всём этом. — Хорошо, — я подошла ближе и аккуратно коснулась свежих ссадин на его лице; всю его напускную серьёзность как ветром сдуло, и он прикрыл глаза, — будь осторожен. В довершение я медленно приблизилась и поцеловала его. — Я зайду вечером? — прошептал он. — Обязательно. В первые два дня именно так он и делал. Заезжал под ночь — жутко уставший, но всё-таки заезжал. Я соображала нам перекусить и обрабатывала его побитые кулаки, пока он сонно моргал, выжатый, как лимон. После мы убирались в бессознательное перламутровое пространство поцелуев, и он вдруг разражался нежным шёпотом о судьбе — счастливые минуты, когда недомолвки стирались, и всё становилось, как раньше. — Что это у тебя? — спросил он на второй день, пока обгладывал куриную ножку; и указал пальцем куда-то на журнальный столик. Я в приступе сиюминутного замешательства покосилась туда, куда он указывал, спешно вернулась к разливке чая и бросила как бы невзначай: — Радио. — Лол, — устало выдал Тэхён с мягким, беспечным равнодушием, — любишь всякие старые штучки, да? Вместо ответа я принялась протирать мокрые круги от чашек со стола и донышки самих чашек, молясь, чтобы на этом обсуждение радио и завершилось. — Раньше его не замечал, — с той же сонной леностью продолжил Тэхён, — купила где-нибудь? Я воздела проклинающий взгляд к потолку и сделала глубокий вдох. Взяла чашки, развернулась, бросила торопливое: — Это Намджун достал с антресоли, когда приносил обогреватель, — и притворилась, что до смерти сосредоточена на разносе двух несчастных кружечек. Беспечная леность мгновенно выветрилась из воздуха. Из расслабленной поза Ким Тэхёна сменилась на прямую, осанистую и преисполненную мальчишеской важности. В его прежде мутных глазах не осталось и намёка на сонливость — вместо неё появился острый блеск подозрения. — Не знал, что он копался в твоих вещах, — когда он старался спрятать злость, его голос становился гулким, как эхо под куполами, — что-то понадобилось для обогревателя? — На антресоли нет моих вещей, там хлам хозяйки квартиры. Послушай, я обязана была угостить его кофе в благодарность за помощь. Он вешал пальто в шкаф и заметил эти коробки на антресоли. Сам захотел в них покопаться — любит всякий хлам. Там он и нашёл радио. Ему нравится радио. — Ты не убрала приёмник, — заметил мой гость. — Меня, бывает, немного угнетает тишина, и я включаю его, чтобы в комнате было живее. По утрам, например, когда кофе пью. — У тебя есть телевизор. — У этого радио приятный шипящий звук… и есть канал с очень милыми песнями. Я чувствовала, что оправдываюсь в какой-то несусветной чуши, и это начинало меня злить. В то же время преследовал пресловутый подозрительный вопрос: а не провинилась ли я действительно? Мы принялись хлебать чай молча, а после Тэхён ушёл: собранный, серьёзный и неприступный. С губ слетали светские фразы, в каждом жесте сухой формализм, как на совещании; даже тон голоса официально-деловой. Я знала, у него на уме всё вертятся мысли обо мне, татуировщике и радио, и что голова у него закипает от раскалённой злости. С тех пор он как в воду канул. Это радио стало последним гвоздём в крышке гроба — примирение откладывалось. Конечно, о работе он отчитывался строго по расписанию, но заезжать перестал. Так началась одна из самых мучительных недель тех времён. От Ким Тэхёна было мало вестей; в основном я проводила время с японкой (об этом я сейчас расскажу), отрабатывала фигуры или пухла дома от безделья в тревоге, волнении и сплошных вопросах. Меня отрезали от происходящего. Отговорки были до смешного глупы и в то же время безупречны: работа затянется до поздней ночи, а ехать до меня далеко; нужно как-нибудь притереться к Пак Чимину, они должны быть наедине; в Скворечник мне тоже заявляться не надо, потому что там Чон Чонгук, а он невыносим, как никогда. Однако я была уверена, что настоящая причина — радио. Я не знала, чем себя занять. Самыми страшными были вечера, я убивала их, как могла, за чтением книг из шкафа — тщедушные романчики с жёлтыми страницами. Частенько меня посещала безумная мысль наведаться к дяде и попроситься помочь в кафе. Мне просто необходимо было какое-то занятие. Именно так вышло, что я сошлась с Момо Хираи. Мы стали не то чтобы подругами, однако в её компании я частенько коротала часы в ту ужасно долгую и пустую неделю. Конечно, дядя неоднократно звал меня в гости, но я, памятуя об ужине с ним, всё время откладывала визит. Ещё один вечер во лжи, выдумках о работе и Соре — это было выше моих сил. Момо позвонила мне спустя день после их с Чон Чонгуком свидания, и я не ответила. Ещё через день она повторила попытку. — Да? — прошипела я, принимая шестой звонок после пяти намеренно пропущенных. — Наконец-то! — прощебетала японка. — Боже мой, у тебя что-то случилось? Я тебе звонила ещё позавчера, ты не взяла трубку. — Всё в полном порядке. Наверное, не увидела. Ты что-то хотела? Я немного тороплюсь. В тот день я лежала дома на рулетике из сложенного футона и читала «Нортенгерское аббатство». Разговор о радио с Ким Тэхёном пришёлся на прошедшую ночь, теперь же я снова ожидала от него оповещения, что с работой покончено и он скоро приедет. — Я хотела пригласить тебя в гости, — бодро чирикала Момо, — познакомлю с собакой, сходим в здешний парк. — Я сегодня без Чон Чонгука, — подчёркнуто холодно пропечатала я. В трубке образовалось молчание — достаточно долгое, чтобы я успела постыдиться своих слов. — Молодец, наверное, — улыбчиво ответила японка, притворившаяся, что пропустила намёк мимо ушей, — но я не понимаю, к чему бы мне эта информация. Меня осенило, что она, вероятно, уже воплотила в жизнь свой план получить от нашего дуралея, что ей нужно. То есть, она действительно больше им не интересовалась. Зато она, возможно, хотела послушать, как он безутешен. — Я не смогу, извини, — небрежно бросила я, готовая сбросить трубку. — Если передумаешь, позвони! — воскликнула японка напоследок, и я завершила звонок. «Не передумаю», — уверенно сказала я про себя и преспокойно, насколько это возможно для измученного ожиданием человека, вернулась к «Нортенгерскому аббатству». Однако спустя час Ким Тэхён огорошил меня, что не приедет сегодня после работы. Закончив переписку, я гневно отшвырнула телефон, вскочила, назло включила приёмник и отправилась соображать себе кофе, пританцовывая (тоже назло). Но музыка била по ушам, как тошнотворный скрип расстроенной струны — с каждым звуком внутри что-то сжималось. Приёмник пришлось выключить. В приступе ярости я вырвала провод из розетки и двинулась к антресоли, с тем чтобы вернуть проклятое творение техники на место. Однако росту во мне значительно меньше, чем в татуировщике, и попытка стянуть коробку едва ли не закончилась тем, что та угодила мне на голову. Я, конечно, вовремя отскочила — ничего страшного, но коробка грохнулась на пол. К счастью, ничего не вывалилось, однако если в глубине было что-то бьющееся — с ним покончено. Опустившись на колени, я с тоской взглянула на старый приёмник в своих руках. И медленно, с бережливой аккуратностью поместила его в коробку. Перед глазами возник Хэчи — однорогий козёл. Символ закона и справедливости. Мой старый друг, угрюмый и непрошибаемый. Ким Намджун. Я отогнала образ, решительно схватила коробку и с размаху забросила её на антресоль, которую тут же захлопнула. Тогда-то я и решилась перезвонить японке. Всё что угодно было лучше, чем торчать вот так дома в ожидании пары спасительных словечек от Ким Тэхёна, в борьбе с привычным желанием просить совета у татуировщика и в отвратительном, мучительном обществе самой себя. В сущности, в то время я ощущала себя спящей — телом без души, передвигающимся по механической памяти. Деньки текли неспешно, как бормотание невнятной песни, гулом играющей на фоне и никак не желающей завершиться. Я грелась у обогревателя, гуляла в компании японки, до потери пульса тренировала фигуры вальса и безуспешно пыталась раствориться в романчиках, и меня то и дело одолевала душная, горячая дремота прямо посреди дня. Мне не нравилось, что без особых усилий Дэнни умудрился отбросить наши с Ким Тэхёном отношения на пару месяцев назад. Тогда Тэхён тоже часто пропадал в организации и объявлялся, как снег на голову — ностальгия о тех временах меня серьёзно удручала. А если и после «Алмаза» ребят бы завалили работой? Как бы мы сбежали? Как раз в стремлении убежать от этих страхов я впервые держала путь к району, в котором жила Момо Хираи. Это был Каннам. Удивительно, но я почти не помню, ни как мы договаривались о встрече, ни как я записывала адрес, ни как добиралась до неё. Ни погоду, ни дорогу — ничего. — Я так рада, что ты пришла, — по-хозяйски она отворила мне дверь и тут же скрылась в глубине квартиры, откуда прокричала, — проходи скорее! Неловко озираясь, я переступила порог. В ноги мне тут же бросился её норвич-терьер: страшно озорная и неугомонная штуковина с кудрявой карамельной шерстью, розовым языком и чёрными глазами-пуговицами. Улыбаясь псу, я, тем не менее, подумала про себя: «Постойте-ка, какого чёрта я здесь забыла?» — словно вдруг только что проснулась не там, где в последний раз засыпала. Но сдавать назад было поздно. Я двинулась за хозяйкой квартиры. К слову, местечко выглядело внушительно. Высокие потолки, всюду простор и элементы роскоши с претензией на барокко. Пол из узорчатого кафеля или шикарного паркета, притворяющегося старинным, обои в кремово-золотую полоску, зеркала в отделанных резьбой рамах и дизайнерская мебель. В таких местах даже бардак приобретает изящные очертания, а бардак в квартире развёлся приличный. Я прошла через огромную прихожую в открытую дверь гостиной, за которой происходила суетливая возня японки. — Я понятия не имею, где эта расчёска… — причитала она тоже по-девичьи, щебечущим голоском, как принцесса, — нет, это просто невозможно! Куда запропастилась эта дрянная штуковина? Эту фразу Момо произнесла застыв посреди комнаты со сведёнными к переносице бровями и в полном бессилии оглядываясь вокруг. На диване бардак, на роскошном ковре бардак, на шикарной горке под висящим на стене телевизором бардак, куда ни глянь — бардак. Японка часто оказывалась в бессилии перед хаосом, который сама же чинила. А ещё она не скупилась на всякого рода ругательства и иногда, если быть откровенной, с самым спокойным лицом говорила ужасные, чёрнющие гнусности. При этом она умудрялась сохранять изящный вид. Наконец Момо остановила взгляд на мне и, словно только что обо мне вспомнив, просияла и спешно двинулась в мою сторону: — Извини, мы сейчас выдвигаемся, я только найду расчёску и кошелёк, — торопливо заверила она, — познакомилась с Бу? Правда, он красавчик? — Да, он очень милый, — скомкано пробормотала я, — э-э-э… у меня есть расчёска, если ты не брезгуешь. — Правда? — японка словно засветилась; глаза — как два блюдца. — Ты меня очень выручишь. Тогда только кошелёк… — она уже предупредительно обводила взглядом помещение, готовясь к новым поискам. Мы вышли без малого через полчаса. Всё это время Момо занималась примерно тем, что носилась по квартире, вспомнив то одно, то другое. Сборы её проходили в такой страшной суматохе, что мне невольно стало её жаль. Она совершенно не управлялась ни с временем, ни с пространством. С ними она обращалась, как неумелый ездок на обезумевшей кобыле — то и дело её заносило не туда, куда надо, и не в то время, в которое положено. Я сидела на диване с псом на коленях: одной рукой поглаживая его по голове, а другой — придерживая от падения и чувствуя при этом, как спешно бьётся его собачье сердечко. Словно заразившись моим настроением, Бу наблюдал за беготнёй хозяйки со снисходительным спокойствием. Как только мы оказались на улице, суетливость японки сменилась привычной кошачьей улыбкой. Уверенно казалось, что улыбка эта не дрогнет ни под какими катастрофами. Мы сходили в парк, что недалеко от её дома, и она с тоненьким аристократическим пылом рассказала, в какой страшной скуке проводит время в этой унылой, унылой стране. Время от времени её телефон вибрировал — она смотрела в экран, едва заметно улыбалась, убирала его назад в карман и только спустя десять минут доставала снова, чтобы ответить. — Я бы вернулась в Японию прямо сейчас, — выдала она где-то среди своих рассказов, — в конце концов, Бу скучает по другим собакам, да и по своей настоящей хозяйке. Но пока что это просто невозможно. Я часто тоскую по родителям и братишке, но при одной мысли о сестре у меня на голове шевелятся волосы. Ох уж эти старшие с их завистью к младшеньким!.. Она непременно отберёт у меня свободу, чтобы, как ей верится, помочь мне превратиться из избалованного ребёнка в серьёзную молодую женщину. Я уже говорила ей, что схожу с ума по Ренессансу — для её негибкого прагматичного мозга такие романтичные понятия всё равно что пустой звук. Однако когда мы почти дошли до кафе-булочной, чтобы перекусить сладкими рисовыми пирожками, японка позвонила именно сестре. Само собой разумеется, что они разговаривали на японском. Наверняка Момо Хираи не подозревала, что я прекрасно понимаю каждое слово, поскольку ранее, ещё в «Ракушке» во время обсуждения языкового вопроса я скромно отмолчалась — а она такие вещи подмечает. Тем не менее, и в японском, и в английском, и в китайском языках я делала неплохие успехи (с китайским, признаюсь, дела обстоят значительно хуже). В школе я заслуженно слыла одним из лучших языковедов. В конце концов, именно ко мне татуировщик обратился с загадочной надписью на древнегреческом. — Не жить же мне здесь совсем без денег, — объясняла она в трубку, — я не могу вернуться сейчас, Хана. Я ещё не побывала везде, где хотела. Если тебе интересно, я ужасно занята. Вы записали отца на уроки гольфа? Судя по всему, не записали. — Но он должен научиться, — раздражённо выпалила Момо и даже застыла посреди улицы, хмурясь в пустое пространство; мне пришлось остановиться и обернуться на неё, — затем, что отцы прочих выпускников непременно будут играть в гольф на этой проклятой встрече. Ты хочешь, чтобы папа опозорился? Из трубки последовала речь, явно не пришедшаяся японке по душе. — Просто отлично, — холодно отчеканила она, — если тебе настолько безразлична репутация этой семьи, пусть у него будут позорные деревенские интересы… — последовал поспешный хлёсткий ответ с той стороны линии, — но мне нужны деньги! Сбросили трубку. С абсолютным спокойствием японка набрала номер и снова позвонила. Но на этот раз она говорила с отцом. Совершенно не смущаясь, что я стою рядом и жду её безо всякого занятия, Момо пустилась в красочные описания страны утренней свежести, совершенно не соответствовавшие тому, что она говорила о Корее мне. Так, неспешно и мягко беседа дошла и до гольфа, и до денег. — Это будет весело, — чирикала японка в трубку, — вот увидишь, как начнёшь — уже не сможешь остановиться. Папа, там будут сплошь замечательные люди, и все твоего круга. Ты же сам помнишь господина Танака, он — очень уважаемый человек. Отличный игрок в гольф. Мне Аяка рассказывала. Аяка — его дочь и моя бывшая одноклассница, папа, не мешало бы побольше разузнать о людях, с которыми тебе предстоит играть в гольф. Нет, папа, ты и так слишком много работаешь. Нужно подумать и о репутации семьи в кои-то веки. И, я прошу тебя ради твоего же блага, прислушайся к совету о расширении своих автозаправок, пока Хана не сошла с ума окончательно… Загадочная встреча, на которую её отцу непременно должно было явиться, оказалась родительской встречей выпускников некоей дорогущей частной школы, в которой Момо Хираи получила весьма недурное среднее образование. Добившись успеха по части гольфа, японка заговорила о своих материальных нуждах. Эту гору она тоже покорила. Тогда я не вполне поняла, что произошло. Почему в первую очередь она позвонила сестре? Почему врала близким родственникам? И что, в конце концов, за одержимость гольфом? Но постепенно, через такие вот звонки, через случайно оброненные замечания на японском, а после и через сближение с ней я узнала, что родители Момо Хираи были далеко не так баснословно богаты, как казалось на первый взгляд. В этом есть логика: зачем бы такой, как она, поприще волонтёра, чтобы путешествовать? Почему не использовать своё положение? Конечно, при возможности путешествовать с комфортом добровольный труд делал бы ей чести, но, по правде говоря, честь — понятие от неё очень далёкое. Её отец, «владелец автобизнеса», держал автозаправку и всё свободное время работал, как ненормальный. Дочерей он горячо обожал. Уважаемой фигурой в нескольких префектурах этот мужчина действительно являлся: в своё время студентом социологического факультета он объездил многие деревеньки и маленькие города страны с целью разработать социальную программу, направленную на предотвращение вымирания деревень. Там он занимался земледелием, помогал с восстановлением зданий и иногда преподавал в школах. В этих деревнях и жители, и иногда даже административные верхушки вспоминали о нём с теплотой. И всё-таки, согласитесь, когда вы слышите «уважаемая фигура в нескольких префектурах», вам в голову идёт немного другое. Получается, что в вечер нашего знакомства Момо говорила одну только правду и в то же время обо всём соврала. Настоящей золотой жилой семьи была её старшая сестра по имени Хана, а если точнее, муж сестры. Какой-то там моряк с неприличной кучей денег. С этим связана одна немаловажная деталь. Самые первые, цветущие и пахнущие годы брака Ханы и её моряка выпали на детство и взросление Момо; в то время Хана весьма нескромно помогала семье финансами. Момо затаскали по элитным частным школам, где Важные Мама и Папа — естественный атрибут. С самого детства японка научилась виртуозно врать о положении семьи и происхождении средств. Когда же она окончила школу, отношения Ханы с мужем сильно испортились, и финансовые краники перекрылись. Точнее, муж был не прочь помогать дальше, а Хана денег брать уже не спешила: ей не нравилась зависимость от него. Момо, однако, за много лет успела привыкнуть к жизни без лишений и не хотела от неё отказываться. В вечер свидания в «Ракушке» она не соврала кое о чем: она была любимицей родителей. И когда сестра отказывалась обеспечить её, Момо, зная, что Хана помогает и родителям, звонила им и трясла оттуда, хотя, надо признать, делать это ей было всё-таки совестно. Параллельно она разрабатывала план, как семье не лишиться статуса богачей, если Хана всё-таки «сойдёт с ума» и разведётся с мужем. Единственная проблема заключалась в том, что ни её отцу, ни её матери, ни старшей сестре — словом, никому, кроме самой Момо, это не было нужно. Японка была в бешенстве и, главное, свято верила, что беспокоится о судьбе семейства, а не о своей собственной. Что до меня, вряд ли мне когда-то удастся разделить её отчаяние, потому как у меня никогда и не было того, чем она обладала. У неё собирались отобрать высокий светский мир, в котором она выросла, и для неё это стало настоящим кризисом существования. По возвращении из Кореи Момо Хираи обязана была либо устроиться на работу и обеспечивать себя самостоятельно, либо назвать университет и специальность — её сестра Хана обещала оплатить обучение, и на этом финансовое баловство японки подходило к концу. Неудивительно, что мысль о возвращении на родину повергала её в ужас. — Ну, пойдём? — улыбнулась Момо мне, когда сбросила трубку. Сказать по правде, я чувствовала себя преступницей, подслушавшей то, что не предназначалось для моих ушей. Однако почти сразу мне вспомнилось, как она смотрела на моего парня, как использовала встречу со мной для соблазнения моего друга, как ворковала о любви и перевоспитании у зеркала в уборной «Ракушки» — и стыд как ветром сдуло. «Я так или иначе ничего не поняла, — отмахнулась я, — не буду ставить её в неловкое положение». — Я возьму ещё кофе, — улыбнулась я, — с этими пирожками он идёт особенно хорошо. — Чонгук рассказывал, что ты — кофеиновая зависимая, — отозвалась Момо, когда мы вместе двинулись в булочную, — я у него навела о тебе справки и узнала, что ты немножко сумасшедшая. Скажи, Бу? Кудрявый пёс, выглядывавший из сумки у неё на плече, звонко и озорно тявкнул. Момо сунула ему лакомство. Она выучила собаку потакать каждому своему слову. «Скажи, Бу?» — для её терьера означало, что надо сейчас же гавкнуть, чтобы получить лакомство. Причём это действовало аж на четырёх языках. Несчастный Бу даже не представлял, с какими дикостями хозяйки иной раз соглашался. — Побольше слушай Чонгука, — отозвалась я внезапно холодно, — ему самому не помешал бы санаторий для душевно нездоровых. Что он обо мне говорил? — Всего лишь, что ты без памяти влюблена в Ким Тэхёна, как и он в тебя — и это даже опасно, — невольно я вытянулась в лице; японка с улыбкой продолжила, — вместе вы якобы рискуете провалиться в какое-нибудь страшное безумие, потому что каждый из вас слишком болен, чтобы подстраховать другого, — здесь нам пришлось прерваться, чтобы купить чапсальтток, хотя я всё равно была ошеломлена и не нашлась, что ответить; мы продолжили разговор, когда сели за один из столиков в углу булочной, — ты, наверное, гадаешь, почему я к тебе прицепилась? — Думаю, дело ровно пятьдесят на пятьдесят в скуке и в Чон Чонгуке. С её стороны последовал самый ангельский смех, какой только способно нарисовать ваше воображение. Как ни странно, в её природных манерах всё было искренним. Она врала, да, но не наружностью. Оттуда и шло моё недоумение: слова её часто характеризовали её, как человека неприятного, и в то же время черты — как наиприятнейшего. — Если честно, мне редко комфортно в обществе девушек, — со вздохом призналась она. — Я их терпеть не могу, а они меня — тем более. Это моя вина, конечно. Но, по-моему, ты и достаточно прелестная, чтобы я смогла тебя обожать, и достаточно великодушная, чтобы стерпеть мою несносную персону, — последовала её улыбка и мои неловкие смешки. — Кроме того, в путешествии нужно попасть в какую-нибудь безумную историю, иначе время потрачено впустую. Но какие безумные истории могут быть здесь? Мне довелось пройти через несколько компаний людей — все они были до унылого заурядны. Когда я встретила загадочного красавца с раненым плечом, решила, что это — то самое знакомство, о котором потом мечтательно вздыхаешь всю жизнь. Впоследствии, как ты помнишь, он открыл свой зловонный рот и всё испортил, но вот ваша компания и все ваши странности… — Зачем тогда ты захотела увидеть его снова? — перебила я. Она растерянно хлопнула ресницами — ну просто Херувим! Я повторила: — Ты выбила из меня ещё одну встречу с ним, — медленно, с нажимом выговаривая слова, — если он уже не был тебе интересен — зачем? — Я была уверена, что он растрепал об этом всему свету, — мягко промурлыкала моя собеседница, — он меня высмеял. Я так понимаю, не без твоей помощи. Очень уж неожиданно он передумал… для щеночка, который вился за мной весь вечер. Скажи, Бу? Пёс гавкнул. Нехотя я подтвердила: — Да, я разболтала ему, что ты говорила о нём некрасивые вещи. — Всё это не имеет значения. Он пишет мне по пятьдесят раз в день. Я отвечаю неохотно. У меня на уме покупка новой пары перчаток в тон бордовой пашмине, а у него — мои вздохи. Жизнь очаровательна. Сказать по правде, я догадывалась, что бесконечные уведомления на её телефоне — дело рук Чон Чонгука. Скривившись в замешательстве, я на какое-то время умолкла. А после неловко подала голос: — Не понимаю, — стараясь разглядеть ответ в её спокойном, по-матерински улыбающемся лице, — зачем тебе это? Он — ладно, с ним всё понятно. Но неужели тебе в самом деле нравятся эти глупые игры? — Прямо-таки не понимаешь, — вдруг хихикнула японка, отпивая кофе из чашки. — За тебя, кажется, дерутся двое, — я округлила глаза; кошачья улыбка Момо сделалась шире, — но ты, естественно, притворяешься, что не испытываешь от этого удовольствия. Можешь оставить это. Мы и так живём в мире, который принадлежит мужчинам. Так что между нами, девочками: видеть, как те, кто считает себя хозяевами всего и вся, падают к твоим ногам и клянутся преподнести мир за один только твой ласковый взгляд — восхитительное блаженство. В народе упорно принято стыдливо косить глазки в пол, слыть невинной овечкой и строить из себя не то, что равнодушную — несчастную! Мне это невдомёк. Я не скрываю своего наслаждения… разве что поиграться, но это не всерьёз. — Никто за меня не дерётся, — ледяным тоном пропечатала я. Будь тебе неладно, Чон Чонгук! Меня одолевало желание отправиться в Скворечник сию секунду и сделать с языком этого болтуна нечто кровожадное. — Мне рассказывали другое. Интригующая история. Твой парень ревнует тебя к некому тучному мастеру, набившему одинаковые татуировки нашим знакомым. Чонгук сказал, что ты, должно быть, просто не понимаешь, что этот самый мастер в тебя влюблён, и потому не видишь проблемы, — Момо снова хихикнула, — но я-то сразу смекнула, что всё ты понимаешь. Мы всегда понимаем такие вещи, правда? — она мне подмигнула. — Ты ничего не знаешь, — хлестнула я, — и во всём ошибаешься. — Ну, как скажешь, — тоненько отмахнулась японка. Мы довольно скоро разошлись, и на этот раз я осталась в ещё большем смятении, чем в первую нашу встречу. На уме вертелись слова Чон Чонгука. Этот прохиндей крайне редко расщедривался на серьёзные комментарии о драмах других людей — такое он брезгливо оплёвывал мурятиной. Потому со стороны легко было сделать вывод, что его поверхностный стеклянный взгляд ничего вокруг не подмечает, однако это было не так. Конечно, все сочные подробности он, как огромный любитель сплетен, выбивал. А ещё он имел собственное представление обо мне, Ким Тэхёне и о наших отношениях. «Каждый из вас слишком болен, чтобы подстраховать другого», — в последнее время мне чудилось, что все вокруг в один голос твердят одно и то же. После на этой злосчастной неделе я встречалась с японкой почти каждый день — всякий раз по её инициативе. Она могла часами бродить по лесопаркам в компании своего пса и без умолку болтать. Всегда изящно одетая, светлая и воздушная, как суфле, она разражалась пышнейшими бессмысленными речами. Не скажу, что тогда мне уже было приятно её общество — Тэхён так вовсе недоумевал, что я провожу с ней столько времени. Однако альтернатив у меня не находилось, желания сочувствовать Чон Чонгуку в его проигрыше — тем более, а японка, как ни странно, действительно прониклась ко мне несколько чудаковатым обожанием. Впрочем, сейчас я могу сказать, что подобное вполне в её духе. Симпатии ей были не присущи — она исключительно обожала вещи. Мне мерещилось что-то детское в той наивно-пёстрой палитре чувств, сквозь призму которой Момо Хираи смотрела на жизнь. Она умудрялась сочетать беспощадно-компьютерный анализ всего и самую импульсивную, бесшабашную эмоциональность, какую мне доводилось видеть. Однако наши встречи заканчивались. И я неизбежно попадала домой, где меня ожидала тоненькая книжка и щемящее душу одиночество. Знаю, я говорю всего лишь о неделе с небольшим — всего несколько дней бледных холодов в наших с Ким Тэхёном отношениях; но для меня эта неделя ощущалась, как год. Как-то, незадолго до дня вечеринки, я вернулась с очередной прогулки с японкой, прошла вглубь сумеречной комнаты, к панорамному окну, прямо в верхней одежде свалилась на пол и набрала номер Тэхёна. Он просил не звонить, потому что работает, но это был шестой день, и у меня уже прилично ехала крыша. — Да? — судя по голосу, занят он не был. Я долго молчала, снова и снова прокручивая в голове его спокойное, явно ободрённое какими-то событиями «да?». В конце концов я произнесла зловеще медленным, монотонным и нарочито светским голосом: — Привет. Что делаешь сейчас? — Мы заехали перекусить с Чимином и Чонгуком, — буднично заявил он, — выслеживаем одного парня, но он появится только где-то через час. Это неподалёку от Скворечника, так что мы заставили и нашего калеку выбраться. Он сегодня впервые снял фиксатор, кстати. Я почувствовала острый укол обиды. — Ты мог бы позвать меня, — заметила я гораздо хлёстче, чем хотела. — Перерыв совсем небольшой, — стало слышно, что он отходит от остальных; в голосе засквозило беспокойство, — Рюджин, всё в порядке? — Вы позвали Чонгука, — прозвенела я ещё более надсадно, вопреки всем заклинаниям не выходить из себя, — что помешало тебе набрать мой номер? — Я бы обязательно позвонил тебе вечером… — Но не пришёл бы, да? — Я же уже говорил, мы освобождаемся поздно. Не хочется тебя будить. После работы я всегда пишу, чтобы ты не беспокоилась. — Я убрала радио на антресоль, если тебе интересно. На этот раз целую вечность молчал уже он. — Я ничего не говорил о радио, — отозвался он холодно и гулко. — Ты совсем перестал приходить после того, как увидел радио! — сорвалась я в крик, но тут же заставила себя смягчиться. — Послушай, мне не нравится, что ты там надумываешь себе в одиночестве. Если тебе нужно подумать — пожалуйста, думай, но не вдали от меня… — Рюджин, — снова послышались шаги, и спустя несколько секунд он заговорил совсем из тихого места; голос стал мягок и чувственен, совсем как в те откровенные моменты, когда мы целовались после его рабочего дня, — я тоже по тебе скучаю. Ты права, я специально тебя избегаю. — Зачем? Это просто радио!.. — Не из-за радио, — спешно перебил он, — точнее, не совсем. Мне кажется, что мне надо, как бы это сказать, нащупать свой голос в нашем двухголосии. Меня пугает, насколько я к тебе прикипел. Я какой-то… слабый. Уязвимый. Мне нужно время наедине, чтобы хоть немного побыть самим собой, отдельно от тебя. У меня ощущение, что я растворился в тебе без остатка, и я начинаю злиться на тебя за это. А мне не хочется злиться. Всякий раз, когда ты подаёшь признаки отдельного существа, меня берёт какая-то почти слезливая обида. Ты разговаривала с Пак Чимином, и в этом разговоре мне не было места. Ты сидела у себя дома с твоим тату-мастером, угощала его кофе, и в этих ваших посиделках мне тоже не было места. Ты со мной только наполовину — в остальном ты остаёшься самой собой, и в этой части твоей жизни мне нет места. У меня же не осталось ни одного участка, в котором тебе не было бы места. Это неправильно. Я знаю, эти слова в полной мере справедливы. Однако, и я до сих пор толком не могу объяснить, почему, выслушивать их было невыносимо больно. Пока он говорил, а говорил он ужасно долго, медленно, то и дело сбиваясь — я сидела с упавшим сердцем, со страшно ослабшей рукой, едва держа телефон, и осознавала, что он во всём, абсолютно во всём прав. Я вторглась в его жизнь, завладела ею и дошла до того, что стала вытеснять его из собственных владений. Я не знала даже, что и думать. Моё положение стало для меня потрясением — это я могу сказать с уверенностью. — Извини, — в конце концов просипела я, — ты прав. — Хочешь, приеду сегодня? — всё-таки сорвался он, на этот раз совсем обеспокоенный. — Хоть в час ночи, хоть в два. — Нет, не нужно. Заедешь за мной послезавтра, как и договаривались? Возникла новая пауза. Я почти видела, как он облизывает губу, бегая глазами по всем углам помещения. — Ты точно в порядке? — Да. Всё путём. Мы попрощались, и с гудками из меня словно вытянули последние остатки сил. Я свалилась на пол в пальто и уставилась в окно, на шатающиеся в грязной сепии сумерек ветви деревьев. Сердце нещадно ныло. Мир казался далёким и безжизненным. Не оставалось сил, чтобы что-либо делать, но и просто лежать было невыносимо. Даже к счастью, что, лёжа в верхней одежде и с тяжёлой головой на полу своей комнаты, я провалилась в горячий, раскатистый сон. К несчастью только, что сон был о Ким Намджуне. О, это был ужасный сон! Громоздко бренчащие аккорды свирепых ссор; торопливые сюжеты, сменяющие друг друга; а под конец — этот сюжет был гаже всех — августовские переулки из моих воспоминаний… и игра в прятки. Я водила. Я искала старого друга в кустах, звонко смеясь в пустоту («Это что, какая-то шутка? Давай выходи!»), заглядывала за столбы и в тёмные окна чужих домов — и никого не находила. Но его присутствие мучительно витало в воздухе, и смех мой постепенно рассеялся, сменяясь колючей тревогой. После сцены на смотровой площадке я решительно объявила Ким Намджуна персоной нон грата в своем сердце и, честное слово, какое-то время вполне успешно выкидывала его взашей из головы. Будучи вдалеке, где-то, непонятно с кем — уже почти чужой человек, он умудрился испещрить мои отношения с Ким Тэхёном трещинами. Он был вездесущ, как воздух, а ещё высок, снисходителен и незыблем, как гора, и мне это до того надоело, что на день-другой после вечера свидания в «Ракушке» я его просто возненавидела. Но это был всего лишь день-другой. Постепенно моя решительность иссякла, не без помощи ребят, извечно треплющихся о Многоруком Дэнни. Стоило только этому имени мелькнуть рядом, как меня тут же поражала холодным роком мысль о татуировщике. Особенно чешущимися вопросы сделались по прошествии последнего урока танцев. Намджун не звонил и не писал, не уведомлял, как продвигаются дела на его самоубийственном поприще. Он просил меня рассказать, как пройдёт свидание, но я не связалась с ним, и он тоже этого не сделал. Нутром я чувствовала, что он жутко занят: Дэнни Многорукий, новомодные силовые упражнения, кипы бумаг на столе в углу комнаты… — но было и кое-что ещё. «Они». Я бросила его, зажила новой жизнью, и он, горячо обидевшись, заимел собственную. И всё было вполне себе справедливо, но иной раз, например, в тот самый день, когда я полутрупом лежала в одиночестве перед окном, проснувшись от жуткого сновидения, меня вдруг одолевала постылая тоска. Мне не хватало его совета — даже тогда, когда он сам являлся корнем всех проблем. Он бывал в отношениях трижды, он был старше, он наверняка знал бы, как поступить. Этот занудный человек всегда знал, как поступить. Неизбежно мы превращались в старых знакомых (я видела это ясно: случайная встреча посреди улицы спустя много лет; неловкие, вымученные светские беседы, идиотские формальности вроде «ну, как ты, как жизнь?»), и это было неотвратимо. Иного Ким Тэхён бы не потерпел, да и, если уж на то пошло — так заведено априори. Ведомая призрачным туманом будущих приключений, я вертелась в суматошном танце дней и умудрялась притворяться, что потери не существует. Но подлые минуты одиночества брали своё, и тёплая меланхолия по безвозвратно ушедшему душила нежной, липкой рукой. Пути назад не было. За спиной горели мосты — мне было некуда возвращаться. Я лелеяла свой побег, а у татуировщика были его «они». Они меня затмили, и я, вопреки всем законам справедливости, оскорбилась. Ужаленная этим неприятным открытием, я не хотела ему писать. Тем более, после того, как в порыве идиотской паники уже успела сделать ему импульсивный звонок с вопросом «ты жив?» — и огрести за это по голове ехиднейшей солёной насмешкой (его фирменное). Тем не менее, мне нужно было оставаться в курсе. Так что я писала дяде. Спрашивала, как дела, как работа, и после, уже по завершении малосодержательной переписки как бы невзначай роняла скромный вопросик о Ким Намджуне. Дядя отвечал коротко — в основном, потому что отвечать было нечего. Мол, тот сидит себе, работает: в последнее время берёт много клиентов — видать, копит деньги. Подобного отчёта мне было более чем достаточно. Пусть себе копит, молодечик, а я на этом ретируюсь. Жив, не покалечен — до свидания. Так продолжалось вплоть до того самого дня, до кризиса наших отношений с Ким Тэхёном. По пробуждении я почти сразу забыла содержание сна; прятки — единственный детально запомнившийся эпизод. Комната потускнела до едва различимых оттенков чёрного. Перед глазами мелькало угрюмое смуглое лицо, в ушах остатком дребезжал грубоватый голос (коверканный мальчишеский диалект Кёнги), из подсознания то и дело вспыхивали отрывки сновиденческих перебранок, и едва заметно пощипывало предчувствие некоего важного упущения. Я не выдержала и настрочила ему сообщение. «Живой?» Он не читал где-то минуты три. Достаточное время, чтобы успеть казнить себя за идиотское решение подать голос. Тысячи вопросов успели табуном пройтись по голове: от того, что мешает ему ответить, до того, что вообще заставило меня написать, и, собственно, что обо всем этом сказал бы Ким Тэхён. Живой или не живой, кстати, было доподлинно известно. Дядя уже был скромно опрошен не далее как нынешним утром. Я ненавидела себя за это сообщение! Однако татуировщик все-таки прочитал. И тут же, прежде, чем я успела в спешке закрыть диалог, на экране высветился входящий звонок. Я взяла трубку и рявкнула, предчувствуя смех с обратной стороны: — Что? — Ты же теперь узнаёшь обо мне через господина Хо. Чем заслужил столь неожиданный знак внимания? По его голосу всегда было понятно, когда он занят чем-то ещё. — Ему не стоило тебе говорить, — вздохнула я и присела на полу. До этого я так и лежала почти ничком. — В чём дело, Рюджин? — усталый вздох. — Снова объявила мне бойкот? Что на этот раз я сделал? Назвал воришку вором, коим он и является? Извини, чёрт побери. Уверен, он тоже меня не расхваливает. Но отныне я клянусь называть его юристом, врачом или патологоанатомом каким-нибудь, чтобы ты не обижалась. Пойдёт? — Эй-эй-эй, — недоуменно повысила голос я, — попридержи коней. С чего такие наезды? — За что ты так со мной? — злобно рявкнул он. Я безучастно уставилась в окно. — Да что я сделала? — растерянно пролепетала я. — За что мне тумака дают, не совсем понимаю… — Звони или пиши мне, раз уж хочешь знать, как я поживаю. — Ты тоже не звонишь и не пишешь. — Я устаю, как собака. Никаких сил нет, честное слово. До постели еле доползаю, сплю мало, просыпаюсь убитый. Писал бы, но времени нет. И не всегда понимаю, уместно ли. А ты… пиши, в общем. Намджун всегда просто так жаловался, что устал. Но в этот раз я ему охотно поверила. Мне всё хотелось подступиться к нему со своим вопросом, но я зачем-то временила. — Как там твоё безумное занятие? — поинтересовалась я. Намджун невесело посмеялся. — Даже не спрашивай. — Всё нормально? Ты побеждаешь? — Чтобы побеждать, надо быть в игре. — Это ещё что значит? — Ничего, — Намджун злобно фыркнул, — помнишь, я говорил, что лично усажу нашего общего знакомого за решетку? — Ну, — кивнула я. — Я слегка зарвался. Как бы там всё не сделали без меня. — О чём ты говоришь? Он вздохнул. — Не стоило это всё того… тот порт. Моя блестящая победа, которая обернулась кучей плачевных последствий. И потом… вся эта тема с инкогнито, — я понятия не имела, о какой «теме с инкогнито» он говорит. — Сейчас я как бы почти не у дел, хотя изначально все идеи были мои! — последнее предложение он закончил бурливым злобным гоготанием. Он почти не у дел! К сердцу прилило облегчение. Я была ужасно рада, что он почти не у дел. — У вас там что, конфликт? — смутно догадалась я. — Эти твои «они» — с ними что-то не поделили? — Не то чтобы конфликт… не могу рассказать, короче. Хотя хочется. В последнее время частенько хочется позвонить тебе и просто поболтать по душам безо всяких утаек. Меня охватил волнительный трепет. — Ты же знаешь, что всегда можешь, правда? Мне тоже это опостылело. По возникшей паузе я не без изумления догадалась, что он действительно близок к тому, чтобы так и поступить. Тогда я спросила: — А если не секрет, сколько вас там человек? — Помимо меня? — Ага. — Ну, если совсем грубо говоря… четыре человека. «Значит, их пятеро». — Вот как. — Сама знаешь, компанейский приятель из меня так себе. Но в этот раз всё иначе. Я чувствую весь этот… командный дух, понимаешь? — Я очень за тебя рада, — и искренне, и печально улыбнулась я, потирая стопы друг о друга. Долгое молчание. — Мне жаль, что мы не в одном лагере, малышка Рю. — Угу. — А как там твое лечение душ? Как свидание? — продолжил он со святой беспечностью. Меня вдруг разобрал смех. — Хуже некуда. Ничего не вылечила, только сама заболела. Слушай, не знаешь, что предпринимать, когда видишь зарождающуюся зависимость от обезболивающих препаратов? — Вау, — серьёзно и тихо отозвался он, — это ваш младший? У него проблемы? — Да. — Всё так плохо? — До сих пор не верится, но, кажется, да. По-моему, он свихнулся из-за того, что теперь он не пышущий здоровьем молодец. Намджун очень долго и задумчиво мычал. А потом вдруг разразился одной из своих безумных историй. — Жил у нас по соседству один зависимый дедок, когда я был маленький. Целыми днями слонялся без дела, не отлипал от бутылки и всё время обнаруживался в чьём-нибудь дворе в пьяном беспамятстве. Как-то, когда мне было лет десять, я отправился в горы в самостоятельный и страшно мужской, как мне казалось, трёхдневный поход. И этот дед зацепился за мной от нечего делать. Я ему: «Дедуль, а зачем ты пьёшь-то? От тебя одни проблемы, старый чёрт». А он мне классическое: «Ты ещё слишком мал, чтоб понять». Повторяя слова отца, я заявил ему, что это не по-мужски и что он, собственно говоря, не мужчина. Он на меня разорался: «Ты, что ли, мужчина, мелюзга оборзевшая?» — и уже, значит, готовится мне зарядить хорошенько. Я ему: «Нет, но сейчас стану, если всё выдержу», — и показываю ему свой походный, красивущий, страшно мужицкий рюкзак. Он мне: «А я, если с тобой пойду, тоже стану?» — и скалит свои жёлтые зубяки, драндулет старый. Ну, я не растерялся, говорю ему: «Ага, ещё как. И пить бросишь, тыща баксов». Что тут сказать? Мы пошли вместе, пробыли в диких условиях три дня и вернулись, как нам казалось, мужчинами. С тех пор он был чист, как стёклышко. Я выслушивала историю с ухмылкой, растянувшейся от уха до уха, а под конец всё-таки разразилась тихим хохотом. — Намджун, — выпалила я, — ты же только что выдумал этого деда, правда? — Думай, что хочешь, — в его голосе звучала улыбка. Я снова рассмеялась. Когда наконец воцарилась тишина, он мягко произнёс: — Ты не всегда в состоянии нести ответственность за дурости других людей, малышка Рю, даже если это дорогие тебе люди. Усади его напротив, попроси тебя выслушать и проведи с ним серьёзную, искреннюю беседу — это всё, что ты можешь сделать. Если и после он продолжит в том же духе, тебе придётся смириться с мыслью, что это не то, на что ты способна повлиять. Как друг, ты должна сделать всё от себя возможное для помощи, но спасти себя или же погубить может только он сам. «Наверное, только так и остаётся поступить…» Я уставилась в пол, ничего вокруг не видя. И глухо проговорила: — Намджун, — слова отчего-то давались тяжело, через огромное усилие, — почему ты сам не следуешь своему совету? Он сразу догадался, о чём я, и ничего не ответил. — Ты поговорил со мной, попытался донести… и не возымел успеха, — продолжила я, — ты сделал всё, что было возможно, но не остановился и не предоставил мне самой спасти себя или погубить… — Погубить, — грубо осёк он, — это другое. — Вот как? — собственный голос натянулся, как струна, хотя и остался похож на слабое блеяние. — Чем же эти ситуации отличаются? Татуировщик молчал. Пятнадцать секунд, тридцать, минута — никакого ответа. «Мы всегда понимаем такие вещи, правда?» — из воспоминания мне игриво подмигивала Момо Хираи. Я сжала трубку так, что кончики пальцев онемели. Слишком многие говорили об этом. Неужели я правда старалась закрыть на что-то глаза? Всякий раз, когда приближалась к этой двери, я чувствовала дрожь в поджилках и в панике бежала назад. — Я не хочу ссориться, — наконец сказал Намджун, — давай хотя бы разок не будем завершать всё ссорой. — Хорошо, — почему-то сдалась я и хотела уже было просить совета по поводу своей ситуации с Ким Тэхёном, как вдруг он выдал: — Лучше расскажи, что там до второго твоего душевного пациента. — Чимин, что ли?.. — пролепетала было я, как вдруг запнулась. На линии повисла напряжённая тишина. Это только усилило мою догадку. В голосе Ким Намджуна сквозил некий подтекст, и я вдруг услышала его очень явно. Он интересовался лечением душ вовсе не потому, что пёкся о спасении моих друзей. Он выуживал рассказы об одной вполне определённой персоне. — Что именно ты хочешь знать? — мрачно проговорила я. — О Пак Чимине. Татуировщик посмеялся. — Желательно, всё, вплоть до мелочей. — Ты мог бы спросить прямо. — Ты, кажется, и его считаешь другом. Излишние вопросы о нём могли тебя встревожить, а мне бы этого не хотелось. — Зачем он тебе? Намджун тяжело вздохнул и издал губами «тпру», кажется, при этом потягиваясь. — Вообще-то, этот человек — серьёзная угроза, — признался он. — У него откровенно плохо с головой, и ему совершенно нечего терять. — Это новое бюро ему не нравится, — взволнованно протараторила я, — он его боится до чёртиков. А ещё он, кажется, боится вас, он чуть что хватается за пистолет, Намджун… — С чего ты взяла, что он боится бюро? — обеспокоенно и в то же время изумлённо дёрнулся Намджун. — Он что, рассказал вам, что это будет? Я открыла было рот, но с губ сорвалась тишина, и собственные брови невольно сдвинулись к переносице. — Нет, он не вдавался подробности… — промямлила я, — мне мерещится, или ты знаешь, что это будет за бюро? Он помедлил с ответом, но всё-таки скомкано пробубнил: — Вообще-то, да, знаю. Я пронзительно охнула. Намджун поспешил раздражённо добавить: — Это один из крупнейших проектов Ким Джеука, как мы можем не брать это в расчёт? — Но бюро под большим секретом. С Чимином случилась истерика, когда он случайно рассказал нам в порыве гнева. Если Дэнни узнает, он может избавиться от нас просто потому, что мы в курсе — так, по крайней мере, Чимин пригрозил. Я спросила его, может ли бюро быть опасным для нас, и он подтвердил. Как ты умудрился выведать об этом? И чем оно будет заниматься? Не потрудишься объяснить, в чём тут дело? Ещё один усталый вздох. — Да в общем-то, всё просто до тупости, — выдал татуировщик вдруг, — думаю, сейчас я даже могу сказать. Это бюро заказных убийств. Нет. Вообще-то, он не мог об этом говорить. И не должен был. Просто у него не хватило сил сдержать себя. Ему было тяжело, он устал и хотел выговориться. Всё то, что одолевало меня, происходило и с ним тоже. Нам не хватало не просто друг друга, нам не хватало возможности говорить обо всём на свете. — Заказных убийств?.. — эхом пробормотала я. Мне вспомнилось лицо Пак Чимина в профиль, его устремлённый в дождливое небо взгляд. Я даже не знала, как ещё расценивать полученную информацию, кроме ошеломления. — Ага, — зловеще жёстко продолжил Намджун, — нашему мафиози маловато власти, и он решил расширить сферу влияния. Пак Чимин планируется на роль главы этого бюро. Деятельность его будет засекречена. — Намджун… — обескуражено пробормотала я, — я ничего не понимаю. Но он не хочет этого, точно. — Ему не впервой придётся убивать, — невесело усмехнулся татуировщик, — боюсь, сейчас какие-либо убийства с его стороны лучше не допускать. — А уже что, есть какой-то заказ, который он должен выполнить? Последовала неуверенная, топорная запинка. — Ага, есть один, но предупреждаю, что я ничего не скажу. — Просто тем, кто заказан, стоит укрыться, раз уж их личности известны. — К сожалению, всё обстоит немного сложнее. Поверь, Пак Чимин найдёт возможность выудить свою жертву. — Так, хорошо, — я поменяла позу, устраиваясь удобнее и стараясь собраться с мыслями, — во-первых, он не хочет этого делать. Во-вторых, у него нет выбора. В-третьих, он вёл себя странно в последнее время — это похоже на слова того, кто сдался… иначе говоря — он сделает это. Я слышала, как в тишине своей комнаты Намджун стучал ручкой по столу. Он думал. — Боюсь, малышка Рю, — проговорил он, — я должен попросить тебя сделать всё, чтобы его отговорить. — Да разве он меня послушает? — охнула я. — За тебя его страх пойти на это убийство, — мрачно изрёк Намджун, — конечно, делай это незаметно, но попытайся убедить его, что нет смысла пачкать руки, что пути назад не будет, что другой выход всегда где-то рядом. Давай-ка немного надавим на него психологически. — Но это же прямое указание, — гнула своё я, — он обязан его выполнить. И ты сам говоришь, что он уже убивал. — Я наблюдаю за ним, и мне не нравится то, что я вижу. Есть все признаки, что он пойдёт на убийство хоть прямо сейчас. Не нужно пытаться отговорить его от этого совсем, просто оттяни время, насколько можешь. Когда мы поймаем его босса, надобность в убийстве отпадёт сама собой. Ты же и этого парня хочешь спасти, да? Боюсь, это убийство расчертит его жизнь на «до» и «после», Рюджин. Ты должна попытаться отгородить его от этого падения. Он боится этого. Сделай всё, что в твоих силах, чтобы его страхи возобладали над ним. Всё замерло в ожидании. — Есть кое-что, чего я не понимаю, — взволнованно пробормотала я, — он сказал, что это бюро угрожает участникам организации. Как? Кому может понадобиться жизнь среднего бандита… Намджун вздохнул, а потом вдруг рассмеялся. — Хороший вопрос, — сказал он, — людей, которых заказали, ещё нужно как-то достать. Часто это довольно подозрительные личности, которые отчаянно не хотят расставаться с жизнью и довольно успешно скрываются от преследования. Дэнни будет использовать все имеющиеся у него средства, чтобы найти и вытянуть прячущихся жертв из их убежищ. Шантаж, запугивания, угрозы близким и родным. Для всего этого он планирует задействовать и своих подопечных. Что при этом случится с самими подопечными, ему плевать. — Не совсем понимаю… что с ними может случиться? — Он будет бросать их на амбразуру. Давать задания, истинная цель которых будет отличаться от названной. Посылать на дела, заранее обречённые на провал. Разменивать их на нечто более выгодное, если выдастся случай. Ему уже плевать и на организацию, и на кодекс, и на все свои многочисленные руки. Эта игра больше ему не интересна. Часть бизнеса он отдаст друзьям, часть пустит под откос. Беспорядки грядут. Смысл совета Пак Чимина наконец дошёл до меня в полной мере. — Но ему же перестанут доверять, его перестанут слушаться, — недоумевала я, — и появится много желающих отомстить. — Людей, которым выгодно остаться на его стороне, всё равно будет в разы больше, и это будут крупные фигуры. Мелкие же бандиты сдуру достанут врученные им пушки, будут палить направо и налево и быстро поставят мат самим себе. Без крыши они беззащитны, как дети. Итальянская мафия, как по мне, проворнее. Корейская же из-за своей строгой иерархичности пребывает в закостенелом состоянии. У них у всех была конкретная работа — узкоспециальное ремесло, конкретный набор заданий и вознаграждение. А теперь они будут предоставлены самим себе и обнаружат себя абсолютно беспомощными. Тем же, у кого хватит дерзости пойти мстить, могут попытать счастье, но, вероятнее всего, Ким Джеук с удовольствием вобьёт парочку гвоздей им под ногти перед тем, как убить. Ему надоело играть в бандитское братство, Рюджин. Он кинет очень многих. А сам станет ещё более тёмной, влиятельной и неуязвимой фигурой, чем сейчас. «И Пак Чимин будет рядом с ним?..» — Он столько лет взращивал организацию… — пролепетала я, — неужели он просто так откажется от большей её части? — Коммерческой выгоды от его своры — почти никакой. Всё это была юношеская романтика. Сейчас, насколько я могу судить, у него нечто вроде кризиса среднего возраста. В последнее время он серьёзно подавлен, и единственное его удовольствие — пытки и убийства. Мне кажется, это его пристрастие стало настолько велико, что пугает даже его самого. Он тщательно заметает следы своих зверств, потому что у серьёзных людей, с которым он надеется иметь дело, подобное может вызвать вопросы. — Птичник… — пролепетала я. Мятая фотография - страшная, беспомощная картина. Намджун печально вздохнул. И вдруг выдал нечто совершенно ошеломительное: — Этот парнишка, — заикнулся он, тут же запнулся, но всё-таки продолжил, — был, если можно так выразиться, одним из нас. — Что?! — я чуть не выронила телефон. — Я не знал его лично. Но он о нас знал — и ничего не доложил. Если уж на то прошло, он знал всё и обо всех вас. У него была чудовищная память и невообразимые навыки разведки, а ещё талант не светить своими способностями на людях. Неудивительно, что он быстро вычислил, что к чему. Он был справочником Ким Джеука и не делал ровным счётом ничего, кроме сбора и хранения информации обо всех и всём. — С ума сойти, — почти прошептала я, — да, Тэхён говорил, что Птичник выполнял только мелкую работу… — Я с ним так и не познакомился, уже постфактум выяснил, что он перешёл на нашу сторону. Фактически, он ничем нам и не помогал, кроме того, что не сдал нас — но это уже много. Наверное, ему стало нас жаль. Жаль, нам не удалось его уберечь, связаться с ним, скоординировать действия. Себя он всё-таки выдал, а о нас смолчал до последнего. Зато нам удалось сделать так, чтобы его тело обнаружили. Ким Джеуку не помешает иногда краснеть за свои маленькие хобби. — Это всё-таки был он… — Для тебя это новость? Разумеется, это был он. — Я всё равно знала, что в этой истории что-то нечисто. Что так называемый доносчик должен иметь отношение к поднявшемуся недовольству. — Ты не ошиблась, — он издал фыркающий смешок, — парнишку не должны были найти. Возникла пауза, посреди которой я старалась уложить всё в голове. По крайней мере, с «Алмазом» не должно было случиться ничего экстраординарного. Поскольку с нами участвовал Пак Чимин. Пока что можно было выдохнуть, но с каждым днём опасность крепчала. Воздух становился терпким. Оставался какой-то месяц, всего лишь месяц… — Как ты планируешь победить, Намджун?.. — недоумевала я. — Он собирается прыгнуть выше, обзавестись связями и стать совсем недосягаемым. — Но вместе с тем он становится импульсивен. Он совершает всё больше безумств. В конце концов одно из них и разрешит его судьбу. — У него друзья в полиции. Смех татуировщика был триумфален и обжигал, как костёр. — Больше нет, — с мрачным весельем заявил он. Голова шла кругом. — Это ещё что значит? — Это я придумал, как отделить зёрна от плевел, — вздохнул он, — а теперь меня и близко ни к чему не подпускают. Справедливо? — Ничего не понимаю. Как вообще получилось, что ты сотрудничаешь с полицией? — Как-нибудь я тебе расскажу. Ты идёшь на эту вечеринку, кстати? Чувствуя, что меня явно пытаются сбить с темы, я обиженно поджала губу. Но, помолчав, всё-таки сказала: — Да. В комнате успела сгуститься чернильная мгла. Я сидела на полу в кромешной темноте, в пальто — и всё равно умудрилась замёрзнуть. Ладони были ледяные и липкие. Дожидаясь ответа татуировщика, который неожиданно умолк, я поднялась и включила небольшой торшер у окна. Комнату залил тускло-оранжевый свет. Тогда, присев на колени, я потянулась включать обогреватель: сначала в розетку, а затем нажала на кнопки и на нём самом. После я снова оказалась на ногах. Теперь наконец можно было избавиться от верхней одежды. — Лю Гуаньчэн, — тем временем произнёс татуировщик. — Чего-чего? — отозвалась я, двигаясь в сторону кофемашины и расстёгивая пуговицы пальто. — Лю Гуаньчэн, — повторил Намджун, — так зовут парня, в спину которого, как считает одна китайская газетёнка, кто-то попал в ходе перестрелки. Я застыла на месте. Ошибки быть не могло — с чего бы? Татуировщик говорил о том человеке, в которого я выстрелила. — Не знаю уж, интересно ли тебе, но он будет жить, — Намджун хмыкнул с нарочитым простодушием, — его задержали в китайской провинции близ границы, в критическом состоянии; при нём были только документы. Врачи успешно отвоевали его у смерти. Как только он очнётся и пойдёт на поправку, его будут судить на родине. Никакой партии оружия при Лю Гуаньчэне, конечно, не обнаружили (не знаю, к чему это я) — а о нём самом позаботились ровно тем образом, чтобы его, живого или мёртвого, нашли в пределах его собственного государства. — Откуда ты всё это знаешь?.. — Да мало ли, откуда? Про Ли Гуаньчэня вот есть колонка в провинциальной китайской газетке. Едва ли этот парень поможет следствию, когда очнётся, — преспокойно продолжил Намджун. — Как вероятный участник китайской мафии, он святейше чтит кодекс. Однако иногда, в принципе, не так уж и редко у них всё-таки что-то да переклинивает. От обиды, от бессилия, просто чтобы насолить. Он может выдать следствию много интересного. Где он был, за компанию с кем, чем там занимался. Дать имена, местность, даже описания какого-нибудь, я не знаю, автомобиля… или лиц, с которыми попал в предполагаемую перестрелку — тех из них, которых видел. И тогда начнётся крупная возня, может, даже международного уровня — будут рыскать везде, куда смогут дотянуться. Я чувствовала, что не дышу. Татуировщик продолжал: — Вместе с тем находили и двух других китайцев, живого и мёртвого, разбросанных по этой самой провинции. Всех их чохом связали в некую единую таинственную историю. Мелькают имена разных группировок китайской мафии. Веки прикрылись. Ладонь была ужасно липкой. — По крайней мере, хорошо, что этот Лю Гуаньчэн жив, — пробормотала я. — Ты интересуешься судьбой какого-то там китайца? — Намджун насмешливо хмыкнул. — Малышка Рю, позволь прочитать тебе небольшую лекцию. Организованная преступная деятельность относится к отделу особо тяжких преступлений. Обычное средненькое убийство, даже если оно совершено намеренно, будет считаться гораздо менее серьёзным преступлением, чем убийство в рамках деятельности мафии. Иными словами, если завтра ты психанёшь и решишь меня замочить, ты влипнешь меньше, чем если поучаствуешь в вооружённых разборках двух преступных группировок. Во-первых, их деятельность вредит огромному количеству людей. Во-вторых, для мафии убийство само по себе теряет свой страшный сокровенный смысл. Человеческие жизни для них стоят дешевле, чем пакет кокаина или мешок с оружием, которые, в свою очередь, послужат злу. Чувствуешь разницу, да? Чувствуешь же? Что ж, хочешь знать, что для меня самое страшное? — он сделал паузу; я чувствовала, как тяжело он дышит; голос готов был сорваться в любую секунду. — Что дорогой мне человек когда-либо станет частью подобной истории. От стыда мне пекло лицо. Перед глазами мельтешили оттенки красного. Знаете, сейчас, оборачиваясь назад, я понимаю, что в то время в моей жизни было невероятно много адреналина. Наверное, на этом самом чувстве, с пламенем под кожей, со звоном в ушах и с бешено колотящимся сердцем бандиты и живут годами. Отовсюду их поджидает подвох, и размышлять об ужасе своих свершений им попросту некогда — они заняты мыслями о том, как не угодить в ловушку. Кошмарная суть тех дней дошла до меня гораздо, гораздо позднее. В тишине. — Извини, — глухо вырвалось у меня само собой. Кажется, даже сам Ким Намджун не ожидал услышать нечто подобное. — Тебе стыдно?.. Передо мной? — процедил он сквозь зубы, дыша ещё тяжелее — я узнала бы его злость среди тысяч оттенков чувств. — Тогда не попадай в такие истории. Никогда. Этого я ему пообещать не могла, хотя и хотела. — В память о нас, ради меня и ради себя — не разжигай костёр, на котором тебе же и гореть. — Ты на меня давишь, Намджун, — смущённо промямлила я. — Мне плевать, если это поможет. — Помочь себе или погубить себя могу только я сама. Это будет мой выбор. Моё право. И моя ответственность. — Собираешься разбить сердце каждому, кто о тебе переживает, только чтобы заявить свету о своём праве? Извини, это неслыханное идиотство. Если уж на то пошло, ничто не заставит меня поверить, что это твой выбор. Я знаю тебя, как никто другой. Зато ответственность действительно понесёшь ты — тогда тебе и доведётся горько обо всём пожалеть. Я растёрла лицо ладонью, чувствуя, как слабеют ноги. Пошатнулась чуть назад. Прикрыла глаза. — Ты давишь, Намджун. — Я в тебя верю. И буду верить в тебя до последнего. Если выяснится, что я верил зря, это будет для меня ударом. Надеюсь, я давлю достаточно, чтобы ты оставила затею пойти на самую грандиозную глупость в своей жизни и стать преступницей, самой безмозглой преступницей в мире — преступницей ради кого-то ещё! В молчании набат собственного сердцебиения казался чудовищно громким. — Я постараюсь помочь с тем, о чём ты попросил, — наконец выдавила я, — по поводу Пак Чимина. Он повременил с ответом, кажется, тоже собираясь с мыслями. — Хорошо. — Я рада, что этот китаец жив. — Не говори больше о китайце. У меня зубы скрипят от злости; впервые в жизни что-то настолько бесит. Я часами не отлипаю от этой статьи. Там всё на китайском — ни черта непонятно. Только в голове не укладывается, что это взаправду… — он не добавил «про тебя». — Я всё равно рада, что он жив. — Тебе стыдно, Рюджин? «Тук-тук-тук-тук-тук…» — яростно и быстро стенало в стенках черепа. — Ты собираешься использовать ответ против меня? — Да. Я сделала глубокий вдох. — Да, мне стыдно. Мы помолчали. Не знаю, стало ему лучше или хуже. Мне же было одинаково гадко как до, так и после. — Спасибо, что позвонила. — Не за что. Эй, я очень рада, что теперь ты не рискуешь. Жалуйся сколько угодно, а для меня это небывалое облегчение. Я просто счастлива. Тишина щекоталась, как наэлектризованная. — Спасибо тебе. Не пропадай, малышка Рю. — Угу. Ты тоже. Мы попрощались. Пустым взглядом смотря в чёрный экран телефона, я простояла несколько минут безо всяких мыслей, а после молча, на ватных ногах отправилась делать кофе и по пути наконец стянула пальто. И только стоя у кофемашины в тупом ожидании напитка вдруг вспомнила, что хотела просить совета о Ким Тэхёне. Если до разговора с татуировщиком мне мерещилось, что я пребываю в неком мутном трансе, то после нашей беседы меня и вовсе наглухо выбило из реальности. Воздух казался раскалённым, мысли были спутаны, тело ослабло — всего стало как-то чересчур. Я не справлялась с нагрузкой и откровенно туго соображала. И наши разлады с Ким Тэхёном серьёзно усугубляли проблему — мне было плохо вне его общества; я начинала во всём сомневаться и была на грани того, чтобы звонить ему со слезливыми мольбами приехать. Почти весь следующий день я проспала, пропустила кучу звонков японки и даже привычные сообщения Тэхёна о том, что работа окончена. Именно по этой причине в ночь накануне вечеринки Многорукого Дэнни он таки нагрянул ко мне. С барабанным боем он ворвался в квартиру в тёмный час. Был зол, свиреп и неуёмен, как буран. Стоило мне, только-только проснувшейся, приоткрыть дверь, как он влетел в меня с потоком уличного холода и принялся неистово расцеловывать, водить околевшими длинными пальцами по моим щекам, волосам, шее. — Почему ты не отвечаешь? — сквозь зубы шипел он. — Я уснула… — задыхаясь, шептала я. — Ты же хотел… — Плевать, — прорычал он и тут же перебил мой гипотетический ответ новым поцелуем, — я скучаю, я люблю тебя, это невыносимо, — через щёки и линию челюсти он аккуратно опустился губами к шее и снова сделался агрессивен. — Я тоже, — я прикрыла глаза, растворяясь в поцелуях. Он с грохотом захлопнул за собой дверь, впечатал меня в стенку, не отрывая от меня губ. Теперь мгла комнаты укрывала наши силуэты. Мы, однако, довольно быстро отвлеклись, потому что у него завибрировал телефон. Тэхён отстранился, надрывно дыша мне в ухо. Собственная моя кожа словно бы превращалась в жидкость. Он полез в карман и достал мобильник, и его лицо возникло посреди темноты в облачке холодного света. Синяки под глазом и на щеке успели позеленеть и сделаться совсем бледными. Он облизнул нижнюю губу, читая сообщение. Усмехнулся и перевёл взгляд в темноту, на меня: — Лол, — проговорил он, — Чимин просит, чтобы я поторопился. Я с ним приехал. Он в машине ждёт. Тэхён посветил на меня телефоном, чтобы видеть, но я перевела экран обратно на него. Очерченные холодным свечением скулы. Растерянный, даже невинный и слепой взгляд в темноту, выискивающий мои размытые ночью черты. Дыхание — вот оно, не где-то там, а прямо тут, щекочет мне нос. Он был здесь, он был близко — наконец-то, после стольких дней; мне было плевать на всё, на одном только этом чувстве, казалось, я могу сколько угодно лететь в любые пропасти и никогда, никогда не разбиться. Я ужасно скучала по этому: он рядом, и все «но» превращаются в игрушечные карикатуры. Решимости было через край. Я подтянулась на носочках и аккуратно поцеловала его в щёку. Он глупо ухмыльнулся, не понимая, что это значит. Однако я повторила свой жест и, опускаясь осторожными «шажками», дошла до шеи, у которой ненадолго застыла, кротко дыша. Из-за беготни, яростного стука в дверь и волнения от него несло жаром, как от печки. Мягко, почти скромно я коснулась солёной кожи языком и запечатлела медленный влажный поцелуй — Тэхён сосредоточенно замер на одном выдохе. Экран телефона к тому моменту уже погас. Я оплела его плечи руками и продолжила поцелуи, уже более уверенные, перемещая их выше — в уголок между ухом и линией челюсти, в мочку, пока его ладони (внезапно) разгуливали по моей талии от нечего делать. Довольно скоро у него кончилось терпение, и мы оказались в том урагане, из которого прежде нас вытянуло сообщение. Он впечатал меня в стенку с новой силой; я дышала в копну его волос, пока он целовал ключицы и стирал пространство между нами. Только когда его холодные руки забрались под полы пижамной майки, и кончики пальцев уже едва коснулись голой груди, я вдруг слабо отстранила его, крутанулась в сторону, одним махом включила свет и выпроводила непрошенных гостей из-под своего элемента одежды с каким-то истеричным бесшумным смешком. — Давай, покажи свои ссадины, — облизнув губу, сказала я и протянула вперёд руки. В свете лампы он казался обескураженным, словно только что кто-то протрубил в рог у самого его уха. В этом же состоянии он сунул мне ладони. Я осмотрела их, повертев в воздухе, как настоящая медсестра. — Издеваешься? — усмехнулся Тэхён тем временем. — Что это было? Я взглянула на него исподлобья и вернулась к изучению раненых, но не утративших резвость «пациентов». — Пусть близость начинается с близости, — пробормотала я, — а не как повод притвориться, что ничего не было. — Мне могло и померещиться, но ты сама начала. — Захотелось. — Так нельзя, — тихо хохотнул он. — Что на тебя нашло? — в этом вопросе было полно разгорячённой неги. На самом деле, на меня нашёл совет японки. Признаюсь, кое-какие подробности о моих отношениях с Ким Тэхёном ей удалось выудить; что-то она знала и от Чон Чонгука. Когда она загнала меня в угол вопросами о том самом, я коротко призналась, что сейчас ничего не хочу, потому что мысли заняты другим. Мне не хотелось бы быть обременённой ничем — и так далее, и тому подобное. Японка — кладезь сомнительных премудростей на эту тему — во-первых, заявила, что я совершаю глупейшую ошибку, а во-вторых, что мужчина, по крайней мере, должен чувствовать, что дело не в нём. Ему надо показать, что его желания взаимны, даже если в ближайшее время ему ничего не светит. Это одновременно и «удовлетворит его эго», и вместе с тем «взбудоражит его воображение». Обо всём этом она рассуждала, размахивая вилкой с чизкейком в воздухе. Выслушивая это, я поклялась себе, что никоим образом не стану следовать советам этой особы. Однако, к моему стыду, её совету я всё-таки последовала. Я оставила ладони Ким Тэхёна и подняла на него голову. Под его взглядом, всё ещё довольно мутным и явно более решительным, чем прежде, я вдруг осознала, что теперь контролирую всё скорее меньше, нежели больше. Возможно, вполне реально вот так управлять чужим настроением, как предрекала японка, но только при условии, что сам ничего не чувствуешь к жертве управления. — Скучала, — коротко пропищала я. — Рюджин… — он сделал шаг вперёд. Пришлось остановить его жестом. Это не помогло. Он приблизился вплотную — человек в пальто напротив человека почти без одежды. Руки снова водрузились на талии. — Давай продолжим то, что начали, — умоляюще прошептал он мне в шею. — Сейчас? — почему-то усмехнулась я и чуть отстранилась назад, чтобы заглянуть ему в глаза. — Там Чимин внизу. — Ну и что? — Меня это несколько отвлекает. И давай сначала помиримся по-человечески. Он не то вздохнул, не то хныкнул, опустив голову мне на плечо. — Ладно. Ты права… — как вдруг вскинул голову, взглянул мне в глаза и проникновенно прошептал, — то есть, ждать необязательно? Наконец я почувствовала привычный красный прилив смущения к лицу, на всё это время куда-то запропастившегося. — Да. Вряд ли вам удастся вообразить, насколько стыдно мне сейчас признаваться, что и этот ответ был навеян болтовнёй японки. Большего Ким Тэхёну и не нужно было услышать, чтобы, кажется, снова плюнуть и на обстоятельство в виде Пак Чимина, и на процесс примирения. Улыбнувшись, он снова было хлынул на меня мягкой, обволакивающей волной. — Всё! — хохотнула я, отстраняя его. — Зови его, — с этим я торопливо двинулась вглубь комнаты. — Я поставлю чайник. Купила твой обожаемый женьшеневый чай, кстати. Всё надеялась, что тебя таки занесёт сюда. Вы с Чимином не помирились? Какое-то время ответа не было: там тоже собирали себя в кучку. — Вообще-то, — Тэхён так и остался у двери; я обернулась в его сторону, — типа того. Сейчас работать с ним даже сносно. На меня немного повлияли твои слова. Я извинился, что вот так налетел с кулаками. Он в ответ прочитал мне душную нотацию о том, какой я безмозглый. И добавил, что, если я в ближайшее время не обзаведусь мозгами, я тебя непременно потеряю — отметив, что, вероятнее всего, этим и кончится. Завершилась тирада тем, что у него всё схвачено и он чемпион. Я рассмеялась. — Как ты умудрился вытерпеть эту речь и не начать новую драку? — Лол, — он слабо улыбнулся, почесав затылок и глядя в пол, — наверное, дело в голосе, или в чём там? На самом деле, пока болтал, он сам чуть не начал драку. То ходил по комнате, то застывал, кулаки сжимал без конца. Нечаянно разбил пивной стакан Чонгука в виде «Оскара», пока метался туда-сюда. Ты же знаешь, у него с этим всё щепетильно: чуть что, и его колбасит. Но это был какой-то другой разговор, не такой, как в последнее время. Он видел, что на мне лица нет — наверное, догадался, что у нас с тобой всё плохо. «И здесь смягчился, значит, — я невольно нахмурилась, — да что с тобой происходит, Пак Чимин?» — Чонгук, наверное, подслушивал? — постаралась улыбнуться я. — Сто процентов. О нём даже не спрашивай. Вчера он охотился за белкой во дворе. — Я рада, что вы помирились. Даже обедали втроём впервые за много дней! Тэхён ответил мне улыбкой, как вдруг лицо его исказилось болезненной гримасой, и он застыл с открытым ртом, явно желая что-то сказать. Если честно, я до сих пор не знаю, что конкретно это были за слова, что за мысли, чувства. Это было что-то, чему крайне сложно подобрать словесное описание, но что-то, что я, тем не менее, понимала. — Я знаю, — перебила я его немую речь, — всё в порядке. Тэхён сомкнул губы. Глаза засветились благодарностью. — Пойду позову его, — отступил на шаг он, — сейчас будем, — он окинул меня нарочито медленным взглядом с головы до ног и бросил напоследок, — переоденься, ага? Вот так просто всё потонуло в медовой патоке. Это было бегство, но мы предались побегу с удовольствием. Пока я запускала ладони в его волосы и бормотала «не уходи больше» ему на ухо, пока он нашёптывал горячие признания, пока в объятиях друг друга мы летели прямиком в пустоту — всё наконец становилось хорошо, хорошо, хорошо… Жаль, но это не могло быть решением. Нельзя пытаться выдержать на одном только чувстве, потому что отношения состоят не только из них — придётся договариваться, проявить такт, совершить чудеса дипломатии, блеснуть ораторским искусством. Всё то же самое, что и в любой другой форме человеческих взаимоотношений. Мы же решили закрыть глаза — неудивительно, что очередной кризис разразился довольно скоро. В тот вечер в моём скромном логове впервые побывал Пак Чимин. Он переступил порог нехотя, даже не стараясь изобразить вежливую отзывчивость на приглашение. Я догадалась, что его привели силком. С затаённым трепетом я наблюдала, как он, подобно дикому зверю в мегаполисе, озирается по сторонам. Теперь, зная о том, что за бюро ему предстоит возглавить, я старалась высмотреть какие-то новые признаки в его всегда серьёзном лице. Ничего, кроме привычного знака вопроса, я там не увидела. Мы сидели в комнатке втроём. Первое время все молчали: новая обстановка, новое сочетание людей, новые отношения друг к дружке сковали всем языки. В гробовой тишине я указала им на ванную комнату, где они, то и дело нечаянно задевая друг друга в дверном проёме (у меня правда было ужасно тесно), вымыли руки, после чего я вручила им аптечку и отправилась к кухонной зоне доделывать чай. Когда всё было готово, я развернулась и, решив дать гостям время обработать раны (я не стала сама нежничать над ссадинами Ким Тэхёна, как обычно), немного понаблюдала за своим зверинцем. Тэхён казался уставшим — наверное, прошедшая неделя беспрерывных размышлений и самоизоляции от моей персоны вкупе с частой работой вымотала его не меньше, чем меня. А вот Пак Чимин, как ни странно, снова излучал чистый свет умиротворения. Синяк, оставленный Тэхёном, почти сошёл; в остальном никаких изъянов не обнаруживалось. Чимин умудрился помять своего обидчика гораздо сильнее, чем тот его. В Скворечнике это никогда не озвучивалось, но все знали, что среди троицы друзей Пак Чимин был самым сильным. Дело, конечно, не именно в физических показателях (Чон Чонгуку здесь не было равных; он беспрерывно качался и был довольно широк), скорее, речь о ловкости и боевых умениях. В целом всё в нём говорило о какой-то внутренней перемене — такой, какая бывает после долгих метаний и оканчивается непоколебимым решением. Мне это не нравилось. Прежде он походил на живой труп, а теперь словно обновился, но обновка эта была зловещей. «Всё, наверное, сильно зависит от его заказа, — подумалось мне, — дело не просто в каком-то рядовом убийстве, тут что-то действительно сложное». Намджун был прав. Пак Чимина следовало отговорить. — Ты занимаешься? — внезапно негромко осведомился мой учитель танцев, подняв на меня взгляд исподлобья. — Каждый день, — кивнула я, — но я забыла три фигуры. Точнее, не забыла, но я уверена, что делаю их неправильно. — Разберёмся, — Чимин вернулся к смачиванию ладоней антисептическим средством, — вообще их не делай, если не уверена, что делаешь правильно. Заучивать ошибочные движения себе дороже: закрепятся в памяти, и придётся долго переучиваться. Не выучить ничего лучше, чем выучить что-то неправильно. — Хорошо. Больше об этом вечере сказать почти нечего. Мы просидели недолго, и разговор вертелся исключительно вокруг персоны Чон Чонгука. Я поинтересовалась у учителя танцев, собирается ли он что-то предпринять, и он ответил, что нет, не собирается. Это меня напугало: сказать по правде, я позволила себе полагаться на него в этом вопросе, как на взрослого, у которого всегда найдётся в кармане какое-нибудь железное взрослое решение. Однако Чимин добавил: — Сначала дождёмся «Алмаза», — чай он попросил сделать крепким, и пил его теперь с пребольшим удовольствием, — а дальше посмотрим. Я нахмурилась. Снова всё упиралось в «Алмаз». По словам татуировщика, мой учитель танцев мог приступить к выполнению своего задания хоть сегодня, хоть завтра. Но он явно хотел меня обучить, хотел присматривать за Чон Чонгуком и достаточно уверенно говорил об «Алмазе» — он не походил на человека, который вот-вот перейдёт черту, за которую не сможет вернуться. По крайней мере, пока что. Но недавно он признавался, что ему страшно. Я ничего не понимала. — Я попытаюсь с ним поговорить — это единственное, что я могу сделать, — тем временем заявила я и, полностью уверенная, приступила выкладывать то, что посоветовал мне татуировщик. — Заранее попросить его выслушать меня и не перебивать, и попытаться донести до него всё через прямые слова, при этом не грубить, не причитать и не впадать в чтение нравоучительных нотаций. Просто донести до него свои переживания. Послушает он или нет — это уже его дело; мой долг, как друга, на этом будет выполнен. Если не поможет, я просто сдамся. Ребята долго обдумывали мои слова. — Какой-никакой дар убеждения у тебя есть, — нехотя согласился Чимин, — может даже сработать. На пару дней. — Что за дела с этой японкой, кстати? — хмуро спросил Тэхён. — Ты ей о нас ничего не рассказала? — Нет, разумеется! Она любит подниматься в горы пешком, и я составляю ей и её собаке компанию. Конечно, кучу раз она пыталась вытрясти, что у нас за странные тайны, но я умудрялась ответить так, чтобы и обо всём смолчать, и пресечь тему. — Она как ищейка, мне кажется. Она что-то почуяла и теперь не отвяжется. Меня такие пугают. — Твоя девушка тоже такая, — тактично заметил ему Пак Чимин. Мы окатили его осуждающими взглядами, впрочем, подпорченными напрашивающимися на лица улыбками. — Когда она вернётся домой, сестра отправит её учиться, — заступилась я за Момо, которая так охотно скрашивала мои будни в последние дни. — Она просто пытается пробыть здесь настолько долго, насколько это возможно. Она не так уж плоха, Тэхён. Разве что слегка привирает и не всегда дружит со здравым смыслом… — Это существенный минус. — Когда мы только познакомились, ты тоже был не душой нараспашку, — ехидно заметила я. — Чонгук болтает о ней без умолку, — подал голос Чимин, — в последний раз такое было только с той балериной. — Точно, балерина! — подхватил Тэхён. — Европейка. Он по ней с ума сходил. Недели три, не меньше. Мы тогда только познакомились, Чонгук ещё даже «Алмаз» толком не разработал — мы только знали от Дэнни, что этот парень охотится за некой диадемой, и в будущем ему понадобится наша помощь. Как-то он привёл эту балерину с собой в кафе, и эта девица битый час обсуждала с Чимином танцульки, а нам оставалось только молчать, — Тэхён указал пальцем в сторону от себя, на старшего товарища, — вот этот положил на неё глаз, кстати. — Не было такого, — с каменным лицом отозвался оклеветанный. — О-о-о, балерина, — блаженно улыбнулась я, — европейка. Губа не дура, Пак Чимин. — Эту историю с моей якобы влюблённостью сочинил Чонгук, — злобно заявил мой учитель танцев, — чтобы присудить себе победу в соревновании, которого никогда не существовало. Я была уверена, что он говорит правду, а ещё была уверена, что Тэхён тоже об этом знает, но улюлюканья и сальные ухмылки никуда не делись. Как вдруг мне вспомнился вопрос, мучивший меня уже давно: — Вы не знаете, что она сделала? Я имею в виду Момо. Она упрямо молчит. Допустим, она увела его тогда, но как ей удалось поменяться с ним положениями? Тэхён и Чимин неловко переглянулись. Первый кашлянул, второй отпил ещё чаю. — Да в общем-то, — кисло скривился Тэхён, — ну, там, наплела всякого. Здесь чихнула, тут вздохнула — сама понимаешь… пообещала, короче говоря, всякого в следующую встречу, а на саму встречу теперь зелёный сигнал не даёт. — И вы знаете, что именно пообещала? — хмыкнула я. Мои гости намертво сомкнули рты и держали глаза прикованным к столу. Я поняла, что продолжать расспросы не стоит. — Чонгук такой мерзкий, — в сердцах призналась я. — Я подробностей никогда и не просил, — железно заявил Чимин, — он просто не спрашивает, прежде чем разинуть варежку. — Вот бы больше её не увидеть, — вздохнул Тэхён, — я не знаю, как ей в глаза смотреть. — Если увидите, притворяйтесь, что ничего не знаете, поняли? — строго наказала я. — Как бы там она нравилась или не нравилась, а так нельзя! — Мы тебе что, идиоты? — обиделся Тэхён. — Чонгук и на обезболивающих, и в целом мозги у него съезжают набекрень, — добавил Чимин, — раньше он до такого не доходил, но в последнее время не вполне деликатен. Все как по команде поникли. — Я думала, у тебя будет какой-то план, — призналась я своему учителю танцев. — Некое подобие есть, — нехотя признался Чимин, — давайте дождёмся «Алмаза», пусть всё прогремит, а там, того гляди, будет легче. Прогремит… «Намджун ошибается? — подумалось мне. — Кажется, по меньшей мере, до бала ничего случиться не должно». Как вдруг мне вспомнилось, что Пак Чимин ещё недавно настоятельно советовал нам сбежать. Причём в самое ближайшее время. — Получается, твой совет не в силе? — спросила я. Он взглянул на меня со всей серьёзностью. — Нет. Оставайтесь пока здесь. После «Алмаза» разберёмся. Мы с Тэхёном переглянулись. Что ж, до бала мы и так никуда не собирались, а теперь, ещё и зная, что после заручимся поддержкой Пак Чимина, могли позволить себе немного расслабиться. Возможно, все погромы в организации должны были начаться позже, а пока нам ничего не угрожало. Однако такой поворот мне почему-то не понравился. Я смутно догадывалась, что Чимин понизил нас до уровня Чон Чонгука. Он не хотел терять нас из виду, не верил, что мы не совершим какую-нибудь глупость. В отношении нас он сдался. Это не могло не удручать. — Что ж, тем лучше, — деланно вздохнула я, — в конце концов, если бы мы сейчас исчезли, разве ты добился бы цели обучить свою бестолковую ученицу основам танца? Я бы не смогла испариться со спокойной душой, зная, что где-то там кто-то так и не стал человеком. — Поверь, я бы пожертвовал этой целью без колебаний. — Вот как? — К тому же, я почти не надеялся на успех в своих побуждениях вас образумить. Я делал ровно то, что ты собираешься сделать с Чон Чонгуком. А именно испробовал попытку достучаться, пусть и тщетную, но освобождающую меня от ответственности. Эти слова доказывали, что отказ от прежнего совета сбежать и зажить тихой жизнью — скорее понижение для нас, нежели повышение. «Попытка достучаться, освобождающая от ответственности? — хмуро повторила я про себя. — Ответственности за что?» Тэхён глазел то на меня, то на своего старшего товарища, и безуспешно пытался вникнуть в суть разговора. — А как же хорошее дело? — хмыкнула я. — Добейся я успеха, мой совет с лихвой компенсировал бы уроки танцев. — О чём вы? — нетерпеливо вклинился Тэхён. — При чём здесь танец? Я поспешила объяснить ему, что мы взялись за изучение вальса гораздо серьёзнее, чем предполагалось. Но уточнять, откуда берёт начало такое рвение моего учителя, всё-таки не стала. Они покинули меня спешно и, как мне показалось, бодро. Конечно, в нежных признаниях друг другу эти двое не распалялись, но и воздух больше наэлектризован не был. На следующий день я условилась встретиться с японкой, и Тэхён должен был забрать меня, чтобы отправиться на мероприятие Многорукого Дэнни.

Вечеринка

Мы с японкой сидели у трельяжа в её светлой спальне. На столешнице покоился бокал её вина, в остальном вся поверхность была завалена побрякушками для волос и косметикой. Я расположилась на пуфике перед зеркалом, а Момо стояла у меня за спиной и вплетала тонкие нити серебристых лент в коротенькие косички из передних прядей моих волос. Рядом на полу, на небольшой подушечке преспокойно дремал Бу. Иногда наши реплики вклинивались в его бдительный собачий сон, и он, встрепенувшись, поднимал голову, но, не обнаружив никаких явных угроз для жизни, ленно опускался мордочкой обратно себе на лапы. Перевалило за полдень, вскоре к назначенному месту за мной должен был заехать Тэхён. С японкой мы встретились ещё утром. — Я бы сказала, у тебя довольно необычная красота, — как помню, тихо проговорила Момо, разглядывая через зеркало черты моего лица и в то же время ловко продолжая плетение, — в первую секунду ты совсем не привлекаешь, но чем дольше на тебя смотреть, тем труднее оторваться. В комнате витала умиротворённая, рассеянная тишина. Во всём здесь преобладали оттенки кремового. День выдался удивительно ясным, хотя и облачным, однако свет стелился бледновато-мутным туманом. К вечеру погода обещала испортиться. Пока что же царила обманчиво сонливая атмосфера. — Нечто в этом духе мне уже говорили, — глухо отозвалась я, вспоминая о татуировщике. Мне отчего-то очень хорошо помнился этот эпизод; он тогда долго меня рассматривал с видом учёного, для которого в научных целях очень важно не ошибиться. Я, кажется, жаловалась, что никто не пригласил меня на школьные танцы (в особенности, рослый мальчишка, что поселился в то время в моей душе; гораздо позднее, за обедом в столовой я услышала, как он брякнул некую чудовищно безмозглую шутку, и со страстью к нему было сиюминутно покончено); в ответ на вопрос, уродина ли я, Ким Намджун принялся серьёзно рассматривать мои черты с намерением ответить без эмпирических погрешностей. Мне не понравилось уже то, что ему пришлось думать. И, когда он наконец провозгласил: «У тебя необычная внешность: одни назвали бы уродиной, другие — неземной красоткой… третьего, мне кажется, не дано», — я запустила в него картофелиной фри. Японка не ответила и вернулась к моим волосам. Это она настояла на эксперименте с причёской: вычитала где-то инструкцию с картинками и загорелась желанием попробовать себя в творчестве над чьей-нибудь головой. — Зато твоя красота не вызывает вопросов, — добавила я, — и времени для раздумий тоже не требует. Не то, чтобы нам хотелось бросаться друг в друга любезностями. Все замечания были произнесены подчёркнуто ленно. — Едва ли это комплимент. — Почему? — То, что легко бросается в глаза, так же легко выветривается из головы. У меня такая красота, которую Холден Колфилд назвал бы «альбомной». Такая обычно улыбается тебе с билбордов, и ты мгновенно забываешь о ней, как только билборд оказывается позади. То, к чему нужно присмотреться поближе, чтобы оценить его прелесть, гораздо вернее западает в душу. — Я не подыграю тебе в твоём притворном самоуничижении. Момо великодушно улыбнулась. Утром она заявила мне, что наверняка отправится на вечеринку вместе с нами; Чон Чонгук якобы дал ей предостаточно знаков, что это случится. Такая новость ввергла меня в абсолютный ступор, превратившийся после в негодование и раздражение. О чём он думал? Проводить с ней время до её отъезда в Японию — это одно, а звать её на вечеринку своих боссов-мафиози — нечто совершенно иное. Даже мы сами не хотели туда идти. Всякий раз, когда у Момо возникали естественные вопросы о странностях нашей компании, я пользовалась тем, что все мы по сути были для неё литературными персонажами. А литературные персонажи имеют вполне законное право скрываться за плащом загадки. К примеру, Момо всё-таки узнала, что Ким Тэхён — безработный. Он сам признался ей ещё тогда, когда она пригласила его танцевать. Учитывая, что из дома он сбежал, и я тоже дяде врала, было очевидно, что мы существуем не на помощь опекунов. Догадаться, что и я нигде не работаю, для японки не составило труда. От вопроса, на какие деньги мы, чёрт побери, живём, я отмахнулась небрежным: — Небольшие накопления у нас имеются. — Что же будет, когда они закончатся? — Мы выясним это, когда они закончатся. В первую очередь, я подозреваю, я полезу под коврики или в карманы старых сумок у себя дома, чтобы наскрести монеты на кофе и салат в баночке. Чем художественнее была чушь, тем охотнее она ею довольствовалась. Не преминула она поинтересоваться и шрамами на кулаках Ким Тэхёна и Чон Чонгука. Разумеется, было понятно, что появились эти шрамы вовсе не от физического труда, о чём Момо Хираи сразу же мне заявила с торжеством победившего детектива. На прямой вопрос с её стороны я смутилась и промямлила: — Да, когда имеешь дело с долгами, без ссадин не обойтись… — после чего хлебнула кофе и быстро перевела тему. Были ли при этом мои друзья должниками, или кто-то задолжал им самим, связано ли это было с азартными играми или плачевным положением семьи кого-либо из них (а может, и обоих!) — ей оставалось только гадать. Однако Момо получала от процесса гадания сплошное удовольствие. История эта, как ей верилось, печальна, темна и не предназначена для чужих ушей — всё это с томным вздохом. Она деликатно и несколько по-киношному умолкала, когда понимала, что касается щепетильной темы, хотя её и распирало от восторженного любопытства. Затаив дыхание, она перелистывала страницы, но уже завтра вполне могла со скукой выбросить книгу. В этом была её прелесть. Не нужно было ничего просчитывать, выдумывать и напрягаться. Было у меня и ещё одно преимущество: она абсолютно, ни капельки, даже и близко не могла предположить, что мои друзья как-то связаны с мафией. Такая дикая мысль просто-напросто не приходила ей в голову! Я недоумевала, как она умудряется не иметь на этот счёт даже самых маленьких подозрений… когда вдруг осознала, что и сама едва ли пришла бы к подобному выводу, если бы с самого начала меня на это не надоумил Ким Намджун. Таким образом, у меня не было никаких поводов для беспокойства. Мы оставались для Момо Хираи приятными призраками, надуманными образами с захватывающими историями, которым довольно скоро должно было проводить её на родину и остаться в её памяти именно такими — мутными и неясными. Однако Чон Чонгук грозился всё разрушить. Самое страшное, что он, казалось, до того ослаб головой, что даже этого не понимал. — Всё не возьму в толк, почему ты так воспротивилась тому, что я захотела пойти с тобой, — в очередной раз обиженно заявила Момо, — я тебя много куда приглашала. Сама же я не добилась от тебя не только приглашения, но и хотя бы фальшивой радости, что меня пригласил кто-то другой. — Не верится, что он тебя пригласил, — скомкано промямлила я; но, видя обиженное замешательство в лице японки, поспешила добавить, — он сам не собирался идти, вот в чём дело. Да и я тоже. — Он не приглашал меня прямо. Но он то и дело намекал, как там будет весело, как ему не хочется идти в одиночку и что тебе там наверняка понадобится женская компания (он знает, что ты мне нравишься). Из-за тебя я и решила, что в конце концов соглашусь. А ты не рада! — Это вечеринка их друзей, а не моих. Я и сама отказалась бы идти, если бы не вынужденный жест вежливости. Моя причёска тем временем была закончена. Серебристые косички подбирали остальную шевелюру и встречались друг с другом на затылке, таким образом полностью оголяя лицо. В целом Момо обработала волосы лаком, так что они сделались приглаженными и слегка отливали серебряным, окаймлённые почти полностью серыми косичками. — Тем более, — Момо наклонилась над моими плечами, и её отражение лукаво мне улыбнулось, — у тебя там должен быть свой человек, чтобы вечер был более сносным, разве нет? Я кисло поморщилась. «Если не удастся уговорить её, — пронеслось в мыслях, — придётся заставлять Чонгука отозвать приглашение». — Разве ты не зареклась приближаться к Чон Чонгуку? — возразила я. — Я точно помню, потому что ты говорила об этом далеко не один раз. Момо порхнула назад и легонько похихикала. Лёгоньким зефиром она поплыла к гардеробу, чтобы переодеться. При этом бокал вина как бы сам собой оказался в её пальцах и отчалил вслед за ней. — Я не прочь куда-нибудь выбраться, — заявила она, открывая дверь, — к тому же, я всё же уважаю нашего общего знакомого гораздо больше, чем смела себе в этом признаться, — с этим её силуэт исчез за дверью, но уже через секунду она вылетела оттуда с изящным бордовым платьицем на вешалке, при этом отпивая вино, — понимаешь… он уважает игру. Я развернулась к ней всем корпусом на своём пуфике. Она отпила из бокала, оставила его на комоде, подплыла к кровати, бросила на неё платье и принялась стягивать с себя одежду. И лёгкая майка, и воздушные штаны полетели прямиком под покрывало, потому что складывать их японке было лень, но и чувство бардака в спальне ей оставлять не хотелось. Эта комната действительно выглядела гораздо более убранной и аккуратной, чем все прочие помещения квартиры… если, конечно, не присматриваться к углам и, тем более, не заглядывать во внутренние полки любой мебели. Я могла бы расписать, что творится в её гардеробе, но, боюсь, моего красноречия не хватит. — Если подумать, в тот первый вечер он мог плюнуть на все мои бредни и всё равно меня заполучить, — поясняла Момо, переодеваясь, — но он принял правила игры и решил предъявить претензии на победу. Это делает его если и не более привлекательным, то безусловно более интересным. А мне в моём нынешнем положении этого предостаточно. — Ты же понимаешь, что стоит ему только добиться своего, как его и след простынет? На этот раз я не позволю собой воспользоваться. — Он ничего не добьётся, — хитро ухмыльнулась японка, — зато я вдоволь развлекусь, наблюдая за его попытками. — Это настолько же печально, насколько смешно, — ответила я, — тебе не хотелось бы вместо этого настоящего чувства? Японка задумчиво поглядела на меня, облачённая в платье. После она двинулась к комоду, где снова пригубила вино и достала с верхней полки колготки. С ними она вернулась к кровати и принялась натягивать на стопы уже их. — Хотелось бы? — задумчиво повторила она, не глядя на меня. — Я не знаю. Тяжело поверить, что у Купидона осталось хоть что-нибудь по мою душу. — Брось! Это же во многом зависит от того, верит человек или нет. В закрытое сердечко тяжелее попасть, знаешь ли, — хмыкнула я; моя собеседница молчала. — Ты когда-нибудь влюблялась? — Влюблялась, — мягко ответила Момо, вскочила с кровати и натянула колготки на бёдра, после чего развернулась ко мне, — одного раза хватило, чтобы не захотеть повторения банкета. Это был мой учитель по истории античности. Знал кучу всего — не голова, а целая библиотека. Отрешённый, самовлюблённый, мягкий тиран. Умел говорить так, чтобы его слушали с затаённым дыханием. Старомодный твид, фужерный запах, точёная красота. Твой Ким Тэхён немного похож на него чертами лица. Мне было шестнадцать, ему — двадцать семь. Он всё божился, что я якобы была зрелой для своих лет… нет, я не была. Не используя ничего, кроме обаяния и дара убеждения, он склонял меня к вещам, даже для осознания которых я была слишком юна. Ничем, кроме катастрофы, такой тайный роман не мог кончиться. Со временем я разнюхала, что была у него не одна. Так он разбил мне сердце, а я разрушила ему жизнь. Больше он не преподаёт в дорогих частных школах. Я не знала, куда деть взгляд, и потому просто уставилась на неё с глупым выражением сочувствия. Эта история многое объясняла. Соревнования, игры, манипуляции, крайняя неспособность к уступкам и навязчивое стремление самоутвердиться — всё это было страхом повторения некогда пережитого унижения. Японка обезоруживающе улыбнулась. — И конечно, — добавила она, — не может быть никакой речи о любви, когда дело касается твоего мерзопакостного приятеля. Это низкое существо не было создано для высокого чувства. — Не надо так о нём, — насупилась я, — у него сейчас плохие времена, и он действительно сдаёт позиции. Но я верю… во всяком случае, хотела бы верить, что однажды он найдёт в себе смелость полюбить. На самом деле, он немного похож на человека, который по молодости буянит, а в зрелости вдруг обзаводится семейством и становится отцом целого выводка детей. — Не могу представить себя на подобной фотографии. Да и твоего друга, по правде говоря, тоже. Я пожала плечами. — Ты хочешь для него счастья, — она кивнула на меня головой, — поэтому желаешь ему так называемого «настоящего чувства». Тебе следует уяснить, что некоторые млекопитающие преспокойно обходятся и без возвышенных порывов души, а иных простачков такие сложности и вовсе ломают, делают несчастными. — Ты говоришь о неспособности к любви, как о чём-то плохом, — улыбнулась я, — и в то же время ты только что сказала, что будешь держаться подальше от подобного. — Намеренно избегать лихорадки и быть неспособным её испытывать — не одно и то же. У твоего друга довольно тупоумная душевная организация, а я просто-напросто берегу свою хрупкую тонкую душу от потрясений. Чувствуешь разницу? «Если бы знала об «Алмазе», — подумалось мне, — возможно, она бы так не говорила». — Он не такой, — после продолжительного молчания всё-таки рассмеялась я, — тебе просто не повезло с первых же секунд узнать его с самой плохой стороны. О, как же впоследствии в этот самый день я ругала себя за столь лестное мнение о Чон Чонгуке! Ибо азарт на самом деле плескался у него в крови, и на уме у него была до того подлая каверза, что заподозрить за ним после подобного способность к нежным чувствам было бы просто кощунственно. Это случилось позднее, когда мы встретили наших друзей в условленном месте. Мы с Момо явно были приодеты для мероприятия. На мне было чёрное платье из тафты с приталенным верхом и расклешённой юбкой; единственной претензией на нарядность являлась его тугость. Момо облачились в платье схожей модели, но из бордового бархата и с гораздо более короткой юбкой. Она твёрдо намеревалась посетить вечеринку, и её внешний вид был ярким тому свидетельством. Я же была уверена, что ей не стоит идти. Наших друзей мы ожидали неподалёку от её дома и явились на встречу гораздо раньше, чем следовало. Момо была в восторге, что в кои-то веки не опоздала. На самом деле это вышло случайно, но она любила придавать тайный смысл малозначительным вещам. — Ты творишь со мной какие-то чудеса! — щебетала рядом она, притаптывая, чтобы не мёрзнуть. — Мы даже не торопились, но пришли раньше, чем нужно! Я же всё выглядывала, не заезжает ли знакомый автомобиль на парковку. Сама парковка располагалась у аллеи, перед входом на которую мы и стояли. Очаровательное местечко, ведущее к подъёму в гору. На деревьях мерцали гирлянды, воздух был студёным, со стороны гор веяло густым холодом. Народу в этом месте нынче гуляло маловато. Здесь предложил встретиться Тэхён: по горе ему было легче ориентироваться. «Жаль расстраивать её, — судорожно думала я о бесперебойно чирикающей сбоку японке, — но ей там совершенно не место». Момо Хираи обладала кошачьим зрением и собачьим нюхом и могла на раз-два смекнуть, что к чему. Шепоток там, шутка здесь, словечко тут… незачем было вовлекать в чёртову организацию ещё больше людей. На уме у меня уже вертелся план действий: отвести Чон Чонгука в сторону, вправить ему мозг, заставить отозвать приглашение, извиниться перед японкой… Наконец я заметила, как наша Киа заезжает на полупустую парковку. Сказать по правде, я узнала автомобиль не в первую секунду, потому что по старой привычке ожидала увидеть голубой Хёндай. Было что-то странное в этой новой машине, хотя она и казалась мне просто очаровательной. В её салоне словно бы постоянно присутствовал намёк. Всё это серьёзно… — вот такой намёк. — Приехали, — пробормотала я, и японка обернулась проследить за моим взглядом. Чтобы не покоробить причёску, которую с таким усердием создавала моя новая знакомая, я в этот раз не стала укутываться по самое не хочу. Разгуливать в одном пальто в такую погоду было дерзким решением. Я уже начала прилично подрагивать, и Момо, одетая не сильно теплее, тоже пританцовывала сама себе. — Вот так опаздывать, как не стыдно, — по-кошачьи улыбалась она, глядя, как вдали две фигуры появляются из-за распахнувшихся дверей автомобиля. — Заставлять двух неодетых девушек коченеть на холоде — никакого приличия. «Кто бы говорил», — незаметно усмехнулась я. Как вдруг улыбки: и моя, и японки — угасли. Потому что Чон Чонгук подошел к задней двери машины, распахнул её, и оттуда вылезла девушка. Я поняла, что к чему, в эту самую секунду. Девушка была просто крошкой; даже издалека я заметила огромные глазищи перепуганного оленёнка. В порыве паники я метнула беглый взгляд и в сторону своей спутницы. Момо с невинным любопытством хлопала ресницам и тоже посмотрела на меня. — А это кто? — светло поинтересовалась она, хотя в этот момент, конечно, уже тоже что-то заподозрила. Стоило огромных усилий не скривиться. — Я не знаю, — аккуратно пролепетала я, и мы обе в ожидании уставились на наших приближающихся друзей. Ещё до приезда Тэхён написал мне сообщение. «Я пытался его остановить, но не вышло, извини». Безо всяких раздумий я решила, что речь о том, чтобы отговорить нашего товарища приглашать Момо Хираи на вечеринку. Именно в этом, как я была уверена, Ким Тэхён не преуспел и за это же теперь раскаивался. Я ошибалась. — Привет! — блеснули на всю аллею зубищи Чон Чонгука, как только троица приблизилась; он подлетел ко мне, сгреб в охапку здоровой рукой. — Как же я по тебе скучал, светлячок! — тут он оторвался и с деланной хмуростью оглядел меня с головы до ног. — Ты что, усохла на пару сантиметров? — Захлопнись, — я отпихнула его, — и отойди, испортишь причёску. — Да ну! А ну-ка, покажи, — он встал на носочки и с серьёзным видом осмотрел мою макушку, после чего вернулся в прежнее положение и констатировал, игриво мигнув бровями, — красотища. — Это моя работа, — подала журчащий мягкий голос Момо, — привет всем. Мы с Тэхёном встретились глазами — опасение с опасением; оба мы чуяли запах пороха. Впрочем, он тоже кивнул на мою причёску, и я даже успела ответить ему тихой улыбочкой. Потом я взглянула на смущённо потупившую глаза в пол незнакомую девочку, и только потом наконец оценила двух заигравшихся горе-любовников. Сначала Чон Чонгук. Он старался держаться бодрячком, но это давалось ему гораздо хуже, чем в прошлый раз. Во взгляде, которым он вцепился в свою японскую подругу, плескались вполне явные ярость и злорадство. Да, неплохо она его извела. Полунамёками, полуобещаниями, полушёпотом — тысячами оттенков самых разнообразных «полу». Что до неё самой, она держалась блестяще… пока что. Располагающая улыбка, мягкий взгляд и отстранённое, светлое равнодушие. Молчание тем временем затягивалось. — Привет всем, — сказала я в пустоту. — Привет, — отозвались одновременно Тэхён и незнакомая девочка. — Не знал, что ты будешь здесь! — вдруг бодро и с яростной светскостью заявил Чонгук, обращаясь к Момо. — Готов поклясться, Тэхён говорил, что вы к этому моменту уже разойдётесь. — Я такого не говорил, — тихо отрезал Тэхён. — У тебя память отшибло, дружище, — весело усмехнулся ему Чонгук, — говорил, точно-точно. Руку даю на отсечение! Я не находила в себе сил сказать ни слова — неловкость, стыд и предвкушение худшего намертво сковали мне челюсти. Меня беспокоила незнакомая девушка, явно находившаяся не в своей тарелке. Господи, как ужасно она выглядела! Так, словно вот-вот не сдержится и расплачется. Её, казалось, притащили силком или под угрозами. — Я полагаю, — решила перейти сразу к делу Момо; она всё ещё деликатно улыбалась, — я не приглашена с вами? Самое плохое, что я не могла даже воскликнуть из вежливости «что ты, пойдём!», поскольку мне действительно не хотелось, чтобы она шла. Тэхён, кажется, погружённый в те же мысли, тоже промолчал. — Ты чего? — воскликнул Чонгук. — Приглашена, конечно. Я иду с Нини, — он махнул на свою миниатюрную девушку, — Тэхён идёт с Рюджин. А ты можешь просто с нами за компанию! — Не познакомишь нас? — довольно резко вклинилась я, решив соблюсти хоть каплю приличия. — С твоей спутницей. Произошли все необходимые действия. Нини кротко и с запинками представилась всем, и остальные, то есть я и японка, тоже назвались. Как вдруг Чонгук подскочил ко мне и шепнул как бы по-дружески — так, что Момо, да и остальным всё было слышно: — Смотри не обижай её, Рюджин. Она просто чудо, — и, наклонившись ещё ближе, добавил, — никакой распущенности, сама святость. И притом не фигурка, а мечта. Как у балерин в этих проклятых музыкальных шкатулках. Пардон за подробности, но у неё удивительно правильные формы, не находишь? — он по-шпионски обернулся на свою девушку, выпучившую на него глаза не то в шоке, не то в испуге; остальные ошеломлённо молчали. Чонгук обернулся назад и выдохнул облачко пара. — Чёрт, она в пальто, но ты ещё увидишь. Тоненькая, хрупкая — всё как надо, — и он мечтательно умолк; какое-то время никто не решался произнести ни слова, а после, к несчастью, Чонгук продолжил. — Ничего нет хуже, чем эти груши у женщин, ты понимаешь, о чём я, да? Я на такое просто смотреть не могу, прямо фу. Я не могла оторвать от него округлённых глаз. Лихорадочное, весёлое безумие, туманом клубящееся вокруг его лица, пугало до чёртиков. Выданная речь настолько поразила меня своей откровенной подлостью, что я не сразу спохватилась обернуться на Момо. Глаза её теперь смотрели куда-то в землю, улыбка уже исчезла. Я даже не знала, выражает ли это её отстранённое выражение обиду или отвращение. Для вашего понимания… и исключительно для него — придётся объяснить. Фигура Момо Хираи отличалась исключительной женственностью, но это было всё же нечто иное, чем тонкость балерин. Её формы, даже в сравнении с моими собственными (я и близко не такая тонюсенькая, как девочка, пришедшая в тот вечер с Чон Чонгуком) были достаточно выдающимися. Особенно это касалось бюста. Иными словами, именно её грудь подходила под описание «груш», которые так брезгливо оплевал наш младший товарищ. И, что хуже всего, это было ясно всем без исключения. Подобная неслыханная грубость, да ещё и в виде обращения ко мне, то есть постороннему человеку, да ещё и при прочих посторонних, попросту не укладывалась в голове. И это после того, как он убедил её, что жаждет пойти на вечеринку с ней вместе. Вдруг Момо подняла на меня исполненные ложных воспоминаний глаза: — Совсем забыла, — выпалила она, — у Бу сегодня назначена встреча с ветеринаром! Кажется, мне придётся вернуться домой… Чонгук круто отшатнулся от меня с фальшивой опаской, словно боялся, что до этого его могли услышать, и сладко пропел: — Как? Ты с нами не пойдёшь? — Слушай… — обратилась я к японке, решив всё-таки пригласить её, потому что это было чересчур. — Мы с тобой обязательно увидимся, — заверила она меня и тут же заторопилась в ту сторону, с которой мы явились, — я пойду, а то мы с Бу опоздаем. — Момо… — сконфужено пробормотала я, — давай лучше сходишь с нами!.. — Всем до свидания и извините, — изящно улыбнулась японка толпе за спиной Чонгука, — до свидания, Тэхён. Ей в ответ прилетели невнятные прощания, и японка улетучилась в мгновение ока. Тогда я одарила нашего младшего товарища ещё одной ошалелой миной. Чонгук смотрел вслед своей жертве с блаженной ухмылкой. — Э-э-э… я, пожалуй, тоже пойду, — тоненько раздалось у него за спиной. Я едва-едва смогла различить в этом мягком вежливом обращении какое-то раздражение. — Что?! — воскликнул Чонгук, круто развернувшись. — А ты-то куда собралась? — С прошлой встречи ты ещё больше свихнулся, — тихо ответила девочка, сконфуженно поморщившись, — я с самого начала не поняла, почему ты позвал меня на второе свидание, раз первое прошло так неудачно. Сначала заявляет, что я ни рыба ни мясо, а потом вдруг приглашает. Ещё и придирался ко мне всю дорогу. Вот это я дура. Что ж… — она поклонилась мне и Тэхёну по очереди. — Да нет же, Нини, погоди… — захныкал Чонгук, но когда она развернулась и торопливо улетела прочь, махнул на неё рукой. — Впрочем, ты права, свидание было отстой… — он обречённо усмехнулся в пустоту, после чего двинулся к машине со словами, — ну что, братва, в путь? Ох уж эти мне лямуры! Мы с Тэхёном уставились друг на друга в полном ступоре, с отвисшими челюстями и шокированными физиономиями. Но делать было нечего, и в конце концов пришлось семенить к машине. Тэхён пробормотал что-то про мой внешний вид, я ответила пространными благодарностями; дальше пошли извинения с объяснениями. «Он попросил забрать его; я подъезжаю, а он уже с ней…» «Я сразу понял, конечно…» «Не гнать же девочку?» «Он битый час её уламывал, представляешь…» «А как он разговаривал с ней в машине — мне хотелось на ходу выброситься…» На парковке поднялся ветер, где-то вдали густела внушительная, походившая на кустистую башню фиолетово-чёрная туча, ближе к городу она серела и теряла выпуклые очертания, а прямо над нашими головами, если вглядеться, можно было даже смутно различить едва заметные крапинки тёмно-голубого цвета. В округе никого не наблюдалось, поблизости глухо безмолвствовала только парочка оставленных машин, и белый свет прилегающей улицы с крохотными бытовыми магазинами озарял простор. В таком состоянии, когда природа решила заявить о своём божественном могуществе, и всюду царила лишь мёртвая пустота, я отчётливо осознала нашу мизерность — три крохотных человечка в бесконечных пущах фиалковой кляксы, зыбкие и хаотичные, как соринки в петрикоре близящегося дождя. Чонгук мялся у машины, ковыряя в зубе большим пальцем здоровой руки; больная же рука безжизненно повисла. Фиксатор он снял, но здоровее не выглядел. Одетый в безразмерную кожанку совершенно не по погоде, он пританцовывал, то и дело стуча носками огромных кожаных ботинок об асфальт, скорее от нетерпения, чем от холода. Ветер теребил его широченные песочные брюки. Обветренные черты его лица казались чересчур чёткими, лишёнными человечной плавности, как если бы кто-то много раз неаккуратно обводил карандашом рисунок. Наконец он вынул палец изо рта и теперь ковырял в зубах уже языком. — Господь всемогущий, хоть бы там были креветки… — с мечтательным вздохом пробормотал он, как только мы поравнялись. Я скрестила руки на груди. Тэхён сунул ладони в карманы плаща. Ветер бил нам в спины. Объяснений не последовало. — Чонгук, ты свинья, — наконец бросила я, и мы принялись утрамбовываться в машину. Осуждённый буйно воспротивился своему приговору. По дороге на вечеринку на меня лились неистовые словесные потоки, начавшиеся с «не я это затеял» и дошедшие вплоть до «кое-кто вообще спелся с врагом». Причитал он с задорной шутливой сердитостью, в которой нет-нет мелькали нотки действительной обиды. Я сидела спереди и выслушивала тираду, покачивая головой в знак протеста каждому слову. — Я понимаю, вы друг другу плетёте косички и всё такое, — усмехался он с заднего сиденья, — но мне это как-то по барабану. Лондонский пожар так не полыхал, как у меня чресла в эти дни — уж пардон. Что плохого в том, чтобы и ей гореть? — Плохо то, что такое поведение недостойно, — наконец не выдержала и фыркнула я, — если тебе кажется, что она поступает плохо, разорви с ней общение. Поступать в ответ ещё более плохо — значит принять правила игры и быть ничем не лучше её. — А я не против поиграть, я и не спорю, — цокнул Чонгук, — в этом твоём хвалёном достоинстве нет ничего интересного. Зачем добровольно выходить из интриги, в которой побеждаешь? — Зачем? — разозлилась я. — Затем, что в таких играх всё прочее, в том числе и люди, уходит на второй план. Ты вовлекаешь в это других в качестве средств достижения цели, а такое недопустимо! — Ой, я тебя умоляю… я извинюсь перед Нини! Давай не будем делать вид, что нам есть до неё дело. — Речь не только о ней, — с нажимом процедила я, — речь и о нас тоже. Мы были твоей массовкой, чтобы унижение японки носило публичный характер. Тебя не заботило, что всем вокруг, за исключением тебя самого, хотелось провалиться под землю. Нет, такое просто недопустимо. Должны быть пределы вседозволенности, даже у тебя. — Тэхён… — заикнулся Чонгук, но тот спешно протараторил: — Я во всём согласен с Рюджин. Не впутывай меня в свою сексуальную жизнь… а заодно и сам от моей тоже держись подальше. На этот раз наш младший товарищ окончательно обиделся и помрачнел. — Было бы, от чего держаться подальше, — холодно изрёк он, — раз уж на то пошло, совета у меня больше не проси. Салон наводнила совсем зловещая тишина. — Ничего не имею против этого, — в конце концов кротко произнёс Тэхён. — Зря, потому что сам ты дурак, девушка твоя ещё дурнее, и совет вам обоим не помешал бы. — Я прислушивался к твоим советам ровно до того, как из-за них возникла ссора, — вздохнул Тэхён, — после я только притворялся, что слушаю. — Ну конечно, моё мнение ни на что не годится, — усмехнулся Чонгук, — куда мне до вас, двух девственников. — Дело не в этом, — раздражённо проговорил Тэхён, — мы встречаемся. Ты ни с кем не состоял в серьёзных отношениях, Чонгук. Ты не можешь дать хороший совет о том, в чём ничего не смыслишь. — А, вот оно что, я тебя понял. Ты взрослый, зрелый, самостоятельный мальчик. А я разгильдяй и обезьяна. Я настороженно притихла. Тэхён тем временем смущённо морщился. Он уже жалел, что заговорил. — Я же не говорю, что ты такой, — мямлил он, — просто у нас разные точки зрения… — О, даже не начинай, я тебя умоляю, — холодно отрезал Чонгук, — я слишком много раз наворачивал этой лапши другим, чтобы не заметить её у себя на ушах. — Что ж, прекрасно! — вышел из себя Тэхён; голос приобрёл глубокое купольное звучание. — Тебе так хочется это услышать? Пожалуйста. По-моему, да, ты немного несерьёзен. Чонгук рассмеялся холодным бесшумным смехом, глядя в окно. Тут же раскаявшийся Тэхён тараторил: — Я говорю это как друг, ясно? Это же в первую очередь тебе самому вредит… — тут у него закончились слова; пару раз прозвучали мычания, и тишину разбавили невнятные «то есть, имею в виду…», но говоривший слишком очевидно жалел, что поднял серьёзную тему. Я не произнесла ни слова, свернувшись в комочек в смущении, злости и растерянности. С одной стороны, я не жалела о том, что сказала, с другой — ребята ещё никогда не ссорились. Без меня, вероятнее всего, они просто обернули бы всё в шутку. Ким Тэхён с самой нашей первой встречи заявил, что Чон Чонгука нельзя ославить надёжным, но он никогда не заявлял ему ничего такого в лицо. То же самое можно сказать и с обратной стороны. По сути, они предъявляли друг другу одни и те же обвинения и именно по этой причине были жутко оскорблены, что их может судить столь некомпетентная в их глазах персона. Тэхён считал, что Чон Чонгук — неуправляемый, взбалмошный и ветреный бунтовщик; Чонгук считал, что Ким Тэхён — простенький, легковерный и добродушный тупица. Каждый из них смотрел друг на друга с тёплым, приятельским снисхождением. Но до тех пор, пока они не запускали руки в вязкий процесс перевоспитания друг друга, им жилось вполне сносно. Меня глодало тяжёлое предчувствие, что ссора случилась по моей вине. «А что было делать? — в растерянности думала я. — Промолчать? После того, что он устроил?» Момо Хираи тоже поступала так со мной, но она хотя бы не претендовала на звание моей близкой подруги. До банкетного зала мы доехали в гробовой тишине. Тэхён остановился на парковке и заглушил мотор. Тогда Чонгук вдруг решил разразиться холодным объявлением: — Знаешь, у меня тоже есть, что сказать. Раз уж у нас тут пошла задушевная мурятина. — Валяй, — Тэхён пожал плечами, вынимая ключ из замка зажигания, — я не против послушать. — По-моему, это неправильно, что ты делишь свою девчонку с кем-то ещё, — он нарочито спокойно хмыкнул; у меня на голове зашевелились волосы, — по-моему, это просто дикий отстой какой-то, дружище. Я обернулась только за тем, чтобы отыскать его взгляд. Чонгук ковырялся в ногтях и упорно не поднимал на меня глаз. При этом он имел самый наглый вид. — Да ну? — процедил Тэхён сквозь зубы; желваки у него успели страшно раздуться. — У тебя, конечно, и на этот счёт найдётся совет? — Вполне себе. Брось её и найди себе девушку, которая не будет пускать слюни на другого. Я не отрывала от нашего младшего товарища остекленевшего взгляда. С секунду он всё ещё ковырялся в ногтях, а после придвинулся к двери и преспокойно вынырнул из машины. А мы с Тэхёном так и сидели в удручающей тишине. Вряд ли мне удастся облачить в слова свои тогдашние ощущения. Я была совершенно потеряна. — Эй, — словно из ниоткуда возникла рука Тэхёна и коснулась моей щеки, — Рюджин, извини. Это я виноват. Кое-как я нашла в себе осознанности, чтобы поднять на него глаза. Он вздохнул. — Мы же не виделись всю эту неделю, — скомкано промямлил он, — он спрашивал, в чём дело, и я ему рассказывал… иногда, когда я был на эмоциях, рассказ принимал форму жалоб. Извини. Вокруг нас растянулась забитая машинами парковка. Я тряхнула плечами, приходя в себя. И пробормотала: — Нет, ты чего. Ничего страшного, я всё понимаю. — Да нет же, мне стыдно… что говорил о тебе как бы плохо. А теперь вот он выдаёт такое. — Послушай, в твоём поведении нет ничего ненормального. Мы ссоримся, ты на меня обижаешься, и тебе охота поделиться с кем-то. — Ты не обиделась? — На тебя? — я даже нашла в себе силы улыбнуться. — Нет. Дядя говорил, что человеку для счастья нужны дорогие люди из разных групп, чтобы каждой из этих групп он мог жаловаться на другую время от времени. Главное, не налегай на меня слишком сильно, чтобы тот, кому ты жалуешься, понимал, что это просто ссора и всё пройдёт. Иначе он и в самом деле меня возненавидит. — Повода ненавидеть тебя я не давал, честное слово. — Я тебе верю. Не могу представить, чтобы ты всерьёз говорил обо мне плохо, — я поправила его кудрявую прядь, — а то, что ты кому-то открылся, даже здорово. Тэхён помолчал в вымученной неловкости. — Не слушай его, — промямлил он, — он просто… — Я не хочу о нём разговаривать. Он высказался, я его прекрасно слышала. — Он хочет задеть нас обоих, — упрямо сказал Тэхён, — нащупал слабое место и бьёт туда. Это всё обезболивающие, ты же знаешь. Из-за них он неуправляемый. Я не ответила. Смутно я чувствовала, что если разовью мысль о Чон Чонгуке и том, что он сказал, то попросту расплачусь. Слишком было обидно слышать нечто подобное от человека, которого совсем недавно я укладывала спать, как собственного ребёнка. Мы ещё немного посидели в тишине. А после Тэхён невесомо опустил ладонь мне на спину и тихо сказал: — Ну, идём. Мы вывалились на парковку и зашагали мимо молчаливой армии пустых автомобилей; ладони сцеплены крепко-накрепко. Дорогу нам озарял огромный дом с его светящимися окнами, белыми стенами и просторной верандой. На ней кучковались люди, на балконе второго этажа — тоже. В целом здание представляло из себя громоздкий особняк, одним из помещений которых и являлся крупный банкетный зал — там толпилась большая часть людей и играла музыка. Многие другие комнаты тоже были заняты. Как и всегда, в этом месте я смутно чувствовала, что забрела куда-то не туда, что мне здесь совершенно не место. На крыльце нас поймала компания смокингов: учтивые поклоны, зубастые улыбки, бодрые приветствия, восторженный обмен именами и «ну, до встречи» — как только мы удалились, Тэхён заявил, что я с ними уже знакомилась. Я растерянно посмеялась и не успела ответить, как нас уже застала ещё одна компашка, на этот раз прямо в прихожей. Сцена крыльца повторилась в точности, но на этот раз меня с интересом разглядывала и парочка женщин. Они стояли чуть в сторонке под ручку друг с другом и то и дело перешёптывались. В тот вечер я заметила нечто интересное: женщины здесь делились на две касты. В целом они встречались часто, все переливались глянцевой безупречностью, чувствовали себя в своей тарелке, иногда даже кооперировались в кучки. Но при этом одни из них являлись «руками» и принимали участие в мероприятии весьма осознанно, а другие были сильно оторваны от событий и имели вид простых гостей. Не составляло труда определить, замешана ли особа в делах организации или является здесь просто гостьей — достаточно было одного взгляда. Первый тип почти не встречался. В многорукой организации Дэнни сильно преобладал мужской пол. — Это? — отозвался Тэхён, когда я указала на одну из женских «рук». — Так, выполняет всякую мелочь. В основном, кажется, сидит на телефонных звонках. А эта, — когда я указала на другую, — одна из постоянных девушек Шуги. Периодически они сходятся, но каждый раз бедняжка пытается его перевоспитать, и они разбегаются друг от друга в ужасе. Сейчас, похоже, снова вместе. Да, с организацией она тоже связана, в каком-то роде… держит один ресторанчик, где у нас постоянно банкеты. Раньше мы и передержку там организовывали, но с недавних пор полиция от этого места не отлипает. А, вот эта, — усмехнулся Тэхён, когда спустя время я указала и на третью, — сподручная Доктора, врачиха, насколько я знаю… у неё вроде бы серьёзная работёнка. Я с ней разговаривал только пару раз — сомнительное удовольствие. Беседа эта развернулась тогда, когда мы уже успели тщетно прочесать дом в поисках моего учителя танцев и теперь остановились на лестнице, отстранённо наблюдая за сборищем. Прошло не меньше получаса, прежде чем мы оба встрепенулись, потому что наконец заметили в толпе Пак Чимина. Чёрным лебедем он плыл к углу зала, к столу, за котором с Шугой и компанией расположился Чон Чонгук. Мы поспешили спуститься, протиснулись через разряженное сонмище и нагнали старшего товарища как раз тогда, когда он успел отвести Чонгука в сторону. Примерно тут же он заметил и нас и официозно расправил плечи. Мы с Тэхёном приблизились, и наша компания воссоединилась в полном составе. — О, вы здесь, — торжественно объявил Чимин, — вас я тоже искал. — Привет, — запыхавшись, выдохнула я, — и мы тебя искали. После я аккуратно покосилась на Чон Чонгука. На лице того всё ещё играл задор беседы, из которой его только что вырвали, он бросил в нас с Тэхёном только один короткий взгляд мельком, поспешил отвести глаза и спросил у Чимина: — Чего хотел? Сбоку подоспел официант с бокалами шампанского на подносе. Чимин отстранил его мягким, но безапелляционным жестом ладони, после чего обратился к нам: — Дэнни сжалился надо мной и разрешил уйти, — произнёс он, — если хотите, можем забрать подарок и убраться отсюда. — Я за, — выпалила я. — Не имею возражений, — подключился Тэхён, — я сюда приехал из надобности. — Ну уж нет! — воскликнул Чонгук, здоровой рукой он повис на плече Чимина и широко улыбнулся. — Я остаюсь, а вы, малышня, можете идти баиньки! Мы с Тэхёном мгновенно сделались немыми. Пак Чимин же сканировал младшего товарища с подозрительным прищуром. — Ты что, — наконец медленно произнёс он, — на таблетках? — О-о-о, блин, — Чонгук мгновенно отцепился от него и состроил страдальческую мину, — начинается… К моему замешательству, Пак Чимин выглядел потрясённым и даже не на шутку обиженным. Желваки его мгновенно надулись, взгляд налился злостью, и кулаки угрожающе сжались. — Мы говорили об этом вчера, — прошипел он, — ты сказал, что всё понял. Ты пообещал. — Я знаю, знаю! — Чонгук скривил виноватую физиономию. — Просто… сегодня же вечеринка! А без них бы я даже с постели не смог подняться. Без них мне хочется лежать камнем, смотреть в потолок и немножечко сдохнуть. Чимин агрессивно сжал челюсти, глядя на своего друга с тем, что показалось мне разочарованием. — Уму непостижимо, — буркнул он, отворачиваясь. Тут Чонгук вышел из себя. Случилось это так неожиданно, что я даже вздрогнула. Перепады настроения были частым явлением в те дни, но это вовсе не значит, что мы легко к ним приноровились. Всякий раз, когда из развесёлого шутника он вдруг пускался в слёзы, а из слёз в агрессию, мы впадали в первобытный ужас. — Сказал же, это только на сегодня!!! Завяжу я, завяжу — что тебе не понятно?! — заверещал он во всё горло; на шее вздулась венка, жизни в глазах не видно за плеском исступления; на нас оборачивались люди: кто-то испуганно, а кто-то и с осуждением. — Дайте мне немного повеселиться сегодня, чёрт побери! А завтра я снова буду овощем, раз вам так нравится! Проклятье, какие же вы все унылые!.. В категорию «унылых» у Чон Чонгука попадали все, кто говорил ему, что он что-то делает неправильно. Я разглядывала его в приглушённом свете, далёкого, склочного и непостижимого, и давалась диву, насколько быстро он сорвался в пропасть. Вот, был уверенный и крепкий парень, смело идущий вперёд, вот, он споткнулся, потерял координацию и кубарем полетел вниз. Конечно, подспудно я чувствовала, что он всё ещё где-то там, разумный Чон Чонгук, прекрасно осознающий катастрофичность своего нынешнего положения, но ипостась эта была бледна и слаба, и потому запихнута куда подальше; нам же светило только ослепительное буйство. Наконец он выплюнул нечто неразборчивое вроде «да шли бы вы все», качнулся в обратную от нас сторону и поплёлся к столу Шуги. — Ничего не поняла, — растерянно хмурилась я, — вы вчера говорили с ним? После того, как уехали от меня? Мы держались почти у самого края, со стеной нас разделял разве что простирающийся коридором стол с закусками. Музыка играла достаточно ненавязчиво, толпа негромко общалась метаморфозными кучками — никаких перекрикиваний и доводящих до ушных баротравм клубных «бум-бум-бум». Надо отдать должное Многорукому Дэнни, у него был изысканный вкус, и вся организация под его вкусы порой невольно, а порой и осознанно подстраивалась. — Это Чимин говорил, — открестился Тэхён, — не я. Я вопросительно воззрилась на названного. Тот простоял какое-то время истуканом, глядя на меня без единого намёка на экспрессию и не меняя мраморного выражения лица, а после заявил самым ровным голосом: — Решил последовать твоему совету, — он обернулся вслед ушедшему товарищу, — посадить напротив, попросить выслушать, навешать лапши про любовь и дружбу. — Ух ты! — воскликнула я. — Ничего себе! — Из этого вышло мало толку. — Да нет же, разве ты не видел? Ему стыдно, что он сорвался. «Ай да Намджун! — поблагодарила я татуировщика за совет, после чего отвесила мысленный поклон и себе самой, на этот раз за успешное влияние на Пак Чимина. — Ай да я!» — Это было похоже на что угодно, но только не на стыд. — Перебесится и устыдится, вот увидишь, — улыбнулась я, — что более важно, ты предпочёл разговор кулакам! Я горжусь тобой. Тэхён прыснул, наградив товарища косой насмешкой. Я пихнула его в бок. — А ну-ка не сводить такие вещи в шутку! — строго насупилась я. — Ты похеришь мне всю работу. — Не говори глупостей, — отрезал Чимин, разворачиваясь в сторону толпы, — пойдёмте уже скорее. Он ушёл вперёд, а мы двинулись следом. Тэхён всё ещё хихикал, и я пихала его в бок. После мы взялись за руки, он влепил улыбающийся поцелуй мне в висок, и я сменила гнев на милость. Всё это происходило, пока мы выбирались к прихожей через весь банкетный зал. Без Пак Чимина ход в комнату, в которой Дэнни Многорукий сидел с друзьями, был для нас заказан. Понадобилось подняться на второй этаж уже по другой лестнице и даже переместиться в другое крыло здания, при этом желательно было не растянуть дорогу на добрых полчаса, что оказалось сложно, так как кто-то постоянно окликал моих друзей. В конце концов Чимин стал отделываться от всякого радушия резким сухим кивком и тараном продолжал спешный ход сквозь столпотворение дружелюбия. Нам ничего не оставалось, кроме как торопиться следом. Мимо плыли люстры, жёсткий узорчатый ковёр глушил шаги, нетерпеливое раздражение Пак Чимина вызывало у нас улыбки. — Кажется, я поняла, откуда растут ноги у его проблем с гневом, — весело обращалась я к Тэхёну, но так, что идущий спереди человек всё слышал, — ваш Дэнни заставляет его, нелюдимого тихоню, ходить на такие вот вечеринки и вступать со всеми в светские беседы. Посмотри теперь, до чего это его довело! Тэхён смеялся в ответ. — Ты должна как-нибудь посмотреть, как Дэнни уговаривает его выпить, — подхватил он, — если бы я их не знал, я был бы уверен, что это одно из знаменитых «наказаний». — Получается, самого верного своего соратника ваш босс пытает с особым пристрастием! — воскликнула я. — Честное слово, он просто какой-то извращенец. Ни с того, ни с сего Пак Чимин развернулся к нам плавным круговым движением, как в танце, и я осознала, что мы стоим у нужной двери. Его рука покоилась на массивной ручке. Лицо моего учителя выражало равнодушное спокойствие, за которым невозможно было разглядеть ни его мыслей, ни чувств. И всё-таки тонкое, почти животное чутьё подсказало мне, что мы пошутили что-то не то. Улыбка спала с моего лица, и я хотела было извиниться. Тэхён, однако, ничего такого не почувствовал. — Готовы? — бросил Чимин и, вдруг приблизившись к нам почти вплотную, перешёл на шёпот. — Помните, что вы ничего не знаете о бюро. Мы мгновенно помрачнели. — Да, конечно. Я ничего не слышал. — Я тоже, — шепнула я. И, не успели мы произнести ещё хоть слово, как он распахнул дверь. Новое помещение оказалось на удивление просторным, и людей было больше, чем я ожидала. Безо всякого интереса мой взгляд проносился по деталям: барная стойка слева, где-то там бильярдный стол, раскиданные тут и там столики разных высоты и размера, окружённые то стульями, то диванчиками. Незнакомцы тут, незнакомцы здесь, незнакомцы там. Во всём преобладал коричневый цвет, его разбавлял весьма тусклый грязно-жёлтый свет от ламп. Было крайне накурено; терпкий воздух обволакивал мягким дурманом. Я озиралась по сторонам, мёртвой хваткой вцепившись в ладонь Ким Тэхёна и отчего-то испытывая желание пуститься наутёк. Странная трусость защекотала рёбра. «Бюро, — вертелось в голове; перед глазами мельтешило лживое спокойствие Пак Чимина, — бюро заказных убийств…» Недавнее моё веселье как ветром сдуло. От радости, что мой учитель танцев наконец прибегнул к разговору, хотя отзывался об этом методе взаимодействия столь нелестно ещё недавно, не осталось и следа. Всё нутро сосредоточилось на бюро. Автор этой зловещей идеи был где-то здесь. Страшный, безжалостный, могущественный человек — разве в прошлую нашу встречу он наводил на меня такую оторопь? Вероятно, нет. Он был картонным героем, незнакомым дяденькой с названиями «мафия», «босс» или просто «Дэнни». Мне и в голову не приходило тогда, когда я впервые вступала с ним в беседу, по-настоящему задуматься, какую этот человек ведёт жизнь. Что есть такое — его утро, его вечер, его ночь. Какие крупные карты прячутся за его изящными пальцами; как, выбрасывая их на стол, он сотрясает целую кучу судеб. Погрузившись в пучину бесформенных переживаний, я не заметила, как мы добрались до стойки. Тогда Чимин развернулся к нам и проговорил: — Постойте здесь, я найду их. Я кивнула, и Тэхён тоже, но наш спутник не двинулся с места, словно что-то его удерживало. Мы потоптались на месте, тревожно переглядываясь каждый друг с другом. И меня осенило, что они оба — даже Пак Чимин — тоже пытаются задушить в себе острый приступ чесоточного страха; что им обоим, как и мне, приходится бороться с предательским желанием дёрнуться в сторону двери. Наконец Чимин лишь коротко кивнул и удалился; я смотрела ему вслед с необъяснимым сожалением. — Ты была права, — проговорил сбоку Тэхён, — мне тяжело представить, что с ним творится. — Я так рада, что вы примирились. — Слышала, что он сказал? Что поможет, если мы надумаем… — слово «уехать» провалилось в тишину, но чётко прозвучало в наших головах, — после «Алмаза». Я не хотела его расстраивать. И потому промолчала. Однако мне не нравилось, что тон Пак Чимина столь скоропостижно сменился — с тревожного минора на убийственный реквием. Как если бы он уже играл на наших похоронах. Но так или иначе мы никуда не делись бы до конца декабря, поэтому не было смысла и барахтаться в этих вязких рассуждениях. Куда больше меня привлекала другая часть совета — никаких рисков, никакого богатства, чистосердечное признание дяде, тепло его пропахших табаком объятий… с замиранием сердца я гадала, как отреагировал бы на такое предложение Ким Тэхён? Чимин появился спустя пару минут и повёл нас за собой. В конце концов, миновав толпу улыбчивых кивателей и равнодушных зевак, мы оказались у невысокого стола, окружённого двумя диванчиками. Из приближённых Дэнни я досчиталась только Карлика и Белого — остальные мужчины были для меня незнакомцами. Шуга, как мы знали, находился в банкетном зале. Доктора видно не было. Мы встали чуть поодаль — большего делать не пришлось. — Вот и вы, ч-чёрт побери, — с кряхтением, через огромное усилие Карлик заставил себя подняться с дивана; по его массивному лицу поплыла добрейшая улыбка. Бесцеремонно отодвинув Чимина в сторону, как если бы двигал попавшийся на пути стул, Пиль Ютэк приблизился ко мне и опустил руку на моё плечо. — Ви, ч-чёрт побери, если её даже за Малышом Джеем не видно, то это показатель, — прозвучал хриплый грохот его смеха, — как ты её нашёл, проклятый жулик, с лупой, что ли?! И он принялся за шутки подобного рода, умудряясь при этом оскорбить и Чимина, и Тэхёна, и меня одновременно. А я только и могла, что прирасти к полу и выпучить глаза в пугливом детском замешательстве. Не зная, куда себя деть, я метала взгляд то в Чимина, то в Тэхёна, то в сторону стола. За столом, кстати, в тот момент происходил горячий спор; на нас не обращали внимания, разве что некоторые покосились с вялым любопытством в самом начале, куда это Карлик вскочил с дивана. Обрывки той беседы, может, и долетали до моих ушей, но сейчас я вряд ли вспомню её смысл. Краешком глаза я заприметила Многорукого Дэнни в безупречном костюме-тройке. Развесёлый, глянцевый и художественный — улыбка не отлипала от его лица. «Нет, что ты говоришь? Вы слушали, что он говорит? Что ты говоришь, дорогой друг? — горели хрустально-чёрные глаза, сверкал белоснежный оскал. — Это просто прелестно! Повтори ещё раз, сделай моим ушам одолжение…» Он был самым ярким участником, если вообще не затейником этой буффонады, но именно он, в отличие от остальных, лишь делал вид, что забыл о нас. В моей голове бушевал волнительный рокот. В конце концов не осталось ничего, кроме как уставиться на Пиль Ютэка в кротком ожидании продолжения. Медвежья лапа его упорно не слазила с моего плеча. Он был не слишком высоким (к слову, о его шутках про рост Пак Чимина и мой собственный…), но при этом очень даже плотно сбитым толстяком с буйвольскими мышцами, так что, поверьте, умел внушить величие. — Я всё жду встречи с тобой, — наконец прохрипел он, не меняя тёплого шутливого выражения, — у меня к тебе деловой вопрос, раз уж мы с тобой совсем взрослые дядя и тётя. Я открыла рот и обнаружила, что мне нечего ответить. Тогда Пиль Ютэк вдруг выпалил строгим, требовательным рыком: — Как ты собираешься со мной рассчитаться? Странно ощущать, что за пустотой в голове может прятаться другая пустота, ещё более бездонная. Оба моих друга захотели вступиться, но Карлик опередил их продолжением тирады: — Вам было сказано возвращаться с денежками, только денежками, и всё! А вернулись вы в придачу с побитой машиной, двумя полудохлыми китайцами и одним откинувшимся вовсе! Говорят, половина из этих четырёх проблем — твоих рук дело? — он двинул бровью и шевельнул массивной челюстью не то в ухмылке, не то в готовности к драке. Наконец мне удалось проблеять: — Я… просто нужна была помощь… я даже не подумала о машине, — здесь я нахмурилась, в самом деле озарившись запоздалой мыслью, что наверняка повредила автомобиль. — Рюджин, не переживай, — на этот раз на плечо мне опустилась уже ладонь Тэхёна; он обратился к Карлику, — зачем ты с ней так? Видишь же, она волнуется. Карлик откинул голову и грузно расхохотался. — Что ж! — взревел он и обратился ко мне уже без шуток. — В самом деле, тысяча благодарностей. Я так и знал, ч-чёрт побери, что эти китайцы поднимут шум, — если помните, в день обмена он говорил нам прямо противоположное, — так и знал! Как я их ненавижу. Один раз приблизишься, а потом ещё месяц воняешь, как после общественного сортира. Ну и ч-чёрт с ними. Что важно, так это то, что все живы. Меня тут душат с моим бюро — мама не горюй, иначе я в жизни не подпустил бы ваш кошачий детский садик к своим цацкам. Но детишки справились, а ежели детишки справились, они заслуживают какую-нибудь ч-чёртовую медальку. Ты согласна? И он уставился на меня вопросительно, в самом деле ожидая ответа. — Наверное, — пропищала я, беспомощно кося глаза на друзей. — Я справился у твоего дружка, — он кивнул в сторону Тэхёна, — что ты любишь: щеночков каких, тапочки-тряпочки, побрякушки… а он не смог ответить. Вот так! — он хлопнул Тэхёна по плечу, да так, что тот пошатнулся. — Знай истинный облик своего избранника. У нас по поводу твоей ч-чёртовой награды возникло целое совещание. Мне что, заняться больше нечем?! — сначала показалось, что он действительно прилично вышел из себя, но в следующую секунду грузные брови его уже висели над глазами с тяжестью, близкой к норме. — Лично я был готов подсунуть тебе брильянтик суммой не меньше, чем тот, что вы собираетесь прикарманить. Это твои друзья заблокировали идею. Так и знай! В конце концов, было решено, — он кивнул в сторону Пак Чимина, — что ты особа практичная и предпочитаешь только то, что пригодится тебе в хозяйстве или чем ты сможешь ежедневно и с пользой довольствоваться. Я покосилась на Чимина в совершенном ошеломлении. «Это он дал такой совет?!» — кажется, я даже разинула рот. Сам мой учитель танцев казался нарочито отрешённым, словно изо всех старался прикинуться, что он не с нами. Тэхён при этих словах состроил кислую физиономию, как если бы ему только что хорошенько дали под дых. Я была удивлена не на шутку. Что за чуйка у Пак Чимина, раз он мог догадаться, какие кому подходят подарки? Это было просто немыслимо! Тем не менее, все вместе мы проследовали к некой невысокой дверце, которая, как оказалось, вела в ещё одну комнатку, на этот раз совсем крохотную. Она ограничивалась нишей с жалюзийными дверцами, диванчиком, письменным столом и ещё одной загадочной дверью неизвестно куда. Это был шикарный георгианский дом: россыпь дверей, за которой ещё россыпь дверей, бесконечные хитросплетения проходов, угловатые коридоры и великолепно отделанные комнаты без какого-либо прямого назначения… неслыханной дерзостью было столь шаловливо обращаться с землёй в такой маленькой стране, как наша. Я понятия не имела, чья эта собственность, но, как любительница всего европейского, а в особенности — помпезно европейского, оценила выбор хозяина. Даже ребята путались в сведениях о том, кому принадлежала эта махина: не то Белый, не то Карлик, не то вообще какой-то из неизвестных мне Джеев. Подарок мой лежал прямо на диванчике — это была коробка с ноутбуком. К слову, этот ноутбук — один из немногих атрибутов, доживших до нынешних дней. Именно на нём и пишется эта история. Сейчас он считается старичком, а тогда был совсем новёхонькой моделью. Он стоил целое состояние. Я храню его из тёплых чувств: вместе мы прошли через многие события. Сказать по правде, сама не знаю, чего тогда ожидала, однако, когда увидела подарок, тут же запротестовала. — Они же ужасно дорогие… — впала в ступор я. Карлик мягко произнёс: — Послушай, милая, — при этом расплывшись в понимающей, несколько печальной улыбке, — в наших рядах нет места тем, кто отказывается от подарков из соображений скромности. Скромники умирают, не пожив — мы к таким относимся с жалостью. От мира ты должна требовать всего, а когда он даст тебе всё, потребовать ещё что-нибудь. Жизнь, понимаешь ли, испивает тот, кто испытывает жажду. Отказ я сочту за личное оскорбление, а оскорблений не забываю никогда. Сопротивляться было нельзя, и я нехотя приняла подарок. — И не вздумай задвинуть его в дальний угол, — пригрозил Карлик, — так уж вышло, что это творение техники попало в твои руки — не пользоваться им из своих заносчивых принципов было бы непростительной дуростью. Все вместе мы вернулись обратно в старое помещение, где Карлик тут же нас покинул. — Не могу поверить, что это ты посоветовал, — наконец прошептала я Чимину, — что на тебя нашло в последнее время? — Он ничего такого не сказал, — фыркнул Тэхён, — просто предложил: может, что-нибудь практичное, ноутбук, например? Хватит уже обвешивать его медалями просто за то, что в кои-то веки он соизволил вести себя слегка по-человечески. Это должное поведение, а не героическое. — Не ревнуй, — рассмеялась я, — впрочем, ревнуй — это мило. — Мы с Чонгуком выбирали, — смущённо кивнул Тэхён на коробку, которую я держала за ручку, — Чонгук в них лучше разбирается. Но идея, да, — он вздохнул, — была не наша. Я сам ошалел! Этот всё время сидел в стороне, — он кивнул в сторону старшего товарища, — а тут вдруг взял и выкатил отличную идею. Что это за ящерица, и где старый Пак Чимин? Наконец предмет обсуждений расщедрился на хитрую ухмылку. — А что, я бы вполне мог сказать, — негромко произнёс он, — что на меня в последнее время будто бы действует некая сила. — Что за сила? — выпалила я. — Уж не та ли самая, благодаря которой я смогу танцевать вальс, как профи? Чимин тихо рассмеялся, но тут его глаза случайно наткнулись на ближайшее к нам застолье. Тогда улыбка его побледнела на несколько оттенков и почти тут же исчезла совсем. Я невольно обернулась по траектории его взгляда и вмиг покрылась мурашками. Дэнни Многорукий с задумчивым любопытством поглядывал в нашу сторону, на ухо ему что-то шептал Карлик. Мне захотелось было предложить убраться как можно скорее, но, к моему ужасу, начальник моих друзей поднялся с дивана. Тогда Чимин развернулся к нам с новой ухмылкой, на этот раз фальшивой, и сжато произнёс: — Ведите себя, как ни в чём не бывало, — в глазах горел животный страх, губы искривила искусственная улыбка, как на клоунских масках, — вы ни о чём не знаете. Мне понадобилось мгновение, чтобы спохватиться. — Конечно! — с поддельным весельем ответила я. Подкорку медленно оплетала жгучая чесотка паники. Ладони мгновенно вспотели, поджилки предательски ослабли, и марево сигаретного дыма вдруг показалось особенно едким. Ким Тэхён, с которым по большей части были связаны мои опасения, однако, тоже расплылся в небрежной ухмылке и похлопал товарища по плечу. «Как нам вести себя, если он намекнёт о бюро? — мне вспомнилось собственное обещание не приближаться больше к боссу мафии, и я мысленно хлопнула себя по лбу за то, что вообще стою здесь. — Притвориться глухими? Нахмуриться? Или будет уместен испуг?» — Друзья мои! — торжественно проскрипел голос Дэнни за моим ухом. — Как ваши ничего? Как вечер? Вот, значит, что чувствуют жертвы горгоны Медузы, медленно обращаясь в камень. — Мы уже уходим, — ответил Чимин, — ты же знаешь, я это всё ненавижу. — По-моему, только что тебе было весело, — ехидно заметил Дэнни, остановив на нас с Тэхёном заинтересованный и в то же время показавшийся мне отчего-то враждебным взгляд; я буквально почувствовала на себе, как напряглась шея Пак Чимина, — но подошёл я, и ты тут же скис! Боюсь, я могу прийти к нелестному для себя выводу… Чимин устало вздохнул. — Хватит тебе уже, — произнёс он совсем не голосом подчинённого, а, скорее, таким тоном, каким могут общаться исключительно стародавние приятели, — оставь их в покое. Смысл их разговора от меня ускользал. Речь явно шла обо мне и Ким Тэхёне, но сути я не поняла. — Я что, не могу пообщаться с подчинёнными? — криво усмехнулся Дэнни, как капризный ребёнок, заявляющий о своих правах (такая модель их диалога показалась мне сверхстранной), и вдруг наклонился к Тэхёну. — Я тут как раз вспоминал о тебе, дружище… давай-ка поворкуем в сторонке, — здесь он совершенно внезапно обратился ко мне. — Тебе понравился подарок? — Да. Дэнни мягко улыбнулся. — Чудесно. Ты не будешь против, если я украду твоего молодого человека буквально на минутку? Столь же бездумно я кивнула. Ручка коробки скользила в моей потной ладони. Всё происходящее казалось плохо поставленным кино с абсурдным сценарием. Ким Тэхён выглядел непринуждённее некуда. Даже я никогда не распознала бы ни испуга, ни подозрения, ни чего-либо ещё преступного в этом будничном и разве что слегка недоумённом лице. — Что-то случилось? — поинтересовался он. — Я где-то ошибся на работе? — О, как раз наоборот! — драматично воскликнул Дэнни и хлопками по плечу отвёл его чуть в сторону. Пак Чимину происходящее явно не пришлось по душе. Я хотела было спросить у него, в чём дело, но покинувшая нас парочка на самом деле отошла не слишком далеко, и возможности спокойно подать голос у меня не было. Их разговор даже не вышел за пределы досягаемости нашего слуха. — Хотел поблагодарить, — вдруг совершенно без лицедейства, самым обычным и человечным голосом проговорил Дэнни, доверительно глядя Тэхёну в глаза, — за отличную работу в эти дни. Я был занят из-за чёртовой крысы и слегка увлёкся. Было совершенно не до всего, вот и накопилась у тебя целая проклятая гора дел. Тэхён растерялся, как детсадовец, с которым воспитатель вдруг завёл взрослую беседу, пока остальные дети играют. — Я понимаю, — только и пролепетал он с лицом, полностью противоречащим словам. — Про меня, конечно, ходят всякие невесёлые слухи? Ты наверняка и сам стал меня побаиваться? — здесь его лицо исказилось сжатой виноватой улыбкой. Тэхён бесшумно усмехнулся и испустил тяжеленный вздох, прежде чем ответить. — Да, — он неловко тряхнул плечом, — было дело. Дэнни бесшумно расхохотался. — Вот оно значит что! — негромко провозгласил он. — В последнее время все только и делают, что врут напропалую. Что мне нравится в тебе, Ви, так это то, что ты честный парень. Наш Кук постоянно ноет, что ты уж больно положительный персонаж, а мне это твоё качество как раз по душе. Что скажешь, готов к предстоящему делу? Не сильно расклеился из-за всего? — Работа есть работа, — пожал плечами Тэхён, — скорее, было хуже, когда мы сидели без дела. Я наблюдала за ходом беседы с лихорадочной сосредоточенностью и долгое время не понимала, что за чертовщина творится перед моими глазами. — Отлично, — Дэнни усмехнулся, — всем бы моим парням да твою надёжность. Вот что, Ви, — тут он вдруг стал мертвецки серьёзен, — давайте-ка разбирайтесь быстрее с вашей диадемой, и ты будешь мне нужен для настоящих дел. В наши времена приходится осторожно выбирать друзей. Ты добросовестный, некичливый, и энтузиазма у тебя хоть отбавляй. Я добился успеха в управленческой деятельности в том числе и потому, что научился отличать настоящий потенциал. Держись меня, дорогой друг. Однажды ты очень высоко заберёшься. Я связываю с тобой серьёзные надежды, хорошо? — тут он снова наклонился к нему. — Не вздумай провалиться. Знаю, в последнее время молва обо мне не сахар. Где-то приходится уступать, где-то даже подыгрывать против себя самого. Это всё издержки войны — последствия вражеских ударов по моей репутации, которые кое-кто воспринимает, я бы сказал, близко к сердцу. Похожее и прежде случалось, уверен даже, что до тебя могли доходить некоторые из слухов. Когда люди верят, что иной чересчур преуспевающий господин — на самом деле тиран или сумасшедший, или что-нибудь ещё такое неприглядное, им становится куда приятнее влачить своё мизерное существование неудачников. Что я могу тут поделать? Война — явление пусть и ужасное, но временное. Когда она закончится, мне понадобятся молодые и резвые умы вроде твоего. Мы договорились? «Лжец, — повторялось в мыслях назойливое шипение, — лжец, лжец, лжец-лжец-лжец…» Не укладывалось в голове, как можно вот так искусно менять лица. — Хорошо, то есть, конечно, разумеется, — негромко ответил Тэхён, — я так понимаю, твоё дело почти выиграно? Дэнни только едва заметно ему подмигнул и для пущей надёжности похлопал его по плечу, отпуская к нам. После он многозначительно поглядел на Пак Чимина — так, словно всё это представление разыгрывалось исключительно для него, и наконец вернулся за стол. На этот раз там проявили гораздо более серьёзное любопытство к нашей компании, однако оно быстро угасло, стоило только Многорукому Дэнни нас оставить. — Вау, — тем временем выдал Тэхён, подходя, — что это было? — Приятно, когда хвалят? — мне показалось, что голос Чимина скрипнул как-то странно. — Ты, что ли, замолвил за меня словечко? Не хочу загадывать раньше времени, но речь явно шла о грядущем повышении. Тэхён несколько удивлённо усмехнулся, и вся троица двинулась к выходу. Я шагала на деревянных ногах, судорожно думая. Так незаметно мы оказались за пределами комнаты, и только тогда до меня дошёл смысл слов Тэхёна: — Я знал, что сумасшедшим он только прикидывается, — говорил он Пак Чимину, как оказалось, с воодушевлением, — нет уж, пусть кто угодно говорит, что хочет, а это всё-таки гений. Кто верит, что у него с головой не всё в порядке, на самом деле попался на его удочку и, наверное, даже не подозревает, что играет по его правилам. Слушай, ты точно ему меня рекомендовал! Думаешь, мне и правда грозит повышение?.. — Повышение? — вклинилась я. — Постой, ты это серьёзно? Тэхён был смущён и растерян. «Да он же ему поверил!..» — Тэхён, — спотыкающимся голосом пробурлила я, — он врёт. Тебе не грозит никакое повышение. Не говори, пожалуйста, что он купил тебя так легко. С этой секунды время пошло очень медленно. Замешательство на его лице преобразилось в оскорблённое выражение. — Интересно, почему тебя так удивляет подобная вероятность, — тихим и гулким голосом произнёс он, — я, кажется, с самого начала говорил, что собираюсь многого добиться на этом поприще. — Тэхён! — вымученно хохотнула я и перешла на отчаянный шёпот. — Этот человек — враг! Он принялся запинаться: — Может, мы излишне надумали… потому что знаем то, чего не должны знать, и потому что строим козни у него за спиной. У всех предателей крыша набекрень, — слова давались ему тяжело, — мало ли, что в порыве трусости могло нам померещиться… — А как же уехать? А как же бежать?.. Ты случайно не собираешься свернуть всё из-за пары хлопков по плечу? — Конечно, нет! — прогудел он. — Но если подумать… он же сказал, что я буду ему нужен. Значит, так просто он обо мне не забудет. А уехать можно когда угодно. Хоть после «Алмаза», хоть позже, хоть когда… Я слушала это с разинутым ртом до тех пор, пока слова не стали ударяться в невидимую стену где-то в полуметре от меня и далее превращаться в бессвязный белый шум. Платье противно липло к взмокшему от пота телу. Головокружительной воронкой меня унесло в воспоминание, страшное и болезненно яркое. «Вот так вот, — гордо ухмылялась из прошлого моя персона, — Тэхён — мой». В ушах гудело молчание, вакуумом раздувалась собственная комнатушка, на лице татуировщика горел ехидный скептицизм, и его медленное, словно в замедленной съёмке: «Ну-ну…» — царапало сознание. Разочарование падало с неба огромными валунами и превращало мои облачные замки в жалкие лоскутки руин. Тэхён, видя мою отрешённость, волнительно меня окликал, Чимин бесшумно плыл рядом в мрачном молчании. Мы дошли до лестницы на первый этаж и остановились у перил. — Много таких, как ты, — произнесла я, наконец оборачиваясь на Тэхёна, — забирались выше? Он открыл рот и тут же застыл, так как смекнул, что ступает в ловушку. — Мне не нравится, к чему ты ведёшь… какая разница, кто там забирался, а кто не забирался… — Никто не забирался, — холодно сделала вывод я, — интересно, а многие верят, что заберутся? — Я не они, Рюджин, — злобно прошипел Тэхён, — я не буду таким, как они. Я не сдержала холодный смешок. — Уверена, все они считают точно так же. Вот, что он делает, да? Нехитрый метод. Он берёт вас, беспомощных, и забивает вам голову пустыми перспективами. И вот, вы уже как миленькие готовы годами делать для него грязную работу, лишь бы услышать хотя бы разок, что однажды именно для вас это изменится; лишь бы испытать это чувство собственной исключительности, когда именно с вами он разговаривает тем самым проникновенным голосом. От промозглого холода этих слов даже я сама покрылась мурашками. Настала очередь Ким Тэхёна терять связь с реальностью. Тяжело описать, насколько побитым сделалось выражение его лица. Даже почти выцветшие синяки приобрели более яркие очертания. Но мне, по правде говоря, было не до этого. Я сокрушалась над своими облачными замками. Если Многорукий Дэнни склонил его в сторону мыслей о повышении так легко, если он отобрал его у меня так легко, значит, его у меня никогда и не было — так мне казалось. — Ты говоришь… — Тэхён начал задыхаться от отвращения, рассеянно хмуриться, как будто стараясь прийти в себя, — ты говоришь обо мне, как он… как твой тату-мастер. — Эй, ребята, — наконец посчитал нужным вмешаться Чимин, а может, он вмешивался и раньше, но я не слышала, — давайте успокоимся, пожалуйста… — Ты не можешь без упоминаний о нём, да? Что ж, а в чём он не прав? — прошипела я, всё ещё глядя на Тэхёна и говоря о Ким Намджуне. — В чём он ошибся? Теперь Тэхён усмехнулся. Настолько презрительной улыбки я не видела у него никогда. Он напряг челюсть, обвёл глазами местность у меня за головой, а после впечатался в меня слепой и острой яростью. — Иди к чёрту, — сурово объявил он и круто развернувшись, спешно слетел вниз по ступенькам. — Тэхён! — рыкнул Чимин ему вслед и пробубнил. — А-а-а, ч-щ-ёрт… — при этом запрокинув голову к потолку. Но я, не разбирая, что творю, рванула следом, что-то крича на ходу. На этот раз на нас абсолютно точно оборачивались люди. — Куда ты идёшь? Подожди! Снова бросишь меня и уедешь, да? — кажется, примерно это кричала я, едва различая спереди его спешно удаляющуюся спину. — Трус! По правде говоря, я не знаю, как вы отнесётесь к этой неприглядной сцене… я сама до сих пор не знаю, как к ней отношусь. Крики сотрясали стены, и только на первом этаже, там, где, по счастью, играла весьма громкая музыкальная композиция, моя истерика была немного заглушена. Я кричала это ему вслед и всё равно не верила, что это в самом деле происходит. Осознав, что Ким Тэхён уже скрылся из вида, я застыла на месте, потерянно оглянулась и осталась стоять на месте. Все мысли смешались в бесформенную кашу, при этом я даже не понимала толком, была ли права, что так остро среагировала. Ким Тэхён ушёл, убежал, оставил меня — прямо как тогда, у моего дома, когда он просто уехал — всё вокруг опустело, и стало темно и невообразимо страшно. Каким-то образом я вышла на веранду, обогнула дом и очутилась на имевшемся там небольшом плетёном стульчике. Если до этого здесь и ошивался редкий человек, он, видимо, был достаточно вежлив, чтобы предоставить мне одиночество. Не смогу сказать, сколько вот так я просидела, обнимая себя за плечи и глядя в пустоту. Рядом у ног валялась коробка с ноутбуком. Пальто осталось в гардеробе. Это закончилось тогда, когда на мои голые плечи бесшумно опустился бомбер. Я не глядя знала, что это Пак Чимин, и даже не подняла на него глаза. Каждый выдох оборачивался облачком пара у лица. Под кожу пробирался опустившийся с ночью по-настоящему зимний холод. Мне хотелось поплакать, но внутри не осталось ничего, и сама себе я теперь казалась идеально полой. Молча я забралась в бомбер, не отрывая тупого взгляда от пустоты. Пак Чимин стоял рядом, как молчаливый страж. — Извини, пожалуйста, за эту сцену. Господи, надеюсь, мы не слишком много внимания привлекли? — Не бери в голову, птичка. В уме я вернулась назад, чтобы заново пережить всё уже осмысленно. Картины, балясины, полосатые обои, оживлённая музыка. Блеск пайеток на чьих-то платьях, толкучка остроносых туфель в фойе и чёрные бисеринки проносящихся мимо взглядов. Погоня, безумная и фантасмагорическая, как в аляповатых кошмарах. — Знаешь, а ты мог и вступиться, — в конце концов задумчиво пробормотала я, — это же ты советовал нам убраться отсюда… и тем не менее, ты промолчал. Из-за угла доносился шум вечеринки, он казался далёким и совершенно неуместным. — Это было бы лишним. Тэхён и сам всё поймёт, он просто замечтался на минуту. А если и нет... вы останетесь здесь ещё на какое-то время — что плохого в том, что он проведёт его не в страхе перед боссом? — Это плохо… — начала я и тут же выдохлась; нечего было сказать, потому что такие вещи должны быть очевидны безо всяких объяснений, — потому что это ложь. — Когда будет нужно, он всё узнает. — Когда будет нужно? Это так не работает, — я опустилась локтями на колени, безучастно обводя глазами автомобили на парковке, — по крайней мере, в отношениях. Я не могу просто пришпорить его, когда мне надо, и поменять направление; он же не лошадь. Нужно, чтобы он сам этого хотел. — Что ж, как видишь, он этого не хочет. Быстро. Сухо. Без права на возражения. — Что до тебя самой? — донёсся из внешнего мира бархатный голос Пак Чимина. — Ты вот так запросто отказалась от старой семьи, друзей, будущего? У тебя что, не было сомнений? Так ненавидишь прежнюю жизнь? Внезапно я снова оказалась здесь и сейчас, будто очнувшись от полусна, и холод сделался совсем суровым. Я сжалась под давлением температуры и задрожала. И натужно, через усилие задумалась над вопросом. Вообще-то, если судить здраво, сомнения у меня действительно имелись. Все они были связаны с добрыми морщинками у дядиных улыбающихся глаз… и, наверное, с Ким Намджуном. Я представляла не далее как сегодня: оставить идею больших денег, «коих хватит на всю жизнь», адреналинового безумия и головокружительных рисков. Быть свободными пусть не от некоторых обязательств, но от преследования законом. Однажды у нас в школе месяц стажировалась девочка из Таиланда, из города с причудливым названием Пхукет. Я могла бы выучиться в этом городе на парикмахера, а Ким Тэхён — работать в чайном магазинчике. Мы жили бы в небольшом домике на углу узкого перекрёстка, подкармливали бы местную кошку и ходили бы на пляж. Представлялись бы всем английскими именами и выдумывали бы себе истории прошлого, а в один прекрасный день нас бы там больше не было. На ближайшие даты после нашего исчезновения в захудалом отеле где-нибудь в Афинах уже был бы забронирован скромный номер. Проблема заключалась в том, что Ким Тэхён, кажется, не хотел работать — особенно за гроши. Меня труд не коробил, а у него ассоциировался с домом и люто им презирался. Единственное поприще, в котором он надеялся добиться успеха — поприще воровское. Других путей он не видел, а если и видел, они представлялись ему безрадостными. — Наверное, ты прав, — я выдохнула облачко пара, — у меня самой были сомнения. На душе скреблось гадкое чувство; вдруг я ощутила себя безнадёжно несчастной. — Послушай, — проговорил Чимин, — ты не думала, что вы можете не вполне подходить друг другу? — Мы не расстанемся, — хлёстко отрезала я, — потому что мы любим друг друга, несмотря на все эти вещи. Он неодобрительно помолчал. — Я не эксперт в таких вопросах, но в вашу любовь не верю. Хотя, признаюсь, поначалу выглядело очень эффектно. Только, мне кажется, любви без уважения не существует. Ты, уж извини, не уважаешь его за его выборы. А он такое сразу чувствует. Его прошлое тебе знакомо, птичка, так что ты должна знать, как он поступает в таких ситуациях. От чужого неуважения к себе он бежит. Если ему что-то неприятно, он убегает от этого подальше. — Зачем ты это говоришь? — Однажды, когда ваша глупая затея пойдёт не так гладко, как вам видится, ты, почти с самого начала втайне не разделявшая её, взглянешь на него уже совсем холодно. А он поймёт это и на следующий же день просто-напросто исчезнет. — Хватит, пожалуйста. — Он ушёл сейчас. Тебя это нисколько не смущает? — Это всё Ким Намджун, — глухо произнесла я, — стоит только мелькнуть его имени, как у кое-кого срывает крышу. — Почему бы тебе не переключиться на этого парня? Раз уж его имя достаточно могущественное, чтобы одно упоминание о нём создавало столько шуму. Совершенно неожиданно для себя я обречённо рассмеялась. — Дожили. Пак Чимин сватает меня с Ким Намджуном. Господи, да не будет этого. Успокойся, вселенная! Мы ещё немного посидели, не произнося ни слова. А после Чимин выскользнул вперёд, наклонился, поднял валяющийся на полу ноутбук, выпрямился передо мной и глянул в сторону лицевой части дома, кажется, готовый уходить. — Подвезти тебя до дома? Я задумчиво помычала. Было нечто постылое в творившихся вещах. Брошенная тут одна своим парнем после того, как закатила сцену. Всё это выглядело диковинно и несуразно, а ещё было совсем не в нашем стиле. К великолепным нарядам липла грязь. — А ты на машине, что ли? — я подняла глаза. — По работе я езжу с Дэнни или с Тэхёном, а сам обычно стараюсь передвигаться пешком. Только сюда же пешком не доберёшься. Я на нашем Хёндае приехал. — О, здорово… скучала по этому старичку. Я поднялась на слабых ногах, слегка качнулась и зачем-то уставилась на него в упор. Совершенно, как мне казалось, бездумно, однако уже в следующую секунду с моих губ слетело: — Слушай, а зачем это вообще было? Свет здания сюда, конечно, заглядывал, да и на парковке были фонари, однако над верандой нависала крыша, и силуэт моего учителя танцев таки колебала прозрачная полумгла. Глаза его при таком освещении становились совсем бездонными, а застывшее на лице спокойствие копилось в уголках черт размытыми кляксами. — Что именно? — спросил он. — Зачем он отвёл его в сторону, стал наущать по-всякому, по плечу хлопать? Ещё и так, чтобы ты всё слышал. Воцарившаяся тишина скрывала в себе неведомые подвохи. — Думаю, это была проверка, — прошелестел Чимин, — как видишь, мне её не избежать, как и всем остальным. Он боится, что я сдам назад, и проверяет, не сказал ли я кому. Начать в таких случаях полагается с моего ближайшего окружения. Боюсь, в нынешние времена одной моей улыбки кому-нибудь достаточно, чтобы он вгрызся в этого человека со страстью хищника. «И снова ты прав, Намджун… у Дэнни действительно сдают нервы». — Получается, поверив в его бредни о повышении, Тэхён прошёл проверку… но мог бы и не пройти. Если бы знал что-то ещё, да? Ты говорил, что, узнав, мы уже не сможем притворяться, что не знаем. Чимин, что будет после «Алмаза»? С организацией, с нами, с тобой? Он помолчал в размышлениях… о том, что сказать можно, а что нельзя. Где открыться? Где солгать? Если солгать, то как именно? Мне казалось, я могу прочитать все эти алгоритмы, как если бы они были моими собственными. Однако он прошелестел лишь: — Время покажет. «Не твоего ума дело», — вот что это значило на самом деле. Наш недавний с разговор с татуировщиком вертелся на уме, и я аккуратно подала голос: — Слушай… — сначала я замялась в неловкости и сомнениях, но таки заставила себя произнести, — не делай этого. Он ответил мне бесстрастным выражением; на его немом языке это было вопрошание. — То, из-за чего ты вдруг стал так пугающе спокоен, — пояснила я, — тот шаг, на который, как тебе кажется, ты способен. Это не так. Думай о себе что угодно, но у меня есть чуйка на людей, и я чувствую, что ставить на тебе крест было бы чудовищной ошибкой. Ты непригоден для всяких жутких вещей, от которых обычно мурашки идут по коже. Так что не делай этого. Не ставь на себе крест. Слабые отголоски музыки доносились до нас расстроенными и перепутанными вьюнками, превращаясь в дьявольский хор. Мой учитель танцев вдруг заулыбался. — Вот так прямо? — спросил он, двинув бровью. — С места в карьер? — Если обратишь внимание, я только так и умею. Пыталась же по-другому — выходило убого и комично. Трюкач и ловкач из меня так себе. Он бесшумно рассмеялся, сделал плавный разворот и вдруг сменил тему: — Забыл сказать, тебя же искал Чонгук. Не сговариваясь, мы одновременно неспешным шагом двинулись назад туда, откуда пришли. — Он перехватил меня у лестницы и спрашивал, куда вы делись, — продолжал Чимин. — Я не врач, но глаза у него какие-то бешеные. Спросил, не дождался ответа, тут же убежал. По-хорошему, надо бы зайти за ним и таки утащить его оттуда силком. Он ещё утром обещал держаться осторожно, но если всё-таки попадётся на глаза кое-кому, очередного задушевного разговора будет не миновать. Незаметными тенями мы выскользнули на парадную часть веранды. — Обещаешь этого не делать? — упрямо продолжала я старую песню. — Давай-ка, пообещай. — Не имею ни малейшего представления, о чём ты толкуешь, — он развернулся ко мне. — Я его поищу, а ты заберёшь пока свою верхнюю одежду? Я сдвинула брови к переносице. Испустила старческий вздох и буркнула лишь: — Просто для справки: я не сдамся. Он ухмыльнулся так, как если бы мой детский лепет его искренне умилял. — Так что скажешь? Я за Чон Чонгуком, ты за пальто, встречаемся на этом же самом месте? Я раздражённо фыркнула: — Стой здесь, я сама схожу. Наконец он продублировал моё хмурое выражение. — Это ещё почему? — Он искал нас, значит, хотел поговорить о том, что наплёл в машине. — А что он наплёл… — Потом. По крайней мере, я надеюсь, что он ищет нас из-за этого. Я подойду к нему, буду сама светлость, чтобы у него аж зубы задребезжали от стыда, и попрошу поехать с нами. А ты своей беспощадной миной можешь всё испортить. Так мы и приблизились к входной двери, где я вернула бомбер его хозяину. — Я всё равно зайду на всякий случай, — объявил Чимин и тут же закатил глаза, видя моё недовольство, — посмотрю, не поплёлся ли он сдуру кое-куда. Если его уже успели поймать на допрос, что собираешься делать? Условившись в случае чего встретиться здесь же, мы вошли в здание вдвоём. Вот только найти одного маленького Чон Чонгука в огромном доме оказалось сложнее, чем я предполагала. Я безуспешно обошла банкетный зал вдоль и поперёк, вернулась в просторную прихожую и уже поглядывала в сторону других помещений на этом этаже, вытянула шею и сквозь толпу изучила тянущийся куда-то коридор и даже покосилась на второй этаж, как вдруг заприметила окружённого толпой Шугу у входа в одну комнат. Он нетвёрдо стоял на ногах, сверкал десневой улыбкой и размахивал рукой с бокалом коньяка, который не пил и то и дело расплёскивал. Чон Чонгука с ним не было. Немного помявшись и ещё раз окинув взглядом все свои неутешительные варианты, я всё-таки двинулась к племяннику Дэнни. Наверное, моё «извините» провалилось в гогот разговора раз пять, не меньше. В конце концов не осталось ничего, кроме как растолкать локтями помехи в виде прочих участников кучки и протиснуться непосредственно к цели. Тогда уж, конечно, на меня обратили внимание все, включая Шугу. Ухмылка всё ещё застыла на лице, пьяные глаза остановились на мне, впрочем, без пылкого интереса. — Привет, — бросила я, — извини, ты не видел Чон Чонгука? — Чон Чонгука? — отрешённо и ужасно пьяно ляпнул он; на секунду мне даже показалось, что он забыл, о чём его только что спросили, но тут он, к счастью, спохватился. — А, Джо-о-н! Кук! А ты, собственно, кто? Подружка? «Точно, Джон Кук…» — опомнилась я. Меня ни капельки не удивило, что меня этот парень даже не вспомнил. — Типа того. — Ты зашибись как вовремя, он вон там, — Шуга обернулся на коридор и указал на одну из дверей, после чего вернул внимание мне, — иди забери его оттуда, а? Он же там уснёт… а ему там засыпать н-нельзя. На букве «н» в слове «нельзя» он икнул. — Он что, пил? — испугалась я. — Какой-нибудь алкоголь? Мин Юнги качнулся на месте, улыбаясь, щурясь и тщетно силясь заинтересоваться моим вопросом достаточно, чтобы понять его пьяным умом. Я не стала дожидаться окончания этой заведомо проигрышной битвы и торопливо направилась к названной двери, оставляя кучку позади. Казалось бы, дело оставалось за малым, но по дороге меня перехватил некий смокинг, поинтересовавшийся, всё ли у меня теперь в порядке. Якобы он видел, как я плакала, бежала куда-то, кричала и всё такое. Вспомнив о том, что случилось, я горестно скривилась, пробормотала слова благодарности и уже было двинулась дальше, как вдруг смокинг завёл новый разговор, на этот раз о том, какой необычайной красоты у меня глаза. В любое другое время я была бы страшно польщена, но в ту секунду только боролась с желанием просто молча обогнуть неожиданного воздыхателя и уйти. Наконец, кое-как отделавшись от него, я добралась до заветной двери и зашла в комнату. Там было темно. Решив, что Чонгук и правда уснул, если не что похуже (он же сам говорил, что алкоголь нельзя мешать с таблетками!), я торопливо прошагала вглубь комнаты, но застыла на месте, услышав знакомый голос. Он говорил невнятно и доносился из неизвестности. Я не сразу осознала, в чём тут дело. Оглянулась на кровать — пусто. Далее глаза побежали по мутным очертаниям мглы и наконец задержались на плотной портьере, за которой, как оказалось, помимо окна был выход на веранду, на задний двор. Я уверенно направилась туда, но у самой портьеры вдруг застыла, услышав: — Да подожди же! Не сбрасывай, — тут Чон Чонгук издал нечто среднее между вздохом и рычанием; к своей радости я отметила, что голос был трезвым, — в миллионный раз говорю: извини. Я не потому звоню, — возникла пауза, которая могла объясняться только смутно различимым голосом с той стороны линии; я застыла на месте в нерешительности, — поговорить хочу. Нет, не о плече… то есть, и о нём тоже, но не в том смысле, — снова вздох вперемешку с мычанием; в его словах, в манере сквозило явное волнение, — я не такой. Вот это, что сегодня было — я не такой. То есть, я не сахар, конечно, но не такой. Понимаешь, есть одна загвоздка… у меня небольшие проблемы со здоровьем. Я себя в последнее время не совсем узнаю. Околачиваюсь по улицам, как в бреду. Знаю, тебя это не касается; не знаю, зачем я начал. Просто я был сволочью и хочу хотя бы объясниться. Зря я вот так, серьёзно, сам же мучаюсь теперь, — он подождал ответа и, видимо, не дождавшись, продолжил гораздо тише; настолько чувственный голос от него можно было услышать крайне редко, — а ты очень красивая. И грудь у тебя красивая. Знаешь, как я мечтал её снова увидеть? — прилетел какой-то особенно хлёсткий ответ. — Хорошо-хорошо, тебе нет дела, как я расцениваю твою внешность. Слушай, не возражаешь, если я приеду? — ай да Чон Чонгук: ни чужая подчёркнутая сухость, ни самые прозрачные намёки, ни даже прямая грубость нисколько его не коробили — если он действительно чего-то хотел (имею в виду, безо всяких игр), он готов был сколько угодно клянчить, пока это не получит, а после преднамеренно делался таким лапочкой, что злиться на него становилось невозможно; убийственное оружие, если вдуматься. — Нет-нет, не ради этого, я клянусь. Ничего не будет. Просто поболтать, — с той стороны линии, как я давно догадалась, была японка, и она долго молчала, прежде чем всё-таки отказать. Только вот избавиться от Чон Чонгука в его теперешнем расположении духа было не так-то просто. — Послушай, ты уже победила. Я сдаюсь тебе на милость и молю о пощаде, идёт? Я складываю оружие, становлюсь на колени и подписываю акт капитуляции. Я хочу приехать, хочу поговорить и, может быть, немножко поцеловаться … — хлесткий протест с той стороны, — ладно, без поцелуев! Если не передумаешь. Пожалуйста, разреши мне приехать, — возникла тишина, потом прозвучал какой-то ответ; Чонгук устало помычал, — зачем мне? Мне убийственно гадко, вот зачем. Я тут, честно говоря, перессорился со всеми, с кем только можно. Хочу просто поболтать… ни о чём, то есть, обо всём на свете. И хочу тебя увидеть. Можно? Скажи «да», — в его голосе зазвучала печальная улыбка, — ну скажи. Чего тебе стоит? Одно коротенькое словечко. Если хочешь, можешь даже по-японски. Я же чувствую, что ты хочешь это сказать. Под таким натиском она, конечно, сдалась. И пока он вслух повторял её адрес, а после обещал, что тотчас же вызовет такси, я на цыпочках двинулась назад и покинула комнату. Прильнула спиной к двери. По коридору я вышагивала нетвёрдо, словно ступала по вате. Пёстрые пространства и их не менее пёстрые обитатели плыли мимо смазанными пятнами. Точно так же я забирала пальто, пребывая в некоем трансцендентном мареве и краешком ума зацепившись лишь за то, что вместо висевшего рядом плаща Ким Тэхёна на меня убийственно глядел голый крючок. Иногда, когда всего становится слишком много, сознание имеет свойство умышленно пьянеть. И вся реальность с её смертоносным калейдоскопом зол превращается в причудливое артхаусное кино, смысл которого вроде бы и где-то рядом, но при этом ловко ускользает от понимания. Поглядев на пустой крючок с несколько минут без единой мысли в голове, я парящим полукругом развернулась и двинулась дальше. «Думаю, ничего страшного не случится, если мы уйдём без него…» — как ни в чём не бывало завертелось в уме по поводу Чон Чонгука. Я собиралась выйти на веранду и дождаться своего учителя танцев. В прихожей, однако, что-то на периферии зацепило мой взгляд; неосознанно я дёрнулась в сторону раздражителя и обнаружила Чимина в компании Дэнни. Они разговаривали у самой вершины лестницы: Дэнни стоял спиной ко мне и одной ногой опустился на ступеньку ниже другой, а Чимин застыл перед ним каменной статуей, развёрнутой ко мне лицом. Начальник что-то активно втолковывал подчинённому, тыча пальцем тому в грудь; лицо подчинённого тем временем было хмуро и твёрдо. При Дэнни Многоруком мой учитель танцев менялся. Он словно хотел выглядеть ещё более отчужденным, нелюдимым и замкнутым, чем был на самом деле. Вдруг его боковое зрение тоже покоробилось моей персоной; он бросил небрежный взгляд за плечо своему боссу и встретился со мной глазами. Не знаю, зачем, но я мгновенно встала в танцевальную позицию и выполнила торопливую версию одной из изученных вариаций. Когда закончила, я снова взглянула на него: он на меня уже не смотрел, но губы были крепко-накрепко сжаты в явной попытке подавить улыбку. Через минуту он настиг меня в прихожей. Я заметила, что он успел нацепить свой бомбер. — Ты нашла его? — было первым, что он сказал. — Да, не волнуйся, мы можем его оставить. Он сейчас уезжает. Я слышала, как он вызывал такси. — Такси? Зачем? Ты не позвала его с нами? — Он едет на свидание… к той самой японке. Короткая пауза. — Ясно. Тогда идём. Давай-ка я понесу эту бандуру. Я вручила ему ноутбук, и вскоре мы покинули дом. Эта огромная махина со всеми её карикатурными нарядными обитателями осталась позади. По словам Чимина, чуть ниже по склону от глаз скрывалась за небольшой кучкой деревьев ещё одна парковка, где он и оставил Хёндай. Мы неспешно шли в усталом молчании. Странно, но тогда, когда в спину нам светил фонарь и по пустому асфальту протянулись длинноногие чёрные тени, мне впервые за много дней померещилось, что у меня нет никакого парня. Громоздкий плот наших с Ким Тэхёном надежд, выраставший до неба и бороздивший туманную неизвестность над обрывом городских крыш, сделался до того шаток и неустойчив, что от малейшей качки нам грозил конец; и — это было головокружительно — я отличала по двоящимся перед глазами предметам, что нас уже укачивает. Стало невыносимо стыдно, что я на него накричала. Я коснулась ладонью груди, словно стараясь утешить собственное сердце. Представила по-настоящему, что Ким Тэхёна может не быть рядом… даже тогда, когда он больше всего нужен. Например, сейчас. Или в одинокие сизые утра, когда впереди разверзается пустой и безынициативный день. И не только тогда… — вообще никогда. «Не может быть, — его спокойный добрый образ возник в голове, и горло с новой силой охватило удушье приближающихся слёз, — не может быть…» Однако это уже происходило. Он ушёл. Примерно тогда я подняла глаза. И увидела его, подходящего нам навстречу. В руках он держал собственный плащ, на губах уже застыли какие-то слова, в растёртых глазах отражение моих собственных мыслей. Все трое остановились. Тэхён подал голос первый: — Я тут как раз ходил проверить, там ли ещё наша машина; хотел посмотреть, не уехал ли ты, — всё это он говорил через силу Пак Чимину, а затем обратился ко мне и произнёс ещё более сдавленно, совсем не глядя мне в глаза, — Рюджин, я пытался тебе дозвониться, но у тебя, наверное, села батарея. Не хочешь поехать со мной? — Конечно, — отстранённо бросила я. Чимин не имел возражений против такой модели развития событий. Он вручил другу ноутбук и даже сказал напоследок: — Не дрейфь. Тэхён кивнул. Однако мой учитель танцев не двинулся с места и, немного помявшись, добавил тихим бесцветным голосом: — Мы можем отбиваться, сколько хотим, а в конечном итоге получаем исключительно то, что и должно было случиться. Неправильных решений, ведущих к неправильным последствиям, не существует. Если что-то случилось или не случилось, в этом была логика. С этим он похлопал младшего товарища по плечу, развернулся ко мне, бросил: — Увидимся, птичка, — и засеменил прочь. Очень скоро его силуэт скрылся из вида, а две оставшиеся фигуры так и замерли без движения в остаточном гуле его слов. Что это вообще значило? Голова отказывалась работать. Я не чувствовала себя собой; была только внешняя оболочка, и та казалась совсем омертвевшей, бездыханной. Довольно долго ничего не происходило. Первый шаг, который Тэхён сделал мне навстречу спустя миллион лет, был неуверенным и совсем крохотным. Увидев, что планета не треснула пополам, он осмелел, сделал ещё несколько таких же микроскопических шажочков и наконец встал ко мне вплотную. Ещё мгновение, и ладонь его свободной руки коснулась обветренной кожи моей щеки, ледяные пальцы четвернёй поползли по оголённому уху, а оставшийся большой палец скользнул под подбородок и аккуратно приподнял моё лицо. Я держала глаза опущенными. — Ты такая красивая, — тихим шёпотом в бархат полутьмы. Я ничего не ответила. — Я люблю тебя. Подлый ход. Не ответишь встречным признанием — и ты плохая девочка. Однако я сохраняла молчание… не из вредности, мне просто нужно было время, чтобы собраться. Тогда он наклонился и заключил в слабый, едва ощутимый поцелуй мою верхнюю губу. После то же самое случилось и с нижней. А после он перестал церемониться, и к делу подключился язык. И я, не в силах держать оборону, ответила, обессиленно прикрывая глаза. Растеряв остатки робости, Тэхён хлынул на меня лавиной. Всё пошло по новой: вздохи, смазанные касания, головокружение… — если подумать, это очень странно. Чем больше ссор, тем больше безудержных поцелуев. — Стой… — выдохнула я в конце концов, слабо упершись ладонями ему в плечи. Это возымело ровно противоположный эффект. В ту секунду я десять раз пожалела, что послушалась японку, потому что руки у Ким Тэхёна развязались не на шутку. — Нет, — слабо повторила я, когда его ладонь сжалась в районе моей ягодицы под пальто, а губы лезли под ткань платья на ключице; насилу оттолкнув его, я повторила, — нет. Отшатнувшись, он пробежался диким взглядом по местности и в конце концов произвёл жест, который можно было расценить только как закатывание глаз. — Не делай этого, — прошипела я, задыхаясь не то от остаточного возбуждения, не то от поднимающейся злости. — Что?.. — он реагировал заторможено. — Такое лицо. — Что я сделал? — Ты сделал разочарованное лицо! — взорвалась я почти криком. Разговор медленно слетал с петель контроля и уплывал далеко от моего сознания. Я уже не могла толком понять, почему мы ссоримся, что говорить и как это прекратить. Мой собеседник тем временем стал морщиться, растирать веки пальцами и пыхтеть обрывки смущённых фраз — словом, демонстрировать бурную мозговую деятельность. Ни с того, ни с сего он вдруг стал извиняться за свою наивность, но то и дело сбивался с мысли, и речь получалась бессвязной, а мне вообще казалось, что я, если и злюсь на него, то не за это. — Что я за идиот, правда! Даже Чимин сказал, что здесь лучше не оставаться. Я и сам всю дорогу чуял неладное, а теперь… да ни за что на свете я бы не купился! Это минутная слабость, понимаешь? — он всё время жмурился, скаля зубы, как от боли, и наворачивал круги. — Было так приятно всего лишь на секунду представить, что есть шанс. Я очень долго этого ждал. Не знаю, как объяснить. Брови домиком, губы жалобно искривлены, в глазах сверхъестественная грусть — он выглядел так, словно вот-вот расплачется. — Ничего, — мягко отвечала я, — ничего страшного, честное слово. — Прости меня, правда. — Да нет же. Это ты меня прости. У меня самой такое было. Сомнения, то есть. Не сразу, но эти слова вернули его на землю из полёта отчаянного самоуничижения. Он остановился, глядя мне в глаза и кротко ожидая объяснений. Набрав в грудь побольше воздуха, я сказала: — Думала, было бы здорово последовать совету Пак Чимина, — здесь случилась первая запинка, — то есть, не ввязываться в интриги, чтобы можно было жить спокойно, ничего не бояться и, может, даже открыться дяде. Как ни крути, а мне очень больно разочаровывать его… — здесь запинка повторилась, на этот раз надолго. Фраза так и повисла в воздухе на высокой ноте, но Ким Тэхён без труда закончил: — И твоего тату-мастера. Стыдливо поникнув, я нехотя кивнула. — Да, и его. И вообще, даже без привязки к ним… думала, что можно было бы быть свободными от постоянного риска. Он многозначительно расправил плечи, всей фигурой обращаясь в вежливое возражение. — Мы же не собираемся опустошать по банку в день. Это будут редкие, но отлично продуманные операции. Я всегда очень скрупулёзен, за что ни возьмусь, в том числе это касается и работы. Где найти, когда осуществить, как хранить — если хоть какая-то деталь выпадает, я отменяю план. — Тэхён, чтобы так никогда и не попасться, надо быть гением, — тихо проговорила я, — провернуть пару успешных ограблений за жизнь вполне реально, а вот заниматься этим на постоянной основе — гиблое дело. Была и другая причина: мне попросту не хотелось этого делать. Мне не было это нужно. Но я решила зайти с более выгодных карт. — Это был твой план, Рюджин, — в его голосе засквозило раздражение, — что ты предлагаешь? — Честно говоря, я тогда действовала импульсивно, — наконец пришлось признаться мне в том числе и себе самой, — я испугалась всех, кто нам угрожал, и захотела бежать, но если мы будем заниматься тем, чем собираемся заниматься, вместо старых угроз всегда будут новые. Снова и снова сбегать — это романтично, но в девяноста девяти случаях из ста беглецов ловят. — Кто составлял эту статистику? Ты лично пересчитала каждого? Откуда ты знаешь, что ловят большинство, если невозможно вычислить тех, кому никогда не предъявляли обвинений? Вообще-то, это была статистика Ким Намджуна. Основывалась она, скорее всего, на его убеждениях. Собственной у меня не имелось. Я вздохнула, не желая возиться с этой темой и решив просто бросить её. — Есть и кое-что другое, — сдалась я, — мне всё равно, откуда ты берёшь свои деньги, но самой мне тяжело брать то, что кто-то заработал честным трудом. То есть, всё это не касается тех парней, которых вы обычно бьёте, они и сами такие же, но мы же будем отбирать у обычных людей, да? — Вообще-то, я присматриваюсь к банкам, — назидательно изрёк Тэхён, — а банки как раз и занимаются тем, что обворовывают своих клиентов. Ступив на эту тропу, я в очередной раз не без удивления осознала, что в его голове схема наших будущих передвижений обрисована гораздо детальнее. Я со своими скудными представлениями была в этом споре заведомо проигравшей и потому просто умолкла. Мы какое-то время просто помялись в неловкости. — Как видишь, — вздохнула я, — у меня тоже имелись определённые сомнения и соблазны на стороне, так что не извиняйся за это. Ему пришлось долго обмозговывать услышанное. В результате, к моему великому удивлению, он слабо усмехнулся: — Не так-то просто оказалось выбросить старую жизнь в помойку, а? Даже при всех её недостатках. — Ты прав. Однако точка поставлена не была. Осталось некое чувство незавершённости. Только вот я слишком выдохлась, чтобы думать, как и с чего начать. Голова пухла. Чуть погодя было решено отправиться к машине и поскорее убраться отсюда. Вкратце я поведала Тэхёну обо всём, что случилось в его отсутствие. Он, в свою очередь, поделился, что проехал половину пути до Скворечника, прежде чем понял, что просто не может вот так взять и завалиться домой как ни в чём не бывало. Больше мы ничего не говорили. Затхлая горечь оседала на коже, как копоть. Я едва помню, как залезала в машину. Мы уже давным-давно были в пути, когда я снова впервые за долгое время подала голос: — Тэхён, как ты думаешь… мы расстанемся? Вильнув вопросительным хвостиком, фраза так и булькнула в омут тишины. Тишина, тишина… зловещее молчание — с каждой секундой без ответа в груди все больше разрасталась смертоносная чёрная дыра. Наконец Тэхён едва слышно произнёс: — Не знаю. Стало ещё хуже, чем когда он молчал. Однако, как ни странно, это меня встряхнуло. Я выпрямилась, заставляя себя оклематься от истощённой заторможенности. Нужно было всё решить, поговорить по-человечески, иначе эта гнетущая атмосфера доконала бы нас обоих. Тем более, что ничего сложного здесь, если пару-тройку минут всерьёз подумать, не было. Даже наоборот, всё просто до одури. Сцена с упоминанием татуировщика его так и не отпустила. Подспудно я знала это с самого начала, но не торопилась извиняться и оправдываться, потому что… потому что он ушёл. Его решения уйти начинали походить на личный почерк, и одна только мысль об этом выводила меня из себя. С одной стороны, я твёрдо решила обсудить всё максимально по-взрослому. Дядя говорил когда-то, что самый продуктивный конфликт — это тот, что отчасти походит на сухое судебное заседание. С другой стороны, как я ни старалась, я не могла найти себя в равной степени провинившейся. Неважно, что случилось: вот так уходить — это не дело. Ким Тэхён тем временем, я была уверена, подразумевал всё то же самое, но в свою пользу — и это только злило меня ещё больше. Наши претензии друг другу были примитивны до смешного, но при этом выстроены так, что каждый считает себя более правым, а другого — более провинившимся. Это был замкнутый круг. Наша Киа мягко плыла по проспекту, с которого уже вскоре должна была свернуть в мой квартал. Тогда оставалось бы ехать всего-ничего. Я знала, что долгий, утомительный разбор полётов неизбежно стартует, как только Ким Тэхён заглушит мотор, и потому следила за маршрутом с тревогой. Автомобиль свернул с проспекта и заколесил по узенькой улице. Увы, в голове к этому времени стало ещё более пусто, чем в начале пути. Бушующее штормом волнение затмевало все корявые попытки поступить правильно. Анализ слетел — остались только мешанина жгучих безымянных чувств да горстка язвительных изречений. Всякая здравая мысль мгновенно погибала в ядовитой среде обиды и задетой гордости. Тем временем впереди уже появился поворот на знакомую улицу — мой дом был прямо за углом. Сосредоточив на этом повороте расфокусированный взгляд, я уже вовсю подбирала самые визуализированные и красочные описания того, как была безбожно брошена одна во вражеском гнезде, что при этом чувствовала и что за выводы сделала. Как вдруг… Сердце похолодело. По всему телу до самых кончиков пальцев словно прокатился парализующий яд. Я не могла пошевелиться, не могла отвести глаз, не могла ничего сказать, не могла дышать. «Нет, нет, только не это… — запоздало зазвенели колокольчики паники, — это самый худший момент, который только можно было подобрать». На крыльце у моего подъезда, присев на широкий поручень каменных перил и уткнувшись в тоненькую книжку, сидел татуировщик. Я моментально узнала этот всецело поглощённый вид, который он приобретал только тогда, когда читал уже довольно долго. Он сидел здесь давно. — Очень интересно, — вдруг с невыразимым презрением произнёс сбоку Ким Тэхён, — ты не говорила, что у тебя назначена встреча. — Я не знала, что он придёт. Не понимаю, что он здесь делает. — А вот я отлично понимаю. Намджун заметил нас, как только мы свернули на мою улицу и тем самым оказались непосредственно у нужного подъезда. Он аккуратно прикрыл книгу и спрятал её во внутренний карман полурасстёгнутой чёрной ветровки. Беспечно вскочил с перил. Было холодно, на голову ему был натянут капюшон огромного худи, прятавшегося под верхней одеждой. Чёрные джоггеры, обвешанные квадратными карманами. Коричневые ботинки челси. Мне редко удавалось взглянуть на него вот так издалека глазами обычного прохожего. В такие моменты я понимала, почему посторонние его побаивались. Кто же рискнёт предположить, что во внутреннем кармане ветровки этот сомнительный тип прячет «Повести Белкина», среди которых, ко всему прочему, особенно выделяет «Акулину»? Из окна машины я смотрела на татуировщика круглыми глазами ужаса и чувствовала его ответный взгляд. Взгляд, на меня не смотрящий, но взгляд, меня видящий. Пасмурный, тяжёлый и странно решительный. Что бы ни привело его сюда, он выбрал самое худшее время. Счёт тем временем шёл на секунды. Стоило только заглохнуть мотору, как Ким Тэхён пулей выскочил из машины. Опомнившись, я поспешила было следом, но от волнения сделалась неуклюжей, как тюлень. Ещё и платье с туфлями — сами понимаете. Ноутбук тогда так и остался в нашей Киа, потому что я напрочь о нём забыла. Чертыхаясь и то и дело подбирая свои идиотские юбки, я вывалилась наружу с сильным опозданием. Когда за мной наконец захлопнулась дверь, Тэхён уже подлетал к татуировщику, гудя: — Какого чёрта ты здесь забыл? «Нет, только не это, только не это…» — заело хнычущую пластинку в моей голове. — Тэхён, — звонко клацала я, спеша к ним, — стой! — Я спрашиваю тебя… — Тэхён схватил Намджуна за грудки; лицо второго выражало угрюмое недоумение. — Ты совсем чокнулся? — фыркнул он, насилу оттолкнув напавшего за плечи. Но тот тут же навалился с новой силой и даже попытался потрясти оппонента за ворот худи. — Тэхён! — я взбегала по ступенькам. — Отойди от него! Всё происходило быстро, как вспышками молнии. Вот, преодолевая последнюю ступень, я выкрикивала бесполезные команды. Вот, татуировщик, напрягая желваки и корча мину бесчеловечного отвращения, в очередной раз оттолкнул Ким Тэхёна. Вот, отшатнувшись и выполнив благодаря этому отличный замах, под мой громогласный вскрик Тэхён зарядил ему в челюсть. Где-то вдали звенел собственный голос. — Что ты творишь?! Очнувшись от шока, Намджун нащупал место удара и ответил обидчику звериным взглядом. Тот, сжав кулак, снова пошёл в атаку. Не решаясь выйти вперёд, я застыла перед ними в тупом бессилии. На этот раз Намджун увернулся и сам рванулся вперёд. — Хватит! — взмолилась я. Движения татуировщика были такими быстрыми, что я едва их осознавала. Круто развернувшись, он сгрёб обидчика за руку и сложил пополам, навалившись ему на спину локтем и впечатав его грудью в перила. Тэхён вскричал от боли и бешено затрепетался. — Хватит, пусти его, — подбегая, протараторила я. — Стой, где стоишь! — прорычал Намджун мне, слыша, что я приближаюсь. Невольно я замерла на месте. Тэхён тем временем корчился в уязвимом положении и то и дело выплёвывал какое-нибудь ругательство. Наклонившись к нему, татуировщик произнёс: — Сейчас я тебя отпущу, — это звучало, как угроза, — и ты не будешь ничего выкидывать. Понял? — Катись в задницу, — выплюнул Тэхён вместо ответа и снова предпринял попытку выбраться. Татуировщик навалился на него сильнее. Тэхён издал болезненное бульканье. — Я серьёзно, — невозмутимо сказал он, — успокойся. — Какого чёрта ты здесь забыл? — Не твоё собачье дело. — Тут живёт моя девушка, — прокряхтел Тэхён, стараясь развернуть голову так, чтобы посмотреть Намджуну в глаза, — так что моё. Я наблюдала за этой картиной со странным смятением, не в силах произнести ни слова. — Будешь бросаться с кулаками на всякого, кто к ней приближается, и очень скоро у тебя не будет никакой девушки. Поверь мне, я знаю. Мне было известно, о чём он говорит. Первая девушка татуировщика ему изменила, объяснив это тем, что он был «холодным», «излишне критикующим» и «уделял ей недостаточно внимания» (сам Намджун признавался, что это правда), так что на вторую пассию он валом обрушил всю имевшуюся у него бдительность. Он не подозревал её в свя́зи разве что с неодушевлёнными предметами — очень скоро она не выдержала такого церберского поведения и помахала ручкой. Оба раза Ким Намджун вступал в отношения из невинной убеждённости, что на данном этапе жизни ему по всем канонам полагается иметь партнёршу. С третьей же и последней девушкой он начал встречаться по наводке родителей и с решительным намерением исправить жирные красные крестики в своём портфолио. На этот раз он скоропостижно разорвал отношения сам, осознав, что мучает эту бедняжку ещё пуще прежних. По сравнению с тем, какое бессердечное равнодушие он ей демонстрировал, первым двум этот кусок камня мог бы показаться тёплым и даже вполне пушистым. Скрепя сердце татуировщик соглашался, что все три раза серьёзно оплошал. О своих романах он вспоминал не иначе как с кислым лицом. — И тогда ты будешь тут как тут, да? — тем временем язвительно прошипел Тэхён. — Ублюдок. — Ты меня не слышишь, — строго повторил Намджун, — я сказал: успокаивайся. — Я понял, — гулко и холодно рявкнул скованный, дёрнувшись в знак неуважения, — отпусти меня. — Ты ничего не выкинешь, — предупредительно наказал татуировщик, — никаких резких движений. — Да понял я, понял! Выпусти меня, чёрт побери! Оказавшись на свободе, Тэхён принялся дерзкими движениями поправлять одежду. Я приблизилась к нему с тихим вопросом: — Ты как, в порядке? А он, крутанувшись в мою сторону и глядя на меня с сквозь пелену неистовой ярости, приказал: — Скажи ему уйти. Я открыла рот и застыла в растерянности. — Давай, — процедил Тэхён сквозь зубы и ткнул в татуировщика пальцем; в свете уличных фонарей глаза блестели, как ониксы, — скажи ему, чтобы он убирался отсюда. Я посмотрю. Немного помявшись, я неловко развернулась к Ким Надмжуну. Он наблюдал за развернувшейся сценой с хищническим любопытством и — я знала это наверняка — подмечал, наматывал на ус, анализировал. — Сейчас очень поздно, и я тебя не ждала, — промямлила я; по ощущениям собственный язык онемел, как после укола анестезии, — что-то случилось? — Это не приказ уйти! — прогудел Тэхён сбоку. Я смотрела на татуировщика в ожидании ответа. Он поглядывал то на меня, то на моего парня. — Кое-что случилось, — медленно проговорил он, — я просто хотел поделиться. Холод будто бы ощетинился. Наверное, я заметно изменилась в лице. Ким Тэхён обречённо усмехнулся. — Лол, ну конечно, — он иронично покачал головой и гневно зашевелил челюстью, отворачиваясь, — пёр сюда с другого конца города, чтобы поплакаться в жилетку чужой девушке. — Тэхён, послушай, — мягко и полушёпотом произнесла я, касаясь его плеча через плащ и отчаянно стараясь вызвать в нём понимание, — это совсем не то, что ты думаешь… — Мне плевать, что у него происходит, — объявил он, — я не оставлю его с тобой наедине. Либо он уходит, Рюджин, либо я ухожу, и всё кончено. Решай. Я так и застыла в немом оцепенении. В ушах набатом зазвенели колокола потрясения. Собственная ладонь медленно и смущённо, будто только что совершила прилюдное непотребство, соскользнула с чужого плеча и убралась в карман. Мне словно отвесили оплеуху. — Слушайте, давайте снизим градус, — вдруг спохватился татуировщик, выставляя перед собой ладони, — я понял, что не вовремя, я ухожу… — Нет, — почти неосознанно отрезала я и, отряхнувшись от шока мотком головы, заново взглянула на Тэхёна, — что?.. — Почему нет? — тем временем удивлялся тот, тыча ладошкой в намерившегося свинтить гостя. — Пусть проваливает! Видишь, он сам хочет! — Я спросила: что? — почти по слогам процедила я. — Что ты сказал? Тэхён так и застыл с разинутым ртом, не понимая, за что ему достаётся. В голове у меня лопнул крошечный красный шарик. — Вот так, да? — протараторила я. — Снова просто сбежишь, когда что-то не по-твоему? А потом заявишься как ни в чём не бывало через пару недель? Щёлкнул невидимый переключатель — он мгновенно заразился моим настроением. — Ты, наверное, забыла, но я сделал это не просто так… — Этому НЕТ оправдания! — прокричала я. — Это трусливый побег, вот и всё! «Скажи ему, чтобы ушёл, или всё кончено»? Это что, угроза? Ты не просто не стыдишься, что убежал, ты решил отныне угрожать мне побегом? — Ты тогда набросилась на меня, как цепная собака! — гулко проорал он в ответ. — Я не успел сказать и слово, а у тебя все выводы уже были сделаны! — Тэхён, — я приблизилась к нему вплотную и произнесла ему в лицо, морщась от негодования, — ты ушёл. Ты оставил меня одну в этом доме. Ты сел в машину и уехал. — Ты с ним в одной команде, — твердил он своё, вертя ладонью в сторону меня и татуировщика, — ты не со мной. — Хватит обороняться им! При чём здесь он? — То, что я сделал, — яростно ответил Тэхён, ткнув в Ким Намджуна пальцем, — я сделал из-за него. Потому что передо мной стояла ты, Рюджин, а разговаривал со мной он. Это были его мысли, это был его взгляд, это был он. Я яростно мотала головой. — Это не оправдание. Нельзя вспоминать его каждый раз, когда я говорю что-то, что тебе не нравится! — Это ещё какое оправдание. Знаешь, почему? Да потому что ты по нему сохнешь, вот почему. Эй, — тут он обратился к Намджуну, — поздравляю, она твоя. Желаю вам двоим счастья. — Приятель, остынь, — тихо ответил татуировщик, — мне жаль, что тебе показалось нечто иное, но у меня на самом деле нет желания участвовать в ваших разборках. Мурашки стыда побежали по шее. Тэхён вцепился в Намджуна яростным взглядом, как коршун, и грудь его всё ещё страшно вздымалась. Не в силах ни убежать, ни оставаться здесь больше, я тихо беспомощно всхлипнула, но заставила себя стереть слёзы и сказать: — Ладно, уходи. Фраза улетела в воздух, так что было непонятно, кому она предназначалась. Татуировщик, однако, спиной вперёд опустился на одну ступеньку и уже хотел было развернуться, чтобы уйти. Тогда я шикнула: — Не ты, — и, утирая всё не прекращающиеся слёзы, кивнула Тэхёну, — ты. Это, казалось, здорово выбило моего спутника из колеи. У него был вид человека, который в этот самый момент отхватил сразу несколько пулевых ранений. Непривычно бледное лицо, сухие губы, заведённый лихорадкой взгляд. Он не двигался с места и ничего не говорил. Глядя на него, я не сдержалась и зашлась новыми всхлипами. И, отчаянно стараясь их подавить, повторила: — Уходи! Убирайся! Раз я теперь «его», уходи отсюда, — силком развернув его за плечо, я принялась толкать его в спину. Грудь мне тем временем сдавливало от слёз. Когда я успешно вытолкнула его на лестницу, которая насчитывала всего несколько ступенек, он невольно сбежал по ней на тротуар и тут же развернулся, вдруг осознав, что ляпнул что-то не то: — Рюджин, — испуганно пробормотал он, — ты в самом деле собираешься… — Уходи, — дрожащим голосом твердила я, утирая слёзы, — видеть тебя не хочу. — Останешься с ним? — сердито бросил Тэхён. — После такой ссоры? Хочешь, чтобы он тебя утешил? Я истерично хохотнула. Однако спустя мгновение заявила самым ледяным голосом без единого намёка на улыбку: — Уходи. Всё в нём сопротивлялось этому приговору. Он пыхтел, оборачивался на нашу машину, потом на татуировщика и яростно не желал оставлять всё вот так. С этим он развернулся ко мне и сказал: — Извини, но я не пошутил, — в голосе сквозил неприкрытый страх, — хочешь остаться с ним — на здоровье. Но тогда мы расстаёмся. Глаза его, однако, умоляли меня не склоняться в пользу этого решения. — Эй, да ничего она не хочет, просто поубавь тон немного… — вдруг в страшном смущении вмешался Ким Намджун. — В самом деле продолжаешь угрожать? Что ж, да будет так, — отрезала я, не обратив на татуировщика никакого внимания, — уходи. Все пять стадий принятия развернулись у меня на глазах. При этом Ким Тэхён обходился без слов, а я умудрялась сохранять видимую непоколебимость. Сначала отрицание, потом гнев, потом искорка торга в глазах, а после тёмная печать уныния. Когда наконец прочитала по его лицу, что он смирился с неизбежным и готов уйти, я была готова сама его остановить. «Нет, всё неправильно, — вдруг осознала я, — мне хотелось, чтобы он извинился за свои угрозы, за то, что вот так унизительно швырнул меня, как вещь, в лицо другому, за то, что ушёл…» Но Ким Тэхён в любом случае не собирался делать ничего из этого. Не успела я очнуться, как его силуэт уже направлялся в сторону автомобиля. Завёлся мотор, загорелись фары, и наша милая Киа уползла в глубокую чёрную ночь. Только тогда я могла наконец рухнуть на верхнюю ступеньку и уткнуться лицом в колени. Татуировщик уселся рядом. Игнорируя его, я тихо лила слёзы. Мне не хотелось на него смотреть, говорить с ним. Не после представления, которое мы устроили у него на глазах. «Что ж, теперь он знает… из-за чего все ссоры у Ким Тэхёна и Шин Рюджин», — господи, как мне было стыдно! Намджун молчал. — Знаешь, на самом деле тебе тоже стоит уйти, — севшим от плача голосом прохрипела я, — извини, пожалуйста, мне очень неудобно. Обсудим то, что ты хотел, завтра или как-нибудь позже, хорошо? — Да нет уж, теперь я никуда не уйду, — хмыкнул он и, помолчав, добавил, — так что у вас стряслось-то? На безлюдной улочке царствовала глухая тишина. Только теперь меня осенило, до чего громко, стало быть, мы разорались. Удивительно, что никто не вызвал полицию. Хотя этот район кишел всяческими аджумами и аджосси, обожавшими посплетничать о делах молодых за бутылочкой соджу, так что, наверное, логика в столь благополучном для нас исходе имелась. — Знаешь, я всё гадаю, как так могло получиться, — негромко пробормотала я, — когда мы придумывали легенду для дяди о расставании, у нас всё было просто идеально. Но с тех самых пор легенда стала постепенно воплощаться в реальность. — К слову, он бросился на меня с кулаками без всяких «здрасьте»… Я испустила тяжеленный вздох. — Я не хотела тебе говорить, но да. Ты часто фигурируешь в наших ссорах. Почти всегда, если точнее. — Почему ты не хотела мне говорить? — Ты бы злорадствовал. — Рюджин, какого ты обо мне мнения? Я бы не злорадствовал. Вообще-то, я его, можно сказать, понимаю. Мне бы ой как не понравилось, если бы у моей девушки был якобы лучший-прелучший друг, который, ко всему прочему, не скрывает ко мне своего презрения. И вообще, весь такой статный, знатный, симпатяга и так далее, и тому подобное… Я бесшумно рассмеялась. — Хочешь сказать, ты был бы не рад, — недоверчиво хмыкнула я, — если бы я с ним рассталась? Татуировщик вдруг умолк очень надолго. А после огорошил меня словами: — Это достаточно щепетильная тема. Отказываюсь говорить. — Так не пойдёт, отвечай. — Что-то ты сегодня раскомандовалась, малышка Рю… — Серьёзно, отвечай, — насупилась я, повернув к нему голову, — нельзя молчать в таких случаях. Намджун недовольно вздохнул. — Наверное, я бы действительно предпочёл, чтобы вы расстались… но по итогу вряд ли был бы рад, если бы лично вмешался не в своё дело. Это был ответ самого настоящего старшего брата. Мне даже стало жаль, что Ким Тэхён не здесь и не слышит этого. — Что ж, хорошо, что ты это осознаёшь. Он кисло скривился. Я не придала этому особого значения. Уткнулась локтями на колени и почти бесшумно спросила: — Намджун, что мне делать? Казалось, во всём мире не осталось ни души. Стоял лютый холод. Татуировщик тем временем всерьёз задумался над моим вопросом. — А как именно, — хмыкнул он, — я фигурирую в ваших ссорах? Кое-что я понял и из того, что увидел, но хотелось бы более полную картину. — Не знаю, посто он ревнует, вот и всё, — вздохнула я, — слишком неловко об этом говорить. Сбоку раздалось несколько до боли родных смешков. — Что ж, для начала… думаю, сегодня тебе нужно было дать мне уйти. С другой стороны, здесь явно была замешана какая-то предыдущая ваша ссора, из-за неё ты и упёрлась в своё и не поддалась на его… ультиматумы. Он тебя проверял: хотел посмотреть, выберешь ли ты его при мне — ты, в свою очередь, была слишком на него зла, чтобы хотеть что-либо ему доказывать. Расскажи мне подробнее о вашей прошлой ссоре. Я выдала ему всё как на духу. О Многоруком Дэнни, о хлопке по плечу, о своей бурной реакции и побеге Ким Тэхёна. — Он сказал, что я говорю о нём, как ты, — подчеркнула я, — а я ответила, что ты в общем-то прав. Дэнни и правда кормит их завтраками, а им только подавай ещё. Наверное, я действительно слишком вспылила. Тем более, что и за собой я тоже замечала тоску по старым дням. Но мне так нравилось, что мы с ним вдвоём как бы в команде против всего света, так что, когда увидела вот это… в общем, это выбило из колеи. Очень долго Намджун молчал. Увенчалась пауза коротеньким вздохом: — Извини, не думаю, что могу дать дельный совет, — он опёрся локтями себе на колени и сложил ладони в замок, — но уверен, что вы помиритесь. Голос казался отстранённым. Из-за того, что силуэт его сильно ушёл вперёд в той позе, которую он принял, мне открывался вид на него сзади. Широкий капюшон скрывал голову, плечи нагруженно сгорблены — эдакий комок угрюмости. «Я ужасно скучала», — вдруг осознала я. — Получается, всё, — нарушила я тишину. — Мы уже расстались. — Не мели чепухи. Завтра его прибьёт к твоей двери, и ты его примешь с распростёртыми объятиями. Слёзы снова подступили к глазам, но я быстро их смахнула. «Что ж, раз уж он всегда во всём обязательно прав…» — Мне так стыдно за всё это. Покажи-ка мне лицо. Сильно он тебя? Капюшон повертелся из стороны в сторону. — Ерунда, малышка Рю. — Что это ты с ним сделал? Что за ниндзя-приёмчики? Наконец татуировщик выпрямился назад, и мне стал виден его ухмыляющийся профиль. — Полицейский захват. Научился у… короче говоря, как-то нам было скучно, и я попросил меня научить. До сегодняшнего дня не было возможности опробовать. Круто, а? — Я даже ничего понять не успела. — В этом вся и фишка, — воодушевлённо пробурлил он и откинулся назад, опираясь ладонями прямо о бетонный пол, — я столько раз это отрабатывал от нечего делать, что дошло до автоматизма. По правде говоря, я и сам ничего понять не успел, оно как-то само получилось. — Круто-круто. Молодец. Намджун ехидно на меня покосился. — Что-то от этого комплимента так и разит фальшью. — Да нет, я серьёзно. Повернись-ка всё-таки, дай оценить ситуацию, — я развернулась и стала усаживаться к нему лицом; юбки платья расстелились на ступеньках, и я запихнула кучу ткани между ногами, чтобы было удобнее, — ты, кстати, давно тут сидел? — Не так уж давно. Он стянул капюшон и развернулся, держа глаза прикованными к земле и демонстрируя подбитую скулу. Неплохо Тэхён к нему приложился; во всяком случае, зрелище непосредственно в момент нападения получилось неслабым. Я чуть приблизилась и хмуро рассмотрела слабую розовую вспышку у татуировщика на щеке, в середине которой расцветал бордово-коричневый цветок крови. На душе сделалось как-то противно. Что ни говори, а Ким Намджун — достаточно тихий малый. Он мог прослыть неприветливым, грубым, даже устрашающим, всюду, где появлялся, но едва ли его когда-либо можно было на самом деле обнаружить в ситуации, подобной этой. — Извини, правда, — тихо вымолвила я и приступила к профессиональному медицинскому заключению, — у тебя кровь запекается. По-хорошему, это надо бы обработать. Тут он поднял на меня глаза. Я невольно ответила встречным взглядом. Лампа у подъезда была отличной, а между нами насчитывалось едва ли больше десяти сантиметров. Ноги потянуло в воронку пугающей слабости. Во внимание бросились детали, прежде умудрявшиеся ускользать от зрения: крошечная родинка прямо под нижней губой, ещё одна такая же на лбу, почти там, где начинается линия волос, и ещё несколько россыпью на щеке. Отточенная рассудительность читалась в каждой его черте, ликовала в тяжёлом и остром взгляде. Но где-то там, за всей этой каменной наружностью мне вдруг померещилось мягкое, уязвимое пятно. Бесхитростное и кроткое откровение: несмотря ни на что он останется на моей стороне. Он озабоченно рассматривал меня, как если бы изо всех сил старался понять и вместе с тем быть понятым, и спасти, и отыскать спасения… мы не отрывали друг от друга глаз. Тугой струной натянулась неосязаемая нить. Это было нечто странное. Ты не замечаешь его, когда оно тебя настигает. Оно стирает в пыль всё существенное и несущественное. Оно много могущественнее и чище твоего утомлённого, неказистого духа. Говорят, черти водятся около святых. Я отпрянула, как ошпаренная кипятком, не без потрясения осознавая, что собственная грудь тяжело вздымается, а где-то на задворках разума взрываются бледные хвалебные салютики. Такие как «невозможный», «удивительный» и — самое лукавое — «мой». Далеко не сразу до сознания дошло, что только что я абсолютно точно смотрела на его губы. Интересно, а он заметил нечто подобное? Я молилась, чтобы нет. «Неудивительно, что со всеми этими страстями у меня едет крыша, — пробежалось в мыслях, — интересно, где сейчас уже Ким Тэхён? Должно быть, он теперь в бешенстве…» Мы правда расстались? — Так что, зайдёшь? — бессознательно бросила я последнее, что было на уме до переломного момента. — Зачем? — Угощу кофе и аптечкой. Согреешься, обработаешь своё боевое ранение, а заодно и расскажешь, о чём хотел. Мы молча поднялись ко мне домой, укрываемые ночью, как войлочным одеялом. Первое, что я с удивлением там обнаружила: на часах было всего-то без двадцати одиннадцать. По моим собственным ощущениям уже давно перевалило за полночь, но, если вдуматься, с нашего прихода на вечеринку действительно прошло не так-то много времени. Мы прошли вглубь комнаты, где я приняла у Ким Намджуна его куртку и повесила её в шкаф-нишу, после чего и сама стянула пальто. Татуировщик тем временем вымыл руки. От моего внимания не ушло, что он косит глаза на моё одеяние. — Даже не начинай свои шуточки. Приходить туда в повседневной одежде было нельзя, — пояснила я, усмехаясь, — я бы слишком сильно выделялась. Ты бы видел, какие там все выряженные! Пиджаки, галстуки-бабочки, вечерние платья, один раз я даже увидела перьевую накидку — в общем, прямо всё-всё, что ты люто ненавидишь. Вопреки моим ожиданиям, Намджун только пожал плечами и пробубнил: — Я ничего не говорил. Растерянно сдвинув брови, я тем не менее пошла соображать кофе, а после, ткнув на все нужные кнопки, вымыла руки в кухонной раковине и отправилась в ванную за аптечкой. Когда я вернулась, он стоял у журнального стола с растянувшейся на всё лицо ухмылкой и держал в руках моё «Нортенгерское аббатство». — Джейн Остин? — насмешливо булькнул он. — Почитываем любовные романы на досуге? Грозным шагом я двинулась к нему, бросила аптечку на стол и предприняла попытку выхватить книгу. Он ловко увернулся. — Отдай! — возмутилась я. — У тебя тут карандашик… — с шуточной задумчивостью помычал он, беспечно пятясь от моих приближающихся шагов и изучая книгу со всех сторон, — ты что, делаешь заметки? Какое совпадение! Я же делаю точно так же. — Верни! — я бросилась на него, тщетно стараясь достать то, что он бесцеремонно похитил. — Не смешно, отдай. Он опустил руку, и я выхватила несчастную книгу. Татуировщик светло расхохотался. Я сверлила его обиженным взглядом исподлобья. — Пей кофе, обрабатывай свою ссадину и уходи. — Ну, что ты, — тепло проговорил он, — я бы не читал без твоего разрешения, что ты там пишешь. Если серьёзно, что? — Не твоего ума дело. От раздражения я дёрнула плечом, всё ещё глядя на него с осуждением. В книге в основном я подчёркивала новые слова и выписывала сбоку их значение — начала так делать ещё со времён школы, после того, как действительно подсмотрела это у Ким Намджуна. Ещё иногда я отвлекалась на свои мысли и начинала бездумно вырисовывать цветочки. Ничего такого примечательного там не было, но если бы он увидел, он умилялся бы ровно до тех пор, пока я не упала бы замертво от неловкости. Повторила за ним, ну что за прелесть! Нет, не нужно ему было знать. Всё равно смекнув, в чём тут дело, он бесшумно посмеялся, уронив подбородок на грудь, и с самым довольным видом уселся за журнальный столик, чтобы стереть с лица следы крови. Я же, сунув книгу под мышку, отправилась за чашкой. Кофе я сделала только для него — после его ухода мне ещё предстояло лежать в своём футоне, сверлить красным взглядом потолок и мучиться мыслями обо всём произошедшем. Не хотелось бы, чтобы кофе продлил это удовольствие. В каждую свободную секунду в мысли возвращался Тэхён, а за ним приходила и страшная пустота расставания. — Так что у тебя случилось? — усаживаясь за стол и ставя перед ним чашку, спросила я. — О чём ты хотел рассказать? Он смачивал антисептическим средством ватный тампон, прикладывал его к щеке, морщился и тут же отнимал тампон, чтобы срочно взглянуть, чего там появилось интересного. Я подобрала к себе колени, наблюдая за этим представлением, как за смешными передвижениями какой-нибудь причудливой твари в зоопарке. На стол опустилось три красных ватных тампона. Всё это время татуировщик демонстрировал задумчивость — сосредоточенный убийственный взгляд в пустоту, прерываемый только шустрыми проверками тампона. Наконец кровоподтёки оказались стёрты, и он, потянувшись к своей чашке, заговорил: — На самом деле, эта информация как бы не несёт для тебя никакой пользы, — пробубнил он, — так что твой дружок прав, и я ехал исключительно, чтобы поплакаться в жилетку. — У меня ещё мазь есть, — пробормотала я, потянувшись к аптечке, — ею можно смазать, и очень быстро заживёт. А по поводу этого… не бери в голову, ты просто оказался не в том месте не в то время. Мы ещё поговорим с ним. По крайней мере, я хотела в это верить. — Не надо мазь. Я нахмурилась. — Надо. Порывшись в аптечке, я извлекла флакончик и показала ему. Намджун потупился на него с несчастной миной и всем своим видом выразил протест. Он не отказывался — был слишком занят потягиванием кофе, но и не спешил принять у меня лекарство. Вздохнув, я обогнула стол, сама открыла флакон и зачерпнула немного прохладной мази. Усевшись перед ним, я скомандовала: — Давай, поверни-ка голову. Не успев толком возразить, он сварливо покряхтел, отставил чашку и подставил свою скулу. Пятно от ушиба разрослось на всю щёку. В очередной раз с горечью скривившись, я сдавленно произнесла: — Эта мазь очень успокаивающая, она сразу снимет раздражение, — и аккуратно коснулась пальцами его лица. Наверное, всё это не было бы так странно, если бы не развернувшаяся накануне сцена. Если бы не фразы вроде: «Ты смотрела на меня его глазами»; «Ты по нему сохнешь, вот почему»; «Она твоя, желаю вам счастья» — и т.д. А ещё если бы не хоть и игрушечное, но расставание. Мне мерещилось, что я чувствую ладонью его затаённое дыхание. Мерещилось, что слышу чужой стук сердца. Мерещилось, что вижу, как опущенные глаза сонно косятся на моё запястье. Когда я отняла руку, он едва заметно дёрнулся, и в этом жесте мне померещилось, что вот-вот он задержит мою ладонь своей. Самое мучительное, что тяжело было понять, действительно ли всё это происходит, или мне по каким-то причинам захотелось увидеть подобное. «Я точно схожу с ума, — затревожилась я, — мне это не нравится». От этих разговоров о нём со всех сторон мне начинало чудиться невесть что. Намджун, однако, только бросил «спасибо» и снова потянулся к своему кофе. Чувствуя себя беспросветной идиоткой, я вернулась на старое место. Когда как совершенно неожиданно он спросил: — Что это у тебя на голове? Напрочь забыв о причёске, я коснулась её рукой и улыбнулась. — А, это! Нравится? Он обвёл убийственным взглядом комнату, словно все находящиеся в ней предметы только что крупно его подставили. А после неуверенно и шатко, как двоечник, наугад тычущий в тесте на первый попавшийся вариант, произнёс: — Да. Красиво. — Момо Хираи постаралась. Как ни странно, Намджун очень обрадовался, что я стала проводить время с другой девочкой. — Она, кстати, сказала сегодня о моей внешности то же, что ты когда-то. Он вопросительно вздёрнул бровь. Я пояснила совершенно, как мне показалось, спокойно: — Ну, что у меня такая внешность, которую можно счесть либо очень красивой, либо очень некрасивой. Я помню, ты говорил: возможно, из-за того что глаза посажены чуть далековато друг от друга, а может, из-за того, что форма носа, хотя и совсем отдалённо, но напоминает клюв — и непонятно, то ли это притягивает, то ли наоборот… По мере того, как развивалась моя речь, его лицо приобретало всё более сморщенное выражение. В конце концов он зажмурился и обречённо замотал головой в такт каждому моему слову, а после, разъярённо глядя в стол, рявкнул: — Когда это было? Я такого не помню. — Очень давно, я ещё в школе училась. Когда меня никто не пригласил на танцы. — Почему ты это запомнила? С тех пор сто лет прошло. Я страшно смутилась. — Не знаю, просто запомнила… Он испустил натужный вздох, протёр веки пальцами и произнёс, всё ещё на меня не глядя: — Рюджин, послушай. Ты очень хорошенькая. А я — грубиян и придурок. Выкинь из головы то, что я говорил. — Так я совсем не обижа… — Я так не считаю, — перебил он и наконец поднял на меня глаза. — Я так никогда не считал. Всё у тебя в порядке и с глазами, и с носом, и со всем на свете — ты красивая, всегда казалась мне такой. Я не хочу, чтобы ты годами носила в памяти этот бред, который я ляпнул, скорее всего, смеха ради, просто потому что я законченный идиот. Я умолкла, чувствуя, что предательский румянец уже приливает к лицу. Неправильность пощипывала кончики пальцев. Странная вязалась беседа — совсем никакущая. То и дело проваливалась в дыры; обрывки разговора вклинивались жалкими клочками в беспросветное полотно тишины. Я не знала, как заговорить снова, стеснялась на него посмотреть и держала глаза не выше его груди — небольшая подвеска Хэчи всё ещё красовалась там. Наконец, ещё немного поколебавшись, я воровато, как преступница, словно боясь столкнуться лицом к лицу с чем-то опасным, подняла взгляд — только для того, чтобы обнаружить, что он меня даже не видит. Перечно-чёрный взгляд вперился прямиком в никуда, челюсти плотно сжаты, на лицо легла тенью печать каких-то путанных терзаний. Хлебнув кофе и несколько резковато стукнув чашкой по столу, татуировщик вдруг объявил: — Возможно, очень скоро нам удастся его поймать, — и почесал подбородок; я же невольно провела глазами контур через каждую родинку на его лице; я экспериментировала с невероятно опасной химией собственных чувств; я тестировала себя на предмет ложности или истинности предъявленных мне недавно обвинений, — Ким Джеука. Он поднял на меня глаза, и я осознала, что не слышала ничегошеньки из того, что он сказал. — Что-что? — очнулась я. — Ещё раз. Намджун озадаченно сдвинул брови. — Говорю, в ближайшее время он планирует ограбление. Мы знаем, где, когда и как. Собираемся устроить ему облаву. Это я и хотел рассказать. Новость упорно пробивалась сквозь пелену рассеянности и, таки достигнув моего понимания, обернулась взрывом. — Что? — я рывком склонилась над столом. — Серьёзно? — Есть одно «но», — устало вздохнул он, — это может оказаться ловушкой. Пока что он не выказывал никаких таких признаков, но очень может быть, что он захотел копнуть под нас. — Если это окажется его ловушкой, что тогда будет с вами? — Он может на нас выйти. Не факт, если мы подстрахуемся. Но вероятность есть. — Тогда не делайте этого. Намджун поглядел на меня с сомнением. — Так нельзя. Если это его обычное плановое ограбление, и полиция, зная о нём заранее, ничего не предпримет, это будет идиотизмом. Им только и остаётся, что сидеть и ждать какой-нибудь его ошибки. Это идеальный шанс. — Ты совсем не выглядишь обрадованным. Намджун устало отпрянул и опёрся ладонями о пол. Пронзил потолок отстранённым взглядом. «Другой, — мелькнуло в голове, — он слишком другой, не похож на Ким Тэхёна ни капельки». — Он нравился мне гораздо больше, когда был в своём уме, — пробормотал татуировщик тем временем, — лучше было бы попасться из-за того, что он дошёл до нас умом, чем из-за того, что он дошёл до нас безумием. — Он сегодня и Пак Чимина допрашивал, — негромко вспомнила я, хмурясь, — он же и разыграл ту самую задушевную речь, только чтобы поиграть у Чимина на нервах. Он не знает, что нам известно о бюро, но устроил проверку, просто потому что увидел, как Чимин и Тэхён мило болтают. Это было странно, знаешь, он так реагировал, будто… ревновал. Чимину ещё очень не понравилось, что он вот так ни за что, ни про что на нас ополчился. Жутко всё это было. Будто не осталось ни одного человека, которому он хоть сколько-нибудь доверял бы. — Да, так и есть. Не думаю, что он кому-либо доверяет. С одним он устраивает проверку для второго, а со вторым — для третьего, и так по кругу. Что плохо, так это то, что из-за своей паранойи он может решить очень надолго залечь на дно. А у нас нет столько времени. — Как это возможно, что выйдут именно на тебя? — не понимала я. — Ты разве будешь участвовать в этой самой облаве? Намджун рассмеялся. — Нет, конечно! Я бы и рад, да кто ж меня туда пустит? Ему достаточно взять одного знающего о нашем скромном отряде человека, а дальше в ход пойдут допросы пытками. Очень маловероятно, что моё имя всплывёт: я во всём этом играл какую-то роль очень недолго, а в остальном, можно сказать, просто рядом околачивался. Но все мы заранее договорились не исключать вариант, что добраться могут до каждого. Чтобы потом не было никаких обид. — Это звучит страшно. — Не бойся. Вероятность того, что меня приплетут, и правда очень мала. Раньше была велика, но не теперь. Плюс мы ему не попадёмся. Перебьётся. — Он отправляет Тэхёна и Чимина на что-то. Они должны будут приступить в ближайшие дни. Мы до сих пор не знаем, что это за работа. Ты случайно не в курсе? Он покачал головой. — Я боюсь, что это какая-нибудь ловушка, — скомкано промямлила я, — но раз Пак Чимин идёт, ничего не должно случиться? — Ты забываешь, о чём мы только что говорили, — возразил Намджун, — у него не осталось людей, которым он доверяет. Повисло зловещее молчание. Я вдруг ощутила, что в комнате очень холодно, и обняла ладонями голые плечи. Подобрала к себе колени. Стоило включить обогреватель, но я была слишком поглощена страхами, чтобы смочь хоть что-либо сделать. «Сейчас включу», — отзывалась я на потрескивание озноба под кожей и тут же возвращалась в омут тревоги. Меня отвлекли шевеления татуировщика. Когда я вяло оглянулась на него, он уже передвигался в мою сторону, попутно стягивая с себя худи. Механически я выпрямилась и хотела было спросить, в чём дело, как вдруг он нахлобучил свою кофту мне на голову. Помимо воли я вынырнула прямиком в капюшон, пока на плечи опускалось мягкое тепло. Намджун натянул худи мне на туловище полностью, и я всего-то просунула руки в рукава. Когда я растерянно подняла голову и взглянула на него из-под капюшона, он уже усаживался на прежнее место. На нём теперь оставалась только футболка. Я заострила взгляд на его руках, не без удивления отметив, что они стали шире. На самом деле, подобный жест раньше был вполне частым явлением. Я всё время мёрзла, а Ким Намджун был толстокож, как слон, и даже в арктической пустыне, мне казалось, он мог бы ходить в одной футболочке. При этом он имел привычку всегда одеваться несколько теплее, чем нужно, а я — наоборот. Мы иногда превращали всё в игру: мой соперник должен был попытаться засунуть мою голову как можно сильнее в рукав, а я должна была попытаться вылезти в ворот. На голове у меня после таких побоищ был сущий кошмар. Никогда я не думала, что в этом жесте есть что-то такое. Однако теперь меня снедали странные ощущения. — Что подвигло тебя схватить в руки книгу? — тем временем беспечно поинтересовался татуировщик. — Ты не интересуешься литературой, насколько я помню… только в учебники закапываешься. Это была правда. Но преподнесена она была так, что мне тут же захотелось возразить: — Я всё время читала, сколько себя помню. Я прочитала все книги, предписанные школьной программой. — Школьной программой! — повторил татуировщик со смешком. — И даже больше! — смутившись, воскликнула я. — Этого давненько не было, но… и вообще, не сошелся свет клином на твоей литературе. Почему ты так обожаешь свои романы? — Как почему? Это же классическая сублимация. В них есть то, чего в реальной жизни не бывает. Всё, что не дозволено нам этическими нормами, законами природы, социальными условностями или собственной трусостью, мы ищем в литературе. — Разве здесь есть, чем гордиться? — сощурилась я. — Гордиться здесь нечем, но и стыдиться нечего. Как правило, мы особенно влюбляемся в произведение, в котором находим отклики собственных глубоких переживаний. Нет ничего зазорного в том, чтобы переживать на страницах книг, конечно, если делать это без фанатизма. Пускай роман сколько угодно примитивен, плохо написан и даже нечитабелен, если в твоём очаровательном сердечке живёт тайное желание быть любимой прекрасным бледным вампиром, то ты будешь читать и трепетать. Минус «Сумерек», помимо того, что они гадко написаны, в том, что там нет хоть сколько-нибудь пригодных идей — одни сплошные ощущения, вот и всё. Если же история ещё и учит какому-нибудь добру, ей вообще цены нет. Ну, а по-настоящему сильную книгу от посредственной отличает её способность оказать на тебя мощное влияние, заставить тебя не просто с умным видом заключить, как важно быть «хорошим» и не быть «плохим», сменить вектор твоих мировоззрений, побудить тебя если не поступать, то хотя бы мыслить о вещах несколько по-иному. Причём не на пару дней. Но это уж если говорить совсем о гигантах мысли. А ещё книга «сильная» и «хорошая» — это не всегда синонимы. Зачитываться же историями, пусть даже не великими, но добрыми, поучительными и светлыми — это же здорово. Да и если дрянной книжицей забываться исключительно ради ощущений — не вижу в этом ничего плохого. — Я помню, тебя было не оторвать от «Сумерек». Тоже хочешь себе бойфренда-вампира? — Так я не трепетал! — хохотнул Намджун. — Я же читал так, похихикать… — Ну-ну, — съехидничала я и добавила уже серьёзно, — а плохого может быть вот что. Ты сам сказал, что в литературе нам разрешено то, что в жизни не разрешено, так? А значит, не всегда литература — сосредоточение идей только хороших и правильных. Скорее, я бы сказала, наоборот — губительных и нехороших, но вместе с тем как бы притягательных. Это как раз то, что ты называешь чтением для «ощущений», да. Таких книг будто бы большинство. Я смотрю на свою японскую подругу, приглядываюсь к её странностям и понимаю, что без излишнего чтения тут точно не обошлось. Наверное, и сама я больна тем же самым. Литература умеет вскружить голову не хуже болезни. За увесистой долей человеческих злодеяний наверняка прячется какой-нибудь пыльный романчик в рваном переплёте, в котором вот это всё зло пышно и трогательно расписано и вдобавок украшено милой виньеткой. — Это, конечно, правда, — усмехнулся татуировщик, — но это как раз и есть тот самый фанатизм, от которого я предостерегал в самом начале. Мне кажется, подобные случаи — это скорее исключение, чем правило. В большинстве своём люди открывают книгу, наслаждаются, закрывают её со вздохом и продолжают свои жизни. Так что не драматизируй. Я задумчиво на него поглядела. — Ты в основном читаешь романы про любовь, — констатировала я, — что за отклик они у тебя вызывают? Или скажешь, что ты вообще всё про любовь читаешь, только чтобы похихикать? Он отозвался слабой и спокойной, как всегда несколько пасмурной улыбкой. — Нет. Я читаю про любовь, потому что романтик. Сам я никогда не проходил через подобное. Но мне бы этого ужасно хотелось. Я чувствовала, как тяжелеет собственный взгляд. Намджун рывком отвернул голову и небрежно бросил: — Так откуда вдруг в числе твоих забот появилось местечко для Джейн Остин? Понадобилось время, чтобы перевести дух. — Книга была в шкафу, а мне нечего было делать, — пожала плечами я, но оглянулась на него и почему-то заметила, как мне показалось, разочарование, — а что? Намджун уверенно осматривал стены с привычным угрюмым выражением — у него это называлось бесстрастным лицом. — Я тебе её советовал, — задумчиво произнёс он. Я охнула: — Правда? Не помню! Ты мне советовал целую кучу всего… — И ты никогда не читала. Эту книгу я советовал, потому что ты, по-моему, похожа на Кэтрин Морланд. — Да ты что? Ни капельки. — Ты её копия. — Хорошо, — задрала нос я, — тогда Ким Тэхён — мистер Тилни. Намджун недобро осклабился: — Кто мистер Тилни, твой воришка? Дай-ка подумать… алчный, скучный, смысл жизни видит в шмотках и побрякушках, — он фыркнул, — я бы сказал, вылитый Джон Торп. — Нет, — возмутилась я. — Он мистер Тилни. — Согласен разве что на генерала Тилни — это последнее предложение. — Намджун, — невольно хохотнула я, — заткнись! Тэхён не генерал Тилни, ясно тебе? Он его сын, и точка. — Сын? — татуировщик деланно нахмурился. — То есть, капитан Тилни?.. Я со всей дури пихнула его в бок, и он зашатался от хохота. — Сам-то ты кто? — рыкнула я. Незаметно и плавно мы так и застыли, глядя друг на друга. Он — со смехом в глазах, я — с игрушечной сердитостью. Как вдруг и там, и здесь мелькнула едва ощутимая вспышка серьёзности. Ответ, как мне почудилось, зазвучал в наших лицах. Это оказалось настолько неожиданным, что я толком не успела запаниковать. Запоздалые негодование и страх взметнулись бурей только тогда, когда татуировщик вдруг протянул руку к моему лицу — жест самый простой и естественный, но я ощущала его, как в замедленной съёмке. На долю секунды мне взбрело, что сейчас последует нечто показательное. Однако он только натянул со всей дури мне капюшон с головы на лицо, и я услышала сбоку смеющееся: — Я человек, который уходит. Я оголтелыми движениями смахнула капюшон и пробуравила его строгим взглядом. Но он и правда стал подниматься на ноги, и я, спохватившись, вскочила следом. — Спасибо за гостеприимство, за кофе и всё такое. — Тебе спасибо, что зашёл, — растерянно бормотала я, удивлённая его внезапной торопливостью, — и держи меня в курсе, ладно? — Конечно, — он вздохнул, — как я хочу, чтобы это не оказалось ловушкой. — Пусть будут осторожны. Если в ближайшее время Дэнни исчезнет, я буду просто счастлива! Не придётся отговаривать Пак Чимина ни от чего, и он наконец будет свободен. Намджун поморщился, но ничего не сказал. Я принялась было стягивать с себя его худи, однако он коротко качнул головой, и стало ясно, что этого делать не нужно. Тогда я прошла к шкафу и достала оттуда другое его худи, то самое, в котором была у него дома. Татуировщик подошёл ближе, и я вручила ему его предмет одежды. Он принялся натягивать его на себя, а я в это время подмечала детали. «И здесь вроде бы не было вот этих бугров, и здесь, и вот здесь…» — Ты что, стал шире? — хмыкнула я, как только его голова появилась из ворота. — Значительно шире, вообще-то Он смерил меня насмешливым взглядом. А после, прыснув и обречённо покачав головой, молча развернулся к шкафу, чтобы забрать свою ветровку. — Что? — обиженно бросила я ему в спину. — У тебя не было всех этих… мышц. — Ты меня доконаешь. Как только он надел куртку, мы вместе проследовали к двери. Там Намджун обулся, и какое-то время мы так и простояли лицом к лицу, бледно и едва видимо друг другу улыбаясь. Но с улыбками моментально стало покончено, как только он совсем едва развернулся к двери. Вся тяжесть прошедшего вечера, все страхи неопределённого будущего — всё вернулось. Я спряталась в этом небольшом отрезке времени, как в убежище, чтобы немного пересидеть бурю, однако пора было возвращаться. — Я буду ждать от тебя хороших новостей, — тихо произнесла я, — спасибо, что пришёл поделиться. Извини, что всё вот так вышло. Намджун покачал головой. — Ничего. Рюджин, всё будет хорошо. Уже успевшая поникнуть, я подняла на него глаза. — Обещаешь? Он потупился в размышлениях. Обречённо усмехнулся. И негромко ответил: — Нет.