жара

Юра даже не думал, что ему выпадет шанс так неожиданно влюбиться. Рыжий продавец мороженого показался привлекательным совершенно неожиданно, словно Музыченко никогда продавцов до этого не видел. Поначалу неловкий, а потом живой, яркий, с искорками в глазах — Юра с каждой встречей чувствовал себя всё глупее и глупее. В приятном для него смысле. И сам Поперечный, видимо, разделял эти чувства — смущался, краснел, а потом тщательно и спешно пытался это скрыть, думая, что Юрий Юрьевич не видит. А Музыченко видел всё, каждый рассеянно-робкий взгляд в свою сторону. Да и как не видеть — он наблюдал за Данечкой, не отрывая глаз. Испытывать влечение к продавцу Юре было странно, а Дане, кажется, было странно испытывать влечение к клиенту, и Музыченко хотел разрушить этот барьер, найти более твёрдую и надёжную почву — он разговаривал, общался, рассказывал, с удовольствием отмечая, что Даня цепляется за каждый диалог. Юра отчётливо понимал, что рыжий в нём заинтересован — оставалось только надеяться, что тот понимает, что всё взаимно. Выкроить свободный часок для неформального по атмосфере свидания оказалось сложнее, чем думал Музыченко, поэтому приходилось ограничиваться короткими встречами. Юра бы не пожалел всех денег мира, лишь бы у него была возможность купить мороженое — предлог для разговора с Поперечным. Он решил, что нельзя сомневаться — ради хотя бы одного-единственного свидания можно было чуть-чуть пожертвовать работой. К тому же, он и так превышал рабочий лимит — можно было и позволить себе отдохнуть. Но, как назло, в нужный день делами Музыченко просто завалили — он утопал в них по уши, и если раньше можно было спокойно уйти пораньше, так как всё было выполнено, то теперь Юра сомневался, что он вообще успеет до конца смены. Но, как оказалось, всё получилось к лучшему — если бы не этот завал, то Поперечный бы не стал переживать и не пошёл бы к сцене, чтобы узнать, что случилось с Музыченко, а значит, и самого свидания бы тоже не было. Пусть оно и получилось внеплановым, поначалу сумбурным и случившимся в самый неожиданный момент, Юра ни капельки не жаловался — он был окончательно очарован рыжиком-продавцом, и уже не сомневался, что сердце стучит не просто так. Да и пресловутый барьер, кажется, исчез — Даня хоть и краснел и отводил взгляд, но был уже решительнее и спокойнее. На комплименты он реагировал закатыванием глаз (как будто Музыченко не понимал, что рыжий пытался так скрыть смущение), но за руку держал охотно, переплетаясь пальцами. Юра каждый раз чувствовал отчётливый трепет бабочек, которые летали не только в животе, а находили местечко и на сердце, усаживаясь на него и тихонько шевеля крылышками. А уж когда Поперечный после смены прибегал к нему за кулисы, обнимая за шею и спешно целуя, Музыченко готов был позволить этим бабочкам хозяйничать у себя внутри полностью — Даня того определённо стоил. Поперечный вообще с каждым днём становился всё удивительнее и удивительнее — внутри он был намного прекраснее, чем на первый взгляд. Юра без конца восхищался, не сдерживая тихих охов и вздохов, которые Поперечному очень льстили. Рядом с Юрием Юрьевичем у него будто открывалось второе дыхание — и это было заметно для них обоих. Съёмная Данина квартира невольно сохранила в себе отпечатки своего временного хозяина — даже несмотря на спешно прибранный беспорядок, Юра чувствовал странное умиление. Конечно, Даниных вещей тут было мало, да и какие-то части квартирки оставались нетронутыми, но некоторые детальки бросились Музыченко в глаза, пока он осматривался. Даня на кухне готовил чай, и, наверно, потом он точно спишет свой румянец на жар от пара — Юра был уверен, что Поперечному неловко от того, что он вот так внезапно пригласил Музыченко к себе. Осмотрев небольшую спальню, в которой не было ничего, кроме заваленной вещами кровати и шкафа с кучей посуды (видимо, квартиру сдавала какая-нибудь пожилая женщина), Юра зашёл на кухню. Тут было уже больше Даниных следов — лежавшие стопкой свежие журналы и чашки от кофе, накрытое подушкой место на просиженном диванчике и книга с закладкой. Ничего из этого Музыченко трогать не стал — сел на стул, рассматривая магнитики на холодильнике. — Тебе с молоком? — хрипло спросил Даня, возясь около плиты. Юра подпёр голову рукой. — Да, пожалуйста, — ответил он, и Поперечный, открыв холодильник, достал коробочку со сливками. Налив в кружки заварку, сливки и кипяток, Даня осторожно поставил дымящийся чай перед Музыченко и сел напротив. Юра взял ложку из стойки на столе и, помешивая кипяток, посмотрел на Поперечного. — Что читаешь обычно? — спросил он, бросая намекающий взгляд на журналы. Даня встрепенулся, не ожидая вопроса. — Ну, научную фантастику там, — произнёс он, убирая волосы рукой. — Это из литературного. А так, биографии. Историю, — Поперечный почему-то стушевался под чужим внимательным взглядом. — Научная фантастика это хорошо, — благосклонно согласился Музыченко, отпивая чай. Сделав глоток, он со стуком поставил кружку на стол. — Жюль Верн? — уточнил он. Даня кивнул. — Чудесно, — откликнулся Юра, кивая головой. Выходные у них, к сожалению, не совпадали, поэтому встречаться приходилось вот так, после работы, чаще всего на берегу. Юра и не жаловался — людей было мало, целоваться можно было без стеснения, а уж купаться в море и брызгать друг в друга водой можно было вообще сколько душе угодно. Музыченко нравились эти небольшие свидания на прибрежном остывающем песке — иногда попадался и закат, так что всё было ужасно романтично. Наблюдать глазами за бледным телом Дани, плещущимся в воде, тоже было приятно. Юра обычно этим и занимался, сидя на берегу, пока Поперечный забегал в море, фыркал и разгонял вокруг брызги, смывая с себя налипшую за день грязь. Лишь налюбовавшись вдоволь, Музыченко стягивал рубашку и отправлялся следом, не забывая обдавать Даню водой, от чего тот возмущался, затем смеялся и начинал брызгаться в ответ. — Юр, смотри, — подал голос рыжий, когда они, уставшие после купания, уже лежали на песке. — Звезда. На небе и правда замерцала белая точечка, пока что единственная среди ещё не рассеявшихся лучей заката. Такая маленькая, совсем крохотная и далёкая посреди бескрайнего темневшего неба. — Угу, — ответил Музыченко, глядя на неё. Они помолчал пару минут; звезда не смотрела на них, занятая своими делами. — Пошли ещё раз сполоснёмся. Я весь в песке, — произнёс он, подымаясь. Даня вздохнул. — Пошли, — согласился он, тоже вставая. Особенно приятной частью таких вечеров было то, что Поперечный обычно тщательно расчёсывал руками длинные Юрины волосы, чтобы вымыть весь застрявший песок. Музыченко млел под чужими пальцами, сосредоточенно массирующими его голову — чёрт возьми, райское наслаждение. — Чуть пониже… Да-да, вот так, — расслабленно произнёс Юра, немного запрокидывая голову назад. Приятно было до чёртиков. Пальцы у Поперечного точно были волшебными — переплетаться с ними, державшись руками, было прекрасно, ими Даня обычно поглаживал чужие виски во время поцелуя, а массаж сейчас они делали просто превосходный — Музыченко готов был так стоять до скончания времён. И после их скончания тоже, это точно. — Я всё, — ответил Даня, носом утыкаясь в его мокрое плечо. От Юры пахло водой, мокрым песком и водорослями. — Ты провожаешь меня сегодня или сразу идёшь домой? — Провожаю конечно, что за вопросы, — Юра готов был возмутиться, но физически не смог — сладкая нега всё ещё не отпускала его. Музыченко невольно замечал за Даней одну черту — иногда, находясь наедине, он терялся, подбирая слова и судорожно думая о том, что же сказать, хотя по нему было видно, что он не лез за словом в карман. Юра думал, что эта черта, бывшая у него самого когда-то давно, уже исчезла, но Поперечный заставил его в этом усомниться — Музыченко невольно боялся спугнуть. Конечно, Даня не неловкий старшеклассник, а тоже вполне взрослая личность, и по храбрости он в некоторых местах даже мог дать Юре маху, но… Музыченко хотелось нравиться впервые за долгое время. В последний раз это неясное чувство было в студенчестве — лет десять назад. Время, как оказалось, летело очень быстро. Юра иногда невольно задумывался о том, что лето тоже подходит к концу — воздух становился тяжелее, дни короче. Даня, конечно, беспокоился об этом сильнее — как бы он не возмущался, ему не хотелось покидать тёплый морской берег и возвращаться в серый, моросящий дождями Питер. А Музыченко больше беспокоился за то, что им придётся расстаться — не хотелось приписывать их отношения к курортному роману, хотя, наверное, это он и был. Юра мысленно говорил себе по этому поводу не переживать. Боже, да он не маленький ведь — но когда Даня прислонялся своей щекой к его плечу, пока они сидели вечером на скамейке, Музыченко чувствовал себя смутно счастливым, к неудовольствию различая среди своих эмоций оттенок грусти. Он точно будет скучать, когда лето кончится. Но Поперечному об этом не говорил. Не хотелось навевать лишнего. Август вообще пролетел как-то незаметно — Даня в последнюю неделю уволился, у Юры стало меньше работы, и видеться они стали чаще. Дни, наполнившись их встречами, прошли быстрее, и каждый раз, когда у Музыченко была возможность поцеловать рыжую Данину макушку, ему хотелось продлить лето на подольше. Раньше такое было только в школе — хотелось, чтобы летние каникулы длились дольше трёх месяцев, а учёба не начиналась. Сейчас причина этого желания была другая, но чувства такие же. Но, хоть Юра и думал о предстоящем расставании с какой-то тоской, он отчётливо понимал — так надо. Нету никакого смысла продолжать курортные романы, превращать их в отношения на расстоянии — так будет только больнее. К чему эти письма и звонки с разных уголков Земли? Всё будет только хуже — ни прикоснуться, ни поцеловать, ничего, даже если они будут встречаться иногда. Музыченко об этом Дане сказал. А Поперечный, естественно, возмутился. — Я не хочу, блять, всё это вот так оставить, — импульсивно произнёс он, стоило Юре завести эту тему. Обычно Данечка реагировал на всё спокойно, слушал и шутил, но разговоры про пресловутые «отношения» ему давались с трудом — он мог говорить комплименты, называть ласковыми именами, но какого-либо признания Юра ещё не слышал. Но это, впрочем, уже и не важно — всё равно всё скоро закончится. — Зря, хочешь сказать? Я… — Дань, — со вздохом остановил его Музыченко, пальцами осторожно касаясь чужих покрасневших от гнева щёк. — Ты что, хочешь валяться на кровати и вариться в воспоминаниях? — Поперечный ничего не отвечал, глядя с каким-то напряжённым отчаянием. — Да и ты всё равно найдёшь себе кого-нибудь своего возраста, помоложе. Тебе старый и скучный я совсем не нужен, — попытался отшутиться Юра, но шутка Дане не понравилась совсем. — У нас не так уж и много разницы, к слову, — проговорил Поперечный, складывая руки на груди и отворачивая голову. — И, вообще, мне на это всё равно. — Я не это имел в виду. Прости, — извинился Музыченко. Даня вздохнул и, не выдерживая, положил свою голову к Юре на грудь, напрашиваясь на объятия. Юра положил свои ладони к нему на спину, утыкаясь подбородком в макушку. — Ты же понимаешь, что я имею в виду, да? — Понимаю, — пробурчал Поперечный, постепенно остывая. — Наверное, ты прав. Юра молча поцеловал его в верхний край лба. В груди очень странно щемило — то ли от нежности, то ли от предстоящей тревоги. Это странное щемление в груди стало сильнее, когда наступило тридцатое число. И как бы Юре не хотелось попросить Даню остаться (даже потеряв при этом всё своё достоинство недоступного и спокойного мужчины), сделать он это не мог — у Поперечного начинался семестр в университете. Всё, что Музыченко смог сделать — проводить Даню до вокзала. Даже если бы рыжий его не попросил, он бы всё равно пришёл — Юра был в этом твёрдо уверен. — Сколько время? — стараясь держаться спокойно, спросил Музыченко. — Пятнадцать минут до поезда, — нервно ответил Даня, глядя на вокзальные часы. Поперечный держался, как мог — закусывал губу, словно сдерживая слова, постоянно проверял время или дёргал ручку на чемодане. Юра хранил молчание, но спокоен был только внешне, выдавая себя беспокойным дыханием — у него сердце готово было выпрыгнуть из груди. Оба тихо сидели на лавочке, ожидая Даниного рейса, чтобы потом посидеть вместе подольше, до того момента, как объявят посадку — уж тогда никакого предлога задержаться не будет. — Юр, — начал Даня, лихорадочно сцепляя вместе ладони. Нервничал он ужасно. — Спасибо. — За что? — не понял Музыченко, поворачивая голову в чужую сторону. Даня сидел, уставившись взглядом в пол — на мужчину он смотреть словно боялся. Хотя, может, он боялся того, что брось он один неосторожный взгляд — и всё рассыплется. — За всё. Я имею в виду… я рад, что я тебя встретил. Юра судорожно вздохнул, снова ощутив щемящее душу волнение. — Я тоже рад, — честно ответил он, накрывая своей ладонью сцепленные Данины руки. Поперечный поднял на него тяжёлый взгляд. — Спасибо и тебе. Музыченко интуитивно хотел сказать ещё что-то, но его прервало громко раздавшееся в зале объявление о посадке. Люди засуетились. — Пойдём, — моментально встал Даня, подхватывая чемодан. — Да. Поперечный свободной рукой совершенно внезапно стиснул Юрины пальцы в своей ладони. Музыченко не возражал — лишь позволил тому взять себя за руку. Отпускать Даню не хотелось совсем, и рыжий, видимо, полностью разделял это желание. Уже на перроне Юра почувствовал себя плохо — люди заходили в вагоны, чтобы уехать, и ему становилось не по себе от того, что Даня сейчас вот так зайдёт и уедет тоже. Поперечный тащил за собой чемодан, колёсики которого подскакивали на плитке, и только около края перрона Даня обернулся, чтобы посмотреть на Музыченко в предпоследний раз. Последний будет из окна вагона. А потом всё. — Ну… до свидания? — разбитым голосом спросил рыжий. Он старался быть спокойно, но всё равно выглядел так, будто сейчас развалится на части, и Юра не выдержал — прижал того к себе, стискивая в объятиях. — Данечка, — шёпотом произнёс он, гладя чужую спину ладонями. Уже плевать на свои собственные принципы — он точно будет вспоминать это лето. И не один раз. — Я буду скучать. И чёрт знает, будут ли они вспоминать на самом деле — это сейчас не важно. Музыченко хотелось пережить этот последний с Даней момент полностью — выгореть дотла, а потом возродиться. Даня крепко обнял его за шею, судорожно вздыхая. Юра прижал того к себе покрепче, отчётливо чувствуя осевшее горьким на языке осознание того, что отпускать рыжего от себя совсем не хочется. Совсем. — Молодой человек, — произнёс мужчина, пропускавший пассажиров. — Поезд сейчас уйдёт. В подтверждение чужих слов на перроне раздался первый гудок. — Блять, — вырвалось у Поперечного, и он рванулся к Музыченко, спешно его целуя. Тот даже не успел подхватить поцелуй и насладиться им сполна. Чувство незаконченности повисло где-то в груди. — Пока, Юр. — произнёс он, проводя рукой по чужой шее. — Я тоже буду скучать, — произнёс он уже тише и упорхнул в сторону вагонных дверей. Музыченко даже слова не успел сказать — Поперечный запрыгнул в поезд, издавший уведомляющий об отбытии гудок. Взглядом Юра нашёл Даню, махавшего ему рукой из окна вагона. Рыжий сквозь оконное стекло напоследок отправил воздушный поцелуй, и поезд тронулся, увозя Поперечного с собой. Музыченко улыбнулся тому напоследок, не переставая махать рукой, пока уходящий всё дальше квадратик вагона не скрылся из виду. Поезд змейкой уполз далеко-далеко, исчезая за дальним поворотом, и Музыченко вздохнул, обнимая себя руками. У него по крайней мере останутся воспоминания, так ведь?