Твоя итальянская кровь

Утром следующего дня Большой дубовый шкаф высотой под два метра стоял в самом углу прихожей, гармонично вписываясь в интерьер. Тяжёлый массив был покрыт тёмным лаком, а дверцы — лёгкой резьбой. Яркий, слегка морозный солнечный свет пробивался в проходную и освещал её, оставляя блики на светлом деревянном полу. До прихожей доносился аромат свежих блинчиков, сливочного масла и тёплого молока. Солнечный зайчик скакал по стене, отражаясь от зеркала, ослепляя любого, кто оказывался здесь мимоходом. Одним из них оказался Альфред Соломонс, что спросонья брёл по винтажной лестнице вниз. Он крепко спал, впервые за долгие месяцы. Виной душевного покоя, как и бунта, была лишь одна девушка — Виолетта Чангретта. Шаркающими шагами еврей неспешно ступал по прохладному полу, не скрипнув ни одной половицей, зная свой дом наизусть. Каждая ступенька, каждая половица, каждый торчащий гвоздик были ему знакомы. Алфи ещё практически спал, слабо открывая глаза, не желая расставаться со сладким сном, нотки которого так и не покидали его. Сон Легкий ветерок наполнял комнату на острове ночной прохладой, но в воздухе всё ещё витала дневная духота после жаркого дня. Всё, что хранила память Алфи в те дни, то и воспроизводила в сновидениях. А главным образом в его подсознании сохранилась Сицилия и прилегающая к ней Виола. Этот остров ассоциировался с приятными чувствами где-то внизу живота и трепетанием в сердце. Он видел девушку, лежащую в одном белоснежном кружеве на большой кровати той самой спальни, где всегда спал еврей во время редких визитов. Самый большой перерыв между ними составил четырнадцать лет. Виолетта, такая нежная и скромная одновременно, распласталась на его большой кровати, слишком большой для неё одной. В спальне было жарко, поэтому тонкое одеяло было подмято ею целиком. Во сне она была совсем юная, восемнадцатилетняя, и обнимала подушку. Милая полуулыбка не сходила с прекрасного личика, пока ей снился её чудный сон. Алфи почувствовал духоту всем телом, и, оторвавшись от порога, прошел в комнату почти бесшумно, чтобы не разбудить хрупкое создание, закрыв за собой дверь. Соломонс стянул с себя неудобную и прилипшую от жары белую майку, обнажая сильную грудь, покрытую редкими татуировками, что остались со времен войны, и частыми волосами, бегущими плотной дорожкой к животу, сужающейся к паху, обводя мелкий и проявляющийся даже в полном покое пресс. Твердые, как скала, руки его были перевиты выползшими венами, поднимающимися к чётко выделенным, крепким бицепсам. Один удар еврейской руки мог выбить просто смертного из равновесия на двадцать с лишним минут. Майка растеклась по полу бесформенной жижей, а глаза Алфи загорелись желанием, жадно облизывая нежное девичье тело. Виолетта сладко сопела, лёжа на животе, подмяв под себя подушку и согнув правую ногу ближе к животу, а левую вытянув во всю длину. Альфред, осторожно облизнув нижнюю губу, до крови прокусил её, делая два шага к кровати, намереваясь присесть с краю. Но что-то изнутри помешало ему. То ли рассудок, то ли дикая страсть. Кровь побежала с губы, и он собрал её языком, чувствуя металлический вкус. Алфи усмехнулся над собой и тем, что он делает. Ведь ещё несколько лет назад Соломонс едва не убил одного итальянца, яростно ненавидел Луку, но война в прошлом, а жизнь — в настоящем. Придётся ему исправить, в конце концов, в Виолетте её заносчивость и лицемерие. Еврей сделал шаг назад, пытаясь выиграть новую борьбу и стараясь не думать о прелестном создании, уйти к черту из её комнаты. Виолетта была такой милой и невинной. Алфи помнил, какая дикая кошка скрывается за этой хрупкой красотой, нежной ямочкой на щеке, но от этого только больше хотел покорить девушку своей воле, взять, подчинить себе. Всё это дурацкое белье! Оно вскружило его голову днем, а ночью Соломонс потерял её окончательно, преследуя свою жертву, как голодный волк, заметая следы. Алфи сделал глубокий вдох, рассудок замолк, задушенный желанием, ненависть и обида на девушку затерялась, неуверенность в завтра стёрлась, и еврей подобрался к кровати, обводя глазами голубое постельное. Сухая ладонь потянулась к загорелой спинке и прошлась по ней, оставляя невесомое касание вдоволь позвонков, что немного выпирали, но так манили. Муршаки побежали по двум телам, когда мужские пальца провели вдоль гребня позвонков, спускаясь к округлым ягодицам, задерживаясь на них, оглаживая белую кожу, едва прикрытую прозрачным кружевом. Соломонс судорожно сглотнул ком безумного желания, с которым он не смог справиться, и, ощущая, как это чёртово кружево сводит его с ума, а непонятное чувство дерет его плоть, рвётся наружу, как птица, что сидела в проклятой клетке долгое время, а если и выпускалась, то возвращалась без какого-либо покоя и удовлетворения. Алфи больше не сдерживал себя, не хотел, стягивая тесное нижнее белье, переступая через него. Еврей присел на край кровати и провел ласково по коже бёдер Виолетты, запуская пальцы под кружево. Соломонс замер, когда девушка дернулась, и ожидал от неё чего угодно, удара, крика или испуга спросонья, но получил совсем не то. Виолетта издала тихий стон наслаждения и неосознанного желания. Алфи словно слетел с катушек и осторожно прилёг на неё, мускулистая грудь прижалась к её спине, а его руки были по бокам, ведь меньше всего еврей хотел причинить ей боль слишком сильным давлением на ее тело. Соломонс приблизился к маленькому девичьему ушку и ловко обхватил губами мягкую мочку, посасывая и играя, вводя язык глубже, вынуждая девушку рассмеяться сквозь сон. — Ммм… Алфи, — пролепетала она с улыбкой, не открывая глаз и продолжая спать. Еврей довольно хмыкнул и провел языком линию от щеки к шее, лаская и её, слыша из губ Виолетты более звучный стон наслаждения. А Соломонс его не расслышал, издав свой басистый вздох, не осознавая, как уверенно уперся в упругие женские ягодицы, и как руки сами бегут стягивать с них белое кружево. Ладонь его стала бродить по ягодицам, мять и проскальзывать дальше, проскальзывать глубже, срывая снова и снова с губ спящей нимфы тихие стоны. Это повергло еврея в суматоху от возбуждения, и он отрывисто содрал с неё низ комплекта, опираясь на руки и нависая сверху. Они вдвоём смотрелись безумно и стоили другу другу целого мира. Альфред, рэкетир и просто безбашенный главарь группировки нависал над скромной, но острой на язык Виолеттой, младшей сестрой главы итальянской мафии, что совершенно беспомощно и хрупко спала, опустив правую щеку на подушку. Его мускулистая спина, покрытая тут и там чернильными рисунками, загораживала девушку, как стена, надежная и крепкая, за которой все невзгоды нипочём, за которой все беды не беды, и проблемы легко решаемы. А её тонкий стан юной недотроги подогревал его интерес к жизни, и интерес к ней самой. Альфред опустился чуть ниже, зарылся в её густые волосы и замер, так, на пару секунд, чтобы запомнить мгновение, разделяющее их от милого существования их душ и до страстного воссоединения тел. Ещё секунда, ещё миг, и он оказался еще ближе. Алфи сократил расстояние между ними, зверино рыкнув в её шею и опуская поцелуй, слыша в ответ только стон и сползающую с губ её улыбку. Они вместе, и они одно целое, где-то на острове, где-то под солнцем и зноем там, где они чужие и свои одновременно. Алфи впивается и упивается негой, капельки пота бегут по его спине, стекают к бёдрам и остаются водой на постели. Виола треплет подушку, сжимает её и рвёт волокна, молит его не прекращать начатое, притягивает его ближе к себе за шею и слушает его глупый шёпот о любви. И Виолетта бы давным-давно уже проснулась, и кажется, жаль, что это лишь сон. Короткий и мучительно приятный еврейский сон. Соломонс потёр бороду, шлепая босыми ногами к уборной, кое-как раскрыв глаза, чтобы не упасть или не потерять нужную дверь из виду. На нём привычно свисала серо-синяя пижамная рубаха свободного покроя, а ноги согревали слегка утепленные кальсоны в осенний холод. Альфред запустил руку под рубаху и яростно почесав правый бок, и тут его сонный настой напрочь сбил резко раздавшийся треск. Шаг его остановился, а взгляд прищурился в озлобе, осматривая тянущуюся леску, как «растяжку» поперёк кори. Всё почти так и было, только вместо лески с маленькой тумбы для телефона свисала чёрный провод, бегущий вместе с аппаратом в сторону шкафа, откуда доносился раздраженный шёпот. — Это Виолетта! — шептала девушка, пытаясь связаться с кем-то, кто был для Алфи явно недругом. Шорох в шкафу продолжался. — Да, это я! Адрес? Кажется, Джеймста… — девушка затихла, слыша в трубке тишину, — Алло? Марко? Марко, алло? Алфи же, выдрав чёрные провода, швырнул их возле ног и сделав два шага к шкафу, с бешеным рывком открыл дверцы и встретил прожигающим взглядом сидящую на дне Виолетту. Девушка испуганно и изумленно раскрыла рот, проклиная себя и свою неосмотрительность, укладывая трубку на телефон, что звякнул и стих. Она хлопала невинным карим взглядом, сидя на небольшой коробке с обувью, поджав голые ножки ближе к себе, прикрывая их тканью халата. Алфи быстрым движением левой руки схватил девчонку за грудки и ткань треснула, разрываясь на нитки и ленты, а Виолетта ахнула. — Ах ты, мелкая итальянская сука! — трепал он её загрудки, плевав на вчерашнее роскошное белье, плевав на поцелуи в примерочной и эти взгляды, улыбки, что снова оказались ни к чему, — Какая же ты сука, а! Где ж были мои глаза, да? Наивный, блять, старый увлечённый еврей! — швырнул он её на пол, и Виолетта неуклюже рухнула возле шкафа, ударившись об него головой. Соломонс дьявольски опустил несколько хуков в стену, отчего с неё посыпалась пыль. — Дрянь, — бормотал он, — Какая же ты подлая дрянь, — твердил еврей, потирая разбитые кулаки, отчаянно вопя, — Всё твоя сраная итальянская кровь! Виолетта молчала. Ей было впервые за всё это время стыдно, неудобно перед евреем. Словно она предала его. Но разве он не предал её раньше? Алфи потёр лицо, судорожно и нервно. — Поздравляю тебя, ты сегодня устроилась на работу! — схватил он её за шею, вжав в стену, отвесив поверхностную оплеуху, выражающую всю его обиду и презрение. Поздним вечером того же дня Алфи щелкал зажигалкой, крутя её в пальцах, снова и снова. Треск раздавался на весь его кабинет, пока он с задумчивым видом смотрел в одну точку. Правильно ли он поступил с Виолеттой, и стоило ли вообще так поступать ради дешёвой мести? С одной стороны, месть для бандита — это святость, которую нельзя нарушать. Если обидели тебя, то ты обязан обидеть в ответ. Альфред знал все бандитские заповеди наизусть, как вторую азбуку. Главная из них — любое предательство карается убийством предателя и всех его родственников. А с учётом того, что Лука абсолютно беспощадно предал его, то он заслужил жестокой долгой и болезненной смерти. Также, как его семья и все ближайшие родственники. В эту группу входила главным образом Виолетта, сводить счёты с которой Альфред не мог, да и не хотел. Расправы над родственниками можно избежать лишь одним образом, если виновный согласится совершить самоубийство. Таким образом Лука мог бы избежать всех мытарств и тех бед, что постигли, как его самого, так и его сестру. Под предательством подразумевается любое действие или бездействие, приведшее к преследованию властями или же гибели, а также покушению на жизнь. Воспоминание Месяц назад Альфред спускался по лестнице, наспех затягивая ремень, поправляя фетровую шляпу. — Льюис! — позвал он сына на весь дом, — Льюис! Мальчик стоял внизу, закидывая в рюкзачок первую книжку, проверяя, всё ли он собрал для школы. — Пап, а обед? — спросил он отца, когда тот спустился вниз и погладил того по волосам. — На кухне, — буркнул еврей, указав пальцем в сторону столовой, — Меня больше волнует, где твой галстук? — В туалете, — ответил мальчик, настороженно поджав губы. Еврей остановился, глянув в глаза сыну, указав на того пальцем, словно хотел что-то сказать, но тут же передумал, а после, кивнув совсем учтиво, побрел в уборную, распахивая дверь, желая убедиться в словах непослушного сына. Кончик галстука свисал с бочка и окунулся в унитаз, задевая воду и покачиваясь. — Хмм, — промычал Алфи раздраженно, направляясь к ребёнку, тут же вывешивая тому подзатыльник не разбираясь в причинах, натягивая на плечи того пиджак, — Как ты меня достал! Руки бы тебе оборвал! Мальчик заплакал, потирая нос и лицо, шмыгая и всхлипывая, пока еврей застегивал детский школьный пиджак. — Не хнычь, — отрезал Алфи, хватая мальчика за руку, — В машину, немедленно! Не хватало ещё опоздать! Соломонсы покинули особняк, направляясь к машине. Луи брёл рядом с Алфи, стараясь идти в ногу и скрываясь за отцом, вытирая лицо. — Первый школьный день, а Луи уже со слезами? — улыбнулся ему Исмаил, помогая ребёнку забраться в машину, — А ещё семь лет впереди! — ободрил его водитель, и машина тронулась. Луи, надув пухлые губы молчал, Алфи, надув ещё более пухлые губы, смотрел в окно, злясь на праздник непослушания сына, пока Луи злился на то, что отец мало того, что строг, так ещё и редко бывает дома, чтобы дать ребёнку достаточно внимания. Улицы сменялись домами, покидая Камден и проезжая в центр, сигналя знакомым и набирая скорость. Машина уверено виляла по привычной ей дороге, останавливаясь возле небольшого киоска с газетами, где Алфи, выйдя из машины, схватил газету и, швырнув купюру, протянул руку знакомому мяснику. Утро не предвещало беды. Алфи вернулся в машину и, захлопнув дверь, раскрыл газету, игнорируя мальчика и водителя, что пытался завести мотор, вчитываясь в печатный текст. Мысли еврея растекались, как желе, ведь этим утром он был особенно зол, узнав последние новости о любимой девушке, что была уже не его, и эти мысли мешали ему радоваться погожим дням, разрешая выпускать зло на ребёнка, няню, кухарку и даже почтальона, пригрозившись убить того ранним утром за то, что тот всего лишь принёс почту. Алфи раздраженно цыкнул на проблему водителя, что никак не мог завести мотор. — Выйди, мать твою, и посмотри, что там такое! — прорычал Соломонс, перелистывая страницу. Исмаил покинул машину, зарываясь по пояс в мотор, пока Луи стал стучать по стеклу пальцами, создавая цокающий шум, вынуждая Алфи закатить глаза. — Сядь на место, или я тебя сейчас силой усажу! — прошипел на сына Соломонс, возвращаясь к газете, и мальчик затих, смотря в окно. Слабый стук, схожий с тиканьем бил по ушам еврея в полной тишине, и он взмолился: — Я что сказал! Сядь! — рявкнул он на сына, с опозданием подняв глаза, но тот сидел как вкопанный, и не касался стекла. Алфи напряг слух, осматривая машину и рывком поднимая сиденье напротив, где тихо тикали часы, отсчитывая последние двенадцать секунд. В миг Соломонс схватил сына, прижимая к себе и выпрыгивая из машины с криком, уронив на себя мальчика, падая на гравий и ударяясь телом. Исмаил отбежал в сторону. Дикая взрывная волна накрыла машину, и та вспыхнула как спичка, оставляя после себя едкий дым и пламя. А после смешалось всё. Крики, плач Луи, шум и колышущееся пламя на груде металла, что озаряло лицо еврея пока в глазах его мелькали ненавистные огоньки. Алфи помотал головой, стараясь отбросить эти мысли, вздрагивая от короткого стука в дверь, наотмашь отвечая: — Да, — поджигая сигарету и делая глубокий затяг. Лука Чангретта встал на пороге, вынуждая еврея поднять взор и выпустить клубы дыма носом, пока в глазах его плескалось удивление, быстро сменившееся узнаванием и жаждой мести. Впрочем, этот огонёк еврей быстро пригласил, опустив веки, а когда он их поднял, в его голове уже созрел план мести. И эта месть точно не будет холодной, она будет горячая, как жаркая итальянская ночь.