Твоя итальянская кровь

В день исчезновения Виолетты Сицилия, особняк Луки Чангретты Лука вошёл в разрушенный дом, ещё в проходной заметив лежащего охранника, опускаясь к нему и касаясь остывшей кожи, нащупывая сонную артерию. Пульса нет. Чангретта поджал тонкие губы, проходя дальше. — Виолетта! — позвал он, смотря вверх, — Виолетта! Тишина в доме стояла гробовая. И мужчина настороженно прошёл в гостиную, держа в руке заряженный пистолет. Гостиная была разрушена, изуродована. Все шкафы вскрыты, посуда разбита и всё, что осталось на полу возле стеклянного шкафа — это кровь. Лука рванул на второй этаж, влетая в комнату сына, плевав на очищенный сейф, опустошенно смотря в пустую кроватку. — Где ребёнок? Где наш Тео? — кричала миссис Чангретта, влетая в комнату за мужем, — Что ты молчишь?! Лука был и так на нервах, еле сдерживая злость. — Заткнись, блять! — рыкнул он девушке в лицо, — Ещё и Виолетта пропала! Женщина хмыкнула. — Плевать на твою сестру! Никто её не съест, а вот Тео! Ему еще и месяца нет! Лука отвесил хлесткую пощёчину жене, и та рухнула, закрыв лицо руками. — Я еду в Лондон. Лука миновал гостиную, почти разрушенную, почти разбитую, наблюдая как его люди убирают других людей, с которыми он оставил двух самых важных людей, которые теперь неизвестно где и неизвестно с кем. *** Сказать, что Лука ненавидел факт того, что младшая Чангретта привлекает внимание мужчин — не сказать ничего. Но больше всего его злило, что она привязала невидимой нитью к себе не какого-нибудь деревенского дурачка, а Алфи Соломонса. Друг семьи, надёжный (до поры, до времени), расчетливый и умный человек тридцати девяти лет позарился на Виолетту, когда та ещё ходила пешком под стол. Уже тогда он выделял её среди остальных родственников Луки, боготворил девчонку и чихвостил слуг, если те плохо смотрели за Чангреттой, и та могла разбить коленки, споткнувшись о собственную ножку. А как он после дул на те самые колени, смазывая осторожно бриллиантовой зеленью, собирая кровь на вату и слушая, как Виолетта плачет и кричит, обвиняя дурацкие сандалии, что подвели её. — Плохи сандаки! — била она их о край дивана, половину букв проглатывая в силу возраста, пока Алфи обрабатывал содранную кожу и поддакивал. — Маленькие засранцы! Сжечь их нахер, да! — поддерживал он девочку, тыкая пальцем в обувь, — Гандошки! После двухлетняя Виолетта твердила только одно слово, заставляя еврея улыбаться и довольно разводить руки на злой взгляд Луки. — Гадошки! Гадошки! — бегала она по гостиной, распыляясь на новое слово, что засело в голове ребёнка лучше, чем спасибо или любое другое. — Это моя девочка! — ухмылялся еврей, усаживая на колени чужого ребёнка, что стал родным так быстро. Виолетта словно приворожила Алфи, и он носился за ней, как хвост. Позволял ей всё: плести ленточки в отросшие пряди, подстригать ему бороду, даже гудеть в клаксон его машины, да так, что вся улица стояла на ушах. И, может, их дружба бы и продолжалась, если бы не ссора, за ней едва ли не вооружённый конфликт между Лукой и Алфи, когда два друга не поделили власть и столкнулись уже вместе на поле боя, воюя друг против друга. Каждый за свою страну и за политику. А Виолетта больше никогда не и вспомнила дядю Алфи, что не появлялся в их доме четырнадцать лет. А когда появился, то перед ним, упав с абрикосового дерева, предстала взрослая девушка, с теми же самыми большими карими глазами и густыми русыми волосами. Она его не узнала, не вспомнила и даже не запоминала, пугая того вендеттой. А Алфи её узнал, с трудом разглядев в горячей итальянке маленькую Чангретту. Лука не хотел оставлять в её сердце память о Соломонсе, и словно стёр, уклончиво отвечая на все вопросы сестры о том, что она когда-то видела этого мужчину. Всё отрицал, сводил в шутку, менял тему, делая только хуже и хуже, усугубляя ситуацию. Тогда Виолетта решила, что видела еврея во снах, запомнила его из детских снов и, увидев того впервые с дерева, зазевалась, высматривая знакомые с метровой высоты каштановые волосы, уложенные на бок и бороду, ухоженную и аккуратную. Отблески памяти и снов засверкали в глазах, и Виолетта рухнула в руки бизнес-партнёра, ободрав, словно в детстве, коленку. Будь у еврея воля, он бы и эту ссадину залечил. Девчонка знала, что сны часто вершат судьбы и выстроила свой замок, где на вершине стоял Соломонс, а рядом с ним — Виола, думая, что судьбой предначертан лишь он — Альфред Соломонс, иудей и главарь группировки в Лондоне. Что даже обстоятельства, её положение в обществе и его имя-угроза не являются преградой, чтобы быть вместе, оставалось лишь малость… Полюбить того, кто предначертан свыше. Это был первый промах Луки, что стал решающим в отношениях между двумя, слепленным из разного теста. Алфи — из солёного, а Виолетта — из слоёного. Они не подходят друг другу, потому что солёное тесто для бесполезной лепки, что не принесёт должного удовольствия, максимум — это окрашенные краской уродливые статуэтки в виде винокурни, рома и еврейской империи. А из слоёного выйдет отличный торт, что будет приносить удовлетворение и радость, как своим эстетичным видом, так и отличным вкусом. Чем меньше Лука говорил о Алфи, тем больше молодая голова воспевала интересом к малознакомой персоне. И всё, что оставалось Луке — это прятать сестру на острове и в доме, лишь бы только она не попалась, такая красивая и нежная, совсем юная девушка, на глаза злому и сварливому Алфи. Иначе, беды не миновать, а точнее — их связи. Лука помнил, как, узнав о приезде еврея, выпроваживал сестру в гости с ночевкой. Тогда он ещё не знал, что юная мисс приглянется Соломонсу настолько, что он будет готов заболеть сифилисом, лишь бы заполучить этот дар итальянской природы. Лука просто чувствовал, просто знал и просто понимал, что будет, столкнись с ней еврей. И девичья молодая душа и старая мужская полетят по кочкам. — Да, хоть сутки дома не появляйся! — ничего не понимая, возмущалась Виолетта, рассказывая подругам и направляясь в их сопровождении до лавандового поля, скользнув мимо еврейского автомобиля, не обращая внимания ни на дорогую модель, ни на её блеск, потому что девчонка видела возле дома машины и покруче. А Алфи в этот миг вязал тонкую шнуровку на ботинке, что никак не хотела превращаться в бантик и разваливалась, стоило ему продеть одну петлю в другую, нечаянно упуская Виолетту из виду, как назло, не заметив её. Как же Лука радовался, когда полуслепой еврей не узнал Виолетту в поле, прищуривая свои глаза и высматривая Чангретту, величая её ангелом. И как же Лука злился, схватив сестру после ванны за плечо, сжав его до посинения. — Какого черта ты дома? Я же разрешил тебе побыть у Лизы! Виола непонимающе глазела на безумного брата, которого разозлила выходка Соломонса. — Так у Лизы отчим снова пьяный, он же снова будет буянить! И кто куда полетит, ты же знаешь, — пожала плечами Виолетта, объясняясь и пытаясь понять Луку. — Ах, да, да, — рассеяно бормотал Лука, — Не хочешь навестить на пару дней бабушку? Водитель тебя завтра увезет? — спрашивал он сестру, поглаживая её по волосам. — Конечно, съезжу, — отмахнулась она, — Что такое, Лука? Что у нас за гость такой? Он что, сверхстрашный и суперопасный? — смеялась девушка, и Лука немного расслабился. — Очень опасный для тебя, милая, — поцеловал он её в лоб, зная, что завтра утром сестра уедет и пробудет в пригороде ещё пару дней, вплоть до отъезда еврея, который только и спрашивал его о сестре. Тогда утром, полтора года назад, произошла роковая и судьбоносная встреча, после которой Лука осматривал пустую детскую кроватку, потирая уставшее лицо с залегшими складками. Виолетта проснулась рано, солнце светило в глаза и мешало спать. Встав, она схватила со спинки стула полотенце и побрела в ванну, но та оказалась заперта, а за ней шумела вода, и пахло мужским одеколоном, как в парикмахерской. Пожав нежными плечами девушка пошла вниз, открывая кран второй ванны, вставая под прохладный душ. Внизу слышались шаги, тянуло терпким горьким утренним кофе и вкусным завтраком. Накинув тонкое летнее платье на загорелое тело, Виола побрела на запах, втягивая вкусные ароматы и хватая со стола тонкий кусочек ржаного хлеба, смазанный слоем масла, не замечая поглощенного газетой еврея. Тот не услышал лёгких шагов мисс Чангретты, но расслышал её чавканье, отбрасывая газету и расплываясь в удивлённой, но очень нежной для него улыбке. Виолетта подняла глаза, оторвавшись от ножика, медленно изучая сидящего во главе стола мужчину из снов. — О! — не скрыл удивления Алфи, — Доброе утро! — подмигнул он девушке, и та, прекратив жевать, уставилась на него, припоминая физиономию из снов. — Драсте, — кое-как пролепетала Виолетта, разомкнув набитый хлебом рот. — Не помнишь меня, да? — впивался глазами в неё Соломонс, совершенно довольно улыбаясь, узнав в ней маленькую Виолу, которую не видел много лет, а на подбородке примитив крошечный шрамик после того, как она упала с трехколесного велосипеда. А рану зашивал сам еврей. Девушка прожевала хлеб и нахмурила брови, заняв позицию обороны и нападения. — Само собой помню, — процедила она, скрестив на груди руки, — Я же отвесила вам оплеуху, когда вы пялились на меня в саду. Я слишком юна для склероза, — зыркнула она злобно, и Алфи весело рассмеялся, странно краснея и выдавая самого себя. — Я тебя страховал, как и в детстве, — хмыкнул еврей, не зная, что влюбится в эту девушку, как мальчишка, тая от её карих глаз, — Такова моя миссия, мисс Чангретта. — Что до правил этикета, мистер Соломонс? — подтрунивала над ним девушка, стреляя глазками, испепеляя еврея, — Ах да, вы о таком не слышали, верно? — изогнула она бровь, тщательно изучая сидящего перед ней Алфи, — Мы с вами на брудершафт не пили, сэр, чтобы вы могли мне «тыкать». Алфи посмеялся, злобно сверкнув глазами. Какая-то девица его строит. Ещё чего не хватало? — Да ну? Поспешу заверить, что мы с тобой и детские соки, и чаи, и молочную смесь вместе пили, — потирал Алфи бровь. Виолетта напряглась всем телом, на что Алфи развёл руками, продолжая поедать девушку глазами, раскинувшись на стуле, как хозяин ситуации. Еврей смотрел и заставлял её теряться, стесняться и смущаться его взора, а Алфи забавляла её стеснительность, страх и буйность в купе. «Я бы уложил её на стол и прямо здесь перешёл бы с ней на «ты». *** Альфред держал на руках девушку, что свисала с его предплечья, как мертвая, пока Соломонс наспех стягивал обувь, поднимаясь вверх и опуская её на кровать в свободной комнате. Маленький Луи, услышав скрип на этаже, направился на шум, отбросив игры с солдатиками, подкрадываясь к приоткрытой двери в спальню. Малыш прильнул к щели и стал изучать лежащую на постели девушку, удивлённо хлопая глазами, ведь отец никогда не приводил в дом женщин, тем более свисающих с его плеча. Луи всматривался в лицо незнакомки, заплаканное и немного опухшее, с красными пятнами на лбу. Алфи подкладывал подушку под голову Виолетты, получше укрывая её полуголое тело, замечая сына в дверях, что смотрел на отца снизу вверх, вопросительно нахмурив брови. — Пап, это кто? — спросил он его, и Альфред лениво прошёл мимо малыша, потрепав того по макушке, закрывая дверь в комнату. Еврей искренне не знал, что сказать сыну, как всё объяснить и надо ли объяснять. Что он скажет? «Это девушка, которую я любил и люблю, что годится мне в дочери, а тебе в сестры, Луи». — Па, — позвал он Алфи, заглядывая в серые глаза, совсем растерянные, пролезая через раковину и добиваясь расположения отца, что тщательно мыл руки, смотря на себя в зеркало, — Ты сильно устал? Еврей облил лицо водой и капли попадали на мальчика и тот отпрыгнул в сторону, продолжая сверлить отца через зеркало. — Кто эта тётя? Альфред взял сына на руки и прижал к себе, укладывая его голову на плечо и качая сына. Шестилетний мальчик уже с трудом умещался в объятиях еврея, но тот не прекращал попыток всё ещё брать его на ручки и немного качать, чтобы руки не забыли, а самое главное — чтоб не забыл Луи. Тут мальчик громко взвизгнул и выпутался из рук отца, отправляясь с громким топотом наверх и возвращаясь уже с бумажками, пока Алфи накладывал себе суп. Соломонс поставил тарелку и перенял протянутые сыном записи и даже узнал свой почерк. — Мои ожоги прошли, — покрутил Луи руки возле лица папы, демонстрируя лишь бледные шрамы и почти чистую кожу, — Сегодня сняли лоскуты. Соломонс серьёзно улыбнулся и кивнул: — Так, значит, это прошло, да? Я прав? Малыш ткнул пальцем на вторую бумажку. — У меня не было мамы. И это прошло, — подошёл Луи ближе к Алфи, касаясь его колена и смотря в глаза с надеждой, — Пап, ты… — малыш задумчиво почесал светлую макушку, — Ты маму мою нашёл? Правда же? Да? — вскрикнул он. Алфи не хотел соглашаться с предположением сына, потирая бороду, но жалобный серый взгляд его испепелял и разрывал на части, заставляя согласиться на любую авантюру, только бы не разбивать маленькое сердце. — Нашёл, Луи, да, — мальчик запрыгал и захлопал, начиная глупо танцевать и улыбаться, — Но, дай ей возможность тебя полюбить, ага? — прищурился выжидательно еврей, наблюдая, как мальчик тут же успокоился и припал к отцу. Луи разволновался. — Полюбить меня? Как…? Как это? Пап, разве она меня не любила всегда? — спросил он огорченно. Алфи взял его на руки, предлагая ложку с супом, но сейчас мальчику было не до еды, и даже любимые игрушки не могли отвлечь его от волнительного вопроса. — Любила, конечно, само собой. Но, у людей есть такое свойство, забывать о том, что они любят, — проговорил еврей, звякнув ложкой в супе, собирая на неё гущу, — Но, когда они вспоминают, то любят ещё сильнее. Понимаешь, Луи? — Но, пап… — Луи не мог понять отца, — Что, если она не вспомнит, что любила? Вдруг она прочно забыла о том, что любила меня? — мальчик заглядывал в глаза еврею, — Может, мне нужно напомнить ей о любви? Алфи сдвинул тарелку в сторону, усадив мальчика на стол, и посмотрел в ему в глаза, что были полны беспокойства и надежд. — Запомни одну простую истину, Луи, — начал Соломонс, поглаживая сына по волосам, поправляя отросшие пряди. Еврей и сам уже порядком оброс, стричься не было времени и сил, а про сына он и вовсе забыл в связи с последними событиями. Алфи взял в руку ладошку сына, осматривая длинные и не аккуратные ногти, что тоже дали росту за эти две недели, когда мальчик почти полностью был предоставлен себе. — Никогда, никогда, мой дорогой, не выпрашивай любви, ладно? Если тебя не любят, то не выпрашивай, как бы тебе сильно этого не хотелось, ага? — закончил Алфи, и Луи спрыгнул. — Дурацкая истина! — озлобился ребёнок, — Когда я вырасту, я не буду просить, я буду покупать любовь! — Луи… — позвал он сына, но тот огорченно убежал к себе, быстро переступая ступени. Воспоминание Алфи Больше семи лет назад POV/АЛФИ Всё в жизни моей происходило как-то непоследовательно. Когда все парни впервые влюблялись, то я уже впервые трахался, а когда парни впервые трахались, то тогда я уже, проскочив этап влюблённости, жил с молодой девушкой. Ей было семнадцать, когда я встретился на её пути. Несмотря на то, что мне перевалило за тридцать, в заднице моей ещё играло детство. В то время, когда мои ровесники уже создали семьи и родили по двое детей в среднем, я маялся дурью, как ребёнок. Я пил, и пил много. Пил ром, что производил, как воду. И часто у меня с моей маленькой подружкой случались курьёзы. А пьяный секс не может быть без них. Я приходил под утро, вламывался в свой собственный дом и тащился в спальню, скидывая с себя вещи, роняя их на пол и перешагивая через них. Плевать, что дома убрано, плевать что дома пол сияет, а я его топчу грязными ботинками. Но самое ужасное было то, что мне было плевать на мою молодую, которая ждала меня до утра, не выключая ночника, вздрагивая от каждого шороха в доме. Я полз, порой на коленях, порой по пластунски к кровати, лишь бы добраться и лишь бы уснуть. Каждую неделю одно и то же: её большие голубые глаза, испуганные, как у кошки, всё тело в мурашках и дрожи, да тихое из-под одеяла: «Алфи?» А Алфи нарезался, как в последний раз, еле переставлял ноги, чтобы дойти до дома и напугать её, заставить её бояться и трястись уже заранее, стоило мне опоздать на ужин, что всегда был ровно в восемь. Если я не приходил, то она уже знала, что я не приду ни в восемь десять, ни в восемь тридцать, ни даже в девять. Я приду под утро и буду вести очень плохо, а потом просить прощения, неделю буду шелковым, а после снова сорвусь и забуду и о вере, и о работе и о ней. — Где ты шлялся? — рассыпалась моя еврейская подружка из бедной семьи, которую я просто взял к себе после того, как она в очередной раз сбежала из нерадивого дома. Сара злобно укуталась в одеяло, только бы я не касался её своим небритым лицом. Слово шлялся бесило меня жутко, потому что оно было правдивым. А ещё я был зол на тот факт, что её часто ловили с молодыми рабочими в моей Пекарни. То она тут, то она здесь. Постоянные сплетни достали меня и я ощутил ревность. — От тебя отдыхал, — бросал я ей в ответ, прижимаясь сзади, запуская руку в одеяло, целуя её в шею, получая в ответ дерганье и цоканье, что ещё пуще разжигало страсть и злость. Семнадцатилетнюю девушку всё это задевало, но она не уходила — некуда было. — Тебя хочу, — просил я её, зарываясь пальцами в её белье, получая злобный отказ. — Ты в зеркало-то себя видел, нет? Как же ты меня достал, чёртов алкаш! — рявкала она до дребезга окон, — Противный, сил нет терпеть! — А ты себя, блядь малолетняя, а? — давал я ей фору, — Я слышал, что про тебя в баре говорят, ищешь себе члены помоложе? — пихнул я её в спину, стягивая одеяло, — Давай! — дёргал я её трусики, спуская ниже и ниже. Я был зол на неё за то, что она делала среди моих рабочих, выставляла меня тем, кто терпит измены. Я сорвал от злости её коротенький халатик и набросился на неё. Я раскинул её ноги и, безо всякой подготовки ввёл свой член между ног. Она вскрикнула от боли, пытаясь меня остановить. — Ты что?! Алфи! Это неправда! — кричала она, а я не верил, мешая ей освободиться из моих лап. Она отворачивалась, дергалась и плакала, а я разворачивал её, швырял на спину и впивался в грудь, рывками задирая её ноги выше. — Обабилась, словно мы десять лет в браке! — злился я, подогреваемые лживыми слухами и мнимой ревностью, — Живот свой хоть подбери, отвис вон, как у суки, словно только ощенилась! — делал я резкие толчки, ударяя изнутри каждым бешеным толчком. Сара кричала и била кулачками мне в грудь, но я делал свое дело, слегка ударяя её по щекам. — Ты спала с ними, да? — порол я ерунду, — С моими рабочими! Ты спала, дрянь! — я делал ещё более грубые толчки, заставляя девушку кричать. Это продолжалось очень долго. Я был пьян и не чувствовал ничего, кроме злости. Но я все же сумел достичь финала и лёг на неё, не найдя сил отползти в последний момент, и сперма толчками начала извергаться в неё. Я не почувствовал никакого удовлетворения, засыпая рядом, с приспущенными штанами и кровью на постели, где лежала она и терпела меня, как я разрываю ранимые ткани, куда после этой сцены ей наложат швы. И ни о чем я бы, может, и не узнал, если бы не нашёл в её ящике справки и документы, когда она собрала свои вещи, чтобы попытаться уйти. — Почему ты уходишь? — спрашивал я как-то глупо, смотря в её глаза, видя презрение, — Потому что я сделал это, и ты больше меня не любишь? — Потому что я твоим ребёнком беременна! — обиды в её голосе было не занимать, и она до последнего не разбирала чемодан, боясь повтора, проживая со мной как на вокзале или пороховой бочке. А о своём рождении Луи так и не узнает правды, потому что я унесу её также, как унесла ноги Сара, дав мне чёткое и ясное осознание того, что я — гребаный тиран.