Твоя итальянская кровь

***

Альфред проследил за тем, как дверь в его кабинет закрылась, а девушка за ней исчезла. Он опустил лицо в раскрытые руки, потирая красные глаза, понимая, как же сильно устал за эти дни. Сколько он потерял, сколько приобрёл, и окончательно нашёл ответы на свои вопросы. Ждать было трудно, жить в неясности ещё тяжелее, мысли не давали спать, мешали, прикидывали разные моменты и встречи с Виолеттой. А произошла она ожидаемо, но не так, как хотелось еврею, да и самой девушке. Алфи вздохнул, поднимаясь и хватая с края кресла пиджак, перекидывая его через плечо, направляясь к машине, что ждала его уже битый час. Тёмный силуэт с прихрамывающей походкой направлялся к автомобилю, ощущая на себе взгляд всё тех же карих глаз, что остались провожать в полумраке ночи и тумане слёз. Виолетта прижалась лицом к стеклу, игнорируя шум заведения внизу и холод с улицы в щелях старого здания. А Соломонс не обернулся, хоть и был испепелен жгучим взором итальянки, усаживаясь в машину и наблюдая, как водитель звонко захлопывает за ним дверь. Еврей прибыл домой, швыряя на крючок пальто. Тело его изнывало в усталости, и он прошёл всего два шага к центру прихожей, как на него налетел мальчик шести лет, запрыгивая на руки и обнимая отца за шею. — Пап! — вскрикнул ребёнок, обнимая отца сильнее, а еврей ласково целовал мальчика в светлую макушку и висок, взъерошивая густые волосы. — Привет, — целовал Алфи сына, — Привет, мой сорванец, да, — улыбался он через усталость и боль, наблюдая, как на лице его маленького мальчика заживают мелкие ожоги, покрытые тонким слоем бриллиантовой зелени, — Как твои болячки, Луи? — спрашивал его мужчина, проходя к столовой, неся сына на руках. — Почти прошли, но дядя Эдди просил не снимать лоскуты, иначе попадёт грязь, — рассказывал мальчик, демонстрируя отцу намотанные плотные бинты на детские руки. — Дядя Эдди правильно говорит, — заметил еврей, опуская сына на стул, почти не замечая прислуг и няньку. Женщины суетились. Кто-то подавал ужин, кто-то салфетку. Няня Виктория покорно ждала Луи с книжкой в руках. — Давай спать, Луи, ага. Почти… — глянул на часы еврей, — Полночь, Луи! Марш спать! — Но, пап! А я… Я… — Алфи потрепал малыша по волосам, подтолкнув его в распоряжение няни, глянув на неё. — Чтобы через десять минут мой сын спал, да? Луи обиженно побрел с нянькой в сторону лестницы, окинув отца печальным взглядом, что сел за стол, хватаясь за серебряную вилку. Алфи принялся за ужин, и к нему присоединился Исмаил — молодой, но очень ответственный водитель. Еврей закинул в рот кусочек мяса, без аппетита пережевывая его, и наблюдая, как Исмаил улыбается, смотря на друга и босса в одном лице. — Ты сегодня какой-то никакой для главаря еврейской группировки. Где настрой? — спросил мужчина, начиная есть. Алфи откинул вилку, складывая руки в замок над тарелкой. — Тебя когда-нибудь предавали, а? Не так, чтобы по мелочи, типа когда бабка на рынке за две селёдки со сдачей обманула? — махнул еврей рукой, — А крупно, когда отдаёшь человеку душу, как котёнка слепого, — сложил руки в чашу еврей, протягивая их в сторону друга, — И та самая берет твою душу, смотрит на неё, гладит, целует, шепчет о том, как она её любит, а потом в один миг, хуяк, блять, об стену и разбивает душу нахуй, да? Кровища на стене, а сама душа валяется и признаков жизни уже не подаёт, да. Бывало, а? — отпил Алфи чай, опустив глаза. — Нет, — признался Исмаил, — Не бывало. Как Луи? Как его ожоги? Еврей окончательно оставил попытки поесть, отбрасывая вилку, закрывая пальцами глаза, пытаясь отогнать горькое воспоминание. Полтора месяца назад — Папа! Не хочу! Нееет! — кричал Луи, не выпуская отца из рук, обхватив мужскую шею намертво, — Папа не уходи!!! — верещал малыш, заливаясь слезами, дергая отца за рубашку. Алфи стоял белее снега, пытаясь оторвать от себя сына и отдать в руки медсестры, что понимающе пожимала плечами, вновь протягивая руки к ребёнку. — Луи, без перевязки ничего не заживёт, мой милый, — трепетал еврей сыну, — Пожалуйста, потерпи ради меня, сынок, хорошо? — молил он ребёнка, что навзрыд бился в руках мужчины. Малыш так боялся перевязок, во время которых с кожи снимали не только слои бинта, но и струпы, с которых бешено лила кровь, а боль была такой сильной, что малыш терял себя в эти секунды. Он уже знал, что большие и угловатые ножницы причиняют зло, боль и страдания, что тёмная баночка с каким-то раствором будет больно жечь, а строгий врач будет ругать нетерпеливого шестилетку. — Папа! Не отдавай! — кричал он ещё пуще, цепляя еврея за волосы и бороду, но Алфи был сильнее и, отодрав от себя сына, рывком передал его медсестре, что влетела в кабинет и громко захлопнула дверь. — Паапаа! — кричал Луи из-за двери, когда к руке поднесли те самые ножницы, и на него поднял взор тот самый строгий врач, — Пожалуйста, папа! Спаси! — верещал мальчик, смотря как снимают бинты и как отдирают его частички и нитки с бело-жёлтого струпа, где постепенно отделялась липкая жидкость. А еврей стоял возле окошка, прильнув к нему, не сводя глаз с сына, потому что сердце разрывалось, так же, как новый бинт на части, как ткани Луи под антисептиком. Если Соломонс до этого момента думал, что худшее, что с ним случалось — это война, то он крупно ошибался. Самое худшее — это видеть как твой ребёнок, твоя кровь, твоя плоть страдает по твоей вине, как на схожем с твоим лице появляются слезы, как по детским пальцам бежит алая кровь. А ты в этот момент беспомощен и беспощаден, отрывая от сердца сына и передавая его в чужие руки. Это ли не предательство, пусть и во благо? Малыша опустили с кушетки, и он побрел к двери, открывая ту почти здоровой рукой, держа другую на весу, собирая губами слезы. Алфи рванул к нему, но Луи лишь пустился бегом в свою палату, не желая в ближайшие часы видеть отца. Алфи посмотрел на Исмаила. — Ему лучше. Мужчины продолжили есть, и Алфи пытался хоть как-то накормить себя ужином, как сверху послышался топот, и Луи уже скакал по лестнице, напрочь отказываясь спать. — Простите мистер Соломонс. Не спится Луи, — сообщила няня, и Алфи зыркнул на неё исподлобья, протирая губы салфеткой и поднимаясь из-за стола. — Ладно, — спокойно выдохнул Алфи, поднимая ребёнка на руки, — Пойдём-ка спать с папой, да? Если Луи не спит, значит Луи сегодня чем-то озадачен. Они поднялись наверх, и мужчина опустил сына на кровать, и тот, как маленький котенок, зарылся в одеяло и свернулся в клубок. — Я озадачен тем, почему мои ожоги так долго проходят, папа? А ещё, почему у меня нет мамы? — интересовался с обидой мальчик и еврей, стянув жакет, лёг рядом, прижимая мальчика к себе, — Сказки? — спросил он отца. Алфи набрал воздуха на вопросы сына и выдохнул. — Притча. — А что такое притча? — встрепенулся мальчик, вопросительно смотря на отца. — Притча — коротенький рассказ, в котором заключается мораль или поучение, — пояснил Алфи, укладываясь рядом, поудобнее подминая под себя подушку, — Ушки навостри и слушай. Луи поерзал и удобнее устроился под крылом папы, чтобы начать слушать. — Однажды к раввину пришел посетитель и начал жаловаться: «Ребе, у меня все так плохо, так плохо! Я потерял работу, моя жена болеет, дочка никак не может выйти замуж, мой сын не хочет учиться… Ребе, подскажите, может, вы знаете, что мне делать?» — жестикулировал еврей, меняя голоса и интонацию, играясь мимикой. — Вот и ты, говоришь что тебе плохо потому, что у тебя никак не заживают ожоги и потому, что у тебя нет… — Алфи погладил ребёнка по плечу, — Нет мамы, ага? Луи согласно замотал головой, потирая сонные глазки кулачками. — Тогда раввин сказал: «Да-да, есть одно старинное средство. Нужно взять много бумажек и написать на них: «И это все пройдет», и разложить во всех комнатах.» Озадаченный человек поблагодарил и ушёл. Через пару лет возвращается тот же человек и благодарит: «Как я вам благодарен! Я нашел отличную работу, жена выздоровела, дочка вышла замуж, сын закончил учебу и устроился на фирме… Спасибо вам большое! Что хотел спросить — те бумажки, которые я разложил, их можно уже убирать?» «Зачем убирать? Пусть пока полежат…» Лиу встал с постели и подбежал к своему столу, сдвигая в сторону свои маленькие самолётики из деревянных палочек, кубики и различные вырезки, хватая лист бумаги и карандаш. Алфи наблюдал за ним с кровати, помогая ребёнку забраться на постель. — Пап, напишешь за меня? — протянул он отцу всё необходимое, для исполнения, смотря с мольбой. — А что сам-таки? — спросил его Соломонс и мальчик пожал плечами, ведь писал он ещё совсем неразборчиво. — Ладно, давай сюда бумажки, — раздобрился еврей, и Луи порвал бумагу пополам, протягивая отцу. — Мои ожоги никак не заживают, но и это всё пройдёт, — показывал пальцем Луи, пока Алфи царапал на кусочке слова, утвердительно кивая, — У меня нет мамы, и это всё пройдёт. Алфи поднял глаза на сына, дописав последнюю фразу, осмотрев своё маленькое отражение. У его сына такой же серо-зелёный немного хмурый взгляд, ровные черты и немного пухлые щёчки. Еврей взял Луи к себе на грудь, укладывая детскую голову себе на плечо, поглаживая спинку мальчика, где час назад на том же плече дремал ещё один ребёнок. — Пап, ты всё правильно написал? — пролепетал Луи, закрывая серые глаза, проваливаясь в сон, слушая глубокое отцовское дыхание и сердцебиение. Соломонс улыбнулся: — Всё правильно, спи крепко, — поцеловал он его в лобик и уложил на постель, укрывая тёплым одеялом, опуская две бумажки на письменный стол, проведя по ним взглядом. Виолетта ошибочно думала, что её приезд в Лондон станет последним издевательством еврея над ней самой и её жизнью, но нет. Альфред всегда любит изощряться. Мало того, что её привезли в какой-то бордель, где она не смогла за ночь сомкнуть глаз по трём причинам: во-первых, холод, такой дикий, что утром девушка едва ли не долбила в кувшине лёд, чтобы попить. Во-вторых, это стоны как кобелей, так и сук, от которых стены трещали, с них сыпалась пыль и побелка, а окна звенели. В-третьих: это мысли, что обострились после того, как Алфи отнял Тео. А Тео — это тот, кто может продолжить их род. Поэтому Лука не простит ей гибель своего сына. Девушка заснула под утро, и, конечно, проспала свой подъём и была разбужена грохотом двери, потому что в комнату ввалился Соломонс, как танк. — Подъём, — тряхнул он её в плечо, — Заебись спится в Лондоне? — потёр он свои руки от ощущения холода и подошёл к окну, поднося ладонь к щели, ощущая, как тянет ледяной воздух. Виолетта открыла глаза, опухшие и сонные, поднимая их на Алфи со злобой, а тот на секунду повернулся к ней, снова возвращаясь к изучению щелей в комнате. — Ещё раз так злобно на меня зыркнешь, выну твои карие глазенки и отправлю твоему братику почтой, ясно, да? — водил он рукой, ощущая сквозняк, проталкивая пальцы в щели, где истончалась пакля. Виолетта скинула одеяло и поежилась. — Почему Лука тебя ещё не забил, как мамонта? — Потому что вылет до Лондона из-за непогоды задерживают, да? — съязвил он, поворачиваясь к девушке, — А ты вчера плакала, — показал он пальцем на её глаза, — Слезами горю не поможешь, но мочевой пузырь чуть-чуть-таки разгрузишь, ага? Девушка смотрела в одеяло, посильнее зарываясь в него. — Лука же тебя убьёт, ты знаешь? — давила на него Виолетта, — А если мой крестный папа узнает? Тебя и твою мнимую империю разнесут ко всем чертям! Алфи встал напротив Виолетты, внезапно срывая с неё одеяло и девушка съежилась. — Твой крестный папочка по развитию кое-как успевает за пятилетним. Рисует картинки, жует морковь и мочится в штаны. А ещё он на грани банкротства и смерти. Он даже не вспомнит, кто ты такая с десятого раза, да? — потёр Алфи бороду, — Это во-первых, а во-вторых, Капоне уже давно не тот, что был раньше. Да и мнимая здесь ты, а моя империя очень даже существует.  — Когда я смогу забрать ребёнка? — спросила Виолетта, думая лишь о своём, игнорируя выпады еврея. — Как отработаешь косяки Луки, так и получишь назад своего щенка, лады? Собирайся, через десять минут я тебя жду внизу. Живо! — сорвал он окончательно с неё одеяло, швыряя на пол и покидая комнату. Соломонс стоял возле лестницы, замечая, как тихо в борделе. Все или спят, или засыпают после весёлой ночи. Виолетта подошла к нему, не ведая, что будет дальше, глотая судорожный ком, протирая влажное после умывания лицо. Она осматривала бордовые стены, ширмы и перегородки. Отдельные комнаты с дверями, и за ними смех девиц. Наконец, еврей почувствовал её присутствие за спиной, и они прошли к залу и остановились, вместе осматривая холл, где на сцене поблескивали три шеста и сиял яркий свет. Навстречу им вышел молодой мужчина, приветливо протягивая руку еврею. — Мистер Соломонс, — улыбнулся он, вынимая из-за пазухи четыре большие пачки денег, вручая их еврею. Алфи смутился. — О, да не стоило! Как неудобно, — замотал он головой, — Ох, какой же я трудяга всё-таки, ладно, давай сюда, да? — Алфи взял себе всё, отсчитал парнишке процент, и тот остался доволен. Виолетта всё изучала заведение, откуда ночью доносился шум. Большой бар, забитый напитками, около десяти столиков, и тихая и приятная для утра музыка. — Так, — Алфи схватил Виолетту за плечо, заметив что она с ним на одном уровне, немного негодующе осматривая её обувь без каблука, — Чем вас кормят в Италии, что вы как лошадки ломовые, а? Неужели чудеса творят макароны? — издевался он над девушкой, что опустила голову, не поднимая глаз. Еврей дал ей почувствовать своё место. — Это Виолетта. Имя у неё как блядский псевдоним, танцевать будь под ним же, менять не надо, — начал еврей, смотря на девушку, — Буйная итальянская кобылка, — провел он рукой по её талии, и парень ухмыльнулся. — Сколько лет? — вежливо улыбнулся парнишка. — Ей уже давным-давно можно, Маркус, — заверил его Алфи, — Даже нужно, да? — подмигнул он Виолетте. — Немая что ли? — ехидничал Маркус. — Ах, если бы, ах, если бы, — пробурчал себе под нос еврей, — Короче, её на шест и догола, давай! — толкнул её Алфи в спину, и девушка споткнулась. — Нет! — вскрикнула она, сделав шаг к шесту, — Я никогда не буду обнажаться для кучки таких же еврейских ублюдков, как ты! — крикнула она в лицо еврею, — Я лягу под любого недомерка, и не важно, итальянского, английского, немецкого, но перед тобой, жидом, голой не предстану! Мне как-то западло! Слыхал такое слово? — передразнила она еврея, — И ещё и танцевать для тебя? Много чести, которую ты не заслужил, кроме как в письмах! — выплюнула Виолетта. Маркус вытаращил голубые глаза, следя за реакцией босса. Алфи сохранил каменное выражение, немного сочувствующие и доброжелательное какой-то мышцей. Грудь его плавно вздымалась, висок отбивал кровный ритм, и сильная ладонь потянулась в брюки за пачкой сигарет. — М-м, ладно, — крякнул еврей, взяв в губы сигарету, щелкая зажигалкой пару раз, вытягивая успокаивающий дым. Маркус возмутился. Все знали бурный нрав Соломонса, и здесь он расходится перед какой-то девчонкой. — И вы ей это спустите? — разочарования в лице парнишки было не занимать. Алфи кивнул. — Я разберусь сам, Маркус, — процедил еврей, — Пойди и приготовь свободную комнату, мой милый, — кивнул в бок Соломонс, и парнишка исчез из вида с возмущением на лице. Виолетта поджала губы, ожидая гнева Алфи. — Под любого говоришь лучше, чем танцевать, да? Под итальянцев, немцев лучше, говоришь, однако? — опустошенно проговорил еврей, дергая жвалой под бородой от ревности, — Мда, — поддакнул он самому себе, — Я лишь одного понять-таки не могу, да? — стал он нервно чесать бороду, — Когда ты успела стать такой, Виола, а? — смотря точно в глаза, медленно моргая и растерянно выискивая в карих очах правду. Девушка молчала, злобно ухмыляясь, зная, что поразила Альфреда в самое сердце, что сейчас приостановилось в его груди. — Чтож, — потёр он руки, — Попробуем, однако, воплотить твоё желание в жизнь, — пихнул он её в спину и схватил за шкиряк платья, волоча за собой. POV/АЛФИ Хотелось ли мне причинять страдания Виолетте? И да, и нет. Она взяла меня на понт, зло и принцип. Я взял её на слабо. Она стояла и смотрела на меня, как маленький дьявол из которого только и рвётся беспутство и злоба, а я никак не мог рассмотреть в прежних чертах её милого ангела, словно его там никогда и не было. Это уже не прежняя Виолетта, а какой-то маленький бес на крыльях. Её слова цепкие, ранящие меня в самое, блять, сердце, по самое, блять, не хочу. А её это улыбает. Ей приятно, ей хорошо от того, как мне плохо. Мисс Чангретта знает, что я чувствую, слышала и видела, что я чувствовал к ней раньше, а сейчас она бьет меня ниже пояса не ногами, а словами, и я рушусь, плавлюсь и ломаюсь на части и куски от её слов. Мне несказанно обидно. Я вложил в наши отношения душу, себя и свои мысли, подчёркивал, как жирной чертой, поступками, подарками, вниманием. А Виолетта в один из дней просто не дала ответ, и я остался, с каждым днем всё дальше и дальше отодвигаемый от неё. Мы как на шахматной доске, где остался я один, и она ходит. Из рук моих падает меч, я перестаю за неё сражаться, потому что рядом с ней есть конь и пусть он чёрного цвета, и противник, зато он рядом. Моя беда в том, что за год общения я не смог сократить расстояние между Лондоном и Сицилией, чтобы сблизиться и остаться счастливым. Кто-то успешно занял моё место, увёл мою ветреную любовь, что сейчас, ненавидя меня, потирает разбитую бровь о полог паршивой кровати, где совершаются сотни экзекуций в неделю. Я хочу отомстить, и мне тяжело сдерживать себя. Виолетта закричала, когда я потащил её в свободную комнату и кинул на кровать. А после как в беспамятстве встал на пороге, единожды и отчётливо произвёл звонкий щелчок двумя пальцами левой руки, и за моей спиной появился не парень и не мужчина, а самый настоящий мужик, желающий поживиться молодой девчонкой. Мой исполнитель выше меня на голову, шире на четверть и сам по себе очень даже внушителен. Услышав мою команду, как пёс, он направился к кровати как на рефлексах, словно к миске с едой, и стал срывать с Виолетты одежду. На пол полетело платье, потом тонкий лиф и трусики. Девчонка пыталась сопротивляться, отбиваться от зверя и кричать. Но, вся кульминация была впереди. Мне было её не жаль. Я видел в её глазах страх и мольбу, готовый сам вцепиться в это нежное тело, но брезгливость охлаждала пыл и разжигала злость. В кровати уже был мужчина, что будет терзать её сейчас, в эту минуту. Я отошёл, рухнул в кресло и стал смотреть, как грубый, полупьяный мужчина, от которого несло перегаром и потом, взбираться на постель, демонстрируя Виолетте своё достоинство, а она кричит и молит меня всё прекратить. — Хватит! Пожалуйста! — верещала она, распугивая весь бордель. Мой подчинённый навалился всем своим телом на девушку, чтобы она не вырвалась. Около минуты он просто неподвижно лежал и вдыхал ее, касаясь носом щёк, шеи и плеч. Наслаждался телом Виолетты под собой. Он приподнялся на локтях и стал разглядывать ее. Лицо, полное страха, губы кричат мольбы. Гость изучает её и улыбается. Ещё бы, Виолетта красивая. Но ни я, ни мой подручный не слышали и не слушали её вопли. Итальяночка моя ещё не знает, что её ждёт за самоволку и оскорбление меня. — Можешь даже кончить в неё, — брякнул я, сглатывая первое возбуждение и злость, удовлетворенно читая в глазах её неописуемый ужас, — Одним приплодом меньше, одним больше, правда же, дорогуша? Танцевать ты для меня не хочешь, я же жид, да? Виолетта внутренне сжалась, когда мужская лапа стала гладить ее груди, живот, играться внизу. Мужчина опустился к её груди, впился в неё и стал жадно оттягивать, заставляя Виолетту пинаться и брыкаться на ложе, как бычка. Он мял ее грудь, кусал шею, тянул за волосы, она кричала и всеми силами пыталась вырваться. А я смотрел и не мог остановить постояльца, которому было поручено это важное дело по воспитанию покладистости у итальянской девочки. — Ну, не надумала ещё танцевать для меня? Твои итальянцы по-прежнему лучше, чем я? Мне нравилось видеть её голое тело, потому что я представлял его сотни раз, а видел сейчас впервые. Тонкая шея, округлая грудь, оттягиваемая губами чужого мужчины. — Ох, какие упругие… — клокотал исполнитель. Он смело мял и сжимал округлости, посасывал и жадно лизал, и мне хотелось убить его нахер прям здесь, но я смотрел. Я словно прибил себя к креслу, водя глазами и головой, пока мужлан жадно разводит её ноги, а они не расходятся, и Виолетта уже истерично визжит, да молит меня о пощаде. — Алфи, пожалуйста!!! Хватит! Останови его! А я смотрел в её измученное лицо, на красные и заплаканные глаза, как по щекам бегут слезы, и как между ног её вверх-вниз трудится мужская голова. Её истязают так, как я бы этого хотел. Мысль о том, что кто-то так уже старался над ней, что зачал ей сына, изводила меня, и я царапал боковинки кресла ногтями, как волк, что готов задрать за свою волчицу. Некогда моя волчица плачет навзрыд, сжимается и елозит по постели, приподнимается, её роняют назад и снова изводят. А я всё смотрю и чувствую, как железный стояк пробивается через брюки. Потому что перед глазами Виолетта, и её разведенные до отказа ноги, а среди них мужские бедра, готовые вот-вот сделать рывок вперёд. Чужой хер водит по её промежности по одной линии, ударяет о лобок, и Виолетта воет. — Я буду танцевать для любого еврея, — всхлипывала она беспомощно, закрыв ладонью вход, — Станцую для тебя одного, как ты скажешь, как захочешь, прошу, Алфи, — слезы бежали градом из карих глаз, — Я разденусь для тебя!  — Неправильный ответ? — капал я, продолжая сидеть и смотреть, как её чуть ли нераздрачивает мужчина.  — Для тебя! Алфи! Только для тебя одного! — крикнула она, смотря мне в глаза, — Для тебя, — пролепетала она уже шёпотом, продолжая лить слезы. Встав с места, я звонко щёлкнул пальцами, чтобы отозвать это животное, выдрессированное мной, но оно не поддалось, усердно натирая её промежность своим грязным членом. Виолетта откинулась на подушки с воем и всхлипами: «Прекрати это, пожалуйста, Алфи, прекрати…» Этот пёс не реагировал и, в следующую секунду после щелчка пальцев и просьб Виолетты, мне сорвало крышу. Я оттащил от неё этого пидораса, швырнул на пол, абсолютно безраборно избивая его на глазах у девушки. Я бил так, что кровь обрызгала мою рубашку, а я всё вымещал злость, пока не почувствовал усталость и покой, не прекращая мутузить подручного. Виолетта приподняла голову, осматривая меня, пол и мужчину, где всё было залито крупными каплями крови, а я смотрел на неё, и выпустил злость и за неё, и за это утырка и за себя. Смешалось всё — кровь, мои эмоции и сама Виолетта, что потеряла сознание, раскинувшись на кровати, закрыв свои глаза, проваливаясь в тёмное бессознательное дно, побелев от вида крови и избитой физиономии некогда человека.