сердце наизнанку

под персиковым солнцем капли на его плечах искрятся, как жемчужинки и крупинки песка. а он, не оборачиваясь, смотрит на небо и выискивает в кружевах облаков фигуры, похожие на зверьков. сегодня Юнхо пообещал любить и поклялся, что до самого рассвета в теплом бассейне будет раскрывать свои чувства — кирпичик за кирпичиком, — рассказывая о трепете сердца. но пока он увлечен другим. пальцами — по лопаткам, к шее, во влажные волосы... Юнхо вздрагивает, и голос его на долю мгновения ломается, когда он говорит на улыбке: — щекотно! а закат все янтарнее на несколько октав, и если бы небо имело голос, то оно бы говорило устами Юнхо. и вот он оборачивается, чтобы немножко нагнуться, — какой же он большой! — и, замерев на мучительно крохотном расстоянии, сощурить глаза и широко улыбнуться. кончики мокрых прядей касаются лба и скул, а он слегка склоняет голову и осторожно касается губами губ, мягко сжимает и тут же отпускает. ему ничего не стоит отвлечься от этого заката и неба, и даже погибающее солнце его не волнует, когда дело касается любви в воздухе, искрящейся, как капли на его плечах и груди. Юнхо цепляет за запястье, подаётся вперёд и прижимается лбом ко лбу, прикрывает глаза и легонько шутливо бодается, сдерживая смех, но не скрывая трепета по пальцам. руками — по его торсу, спрятанному в воде, выше, обнимая за шею... Юнхо открывает глаза и старается сфокусироваться, но может лишь облизывать губы и тихо шептать. о том, как счастлив быть здесь. о том, как у него сбивается дыхание. о том, как он волнуется, что сделает что-то не так... о любви, запертой в слово большее, чем доверие и ценность, чем искренность и честность... в груди тяжело тянет, вяжет, и неожиданно голова становится такой тяжёлой, что хочется кончиком носа — в ямочку его ключиц, к прохладной влажной коже, обласканной персиковым солнцем... здесь, в месте, где нет никого кроме, хочется плакать от болезненного ощущения счастья в каждой клеточке тела, и от нежности, которая читается в каждом вдохе, движении головы и произнесенной Юнхо букве. впервые создаётся понимание, что это значит, когда тебя любят, — по-настоящему, открыто и честно, как умеет любить только он. Юнхо отстраняется, склоняет голову набок — его челка так забавно спадает — и заглядывает в глаза. — ты что, плачешь? нет. нет, нет... это не то, о чем ты можешь подумать, это не о печали и грусти, не об одиночестве и невозможности быть рядом с кем-то, как ты. это — из-за чувств, наполнивших до краев, от груди к горлу, душащих, невысказанных, о которых не признаться так просто, как умеет он. это — из-за слабости к этому взгляду, бархатному голосу и к персиковому закату. из-за слабости к тебе. так искренне и чисто любящему. но Юнхо впервые не слушает, но вот он скользит по кисти, берет ладонь замочком, накрывает второй рукой, подносит к губам и целует, прикрыв глаза. кладет пальцы себе на щеку, вновь смотрит — щемит сердце — и тихо, с волнением просит: — пожалуйста, не плачь. я сделал что-то не то? но от этих слов хочется лишь больше разрыдаться — и Юнхо опускает руку, чтобы освободиться и легонько обнять под грудью. он прячет лицо в изгибе шеи, неразборчиво целует, наклоняясь, сгибая колени, чтобы оказаться ниже. дрожит подогретая вода в бассейне. ладонью — в его волосы у краешка уха... вскинуть голову. там, у края земли, темнеет персиковое солнце. а здесь дыхание Юнхо чувствуется кожей, и венка на его шее отбивает пульс быстро-быстро... эти чувства, наполнившие от груди, застряли в горле, встали поперек, как рыбья кость... вместо слов, которые невозможно произнести, намокают щеки и тяжелеют ресницы. но Юнхо не нужно ничего говорить. закрыть глаза, провести пальцами по его волосам, раздвигая пряди... это все из-за слабости к этому взгляду, бархатному голосу и к персиковому закату... а ещё — из-за слабости к Юнхо. так искренне и чисто любящему.