сердце наизнанку

в поисках дома обойти всю вселенную будет мало. он не таится там, в сердце галактик, где сверхмассивная черная дыра возраста большого взрыва поглощает свет. нет его и в рукаве нашего млечного пути — яркого, точно как огни миллионного города, — и даже ни в одной туманности его нет. и может, что-то прекрасное таится в этом поиске уюта и спокойствия — в этом чувстве безопасности, которое так и не было достигнуто... ни в одной из галактик, ни в одной из планет... но в нем. Хонджун сегодня непривычно тихий. и такой послушный, до нестерпимого мягкий: у него — время ночной искренности, которую слушают эти стены его крохотной студии. недавно он сделал здесь перестановку — рассказывал о ней с таким энтузиазмом! — но сейчас не говорит об этом ни слова. ведь важнее — взять за обе руки, заглянуть в глаза и улыбнуться. ведь для него важнее — чтобы от одного его взгляда дрожали пальцы, чтобы сердце скручивало от тяжёлых чувств, обрушившихся на грудь, как мраморная плита. и если это могила, то умереть будет в радость: пускай это вяжущее чувство никуда не уходит, пускай дыхание никогда не восстанавливается, пускай ритм сердца навечно будет сбит — пускай пускай пускай, пока дом хранится в нем. нигде не безопасно. всюду страшно, тревожно и беспокойно — но не здесь. и Хонджун пододвигается ближе, сгибает ногу в колене, чтобы развернуться на диване полностью лицом, склоняется и целует. отпускает руки, ладонями сразу — по щекам к ушам, убирая волосы, углубляя ласку... от Хонджуна пахнет лёгкой сладостью, ненавязчивой терпкостью и несколькими древестными нотами. а ещё — глубокой ночью конца июня и обрушенной на душу любовью, от которой хочется разбиться дождем до влажных щек и слипшихся ресниц. от него пахнет домом... безопасностью. покоем. Хонджун отстраняется через полминуты, касается губами у угла челюсти, тихо выдыхает под ухо и прижимается щекой. его сбритый висок колючий, как лучики звёзд, и чувствуется, как на каждый вдох вздымается его грудь. пальцами зацепиться за его одежду, чтобы не уходил, чтобы оставался рядом как можно дольше... а он усмехается и, улыбаясь, шепчет: — я никуда не сбегу... не бойся. может, сейчас самое время обрушиться дождем. но вместо этого — повалиться в угол диванчика, затягивая его на себя. а Хонджун совсем не сопротивляется, лишь кладет руки на шею, большими пальцами поглаживая по щекам, едва отстраняется и смеётся прямо в губы, задевая их. он так внимательно смотрит. голубоватый свет от экрана монитора на столе подсвечивает лишь очертания его лица, но и без того понятно, как же он прекрасен. как далёкие звезды. неизведанные планеты. рукава галактики. и здесь, в крохотной маленькой студии, Хонджун рассказывает историю, которая каждым словом отражается в теле, резонирует в груди, — и он говорит говорит говорит... о том, как долго был одиноким странником, блуждающим в вязкой тьме. и как нашел пристанище, которое может назвать домом. после таких громких слов он, удовлетворенный откровением, легонько сухо целует, прищипывает губы и тут же отпускает. кончиком носа касается шеи, прячет лицо, падает в любящие руки, как в центр млечного пути, — такой доверчивый и мягкий, до безобразия хитрый и довольный собой. тяжелеет на сердце. стучит что-то там, внутри, где покоится взволнованная душа, — и в горле дрожат слезы, сдерживаемые с таким трудом. ведь оказывается, чтобы найти дом, не нужно обходить всю вселенную, разбирая ее по атомам... не нужно заглядывать и в центры галактик к сверхмассивным черным дырам. но можно посмотреть ему в глаза. и теперь действительно становится понятно: дом — там, где слова двоих слышат лишь немые стены; там, где ценность определяется в секундах, а не в часах; там,  где лёгкое касание к рукам ощущается на грани интимным... и чтобы стать его домом, достаточно лишь любви. ничего кроме.