Нет худа без добра

Почти весь вечер Катя провела в детской: купала, кормила и укладывала Дашу спать, а потом просто сидела в абсолютной тишине, предвкушая неизбежный разговор с мужем. Сделав над собой усилие, она всё-таки спустилась вниз, чтобы попрощаться с отцом. К десяти часам буря улеглась, дождь утих, а кучевые серые облака за окном сменились яркой полоской заката. Порывистый летний ветер обсушил траву и кроны деревьев, стоки вобрали в себя дождевую воду. Можно было ехать. Покончив с последней чашкой чая с домашней мелиссой, Пушкарёв засобирался домой. — Катюх, я поеду, а то мать волноваться будет, — пожав зятю руку, он подошел к дочери и по-отечески чмокнул ее в щеку. — Спасибо, что привез Дашу, пап! Приезжайте, счастливо! За мгновение до того, как Катя закрыла за отцом дверь, он вдруг обернулся к ней, наклонился к лицу и заговорил вполголоса: — Катюх, извини, что спрашиваю, а у вас, кхм… — он метнул быстрый взгляд в сторону комнат, чтобы убедиться, что их никто не слышит, — У вас с Андреем все нормально, он тебя не обижает? Ты какая-то напряженная вся, как на иголках. Она подняла на отца глаза и выдавила подобие улыбки. Все-таки, удивительно, насколько чутко он с рождением внучки начал относиться к настроению и Даши, и ее самой, и как тонко подмечал малейшие изменения. — Все нормально, папуль, я просто устала, — заверила она, шутливо состроив грустное лицо. — Точно? Катя кивнула. — Ладно, — смягчился Пушкарев, — только ты смотри, если что, я хоть и в возрасте уже, а обижалку-то ему в случае чего оторву! — и мягко подмигнул дочери, покинув дом с искристой улыбкой. Закрыв за отцом дверь, Жданова замерла на пороге прихожей, ощутив на себе пронизывающий взгляд Андрея. — Катюш, родная, давай не будем рубить сплеча! Давай сядем и поговорим. Она повернулась и посмотрела на него. Он стоял бледный и растерянный, сам не свой от беспомощности и стыда. — Давай поговорим, что ж… Я с большим интересом тебя послушаю, — глухо ответила Катя, рукой указав мужу на кресло в гостиной. Сама села на диване напротив, уткнувшись взглядом в догорающий камин. Жданов несколько раз порывался начать, но слова всё не шли. Он то вздыхал, то тер руки, то терзал волосы на голове, пока Катя терпеливо ждала, когда муж соберется с силами. — Кать, выслушай меня, пожалуйста! Я не знаю, что наговорила тебе эта женщина, но … — А как ты сам думаешь? — бесцветным голосом спросила она, — что она мне наговорила? У тебя уже есть предположения? — Я хочу, чтобы ты знала одно — я очень люблю тебя и очень люблю нашу дочь! Всё, что произошло, это чудовищная ошибка! Этого никогда больше не повторится, клянусь тебе! — он подскочил с кресла и рухнул перед женой на колени. Он протянул к ней руку, чтобы коснуться ее, но… — Сядь обратно! — безапелляционно отрезала она и отвернулась, отодвинулась от мужа вглубь дивана. Неприятной была мысль не только о его прикосновении, но и даже просто его присутствия в своем личном пространстве она не хотела. Она выставила вперед ладонь дополнительно отгораживаясь от Жданова. Тот понимающе потупился, и чуть помедлив, снова отсел обратно. — И разговаривай тише, я Дашу еле уложила. Если Лера, по твоему мнению, тебя оклеветала, расскажи тогда ты мне, что случилось. Спокойно и обстоятельно. — Я точно и не помню, — пробормотал Андрей, пряча увлажнившиеся глаза. — Мы с Ромкой выпили, потом еще и еще. Я сам не заметил, как надрался. Изотова… Она возникла внезапно, просто ниоткуда. Я был не в себе! Понимаешь! Я не хотел изменять тебе! Я никогда не сделал бы этого в твердой памяти! — Вы с ней куда-то поехали, или там, на месте… Куда вы поехали? — Я провел ночь у нее дома, — проговорил он почти шепотом, угрюмо опустив глаза в пол. — Вы предохранялись? — продолжала Катя наотмашь хлестать вопросами, устало бегая глазами по чему угодно в гостиной, кроме супруга. Андрей замер, осознав, что жене известно даже больше, чем он мог предположить. Стало страшно. Адреналин подкатил к горлу, перекрыв воздух, словно заслонкой. В глазах на мгновение потемнело от жара прилившей к лицу крови. — Нет, — почти беззвучно простонал он, силясь не взорваться от напряжения, стыда и боли. Задумчиво прикрыв рот пальцами, Катя несколько секунд сидела молча. — Ты к врачу ходил после этого? Проверялся? Или принёс всё в нашу постель? — Кать, зачем ты так? — Ты проверялся или нет? — надавила она. — Нет, — выдохнул он рвано. — Я не проверялся. — Угу, — кивнула она куда-то в стену, все так же не глядя на него, — спасибо за честность. Тогда давай начистоту, и я с тобой тоже буду откровенна, если тебе, конечно, хватит силы воли выслушать меня до конца… — Я готов тебя выслушать! Всё, что угодно готов сделать, лишь бы ты мне поверила, лишь бы простила! — Тогда слушай, — она наконец посмотрела на Андрея жестким, холодным взглядом. — Итак, ты обманул меня насчет презентации, вместо которой поехал в бар. Соврал, хотя мог сказать и правду — я не помню, чтобы хоть раз была против того, чтобы ты встретился с другом, что наталкивает меня на мысль, что о присутствии Изотовой ты знал заранее. Я права? — Катюш, — задохнулся он, — я клянусь тебе, я не знал! — Допустим. Даже если и не знал. Наша дочь заболела. И в тот момент, когда меня всю трясло от слез и беспомощности, когда я не знала, что с ней, когда обрывала тебе телефон как проклятая, ты занимался любовью с другой женщиной, сбрасывая мои звонки. И ты не просто делал это, пока я везла дочь на скорой помощи, ты не потрудился использовать контрацептив. После этой ночи у тебя был целый месяц на то, чтобы провериться и в случае чего позаботиться не только о своем здоровье, но и о моем тоже. Ты ведь был трезвой памяти? Но ты даже этого не сделал. И после всего этого, — сказала она абсолютно равнодушно и безжизненно, — ты смеешь падать передо мной на колени и уверять, что ты не хочешь меня потерять. И это, — она выразительно взмахнула рукой, — я еще не упомянула ее беременность. — Да ее беременность не имеет никакого значения! Катя, пойми, я раскаиваюсь! Да, я мразь, я скотина! Настоящая сволочь! Но мне не нужна никакая другая женщина, другая жизнь! Ты и есть моя жизнь, Кать. А бар… Черт, я просто устал! Имею я право устать! — он умыл лицо ладонью, прикрыл глаза и, сложив руки в замок, опустил на них голову. — Не имеет значения? А ребенок? Бросишь его? Жданов молчал. Только прижимал ладони ко лбу и не знал, что делать и что говорить. — Кать, я люблю тебя, — сказал он, потому как не знал, что еще сказать. Катя почти беззвучно засмеялась, содрогаясь всем телом. Выглядело это жутко: рот кривился в нервном оскале, в то время как глаза были широко открытыми и абсолютно безжизненными. — Катюш, родная, это кризис! Мы оба устали! Просто устали! Вот выпустим коллекцию и уедем к морю на месяц или два. Обещаю, всё наладится! Не бросай меня! Я не вынесу этого, Катя! — Устали… Конечно, устали, — горько усмехнулась она. — Только вот мне, уж извини за прямоту, не приходило в голову снимать усталость, трахаясь с другими мужиками! — Катя, ты выражаешься неподобающе! — Жданов ревностно рыкнул, осуждающе взглянув на нее исподлобья. — Я понимаю, что поступил подло, но я просто прошу попытаться понять меня и простить, если, конечно, сможешь… — он поднялся, помаячил немного по гостиной и, тяжело вздыхая, пошел в сторону лестницы наверх. — Ты знаешь, Андрей, — бросила она ему в спину, заставив его замереть на месте и обернуться. — Я верю тебе. Я верю, что ты раскаиваешься. Я не слепая и вижу, что тебе тоже больно. И я не сомневаюсь, что ты меня любишь. Господи, да я тоже… Я тоже тебя люблю. Только вот жить дальше со всей этой грязью я, увы, не смогу. Поэтому, если ты идешь наверх в спальню, я попрошу тебя мне ее уступить. — Конечно. Прости. Я лягу здесь. В комнате для гостей, — он развел руками, помолчал какое-то время, практически не поднимая глаз на застывшую у камина Катю. — Мне очень жаль, что всё так вышло. Я всё исправлю. — Разве что-то возможно исправить, Андрей? — измученным полушепотом спросила она риторически. В глазах впервые за вечер сверкнули слезы. Огромным усилием Катя их подавила, но одна всё же скатилась по щеке. Накинув брошенную на спинку дивана шаль, она пошла наверх, совершенно сломленная и измотанная их разговором. Жданов остался внизу в компании стакана и бутылки виски. Он молча пил, глядя на потухшие угли в камине. За окном снова хлестал дождь. В душе царил кавардак. Ничего не хотелось: ни работать, ни думать, ни дышать… Даже жить не хотелось.