…
Заключенный проморгался, не заметив, как завис на несколько минут. Каждый раз, вспоминая о том дне, он пытался восстановить отрывки воспоминаний. Олег не помнил, какие чувства в тот момент охватили его разум, не помнил, как бросился вперёд, как вцепился зубами в шею мента, как после этой поездки ему диагностировали черепно-мозговую травму, как ещё определённое время держали в смирительной рубашке, пичкая различными препаратами. Чем больше наемник думал о том месяце, тем больше путался в событиях. Мозг подводил, стирая всё, что было связано с питерским перфомансом. Доктор-врач ему поставил ПТСР и сказал, что потеря некоторых воспоминаний временна, точнее, предположил. После той поездки Волков ничего не говорил. Сначала потому, что пуля повредила связки, а затем… потому, что не хотел. Неделями он молчал, наговорился уже. Изредка поднимал взгляды на то и дело проходящих мимо людей. Одни ему носили еду, другие сопровождали из одной камеры в другую, третьи пытали, стараясь выбить не то признание, не то какую-то информацию.Олег молчал. Ему нечего было с ними обсуждать.
Ни в апреле, ни в мае он так и не заговорил. Сколько времени нужно, чтобы память убить? Чтобы пепел из себя вытряхнуть? Заставить себя встать с колен... Порой Волков и вовсе забывал, почему он не со своей командой, что он забыл? Что он потерял? Нет, Олег ничего не терял — лишился. Сначала лишился дружбы, затем уже и самого Серого. Человека, помнившего его детство, его молодость. Единственного, кто знал каждый секрет, знал обо всех переживаниях, мечтах и мнимых хотелках юности. Потерял того, кто в его истории, занимал большую часть жизни. Того, с кем он бок о бок рос, с кем он делил еду, одежду, судьбу. Того, кто был ему примером, кого он искренне любил, того, кого считал лучшим из тех, кого знал. Олег потерял последнего члена семьи, последнего родного человека. Лишил себя всего, бросил Серого, так и не вернулся к нему. А Сергею позволил поступить так, как тот этого хочет. Ни в чём не разобрался, пустил всё на самотёк, добровольно умыл руки, когда надо было встряхнуть родного, ослушаться его приказа, не дать договорить. Когда надо было…«Нельзя сдаваться, ты же мне сам говорил?»
Олег резче выдыхает, обессиленно лежа на спине. Бьет рукой по полу, не в силах подняться.«Новый апдейт нашего приложения дает возможность... возможность исправить предыдущие ошибки».
Дернувшись, Волков сильнее ударил обеими руками. Кулаки от боли сводит, кости трещат, а перед глазами снова всё мутнеет.«Я уверен, тебе это по силам. Сдержишь слово?»
Выдав сквозь зубы нечто нечленораздельное, он бьет снова, ещё и ещё, сам бьется, как загнанное животное. Головой, руками, ногами — его всего трясет. Собственный сдавленныё крик глушит. И вновь он теряет сознание: в ушах стоит звон, затылок снова в синяках... И никогда Олег эти приступы не запоминает. Не знает о том, что либо молчит, либо кричит, как душевно больной. Поэтому к нему и перестали заходить следователи, поэтому и перенесли в изолятор, поэтому он каждый раз просыпался связанным, чувствуя сковывающую боль во всём теле и влагу на щеках. Сегодняшний приступ был одним из последних. Более себе Олег подобного не позволял. Прошёл стадии отрицания. Смирился. Договорился с собой. Адаптировался....
С того момента, как Олег попал в СИЗО, прошло достаточно времени. Вот-вот его должны были перевести в колонию строгого режима. По официальным бумажкам уже на месте, издержки переноски, какая, в самом деле, разница, он окажется там завтра или только через две недели? Какой вообще сейчас день? Календарик у него не весит. Медленно, но верно Волков старался возвращаться в реальность. Начал наблюдать за тем, что вообще вокруг него происходит. Следил за медицинским персоналом, за сотрудником, который в ответ следил за тем, чтобы помимо употребления пищи осужденный лекарства принимал. А осужденный ли он или уже пациент? А хрен знает. Пить лекарства в конце концов Олег перестал. В голове через неделю стало более ясно. Всё это время он словно в вате тонул, а сейчас в первый раз ощутил боль в руках и до невозможности ослабевшее тело. Порой он начинал заговаривать, но получалось хреново. Связки были ослаблены, он больше хрипел, нежели говорил, однако попытки вернуть речь в норму не оставлял. Без живого диалога это было сложно. Тренироваться тоже. Мышцы ослабли, ключица, в которую попала пуля, нещадно ныла. Порой после планки он ещё долго не мог встать, так и продолжал лежать, пока его кто-то не дергал, думая, что тот помер. Что же, сейчас Олег был к этому как никогда близок. Но стоило немного прийти в себя, как начинал всё с самого начала. Тогда медперсонал и начал подозревать что-то неладное. В один из дней Волков всё же пошёл отмечаться в журнале: взял одноразовый станок для бритвы и ножницы. Привел себя в порядок, на человека стал похож. На очень уставшего и больного человека. Проведя ладонью по гладкой щеке, Олег впервые подошел к маленькому решетчатому окошку, желая посмотреть, что его окружало. Стены, много стен, а за ним лес, бескрайний и густой. «Желтое», — думает тот. — «Осень, лето прошло», — кивнув самому себе, Олег обратно на койку садится, зарываясь руками в криво постриженные им самим волосы. Хотелось что-то предпринять, но что? Ему не к кому возвращаться, некуда идти. Бывшие сослуживцы — нынешние сокомандники отряда Мертвецов — с него шкуру спустят, если найдут. А станут ли искать? Волков невольно плечами передергивает. В их группе предателей не любили. А он самый настоящий дезертир и предатель. Свою официальную смерть опроверг, под удар подставил тех, кто всё это спланировал. Ему этого не простят.Предателей не прощают.