Путь безусловной любви

— Что значит ты «не уверена»? Пожалуйста, объяснись. Зарянка покачала головой, пытаясь собраться с мыслями, но те разлетелись в разные стороны, словно разметавшиеся по полу стеклянные бусинки, в тот же момент, когда она только вошла в исповедальню. Здесь наедине были лишь она и Гофер Древ — настоятель храма Шипе, духовный учитель ее старшего брата и верный друг их семьи. Пожилой священник всегда с пониманием относился к ее душевным переживаниям, но даже ему было не под силу усмирить бурю, что сейчас бушевала в ее душе. — Я знаю, что должна поступить правильно. И знаю, как именно нужно поступить. Но решиться на то, что мы с вами обсуждали… Это оказалось невыносимо трудно для меня… — Эгоизм — это грех, — мягко напомнил Гофер, — Ты же и сама понимаешь, что дальше так продолжаться не может. Если сделаешь, как я сказал, это вам обоим пойдет на пользу. Зарянка кивнула, вспоминая слова, которые Воскресенье повторял каждый раз, когда они молились вместе, словно пытаясь убедить самого себя в их правдивости. — «В темный мир, полный боли и страданий, принести свет способна только лишь безусловная любовь к ближнему». Да, я хорошо помню эти строки. Только они и не дают мне сбиться с верного пути. — Тогда отпусти любые сомнения. Я сделаю все, чтобы помочь тебе. Сегодняшняя месса пройдет дольше обычного, я об этом позабочусь. А ты за это время успеешь исполнить задуманное. — Да, я готова. Благодарю вас, господин Гофер Древ. За перегородкой раздалось шуршание отодвигаемой портьеры, а затем исповедальня погрузилась в тишину. Зарянка осталась одна в полной темноте. Дрожащими пальцами она сжала лежащий на ее коленях модный журнал, открытый на странице с очень красивым, но невероятно дорогим вечерним платьем, ради которого Воскресенье, без всяческих сомнений, отдаст абсолютно все, что у него есть. Горячо любимой сестре оставалось лишь хорошо его об этом попросить. Пытаясь набраться решимости, она представила в воображении образ своего брата, облаченного в расшитое золотыми нитями одеяние Бронзового Певчего. С кафедры этого самого храма он протягивал заботливые руки к своей пастве, рассказывая ей о невероятных чудесах. Его голос, уверенный и громкий, проникал в душу каждого верующего, разгоняя прячущуюся в них тьму отчаяния, а его глаза сияли тем самым теплым светом надежды, каким лучилась прекрасная мечта об идеальном мире, где не существует боли и страданий. Его прекрасная мечта. — Хнык… Прости… Она всхлипнула, прижимая журнал с ненавистным платьем к своей груди. От одной мысли о том, что ей предстоит сделать, ее хрупкое сердце разрывалось на части, но воля оставалась непоколебимой. Если Зарянке суждено принести свои крылья в жертву ради его счастья, то она с радостью сама обрежет их. Сжавшись в темноте, как запертая в занавешенной клетке голубка, она горько зарыдала, обращая к своему единственному любимому человеку последнюю мольбу. — Хнык-хнык… Пожалуйста… Прости меня… Братик… *** — Она так и не вернулась… Воскресенье стоял посреди гостиной с несчастным видом, высматривая в интерьере малейший признак того, что сестра все это время ждала его дома. Однако, как и ожидалось, ничего не нашел. Галлахер, которого он только что привел в свою квартиру, тоже внимательно огляделся, но с совершенно другими целями. Обыскивая жилое помещение в качестве места преступления, в первую очередь он всегда пытался понять, каким оно было до случившегося и какие отношения могли связывать людей, что в нем проживали. Первое, что бросалось в глаза при взгляде на гостиную Воскресенья, был идеальный, практически маниакальный порядок. В делах об исчезновениях и убийствах этот, казалось бы, незначительный факт сразу же бросал тень подозрения на того, кто этот порядок навел. Люди, фанатично помешанные на чистоте, встречаются слишком редко, а потому отполированная до блеска ванная комната или пол без единой соринки в квартире, где пропал человек, часто являлись признаком того, что кто-то усердно пытался скрыть улики. Помимо неестественного порядка детектив обнаружил несколько художественных изображений Шипе, аккуратно развешанных по стенам в деревянных рамках, и большой книжный шкаф, до отказа забитый религиозной литературой. Впрочем, подобная коллекция в доме священника была вполне себе ожидаемой. А еще, пусть это и не относилось к делу, Галлахер приметил, насколько скромным и крошечным оказалось жилище того, кто буквально час назад был готов предложить ему «очень крупное вознаграждение». — Не похоже, что вы с сестрой купаетесь в кредитах. Как ты собирался расплачиваться со мной, если бы я потребовал деньги за свои услуги? Воскресенье обернулся к нему и, изменив печальное выражение лица на решительное, ответил: — Очень скоро я стану Бронзовым Певчим. Сразу после посвящения мое жалование вырастет в десятки раз, и мы с Зарянкой больше не будем ни в чем нуждаться. — Певчим?.. — Это первая ступень высшего духовенства. Стать ими могут лишь самые лучшие выпускники Семинарии и верные служители Храма. Голосом Певчего говорит сама Великая, а его ушами Она слышит обращенные к Ней мольбы. Пока обычные служители могут лишь уповать на Ее милость, Певчий говорит с Великой напрямую, как мы с вами сейчас. — Понятно. Значит, даже среди особенных птенчиков в уютном гнездышке Шипе существуют еще более особенные. Отличная реклама для толстосумов, готовых вывалить кругленькую сумму за то, чтобы гарантированно обеспечить себе теплое местечко в раю. — Нет, все вовсе не так! Просто… Воскресенье уже начал было спорить, как вдруг резко замолчал. Не желая продолжать этот, очевидно неприятный для него, разговор, он сменил тему: — Неважно. Пусть и не сразу, но я бы нашел способ полностью расплатиться с вами, детектив. Но почему вы об этом спросили? Неужели передумали и теперь готовы принять награду кредитами? Галлахер ухмыльнулся и игриво подмигнул ему: — О, нет, птенчик. Деньги — это слишком скучно. Мой вариант до сих пор нравится мне гораздо больше! — … Воскресенье мрачно промолчал и отвернулся, обхватив себя обеими руками, словно пытался таким образом избежать его хищного взгляда. В любом случае, до вручения наград было еще слишком далеко. Сперва Галлахеру нужно было вернуть пропавшую девочку-подростка домой живой и невредимой. — Это комната Зарянки? — спросил он, кивнув в сторону закрытой двери на противоположной стороне гостиной, — Мне нужно провести обыск, чтобы понять, куда она могла пойти, раз уж ты не имеешь об этом никакого представления. — Я же говорил, что она отправилась в торговый центр, чтобы купить платье для выступления, — вспомнив о сестре, Воскресенье схватился за голову, — Это все целиком и полностью моя вина… Не следовало отпускать ее одну с такой большой суммой денег! — Но у тебя нет никаких доказательств, что она действительно туда пошла, и даже названия магазина ты не знаешь… В любом случае, не переживай насчет этого. В торговом центре полно охраны и камер, поэтому грабители редко орудуют в том районе. Да и дочками богачей, транжирящих деньги на дорогие тряпки, там никого не удивить. Если она и столкнулась по дороге с преступником, то это случилось вовсе не из-за кредитов, поверь моему богатому опыту. — … Воскресенье затих, пытаясь обдумать новую информацию. Убедившись, что его слова успокоили галовианца, Галлахер открыл дверь в комнату пропавшей и вошел внутрь, тщательно осматриваясь. Обитель Зарянки оказалась такой же хорошо прибранной, как и гостиная, но в отличии от нее, обстановка девичьей комнаты создавала впечатление, что в ней действительно кто-то живет. На стенах висели улыбающиеся портреты известных музыкантов; на столе, рядом с учебниками и тетрадями, стояла вазочка со свежими цветами, а вместо религиозных текстов на полках шкафа лежали красиво оформленные книги со сказками и модные журналы. «Скромно, но уютно», — мысленно оценил Галлахер, — «Похоже, ты и правда хорошо ухаживаешь за своей любимой голубкой, малыш». Хрустнув костяшками пальцев перед началом работы, он резко распахнул дверцы платяного шкафа, чтобы убедиться, что беглянка не прихватила всю свою одежду с собой. — Что вы делаете?! Это же ее личные вещи, не трогайте их! Галлахер проигнорировал возмущенные крики Воскресенья за спиной и продолжил грубо выкидывать из шкафа юбки и блузки, которые мешали ему добраться до самой глубины, где часто скрывались важные улики. — Ты что, не знаешь значения слова «обыск»? Прекращай кудахтать, как наседка, и лучше помоги мне. Вдвоем быстрее справимся. Это твоя сестра и тебе лучше знать, где она может прятать свои секреты. — Какие еще «секреты»? У Зарянки нет от меня никаких секретов! Галлахер отвлекся от потрошения девичьего гардероба, чтобы смерить надувшегося от обиды Воскресенье скептическим взглядом. — Она — старшеклассница. Девочки в этом возрасте обожают тайны. А особенно — скрывать их от глаз своих не в меру заботливых братьев. Дневники, блокноты, письма. Что угодно подойдет. — Моя забота о сестре здесь не при чем. Каждый учащийся Семинарии — это послушник, младший служитель Великой. Он волен в любой момент прийти в Храм и попросить для себя исповеди. Личные записи им просто не нужны. — Как удобно. Все грязные мыслишки подростков, как на ладони. Идеальный инструмент для манипуляции неокрепшими умами. — Не для манипуляции, а для очищения! Становясь взрослыми, мы неизбежно сталкиваемся с несправедливостью этого мира. Если рядом не будет никого, кто очистит юное сердце от тьмы и поселит в нем надежду, оно станет черствым и жестоким. Прямо как у вас. — … Галлахер замолчал, изучая застывшее в упрямом выражении ангельское лицо Воскресенья. Если хорошо подумать, то сегодня в баре именно оно заставило его подняться с дивана, чтобы заступиться за неизвестного молодого галовианца. Своим белоснежным одеянием и идеально прямой осанкой он сильно выделялся на фоне грязной серой толпы, как сияющий маяк посреди буйствующего моря. Вынося удар за ударом от превосходящего его по весу и силе противника, он продолжал упрямо стоять на своем, смиренно дожидаясь той последней волны, что смоет его без следа. «То ли дурак, то ли ангел во плоти. А может и оба сразу», — подумал он, так и не дав себе ответа, какой из этих вариантов ему нравится больше. — Закончил с проповедью? Или судьба Зарянки тебе уже безразлична? Если у тебя все-таки есть идеи, где она МОГЛА БЫ хранить записную книжку, если бы та ей понадобилась, то очень прошу поделиться. Это сильно сэкономит мне время. Лицо Воскресенья, пристыженного его словами, сразу смягчилось, и он направился к кровати, собирая по пути раскиданные детективом вещи. — Я сам прибираюсь в ее комнате и никаких тайников не встречал. Но если она и держит где-то ценные вещи, то только здесь. Положив одежду на кровать, он нырнул под каркас и, достав оттуда деревянную шкатулку, вручил ее Галлахеру. Расписная крышка была украшена изображением порхающих в цветочном саду голубков, но когда он попытался открыть ее, у него ничего не вышло. — Ключ есть? — Он не нужен, — ответил Воскресенье, присаживаясь на колени рядом с ним, — Эта шкатулка принадлежала нашей матери. Зарянка хранит там деньги и украшения. Но чтобы открыть ее, нужно просто спеть. — Спеть? — Галлахер растерянно почесал затылок, — Но я… — Ла-ла-ла-ла-ла-а-а… Воскресенье опередил его, напев какую-то простую мелодию. Обретая форму песни, его строгий голос оказался на удивление нежным. Шкатулка со щелчком открылась и, подняв крышку, Галлахер действительно обнаружил внутри лишь несколько ожерелий и заколок для волос, засушенные цветы и горсть монет. — Видите, здесь никаких… Э-э-эй?! Воскресенье испуганно вздохнул, когда Галлахер одним резким движением перевернул шкатулку, от чего все сокровища Зарянки посыпались на пол. Пока галовианец панически прибирал беспорядок, детектив потряс пустую шкатулку возле своего уха. Она все еще была довольно тяжелой, а внутри был едва слышен тихий стук. — Там что-то есть. Нажав на гладкое позолоченное дно, Галлахер легко вынул его, обнаружив дополнительное место для хранения. Именно там лежала маленькая записная книжка в голубой обложке, на которой бисерным почерком было выведено имя «Зарянка». — Н-не может быть! — Воскресенье вспотел от волнения, — Но почему она мне ничего не рассказывала?! — Говорил же тебе. У каждого есть право на собственные тайны, даже от самых близких людей. А теперь взглянем, что там внутри… У Галлахера были большие надежды на эту записную книжку, однако его ждало разочарование. Половина страниц, на которых, очевидно, что-то раньше было написано, оказались вырваны с корнем. — Ничего. Бесполезная улика. Но, возможно, еще не все потеряно. Если она выбросила листы в мусор, то они могут быть еще там, а если сожгла… Детектив осекся на полуслове. На одной из, как он считал, чистых страниц он увидел написанную почерком Зарянки одну-единственную строчку. Из сна мы возвращаемся в явь — … — Что там такое, детектив?.. Воскресенье, встревоженный его мрачным молчанием, наклонился ближе, пытаясь разобрать написанный текст. — Ты знаешь, что это означает? — Впервые вижу. Может быть, слова из какой-то песни? — Нет, птенчик. Это проблемы. Галлахер сунул записную книжку к себе в карман и, вскочив с места, быстро зашагал в направлении выхода. Если бы он знал заранее, с чем придется иметь дело, то сразу бы отказал Воскресенью, не взирая ни на какие награды. Но было уже поздно поворачивать назад. Если Зарянку еще можно спасти, то ей не на кого рассчитывать, кроме него. — Стойте! Подождите! Куда вы?! Я иду с вами! Воскресенье, который бросился следом за ним, схватил мужчину за рукав, пытаясь остановить, но сразу же получил грозный и беспрекословный отказ: — Нет. Ты прижмешь свою тощую задницу к дивану и будешь ждать. И даже не думай тайно следовать за мной! — Держите меня за дурака? Если вы не будете искать Зарянку, то наш договор расторгнут! — Именно ее я и собираюсь искать. Я направляюсь в место, крайне не подходящее для изнеженного сопляка, вроде тебя. На что мне твоя награда, если ты там в подворотне сдохнешь? Лучше помолись своей обожаемой Шипе. Пользы от этого никакой, но хотя бы тебе будет чем себя занять. Вместо того, чтобы покориться здравому смыслу, Воскресенье ринулся вперед и встал прямо посреди коридора, перегородив детективу путь. И пусть Галлахер смог бы легко убрать помеху с дороги всего лишь одним толчком, то самое упрямое выражение на ангельском лице галовианца почему-то заставило его подчиниться этой глупой игре в поддавки. — Я уже говорил вам — мне не нужна ничья защита! Если мне суждено погибнуть ради спасения Зарянки, то я без сомнений и сожалений пойду на это! Поэтому я отправляюсь с вами, детектив! И точка!!!