***
В медблоке привычно холодно, воняет химикатами и всем прочим. Он не обращает внимания на сонную Кугисаки и Маки Зенин, молчаливо привалившуюся к стене. Коридор, коридор, двери — и Годжо оказывается в процедурной. Секо как раз отходит от сидящего на пластиковом стуле Итадори. Он держится за кровоточащую руку, неестественно искривленную в изгибе локтя. Его форма вся в порезах, а про морду лица и сказать нечего — подбитый глаз и волосы в какой-то кровавой крошке, как будто мальчишку хорошенько повозили башкой по асфальту. — Милый мой, славный Итадори — начинает Годжо приторно ласково, подходит к нему, осматривая со всех сторон, — расскажи-ка Годжо-сенсею, что случилось этой дивной ночью, когда всем студентам положено быть в своей кровати в общежитии, м-м? Итадори заметно съеживается и отводит взгляд. — И случайно не пересеклись ли ваши пути с молодым Камо? Итадори не отвечает, но Годжо и так всё понятно. Он вздыхает. Садится на свободный стул и вытягивает длинные босые ноги в резиновых шлепках (вот он, печальный педик в шортах, посмотрите на него!). Думает про то, что его кулак с удовольствием бы пересекся с рожей папаши Камо. И что такими темпами к тридцати он поседеет, хоть и не заметно будет. — Секо? Что скажешь? Секо флегматично снимает перчатки. Справа от неё лежит чаша с окровавленным пинцетом, полная стеклянных осколков. Под глазами у Секо такие синячища, что Годжо со своими проблемами до неё ещё далеко. — Пара сломанных ребер, ушибы и порезы. Ну и руку надо бы вправить. — А с его противником? Секо внезапно лукаво улыбается. — Чуть похуже, но я уже его отпустила, — она кивает на сломанную руку Итадори, — поможешь? Обезболивающее уже должно подействовать. Годжо позволяет себе чуть садистскую улыбку. — С удовольствием! Итадори, конечно, вопит, когда Сатору тянет его руку в нужном положении на себя, а Секо контролирует процесс и каким-то специальным образом давит мальчишке на локоть. Раздается щелканье, Иери констатирует прохладным тоном: — Готово. Юдзи, смахивая слезы, бормочет: — Спасибо… Секо всё-таки смягчается и гладит его по плечу. Затем она направляет ладонь на затылок и использует обратную технику. Мальчишка заметно расслабляется. По его телу проходят волны энергии Секо — в зрении Сатору солнечно-желтые. Раны потихоньку затягиваются. Годжо ждет несколько секунд, решая подождать исцеления Юдзи. Он опирается на спинку пластикового стул, рассматривая обстановку. На глаза ему попадается черная резинка для волос, сиротливо лежащая в углу. Сатору пялится на неё, думая о Гето, а затем качает головой. — Так что? Мне можно идти? — несмело спрашивает Итадори. Секо всё ещё придерживает его затылок. Годжо переводит на них взгляд, небрежно складывая руки за плечами. — Если бы это была обычная мальчишеская драка, я бы и слова не сказал. Но на тебя напал наследник клана Камо. Они явно точат на тебя зуб, — на лице Итадори возникает истинно мученическое выражение. Годжо хочет добавить, что это касается всех ублюдков-Старейшин, но одергивает себя. — Бедола-ага, — со злым весельем тянет Сатору, — но не волнуйся. Годжо-сенсей вытащит тебя из задницы! Секо выразительно смотрит на него, как на дурачка. — И? Итадори. Кто из вас победил? Я же учитель, мне хочется знать, в э-э… педагогических целях. Юдзи мнется, но всё же отвечает: — Да тут как бы техническая ничья, получается. Нас разнял господин, умеющий управляться с проклятиями. Вот он реально крутой! Я даже немножко, это… испугался за Норитоши. Но всё закончилось хорошо. А там и Иори-сенсей нас нашла. На лице мальчишки отражается ничем не скрытый ужас. Да, Утахиме умела его внушать. — Какой добрый господин, — Сатору, как ему думается, красноречиво смотрит на Секо, но та лишь пожимает плечами, — ладно. Мне придется уехать. Итадори, на сегодня ты отстранен от учебы. Будь паинькой, посиди в своей комнате и не высовывайся. Если что, вали всё на меня. — Окей. Я не доставлю проблем, обещаю, — мальчишка встает, чуть пошатываясь и подходит к двери, — Иери-сан, спасибо за помощь! — Не за что. Бывай, — Секо принимается собирать инструменты. — Эй, Итадори. — Да, Годжо-сенсей? — Ты молодец. Продержался против третьекурсника, — Годжо медленно встает и треплет мальчишку по волосам, — тут либо ты слишком хорош, либо студенты Киото откровенные слабачки! Итадори лучезарно улыбается. — Спасибо за похвалу. Если это была она, — добавляет неуверенно. — Ладно. Кыш, с глаз моих долой! Чтобы я тебя сегодня на тренировочной площадке не видел. — Будет сделано! Мальчик уходит, а Сатору захлопывает за ним дверь. Некоторое время стоит, слушая, как шаги Итадори удаляются. Затем он решительно разворачивается к Секо. — Вот ублюдки! Решили поиграть судьбами двух мальчишек! Секо приваливается бедром к столу. — Что будешь делать? — Наведаюсь в особняк Камо. Намекну, что если он так хотят обидеть сопливого пацана, пусть сразу идут ко мне, — он, возмущенный, облизывает губы, — на это им понадобятся яйца чуть побольше. Секо морщится, шаря в глубине халатного кармана. — На вряд ли это прекратится так просто. Иери наконец находит пачку, достает тонкую сигарету, металлическую зажигалку и закуривает. С толком, с расстановкой она втягивается, впуская в кабинет серый сизый дым. Тяжелый запах табака заполняет пространство. — Они успокоятся, только если я приволоку им труп из их же шайки, — вырывается из Годжо кровожадное; он подходит к подруге и в разговоре отбирает у неё сигарету, тоже делает короткую затяжку. Даже почти не кашляет. Секо не выглядит хоть сколько-нибудь впечатленной. — Оставь свою болтовню другим. Я знаю, и ты знаешь, что ты не станешь этого делать. — Делать что? Начинать войну кланов? — Под повязкой глаза блестят хитринкой безумия. Губы Годжо снова сходятся на фильтре. — Оглянись, Секо. Время пять утра, я чуть ли не в трусах стою перед тобой, в медблоке, а мой ученик идет побитый в свою комнату, и он не мертв лишь потому, что ему хватило сил постоять за себя? — Удручающе, — просто говорит Иери и отбирает сигарету, — сначала один мальчик, которого ты спасал от Зенинов, теперь другой. Годжо в примеряющем жесте раскрывает перед ней ладони. — Ты, конечно, как всегда права, милая Секо! Только с каждым годом идея звучит всё привлекательнее. Кроме того, все эти деды, сидящие на своих постах-наседках немножко не улавливают расклада дел. Пока я жив, никакого самоуправства, — Годжо приникает ртом к сигарете прямо в пальцах Иери, быстренько затягивается, пока ему не наехали по ушам за наглость, — им не ведать. Фу, как ты эту дрянь куришь? Перейди на вейпы, двадцатый первый век, в конце концов. — Ага, — она тушит бычок и снова принимается убирать со стола, — ко мне кстати вчера Гето заходил. Все чувства Сатору обостряются, словно у гончей. — Да? И как он? — спрашивает деланно небрежно. А у самого пульс заходится. Потому что не выспался, перенервничал — и да, потому что Гето. Секо, не отвлекаясь от процесса, поворачивает голову, улавливая его заинтересованность, и понимающе улыбается. Сатору и тошно, и радостно от её понимания. — Он повзрослел, Сатору. И соскучился по нам.***
Он на ходу ест, одевается, на минутку перемещается к спальне Яге, докладывая, что Камо совсем охамели, и он, Сатору Годжо, намерен нанести визит вежливости, потому они, придурки, нихера не понимают. Не слушая ответ, он материализуется у комнаты Итадори, прислушиваясь к происходящему — у детей всё в порядке, пришел Фушигуро, Кугисаки сгоняла за бутербродами, умнички, одним словом — затем Сатору ищет Утахиме, чтобы удостовериться, что она не наломала дров, и узнать, не лишился ли многострадальный клан своего наследничка. Норитоши Камо обнаруживается в комнате Иори. Годжо стучит костяшками по двери, обозначая своё присутствие. Утахиме подпрыгивает от неожиданности: — Черт, Годжо, заходить как нормальные люди тебя не учили?! — Извини, я ненадолго. Он садится напротив мальчишки и смотрит в его лицо. Тот нервничает, но держит нейтральное выражение, хотя вся его проклятая энергия затрепетала при появлении Годжо. Умное лицо очередного умного и слегка высокомерного сына великого клана. «Неужели я был таким же?» — почти с безбашенным весельем думает Годжо. «Мальчик же весь на ладони». В это же мгновение Сатору, пребывающий в приподнятом настроении из-за грядущего скандала и возможности утереть нос Старейшинам (и Гето совсем не причем!), решает, что можно приступать к делу сразу. — Твоя гениальная идея была? — Что? — Говорю, не надо слушать стариков, обвешанных регалиями, словно рождественская елка. Соображай своей головой. Как думаешь, я бы обрадовался, узнай, что моего ученика прикончили? Или что пока пацан был на пределе, вырвался Двуликий? Норитоши побледнел, поняв, в какое дерьмо чуть не вляпался. — Я не рассчитывал на это. — Конечно! Я тоже! — Годжо с улыбочкой, сквозь Бесконечность, хлопает молодого Камо по плечу. — Итадори менее опасен, чем я. А ты послушал разговоры старых дурачков и повелся. Или тебе сделали внушение? — сказав это вслух, Сатору призадумался, взгляд его тут же похолодел. На самом деле, он ведь многое — почти на периферии — слышал о нежеланном наследнике клана Камо. Ребенке, рожденным вне брака. И, таким образом, при успехе — мальчик мог бы возвыситься, а при провале… От нежеланных детей в великих кланах принято избавляться. Тем или иным образом. Они с Норитоши посмотрели друг другу в глаза, вероятно, подумав об одном и том же. Какое же гадство. Какая же мерзость. Утахиме поджала губы. Непримиримая, она встала за плечом ученика, с таким видом, будто прямо сейчас готова выгрызть кому-нибудь глотку. Сатору лишь не без удовольствия отметил, что не одного его заебали эти интриги. Ему бы со своей жизнью разобраться, вовремя вытащить своих студентов из-под прицельного огня, не натворить лишнего, потому что долг, потому что клан Годжо… Но Утахиме была совершенно другой, она била прямо, прямолинейно, ей было плевать, кого разносить. И как она ещё не поцапалась со стариком Ёсинобу, хороший вопрос, на самом деле. От хмурости Утахиме Сатору весь расцветает, спрашивает мальчишку: — А чего ты к Итадори второй раз сунулся? — Это- кхм. Было определено уже делом принципа. И случайной встречей. — И что ты думаешь о нем? Наш малец потрепал тебя? Утахиме со всей возможной вкрадчивостью произносит: — Смотри, чтоб тебя не потрепали. Молодой Камо тем временем отвечает после недолгих раздумий: — Он талантлив, — почти с завистью, — и очень энергичен. И на удивление беззлобен. Даже помог мне встать. Годжо позволил довольной ухмылке проскользнуть на лице. — Ладно. Будем между собой считать, что у вас случилась дружеская потасовка на фоне соревнований. Ну же, ты наверняка неглупый парень. Он подмигивает Утахиме сквозь повязку. Та, давно его зная, конечно, поняла жест. — Итак? Я могу быть спокоен? Конфликт, я полагаю, исчерпан? Молодой Камо поджимает губы. На высоком лбе появляется тревожная складка. Науськанный старшими, он наверняка считает Итадори опасным выскочкой, победа над которым могла бы доказать преданность клану. Глупый, глупый мальчик. Что ж, вправление мозга молодому студенту из Киото — явно не работа Годжо, поэтому он, не услышав ответа, поднимается со своего места. — Мы всегда защищаем своих студентов. И неважно, из каких семей они происходят, — вдруг подает голос Утахиме. Чеканный, размеренный и спокойный. Для своих учеников она умела быть и такой. На мальчика она не смотрит. Сатору думает, что эта фраза скорее играет против Норитоши, но вдруг тот задирает голову и со странным выражением лица смотрит на свою наставницу. Возникает пауза. Молодой Камо, в конце концов, приходит к каким-то своим выводам. Годжо ждет, чем же окончится эта маленькая сцена. Внезапно Норитоши склоняет перед ним голову, демонстрируя низкий традиционный поклон. Его лоб касается циновки. — Простите меня, Годжо-сенсей. Я был не прав. Рот Сатору складывается в продолговатое «о». Он, на самом деле, терпеть не мог все эти традиционные штучки. И извиняться надо явно не перед ним. — Я рад, что мы услышали друг друга. Ну же, подними голову, а то мне уже становится неловко! — Сатору активно жестикулирует, подбадривая пацана. Утахиме вздыхает. — Годжо… — Окей. Наведаюсь к твоим предкам, — Годжо помахал рукой на прощание, — Иери-сан, не прибей пацана, пока меня не будет! Он не слышит ответ. Следующая остановка — особняк Камо. Сатору появляется прямо внутри древнего особняка, на первом этаже богато обставленной гостиной. Проходивший эту комнату слуга едва не роняет поднос с выпечкой. — Моё имя Сатору Годжо, и я требую встречи с Изао Камо. Он тут примечает современный и наверняка мягкий диванчик и падает на него, закинув ноги на тансу. Мило, как он думает, улыбается пожилому мужчине: — Можно прямо здесь. Старик, конечно же, не заставляет его ждать.***
Таким образом, нагло прогуливая соревнования, Годжо носится ещё пару часов. Когда всё более-менее улажено, а Камо смекнул, что выйти сухим из воды не выйдет, Сатору снова идет в общежитие, чтобы поговорить с Утахиме, но в коридоре едва не сталкивается нос к носу с Сугуру. Тот, оторопевший от неожиданности, делает шаг назад и, будто не зная, куда деть руки, оправляет свитер. В воздухе чувствуется вспыхнувшая неловкость. Годжо ментально готовится к вежливым, ничего не значащим извинениям и последующему отступлению, но Сугуру снова, черт возьми, удивляет его: — О, Сатору, — выдыхает Гето, — я искал тебя. Годжо почти справляется с собой. Почти. Удерживает на лице нейтральность, хотя внутри разливается что-то восторженное, беспокойное. Им ведь надо поговорить начистоту, да? Только вот на душе муторно. Боязно, что Сугуру снова при случае растворится в воздухе, как будто его здесь никогда и не было. Стоит ли откровенность вероятности, что они могут снова расстаться? — Может, выйдем на улицу? — предлагает Гето, так и не услышав ответа. Сатору вздыхает, убирая руки в карманы толстовки. Час икс настал, а он оказался совсем к нему не готов. — Ну пошли. Они садятся в полуметре друг от друга, на скамеечке возле неработающего фонтана. День выдался облачным, неяркое солнце едва-едва пробивается сквозь свинцовые тучи. Гето выглядит до зависти спокойным, а Годжо оставляет все комментарии при себе. Детей на горизонте нет, уже хорошо. Сатору не знает, чего от себя ждать. — Кажется, ты всё ещё злишься на меня, — безмятежно роняет Сугуру. Его распущенные волосы лежат на плечах, сливаясь с тканью дурацкого свитера под горло. — Тебе не кажется, — Сатору принципиально смотрит себе под ноги. Он знает, что это совсем по-детски, но побороть себя не может. — Я понимаю. С моей стороны было очень опрометчиво оставлять тебя одного. Опрометчиво. Действительно, ничего такого между ними не было. Всего лишь два года дружбы, смазанный недопоцелуй на прощание (после которого Годжо всё-таки окончательно осознал, что он гей) и десять лет разлуки. Всего лишь. Ага. — Если ты сейчас же не объяснишься, опрометчивым буду я, — низко говорит Годжо. Его откровенно бесят эти игры в вежливость, будто они совсем чужие. Сугуру молчит некоторое время. Может, он собирается с мыслями, но Сатору, честно говоря, не особо намерен молчать, потому что именно его пригласили на чертов разговор. — Сугуру. Ты же понимаешь, что уже все жилы из меня вытянул? Что мне ещё нужно сделать? Не трепли мне нервы, пожалуйста. Я не такой высоконравственный интеллектуал, как ты. Сугуру усмехается. — Высоконравственный? Я-то? — Ну не я точно. Я бы не стал ломать свою жизнь из-за одной ошибки. Они вспоминают то страшное время. Когда смерть шла за ними по пятам, когда Гето тихо признался ему, что теперь не знает, что правильно, а что нет, когда весь их уютный мирок рушился на глазах. Сугуру размыкает сухие губы, чтобы сказать тихо-тихо, а Сатору, конечно, услышал: — Тогда я понял, что могу совершить ещё большую ошибку. Что я могу не остановиться. И это признание, конечно, заставляет Годжо внутренне содрогнуться с мыслью, что Гето не единственный еблан в их дуэте. Он смутно помнил, что Сугуру действительно странно себя вел и — возможно — шел на поводу у каких-то своих тараканов. Но кто из них не, как говорится? Кто сохранил ясный рассудок в темные времена? Даже зануда Нанами отрекся от шаманства, потому что мир вокруг них превратился в какой-то кромешный пиздец, которому ни конца ни края… Сатору отвечает тем, в чем был, по-крайней мере, всегда уверен: — Я был бы рядом. Всегда. Сугуру молча качает головой. Говорит уверенно, ни мгновения не сомневаясь: — Я бы не позволил тебе. Ком в горле Годжо ухает куда-то вниз. И что это значит? Раньше ведь у них двоих было принято прикрывать друг друга; доверие это являлось безоглядным и бессловесным, ведь каждый знал, что за спиной — друг. И жутко осознавать, что он, Сатору, был не допущен к проблеме своего лучшего друга, совсем неважно по какой причине; потому что не существовало на свете вещи, которая могла бы отвратить Сатору Годжо от Сугуру Гето. Так Годжо всегда считал. — Почему? — хрипит он, складываясь едва ли не пополам, подавляя то безысходное, рвущееся из груди. Неужели Сугуру думал, что Сатору не заслуживает доверия?.. Гето ничего не отвечает. И молчание этого хуже любого лезвия, любого проклятия, любой опасности. Сатору чувствует, что стоит поднажать, надавить — и Сугуру ответит. Но он не может найти в себе силы выслушать чужую отповедь. Не сейчас. Иначе всему придет конец — его выдержке, терпению и, возможно, их отношениям — и Сатору совсем не хочется за этот гипотетический край заглядывать. В голову непрошенно заглядывают воспоминания, которых Годжо столько времени избегал. Сатору невыносимо вспоминать тот день — сотню раз прокрученный в голове, разбираемый до крупиц, до мгновений — когда его жизнь разделилась на до и после; когда Гето уехал на задание в глухой деревеньке и, в конце концов, так и не вернулся. Как в его комнате, на соседней парте, в шкафчике в спортивном зале, на его месте образовалась бескрайняя, пугающая пустота. И оправдания этому Сатору никак не находит. — Я приезжал туда, — Годжо дергает плечом, — после. Ты спас двух девочек. Я бы тоже взбесился. И? Лицо Сугуру темнеет. Сатору видит отблеск той жестокой решимости, которая двигала им в тот злосчастный день. — Я убил мужчину, который держал их взаперти. Избил до полусмерти руками. Словно животное. — Сугуру трет уставшее лицо руками. — Хорошо, что мне хватило ума проконтролировать проклятую энергию. Девочки плакали, и я не стал… это хорошо. Иначе было бы гораздо хуже. — Тот мужчина умер через день в больнице. Сердечко оказалось слабовато, — бесцветно, без капли сожаления роняет Сатору. Ему действительно плевать. Он бы смог выбить из Совета нужное решение. Отсутствие реакции на проблемы и так их постоянный стиль. — …Вот как. — Ты мог бы вернуться в Колледж к нам. Ко мне. Мы бы справились. Сатору опускает часть о том, что мог бы пойти следом за Сугуру. Куда угодно. Конечно, у него был и остается долг, но сама возможность этого выбора решила бы многое. Он говорит: — Я действительно не понимаю этого, Сугуру. То, что ты описал — оно не стоило десяти лет кочевания. Сугуру наконец поворачивает к нему лицо, и в нем сквозит отчаяние, такое темное, такое бездонное и горестное, что у Сатору по спине проходит холодок. В мозгу молнией проходит кошмарная, мерзкая, но до одури верная мысль — видно, он упустил тогда что-то очень и очень важное прямо у себя из-под носа. Оно и аукается сейчас, за ребрами. Последствие срывается с губ Сугуру нервным: — Ты шутишь? Мне стыдно было тебе в глаза смотреть. До сих пор. Ты не представляешь, какой ад был в моей голове. Я знал, что уже перешел черту, но был на грани чего-то ещё более непростительного. Я убил человека. Обычного, простого человека, который просто оказался гнилым, жалким, трусливым стариком. Он даже не мог оказать мне сопротивления. Это было ужасно просто, и это испугало меня больше всего. Слышишь, Сатору? В тот день я перестал быть просто твоим другом, добрым шаманом, правильным учеником. Став преступником, отребьем, на которых мы сами когда-то охотились, как бы я мог с прежней легкостью вернуться к вам с Секо, будто ничего и не было? А если бы вас приняли за моих пособников? Что, если бы я увидел страх и осуждение в ваших глазах; ты подумал, что было бы со мной тогда? У Гето на лице — непередаваемый ужас, мрак и ненависть. Годжо не знает даже, какими словами утешить его. Сатору понимает, что тот день действительно изменил Сугуру, но что-то иное, созревшее в его израненной душе ранее, подтолкнуло его к выбору и осознанной жизни скитальца. Юноша, которым Годжо помнил своего друга — правильного до мозга костей, точно знающего, что хорошо, а что нет, верящего в свои высокие идеалы и силу системы — умер уже давно. И дурацкое задание в деревне, две спасенные девочки и их мучитель вовсе ни при чем. Но вовсе не значит, что их дружбу необходимо было прекращать; в конце концов, Годжо тоже тогда изменился, и также, с прежней привязанностью, сейчас тянется к Гето, потому что они — одного поля ягоды, близкие люди, знающие друг друга, и не смотря ни на что, принимающие и понимающие. Так было, так будет и так в принципе и должно быть. Небо голубое, трава зеленая, а Сатору Годжо и Сугуру Гето — лучшие друзья. Просто им надо поговорить, примириться, дать сейчас возможность понять друг друга, а если нет — Годжо найдет повод для Гето остаться. Поэтому Сатору отвечает со всей возможной искренностью: — Не говори глупостей. Я бы ни за что не стал тебя осуждать. Никогда. И Сатору говорит чистую правду. Если надо, он будет готов это доказывать да хоть всю оставшуюся жизнь, лишь бы Сугуру больше так не пропадал. Если надо — Сатору будет вправлять ему мозги. Если надо — прикрывать перед Советом и всем шаманским обществом. Если надо — потакать дурацким альтруистичным идеям. Всё что угодно — если Гето можно будет этим удержать. — На твоем месте я бы больше беспокоился за долгое отсутствие. Я тут может быть окончательно умом тронулся, перегрохал Совет, который возникал против тебя или, не знаю… женился? Сугуру нервно смеется. От его смеха — мурашки по позвоночнику. Нотка облегчения проскальзывает незаметно, и Годжо хватается за неё, словно утопающий. — Не смеши меня. Твой максимум — студенты, за которыми ты иногда приглядываешь. — Да. Ты и то лучше с этим справился. Как ты набрел на мальчишек этой ночью? Сугуру сгорбился, сцепив руки перед собой. — Мне не спалось. А окна как раз выходили на пустырь за Колледжем. Решил выйти посмотреть, что там происходит. — Красиво ты их разнял. Итадори был в восторге. Гето тонко улыбнулся, в голове Годжо совершенно похожий на лиса. — Сильные дети, но совершенно не дисциплинированные. Нанако и Мимико — это девочки, которых я забрал — совсем не такие. Сатору весь подобрался, схватился за зацепку, выпалил на одном дыхании: — Так оставайтесь! Станешь учителем, оперативником, кем угодно! А твои девчонки пусть идут на первый курс, я возьму дело в свои руки… Сугуру выставляет руку вперед, виновато улыбаясь. Эта улыбка режет Сатору по живому. — Прости, Сатору. Но я пока не готов принять твоё предложение. Годжо, конечно, всё понимает. Осторожное уточнение «пока» вселяет некую надежду. — Хорошо. Просто имей ввиду, что здесь вам всегда рады. И тебе не надо за это извинятся. — Спасибо. Они на некоторое время смолкают. Каждый думает о своем. Расстояние между ними неумолимо сокращается, они едва соприкасаются плечами, и это навевает воспоминания о юности. — Юки сказала, что вам нужна моя помощь. О чем она говорила? Сугуру как будто мнется, но ровно отвечает: — Мы нашли теоретический способ, который сможет уничтожить все проклятия за раз. Это не полностью решает проблему, это энергозатратно и сложно технически, но я подумал, что такой человек как ты возьмется за дело. — Хм, — многозначительно выдает Сатору, — только не говори мне, что этой ерундой ты занимался столько лет. Сугуру не отвечает, но по его лицу Сатору догадывается. — Ты придурок. — Почему сразу ерунда? Я ведь искал выход не только потому, что я считаю это правильным, но и потому, что дети вроде Мимико и Нанако имеют право на нормальную жизнь, когда не обязательно становится шаманом, рискующим своей жизнью каждый божий день ради мимолетного чувства безопасности… Годжо смотрит на Гето и, помимо очевидного чувства прекрасного, испытывает ощущение, что тот реально уверен, что оно того стоило. Пальцы зудят от желания хорошенько тряхнуть Гето за воротник дурацкого свитера. Так, чтобы нитки лопнули, чтобы до пустой башки дошло… Потому что, блять, это всё невыносимо. — …чтобы ты, как и я, имел хотя бы шанс дожить до старости. Сатору вскакивает с места, больше не способный это выслушивать. Возвышается над сидящим Сугуру. Скрипит зубами. «Боги, сдержите меня», — очень громко думает Сатору. «Держите меня хоть кто-нибудь. Я же, придурошный, сейчас тут расшибусь, по асфальту размажусь от этих истин. Я в лепешку разбивался ради детей, ради мира, параллельно искал его, гадал, жив ли он, переживал, как он, не прибил ли кто его, вспоминал… Эта херня со мной полжизни, а он у нас одиноким спасителем мира заделался, как мне с этим жить-то… И без него плохо, хоть волком вой, хоть об стенку бейся, и с ним — невыносимо, сладко, больно, тяжело, как с камнем на шее. Куда я только проваливаюсь?». Сатору цедит сквозь зубы: — А ты не подумал, что мне это всё нахер не нужно? Тем более теперь, спустя десять лет? Почти одиннадцать. — Поправляет сам себя. — Что мне хотелось бы иметь за спиной товарища, который на практике может вытащить меня — ну, будем откровенны, молодых шаманов — из задницы?! Зачем мне твое теоретическое спасение всех и вся, если тебя не было рядом столько лет? Защитник моей старости, ага. Я бы помереть и мог, причем вполне реально, потому что за эти годы не было никого, кто мог и хотел мне помочь! А где был ты, Сугуру? Долбился в десны с Цукумо, охреневая от собственной гениальности?! Разрабатывал идею, которая по твоим собственным заверениям трудновыполнима и не решит наши проблемы? Слова упали между ними, злобные и пустые. Сугуру выглядит так, будто его ударили наотмашь. Побледневший, он отводит взгляд. И молчит. Сатору стыдно, что он сорвался на крик; но пусть он сгорит на месте, если хоть одно его слово неправдиво. И всё же вся его речь не передает той тоски, обиды и страха, которые он прятал в себе, вынужденный мирится с чужим решением, оставленный в одиночестве без выбора. Сугуру, явно задетый озвученным, всё же находится с фразой: — …Потому что это было нужно мне. Чтобы быть в мире хотя бы с самим собой. — И как? Почувствовал облегчение? — ядовитые слова слетают с языка. Сатору сам морщится от того, как мерзко они прозвучали в этой обвиняющей тишине. Сугуру — истинно буддийское спокойствие в эту ужасную минуту — собирается с мыслями. Смотрит на Сатору своими темными глазами, ища что-то неведомое на его лице. Осторожно отвечает: — Да. И всё же этого недостаточно. Пальцы Сатору, стиснутые в кулаках, разжимаются. Фраза Сугуру звучит как прощание с чем-то; или с кем-то. Сатору мог бы очень многое простить Сугуру. Не опускаясь до осуждения, злобы, игнорирования и прочих вещей. Не учитывая весь тот поток чувств-мыслей-переживаний, прошедших через его сознание за последние десять лет. Они могли бы снова стать лучшими друзьями. Коллегами. Просто близкими людьми. Если бы Сугуру захотел. Но в чем смысл — если Гето возвращается и заявляет, что его десятилетнего отсутствия было недостаточно? Гето вздыхает. — Боги. Сатору. Вечно ты так. Я ещё договорить не успел, а ты уже придумал, что я на самом деле имею в виду. Сугуру тем временем встает со скамейки. В безмолвии подходит к нему. Притягивает к себе робко и мягко, будто — глупость какая! — Годжо мог бы его оттолкнуть. Сатору несмотря на всю свою обиду и досаду, кажется, ни в одной Вселенной не способен на это. Они соприкасаются лбами, почти как раньше. От Сугуру веет теплом, таким родным и знакомым, что в глазах щиплет. Его руки горячие и тяжелые, и лежат на плечах Сатору, именно так, как надо. Идеально. — Знаешь, что я ещё понял? — бормочет Сугуру. — Что? — Для мира с самим собой мне нужно самое важное. Самое ценное, что у меня было, — он делает вдох, жадный и робкий, — это ты, Сатору. Слышишь? И Сатору, конечно, слышит. И это всё меняет. Тяжесть в груди рассыпается, уступая чему-то новому, светлому, сокровенному и ценному до безумия. Это… это возвращение. Дрожащие руки Годжо как-то сами собой смыкаются у Гето за спиной. Он всё ещё чертовски зол, но не коснуться Сугуру в ответ не мог. — Конечно. Всем вам нужен Сатору Годжо, — шутит он, видимо, неудачно. Сугуру задыхается возмущением: — Я не про это, болван. Вообще не про это. Сатору смеется ему куда-то в щеку. Он не услышал самого главного — но, кажется, готов удовлетворится и этим. И можно постоять, так, в обнимку, ещё лишнюю минутку. За все неслучившиеся объятия. — Ты же понимаешь, что теперь я так просто не отлипну? — Я как-нибудь это переживу, — говорит Сугуру, и в его голосе слышится улыбка. Солнце окончательно прячется за темными облаками. Кажется, будет дождь. Но Годжо плевать — у него внутри рождается нечто необыкновенное, а руки греет Сугуру. Что-то со щелчком возвращается на место. Вдали слышится голос Фушигуро, который на кого-то отчаянно орет. Но Сатору это совсем не беспокоит. В его сердце, кажется, наконец наступает покой. Этих объятий ему хватает. Пока что.***
Мегуми и Нобара тем временем собачатся с Юдзи, который решил как ни в чем не бывало выйти на обед с Норитоши. Будто они старые друзья, в самом деле. — …Ты остолоп, — заканчивает свою пламенную речь Фушигуро. — Это ты ещё мягко сказал, — возражает Кугисаки, сложив руки под грудью и глядя на Итадори так, будто он главное разочарование в её жизни. Это по-своему справедливо, потому что из-за него ей пришлось сегодня очень рано встать с постели. Итадори, право, неловко. — Да он сам меня позвал… типа в качестве извинений, — пожимает плечами Юдзи с виноватой улыбкой и, заметив вдалеке что-то интересное и, главное, способное отвлечь внимание ребят, говорит, — ой, а там случаем не Годжо-сенсей и дяденька с проклятиями? Они удивительно синхронно поворачивают головы в нужном направлении. — Обжимаются? — Кугисаки щурится. — Или меня глаза подводят? — Лучше бы подвели, — мертвенно низким голосом отвечает Фушигуро, чуя своей интуицией, что происходит что-то из ряда вон выходящее. Что-то, с чем его нежная детская психика ещё не готова столкнуться.