Но я знаю, что ты меня ждешь

У Сатору, на самом деле, весь мир на глазах меняется. Его наваждение, его болезнь и старинная боль — уходит. И Сатору даже немножко боится того, что приходит на замену. Он пока не позволяет этому окончательно оплести разум, но, чует интуиция, оно ему ещё аукнется. И слишком редкие свидания с кем-либо — тоже. А ещё он чувствует неимоверное облегчение. И — поэтому — с расслабленной улыбкой выслушивает серьезные речи Утахиме. Почти с эйфорией наркомана подглядывает за мирно обедающими Юдзи и Норитоши. Мурлычет себе под нос, вечером выуживая из шкафа шмотки поприличнее. Они с Сугуру снова на одной стороне, вместе, а значит, им всё по плечу. И все ещё будут вспоминать эти дни — потому что происходит нечто невероятное, можно сказать, историческое. Каждый из них силен по отдельности, но вдвоем — они способны мир изменить. Горы свернуть. Небеса низвергнуть. И — может быть? — даже сделать друг друга счастливыми. Сатору, опьяненный этим чувством, плывет в сторону тренировочных площадок. Он пока не знает, что готов дать ему Сугуру, но планирует в скорейшем времени выяснить. И это ощущение заставляет что-то внутри сладко, волнительно сжиматься, а шаг ускоряться. Он старается не давать себе лишних надежд, не окунаться в болото мечтаний с головой, но, боги, Сатору может наконец выдохнуть. Знать, что Сугуру жив и здоров, и вроде как не планирует убегать — уже прекрасно. В первую очередь, они лучшие друзья, а всё остальное — потом. Потом. Рабочий день Годжо ещё не завершился и он хочет хоть как-то унять энергию, плещущую за края. Не чтобы помариновать себя в предвкушении — ах, Сугуру, Сугуру — но чтобы не натворить глупостей. Потому что он может. Не сдержаться — и ткнуться губами чуть левее щеки Сугуру. Или выкинуть что-нибудь в этом роде. На самом деле, он уверен, что они оба к подобному не готовы. И нет гарантии, что Гето в принципе в чем-то таком заинтересован. Тем более с ним. Но образы сами всплывают в голове, а под пальцами живет воспоминание о коже Сугуру, о пульсе Сугуру, о… Площадка занята. А обеденный перерыв, вообще-то, ещё идет. Годжо приглядывается и замечает силуэты двух сестер Зенин. Вся территория в росчерках проклятой энергии Май, не успевшей рассеяться, отдающей фиолетовым и ядовито-зеленым. Фигуры сестер смазаны скоростью, а воздух пронзает звук выстрелов. Сатору остается на некотором расстоянии, из тени наблюдая за ними. Ему любопытно, чем это может кончиться. Шаманы живут в вечной конкуренции, и бои с разумным и не менее опытным противником здорово сбивали спесь с ещё зеленых студентов, привыкших к однотипным заданиям. Тем более, если противники — это вечно соревнующиеся сестры. В воздухе витает ярость. Девчонки ещё не расцепились в неистовом танце — Маки скользит по песку, пытаясь уронить близняшку в ближнем бою, а вот истощенная Май старательно держит дистанцию. По-видимому, она растратила большинство своих пуль. В какой-то момент они меняются местами. Май берет инициативу на себя, напирает, подгоняя противницу к краю площадки. Удар, удар, прошедший по касательной, ослабленная защита — Май хочет сбить сестру с ног. Маки ловко уходит в сторону. Растрепанный хвост хлестает по щекам. Девушка облизывает губы, выплевывает песок. Сестры умудряются что-то говорить друг другу — обрывисто, зло, в пылу ярости. Сатору прислушивается. — Ты выдохлась? Маки улыбается жестокой улыбкой, почти безумно. Сатору никогда не видел эту девочкой настолько распаленной. Её положение, определенно, выигрышное. Нагината в её руках пляшет, поддаваясь всеобщему сумасшествию. Годжо видит в ней потенциал, растущую тень, отбрасываемую на гордых Зенин. И ему это чертовски нравится. Май хочет ответить, но её высокомерное выражение лица сползает — меткий удар сестры приходится точно по ребрам. Револьвер отлетает. Её, болезненно вскрикнувшую, отбрасывает назад, в песок, и вот, Маки мигом склоняется над ней, чтобы нанести последний удар… Годжо уверен в исходе. В предчувствии крайней атаки. В предчувствии крика и хруста сломанных ребер. Но Май вскидывает неестественно искривленные пальцы. Раздается щелчок. Годжо видит, как выпущенные пули, раскиданные по всей площадке, подчиняются проклятой энергии и одновременно движутся к своей цели. На встречу к Маки. Она не успевает отбить все снаряды. Круглые очки падают на землю; Май вскакивает, получая передышку, и прицельно бьет сестру в беззащитную голову. Она не имеет развитую физическую силу, но замахивается, используя вес всего тела, всё, что может из себя вытянуть. Маки смягчает удар, напрягая ноги, уходя вниз, и делает грубую подсечку. Май снова падает, больше уже не вставая. Бой окончен. — Черт. Жаль очки, — Маки поднимает с земли разбитые стекла. Май смеется. Смех её низкий и перемножается с хрипами: — Да-а. Я ожидала от тебя большего. Маки поджимает губы, роняя небрежное: — На себя посмотри. Раскинулась на грязной земле. Долго лежать тут планируешь? Её сестра хмыкает. Маки протягивает окровавленную руку, и Май, после недолгого замешательства, принимает помощь. С трудом встает, отряхивая форменные штаны, порезанные вдоль правого бедра. — Тебе ещё далеко до уровня великого клана, — замечает Май. Впрочем, в голосе нет яда; скорее проскальзывает что-то отстраненно похожее на гордость. Но её сестра, конечно же, этого не замечает. — Мне плевать на их уровень, — безэмоционально отвечает Маки и, разворачиваясь, уходит. Май пожимает плечами, сбрасывая напряжение, и осторожно хромает в противоположную сторону. Они не оглядываются. Годжо закидывает руки за голову, беззаботно отмечая из тени: — Эх, как жаль! Вражда двух сестер — печальное зрелище. Маки на секунду вздрагивает, наконец замечая его. Она вскидывает брови: — А с чего вы взяли, что мы ненавидим друг друга? Сатору на мгновение теряется. Девочка ухмыляется, закидывая за спину острую нагинату. — Мы всего лишь становимся сильнее. Лучше. Развиваем свои способности вместе. Разве это и не есть любовь? Или нам нужно сопли друг дружке подтирать? Годжо присматривается к ней, шутливо возводит палец. — А выглядит так, будто вы готовы друг друга порвать. Маки хмыкает, бодро чеканя шаг. — Моя цель — клан Зенин, разделивший нас. Не более того. Не знаю, чего там сейчас хочет Май. Да и неважно, на самом деле. Пусть дороги у нас и разные, а… — она щелкает пальцами, подбирая слова, — конечная-то у нас одна. Годжо останавливается. Нервно облизывает губы, думая, что в чем-то девочка права. Вспоминает, как кричал на Сугуру совсем недавно. От отчаяния, глупой обиды, горечи, осевшей глубоко внутри. Дурацкие слова Сугуру про их старость. С нежностью вздыхает: — Ох, дети. Мне ещё столькому нужно научиться у вас. *** Проблема всё-таки не в Сугуру. Он, может, тоже скучал по Сатору. Переживал, думал всякое. Разве что не признался в этом. Не совсем ещё оттаял. Особенно после того, что Сатору ему наговорил в порыве. Ему не стыдно, но Гето и его нервы стоило всё-таки пожалеть. Даже в такой ситуации Сугуру был ужасно понимающим, сочувствующим. Как будто знал, чего ожидать. Был готов к реакции, какой бы она не являлась. И Сатору благодарен, правда. И даже счастлив, что его сердечная зазноба наконец признал, что тоже нуждается в нем. Это было чертовски откровенно. И да, определенно взаимно. Наверное, нельзя сказать, что это именно та любовь, о которой говорила Маки. Их с сестрой связь естественна, прочна и скреплена соперничеством, которое поможет им выстоить против настоящего врага. Единственное, что понимал Годжо в свою очередь об их отношениях с Гето — злоебучее молчание Сугуру он больше не вынесет, боги ему лишнего терпения не отсыпали. Привязанность измотала его, стесала до комка оголенных нервов, истощила вечной тоской. Сугуру научил его смирению, бесконечному ожиданию, возвышенному желанию хотя бы знать, что его ненаглядный в порядке. Однако это не значит, что Годжо перестал быть махровым эгоистом. Он же не блядский Будда. Тем более сейчас, когда Гето здесь, на расстоянии вытянутой руки! Очевидно, глупо утверждать, что это лишь дружеское чувство. И навязываться не в стиле Сатору. Но! В конце-то концов! Сатору Годжо — он же как Тони Старк, плейбой и филантроп. Если Сугуру с кем-то и быть, то только с ним! Уж Сугуру-то должен ценить всё его великолепие! Ну а если серьезно, в чем Годжо точно уверен — так это в том, что им стоит быть вместе против общей проблемы, а не по разные стороны баррикад. В конце концов, им не за что сражаться друг с другом. Цель у них одна. И всё, о чем мечтал Гето — это подарить детям нормальную жизнь, а шаманам вроде них двоих — шанс встретить старость. Ну не романтично ли? И мечты эти наивные, трудноисполнимые — но так нужно же к чему-то хорошему тянуться, верно? Вечером Сатору идет на одну из общажных кухонь. Смысла возвращаться в пустую квартиру всё равно никакого, а где-то тут бродит Гето… Возможность ещё раз с ним пересечься, даже случайно, будоражит, заставляет сладко зажмуриться в предвкушении. Собственно, его Годжо и находит. Он стоит у плиты, в гулкой тишине, помешивая какие-то овощи на сковородке. По комнате плывет теплый запах пряностей. Приглушенный свет высвечивает его прямой силуэт в растянутой футболке и черных свободных штанах. Сатору подбирается тихонько, обвивает его тело длинными руками, как будто до сих не натрогался, бормочет в плечо, заглядываясь на сковородку: — Клянусь, я совершу смертоубийство, если меня никто не угостит. Сугуру, не оборачиваясь, отвечает: — Обойдемся без крайних мер, — и улыбается самодовольно, мерзавец, Сатору в этом уверен. В столь тесной близи нос Годжо улавливает легкий аромат травяного шампуня, мужского тела и табака. Вроде мелочь, но так странно — Сугуру, кажется, курит. И, верно, по старой привычке шифруется от своих воспитанниц. Ругался на Секо в своё время, просил не портить свои легкие, не подавать плохой пример младшим, а сам… Ещё более странно — осозновать, что Гето жил свою жизнь все эти годы, шел вперед, не застыл во времени, а тоже к чему-то шел, любил, переживал свои драмы, и всё это — вдалеке от Годжо. И с этим надо бы смириться, а как-то свербит внутри нехорошо, и обида поднимает голову, и вопрос «Почему?», не требующий ответа, напрашивается сам собою, заставляя сердечную мышцу сжаться болезненно, а глаза закрыться, только бы не смотреть удручающей правде в глаза. Много ли привычек, маленьких и серьезных, новых и неизвестных, появилось в Гето? Это всё, конечно, пустое. Но Годжо жаден. Обнимая друга, он замечает, что волосы Сугуру слегка влажные, тяжелые, рассыпались по плечам в беспорядке после душа. Сатору без задней мысли поднимает руку, чтобы пригладить их, но что-то внутри обрывает, подсказывает, что это будет слишком. Вспугнуть боязно. Им бы вспомнить, какого это — доверять друг другу, говорить прямо, не задевая, расслабляться от чужого присутствия, а не напрягаться всем существом, боясь неизвестности, в конце-то концов. Да и Гето, честно говоря, всегда не любил, когда его волос касаются. Мол, от грязных рук они пачкаются, путаются и всё в таком духе. А Сатору и боится поинтересоваться, сделают ли для него исключение. Поэтому Годжо возвращает руку на место — кладет куда-то под ребра, сжимает крепко, не оставляя между ними ни лишнего сантиметра, и вздыхает тихонько, сам не зная о чем. Голову кладет на крепкое плечо. Горячее дыхание — совершенно случайно и невесомо — касается чужой шеи. Сугуру под его руками на секунду замирает. На раскаленной сковородке скворчат овощи. Запертое окно тихонько гудит от просачивающегося ветра. И они как будто совсем-совсем одни. И это мгновение прекрасно. Сугуру не вырывается, не ворчит, не обнимает в ответ — но Годжо чувствует, как на его обнаженное запястье мягко опускаются чужие пальцы и гладят осторожно, ласково, бережно, как будто утешая, отвечая с безмолвной заботой. И, хочется верить, что это и есть его награда. Сердце ноет так, что дыхание спирает. Тянет вперед. И хочется развернуть Сугуру, заглянуть в его темные лисьи глаза, бессовестные и красивые до безумия. Сатору ведет, откровенно ведет, а в обычном, в общем-то, прикосновении, прежде для них привычном, чудится что-то совсем не то. До шеи Сугуру он не достает совсем чуть-чуть, а мог бы потереться носом, мазнуть губами ласково… От этих мыслей становится и страшно, и больно, и восхитительно. Годжо не в первый раз испытывает влечение к своему другу, но сейчас, спустя столько лет, происходящее будоражит сто крат сильнее, крепче, так, что стоит прикрыть глаза, и образ сам встает перед внутренним взором. В моменте же реальном проскальзывает чересчур интимное нечто, к чему, с поспешностью напоминает себе Сатору, они ещё не готовы; Сатору отмечает волнующую заминку Сугуру не без удовольствия, но всё же отстраняется, принюхивается к аппетитным запахам. — М-м. А мясо какое-то будет? — В духовке, — тут же отвечает Сугуру. Он поворачивает к нему лицо, полное спокойного умиротворения, безмятежности — и, боги, какой же он невозможно красивый. Будь воля Сатору, он бы навечно остался на этой кухне. Наблюдать за Гето тоже по-своему приятно. И выяснять отношения даже не хочется. Сугуру сейчас кажется таким ужасно мягким, домашним. Уязвимым. Хочется залезть к нему под руки, ластиться, ловя каждый темный взгляд. Хочется выбить обещание, что Сугуру больше вот так не исчезнет. Хочется, прости-господи грешную душу, полапать. Откровенно говоря, план минимум Сатору выполнил, но когда он умел довольствовался малым? Впрочем, этим вечером Годжо никто ничто не запрещает; он с противным скрипом пододвигает деревянный стул поближе к плите. — Какой ты хозяйственный, — с умилением говорит Годжо, устраиваясь, скрестив ноги. — Не хочешь устроиться ко мне поваром? Ну, то есть домохозяином? Вакансия для тебя всегда открыта. Гето скептично приподнимает брови, рассматривая довольное лицо Годжо, ляпнувшего очередную ерунду, а затем смеется. Желтоватые блики от единственный лампы мягко скользят по его острому лицу. — Я подумаю. Сатору дергает уголком губ в улыбке. У Сатору не остается желания разобраться, куда можно деть болезненное чувство недосказанности, царапающее на изнанке. Но потом — когда он найдет в себе силы выпутаться из сладкой патоки момента — он докопается до сути. Обязательно. Ну а пока он позволяет себе шалость: — И часто ты готовишь для Юки-сан? — Редко. Обычно я забочусь о девочках. И Годжо, конечно, не мог не спросить о них. Глаза Сугуру наполнились почти отцовской нежностью, когда он начал объяснять, почему именно его Нанако и Мимико такие чудесные, лучшие на свете дети. Что Нанако выбирает ему шмотки, а Мимико скачала и научила пользоваться Джапан Ту Гоу. Не то чтобы он сам не разобрался; но дети, очевидно, таким образом проявляли заботу. В них начинал играть подростковый максимализм, но, видят Боги, Сугуру проявлял дьявольское терпение. Почти без зависти Сатору понимает, что Сугуру их действительно любит. Что, возможно, эти дети того стоили. «Он ведь не хотел их вести к нам», — вдруг с впечатляющей ясностью думает Сатору. «Я их до сих пор в глаза не видел». Наверное, Гето боялся не только последствий своих действий, но и того, что будет с девочками. Годжо сам приложил руку к тому, чтобы их студенты жили в относительном спокойствии, однако весь ужас и крах творился, пока его не было в Токио. Справедливо будет отметить, что Годжо — сияющий в своем могуществе распиздяй, уезжающий не только на задания. И у него, конечно, были свои интересы. Его интерес как раз сейчас у плиты стоит. Но. Нельзя не сказать, что такой человек как Сугуру Гето мог бы действительно помочь. Шаман его уровня, как и Юки, обладал в их подленьком обществе некоторым влиянием; другое дело, что эти двое предпочли жить отшельниками, только бы не лезть в эти разборки. Конечно, так было проще; конечно, ломать систему изнутри, денно и нощно, как Сатору, не в их стиле. Прежний Сугуру, наверное, с удовольствием бы влез в эту долгую игру, но нынешний Сугуру — боги знают, что там у него в башке — признался, что был в шаге от бездны, от распутья. Не то чтобы Сатору сам не подумывал всерьез пойти войной против Совета, но дети, дети… Ох, как всё-таки он беспомощно увяз. Им бы от Двуликого откреститься, этот бес ведь только и ждет переполоха, чтобы высунуться и нагадить, а уж про большее Годжо и не смеет думать. Детям и без того есть над чем страдать, а подкидывать масло в огонь он точно не будет. Так вот. Сугуру. Он ведь приехал, привез свои гениальные идеи, наработки, разумное проклятье, весть о неудавшемся покушении. И теперь, как догадывается Годжо, готов сотрудничать с Колледжем. Из-за него. Потому что-то там понял, осознал, видно, встал на пусть прощения самого себя. О других трепещущих мотивах Сатору запрещает себе думать. «Он же кайфовал», — мысль, чистая и звенящая, формируется сама в голове. Это многое объясняет. «Страдал и кайфовал от этого. Будто сам себя наказывал. Отрекся от всех и вся, нырнул в какое-то гиблое болото. А тут очухался, что куча лет прошла. Что в этом бардаке могло что-то поменяться». И, конечно, можно посчитать, что Сатору много думает о себе. Что о его нежных чувствах не подумали, и он лелеет свою обиду, словно маленького ребенка (почти одиннадцатилетнего). Но так оно и есть. Он и говорит: — Сугуру, ты страшный эгоист. Как мне теперь жить с этим фактом? Гето, чуть не запнувшийся о расставленные ноги Годжо, бормочет: — Доброе утро. Открыл Америку. — Ты же не только себе больно сделал. Но и мне. И Секо. А Нанами? Он вообще пашет за троих… Со мной в прошлом году по склонам Хонсю таскался. Тебя искал. С Сугуру творится страшное: он мрачнеет, поджимает губы, и налет его домашнего спокойствия слетает, будто его и не было. Сатору не намерен ругаться; но объясниться всё-таки нужно. — Я тебя не в чем не обвиняю, — Годжо поднимает ладони, — просто говорю, что поступил ты как свинья. — …Приму к сведенью, — очень спокойно отвечает Гето. Жилка на его виске бьется, как припадочная. А лицо, белое и собранное, похоже на застывшую маску, статую. «Вот оно», — думает Годжо победно. Добавляет, прищурившись: — Ты-то от нас может и открестился, а мы — нет. — Я уже понял. Не капай мне на мозги. — А это моя работа. Ебать. — Что? — Говорю, ебать мозги — моя работа. Сугуру тяжело вздыхает, собирается что-то ответить — но пиликает духовка, и Гето подрывается вытащить горячий поднос. Обжигается, шипя себе под нос, пока Сатору думает, что всё-таки Гето отвык от их общажной кухни и примеряется ко всему далеко не с прежним проворством. Но так ему и надо. В голове Сатору зреет дурацкий, подлый, но надежный как швейцарские часы план. Если Сугуру отказывается от приглашения остаться в Колледже вместе со своими приемными отпрысками, то Сатору знает, как удержать его по-другому. Это будет некрасиво, грязно и вообще-то недостойно лучшего друга, но Годжо рассчитывает ещё ему и в трусы залезть, так что взятки гладки, он придурок так и так, терять нечего. — И что вы делали там? На Хонсю? Сатору прослеживает за тем, как Сугуру сует в рот подушечки обоженных пальцев. Или Сатору озабоченный, или ему в действительности кажется это движение сексуальным. — Отмечали день рождения близняшек. Они у меня к родине тяготеют. — Ну и молодцы. Тянут тебя наверх, эти девочки. Познакомишь нас? Лицо у Сугуру сделалось презабавным. *** Сатору мог бы похвастаться, что умеет ладить с девочками-подростками. Но: 1. У него была Маки, до сих пор ментально укладывающая его на лопатки. Как недавно выяснилось. 2. У него была Нобара — клубок ярости, чья наглость могла посоперничать только с его собственной. Так вот. Нанако и Мимико. Нанако была подкрашенной блондинкой, вся подчеркнуто развязная, в модной кофте и смешными носками? Гольфами? В общем, бог знает чем на ногах. Такие девочки втихаря стреляют сигареты у старших, пробуют дебильное вишневое пиво за углом отчего дома. Сатору слабо представляет Сугуру, бегающего за этой девочкой. И как только он умудряется справляться? Мимико казалась полной противоположностью — длинное темное платье в стиле заучки-школьницы, скучная прическа, жуткая мягкая игрушка в руках. От плюшевого нечто исходила аура проклятой энергии, поэтому Сатору отпускать комментарии не стал; в тихом омуте черти водятся, и Сатору не очень хотел с ними знакомиться. А вот девчонки явно обалдели, что перед ними, как говорится — гений, миллиардер, плейбой, филантроп. Сатору позволил себе обаятельно и ослепительно улыбнуться. Девочки, кажется, ещё сильнее примкнули к друг другу, странно переглядываясь. В их глазах перемножались скептицизм, удивление и прочие сложные для восприятия Годжо эмоции. Это было почти комично. Но перед сестрами гордо возвышался сам Сатору Годжо — хитрожопый и гениальный совратитель их отца. У них не было шанса устоять. Может, они ещё не знали об этом, но дело-то уже решенное. — Итак, — он приветливо стянул повязку на лоб, блеснул лукавыми глазами, — две юные близняшки. Очаровательно. — Мы двойняшки, — подала голос девочка с игрушкой. Кажется, Мимико. Вторая сестра неприлично пялилась на его глаза. О, да. Сатору знал, что он хорош. Ещё бы Сугуру научиться так восхищенно застывать, было бы великолепно. — Не суть, — отмахнулся Годжо. — И что вы, милые дети, собрались тут делать? Девочки посмотрели на него, как на идиота. Затем перевели вопросительные взгляды на, собственно, Сугуру. Он мягко улыбнулся, как бы намекая «да-да, это сильнейший маг современности, развлекайтесь, девочки». — Ну, нас привели, чтобы посмотреть ваш Колледж, — с сомнением протянула Нанако, — не то чтобы нам было супер интересно сидеть в душных аудиториях за пыльными книжками… Сестра дернула её за рукав, и та, закатив глаза, замолчала. — Да-а, что-то такое я слышал от директора, — Сатору призадумался, коснулся подбородка, — но как-то пропустил мимо ушей. Бывает. Как на счет того, чтобы поглядеть на артефакты и проклятое оружие? А экскурсию кто-нибудь другой потом вам проведет. Сатору чуть не добавил «а то мне самому влом», но вовремя заметил строгий взгляд Сугуру. Тот шумно втянул воздух сквозь зубы и процедил: — Сатору… Этот тон, укоризненный и предупреждающий, окончательно сносит ему крышу. Шипящее пузырьками в желудке чувство радости и ностальгии лишь подстегивают; идея кажется сто крат привлекательнее. — Теперь я точно обязан это провернуть, — В улыбке Сатору проскальзывает ничем не прикрытое кокетство. — А ты, зануда, постоишь на шухере! Как в старые-добрые, да? Всё равно Яга заперся с Юки в кабинете и шушукается. Ничего не теряем. Услышав про старые-добрые времена, Сугуру несколько смягчился, но всё же пытался остановить приближающуюся вакханалию; а вот девочки восприняли предложение с ярым энтузиазмом. Годжо подхватил их под руки, чтобы сразу телепортироваться в хранилище, и с ожиданием посмотрел на Гето, который как-то не спешил. Только спросил мстительно: — А тебе не надо за студентами своими приглядывать? У вас же программа обмена в самом разгаре. Сатору поднял светлые брови, рассеянно ответил: — Да-да, не беспокойся. Всё окей. Там же Утахиме, — повернулся к девочкам, — у нас, кстати, Колледж сейчас полон всякими симпатичными юношами и девушками. Смотаемся потом к ним? — Звучит неплохо, — Нанако подавила мечтательную улыбку и покрепче перехватила его локоть. Да-а, Годжо нащупал нужную точку. Мимико промолчала, но как понял Сатору, её больше интересуют всякие проклятые предметы. Какая удача, что у клана Годжо их целый вагон и маленькая тележка, и где-то бродит Итадори, одно ходячее исключение из всех существующих правил. А вот, Сугуру, кажется, начал в этот момент осознавать, к чему всё идет. Сатору его поторопил: — Ну? — Господин Гето, — почти в унисон произнесли девочки. Тон этот был мягким, девичьим, жалостливым и самую чуточку капризным. Да, Сатору оценил чужую сноровку. Сугуру, судя по всему, мастерски вертели уже не первый год. Гето вздохнул, пробормотал беспомощно: — Маленькие шантажистки, — и сделал шаг, неловко положив ладони Годжо под ребра. — Ну что ты, как не родной, — Сатору улыбнулся так, что у него щеки заболели, подался вперед, почти утыкаясь носом в чужое ухо и одновременно активируя телепортацию. Вкусный запах Сугуру дразнил и будоражил; усилием воли Сатору отвернул голову. Затем пространство вокруг них затрепатало, искажаясь, выворачиваясь на изнанку. Через одно смазанное мгновение они оказались в одном из главных помещений хранилища. Сестры тут же отцепились, потерялись в темной комнате со странным хихиканьем, а Сугуру плавно отшагнул, засунул руки в черные джинсы, осматриваясь. — Надо же, почти ничего не поменялось. — Ага, — Сатору чуть наклонился, тихо и с мерзенькой ухмылкой томно прошептав, — господин Гето. И тут же выпрямился, начиная с ласковой издевкой смеяться. Сугуру, неожиданно сильно смутившийся, отвернул вспыхнувшее лицо: — От Годжо-сенсея слышу. Боги, как тебя, бессовестного, в учителя-то взяли, что в голову Яге ударило… — Редкая светлая мысль, — ответил Годжо, возвращая повязку на место и на пятках разворачиваясь в том направлении, куда убежали двойняшки. *** Девочки были очень впечатлены наклевывающимися перспективам. Не то чтобы магическая шарага являлась пределом их мечтаний, но позалипать на симпатичного дяденьку, потрогать проклятые редкости и познакомиться с шаманами-ровесниками представлялось чем-то… классным. Им надоело издалека наблюдать за исследованиями господина Гето и госпожи Цукумо, которые к «взрослым делам» их не подпускали. Как будто они совсем малолетки, ничего не понимают… Тем более, что их названый отец большой любитель влезть в неприятности; Мимико никогда не забудет его окровавленную голову на своих коленях, своего бледного и несчастного господина, чье бессознательное тело принесла госпожа Цукумо. Чудом, что он тогда выжил. Никто из них не любил про это вспоминать, оно и к лучшему. Нанако тогда впервые за несколько лет прилюдно расплакалась. Это был очень, очень страшный день. А Мимико пообещала себе, что станет сильнее и храбрее, и никому в обиду своего господина не даст. Конечно, он был могущественен и опытен; но чувство любви, уважения и глубокой благодарности заставляло думать что она, если очень постарается, сможет облегчить его ношу. Хотя бы совсем чуть-чуть. Потому что их господин заслуживает лучшего. Сейчас же всё её внимание захватили чудесные редкости. Древние и таинственные, забытые и опасные, они манили её юный разум. Нанако убежала куда-то вправо, а Мимико принялась детально, с расстановкой изучать каждый представленный экспонат по очереди. Она не трогала руками, догадываясь, что господину Годжо доставлять проблемы не стоит. Они с Гето представляли очень необычный дуэт, и видеть, как их названый отец близок с кем-то, кто выходил из их маленького приближенного круга, было немножко дико. Они часто переезжали, не имея близких знакомств; иногда до них доходили вести, что их разыскивают двое магов первого и особого уровня из Токийского Колледжа. Тут же живо вспомнилось, как Юки-сан двусмысленного шутила, что их папа когда-то отказал не тому мужчине… Мимико не знала в чем заключалась связь между двумя этими фактами, но всё же в каждой шутке есть доля правды, верно? Перед ней оказался выставлен предмет в виде проклятого ожерелья с крупными черными и белыми бусинами, отделаннами вырезанными рунами. Девочка чуть сощурилась, разглядывая под слоем пыли табличку, где были старательно выведены сведения о мастере-создателе и условия срабатывания техники. Сзади послышался шорох. Мимико повернула голову и чуть не столкнулась нос к носу с Годжо. Он и так подкрался к ней незаметно, а в темноте его белые-белые волосы выглядели ещё более неестественно и даже жутко. Ойкнув, она отпрыгнула, задев бедром постамент. Чаша с проклятым ожерельем опасно качнулась и упала бы, если бы Гето с другой стороны ловко не подхватил её. Мимико вся сжалась, испугавшись, и мысленно приготовилась к замечаниям со стороны господина Годжо, но тот всего лишь встал прямо и обратился к своему другу: — И дал бы этой безделушке разбиться. — Не хочу давать очередной повод для конфликта с директором, — сказал господин Гето и осторожно положил чашу на место. Мимико не совсем поняла, о чем идет речь, но предпочла промолчать. Годжо оглянулся на неё: — Не ушиблась? — Неа, — Мимико сама удивилась, как робко прозвучал её ответ. Но у неё не оказалось достаточно времени для того, чтобы проанализировать своё собственное поведение: со стороны, куда ушла Нанако, раздался сдавленный вскрик. У Мимико по коже прошел холодок. Конечно, было понятно, кто кричал. Влипнуть в очередную ерунду — как раз в стиле Нанако, которая при виде опасности принципиально не тормозила. — Кажется, твоя сестренка проникла в закрытое отделение, — весело произнес господин Годжо. Их отец нахмурился, подхватил его под руку и поспешил вперед. — Шевели своими шпалами быстрее, — бросил он господину Годжо совсем неуважительно, но тот расплылся в улыбке, довольной-довольной. «…Что ж. Госпожа Юки была не совсем права», — рассеянно подумала Мимико и побежала за ними.